Боль.
Конан скакал по серым равнинам Царства Мёртвых.
Был он абсолютно гол, а лошадь под ним – давно мертва. Кажется, сам Конан тоже был мёртв. Иначе зачем бы ему скакать по Серым Равнинам, абсолютно голым, да ещё и на мёртвой лошади? А лошадь под ним была мертва давно и надёжно, никаких сомнений в этом не оставалось. Да от неё и самой-то оставалось совсем немного — один скелет. Тоже голый. Голые и отполированные временем кости, непонятно какой магией собранные воедино и приведённые в движение. Казалось, тряхани эти лошадиные останки покрепче – и развалятся они, как миленькие, никакая магия не поможет. Впрочем, пока скелет этот вовсе не думал рассыпаться на отдельные кости, как положено то любому уважающему себя скелету. Отнюдь! Он довольно шустро перебирал копытами по серым камням, мотал из стороны в сторону оскаленным черепом и даже иногда игриво взбрыкивал, дёргая тазобедренными костями.
Вот эти-то игривые взбрыкивания и причиняли Конану самую сильную боль.
Вообще-то скакать голышом даже на обычной и в меру упитанной лошади – удовольствие ниже среднего. А получать удовольствие, проделывая это на вертлявом и игривом лошадином скелете, способен лишь мазохист. Даже просто сидеть верхом на острых, костистых, да к тому же находящихся в постоянном движении позвонках было очень больно. А тут и ещё и куда большая неприятность подоспела, как ни берёгся Конан, как ни стискивал бедрами лошадиный костяк, стараясь по возможности приподнять и тем уберечь от болезненных травм самые уязвимые свои места. Не помогло. При новом прыжке игривого скелета случилось именно то, чего Конан с ужасом ожидал с самого начала кошмарной скачки — самую нежную часть его тела таки защемило и прочно заклинило между двумя лошадиными рёбрами.
Боль была неописуемой.
Конан весь мгновенно покрылся холодным потом и первым же, ещё неосознанным и полуобморочным движением попытался освободить застрявшее. Это было неверным решением – боль усилилась многократно, хотя миг назад подобное казалось невозможным. Ослабевший и задохнувшийся, Конан только каким-то чудом не свалился со скелета, оставив в прочном капкане его рёбер всё своё хозяйство. Холодный пот теперь лил с него ручьём, полированные кости скользили под ягодицами, удержаться на костяной спине становилось с каждым мигом всё труднее.
А скелет, как ни в чём не бывало, продолжал себе скакать по серой равнине. Только теперь каждое его движение отдавалось в теле Конана вспышками ослепительной боли. Какое-то время он пытался молча терпеть, в кровь изгрызая губы и всем телом вжимаясь в колючий костяк в омерзительной похожести на соитие, пытаясь таким образом хотя бы немного ослабить сводящую с ума пульсирующую боль. Но долго выдержать такую пытку молча не смог бы и самый терпеливый из киммерийских варваров. Будь он даже с рождения глухонемым.
Не смог и Конан. После одного наиболее болезненного защемления он таки заорал – самым постыдным образом, ненавидя себя за проявленную слабость, но более не в силах терпеть. Самым позорным было то, что разок заорав, остановитьсф он уже не мог – он крика становилось легче. И он снова орал – и снова ненавидел себя за это. И снова орал.
А, может быть, облегчение наступало вовсе даже не от крика. А от холодных и влажных ладоней, что невесомо скользнули по лицу, стирая верхний слой боли, как усердная служанка стирает мокрой тряпкой паутину в тёмном углу.
Боль не исчезла, но стала чуть менее нестерпимой.
— Тихо, маленький, тихо, солнышко… сейчас всё пройдёт.
Голос был женским.
Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль рёбер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку – скорее, так опытный мастер-лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.
Конан открыл глаза.
— Вот и славно, — сказала сидящая рядом молоденькая девушка, можно даже сказать – почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. От её ладошки на коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о влажную тряпку – на тряпке остались белесые следы. Одета она была в полупрозрачные расшитые золотом шароварчики и такую же блузу – совсем коротенькую, закрывающую только грудь. Дорогая ткань – отметил Конан взглядом опытного вора. Сурганский паутинный шёлк. Да и украшений на девушке слишком много навешено, чтобы можно было принять её за простую служанку.
