— Никогда не связывайся с заклятым берендеем, — говорил отец. И в этом «никогда» не было исключений.
— Почему? — Когда Берендей впервые услышал о Заклятом, ему было лет пять.
— Заклятый сильней. Это во-первых. Во-вторых, он не умеет различать в себе человеческое и звериное. Берендей по рождению учится этому с младенчества, а Заклятый — нет. Обычно он становится людоедом, потому что оборачивается зимой. А в-третьих — Заклятого кто-то заклял, и не за красивые глаза. Значит, он и человеком-то хорошим не был. А его — в шкуру зверя.
— А кто может его заклясть?
— Другой берендей. Так что если встретишь заклятого берендея — беги от него без оглядки.
И по ночам, лежа под одеялом, Берендей боялся Заклятого. Потом это прошло — лет, наверное, в десять. Он и в детстве не боялся ничего, только Заклятого. А потом успел об этом забыть. Не о Заклятом, конечно: о страхах своих.
— Там человек, — спокойно возразила Берендею Антонина Алексеевна. — Ему тоже угрожает медведь, он просит его впустить.
Она потянулась к ключу.
— Это не человек!
— Ну что ты такое говоришь, Егор!
— Антонина Алексеевна. Я прошу вас. Не открывайте! Я на колени встану, только не делайте этого. Он обернется и убьет нас всех.
— Да я говорю тебе, это человек, это не медведь!
— Это не человек, как вы не понимаете. Антонина Алексеевна, я умоляю вас, иначе мне придется держать вас за руки. Я сильнее вас.
Она побледнела и опустила руки. И Берендей понял, что она испугалась его, испугалась, что он может применить силу: это показалось ей ужасным. Но она не боялась того, кто стоял за дверью, а Берендей через дверь чувствовал острый запах бера.
— Отойдите от двери. Прошу вас.
— Егор, ты пьян?
И тут в дверь ударил кулак. Дверь была крепкая, металлическая, но она низко загудела и зашаталась.
— Проклятый берендей! Щенок! Жаль, я не догнал тебя вчера! — голос звучал глухо и негромко и был полон разочарования.
И тут же еще более тяжелый удар обрушился на дверь — на этот раз по ней звонко царапнули когти. Вместо человеческого голоса они услышали рев бера.
— Егор… Что это? — Антонина Алексеевна опустилась на стул у входа. — Это был медведь? Но ведь я слышала…
— Вам показалось. Пойдемте скорее в дом.
— Нет, мне не могло показаться…
За дверью опять послышался беров рык, и дверь снова содрогнулась от страшного удара.
Берендей взял ее за руку.
— Вы слышите, что это медведь?
Она неуверенно кивнула.
— Не открывайте никому. Даже если за окном будет плакать маленькая девочка. Или котенок. Просто — ни-ко-му. Хорошо?
— Хорошо, — она дрожала так, что у нее стучали зубы.
— Пойдемте в дом, — он потянул ее за собой, и она пошла. Юлька, увидев их, кинулась матери на шею.
— Юлька, — Антонина Алексеевна прижалась к ней, все еще стуча зубами, — я, кажется, чуть не впустила сюда медведя. Но как? Я не понимаю, я же слышала…
Берендей запер дверь из кухни на веранду. Антонина Алексеевна села за стол, продолжая обнимать Юльку.
— Медведи очень хитрые. Они умеют притворяться. А вы выпили и наверняка засыпа́ли. Поэтому вам и показалось.
— Но он говорил что-то через дверь… Он сказал: «Жаль, я не догнал тебя вчера, щенок». Точно. Я точно это слышала.
— Вам показалось. Так бывает.
— Да не бывает так. Я здоровый человек. Я не могла так обмануться. Может быть, это был человек, но на нашем крыльце на него напал медведь?
— Нет, — Берендей покачал головой, — завтра вы увидите, что это не так. А сегодня просто поверьте мне. Если бы медведь убил человека, он бы не ревел и не бился в дверь. Он бы подхватил его и потащил в лес.
Антонина Алексеевна кивнула, но Берендей понимал, что она лишь решила пока не искать объяснений. Она все еще дрожала, ее дрожь передалась Юльке, а за ней и Людмила начала зябко передергивать плечами. Берендей смотрел на них беспомощно — на его попечении еще никогда не было столько женщин сразу. И все они едва не рыдали от страха.
Неожиданно в окно ударила тяжелая лапа. Дом содрогнулся, жалюзи зазвенели, но выдержали. Юлька к окну сидела ближе всех, она вскрикнула, выскочила из-за стола и оказалась в объятиях Берендея. Людмила подхватила ее крик — Берендей обнял ее тоже и прижал их обеих к себе.
— Ну, девчонки, не бойтесь, — пробормотал он, — жалюзи крепкие, ему не пробиться.
Сам он в этом сомневался: защитить от бера они могли (бер не способен сломать замок, который их запирает), но человек, при большом желании и наличии лома, сломает запросто.
— А стенку он не сломает? — спросила Юлька.
— Нет, это же не слон, а медведь, — улыбнулся Берендей.
Бер еще несколько раз ударил в окно.
Прошло довольно много времени, прежде чем Берендей сказал:
— Он ушел.
— Откуда ты знаешь? — спросила Антонина Алексеевна недоверчиво.
— Я чувствую. Он ушел, его нет около дома.
Она покачала головой, но, похоже, поверила.
— Можно идти спать, — Берендей вздохнул и улыбнулся.
— Я не пойду наверх одна, — тут же сказала Людмила.
— Конечно, нет, — успокоила ее Антонина Алексеевна, — ложись с Юлькой. Хотя спать вы не будете, ну и не надо. Успеете выспаться еще.
Юлька кивнула.
