Когда Даниель скрылся из виду, Виолетта вслед за матерью и сестрой вернулась в дом. Насторение было неимоверно грустным, все валилось из рук, за что бы она не взялась. И чем дальше, тем тяжелее становилось на душе. К вечеру девушка просто не находила себе места от тревоги. Ортанс просто раздраженно фыркала, глядя на ее метания.
— Успокойся, дитя мое, — попыталась успокоить ее мать. — Нет причины так волноваться. Даниель только-только уехал. Подожди немного, он обещал вернуться через шесть дней. Нам остается только набраться терпения и молить Господа, чтобы он вернулся живой и здоровый, и с добрыми вестями.
— Да, матушка, — согласилась девушка. — Просто очень неспокойно на сердце.
Ночь превратилась для Виолетты в сущее мучение. Она никак не могла заснуть, то и дело ворочалась в постели и забылась только под утро.
Следующий день был таким же тяжелым. Волнение никуда не девалось и только нарастало. Виолетта вместе с матерью гуляла во дворе усадьбы с Шарлем-Анри, когда у ворот раздалось конское ржание. Сердце так и ухнуло куда-то. Девушка побледнела и бросилась открывать наперегонки со слугами.
Тяжелые створки распахнулись, и во двор, спотыкаясь, вошел конь Даниеля. Седло перекошено, узда болталась перед грудью, сумка расстегнута, а на шее бурые потеки. Конюх схватил жеребца под уздцы, погладил по морде, успокаивая, провел ладонью по шерсти, потрогал подозрительные пятна на шее.
— Это кровь, госпожа, — пробормотал он дрожащими губами.
Баронесса Эстель ахнула и схватилась за сердце. Виолетта подхватила ее под локоть.
— Ты уверен, Николя? — встревожено спросила она.
Конюх ощупал коня и покачал головой:
— Лошадь не ранена, хозяйка. Это не ее кровь.
— Даниель! Нет! — вскрикнула баронесса и лишилась чувств.
Слуги и служанки засуетилсиь вокруг. Хозяйку подняли на руки и внесли в дом, Виолетта поспешила следом вместе с Шарлем-Анри, конюх увел коня в стойло. Всем стало понятно, что Даниель, скорее всего, погиб. Иначе лошадь не вернулась бы домой одна.
Баронессу Эстель привели в чувства, но она тут же залилась слезами. Виолетта вместе с матерью оплакивала брата, и даже Ортанс прикладывала к глазам платочек.
В гибель Даниеля отчаянно не хотелось верить, поэтому баронесса послала двоих слуг по дороге, по которой ускакал ее сын, в надежде разузнать, что могло с ним случиться. Они вернулись уже за полночь, но в охотничьей усадьбе никто не спал. Все ждали вестей, но они оказались дурными.
Слуги доскакали до моста через приграничную реку, и таможенники рассказали им, что в полдень минувшего дня через мост проезжал молодой дворянин, подходящий под описание. Они даже вспомнили, что тот собирался проехать через земли Леонберга, чтобы сократить себе путь. Леонбергские стражники подтвердили их слова. А потом они добавили, что рано утром через мост галопом промчался конь. Они попытались, было, его остановить, но им это не удалось. Где и что могло случиться с бароном де Прентаном, было не известно. Леонбергские стражники предположили только, что в горах на него могли напасть разбойники.
В охотничьей усадьбе де Прентанов воцарились скорбь и отчаянье. Было ясно, что для них уже не осталось никакого выхода. Баронесса Эстель слегла от горя, и Виолетта не отходила от постели матери.
Следующий день выдался промозглым и дождливым. Небо с утра хмурилось и то и дело начинало моросить, к обеду и вовсе полило, как из ведра. Именно в этот момент маленький Шарль-Анри умудрился выбежать во двор в тоненькой курточке и легких башмачках. Служанка не сразу смогла поймать шустрого малыша, поэтому он мгновенно промок до нитки. Конечно, его сразу же переодели, вытерли насухо и напоили теплым молоком, но дождь был таким холодным.
А наутро Шарль-Анри проснулся с сильным жаром и кашлем. Что только ни делали служанки, легче малышу не становилось. Он оставался все таким же горячим, как печка и продолжал надрывно кашлять. На следующий день малышу стало еще хуже, а пригласить лекаря из ближайшего городка не было возможности — ему ведь тоже надо чем-то платить. Баронесса Эстель вынуждена была подняться и теперь хлопотала вокруг Шарля-Анри, стараясь не плакать при нем.
На третий день к воротам усадьбы де Прентанов подкатила карета графа дю Фура, который приехал не один, а с тощим долговязым субъектом с крючковатым носом в черном одеянии и с представительным мужчиной с серебряной цепью королевского судебного пристава на груди. Старик сразу же потребовал сообщить баронессе де Прентан, что он прибыл по безотлагательному делу.
