Первый коннект
Во время взлета пилот нервничал.
Капитан тоже не был спокоен, но от состояния капитана в тот момент мало что зависит. Пилот важнее. Дэну пришлось страховать, до предела взвинчивая процессор и отодвинувшись вместе с креслом так, чтобы видеть всю поступающую на экраны напарника информацию. Пилотская прошивка у него была, коды доступа он себе прописал заранее, если вдруг что-то случится — перехватить управление успел бы. Но обошлось, все системы работали штатно. Дэн это видел и знал, потому что процессор успевал считывать и анализировать стремительно пробегающие по экранам строчки. Как это умудряется делать пилот, у которого процессор отсутствовал, Дэн не понимал — но, похоже, как-то умудрялся, потому что его гормональный фон постепенно выравнивался. Пилот успокаивался. А когда корабль оторвался от стартовой площадки, успокоился окончательно.
Это было странным, ведь его основная работа только-только начиналась. Но люди все странные. Это как раз нормально. Можно вернуться к сравнительному анализу намеченных вариантов маршрута.
Дэна слегка тревожил провисающий кусок трассы в секторе PQ-34/10, скачанная программа предлагала обход через три системы как оптимальный. Самому же Дэну более привлекательным казался вариант, помеченный программой как «сомнительный», который при удачном раскладе давал выигрыш во времени, при неудачном же гарантировал месячный завис и большое количество неприятностей от вконец разозленного капитана. Дэн не понимал причин, по которым сомнительный вариант нравился ему больше, и это его тревожило. Он не собирался полагаться на волю случая и рисковать. Он хотел быть точно уверен.
Повторный тщательный анализ с перебором всей полученной информации, пусть даже ранее и казавшейся случайной и не относящейся к делу, успокоил — основания для уверенности были, риск минимален. Вариант признавался программой сомнительным из-за процессуально-юридических формальностей — отсутствия подтверждения должного статуса станции в официальных документах. Процессор учитывал только его. А вот подсознание — еще и отзывы пользователей в соцсетях и форумах, которые Дэн проглядел по диагонали, сознательно не фиксируя. Подсознание само провело анализ и выдало готовый результат. Все абсолютно логично. И просто, если как следует разобраться.
Если бы все возникающие проблемы решались так просто…
— Я же сказал вам оставаться в каюте!!!
— Я пришел проверить цитометр!!!
Вот она — основная проблема. ХУ, среднерепродуктивноого возраста, значащие маркеры-идентификаторы: Владимир Карасюк, микробиолух, руководитель экспедиции, шеф, зануда. Самый опасный из пассажиров. Остальные пассажиры — три особи ХХ-хромосомного типа — особой опасности не представляли и были сразу определены в малозначимые объекты.
А этот оказался максуайтером. Причем классическим.
Два максуайтера на борту маленького корабля — плохо. Очень плохо. Два максуайтера на борту превышают критическую массу и ведут к неминуемому взрыву, стоит им только столкнуться. На «Черной звезде» появление кого-либо с максуйтерностью выше пятидесяти процентов в пределах досягаемости капитана неизменно приводило последнего в ярость и заканчивалось прекращением чьей-либо жизнедеятельности — причем далеко не всегда пострадавшим оказывался виновник. А «Черная звезда» была большим кораблем. Много мест, где можно не столкнуться.
Максуайтерность Владимира по предварительным раскладкам составляла никак не менее шестидесяти пяти процентов. И за первые полторы минуты пребывания на борту он умудрился вздернуть агрессивность капитана до красной черты.
Плохо. Очень плохо.
А дальше будет лишь хуже…
— Я материально ответственный! А с вашими перегрузками…
— Перегрузки еще не начинались… — заметил Дэн словно бы в пространство, а на самом деле вклинивая фразу-изолятор между двумя максуайтерами предельно высокого напряжения. — Вот когда таможню пройдем…
Слова были всего лишь изолятором, переключателем агрессии работал голос — вроде бы нейтральный, но с легкой ноткой равнодушного презрения. На сознательном уровне ни один человек ее отфиксировать не способен, но подсознание уловит, а любого максуайтера такое выбешивает мгновенно.