— И я пойду, — Антонина Алексеевна поднялась.
— Вы только не открывайте никому, — на всякий случай напомнил Берендей.
Она кивнула и улыбнулась:
— Спокойной ночи.
Людмила ушла в ванную, и Берендей остался за столом с Юлькой. Как-то само собой получилось, что он взял ее за руку. Хмель выветрился из головы, и Берендей снова чувствовал неловкость. Как легко ему было с ней в лесу, когда он знал, что нужно делать! И как тяжело сидеть за столом наедине… Надо, наверное, что-то сказать, чтобы она не посчитала то, что между ними произошло, его пьяной выходкой. Молчание затягивалось, и неловкость нарастала.
Из ванной вышла Людмила.
— Ну, я пошла спать. Ты скоро?
— Да, — рассеянно кивнула Юлька, — я сейчас.
— Спокойной ночи, — Людмила дернула плечом и загадочно улыбнулась.
От ее загадочной улыбки Берендею захотелось провалиться сквозь землю.
Его опыт общения с женщинами был слишком скромным. В армии с ним встречалась девчонка, из тех, что ходят к солдатам. Нет, он не презирал ее, наоборот, испытывал благодарность и по-своему любил. Но это было не то: с ней было просто и все понятно. Берендей знал, для чего он ей нужен и для чего она нужна ему.
Прошлым летом, в конце мая, он обернулся и ушел далеко на восток. На что он надеялся — непонятно, но инстинкт гнал его вперед. Он учуял медведицу за три дня до встречи с ней. Он наткнулся на медведя, который оказался его соперником, но бер уступил медведицу без боя. И когда он наконец нагнал ее, она его отвергла — унизительно и без всякой надежды на ухаживание. Берендей был для нее медвежонком, хотя весил в два раза больше нее. Он чуть не подрался со своим соперником на обратном пути — столь велико было его разочарование.
— Как жаль, что нельзя сейчас пойти на горку, как вчера, — сказала Юлька.
Берендей уцепился за ее слова, как за соломинку.
— Тебе понравилось?
— Как ты научился так здорово кататься?
Берендей пожал плечами:
— Да я и не учился вовсе. Всегда катался, вот и все. Около нашей школы тоже заливали горку, каждую зиму. Не круче этой, но длинней.
— А это правда, что ты егерь?
— Правда.
— И ты живешь в лесу? Один?
— Да. Я всегда там жил. С отцом.
— Тебе не скучно одному?
— Нет. Наоборот. Конечно, с отцом было лучше, но мне и сейчас неплохо. А еще у меня есть пес.
— А какой?
— Охотничий, лайка. Черный с белой грудью. Здоровый такой. Черныш зовут.
— А кто же его кормит, когда тебя нет?
— Сам кормится. Он привычный.
Они снова замолчали. Надо было срочно, немедленно что-то сделать. Но все, что Берендей мог сделать, казалось ему натянутым и неестественным.
— Юлька, — начал он и закашлялся, — вы завтра уедете…
— Да. Наверное. У меня экзамен четвертого. И потом, мама ни за что тут не останется еще на одну ночь. Я знаю. Она сама ничего не боится, но ей страшно за меня.
— И правильно сделает, что не останется. Не надо испытывать судьбу.
— А ты? — вдруг испугалась Юлька.
— А что я? — Берендей пожал плечами. — Я поеду домой.
Она подняла глаза, и он увидел, что в них набухают крупные, прозрачные слезы. И глаза ее, только что темно-синие, становятся зелеными, как морская вода.
Он испугался. Он не знал, как надо себя вести с плачущими девочками.
— И ты будешь жить один в лесу, когда в нем бродит огромный медведь? — еле-еле выдавила она, захлебнувшись от слез.
— Ну что ж ты так расстраиваешься. Я всегда жил в лесу, ничего в этом нет страшного. И потом, у меня есть собака.
Но он понял, почему она плачет. И все равно не знал, что ей сказать. И не хотел ничего обещать. Поэтому поцеловал ее еще раз, прижимая к себе.
— Ты дашь мне номер своего мобильника? — спросила она, когда он на минутку освободил ее губы.
Он покачал головой.
— Почему?
— У меня нет мобильника.
— Как? Почему?
— А зачем он мне? Там, где я живу, все равно нет сети.
Он не дал ей сказать ничего больше, снова накрыв ее рот поцелуем.
Старик выговорил свое единственное слово и навзничь упал в снег, как будто кто-то толкнул его в грудь. А Леонид вдруг почувствовал ветер. Ветер, который несет в себе запахи — пороха, пота, крови, медведицы… И понял, что становится выше. Выше всех вокруг. Легкие развернулись, он поднял руки вверх, задыхаясь от наполнившего его ветра, и закричал громко и восторженно. И ужаснулся: его горло издавало звук, который он только что слышал, — рев медведя. Леонид глянул на себя и увидел, что тело его покрыто темно-бурой шерстью. Руки, огромные и мохнатые, заканчивались когтями фантастической длины. Ноги искривились, стали толстыми, как тумбы, и упирались в землю внешней стороной ступни.
— Проклятый колдун! — хотел закричать Леонид, но из горла снова вырвался медвежий рев.