Баронесса Эстель приняла визитеров в гостиной, куда она спустилась вместе с дочерьми.
— Что вам угодно, Ваше Сиятельство? — настороженно спросила она после сдержанного приветствия.
— Я приехал выразить вам свои соболезнования, моя дорогая, — ответил граф.
— Благодарю вас, — дрогнувшим голосом произнесла она.
— Я слышал, ваш младший сын захворал, — вкрадчиво продолжал дю Фур. — Мальчику необходима помощь хорошего врача. Я как раз привез с собой мэтра Корбена, чтобы он осмотрел ребенка. Вы же знаете, как коварна бывает простуда. День-другой промедления могут стать смертельно опасными.
— Еще раз благодарю вас, Ваше Сиятельство, но вы прекрасно знаете, что мне нечем оплатить его услуги. — Баронесса Эстель стиснула в руке носовой платок. — Прошу меня простить, но в вашу бескорыстность я с некоторых пор не верю. Чего вы от нас хотите? Как я понимаю, вы приехали вышвырнуть нас из дома, даже не дожидаясь конца срока? Зная, что малыш Шарль-Анри болен? А господин королевский судебный пристав прибыл, чтобы посодействовать вам в этом деле.
— Вы напрасно считаете, что я так жесток, — замахал руками старый граф. — Я хочу напомнить, что у вас все еще есть возможность разом решить все проблемы.
Виолетта судорожно вздохнула, а Ортанс криво усмехнулась. Баронесса Эстель на минуту прикрыла глаза, потом вновь открыла их и твердо произнесла:
— Я никогда…
— Я согласна, — громко сказала Виолетта.
— Что?! — воскликнула мать. — Виолетта, ты не должна…
— Матушка, я не могу допустить, чтобы вас всех выгнали из дому, зная, что я могу все изменить, — горячо заговорила Виолетта. — Тем более, когда Шарль-Анри так болен. — Она повернулась к дю Фуру: — Я согласна стать вашей женой, Ваше Сиятельство. При условии, что вы простите долг моей семье, а Шарль-Анри получит медицинскую помощь.
— Разумеется, моя дорогая! — Дю Фур вскочил и подбежал к ней. — Всенепременно! — Он взял безвольную руку девушки и приложился к ней сморщенными губами. — В доказательство своих слов я уничтожу долговую расписку сразу же после венчания.
— Нет уж, Ваше Сиятельство! — подала голос Ортанс. — Однажды вы уже провели нашего братца. Во второй раз вам это так легко не удастся. Вы сами сейчас напишете другую расписку о том, что наши долги будут погашены как только будет заключен ваш брак с Виолеттой, — заявила она. — Далее вы обещали мне приданое. Я этого не забыла. Поэтому вторым пунктом вы внесете туда выплату пяти тысяч золотых в качестве этого самого приданного.
— Ортанс, как ты можешь?! — возмутилась, было, Виолетта.
— Могу. — Старшая из сестер поднялась и встала перед дю Фуром. — Раз уж нам приходится продавать тебя, так хоть за приличные деньги. Моя сестра стоит гораздо большего! — гневно нахмурившись сказала она.
Старый граф даже растерялся перед таким напором, а Ортанс подошла к секретеру, достала оттуда письменные принадлежности , поставила их на кофейный столик, добавила к ним несколько листков бумаги и сказала, указывая на них рукой:
— Прошу вас, Ваше Сиятельство! Присаживайтесь вот в это кресло и пишите, а господин королевский судебный пристав и мэтр Корбен засвидетельствуют этот документ.
Дю Фур крякнул, покачал головой, но возражать не решился, пересел в указанное кресло и принялся писать расписку, бормоча под нос, что хорошо, что он выбрал младшую из сестер, ибо старшая настоящая фурия. Когда документ был готов и заверен приехавшими с графом господами, Ортанс тщательно присыпала его песком, а когда чернила высохли, аккуратно свернула в трубочку и спрятала к себе за отворот рукава.
После этого врач робко напомнил, что его привезли сюда для того, чтобы лечить больное дитя.
— Виолетта, будь добра, проводи господина доктора к Шарлю-Анри, — почти пропела Ортанс, приобняв сестру за плечи и помогая ей подняться, а затем и направляя к лестнице на второй этаж. — Ступай, дорогая, а мы с матушкой закончим необходимые формальности с Его Сиятельством. — Она едва слышно прошептала на ухо сестре: — Иди, нечего сидеть здесь с таким видом, словно тебя сейчас стошнит. Успеешь еще налюбоваться на мерзкую рожу господина дю Фура. Сейчас тебе лучше быть подальше от него. — Виолетта повиновалась и, сопровождаемая врачом, поднялась наверх. Ортанс снова повернулась к старому графу: — А теперь обсудим предстоящее венчание, Ваше Сиятельство.
