Аргон.
В очередную ночь после церемонии Аргон снова спал плоховато. Все было как обычно – постель мягка, ночь черна и спокойна, слуги верны и беспристрастны, но мысли, навязчивые и беспокойные, все время возвращали его в тот вечер. Обрывки фраз отца, черный бархат, покрытый кровью, глупые лица горожан и господ, белое платье дурнушки перед ним – все сплеталось в клубок и крутилось у него в голове.
Принц снова проснулся посреди ночи, почувствовав, что голова его гудит. Он вышел на балкон, двери на который были как всегда распахнуты – свежий горный ветерок единственный, кто беспрепятственно бродил по комнате мужчины.
Аргон замер, облокотившись на резные перила. В его ночи у слуг уже было раннее утро – они суетились внизу, в то время как наверху все было далеко от реальности, идеальное и полное величия. Принц взирал на муравьиную суету, пытаясь уловить поток собственных мыслей. Их он, признаться, сам побаивался и никогда не знал, что от себя хочет. Иной раз ловил себя на желании распахнуть объятия навстречу высоте и шагнуть с этого самого балкона, не чувствуя ничего, кроме кратковременного полета. То думал, каково было бы родиться не в черном бархате, а в нищих обносках, больше ли в них свободы? Думал и о своем будущем правлении. К сожалению отца, месть, струящаяся в их темном роду со времен разделения Маадгарда, совсем разжижило. Принц видел жизнь короля бесполезной и глупой, в прочем, в его собственной смысла было не больше.
Он смотрел вдаль еще минут десять, пока случайным движением руки в попытке опереться на перила, не зацепил шрам на груди. За эти дни он избегал взгляда на раскуроченную грудную клетку, в прочем, умело вылеченную собственной магией. Но сейчас принц встряхнулся и вернулся обратно в спальню, где в висевшем на стене зеркале его фигура отражалась во весь рост.
Аргон снял рубашку, оставшись в черных тонких брюках для сна. В отражении зажжённых свечей он разглядел на своей груди распустившийся рваный цветок ожога с косым шрамом в центре. Все могло бы получиться и лучше, но он так и не смог до конца сосредоточиться на своем теле, забирая силу у девчонки. Однако, мужчину шрамы всегда украшали, тем более, такие искусные. Принц провел по груди пальцами, очерчивая границы шрама, и приблизился в зеркальной поверхности вплотную, разглядывая себя.
Но в то мгновение, когда он, оторвавшись от созерцания, поднял голову, его взгляд внезапно столкнулся с пронзительным взглядом в ужасе распахнутых голубых глаз.
Аргон вздрогнул, видя перед собой лицо девчонки с церемонии снова. Ее силуэт мутно подрагивал в отражении, сквозь которое проступали его собственные черты – словно кто-то совместил две картинки в одну.
Принц поморщился, ссылаясь на недосып и мерцание рядом свечей, но взгляд напротив был непреклонен. Глаза, впитавшие в себя боль множества лет угнетений и страха, в предчувствии смерти подло ударившей в самое сердце, с плескавшейся кровью на уровне черных зрачков – мужчина вспомнил, как они впились в него. Как в виновника, как в убийцу, как в последнее, что видела эта девушка, и как в последнего же человека, который мог чем-то помочь. Смесь ужаса и мольба, промелькнувшие разом, снова заставили покрыться мурашками тело принца.
Стряхнуть с себя чары он был не в силах – его собственные глаза распахнулись, вглядываясь в отражение. Как в замедленной съемке, тогда не обративши внимания, он снова видел все произошедшее. Как девушка приоткрывает рот, силясь сделать глоток воздуха, и давится подступившей к горлу кровью. Кровь бурлит, вырываясь наружу тоненькой струйкой, стекающей по подбородку и шее. Взгляд Аргона опустился ниже – на бежевые складки дорогого шелка, к бусинам, окрасившимся в алый, к клинку, серебром воткнувшимся в грудь.
Принц прикусил пересохшие губы, рукой перекрывая свой собственный шрам. Девушка, чье отражение он видел, повторила движение – но только схватившись за клинок, не давая ему шевельнуться в своей груди. Мужчина видел грубоватые руки и остриженные под корень ногти. Он моргнул, мимолетно отмечая, как моргает отражение в зеркале, повернул голову влево, искоса глядя, как девушка смыкает окровавленные губы и поворачивает голову вслед за ним.
Это было похоже на очень искусный морок, или было лишь плодом его фантазии. Аргон приблизился к зеркальной глади, пытаясь понять, что именно – недосып или мерцание свечей играют с ним эту странную шутку.