– Они думают, что ты ещё долго будешь очень болен, вот и поручили мне пока за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить — предполагается, что ты будешь болеть ещё несколько дней. Сильно болеть…
Конан сел – осторожно, боясь потревожить затаившуюся боль. Но боль, похоже, возвращаться не собиралась, осталось лишь слабое саднящее жжение в промежности, словно сел причинным местом на не до конца остывшие угли и слегка обжёгся. Не серьёзно так обжёгся, а именно что слегка.
— Я убрала боль, — сказала девушка, глядя на Конана со странной смесью виноватости и жадного интереса. – Я это умею. Не навсегда убрала, это опасно. Но – почти до утра. Этого должно хватить. А если нет, то можно будет ещё раз попробовать…
Конан прислушался к себе. Боль действительно ушла, лёгкое жжение не в счёт. Но что-то подсказывало, что не стоит торопиться и снимать тугую холщевую повязку на бёдрах – всё равно ничего хорошего он под ней не обнаружит. Слишком уж спокойно вела себя девушка – так не ведут себя здешние женщины в присутствии мужчины. Даже служанки. А эта, если судить по количеству украшений и очень дорогой одежде, служанкою являлась вряд ли. Ну, разве что купец от чрезмерного богатства совсем с глузду съехал и набрал прислугу из потомственных аристократочек королевской крови. Но сейчас было кое-что, интересовавшее Конана куда больше вероятного статуса незнакомки в этом доме вместе со всей её родословной.
— Где мой… хм?..
Голос поддавался с трудом, но она поняла.
— Пояс? Вот он! Я подшила завязочки, они почти оторвались…
Конан ощупал пояс, оценивая потери. Нож, конечно же, отобрали. А вот всё остальное, похоже, опасным или ценным не посчитали. Зря, между прочим…
— Долго… я… м-м?
Голос звучал хрипло, слова приходилось проталкивать сквозь шершавое горло с огромным трудом. Конан откашлялся, намереваясь повторить вопрос более членораздельно. Но девушка поняла и так.
— Долго. Почти весь день. Сейчас вечер уже, солнце скоро сядет. Я очень старалась, но у тебя была сильная лихорадка. Её не так просто убрать, как боль, понимаешь?
— Ах-ха…
Вообще-то Конан просто прочищал горло. Но получилось как-то очень уж многозначительно. Девушка, во всяком случае, поняла это междометие как-то по-своему. И явно в не слишком одобрительном ключе. Она слегка смутилась, моргнула жалобно и стала выглядеть еще более виноватой. Показалось даже, что она готова заплакать.
— Извини. Исправлять такое я не умею… так, сделала, что смогла. Убрала лихорадку, рану вот зарастила… это нетрудно! Шрам какое-то время будет сильно болеть, но это неправильная боль, там болеть уже нечему, просто так всегда бывает… понимаешь, когда отрезают руку или ногу… ну, или там ещё что-нибудь… они потом долго продолжают болеть, словно их вовсе и не отрезали… Это неправильная боль.
И замолчала, шмыгнув носом.
— Ты – колдунья?
Девушка поморщилась и вся как-то съёжилась. Отвела в сторону взгляд. Вид у неё сделался совсем жалкий.
— Немного, – похоже, собственные умения никакой особой радости ей не доставляли и предметом гордости вовсе не были. – Так, если залечить что-то… или вот боль снять.
Понятно.
Узкая область мастерства. Среди воинов тоже такое бывает – например, хороший мечник, совершенно не умеющий обращаться с кинжалом и саблей. Редко, но встречается.
Действительно, гордиться особо нечем. Среди природных деревенских ворожеек подобный дар встречается сплошь и рядом. Это тебе не хорошо обученный колдун-чароплёт с широкими возможностями или даже маг, выученный да натасканный по всем премудростям книжных наук. Простая девчонка с природным даром целительства. полезным в хозяйстве, но очень ограниченным по возможностям. Разве что сильная – не всякой ворожейке по плечу так быстро и искусно снять настолько сильную боль и полностью залечить свежую рану буквально за несколько часов. Попади эта девочка в жёны опытному и умному воину – цены б ей не было. На руках бы её носил, пылинки сдувал. А в гареме оседлого купца её талант никому не нужен и даже смешон. Кого ей тут лечить? Других наложниц, расцарапавших из ревности друг другу мордашки? Или самого ненаглядного мужа и повелителя — от похмельных мук и мужского бессилия?..