А где-то внизу с криками в разные стороны побежали его товарищи. Он хотел крикнуть, чтобы они не боялись, но звериный рык их не остановил. Медвежатник оглянулся, остановился на секунду и выстрелил почти в упор. Пуля обожгла бедро, и Леонида это разозлило. Они что, не понимают, в кого стреляют? Он взревел еще громче, догнал медвежатника и хотел выхватить у него ружье. Но не рассчитал силу: проводник упал в снег, раскинув руки, и замер. Леонид хотел сказать ему: «Вставай, зараза!» и легко шлепнул по щеке; лицо сразу залила кровь. Он хотел вытереть кровь с его лица, но сделал еще хуже: каждый взмах когтей разрывал лицо, превращая его в месиво. Леонид заревел от обиды и со всей силы ударил в окровавленное лицо лапой. Голова медвежатника сплющилась, как разбитый арбуз. Он оставил его и побежал догонять Валерку, крича, чтобы тот его не боялся. Но Валерка не слушал и спотыкаясь удирал по глубокому снегу — лыжи он надеть не успел. Или не догадался. Леонид опустился на четвереньки и догнал его в несколько прыжков. И остановил легким толчком в спину. Раздался хруст.
— Ну стой же, — хотел сказать он и развернул Валерку лицом к себе, но оно побелело, и Валерка обмяк. — Вот сволочь!
В стороне затихал крик третьего охотника — Валеркиного коллеги (от потрясения Леонид никак не мог вспомнить, как его зовут). Он снова встал на четвереньки и побежал вдогонку, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. И нагнал охотника легко — тот тоже не надел лыжи. Леонид хотел лишь остановить его и все объяснить. Голая шея убегавшего мелькала впереди на уровне рта — Леонид исхитрился и куснул ее. Позвонки хрустнули на зубах, и в рот полилась кровь. Это отрезвило, но было поздно…
Он сел на землю и завыл от отчаянья. И понял, что только что убил их всех, одного за другим… Он же не хотел их убивать! Он хотел их лишь остановить! Ну почему, почему?
Этот жалкий старик превратил его в чудовище! В огромного медведя! Надо достать старика, надо заставить его взять свое слово назад, затолкать обратно ему в глотку!
Идти по снегу было неудобно, очень неудобно. Где этот мерзкий старикашка? Вот медведица (какой приятный запах, даже от мертвой), вот ее дитя, а где же старик? На том месте, где Леонид видел его в последний раз, лежало тело медведя — большого медведя, не намного меньше самого Леонида. И медведь был мертв. Почему-то это стало ясно сразу. В памяти вдруг всплыло слово, о значении которого он никогда не задумывался: берендей. Дед-берендей. Вот как назывался этот старик.
Леонид снова сел на снег, не зная, что ему делать дальше. Ему было страшно и одиноко. Он завыл, обхватив голову лапами. И выл долго и отчаянно. Но никто не пришел на его зов. Все вокруг было мертвым. Мертвый лес, мертвые медведи и мертвые люди.
И когда холод пробился сквозь его толстую шкуру, Леонид понял, что сидеть бесполезно. Он поднялся и огляделся: в лесу собирались сумерки, наступала долгая декабрьская ночь… Скоро стемнеет, а он совсем один… Трус не играет в хоккей… Кому это теперь надо? Никто не увидит ни его страха, ни его отваги.
Леонид побрел в сторону палаток — охотники не сворачивали лагеря, надеясь вернуться с трофеем. Он хотел переночевать в тепле, как и прошлой ночью, но только разворотил палатку: был слишком велик для нее. Впрочем, спать не хотелось. Он неплохо видел все вокруг, и вскоре темнота перестала его пугать.
Что делать? Как теперь жить? Он же не может вернуться домой. Если товарищи не поняли и испугались его, то что будет, едва он появится в людном месте? Да его обязательно кто-нибудь застрелит. Однако после выстрела проводника он не очень-то боялся пуль. Рана ныла, но не сильней, чем от попадания из рогатки. Леонид вспомнил, что единственный выстрел в голову убил медведицу. Он был в несколько раз больше нее, и, наверное, череп у него был крепче. Но насколько? Даже если его не убьют сразу, что он будет делать, когда придет к людям? Что ему теперь делать среди людей? Неужели всю жизнь придется провести в этом мертвом лесу? Снежном и холодном…
Леонид вспомнил горячую ванну, кресло перед телевизором, мягкий диван с чистым постельным бельем… И снова завыл: теперь ему не было страшно, только горько и обидно. Он выл, пока не понял, что ему холодно. Гораздо холодней, чем несколько минут назад. Он огляделся: вокруг стемнело. Обычные человеческие руки обхватывали колени в ватных штанах. Шапки не было.
Он вскочил, подпрыгнув от радости. Значит, колдовство было всего лишь временным? Прошло несколько часов, и он снова стал человеком? И не приснилось ли ему все, что с ним произошло?
Но изорванные, смятые палатки говорили об обратном. И медвежьи следы вокруг — зимней ночью не бывает совершенно темно.
Теперь его задача — выбраться из леса. Незамеченным. И вернуться домой. Тихо, как будто он никуда не уезжал.
Леонид не стал собирать много вещей, взял только самое необходимое, собираясь к утру добраться до коттеджа. Лес вокруг молчал, Леонида подгонял холод. Надо было пойти и подобрать лыжи, но Леонид не смог набраться храбрости, чтобы вернуться к месту охоты. Ему показалось, что мертвые медведи поднимутся вместе с мертвыми людьми. Ведь никто не открыл им ртов, чтобы выпустить душу. И едва он представил себе поднимающегося мертвого медведя, как тут же почувствовал ветер. Ветер и свет. Как будто глянул на мир через прибор ночного видения — только не красным засветился лес, а синим. И земля ушла куда-то вниз. Леонид глянул на себя и понял, что он снова медведь, огромный медведь. И мертвые медведи абсолютно мертвы. А даже если бы они и поднялись, чтобы отомстить своему убийце, то еще неизвестно, кто бы от этого больше пострадал.
И он огласил лес победным ревом: первый раз в жизни ему не надо было преодолевать страх — он не чувствовал страха. И тогда Леонид решил, что в его новом положении есть свои плюсы.
