Вечер спустился на лес незаметно — укутал покрывалом теней домишко, заставляя утомившуюся Арлис зевать. В этот раз они не стали чаевничать допоздна — поужинали запеченным мясом и немного погрелись у камина. Луна еще едва выглянула из-за облаков, когда девушка пожелала Волку спокойной ночи, улыбнувшись, и пошла к себе наверх.
Зверь был на удивление рад остаться в тишине со своими собственными мыслями. Он проверил камин и тихо просеменив в сени, толкнул лапами прикрытую дверь и вышел на крыльцо.
Прохладный воздух ущипнул его за нос. Снег лежал на земле косыми полосами и почти отсутствовал у Дома. На крылечке стояла забытая Арлис кружка — в обед она здесь пила чай, немного ежась от прохлады.
С неба на Волка глядела безупречно-прекрасная луна. Он сидел здесь, посреди леса, в котором годами прокладывали тропы его верные лапы, в котором где-то там, выла на небосвод его родная стая, по волчьи трепетно вдыхая ночной воздух, так, как может вдыхать его только зверь.
Только вот сколько можно жить полумерами? Ни секунды.
Волк задрал голову к небу, щуря глаза. Нельзя желать одного и оберегать другое — останешься ни с чем. Даже если кажется, что спешить некуда — это всего лишь обман. Всегда есть что-то, что утекает от тебя шумящей рекой, пока ты пытаешься сохранить все.
Что-то нужно потерять, но что бы выбрал потерять зверь?
Сможет ли он жить, если его лапы больше никогда не побегут по этой земле, загоняя добычу? Если его чуткий не учует больше где спрятались грибы и как близко бродит рядом брат-волк? Никогда не уходить весной, ни этой, ни следующей, как бы ветер не звал его?
Ослепнуть, отдать силу, пожертвовать нюхом, свободой — но возможно, получить взамен что-то большее?
“Глупец!” — шепчет ветер и ерошит шерсть зверя, — “Разве есть что-то большее?”
Волк скалится, улыбаясь в темноту и жмуря глаза. Он был почти уверен, что есть. Такое мимолетное, по сравнении с вековыми деревьями, но такое вечное рядом с его быстрой волчьей жизнью.
Перед глазами у него смеющаяся Арлис, босиком прыгающая в тающий снег. Визжащая, довольная и живая. Волк до сих пор почти не знал ее — до конца ее характер и вкусы, ее любимые книги или фантазии, словно она была призраком в его зимних снах. Он умел читать, но книги проще людей — человеческую обложку порой не удается раскрыть много лет. Он хотел бы узнавать ее — бегать наперегонки и ловить ее в свои объятия, болтать вечерами без умолку обо всем, что можно придумать или увидеть, порадовать ее утром горячим чаем, не нароняв в миску линяющей шерсти.
Но и малого было достаточно. Волк видел самое важное — он видел ее, а разве это не достаточно?
Он видел, как она жмурит голубые глаза, глядя на весеннее солнце, как ворча, расчесывает волосы поутру, как сбегает по лестнице, немного неуклюже, топоча по всему дому и возвещая новый день всему лесу. Видел, как ее брови сходятся к переносице, когда она, сидя в снежном сугробе, целиться из ружья в глухаря, видел, как радуется первым снежинкам, словно видит их впервые.
Что делает человека живым, настоящим? Что делает его родным для другого? Волк точно знал, что это не внешность, ни предпочтения в жизни, ни прожитые годы. Что-то гораздо более сильное, глубокое, спрятанное внутри — порой чтобы разглядеть это, уходят годы, а иногда достаточно взгляда.
Ветерок щекотал Волку морду, окутывая его запахами. Среди аромата хвои ему чудился запах волос Арлис, смешиваясь с запахом просыпающейся земли.
На мгновение зверю показалось, что он засыпает — ленивое тепло разлилось по его телу, от холки к лапам, и замерло. В лесу внезапно стало холоднее — ветер уже не просто щипал его, а мурашками прокатился по коже, кусаясь.
В темноте последний раз дернулся и взметнулся серый хвост, сбивая стоявшую рядом кружку с крыльца. Волк распахнул глаза, подаваясь вперед и подхватывая полетевшую на землю посудину и замирая с ней.
Только через пару секунд до него вдруг дошло, посреди абсолютной лесной тишины, что на кружке сомкнулись, нервно сжатые, пять длинных человеческих пальца.
Утром солнышко снова деловито выкатилось на небосвод, собираясь закончить начатое растопить своим теплом оставшийся снег. Лучи его юркнули в окна Дома, заглянуло в комнату Арлис и найдя ее закутавшуюся в одеяло по самый нос, щекотнуло по нему. Девушка чихнула, просыпаясь — во сне ей чудился запах чая и пирога.
