В последний день Вариинова торжища замыслил правитель зрелищем забавным народ повеселить да заодно и прознать, кто ж такой ловкий, что стражей его вздумал уму-разуму поучить. Оттого и повелел всех провинившихся не карать, а за откуп на волю отпускать. А коль откупиться несчастному нечем, пущай тогда с мечом али палкой за себя биться выходит, а то заступника зовет.
Первым стал невзрачный мужичонка, что грешным делом откушать медку в корчме изволил да заплатить запамятовал, за порог сбег. Едва стражи пинками вытолкали его к столбу, как баба одна голосить принялась.
— А-а-а! Сокол ты мой ясный, я ж все очи выплакала по тебе, негодному! Ноженьки все позбивала, тебя скудоумного разыскива-а-я-а!.. – бабенка боевитой оказалась, вперед протолкалась, суженого своего беспутного к груди могучей прижала. Но после того, как гаер объявил во всеуслышание, сколько надобно заплатить за угощенье, радостные причитания оборвались сами собой, а с уст разгневанной женщины буйным горохом щедро посыпались прещения. – А-а-а! Кабы кадуки глотку твою неуемную разорвали! Вовсе по миру пустить меня задумал! А-а-а не упьешся ты никак, сиромах хупавый! Да чтобы от тебя сълуция Услад добрый лик свой навек отвратил! Да чтобы ты ни от пития, ни от снеди, ни от прочего радости не имал! – тут баба, видать, уразумела, что и ей от этого слаще не станет, стражам в ноги бросилась. – А благодетели-и не оставьте сирото-о-ю-у горемычно-ю-у! Я ж с него сама за медок тот спрошу, пусть боги светлые да люди добрые видоками да послухами мне будут! – мужичок проворно уполз за спину ближнего стража. Судя по всему собственную супружницу он боялся куда как крепче думаемой кары.
— По слову правителя, коли откуп дать не может, то пусть бьется на мечах сих до конца победного! – шут за шкирняк выволок мужичка и стал совать ему в руки клюку. – А коли сам не могет за себя постоять, то заступника пущай кличет! – любитель дармового медка палку брать никак не желал, и запыхавшийся шут развернулся к бабе, та, не долго думая, ухватила деревяшку да мужа своего поперек спины вытянула. Тот заверещал, туда рванулся, сюда – повсюду стражи пути к бегству отрезали, а разгневанная благоверная то по одному боку палкой доставала, то до другого дотягивалась.
Бабы громкими криками подзадоривали подруженьку, мужики, задыхаясь от смеха, сочувственно кивали — с каждым может такое несчастье приключиться. Наконец шут, сжалившись, отпихнул одного из стражей, мужичонка с прыткостью зайца шмыгнул в толпу. Кипящая праведным гневом женушка, путаясь в подоле, припустила за ним.
Вторым оказался статный парень в узорной, местами порванной да запачканной свите, с рассаженной скулой да покалеченной рукою десной. Взяв предложенный гаером меч шуйцей, он ловко погонял стража округ столба и, обезоружив, откланялся вместе с одолженной железякой. Ради праздника гнаться за ним не стали.
Третьим был Трошка.
— Так кто же откуп даст за татя жуткого? По каким кустам поплечники хоронятся его верные? Кто в заступники пойдет? – приплясывал шут.
Орген, словно голубя подружку, провел дланью вдоль ее пояса, отвязывая нож. Бдительные стражи кого подозрительного могли и обшарить, девку ж навряд ли рискнут тронуть, еще крик подымет. Незаметно загнав клинок в рукав, шагнул вперед.
— Куда намерился? — ласково полюбопытствовал Дред, крепко схватив приятеля за ворот. – Не зришь разве? Ловушка ж явная?!
— Не слепой, — — сквозь зубы огрызнулся наемник. – А как иначе? Ты, что ли, вступиться вздумал? Сам едва стоишь!
Отвечать Дреду было нечего, от ветра легкого он не падал лишь оттого, что Дезера плечом подпирала, да мощь воды на подмогу позвала. Но отпустить бесшабашного наемника на смерть верную не мог.
— Ну, кому с пяток серебрушек кошель отягащают?! Эй, люд честной, кто нынче за шиша откуп даст, тому, глядишь малец этот в семерик раз больше припрет! Выгода чистая! Дело доброе! – понапрасну драл глотку гаер. Покалеченному парнишке красная цена два медяка в торговый день, да и то неведомо, жив ли останется. Ухмылялись люди шутовским прибауткам, да ждали терпеливо – казнь тоже зрелище занятное. Заплечных дел мастер, до того в стороне стоявший, чуть выдвинулся, на ладони поплевал, топор из-за пояса вытащил, махнул лихо.
— А то хлопец чи девка?! – пьяно растягивая слова, Дред двинулся вперед. – Ты меня че-чего держишь? Посмотреть я хочу! А то лежит… а рубаха-то до пят… и не вида-а-ать! – Все от мала до велика за бока схватились, а Дред крутнулся, сбрасывая удерживающею его руку.