Смешно.
— Спасибо.
Девушка пожала плечом. Странно, но она не выглядела обрадованной представившейся возможностью во всей мощи проявить своё дарование. Даже просто довольной проделанной работой она и то не выглядела.
— Не за что.
Помолчала. Вздохнула. Сказала, не поднимая глаз, но очень решительно:
— Это было самое малое, что я могла… Это ведь я виновата. Если бы я не закричала тогда, ну, когда ты на меня наступил… ничего бы не случилось. Тебя бы просто не схватили, если бы я не закричала. Как последняя дура.
После этих слов она подняла глаза и уставилась на Конана чуть ли не с вызовом. Конан моргнул. Он понимал, что от него ждут какой-то нужной и важной реакции, но никак не мог сообразить – какой именно. И очень-очень боялся сказать или сделать что-нибудь не то – девушка, вроде, была неплохой, да и иметь на своей стороне хорошую ворожейку было бы при сложившихся обстоятельствах совсем не лишним. Девушка тоже молчала, глядя тревожно и пристально. Поняв, что обоюдное молчание затягивается и наполняется многозначительным смыслом, по сути своей, пожалуй, не менее оскорбительным, чем любой, пусть даже и самый неверный ответ, Конан выдавил неуверенно:
— Ну… бывает… —
И постарался улыбнуться самой очаровательной улыбочкой из арсенала трёхсотзимнего мажонка. Улыбочка вышла так себе – он совсем забыл про разбитые губы и выбитую в пылу ночной схватки часть зубов. Девушка нахмурилась. Спросила с жадным любопытством и недоверием:
— Ты что, действительно не хочешь меня убить? Совсем-совсем?
На это Конан мог ответить уже безбоязненно. И даже, пожалуй, с долей праведного негодования.
— Нет.
Не объяснять же этой маленькой глупышке, что он вообще не бьёт женщин. Даже если они очень противные – и то не бьёт. А тем более, если они такие молоденькие и хорошие… хм… ворожейки.
— И ты что — даже не будешь кричать, что обязательно убьёшь меня — когда-нибудь потом, когда будешь лучше себя чувствовать? Совсем-совсем?
Вот же привязалась!
— Не буду.
Конану уже надоело разговаривать с этой странной девушкой. Чувствовал он себя неплохо и не собирался изображать из себя смертельно больного непонятно зачем. Он попытался встать.
— Лежи!
Обеими ладошками девушка испуганно толкнула его в грудь – не по-женски сильно, надо сказать, толкнула. Не ожидавший такого подвоха Конан рухнул обратно на лежанку. Он бы, наверное, возмутился подобным обращением, если бы на лице девушки в этот ммг не было такого смертельного ужаса.
— Не вставай! Пожалуйста! Ты же должен быть болен, понимаешь?!! Очень-очень болен, иначе всё пропало! Если тебе что-то нужно – я принесу! Только не вставай!
Голос её снизился до быстрого шёпота и тоже был страшно испуганным.
— Тебе что-нибудь надо? Я принесу! Только не вставай! Хочешь есть? Или пить? Или, может быть… — она мило покраснела, — на горшок?..
— Пить! — буркнул Конан сквозь стиснутые зубы и тоже покраснел.
Вообще-то, пить он не хотел. Но если бы он ничего не попросил, она, пожалуй, ещё долго перечисляла бы его предполагаемые желания, добираясь до самых интимных подробностей. Которые он предпочёл бы вообще не обсуждать с красивыми девушками. Или, может быть, очень даже и обсуждать как раз таки с красивыми девушками, но, желательно, наедине и в несколько более подходящих для этого условиях.
— Я принесу!
Девушка упорхнула за шёлковую занавеску, служащую здешним заменой двери. Конан остался лежать. Вообще-то сейчас было, наверное, самое подходящее время попытаться удрать. Пока странная сиделка убежала за питьём, а все остальные уверены, что он ещё не оклемался. Если, конечно, верить словам этой девицы о том, что все действительно пока что в этом почему-то очень даже уверены.