Дю Фур даже растерялся от такого напора и е сразу сообразил, что от него хочет эта не в меру решительная девица, потом, опомнившись, сказал:
— Венчание состоится завтра утром. Я собираюсь сразу же выехать со своей супругой в столицу.
— В таком случае, Ваше Сиятельство, вы должны предварительно прислать подвенечное платье для своей невесты и соответствующие наряды для нас с матушкой, — объявила Ортанс. — Вы же не хотите, чтобы мы выглядели едва ли не оборванками?
Дю Фур снова крякнул и оглянулся на судебного пристава, словно ища у него поддержки, но тот сидел с совершенно безучастным видом, так что графу пришлось согласиться.
— Очень хорошо, — продолжила Ортанс, — не забудьте так же прислать портниху, чтобы подогнать платья. Не дело, чтобы они болтались на нас, как на вешалках. А вас, господин, королевский судебный пристав, мы просим почтить завтрашние событие своим присутствием, а так же составить документ, подтверждающий заключение брака.
Судебный пристав несколько опешил, но милостиво принял приглашение и пообещал заготовить необходимую бумагу, которую супругам останется только подписать. После этого незваные визитеры откланялись и уехали, за исключением врача, который сказал, что ему необходимо остаться с больным ребенком пока тот не пойдет на поправку.
После отъезда гостей баронесса Эстель с укором покачала головой и заметила, что Ортанс вела себя как торговка, что не подобает благородной даме.
— Если бы я вела себя так с самого начала, мы не попали бы в такое унизительное положение, матушка, — возразила та. — Не нужно думать, что мне не жаль сестру. Такой участи я ей отнюдь не желаю. Уж лучше бы я сама вышла замуж за этого старого негодяя. Уж я бы его в ежовых рукавицах держала! — воскликнула она. — Но раз уж он настаивает на том, чтобы его женой стала именно Виолета, пусть расплачивается! Ведь в том, что мы оказались в такой нищете, есть и его вина.
Баронесса Эстель только тяжело вздохнула и пошла наверх, к больному сыну.
Ортанс развила бурную деятельность. Она заставила служанок едва ли не вылизать охотничий домик, а слуг — прилегающий двор. Она была зла на дю Фура. Да, поначалу она бесилась, потому что не ей должно было достаться его состояние, сейчас же ее душил гнев на старика, который вынудил их пойти на такое унижение. Поэтому девушка хотела, чтобы все было в порядке хотя бы внешне. Насколько это было возможно в их бедственном положении.
Виолетта проплакала весь оставшийся день и вечер. К ужину она не спустилась, потому что ей попросту кусок в горло не полез бы. Как и все девушки, она мечтала выйти замуж за любимого. Совсем не обязательно было, чтобы ее будущий супруг был благородного происхождения. Ей было все равно, дворянином он был бы или крестьянином, лишь бы она любила его, а он ее. Но не сложилось. Было невероятно тоскливо и горько от того, что Даниель погиб, чтобы не допустить ее брака с дю Фуром, но все равно ей придется выйти замуж за старика. Слезы капали на подушку и никак не желали останавливаться.
Поздно вечером в дверь Виолеттиной спальни постучали.
— Войдите, — вытирая глаза, ответила она.
В комнату вошла Ортанс с плетеным подносом в руках, на котором стояла бокал подогретого вина с пряностями и тарелка с куском пирога.
— Сотри, что я тебе принесла, — сказала она и поставила свою ношу на край постели.
— Спасибо, сестрица, — шмыгнула носом Виолетта, — но я не хочу есть.
— Так! Во-первых, не хлюпай носом. Это не к лицу благородной девице, — погрозила пальцем Ортанс и уселась на кровать рядом с ней. — Ты, что, совсем забыла, что нам вколачивали монахини в пансионе? Во-вторых, тебе просто необходимо подкрепиться и постараться поспать. Нечего давать своим бледным видом повод зевакам в церкви жалеть нас больше, чем нужно!
Губы Виолетты снова задрожали, и Оортанс придвинулась к ней ближе и обняла.
— Думаешь, если я частенько и насмехалась над тобой за твой слишком мягкий характер, то мне все равно, что тебе так тяжело сейчас? — тихо спросила она, поглаживая сестру по волосам. — Какой бы черствой ты меня не считала, я все равно тебя люблю и сейчас горько сожалею о том, что все так получилось.