Три дня он прожил возле палаток. Он не контролировал своих превращений, но отметил, что тоска по дому превращает его в человека, а страх или злость — в медведя. На второй день он захотел есть. Леонид подъел запасы, припрятанные в палатках, и для человека этого было бы достаточно, но огромное тело медведя требовало пищи. Много. И когда голод стал невыносим, Леонид вдруг услышал зов. Смутный, еле слышный. Он чувствовал его и в медвежьем, и в человеческом обличье: что-то влекло его на юг. Сначала он думал, что его тянет домой, но, прислушавшись к своим ощущениям, понял: ему надо дальше. Еще немного южней. И там его ждет теплый кров и много еды.
Голод и неведомый зов заставили его выйти из леса.
Леонид шел, не разбирая дороги. Он не мог вспомнить, как их вел медвежатник, поэтому выбрал дорогу наугад. Да и не боялся он ничего, пока был в медвежьем обличье. Но когда за деревьями мелькнул свет, тоска затопила его сердце: он не видел света очень давно. За деревьями горела обычная лампа, желтое окно напомнило о доме, об уютном бра, висящем над диваном. Он не успел оглянуться, как превратился в человека и подумал, что это к лучшему. И пошел на свет, высоко поднимая ноги, вязнувшие в снегу.
Но все вышло не так, как ему хотелось: навстречу вышел человек в камуфляже и с автоматом.
— Стой, кто идет! — резко окликнул он Леонида.
— Стою, — Леонид улыбнулся. Он и предположить не мог, что так обрадуется, увидев человека.
— Ты что тут делаешь?
Парнишка был совсем молоденький — наверняка срочник.
— В лесу заблудился. Три дня выйти не мог, — сообщил Леонид заранее заготовленную фразу.
— Да? И как это ты мог в нем заблудиться, если тут пограничная зона? А документы у тебя есть? — парень перевернул автомат так, что дуло оказалось направленным прямо Леониду в живот.
— Да погоди ты! — попробовал тот договориться мирно. — Я три дня людей не видел, а ты в меня автоматом тычешь.
— Да хоть десять дней! Документы покажи!
Леонид почувствовал раздражение: неужели нельзя к человеку отнестись по-человечески? Обязательно надо устраивать показуху и демонстрировать строгие правила?
— Ну? Где документы?
Это нетерпение вывело его из себя, и мальчишка вдруг оказался где-то под ним, внизу. И Леонид уже в который раз почуял ветер. Ветер этот принес запах пищи. Такой желанной, теплой, живительной!
Леонид накрыл голову строптивого пограничника лапой, и тот сплющился, сложился и оказался примятым к земле. Леонид огляделся. Ни вскрикнуть от страха, ни тем более выстрелить солдатик не успел. Наверняка рядом были люди. И наверняка вооруженные. Леонид подхватил теплое безжизненное тело и поволок его в лес. Не туда, откуда только что пришел, а на другую сторону дороги, на юг. Приближаясь к желанной цели.
Одуряющий запах крови ласкал его ноздри, Леонид почувствовал дрожь нетерпения и ускорил шаг. Он понимал, что надо уйти подальше, иначе его могут обнаружить, но больше трехсот метров пройти не смог.
Сандра все-таки стряхнула с рукава энергичную девочку, объяснив ей, что хочет помыть руки перед едой. В туалетной комнате привела себя в порядок, махнула расческой по соломенным волосам, состроила насмешливую гримаску своему отражению. Отражение ответило тем же. Дерзкие синие глаза, курносый нос, короткая стрижка – да, Сандра выглядит куда моложе своих двадцати семи лет. Максимум тянет на двадцать один. Директор, помнится, возмущался: мол, мисс Леман выглядит несолидно для учительницы! А ученики постарше подбрасывали Сандре записочки с признаниями в любви. Это было не только трогательно, но и полезно. В школе учились дети с разных ярусов. И когда приходилось спускаться вниз – скажем, в поисках школьника, который перестал приходить на занятия, – внизу учительницу сопровождали старшеклассники. Местная шпана, гроза своего сектора, верные рыцари мисс Леман… как-то они сейчас?..
На миг нахлынуло воспоминание о Прозерпине. Вечный, ставший привычным гул работающих механизмов, затихающий в толще камня. Шмыгающие под ногами грымзики. Воздух разной степени очистки – чем выше ярус, тем легче дышать, но везде слабый привкус горелого пластика…
Сандра тряхнула головой. Это все в прошлом. А сейчас ей нужно поторопиться, раз уж здешний хозяин не любит, когда опаздывают к столу.
Она уже успела расспросить Мэй Ли о заведенных в доме порядках и знала, что обедать ей предстоит в малой столовой – вместе, так сказать, с «высшими эшелонами власти». В большой столовой едят охранники и прислуга. Учительницу, стало быть, не причислили к прислуге – уже лестно, глубокое им за это мерси.
* * *
– Прошу любить и жаловать, господа и дамы. Сандра Леман, новая учительница Виктории и Рэндольфа. Надеюсь, ей у нас понравится.
Ответом на слова Брауна был негромкий приветственный гул: мол, рады знакомству, и любить будем, и жаловать…
– Вот это наш управляющий Шарль Нодье и его очаровательная супруга Филлис.
Шарль Нодье, кудрявый блондин с лицом мечтателя и фантазера, легко пожал Сандре руку. А та подумала, что выражение милой рассеянности и отрешенности от мира сего наверняка обманчиво. Не удержался бы симпатичный улыбчивый чудак на должности управляющего в богатой усадьбе.
Филлис, платиновая блондинка с кукольным личиком, прощебетала, что ей очень, очень приятно познакомиться, она просто в восторге!
– Вальтер Вайс, наш доктор, – продолжал Браун представлять тех, кто собрался на обед.