Впрочем, верить этим словам пожалуй что и стоило — стражи за шёлковой дверью не было. Когда девушка, выходя, отдёрнула лёгкую ткань, Конан успел окинуть взглядом опытного вора довольно большой кусок двора, в который дверной проём его нового обиталища открывался прямо и просто, безо всяких там прихожих и коридоров. И в отсутствии бдительной стражи хотя бы на этом, близлежащем участке двора был уверен на все сто. Если потрясающие ворожейские способности девушки – действительно тайна для обитателей купеческого дома, то в подобном пренебрежении есть своя логика. В самом деле — зачем так уж бдительно охранять совершенно беспомощного и больного пленника? А он как раз и должен был быть сейчас именно таким больным и беспомощным пленником, лишённым сознания и воли, мечущимся в лихорадочном бреду и совершенно не способным к побегу. Подобные операции – штука серьёзная, это личный купеческий лекарь должен был объяснить даже самым малопонятливым. Если бы не искусные ладошки странной девушки — Конан ещё долго скакал бы по Царству мёртвых с костяным капканом на причинном месте, терзаемый ненастоящей болью, которая куда реальнее и сильнее любой самой что ни на есть настоящей.
А неплохо всё, однако, складывается. Конан почувствовал, что разбитые губы растягивает хищная и злорадная улыбка. И мажонку коварному приятнейший подарочек обеспечен – надолго запомнит, как у порядочных варваров тела отбирать! И вожделенный сад – вот он, за шёлковой тряпочкой, можно сказать, только руку протяни! Причём находиться в этом саду будет теперь Конан на вполне законных основаниях, ни от кого не прячась и ничего не опасаясь – это ли не голубая мечта любого вора?! Ходи себе гордо по дорожкам, щупай деревья, сколько влезет! Вот прямо сегодня ночью можно будет и заняться, чего тянуть-то? А, может, и вообще не придётся щупать каждое дерево. Девушка эта вот вроде совсем и не против поболтать. Поболтать – это все женщины любят, независимо от возраста. А эта, похоже, ещё и очень одинока, и говорить ей толком не с кем – вряд ли кто здесь владеет её родным закатно-горским наречием, Конан и сам понимает через слово, слишком уж непривычное произношение. Ежели её расспросить с умом, она всё что нужно выложит с лёгким сердцем. Вряд ли купец прячет свои сокровища от собственных жён и наложниц, наверняка похвастался, хотя бы разок. А женщина – она как сорока, всё выболтает, если иметь терпение и просто не мешать ей говорить. Может быть, тоже захочет похвастаться и даже за ручку сама отведёт и покажет, чтобы знал новый евнух, какие в их саду чудеса водятся, и сам бы тоже гордости преисполнился…
Кстати, о женщинах. Вернее – об одной конкретной женщине. Совсем еще юной женщине, скорее — девочке… Интересная с нею штука получается.
По возрасту она больше подходит в наложницы, чем в официальные жёны. Но количество увешавших её побрякушек такое предположение, пожалуй, опровергает – при таких обильных и дорогостоящих знаках внимания статус официальной жены становится просто ещё одним милым пустячком, небрежно брошенным к прекрасным ножкам. Да и не потерпит ни одна официальная жена, чтобы у какой-то там наложницы золота и драгоценностей на теле брякало больше, чем у неё самой. Так что, скорее всего, девушка эта – именно что жена. Причём – недавняя. И возраст слишком юный – даже в чёрных королевствах не выдают замуж девочек до первой крови, а тут так и вообще к тринадцати-четырнадцати зимнему рубежу относятся очень даже серьёзно. Девочке же этой никак не может быть больше пятнадцати, скорее даже – меньше, стало быть, никак не могла провести она в замужестве более года. Скорее, счёт тут идёт на месяцы – в гареме трудно долго сохранять секреты, а ей, похоже, это пока что удавалось таить ото всех уникальную силу своего дара. Да и явно чужой она пока что себя здесь чувствовала, и язык местный ещё совсем не освоила — вон как обрадовалась тому, кто её хоть как-то понимает. А подобное ощущение чуждости и неприятия нового места редко длится более полугода, даже у взрослых мужчин — Конан отлично помнил это по поведению новобранцев, ещё в бытность свою вольным наёмником. Юные же девушки, с рождения усвоившие и радостно принимающие свою грядущую роль, привыкают ещё быстрее. И если эта еще не привыкла и не научилась трещать, как сорока – значит, совсем ещё она тут новенькая.
А новенькие, да на старости лет, да так щедро увешанные драгоценными подарками…
Не просто новенькая и молоденькая жена.