Постепенно Виолетта, и правда, немного успокоилась. Слезы совершенно обессилили ее, накатила какая-то апатия. Ортанс удалось уговорить ее съесть пирог и выпить вино, в которое мэтр Корбен подмешал немного сонных капель. Виолетта закончила ужин и отставила в сторону поднос.
— Подожди, я помогу тебе, — сказала Ортанс.
Она расшнуровала корсаж Виолетты, помогла ей раздеться и расплела волосы. Уложила младшую сестру в кровать и посидела с ней рядом, пока та не заснула. Тогда она поднялась, подоткнула вокруг Виолетты одеяло, забрала поднос и, погасив свечу, вышла из спальни. В коридоре она встретилась с матерью, которая как раз собиралась войти.
— Ш-ш-ш! — Ортанс приложила палец к губам. — Она заснула.
— Хорошо, не буду будить ее, — сказала мать. — Пусть отдыхает. Завтра ей понадобятся все ее силы. — Она всхлипнула. — Ббедная моя девочка!
— Не надо оплакивать ее, матушка, — горячо зашептала Ортанс. — Виолетта жива. И я очень надеюсь, что Господь будет справедлив, и она скоро станет вдовой.
Баронесса Эстель только головой покачала, глядя на свою старшую дочь.
Хозяин шустрого старичка был точно так же шустр и пышнословен. На этом, правда, всё сходство между ними и заканчивалось, поскольку был хозяин этот молод, смугл, черноглаз и высок. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными чёрными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами лишний раз подчеркнуть какое-либо наиболее важное с его точки зрения обстоятельство. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому со всех сторон дворику построенного в романском стиле дома и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески самоцветов разновеликих перстней. Перстней было много, на некоторых пальцах по два или даже три, все с камнями ослепительной яркости и величины такой, то заставляла сильно усомниться в их подлинности. Маленькое простенькое колечко чёрного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Начинающий и малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку. Он бы ее, пожалуй, просто даже и не заметил, ослеплённый и зачарованный окрестным сверканием.
И только поэтому остался бы жив.
Конан не был ни начинающим, ни малоопытным. И заметил интересное колечко сразу. С первого же мимолётного взгляда. За одну эту вот безделушку можно было оптом скупить не только всё, что красовалось на руках и одежде его собеседника, но и всё, что их окружало. Включая бесценные султанипурские настенные и напольные ковры, в которых человек утопает чуть ли не по колено, и две не менее бесценные кхитайские вазы тончайшего фарфора, что стояли под аркой у входа во дворик. (Издержки ремесла– Конан всегда, оказавшись где-либо в первый раз, сразу же примечал всё самое ценное, даже если вовсе и не собирался наведываться сюда немного попозже – уже без приглашения и в отсутствие хозяев). Про такие мелочи, как усеянная драгоценными камнями золотая и серебряная посуда на низеньком лаковом столике, и вообще говорить смешно. И вовсе не потому, что драгоценности были фальшивыми. Наоборот! Маленькое чёрное колечко как раз таки и было гарантией их подлинности. Обладатель его никогда не опустился бы не то что до фальшивок – до не слишком чистых или просто мелковатых самоцветных камней он не опустился бы никогда!
Колечко не имело цены.
За него одно при желании можно было, наверное, купить весь Шадизар и полдюжины окружающих его деревень в придачу. Или целую дюжину – чего мелочиться-то? Если бы, конечно, нашёлся покупатель, не только настолько богатый, чтобы без напряга заплатить вывалить на т орговый стол сразу столько золота, но и настолько безрассудный, чтобы колечко это в руки взять. Потому что носить его без вреда для собственного здоровья мог только один человек на земле – потомственный туранский шахиншах, единоличный правитель Султанипура.
И то – только после проведения всех необходимых церемоний по законному возведению его на престол престолов…
Кольцо это было невероятно старым, и каждый новый придворный маг считал своим прямым долгом и почётной обязанностью наложить на него ещё одно-другое небесполезное для своего господина заклятье. На плодовитость и верность жён и наложниц. На военную удачу. От неверных решений. На быстрое исцеление ран. На хорошее здоровье. От отравлений. От неудачи на охоте. От вражеской стрелы. От предательства друга. Да мало ли каких «от» и «на» понапридумывали эти многочисленные маги за прошедшие века?! Кольцо настолько пропиталось магией, что уже само по себе являлось властью, а не просто служило её символом.