Доктор, грузный человек с седой стрижкой и с лицом печального доброго бульдога, сразу понравился Сандре. Ладонь его была мягкой, но сильной.
– Говард Крейн, начальник охраны.
Могучий мужчина лет сорока, с бритой головой и шрамом через щеку, сжал пальцы Сандры осторожно, словно боялся их сломать.
– Дороти Дженкинс, она руководит прислугой.
Шатенка средних лет тепло улыбнулась Сандре.
– Гай Честер, наш бог электроники, отвечает за компьютерную сеть.
Взъерошенный молодой человек вздрогнул, словно только сейчас понял, где находится, и неловко кивнул.
– А со своими воспитанниками вы, полагаю, уже познакомились?.. Вот и хорошо. Прошу всех к столу.
* * *
Подсознательно Сандра ожидала, что обеденный стол миллиардера будет ломиться от деликатесов вроде икры рыбоящера с Новой Астрахани или желе из процыкулыра. Но еда оказалась простой, хотя и великолепно приготовленной. Очень вкусный суп из местных овощей, куриное филе в сухарях, несколько салатов и творожный крем с ягодами на десерт. И ничего спиртного.
– Всё здешнее, – с удовольствием подчеркнул Браун, – и только свежее. Эти куры еще утром кудахтали.
Удивило учительницу и то, что дети ели вместе со взрослыми.
Киборг держался за столом спокойно, со столовыми приборами управлялся уверенно. Сандра невольно подумала, что для него скачали программу по этикету… Интересно, есть ли такие? Наверное, есть – для Irien’ов. И для Bond’ов. И даже для DEX’ов, элитных телохранителей.
А Викки вертелась на стуле, нетерпеливо выглядывала в окно, сердито отодвинула тарелку с супом. Быстро сжевала курятину, гарнир не тронула.
– Виктория, солнышко мое, – ласково сделал ей замечание сидевший рядом доктор, – ты зря не кушаешь суп, он полезный…
Маленькая нахалка, повернув голову так, чтобы не видел отец, быстро показала доктору язык. Затем попробовала десерт, фыркнула и спрыгнула со стула.
– Рэнди, пошли к бассейну, в кораблики поиграем!
– А ну, сядь! – рыкнул Браун. – Дай брату нормально поесть!
Киборг под общими взглядами спокойно дожевал кусочек филе, обернулся к Брауну и благовоспитанно сказал:
– Спасибо, я сыт. Можно выйти из-за стола?
Браун с легкой досадой кивнул. Викки победно вздернула веснушчатый носик и за рукав потащила DEX’а из столовой.
Когда за ними закрылась дверь, Браун сказал негромко:
– Вот паршивка! Лет через пятнадцать она устроит веселую жизнь нашему совету директоров! – Но в голосе его при этом возмущения было куда меньше, чем гордости.
«А пока, для тренировки, она устроит веселую жизнь мне!» – мрачно подумала Сандра.
И тут в тишине звякнула ложка, брошенная на стол доктором.
Все обернулись к Вайсу. Доктор был бледен, губы его дрожали.
– Ричард! Я так больше не могу, я скажу!.. Я пятнадцать лет твой домашний доктор, я принимал Викторию, когда Люсиль рожала! Я тебе не чужой. И я не могу смотреть… как ты с девочкой… Да пойми же ты: он боевая машина! И без тормозов! Кто знает, что придет в эти нелюдские мозги? Может быть, он вот сейчас убивает Викки!
Браун ответил ровно, тяжело:
– Ты прав, Вальтер, ты мне не чужой. Ты не служащий, а друг. Поэтому тебе – и только тебе! – сойдет с рук то, чего я не позволю никому другому: оскорблять членов моей семьи.
Все окаменели. Сандра, оказавшаяся на «линии огня», с трудом подавила желание юркнуть под стол.
– Ричард, у тебя дочь! Ты за нее отвечаешь.
– Вальтер, у меня двое детей! Я отвечаю за обоих.
Браун оттолкнул кресло, поднялся из-за стола, пожелал всем приятного аппетита и вышел из столовой.
Все тихо и быстро закончили обед и без лишних слов разошлись. Лишь доктор не проглотил больше ни куска. Он глядел перед собой, и в глазах его стояли слезы.
Платье мешало.
Эх, хорошо бы заставить отца самого побегать в этаком мешке по пересечённой местности, да ещё и ночью! Сразу бы понял все преимущество хороших кожаных штанов. Может, прекратил бы ругать за то, что не любит она эти ненавистные платья. Лайне не просто их не любила – терпеть не могла. Особенно, если приходилось бегать. А попробуй не побеги, когда тащат тебя вперёд, крепко ухвативши за руку, со скоростью взрослого мужчины, да к тому же сильно торопящегося! Хорошо ещё, что бежать пришлось недолго.
Селиг остановился у ничем не примечательных ворот в нижнем городе и забарабанил в низенькую калитку. Лайне не успела как следует отдышаться от быстрого бега в неудобном платье, в ушах у неё стучало, и потому она не слышала, о чём переговаривался её похититель с открывшими ему наконец хозяевами. Впрочем, говорили они недолго и очень тихо, так что подслушать было бы затруднительно и в обычном состоянии. Ладно, нельзя иметь всё сразу, хотя бы отдышаться почти удалось — и то радость.
Похоже, недолгие переговоры оказались удачными – ворота открылись, надрывно заскрипев, и хозяин, почёсываясь и зевая, повёл поздних гостей в глубину двора. Однако закравшееся было в Лайнину голову опасение, что приключение вот на этом самом и завершится, не сбылось – хозяин вёл их не к дому, где они могли бы проскучать до утра, а к пристройкам, в одной из которых Лайне с восторгом опознала конюшню.
Точно!