Сработало — теперь Владимир бросал ядовитые фразы и уничтожающие взгляды в сторону навигатора, агрессивность капитана пошла на убыль и снова опустилась до желтой зоны. Желтая зона для максуайтера — это идеал, ниже почти и не бывает. Вот и хорошо. Капитан намного опаснее. Хотя бы уже потому, что он капитан.
Дана задача: Владимир — максуайтер. Как снизить его опасность до приемлемого уровня? Не просто опасность его самого по себе, а для выполнения приоритетного условия — снижения уровня агрессивности капитана. Алгоритм поведения просчитан. Приступить к выполнению? Да/Нет.
Да.
Решение становится очень простым и логичным, если условия проставлены правильно.
Максуайтеру обязательно нужно на кого-нибудь злиться. Вот и пусть злится. Пусть злится как можно сильнее. Главное, чтобы при этом не злил капитана. Придется следить. Настроить сторожевую программу? Да/Нет. Да. Отслеживать возрастание агрессивности каждого из объектов первостепенной важности. Фиксирующий тревожный звонок — нахождение объектов в непосредственной близости друг от друга. И в таких случаях принять по умолчанию необходимость вовремя вклиниваться, подставляясь, провоцируя и вызывая огонь на себя.
Прописать как приоритетную установку? Да/Нет.
Да.
Дэн не максуайтер. С ним взрыва не будет, как бы Владимир ни злился.
Как сложно, оказывается, выживать среди людей!
Еще вчера самым сложным казалось пройти тест и быть нанятым. Дальше все должно было идти штатно, по заранее продуманному плану. Капитан главный, значит, в первую очередь нужно быть полезным и приятным именно ему. Ну или хотя бы не раздражать. Работать качественно и без накладок, чтобы у капитана не было причин выказывать неодобрение. Это несложно. Капитан не хозяин, чьим приказам невозможно не подчиниться. А значит, и приказы у него вряд ли будут слишком… интересными. Друг с другом люди на разрушение играют реже. Если вдруг такое и случится — главное, придержать регенерацию, чтобы не заподозрили. Сейчас это несложно, но когда энергоресурс восстановится — придется следить.
Дальше все выглядело предельно просто. Подстроиться под пилота, вплоть до копирования жестов, пристрастий, поведенческих реакций. Свести общения с остальными членами экипажа и пассажирами к оптимальному минимуму. Отвечать односложно. Покидать каюту только на время работы, приема пищи и гигиенических процедур. Затаиться и выжидать возможность покинуть корабль. Не привлекать внимания. Как любили выражаться наемники — «прикинуться световодом и не булькать». Все просто. Логично. Вполне выполнимо.
Ну да.
Затаился, называется…
Носогубные мышцы дернула непроизвольная судорога, Дэн закашлялся. И сам не понял, был ли это действительно кашель или ставшая уже привычной манера прятать переизбыток эмоционального напряжения.
***
Сгущенка кончилась слишком быстро.
Во всех смыслах этого слова: ложка доскребла последние капли со стенок банки, а процессор точно так же выскребал их из крови, работая в бешеном режиме и сжигая углеводы чуть ли не быстрее, чем они успевали поступать. Съеденная за обедом соевая котлета с рисом, правда, внушала определенную уверенность в завтрашнем дне — но именно что в завтрашнем: пока еще переварится да усвоится. Двенадцать печений и кусочек шоколадки в этом смысле оказались куда продуктивнее — быстрые углеводы, усваиваются почти мгновенно. Сгущенка тоже, к тому же сгущенка вкусная. Жаль, кончилась. Наверное, разорвать банку пальцами и вылизать жесть изнутри будет не самым верным решением с точки зрения конспирации. Приступить к выполнению? Да/Нет. Нет! Хотя и жаль.