— Там лучники человечьи, — сквозь зубы прошипел Орген, торопко соображая, что делать.
— Так ведь я разве человек?! – Дред ухмыльнулся, и, мотаясь из стороны в сторону, зашагал к столбу, сыпя шутками. Стражи ретиво за мечи похватались, да глядя на хмельного буяна, успокоились, — рвань неоружная, на четыре стороны поклоны отбивает, а ногами такие кренделя выписывает, не каждому трюкачу по силам, а последние шаги и вовсе едва не на четвереньках отмерял.
— Опа! – Дред ухнулся наземь в локте от Трошки, из-под низко надвинутого на чело плетеного ремешка украдкой на мальчишку глянул. По меркам подземного мира Дред еще юнцом считался, как же, всего девять семериков лун повидал, что в переводе на человеческое летоисчисление равняется примерно двадцать одному солнцевороту. Да только изведать ему пришлось немало, и на охоту за человечьими душами много раз ходить довелось. Крепко помнил он приметы верные и определить точно мог, сколько человечишке свет топтать осталось. Да и без примет да познаний особых ясно было – не жилец мальчишка. Ночью придут за ним. – Девка? Не-а, не де-евка! А и на парня чего-ой-то не похо-о-ож! – глумливо тянул Дред, небрежно хлопая дланью недвижно лежащего паренька, и каждый раз вливая в него малую толику собственных сил, которых-то и у самого не особо много было. – А костлявый-то! Разве только на похлебку собачью сгодится!
— Эй, буде-то ш-шупать! – заскакал шут. — Баба на торгу, коли козла какого покупает, и то так не лапает, а ей-то такое дело ой-да-а-ка-а-ак ва-а-ажнее… – шут стал так красноречиво подмигивать, что у многих от хохота колотье в боку приключилось.
— Эт-то ты на что ки-вать вздума-ал?! На меня-а-а?! – Дред с трудом начал подниматься, удалось ему это раза со второго, а то и с третьего. Встал, покачиваясь, встряхнул головой, будто пьяную муть отгоняя. – Эт-то ты п-про меня-а?! — Шут закивал, скорчив уморительную рожу. Не тратя больше слов, Дред с рыком кинулся проучить наглеца.
Нарочито медленно, очень грузно, подражая пьяным в дым наемникам… свела как-то раз их дорожка с ватажкой одной на дворе постоялом, и чем-то друг другу так не приглянулись, что ножи да мечи в ход пошли. А Дред свой клинок тогда даже вытаскивать не стал, будто нехотя уклонялся от замахов тяжелых да оплеухи щедро раздавал всем, до кого дотянуться мог, а дотянулся он тогда почитай что до каждого. Орген только двоих кулаком уложил, да третьего рожном хозяйским приголубил.
— Чего ж он замыслил?! – в нетерпении Орген зубами в костяшки перстов вцепился, наблюдая, как шут, извернувшись, подножку подставил, а Дред, словно куль какой, у столба грянулся. – Чего ж задумал?
Перемежая грязную брань с посулами самых страшных кар, Дред поднялся на четвереньки, огляделся исподлобья. Скверно, что голову от земли оторвать нельзя, да и щуриться надобно, а то враз по очам за подземельника признают, точно беды не оберешься. И под капюшоном не скроешь, примелькался он в корчме той.
— Не угодно ль будет… — перед носом нахально замаячила дубинка.
— Да я те-ебя п-пес безродный в вар-ргане по уши зарою! Я теб-бя та-а-акими алабышами накормлю, до нави животом маяться ста-анешь! – Припоминались еще кой-какие словечки хулительные, услышанные большей частью от Трошки, да звериное чутье подсказало – пора. Шут в ответ несильно, но ощутимо, ткнул дубиною в зубы, и в тот же миг земля ушла у него из-под ног, полет оказался совсем не долог, а приземление отнюдь не мягким, шмякнулся так, что и дух вон.
— Была потеха весела, а нынче веселее станет!.. – процедил Дред окровавленными устами и, ощерившись, метнулся к ближнему стражу.
Даже Орген не уследил, когда забава переросла в смертную схватку, а смешливый хмельной буян превратился в дикого зверя, на свою голову затравленного охотниками. В зверя, которого не остановить ни холодной сталью, ни быстрой стрелой. В зверя, который готов бросаться на копья, идти сквозь мечи, который готов платить собственной шкурой за каждую каплю крови своих преследователей. В зверя, который без сожаления отдаст свою жизнь даже за одну порванную ненавистную глотку. В битве Дред уподоблялся такому зверю, но он был в стократ страшнее, ибо он был подземельником.