Скрывшись в её чёрных глубинах и погремев там чем-то, хозяин вернулся уже не один, а в компании не менее сонного и не более разговорчивого помощника. И оба они вели в поводу двух вполне пристойных коняшек. Король Шушана то ли заранее оставил здесь пару заводных лошадей на случай, если придётся вдруг ему покидать дворец гостеприимного Зиллаха спешно и без согласия хозяина,, то ли просто купил их у владельца.
Но ликование Лайне длилось недолго – вторая лошадь предназначалась вовсе не ей.
***
Терпением Конан не отличался и в хорошие времена. Что уж об этой ночи говорить.
Раз пятнадцать измерив шагами обе комнаты вдоль и поперёк, он не выдержал. Сидеть здесь, в мягком и удобном кресле, когда вокруг – полная неизвестность?! Увольте. На заднем дворе до сих пор продолжается непонятная суета и шум, может, помощь требуется, а его отправили отдыхать, как как дряхлого и вконец обезножевшего старца! Нет уж, довольно.
Для начала он испробовал самое простое решение – подошёл к двери и попытался её открыть. И не особо удивился, когда не получилось. И не рассчитывал, в общем-то, что получится. Постучал по двери – сначала требовательно, но деликатно, костяшками пальцев. Выждав какое-то время и не обнаружив ни малейшего результата, загрохотал уже кулаком, в полную силу. Дверь задрожала, с потолка посыпалась древесная труха и сухие мухи, но других реакций не воспоследовало. Никто не забегал по коридору с паническими воплями, никто не поинтересовался, чего его величество изволит, никто даже просто не рявкнул «НЕ ШУМЕТЬ!!». Ну да. Даже охраны, похоже, не поставили. Заперли беспомощного старичка в башне – и успокоились.
Наивные шемитские ребята.
Под конец Конан навалился на дверь плечом и как следует поднапрягся. В толстой дубовой панели что-то надрывно хрустнуло, но этим дело и ограничилось – строить в Асгалуне умели прочно и надёжно, на века. Ну что ж, не больно-то и хотелось… Конан пнул напоследок строптивую дверь пяткой – просто так пнул, от души и для порядка. И прошёл во вторую комнату. Потому что для его намерений дальнее окно годилось куда лучше прочих. Мало того, что оно было вполне подходящих размеров – во все остальные Конан не смог бы протиснуться даже боком, -, так ещё и располагалось удачно, насколько, конечно, помнил он вид внешней замковой стены. Там снаружи идёт такой хороший орнамент, будет куда поставить ногу.
Подумав немного, он разулся и сунул сапоги в пристроенный на спину мешок. Одним прыжком вскочил на подоконник, прикидывая, не облегчить ли себе спуск при помощи гобеленов, но решился не заморачиваться. Спуск по стене – дело тонкое, это вам любой вор может объяснить на пальцах. И не дело, если во время спуска твои передвижения ограничены какой-нибудь страховкой. Именно пристрастие к излишней осторожности и сгубило многих опытных ребят, так что не будем им уподобляться…
Он присел, протискиваясь боком через всё-таки несколько узковатый проём и совсем уже собираясь аккуратно выдавить себя наружу, когда во внешний край подоконника вцепилась окровавленная рука…
***
Приключение переставало быть интересным, постепенно становясь всё более и более неприятным. Есть, оказывается, кое-что куда неудобнее, чем беготня в платье. И унизительнее. Это когда тебя в этом самом платье швыряют поперёк седла. И везут так всю дорогу, слегка придерживая то рукой, а то и ногой. Словно жертвенную овцу. Или вообще неодушевленный тюк с не слишком ценным товаром – ценный не стали бы так трясти, поберегли бы… А всё потому, что в платье, видите ли, невозможно нормально сесть верхом. Неприлично, видите ли. А подходящих дамских сёдел, видите ли, не имеется ни у мерзкого шушанского короля, этого отродья Зандры, чтоб ему всю после-жизнь целовать раскалённую сковородку, ни у бывшего хозяина лошадей. Чтоб ему тоже чего-нибудь эдакого! Он даже извинился, не хозяин – Селиг, конечно же, сволочь, отрыжка Нергала, пёсье семя, срань двуногая, чтоб его демоны в нижнем царстве вот так же пузом о камни…
Лайне пребывала в крайне скверном расположении духа. А попробовали бы вы сами пребывать в ином его расположении, ежели дух этот самый из вас буквально каждый миг выбивает жуткой тряской?! Казалось бы, на просёлочной дороге скачка должна быть куда более ровной, чем на мощёных булыжниками городских улицах, так ведь ничуть не бывало! То ли лошадь попалась какая-то больная, скакать ровно не умеющая от природы, то ли дороги здесь сплошь в колдобинах. Вот, опять… о-ох… чтоб тебя самого так приподняло и так же вот шваркнуло когда-нибудь! И, желательно – поскорее… непристойный звук, изданный Адонисом после особо сильной попойки!
Точно не дорога – лошадь! Квентий называл такое «жёсткая рысь! И говорил, что вроде как это даже особым недостатком для боевого коня не считается. Ну да, конечно! Воина ведь никто никогда на такую лошадь пуз-ом не бро-сит! Сво-лочь! Нашёл что выб-рать…
Если раньше Селиг Лайне просто не нравился, то теперь она его по-настоящему возненавидела. И уже почти готова была убить.
Ножны на голенище сапога – штука хорошая. Лайне и сама о таких давно мечтала, но попробуй уговорить отца на что-то действительно нужное. Особенно, если отец у тебя киммериец, известный своим упрямством на все королевства! Ведь любому умному человеку понятно, что нож на поясе – это как бы на показ, словно бы «смотрите, что у меня есть!», а ежели на сапоге, то, опять же, любому ясно – для дела. Удобная, короче, штука. У тебя всегда под рукой, а постороннему не то что достать затруднительно, но даже и заметить не всегда получится.