Маленькие и слабые заклятья, накладываясь друг на друга, переплетаясь и образуя сложные решётки, со временем превратились в заклятье невиданной силы. Поколения два назад правящая династия Туранского Султаната едва не сошла на нет, такие вокруг этого колечка развернулись баталии. История умалчивает, само ли кольцо научилось защищаться или придворный маг того времени постарался, но после нескольких жутких смертей всем стало понятно, что безнаказанно трогать его даже после смерти предыдущего правителя может только прямой наследник по крови. Да и то – лишь после особых настраивающих ритуалов, должных превратить его из наследника в настоящего шахиншаха…
Именно шахиншахом и был смуглый молодой человек с дёрганными жестами и безумными глазами, нервно расхаживающий сейчас по внутреннему дворику построенного в романском стиле уединённого палаццо и при помощи многословного цветистого перевода не менее многословно и цветисто объясняющий Конану суть задания.
Четыре луны назад он, шах всех шахов и повелитель всех правоверных, был нагло и гнусно ограблен. Из его бесценного и тщательно охраняемого сада наглые воры гнусно похитили Персиковое Дерево, единственное в своём роде, жемчужину коллекции и усладу шахских очей, отраду шахского сердца и печени. Именно под сенью этого дерева предпочитал проводить молодой шахиншах послеобеденные часы, у его корней ночами виделись ему самые сладкие сны, навеваемые самым усладительным ветерком. Но вовсе не из-за подобных шахиншахских привычек не было ему равных под этим небом.
Дерево было волшебным.
И уж совершенно точно волшебными были два растущих на ней персика, восторженному описанию которых шахиншах посвятил чуть ли не целый колокол – ровно по половинке на каждый.
Персиков, похоже, всегда вырастало только два, и в этом тоже была часть волшебства. Идеально круглых, очень ярких и сочных. Мужчина, отведавший их сока, становился неутомимым как на поле боя, так и в постели – обстоятельство, и для простого гражданина приятности не лишённое, а для шахиншаха с его многочисленным и постоянно пополняющимся гаремом приобретающее важность просто таки первостепенную. В этом-то, похоже, и заключалась основная гнусность похитителей – во всяком случае, с шахиншахской точки зрения. И именно из-за этого уникального свойства волшебных фруктов, похоже, отсутствие волшебного дерева на законном месте в шахиншахском саду не давало несчастному молодому шахиншаху спокойно спать ночами – во всех смыслах этого слова.
Разумеется, шахиншах сразу же начал поиски своего бесценного сокровища. А как же иначе? Сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнажённой саблей в руке и жаждой крови в чёрных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги отмыли каменные плиты его дворца от крови своих менее удачливых товарищей, не вовремя подвернувшихся под горячую шахиншахскую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову – рука у молодого шахиншаха была очень горячей.
Но сразу же обнаружились определённые трудности в опознании наглых грабителей – или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налёт, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их наглые рожи. Ну да, могла бы – евсли бы молодой шахиншах оказался не столь горяч.
К тому же он не без оснований полагал, что именно выжившая половина стражи в лучшем случае не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем – так и вообще была подкуплена наглыми похитителями. А потому стражники первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у шахиншаха появилась мысль о необходимости выяснения примет налётчиков, выяснять эти приметы было уже не у кого…
Другой бы на его месте сдался. Но молодой шахиншах был не только горяч – он был ещё и упрям. К тому же три с лишним сотни неудовлетворённых жён и наложниц за спиной могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому и слабохарактерному мужчине. Мужчину же с характером молодого шахиншаха они делают по-настоящему неукротимым.
Разумеется, он нашёл похитителей.
Да и могло ли быть иначе? Конечно же, не могло! Глупый вопрос. На это, правда, ушло более четырёх лун и куча денег, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика — и, глядя в мстительно сузившиеся чёрные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но это – так, мысли на будущее. А пока что для шахиншаха главным было то, что он знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.
Поэтому он и приехал сюда – приехал тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Поэтому снял вот этот жалкий и тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что шаха всех шахов великого Турана! Именно поэтому он вот уже три седьмицы проживает здесь в невероятно аскетических условиях, словно заключённый, почти не покидая своей тайного обиталища и питаясь чем придётся, да что там – почти голодая!
При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвёл загромождавшую лаковый столик посуду и одобрительно крякнул, решив, что они с шахиншахом, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыплёнка, с десяток плошек с какими-то приправами к рису и овощам, блюдо самого риса, три маломерных кувшинчика с разными винами, пить которые полагалось из крохотны плоских чаш, а также горы малопонятных засахаренных фруктов на каждой горизонтальной поверхности – нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…
Воистину, великие жертвы уже принёс молодой шахиншах, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными – он сумел подобраться к задней стене нужного ему дома никем не узнанным! И даже видел своё сокровище – мельком, в узкую заборную щель, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, хоть и являются гнусными похитителями, но, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.
Дело оставалось за малым. А именно – вернуть сокровище на его законное место в шахиншахском дворцовом саду.