Пылинки уже танцевали весенний танец в свете, который лился из окна прямо на пол комнаты. Арлис потянулась, сбрасывая одеяло — дразнящий запах выпечки так и оставался, но помимо него прибавились чьи-то шаги на кухне и неосторожный грохот посуды.
Девушка вскочила, быстро натягивая брюки и блузку. В этот раз она не бежала по лестнице вприпрыжку, а скользила так тихо как могла, ругаясь на скрипящие ступени.
Дверь в кухню была приоткрыта, запах пирога достиг такой силы, словно перед девушкой распахнули духовку. Кажется, это был один из пирогов с мясом, что очень понравились Волку.
На кухне кто-то суетился. Переставлял тарелки, гремел сковородкой, иногда шептал и ругался — явно не по-волчьи, вместо четырех мягких лап переставляя две тяжелые.
Под рукой у Арлис была только швабра, она сжала ее и ворвалась в кухню, распахивая дверь с налета и замирая.
На ее кухне к ней спиной у тумбочки стоял высокий парень, он обернулся сразу же, расплескав завариваемый чай, и растерялся, улыбаясь.
— Я готовил по памяти, надеюсь, получилось вкусно, зачем тебе швабра?
Арлис заморгала, пытаясь отогнать уже наконец от себя этот странный сон, и взмахнув рукой, попыталась что-то спросить не роняя в воздух ни слова из сомкнутых от испуга губ.
Парень поставил чайник, вытер руки об ее передник, и почему-то недоверчиво посмотрел на свои собственные руки, качая головой. Он стоял на полу кухни прямо босиком, одетый в какие-то найденные в Доме же штаны и рубашку, которые ему были явно велики. Он вскинул на Арлис взгляд. Золотистые волчьи глаза ни с чьими еще перепутать невозможно.
— Можешь звать меня Фелан, я вспомнил, что ты говорила как-то, что это имя мне подойдет, — улыбнулся бывший Волк, вздрагивая от грохота упавшей из девичьих рук швабры.
Разве так бывает? — недоверчиво сощурилась Арлис, делая шаг вперед и вглядываясь в черты человека, который был ей знаком и незнаком одновременно.
Для Волка, который умел читать, вряд ли есть что-то невозможное, — Фелан взъерошил свои волосы, все еще привыкая. — Чаю?
В этот день разговоры не смолкали в Доме ни на мгновение.
Начались, вместе с аккуратно налитым по чашкам чаем, который Фелан сварил впервые в жизни, и с вкуснейшим пирогом, продолжились, когда они оба сидели на крыльце и разглядывали друг-друга, и закончились, кажется, только к утру, в слабом свете камина.
Арлис разглядывала своего Волка. Он остался черноволос и темноглаз, волосы его были жестковатые, как шерсть, и приятные на ощупь. Он еще терялся по ту сторону от своего привычного мира — с головой нырнув в человеческий, пока спотыкался, ронял предметы, и сам смеялся своей неуклюжести. Девушка нашла ему рубашку по размеру, а потом десять минут учила его завязывать шнурки, пряча улыбку.
Фелан немного скучал по своему хвосту и понял, что некоторые двери низки для него, когда первый раз врезался в дверную арку лбом. Дом, который казался ему большим, словно усох в размерах, а Арлис оказалось хрупкой и маленькой, даже не смотря на то, что таковой не была. Она учила его колоть дрова и смеялась, когда он после неудачной первой попытки непроизвольно недовольно рычал.
А вечером на небо выползла луна, знакомая и подмигивающая, завыли радующиеся весне волки, в то время как Арлис и Фелан ужинали сидя на полу у камина.
Девушка распрашивала его о волчьей жизни, о Доме, о лесе, расказывала о детстве, шутила о том, что всегда любила мультфильм “Красавица и Чудовище”, и смеялась, когда Фелан наигранно обижался на такое сравнение.
Он рассказал ей о любимых книгах и том, как раздражала и пугала его давно покинувшая дом кабанья голова, о том вечере, когда встретил ее с ружьем и когда обнаружил ее, спящей, в кресле перед камином.
В этот вечер уже девушка лежала на его коленях, жмурилась глядя на огонь в камине, и засыпая, спросила —
— Трудно было стать человеком?
Фелан погладил ее волосы ладонью, прислоняясь спиной к дивану.
— Нет, не сложно. Просто между лесом и тобой я выбрал тебя.
Арлис улыбнулась и смешно поморщила нос, как мышка. Фелан откинул голову на подлокотник. Лес снаружи уже давно заснул, едва роняя какие-то звуки шелестящей листвы.
А завтра, в первый день человеческого календаря, начнется их общая весна — первая, не последняя, и самая долгожданная.
Автор публикации