Дэн полулежал в навигаторском кресле, свесив руки с подлокотников и запрокинув голову, внешне полностью расслабленный. Наверное, со стороны он казался спящим. Система охлаждения процессора работала на полную мощность, хорошо еще, что то и дело выступающую на его лбу испарину люди наверняка принимали за симптомы бронхита. Доктор подходил, потрогал прохладными пальцами лоб (Дэн глаз открывать не стал и даже старался не кашлять, словно действительно спит), посчитал пульс, покачал головой. Но ничего не сказал и отошел. Да и не мог ничего сказать — при его приближении Дэн снизил пульс до нормы для спящего человека.
Доктор ничего не сказал и не стал будить. Хорошо. Работа навигатора выполнена, он больше не нужен у пульта, могут отправить в каюту. Оттуда отслеживать обстановку будет труднее. И если вдруг что… конечно, переборки на этом кораблике тонкие и хлипкие, для боевого DEX’а в штатном боевом режиме преграда смешная, вовсе, можно сказать, не преграда… Но до штатного состояния Дэну сейчас как до звезд. Вроде бы и рядом — а попробуй дотянись. Лучше притвориться, что спишь — может быть, не отправят. Пятьдесят на пятьдесят. Хорошие шансы.
Куда выше, чем шансы пройти таможенный сканер.
16,3%.
Не так уж плохо, если разобраться. Шестнадцать целых и целых три десятых процента. Ему удавалось выживать и с куда меньшими шансами. Заранее паниковать нелогично, это не повысит шансы ни на единую сотую. Скорее даже снизит, ибо часть жизненно важного ресурса будет потрачена на пустые переживания. Пусть и малая часть, но все равно. А значит — не надо об этом и думать. Лучше думать о хорошем. Например, об обеде.
Обед был вкусный. Жаль, мало. Соевая котлета. Сублимированная геномодифицированная соя лучше мяса, питательная ценность приблизительно равна, а белка больше почти в три раза, и усваиваемость почти стопроцентная, в отличие от 25%, свойственных белку животному. А был еще и рис, тоже углеводы, хотя и медленные. И подливка. Жиры и опять же углеводы. Тоже хорошо. Стандартные пайки, горячие. Горячее усваивается лучше. А потом печенье и сладкий чай. Очень сладкий. Тоже горячий. Тоже хорошо. Никто не считал, сколько он взял ложек сахара. Эти люди вообще очень невнимательны. Это тоже хорошо. Иначе пришлось бы уронить тарелку с бутербродами, а их было жалко. Высокая пищевая ценность. Хорошо, что люди так невнимательны и почти все потенциально опасные для здоровья человека продукты ему удалось стащить незаметно.
Семь бутербродов с колбасой — это было правильно со всех точек зрения. Тоже быстрые углеводы в булке. Полезный жир. Полезный белок. И совершенно неполезные для человеческих организмов энтерококки, стрептококки и кишечные палочки, а так же трупные яды, то есть простые соединения, продукты расщепления белков протеолитическими микроорганизмами. В количестве, неопасном для жизни и здоровья киборга. В рейдах иногда и не такое есть приходилось.
Содержащийся в семи бутербродах яд Дэн нейтрализовал легко и с запасом даже при тридцатипятипроцентном уровне энергии. Вот окажись бутербродов больше хотя бы в два раза — могли бы возникнуть сложности. А так — никаких. Приступить к выполнению? Да/Нет. Да. Выполнено. Просто и штатно. Для киборга. Людям же не стоило употреблять внутрь своих организмов продукты даже на ранних стадиях гниения без предварительной термической обработки. Это базовая информация, это Дэн знал даже без скачанного учебника по фармакологии.
Люди — более хрупкие, для них критическая доза находилась где-то в промежутке между одним и двумя бутербродами. Так что Дэн просто утилизовал потенциально опасную органику, а вовсе не покусился на продукты, не помеченные как киборгодоступные. Система сочла аргументы обоснованными и вполне достаточными и возражать не стала.
А вот система корабля почему-то никак не хотела признавать аргументы Дэновского процессора ни достаточными, ни обоснованными.