Беззвучно осел страж с проломленным черепом, и шлем не уберег. Окровавленная дубинка гаера с ошметками чего-то сероватого описала свистящий полукруг — и еще страж упал со свернутой набок от немыслимого удара шеей. Третий завалился, в недоумении схватившись за впившийся в грудь меч. Оглашено завопила какая-то женщина, ей под ноги прикатилась отрубленная голова. Полный дикого ужаса крик разорвал вязкую тишину, нарушаемую лишь ударами да звуком падающих тел, помог опомниться. Засвистели стрелы, без толку калеча толпящихся округ столба людей. Стражи, до того как зачарованные глядевшие на бесшумную, стремительную смертоносную тень, мгновенно выхватили мечи и слаженно двинулись к врагу. Дред сам устремился к окружавшим его противникам, словно издеваясь, он убивал их одного за другим, легко, не уставая, не сбиваясь с шага, лишь бешеным огнем пылали золотисто-изумрудные глаза.
— Э-эх, чем кадук не шутит… — хмыкнул Орген, и, набрав аера поболе, пронзительно заорал. – Подземельник! Это подземельник! Бегите, люди! Спасайтесь! Подземельник!
Сполох прокатился по алчущей зрелища толпе, ледяными пальцами сжал души, люди заметались, бросаясь то в одну сторону, то в другую. Обезумевшие от страха мужчины, отшвыривали женщин, сшибали под ноги детей. Немного нашлось храбрецов или безумцев, которые, похватав что ни попадя, стражам на подмогу устремились. Летел над местом крик дикий – бабы визжали, ревела потерявшаяся в суматохе ребятня, хрипели затоптанные, стонали раненые. А над всем этим плыл неслышный для человечьего уха вой, яростный вой жителя подземного мира, который забирал жизни одну за другой, но наперекор неведомо чьей злой воле, не позарился ни на одну душу.
А потом было бегство через охваченный страхом, болью и ненавистью город, мелькающие дома, белые от ужаса градчане, скрюченные смертной мукой тела тех, кто по неведению или вопреки разуму заступал дорогу. Дред на ходу отрубил руку стражу, закрывавшему ворота, не глядя, метнул меч в его напарника, в два прыжка преодолел хлипкий, резаный из хлыстов мост и резко остановился. Наемник следовал за ним, хотя дышал тяжело, рукав рудою измазан, видно, тоже с кем-то схватился, в деснице нож окровавленный, на плече мальчишка тюком бездыханным висит. Девки вот приотстали, только-только на мост ступили.
— К лесу давай!.. Бегом!.. Мшиц мухорный! Догоню – сам порву! Веришь?! – зло приказал Дред. Было в его голосе что-то такое, что даже Орген прибавил шаг, а девки и вовсе припустили сколько сил хватило. Подземельник шел последним. Возле уха запела стрела, молниеносно взметнулся нож, и в жухлую траву легли две ни на что не годные половинки древка. Дред обернулся, тяжелым, невидящим взглядом скользнул по облепившим стену и высыпавшим за ворота людям – и был в том взгляде зов Марены и пустая чернота, где нет жизни ни человечьим душам, ни кромешникам, куда и всемогущие боги нос свой не суют. Отступились люди, луки опустили, поспешили за воротами укрыться, никто больше стрелу послать не отважился.
Серые сумерки густели, обступали беглецов со всех сторон, стращая пронизывающим холодом и вместе с тем укрывая от вражьего ока. Неприютно в предзимье в лесу, зябко, хмуро. Кожаные ступни скользят на слежавшейся мерзлой листве, каждая коряга норовит подол зацепить, каждая ветка по очам метит. С устали ноги дрожат, в коленях подламываются. Персты онемели и в рукава не спрячешь погреть, еще узелок этот руку оттягивает. Сестрица прозорлива оказалась: в одну холстину снеди малость припасла, в другую мятл да вотолу увязала. Мыслила, скрадут гости нежданные мальца своего по-тихому, возьмут припас на дорогу, и не приведи Радигост с ними наново повстречаться, ан вот как дело-то обернулось.
Поначалу вперед гнал страх, лютый страх, от которого словно помутнение на разум находит и разумеешь только одно – бежать, бежать как можно дальше, бежать, сколько хватит сил, бежать, только ноги словно к месту приросли, а легкие прежде черевьи будто пудовыми стали.
Точно обеспамятела Дерина, как услышала чей-то выкрик: «Девку! Девку держите! Чернявую! Вон ту! Поплеч подземельника стояла!» Тотчас потянулись к ней жадные цепкие руки, чьи-то измазанные жиром персты схватили за выбившуюся из-под повязки косу, рванули, что силы было. От боли в очах помутилось, слезы невольно по ланитам побегли, оступившись, упала да прямо в ямину, рудой налитую. Подол весь измазала да свиту добрую по локоть вымарала. Только это уже опосля разглядела, когда на ночевку стали: и длань оцарапанную, и рубаху, по вороту подранную, и косу, в колтун сбившуюся. А тогда упала, да за волосья ее и протащили шагов сколько, а потом вроде наемник наперехват кинулся, обидчика ейного на нож взял. Тут и сестрица подоспела, на ноги встать подмогла да за собой прочь потянула. Коли б не Дезера – вовек бы оттуда не выбралась. Лишь когда по лесу петлять стали, то оцепенение помаленьку сошло. А то вроде и зришь, что округ деется, а руки да ноги как чужие, шевельнуть ими мочи нет. Такое уж было однажды…