Только не в том случае, конечно, если ногой в этом сапоге ты время от времени придерживаешь перекинутую через седло пленницу, давая руке отдохнуть…
Завладеть кинжалом оказалось несложно. Селиг даже не заметил. Тоже мне воин! И зачем только такому вот деловые ножны на сапоге понадобились, спрашивается? Ему вообще достаточно его деревянного меча! Как раз самое подходящее для него оружие. А кинжал в сапоге ему точно не нужен, ещё порежтся. Лайне он куда нужнее.
Угрызения совести или там сомнения Лайне не мучили – она знала, что из такого неудобного положения поразить противного шемита насмерть у неё всё равно не получится. Так, поранить только да внимание отвлечь. А большего ей было и не надо. Уж скатиться с лошади, ничего себе при этом скатывании не поломав, она как-нибудь сумеет и в платье.
Забавно было бы ткнуть его в то место, где спина заканчивается, но тянуться слишком далеко. Да и вообще – это не очень-то и больно выйдет, может не может не отвлечь, а камень срабатывает только один раз, потом уже человека на него не поймаешь. «Камень по кустам» — это отец их так называет, разные хитрые штучки, при помощи которых легко отвлечь внимание. Сам он – великий мастер кидать такие камни, без подобного умения ни один вор долго не проживёт, особенно в Шадизаре. Но то, что ниже спины расположено – не слишком-то чувствительная часть тела, это Лайне по себе знает. У отца рука тяжёлая, а всё равно не так уж и больно. Лучше всего воткнуть кинжал в бедро, во внутреннюю поверхность, там самое болючее место. Даже Чёрные драконы иногда ойкают, если там щипнуть, особенно, если щипнуть неожиданно. Проще, конечно, вообще лошадь пырнуть, тем более, что эта зараза всё равно скакать толком не умеет. Только её всё равно жалко. А Селига не жалко ни чуточки, так ему и надо, срани двуногой, мерзкому помёту вонючего демона из самой глубокой преисподней! А самой – в кусты. В лесу этот городской хлыщ, да ещё и раненый, её нипочем не поймает! От города пока не слишком далеко отъехали, к утру вполне обратно дойти можно, даже если не по дороге. Да и отец сидеть на месте не будет, наверняка искать начнёт. Может, уже начал. Главное – его дождаться, и всё будет в полном порядке. Он страшно обрадуется, потом так же страшно рассердится, а потом, возможно, даже подарит арбалет раньше назначенного срока. Ведь Лайне так старалась! Вела себя почти совсем как Атенаис…
Нда?
Атенаис, между прочим, никогда бы не ткнула кинжалом человека только за то, что он ей неприятен…
Лайне на какой-то миг даже дышать перестала. Зажмурилась, стиснув трофейный кинжал так, что стало больно пальцам. Но ведь если она никому ничего не расскажет – то никто ничего и не узнает, верно? Вряд ли этот сраный шушански й король станет налево и направо трезвонить о том, что его провела и даже ранила какая-то девчонка. Правда ведь? Да и не станет отец слушать того шемита, будь он хоть трижды король, который попытался украсть его дочку! Мало ли что он как бы вроде спасал, а вот скажу – что украл, да ещё и угрожал при этом… И кто докажет, что это не так? Никто ничего не видел, и, значит, никто ничего никогда…
«Значит, честь для моей дочери – пустой звук? Значит, если никто ничего не видел, то – можно?..»
Убирая кинжал обратно в ножны на голенище селиговского сапога, Лайне очень хотела бы горестно вздохнуть от несправедливости этого мира. Но когда тебе в живот упирается лука седла – не очень-то повздыхаешь…
***
Конан схватил окровавленного человека за руку, не раздумывая. И как раз вовремя – попытка зацепиться за подоконник была, похоже, последним сознательным действием несчастного. Он вырубился и сразу стал как будто тяжелее, а скользкая от крови рука так и норовила вывернуться из конановских пальцев. Схватив его второй рукой за шкирку, словно котёнка, Конан как-то умудрился извернуться в узкой оконной нише и втащить в комнату потерявшего сознание человека. И лишь тогда его узнал. Да и то не сразу – лицо предпочитающего входить в окна ночного визитёра было измазано сажей и сильно разбито. Но Конан слишком хорошо его знал, чтобы не опознать даже под таким гримом.
Это был Стекс.
Конан сел на край сундука – ноги вдруг предательски подогнулись. Надежда ударила, словно обухом в лоб, пока был уверен, что все погибли и нет ни малейшей вероятности иного – как-то держался и был почти спокоен, а сейчас сердце колотилось под самым горлом, заставляя всё время сглатывать Если жив один из Чёрных драконов, то почему бы тогда… Стекс сильно порезан, но серьёзных ран, похоже, нет, да и вряд ли есть какие внутренние повреждения, иначе не сумел бы он забраться по стене так высоко. Скорее всего – просто усталость, перенапряжение и потеря крови. Ну, это поправимо…
Конан схватил со стола кувшин со сладким красным офирским – красное и сладкое вино первое дело при кровопотере. Хорошо бы, конечно, ещё и подогреть, но времени нет. Ничего, и так сойдёт… О, как хорошо пошло, глотать мальчик не разучился, чувствуется драконья закалка!
Конан влил в Стекса почти полкувшина, прежде чем тот закашлялся и открыл мутные глаза. Когда он увидел своего короля, взгляд его приобрёл осмысленность, а лицо перекосило яростью:
— Измена, мой король… — попытался крикнуть он сорванным голосом, но лишь зашипел и снова закашлялся. – Измена…
Конан помог ему сесть. Дал ещё глотнуть из кувшина, исключительно в лечебных целях – чтобы унять кашель.