— Прекрати преследовать меня, — шикнул он, встряхивая головой и еще раз протер глаза.
Его собственный голос в тишине показался ему слишком громкой, как и идея разговаривать с отражением. Мысль, что он сходит с ума или слишком устал стукнулась в голову, но осталась без внимания – Аргон был занят отражением.
Девушка в зеркале осмотрела его, задержавшись на шраме, в то время как мужчина следил за ней, и подняв свой взгляд глаза в глаза с принцем, внезапно замерла, как нарисованный холст.
Ее и без того нечеткая фигура поплыла, растворяясь фиолетовой дымкой, и девушка широко разулыбалась напоследок, точь-в-точь как на сцене, глядя на глупую толпу, ожидавшую ее смерти. Сейчас той недоумевающей толпой был Аргон. Он был напуган этой улыбкой, полной жизненной силы, которую сам же дал, но на перепачканной кровью губах она выглядела хищно. Но скоро и улыбка почти исчезла с поверхности зеркала – по нему плыл туман. Принцу видел, как его глаза вдруг начали менять цвет, параллельно с тем как изображение девушки растворялось. Вот уже последние черты морока исчезли. Принц моргнул и отшатнулся от зеркала – его собственные, черные глаза стали голубее неба. Точно такими же, как вонзившиеся в него в тот дурацкий праздничный день.
Надо сказать, прежний цвет глаз шел принцу больше, но это меньшее, что его волновало сейчас. Мужчина отстранился от зеркала, моргая, но цвет оставался на месте. Он принялся тереть глаза, словно пытаясь изжить, выдавить голубизну, и уже в отчаянии, уставший от смутного вечера, снова припал к зеркалу, прислоняясь к нему вспотевшим лбом.
К счастью, эта шутка была не вечной. Он устало наблюдал, как в его голубой радужке проступают темные пятна, возвращая ему привычный облик. Зрелище было почти волшебным. Вскоре на его возвратившемся цвете глаз совсем пропал яркий голубой цвет, оставив после себя только полосы, как хвосты пролетевших комет. Но и те очень скоро растаяли под вздох Аргона.
Он поспешно отстранился от зеркала, не желая попадать в плен еще какого-нибудь глупого наваждения, и быстро наклонившись за рубашкой, вышел в ванную. Зеркало осталось стоять в освещении свечей, подрагивающих от ветра, его поверхность все еще дрожала, так что казалось, что оно до сих пор смеется над принцем.
Терна.
Никто, никогда, не был никому рад, как в ту ночь Лилос. Уже далеко не маленький жеребенок, он поднял оглушительное радостное ржание на всю ферму, подскакивая и вздымая облака из соломы к потолку, стоило ему лишь различить знакомые шаги Терны по коридору. Девушка была очень рада снова вернуться к другу.
Коптарх сразу ощутил запах крови и что-то, неуловимо беспокоящее его, но Терна убаюкала коня, и скоро они оба, один измученный ожиданием, вторая – дорогой, уснули.
Овод не наказал ее ни по приезду, ни позже. Спустя пару дней после церемонии Терне начало казаться, что он ее избегает – хотя обычно он появлялся как раз тогда, когда девушка меньше всего хотела его видеть.
В остальном дни потекли как обычно – в делах и заботах. С утра прибрать в загоне, выгулять Лилоса (который, к слову о совместной жизни в стойле, справлял нужду исключительно снаружи), почистить двор от начавших осыпаться листьев, позавтракать грубым хлебом, успеть на тренировочный забег. Терна и не думала, что после участия в празднике ее жизнь изменится, напротив, была рада что этого не случилось, но теперь каждый ее день был словно чуточку лучше предыдущего. Сказывалось на этом удобное бельишко и неисчерпаемая любовь ко всему окружающему после того, как девушка почти рассталась с жизнью.
Терна умывалась холодной водой по утрам, разглядывая мох на влажной стене перед ржавой бадьей для воды. По вечерам они с Лилосом заходили в стойло позже всех, задерживаясь до закатов, и даже в дождик девушка проводила время, сидя на окошке ворот конюшни, прямо перед разрезающей воздух стеной водяных струй.
Первое происшествие, которое не было столь исключительным, но несло в себе определенное значение, случилось через неделю после того, как Терна получила свою вторую жизнь.
Вечером Овод, как всегда, приказал ей и еще одному парнишке-пастушку приготовить для прогулки его коня. Лошадка знала Терну и давалась спокойно, пока девушка мурлыкала что-то себе под нос, поправляя ремни на седле.