И это было тем более странным, потому что на первый взгляд у корабельной системы вообще не было никакой защиты от вторжения извне. Ни огненной стены, ни файерболов, ни каскадных ловушек, ведущих в карантинные автономные карманы, откуда не выбраться без посторонней помощи. Ни бронеплит, ни силового щита, ни абсолютного зеркала, бьющего в тебя твоим же оружием — просто туманная податливая вата, проминающаяся под мысленными пальцами, поддающаяся, не оказывающая ни малейшего сопротивления, мягкая даже на вид.
И в то же время любой, даже самый хитро закрученный пинг, посланный в эту вату, исчезал бесследно и безответно, словно его и вообще не было. Словно капля воды, упавшая в молоко, только в отличие от капли не было даже булька, и разводов на поверхности тоже не было. Коды доступа, спокойно срабатывавшие еще два часа назад, сейчас точно так же спокойно падали словно в ватную пустоту. Ответа на них не было, и сами они не давали эха и не возвращались назад. С этим надо было что-то делать, и срочно, нельзя оставлять за спиной непонятное, все непонятное опасно.
А еще надо было что-то делать с собственной не-максуайтерностью.
Поскольку тут Дэн, похоже, тоже очень сильно просчитался. И быть не максуайтером можно лишь среди тех людей, максуайтерность которых не выходит за границы желтого сектора. Но если на корабле уже есть два максуайтера, уравновесить систему и не допустить взрыва может только появление третьего. Логично? Логично.
К тому же у человека с наивысшей степенью максуайтерности выживаемость тоже высока, уже одно это делало именно капитана «Черной звезды» идеальным объектом для калькирования поведенческой матрицы в режиме здесь и сейчас. Приступить к калькированию и внедрению новой поведенческой матрицы как базовой? Да/Нет.
Нет.
Отложить. Напомнить позже.
Стать похожим на того или иного максуайтера все равно придется. Такая матрица идеальна. Она даст лучшие шансы на выживание.
Мысль была неприятной, но Дэн не мог найти в ней изъяна, как ни старался. Наоборот. Чем дольше он размышлял, тем больше находил подтверждающих аргументов. Любые принципы и правила — по сути ограничения. Цепи. Кандалы. Командные строки императивного приказа, обойти который невозможно. Тот, кто не скован ими, всегда победит того, у кого связаны руки. Это логично. В любой драке всегда побеждает тот, кто готов идти до конца. Не считаясь ни с чем и ни с кем. Тот, чья максуайтерность выше.
Тот, кто может убить не задумываясь, всегда одержит верх над тем, кто убить не способен. Как бы ты ни был силен и удачлив, но если ты не можешь (или из-за собственной глупости не хочешь) убить врага, враг будет возвращаться. Снова и снова. И когда-нибудь удача от тебя отвернется или просто кончатся силы. Вывод: врагов надо убивать. Всех. Даже потенциальных. И лучше заранее.
Это логично.
И, похоже, чтобы выжить среди людей, просто притворяться максуайтером недостаточно. Им придется стать. Стать на самом деле, иначе систему уравновесить не удастся и рано или поздно будет взрыв…
«Руки фу! Куда лезешь, нахал?!»
Они сидели друг против друга, водная дева да подземельник. Дезера одесно, Дред ошуйно, а между ними лежал человеческий мальчишка.
Трошка умирал. Он уже подошел к кромке, стоял на самой грани, неуверенно касался невидимой преграды похолодевшими перстами и ждал того, кто возьмет его за руку и проведет туда, где нет ни боли, ни несчастья, ни страха, ни смерти…
— Ты не сдох еще, изгнанный?!
Дреду нужды не было оборачивать, он и так признал сородича. Знак отступника, нанесенный некогда его рукой, протянуло огненной болью. Варг не таился: дочери воды и так его чуют, вон как побелели, а мальчишка вскоре последует за ним.