Можно было, конечно, попытаться сделать это законным путём. Да только вот вряд ли шадизарские судьи согласились бы с законностью требований какого-то там рядового, пусть даже и султанипарского, купчишки, а открывать своё истинное имя и положение шахиншах хотел всего менее. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался – даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооружённого же налёта у шахиншаха сейчас было слишком мало людей – и не было никакой уверенности, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Оставалось одно.
Кража.
Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.
Именно эту кражу и намеревался поручить молодой шахиншах Конану, слава о котором как о непревзойдённом воре широко гремела по всему Шадизару. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы – и за всё за это полновесный мешочек с двумя сотнями завлекательно позвякивающих серебряных кружочков.
Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и требуемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает – заказчик всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату несколько дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть сам заказ. Вот и на этот раз он не ошибся – дополнительные условия обнаружились и у шахиншаха. Причём судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, – условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать – наиважнейших.
Условия касались персиков.
Похоже, шахиншаху крайне необходимо было не столько вернуть в целости и сохранности само волшебное дерево, сколько заполучить обратно эти редкие фрукты. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу восхитительнейших и нежнейших персиков в ненадкусанном виде Конан должен был отвечать головой. И снова последовало воспевания их высочайших и непревзойдённых достоинств – по пол-оборота клепсидры воспеваний на каждый отдельно взятый персик.
— Хорошо, — сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок.- Я понял. Персики – это самое главное. Персики и их сохранность.
Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней – сначала недоверчиво, но потом со всё большим воодушевлением. Мысль ему нравилась. Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.
— Послушайте! Если вам так нужны именно эти самые персики – так ли уж нужно возиться с целым деревом? Сорвать и притащить – это я вам в два счёта, хоть сегодня же вечером, дело на три вдоха…
И понял, что ляпнул что-то не то – с таким откровенным ужасом уставился на него старик-переводчик, даже морщины на лице его от ужаса чуть ли не вполовину разгладились. Но тут в конановскую голову заглянула и вторая мысль — вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей. Конан нахмурился. Вот же глупец! Легче ему, понимаешь… дело, понимаешь, на три вдоха… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Вон как старик зенки-то вылупил – не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.
Между тем старик перевёл – втянув голову в сухонькие плечи, трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз с одинаковым ужасом и неверием. А потом…
А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.
Хорошо так увидел. Трудно не обратить внимания на кинжал, игольно острый кончик которого находится в каком-то волоске от твоего правого зрачка.
Конан замер.
Не от страха – бояться он разучился ещё в раннем детстве. Не от растерянности – чего тут теряться? Всё яснее некуда. Обретающийся на той стороне кинжала молодой шахиншах, похоже, был явно безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда упирают они свой кинжал в ваше глазное яблоко. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными головными украшениями в виде повязки. Этак наискосок,, через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные в том, что хозяин этого кинжала всего лишь блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка — ещё и деревянным протезом вместо ноги. Или – обеих ног. Это уже от степени веры зависит.
Конан же в людей не верил и в подобных случаях предпочитал не лезть на рожон и считать своего противника полным придурком, способным на всё, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на симпатичные ленточки.
Несколько гулких ударов сердца длилась немая сцена, показавшаяся её участникам очень долгой. Потом шахиншах внезапно отбросил кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в каменную стену – словно в мягкий сыр вошёл, на половину лезвия. Хороший такой кинжал, гномьей работы, за такой на рынке немало дадут, даже если перекупщику сдать, стоит запомнить на всякий случай…
Шахиншах же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в пышную шевелюру и добросовестно пытаясь дёрганными движениями проредить её хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки чёрны2 клочок, он снова заговорил – ещё более лихорадочно, чем раньше.
Конану запрещается рвать персики.
Под страхом медленной и мучительной смерти, которая настигнет его неминуемо, если ему вдруг вздумается нарушить запрет. Конану запрещается вообще до них дотрагиваться. Лизать и кусать – тоже. Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину. Более того – Конану вообще запрещается под страхом смерти ещё более медленной и мучительной дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Конан должен понять, это не глупые причуды, дерево волшебное, а потому с ним необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность! Очень осторожно достать, завернуть в рулон специального шёлка — шёлк Конану выдадут – и нести потом всю дорогу на руках, не доверяя тряским телегам столь ценный и хрупкий груз.
Конан затосковал.
Простенькое на первый взгляд задание становилось всё более и более муторным и непростым, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.
— А если вред уже был причинен? До меня? Мне нет охоты отвечать за чужие грехи.