Жена любимая…
Высокий статус. Можно сказать – высочайший из возможных для женщины – во всяком случае, здесь. Для столь юного возраста – есть чем гордиться.
Вот только не похоже что-то, чтобы гордилась она. Хоть чем-то. Да и не посылают любимых жен возиться с больными слугами. Нет, не с больными даже – с провинившимися и по делу наказанными. Другие слуги для этого имеются. И служанки, если больной валяется на женской половине, куда заказан вход полноценным мужчинам. На худой конец, можно и кому-то из наложниц поручить, какой-нибудь понепригляднее, пусть хотя бы разок займется чем-нибудь полезным.
Для жены же, тем более – любимой, подобное поручение может означать только одно.
Наказание.
Интересно вот только – за что?..
***
— Вот! Я принесла!
Занавеска качнулась, впуская предположительно наказанную за что-то любимую жену. В руках она держала странный узкогорлый кувшин, к носику которого была прикреплена гибкая трубочка, делая его похожим на кальян. Вместо крышки с горлышка странного кувшина свешивалась эластичная кожаная груша. Видя недоумение Конана, девушка хихикнула.
— Это специальная поилка, для лежачих больных, понимаешь? Ну, которые совсем без соображения и не могут сами даже пить. Вот, смотри!
Она поставила кувшин на лежанку рядом с Конаном, ловко заправила свободный конец трубочки ему в рот и ладошкой надавила на кожаную грушу. В рот Конану моментально хлынуло что-то кисло-сладкое и густое. Конан не успел сразу всё проглотить, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая вокруг густую липкую дрянь. Девушка отшатнулась, явно испуганная. Глаза её стали огромными, личико перекосилось.
Вот же гадёныш этот купец.
Совсем затравил несчастную девчонку, собственной тени боится.
Конан снова откинулся на подушки. Улыбнулся, стараясь не размыкать опухших губ.
— Тряпка найдётся? Обтереться…
Девушка быстро закивала, метнулась в угол, вернулась с вышитым полотенцем и, неуверенно улыбаясь, стала обтирать Конану лицо. Какое-то время тот терпел, потом мягко, но решительно забрал влажную тряпку и продолжил обтирание самостоятельно. Кроме свежих капель, жёлтых и липких, на груди у него обнаружились и другие, уже слегка подсохшие. Не менее липкие, но какого-то мутновато-белесого цвета, расположенные параллельными полосками, словно какой-то смазанный рисунок. Когда Конан попытался стереть заодно и их, девушка остановила его руку:
— Не надо! Это – лечебное. Сотрёшь – боль вернётся, понимаешь?
И Конан поспешно отдёрнул руку с тряпкой. Проверять, не пошутила ли его новая знакомая, ему почему-то совсем не хотелось. Ну вот как-то ни капельки.
— Уже немного осталось, — сказала девушка, — солнце почти зашло, а здесь темнеет быстро. Раз – и совсем-совсем ночь. Не то, что в горах…
В голосе её прозвучала такая знакомая тоска, что не догадался бы только полный дурак. Да и то – только в том случае, если бы был он глухим.
— Ты родилась в горах?
— Наверное, – девушка пожала плечами, усмехнулась. – Кто может точно сказать, где он родился? Я вот, например, не помню своего рождения. Да и ты вряд ли помнишь.
Конан хмыкнул.
— Родители помнят.
Улыбка девушки стала грустной.
— Родители… Наверное. Я не помню своих родителей. Бабку вот помню, она меня боль заговаривать учила… а родителей – нет. И, сколько себя помню, всегда вокруг нас были горы…
М-да… похоже, про родителей – это была не самая удачная тема. Какое у неё лицо открытое, все эмоции словно написаны крупными печатными рунами, да и глазки опять на мокром месте… Чем бы её отвлечь?..
Конан откашлялся, лихорадочно соображая, какая из тем может оказаться наиболее нейтральной и вместе с тем достаточно интересной.
— А ночь тебе зачем? Тоже для какого-то колдовства?
Мгновенье она смотрела непонимающе. Потом улыбнулась – снисходительно, как улыбается взрослый непонятливому ребёнку.
— Не мне, глупенький. Тебе! Когда станет совсем-совсем темно и все уснут – я помогу тебе убежать!
Автор публикации