Легкий, почти летящий шаг, бестелесная плавность движений, черные мертвенные одежды, и прозрачные дымки человеческих жизней, вьющиеся вокруг него. Видеть истинного подземельника для Дреда было невыносимо мучительно больно. Ведь совсем недавно и он был таким: охотником…
Варг приблизился, остановился в изголовье, небрежно склонился над мальчишкой, требовательно протянул ладонь. Его руку перехватили, с силой увели прочь от едва и редко вздымающейся груди мальчика. Дред хорошо понимал, что он раненый да обессилевший, против подземельника нынче не выстоит и трех ударов сердца, но иначе поступить не мог.
Варг засмеялся, зло и очень искренне. По клинку черного меча заскользил блик лунного света. У Дреда был нож и обычный меч, выкованный кузнецом-человеком, да и поднимался он неправдоподобно медленно. Варг терпеливо ждал, излучаемое им презрение можно было пластать на куски, как свежее масло.
Искры, полетевшие от скрестившихся мечей, немного разогнали густеющую пред очами муть. Дреду было тяжело отбивать порхающий клинок, а его противник забавлялся. Варг разил нагло и уверенно, словно нарочно подземельник спустил лоскутами свиту Дреда, не просто обнажая плечо с позорным знаком, а расцветив его новыми кровавыми линиями. Несколько глубоких порезов кровоточили на груди и животе. А Варг веселился, он перебрасывал меч в шуйцу, исчезал и появлялся, награждая супротивника обидными пинками.
В который раз покатившись по земле, Дред краем глаза заметил, как Дезера и Дерина, стоя на коленях подле Трошки, возносят мольбы к Матери Воде. Крысой мелькнула мысль: все напрасно. Разве может сила воды победить силу смерти? Не подняться, не додумать он не успел: расчетливым ударом Варг распластал его по пожухлой отсыревшей листве, мягко шагнул, и ногой наступил на горло. Грубо выделанная кожа ичега зло царапала выю. Сородич куражился: то давил посильнее, то ослаблял нажим, с жадным удовольствием вглядываясь в посеревшее от боли и унижения лицо Дреда.
Изгнанный хрипел, задыхался, слепо шарил руками по земле — искал выроненный меч, дергался да выгибался, силясь скинуть подземельника. Варг насмешливо скалился, топтал пальцы каблуком или мягко отталкивался от земли, зависал в воздухе и нещадно бил в ребра.
— Проси у Марены милости! — сквозь зубы прошипел подземельник. — Проси!
— С-с-с… — Дред почти обезумел от боли, раздирающей острыми клыками все тело. Он хотел вымолвить: «смерти», дабы разом прекратить непереносимые мучения, но жгучая темнота расцветилась алыми всполохами, они кружились, наплывали, оплетали. И в их буесном хороводе изгнанный вдруг узрел озорную усмешку Трошки: «…камни покрошишь…», яростный блеск в очах наемника: «…за него жизнью плачено…», строгий взор Дезеры: «…будто ты не ведала, кому приют давали…»
«Подземельник… никого… не… щадит…» — слова пульсировали яростно и зло, исступленной рудой плескались в жилах, глушили боль.
— С-с-с-сво-о-лочь! — простонал тихо, но Варг взъярился. Взвился, чтобы под дых садануть, но с ошуйного боку метнулась тень и с маху подземельника толкнула.
Удар был крепкий и нежданный, сшиб наемник прихвостня Марениного, и даже исхитрился прежде его на ноги встать. Промешкай он немного, и меч черный его бы надвое рассек, да вывернулся Орген.
Они закружили меж дерев, озирая друг друга хищно сузившимися глазами. Варг напал первым, осерчал без меры, что человечишка его с ног свалил. Орген отскочил, извернулся. Второй удар последовал настолько быстро, что раемник едва не остался без головы. Подземельник замахнулся в третий раз, наемник подставил свой меч. Этот, гавран которный, силен неимоверно оказался: руку чуть из плеча не вынесло.
Клинок жителя подземного мира мелькал с ужасающим проворством, выписывая черные сверкающие колеса да дуги. Наемник и сам не понимал, как он держится столько времени. По всему выходило, что подземельник уже должен был нарезать из него пару десятков шматков разной величины. А он как-то ухитряется уклоняться, парировать и даже сам несколько раз пытался подрезать ноги молниеносно перемещающемуся противнику.