Шахиншах заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит – у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать негодяя. Правда, если указанный вред будет причинён именно персикам, то это скажется на сумме оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя нетронутыми фруктами. Из расчёта по трети за каждый. Само дерево, лишённое персиков, оценивается тоже в одну треть. Персики отдельно, без дерева – тут у шахиншаха задёргалась щека – не принимаются и не оплачиваются вообще ничем, кроме смерти – как уже упоминалось, медленной и мучительной.
Конан вздохнул.
Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшое вознаграждение за беспокойство. Решил уточнить напоследок – так уже, на всякий случай.
— А если персиков будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше – или как?
Шахиншах, услышав перевод, на какое-то время впал в прострацию.
Моргнул даже.
Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Ещё раз моргнул. Старик-переводчик же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе – как же это вдруг перссиков на волшебном дереве может стать больше, если всю жизнь их было только два?
— Как, как… — Конана уже начинала злить эта пустопорожняя болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. – Выросли, вот как! С только времени прошло – при хорошем садовнике вполне могло и с дюжину вырасти…
Старик взвизгнул. Тоненько так – Конана аж перекорёжило. Потом залопотал, переводя и продолжая повизгивать.
Два долгих вдоха шахиншах оторопело моргал, а потом вдруг разразился облегченным хохотом – громко, во весь голос, запрокидывая голову и даже слегка подвывая. И только тут Конан понял, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.
Тем временем старичок уже переводил обратно, утирая слезящиеся глазки.
— Я понял! – говорил шахиншах, продолжая смеяться. – Это была шутка! Варварская шутка! Я тоже люблю варварские шутки, и прошу нижайше извинить свою первоначальную непонятливость – нервы, усталость, чуждое окружение… надеюсь, господин варвар понимает и не обижается. И в знак необиды прим ет вот это кольцо с изумрудом
Конан пожал плечом.
А чего обижаться-то? На психов не обижаются. Тем более – на психов, которые еще и платят или вот кольца дарят. А эти платили, и платили хорошо – отвеселившись, шахиншах сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий — очень уж ему понравился весёлый варвар.
А тут как раз и обед подали – хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немерено. Туранцы умудряются даже мясо готовить с мёдом, такая уж странная нация. После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шёлка. Шёлк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился – при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов. Варёная в меду козлятина отягощала желудок, мощное кольцо с изумрудом приятно холодило мизинец, так что расстались шахиншах с Конаном если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.
Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру места будущего дела.
Обошёл все расположенные поблизости от нужного дома трактиры. В каждом посидел, выпил пива или вина – что где подавали. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился – безо всякой, казалось, системы.
Уже на третий день к вечеру он выяснил всё, что хотел, и даже продумал вполне действенный способ проникновения и отхода, четвёртый же потратил на уточнение деталей и окончательную отработку. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро у него была знамечена важная встреча. Пришёл в приличный трактир. Заказал вина.
И увидел за соседним столом тщедушную фигурку в куцем плащике…
Расслабился, называется.
Так, ребенку моему, припадочному, надо имя что ль какое — нибудь дать. Вот, если его спросить, может у него уже есть имя?
***
Как она себе представляет, какое имя я могу ей назвать. Ничего себе задание? Хозяйка, я снег копать хочу, хоть метлой, хоть лопатой, хоть ломом! Ну, нет такой возможности, не заложена она в оперативку, чтобы я сам себе имя придумал? А может она знает, что я сорванный и это проверка такая. Тогда нельзя говорить. А если не знает и это тоже проверка? А если не скажу, она меня сдаст? А если скажу? Очень сложное задание.
***
Опять в угол забился и сидит.
Блин, ты ДЭКС, или кто, «зараза, маленькая». Давай, говори: «Как тебя зовут?» — «Александр». «Так, отлично», — «Сколько тебе фактических лет?» – «Пять лет семь месяцев и одиннадцать дней» «Хорошо! Что ты умеешь делать? Тебя использовали как военного, или как охранника? Что отсутствуют? Какие сведения у тебя отсутствуют? Сейчас как дам про меж глаз – давай, говори» «Так военный. Вот, хорошо, помнишь если хочешь. Где? На Ледкоре полгода, Шебе 2 , на Летуме год, после списания на Мальте в лагере наемников, затем в России в магазине манекеном. Понятно — ничего не умеешь, тупой как пробка.» «Можно подумать, что мне в комиссионке Энштейна продадут……»
***
Это я хорошо додумался в справочнике мужские имена посмотреть, не заметила. Про возраст это нормально. А про использование, что я ей должен ответить? Нет у меня этого в оперативной памяти, вычищено давно. Бесится. Так, понятно, нет в памяти – найди! И это я после всего еще и тупой! К кому я попал? Лучше б избила, честное слово!