Резкая боль полоснула ее глаза ножом. Словно кто-то кинул пригоршню песка. Терна отшатнулась, охнув, и стараясь не полезть в глаза грязными руками, почти наощупь нашла гладкую серебряную бляшку. Ими была украшена сбруя лошади Овода, девушка часто поглядывала в них как в зеркальца, и теперь взглянула, щуря красные глаза.
Вместо голубых глаз на нее взглянули темно-черные. Терна отстранилась от лошади, отпустив ремешок и стала остервенело тереть глаза.
— Ты че там? – вяло окликнул ее второй пастух, который в это время делал вид, что расчесывает коню хвост.
— Что у меня с глазами? – на голос рванулась Терна, обычно даже не разговаривавшая с неприятным ей парнем, но сейчас она была слишком испугана, чтобы думать об этом.
Девушка отняла от лица грязные ладони, с отчаянием в полную силу распахивая глаза, но вместо крика «Ведьма!» или еще чего-нибудь, парень сморщился и оттолкнул ее прочь.
— Чего водянки вылупила? – он противно скривил лицо – Не вижу я че у тя там с глазами, зато вижу, ремни ты еще не пристегнула. Если надумала покалечить хозяина…
— Нет, — перебила девушка, сжимая губы в тонкую полосу и паника сменилась на презрение и тихую ненависть к окружающим ее людям.
Терна отступила и развернувшись к седлу, спешно начала доделывать работу, хмурясь. Пареньку рядом ничего не стоило «сдать» ее «тайные умыслы» Оводу – здесь почти все жили так, выгораживая себя перед хозяином и подставляя других. Кому-то удалось получить взамен хорошую еду или одеяло, только Терна до сих пор спала на жестком матрасе – она не добывала улучшения для своего существования через беды других.
В то время как она пыхтела, справляясь с ремнями, довольный пастух начесывал уже лоснящийся хвост скакуна. Терна щелкнула последней застежкой и быстро потерла уже почти успокоившиеся глаза, находя зеркальце-бляшку. Жжение утихло совсем, и девушка с замиранием сердца заглянула в серебристую гладь.
Голубые глаза.
Как утром, неделю назад или месяц, как с самого, верно, ее рождения, почти бесцветные в ясный день (из-за этого здесь ее глаза дразнили водянками), и синеватые в сумерках. Терна почувствовала смесь облегчения и разочарования – неужели показалось?
Парень сзади нее закхекал, довольно наблюдая за растерянностью девушки. Терна предпочла снова проигнорировать его, проверяя готовность лошади к прогулке. Больше она не обращала на него внимания, а скоро раздались грузные шаги Овода, и девушка обратила все внимание на то, чтобы не разочаровать работой вспыльчивого обычно хозяина.
Когда мужчина проверил проделанную работу и сделал вид, что девушки не существует в тесном помещении, она с облегчением отправилась на ужин. Еда была как всегда скромная – сухие хлебцы и тарелка жидкого капустного супа. Однако, чем прохладнее становилось, тем еда приобретала более сносный вид и содержание – все-таки, в последнее время Овод не разбрасывался жизнями своих слуг. Пледы раздавать в стойла еще не начал, но и это уже было хорошо и достойно радости.
Но коротать ночи на жесткой недопостели в соломе все равно было так себе развлечение, даже на полный желудок. Терна ворочалась во сне, изредка роняя голову на плиты и солому. Под боком ее шумно сопел Лил, и в итоге девушка машинально переползла ему под бок, положив голову на шерстяные лапы. Тут было теплее, и скоро зверь обнял ее, положив рядом свою прекрасно-уродливую голову.
Но сон девушки все равно был очень прерывистым. Она постоянно просыпалась, вздрагивая — ощущая, словно что-то бездонное начинает тянуть ее вниз, и выныривала, стукаясь о челюсть уже ворчащего друга, снова засыпала. В конце концов сил бороться с окутывающей тьмой не хватило — и Терна почувствовала, как ее окутало тепло мягкой постели. Прямо как в детстве — ложишься, и оказываешься в защищенном гнездышке, накрытый одеялом из пуха. Девушка во сне успокоилась — если ей приснится, что она спит в прекрасной, пусть и черной постели, может и выспаться удастся получше? Ей показалось, что кто-то укрыл ее одеялом до самого уха, и она погрузилась в такую же густую беспробудную дрему, каким казался ей ее наполненный тьмой сон.