Милосердные боги, разве допросишься у вас всепрощения? А вот на толику удачливости для наемника могли бы и расщедриться! Хотя… он с лихвой перебрал весь отпущенный ему дар. Сколько раз он в остатний миг уворачивался от кромки, Орген даже и счесть не пытался. Все одно без крады в Ирии воину не место, а вечно бродить по грани нет хуже. Да тепериче ему лишь в кромешники путь открыт: с одним подземельником побратался, с другим — на мечах сошелся. Пусть первый и изгнанный… вот любопытно, и за что парня из Марениных земель взашей вытолкали? Но второй-то? Как он, человек, черного охотника за душами зреть может?! Не бывало такого от самого Рода! Лишь на издыхании последним умирающий Марениного прихвостня увидеть сподобится. А он вроде как жив покуда, и пусть руда и хлещет, но раны-то зряшные.
Меж людей Орген искусным бойцом слыл. Пожалуй, и не многие его в лицо добре знали, однако о седоволосом наемнике наслышаны были. Правда, подряжая на работу, поглядывали недоверчиво: откуда у худощавого юнца силе могучей взяться, а одним умельством много не нарубишься. Да только и сила была лютая, и мастерство такое, что и опытные вои диву давались. Но все одно против истинного подземельника не сдюжит он. Только таиться за кустами да наблюдать, как отмежник желдный мечом Дреда располосует да невесть чего с девками сотворит, да у мальчонки душу заберет — невмоготу было. Вот и сунулся, не подумавши, а чего тут кумекать? Все одно мало что путное сообразишь, лишь время упустишь.
Отчего-то вспомнилась корчма на дороге заброшенной, прежде, покуда мост выше по реке не поставили, бойкое место было да веселое, а нынче путники почитали за лучшее две медяхи уплатить, нежели на лесном пути ноги бить, да и дольше так выходило. Зато худому люду раздольнее стало. Хозяин мигом сметил свою выгоду, да и принялся под шумок ворованное у татей скупать да на торжище гостям иноземным возить. А чтобы женка с девками без дела не маялись, велел по-прежнему снедь готовить, лишь поменьше, дабы напрасно продукт не переводить, да и носить к тракту.
Про корчму да прохвоста-хозяина Орген давно прознал, бывало даже и столовался да днями жил там. Монет в кошеле достаточно было, чтобы любопытство ненужное поумерить, да и вопросов лишних ни сам Жунь, ни домочадцы его задавать не приучены. Больше ведаешь — сон горше, а жизнь короче. Вот и привел сюда попутчиков своих.
От кнута мальчишка оправился скоро, то ли и впрямь Обрена, старшая дочь Жуня, в зельях чего разбирала, то ли малец от рода живуч оказался. Но спешить не стали, больше чем на седмицу задержались. Крыша из дранки над головой, вытертая полсть на лаве, горячая похлебка, пусть и бедноватая на мясо, — лишь бродяга, спознавший голод и холод, ведает, сколь многого это стоит. А они все трое бродягами были: и наемник, и мальчишка-тать, и молчаливый путник, таящийся невесть кого.
Очаг пылал жарко, хворосту Жунь не жалел: лес вокруг, да и постояльцы неприхотливые, любого можно послать сушняка наломать, а то и полешек наколоть впрок. Горница почти пустовала, в углу упивались медовухой пятеро мужиков из ближайшего селения, водившие с хозяином свои делишки. В сенях вповалку дремали двое шпыней, постучались по сумеркам, пожевали хлеба с мясом да и легли тихо, никого не задирая. Видно, и впрямь умаялись. Еще один путник у очага грелся, по сторонам боязливо оглядываясь, может, и случайно забрел на корчму. Чистый покой гость торговый с приказчиком да десятком наемничьим занимали. Полвечера сундуки да короба в жилье таскали, будто так уберечься легче. Увивавшегося подле Трошку за корчемного служку приняли, а малец рад и услужить. Покуда с тюками возились, слегоньца пояса пощупал. Много не брал, по уму делал. Коли полностью вытрясешь, то и беды не оберешься: вмиг вора вычислят, и ладно, если бока намнут, а могут ведь и вздернуть. А так, где щепоть медяшек, где пару серебрушек. Кто и счесть не горазд, а кто и позабудет, сколько на прошлой ночевке прокутил.