***
Реально, никогда не знала, что самые совершенные военные машины так сильно боятся хозяев. Зачем в них такие программы ставят? На страх. Хуже придумать сложно. А у мальчика моего точно все настройки перекошены. «Александр! Вот скажи ты мне, дорогой, КАК военный ДЭКС может быть таким зашуганным, а? Завтра со мной на работу поедешь, снег убирать на территории. Свежий воздух и физический труд у меня из любого, человека сделают. И программы обучающие купим, а то у тебя словарный запас, как у нашего пса. Все парень, теперь ты из моих рук, вряд ли необученный ускочешь. Не хочешь – заставим, обучим, подлечим. От меня еще ни один не убежал, а уж ДЕКС и подавно…. Хе хе»
***
Все, хочу на утилизацию……
***
«Сашка подъем! Саш, вставай, семь утра, ты со мной на работу едешь. Да я тебе говорю, не лупай глазами, как баран. Ты ж сам мне вчера сказал – Александр, значит Саша, Шурик, Шон, и ещё много разных имён. Не могу же я тебя все время Александром называть. Вставай, мы на работу едем, воспитываться и образовываться, а то так тупым и помрешь. Одевайся, давай. И вообще, завтракать нам здесь не когда, я спать люблю и встаю впритык. На работе поедим».
«Куда ты лезешь, придурок малолетний, у тебя прав нет. Ну и что, что программа инсталлирована, мы с твоей программой через пробки только часа через два долетим, двигайся — драйвер! Чего я нарушила, тебя забыла спросить, и вообще он меня подрезал, а я дама, меня нельзя обижать, задавлю. Какой пункт ПДД, слушай — сиди уже молча, а!»
***
Я, конечно, не знаю, что там у этой тетки в голове записано, но, что правила она не учила — это факт. Ни одного…. Может я и дурак, но спрашивать про одно имя, а потом называть штук семь других — это что норма? Хорошо, пусть норма — меня хоть горшком назови, по фигу. Но подрезать аэробус — это то как? Он же аэробус, а ты то, нет! Мы пока долетели я аж взмок весь, если она врежется, куда её вытащить и как прикрыть, если банальный расчёт движения (пять возможных вариантов) не сопоставляется с ее маршрутом, ни по одному пункту, совсем. Приехали. Ворота ей открыли сразу, наверное, правда — начальник.
***
Нет, это кошмар моей жизни! Он опять — боится! Трусливый киборг — верное сердце:«Внимание реклама! Дамы и господа перед Вами вариант — сумасшедший нахлебник! Получите, веселых Вам деньков!». А это: «Госпожа (не хозяйка, а Госпожа), Вы нарушили четыре пункта ПДД, Вам будет выписан штраф». И это говорит мне, мой персональный жилец!
За этот месяц я тщательно собрала все сведения о домашних киборгах — и убедилась, что ни у одного нормального человека из моего окружения такого счастья, как военный ДЕКС, нет. Блин, старею я что ли? Кого … приобрела? С другой стороны — сдох бы уже, жалко как то, нет точно — я старуха.. Ненавижу!!!! Либо воспитаю, либо я древняя каракатица!
«Людмила Михайловна, доброе утро! Я Вас прошу, Вы же наш суперзавхоз. Присмотрите за мальчиком. Пусть, как следует, снег почистит — часа два, сегодня не холодно, потом его можно на пищеблок, там ящики какие разгрузить. Только много в первый раз нагрузки не давайте, он очень болел сильно. Его Саша зовут. Да вот подарили. Это настоящий Дэкс, наверное.. Я читала у них программа самообучающаяся, выучится Вам помогать будет, мигрантов разгоним, денег наэкономим, премии бешеные раздадим. Да шучу, конечно, но все равно, вы его займите, как следует, чтобы вечером уставший был, а то он спит плохо.»
***
Людмила Михайловна! Так, а присвоить ей расширенные права, я ей как подчиняться должен? Понятно, как всегда.
Нормальная кстати тетка оказалась, без «закидонов». Поесть сначала на пищеблок отвела, повздыхала, что худенький (она меня месяц назад не видела) и вручила нормальный снегоуборщик — две кнопки, чего непонятного то. Почти всю территорию убрал. Не дала до конца, сказала, раз велели только два часа значит только два! Курорт! Потом опять накормили. Посадили за стол с поварами, сели вокруг и спели песню — какой ты худенький! Я им все ящики перегрузил, какое счастье!
В шесть часов фурия моя явилась и повторила кошмар, типа, давай пристегивайся и зажмуривайся! Вечером отправила меня в бассейн (У них в доме внизу), велела проплыть два километра — пришёл через полчаса, назвала вруном и тунеядцем.