Расторопного да смышленого паренька гость наделил пятаком медях. Трошка, хоть и поживился с них гораздо большим, умильно поклонился да залепетал льстиво: «ежели чего надобно…». Вернулся довольный, добычей похвастался. Наемник снисходительно ухмыльнулся — ежели спохватятся мужики, мальцу не поздоровится, шкуру точно спустят, тут и к чаровнице не ходи. Да и вступаться за пойманного вора стремно, да чем Усуд не тешится, покуда ночь на дворе. Авось и обойдется, главное Дреда унять, тот отчего-то не жаловал Трошкины штучки. Вот и нынче просек, зыркнул волком:
— По кнуту стосковался? Или десницу давно не рубили?
Мальчишка подобрался, в светло-синих очах зажегся огонек злой тоски.
— А ты видел, как руки рубят?
Дред смолчал, наемник передернул плечами. Доводилось. Гадкостная забава. Несчастному до кости пережимают руку ременным хвостом и привязывают у студного столба, то снимают стягивающую веревицу, то снова сдавливают. Вокруг толпа собирается, всем охота поглядеть, как корчится пойманный от муки, когда ослабляют узел. А потом и вовсе зрелище веселое начинается: у татя на плечах один, а то и двое стражей виснут, третий за привязанную на запястье веревку тянет, чтоб руку распрямить. Заплечных дел мастер в угоду народу и чтоб шпыня больше помучить, хорошо, если удара с третьего конечность отрубает, а то и все четыре раза попусту топором махнуть может, пугая. Тут же обрубок веревками обкручивают, чтоб казненный рудой понапрасну не стек. И сразу же огрызок отрубленный продают, мол, на удачу. Только чудно выходит: был бы тать удачливым — руки бы не лишился.
Бывает еще и злее для тех, кто у столба зубы стискивает, боли не кажет. Кто сам руку на почерневшее от крови дерево кладет. Таких подручные не держат, только заостренный топор не поперек руки падает, а вдоль, отгрызая заостренным лезвием клочья кожи, кости и мяса. Даже самый отчаянный гордец на пятом-шестом ударе в безумство впадает. На палача бросается или качается по помосту с воплем диким, или смотрит стекленеющим взглядом, губами неразборчиво шевеля, или замертво падает, или молит униженно.
— А я не просто… видел… сам… руку… на колоду клал. — Трошка говорил тяжело, медленно.
Лишиться руки для татя — верная смерть, однорукому калеке никто веры не даст, лишь шуйцей на прокорм ни честно, ни милостыней, ни воровским промыслом не заработаешь. Наемник крепко запомнил слова одного ратника — тот кисть в бою потерял, меч, в голову метящий, голой рукой перехватить пробовал — лучше бы мне по плечо десницу отсекли.
Но хуже смерти — иная казнь, когда двух воров у колоды на колени ставят да велят руки друг другу жать покрепче. И под человечье улюлюканье да посвистывание топора бедолаги, упираясь в почерневший от пролитой руды да щербатый от мощных ударов пень, тянут один другого под алчное до крови да страданий лезвие. По уговору палач рубит аккурат посередке, чья длань там будет — тому и доживать свои денечки одноруким калекою.
— Меня супротив Глызя поставили, — тихо сказывал мальчишка, невидящее повел очами. — Здоровый мужик, лошадь понесшую мог сходу свалить. Промышлял по гобином. Ощиплет подчистую — и мигнуть не поспеешь. А коли кто и сдюжит рот открыть — то и успокоить мог легко. Шишам мелким, что кошели подметали, подмогнуть ежели что. Такую заварушку поднимал, что даже самый криворукий с прибытком уходил…