— Измена, ваше величество, — произнёс Стекс уже гораздо спокойнее. – Закарис, сын шакала, похитил Атенаис! Я сам видел.
— Измена – сильное обвинение… — Конан сощурился, — Может быть, ты ошибаешься? Закарис отвечает за безопасность гостей. Может быть – он просто спрятал её в безопасное место?
Голос у Конана был обманчиво мягким. Будь тут Квентий – он сразу бы понял, что Конан говорит вовсе не то, что на самом деле думает. Но Стекс своего короля знал не настолько хорошо, а потому оскалился и затряс головой:
— Безопасное место?!! Как бы не так! Он увёз её из города! Я видел! А его люди набросились на нас, как бешеные псы! Словно это мы – убийцы! А их начальник бежит, как последний трус!!! Вместо того, чтобы город защищать! Что это, как не измена?!!
— Стой, – у Конана затвердели скулы, а голос стал ещё мягче. – Люди Закариса убивали моих гвардейцев?
По злому и напряжённому лицу Стекса было видно, как ему хочется подтвердить – да, убивали, мол. Вот такие они гады и давай-ка, ваше величество, поскорее их всех к ногтю… Но парнем он всё-таки был честным, даже с врагами. И потому после короткой внутренней борьбы ответил уже тоном ниже, отводя глаза:
— Ну, не то, чтобы… Чтобы совсем уж убивали – я не видел. Били больше древками, не насмерть, а чтобы оглушить… Да им и не надо было особо! По пятеро-шестеро на одного – чего бы не покуражиться? – постепенно к нему возвращалось прежнее праведное негодование, — А это не измена, да?! Когда ни в чём не повинных людей в подвал швыряют, вместе со всяким сбродом?!
— Кто это у нас такой… неповинный?
— Так ведь это… Разве я не сказал? Почему только я? Эти зандровы отродья всех похватали! Навалились скопом, связали – и в подвал! Они там разбойников содержат! И нас приравняли! Это – не измена?!!
Конан почувствовал, что лицо его само собой расплывается в злорадной улыбке. Запрокинув голову, он захохотал – громко, в полную силу, совсем как раньше. И только под гулкими сводами асгалунского замка заметалось безумное эхо и перепуганные летучие мыши. Прежней замороженной обречённости больше не было и следа. Живём, братцы!
— И много вас там таких… неповинных?
***
Стражник, дежуривший у самой лестнице, даже не понял, что это такое было. Имей он возможность немного поразмыслить, то наверняка пришёл бы к выводу, что по затылку его легонько тюкнула не иначе как свалившаяся с неба молотобойная кувалда, уроненная кем-нибудь из небесных кузнецов. И ошибся бы. Поскольку это был всего лишь опустившийся из-под потолка серебряный подносик для фруктов. Тот самый, в рулончик скрученный. Бить в полную силу или там кулаком Конан не стал, пожалел служивого. В конце концов, хотя к твюремщикам в силу кое-каких приключений бурной молодости питал Конан и меньшую приязнь, чем к просто стражникам, но конкретно вот этот пока не сделал ему ничего дурного. Так зачем же его, бедолагу, насмерть кулаком-то? Лучше легонько так тюкнуть серебряной дубинкой. Всё приятнее.
Ударенный стражник задумчиво хрюкнул и прилёг вздремнуть на ступеньки. Конан спрыгнул на пол, готовый мгновенно отправить в объятья Королевы снов и прочих тюремных охранников, под горячую дубинку попадутся ежели. Но в тёмном коридоре больше никого не было – похоже, этот стражник был последним.
Конан негромко свистнул. По лестнице затопали – несмотря на все свои достоинства, Стекс так и не научился ходить бесшумно.
— У него на поясе ключи. Действуй. Только предупреди всех, чтобы тихо…
Конан заглянул в караулку. Здесь тоже было не очень-то светло, закреплённый над входом факел чадил и мигал, грозя вот-вот погаснуть. Запалив от него свежий и воткнув его в щель у притолки, Конан огляделся. Стол с двумя грязными мисками, топчан в углу. Ага, а вот и то, что нам надо…
На огромном и даже с виду неприступном сундуке был такой же огромный и неприступный замо́к. Можно было бы повозиться с отмычкой, но время уходит. Конан нехорошо улыбнулся, взял массивный замок в ладонь, сжал пальцы и слегка крутанул кистью. Длинные бронзовые гвозди вышли из пазов с душераздирающим скрипом. Бросив по-прежнему неприступный замок в сторону, Конан откинул тяжёлую крышку.
Он угадал правильно – всё отобранное у его драконов оружие было второпях свалено именно сюда. Конан выгреб его из сундука охапкой – сколько сумел захватить. Локтем сбросил со стола миски, вывалил на него первую партию оружия и доспехов. Освобождённые Стексом ребята уже почти на пороге, не у сундука же им всем толпиться, своё барахло выискивая?
— Конан, демонское отродье! Живой!!!
— Квентий! Ну надо же! А я думал тебя на этот раз всё-таки…
Крохотная караулка наполнилась людьми и сразу же стала словно бы ещё меньше. Конан с истинным удовольствием оглядывал своих ребят. Что за бойцы! Одно слово – Драконы! Ни воплей, ни жалоб или хвастовства, ни лишней суеты, ни других каких глупостей, свойственных необученным новичкам. Одеваются молча, без ненужной торопливости, приличествующей разве что при поносе да ловле блох. Просто таки даже приятно посмотреть. Нашедшие своё оружие без дополнительных понуканий выходят в коридор, давая и другим… Стоп! А это ещё кто такие?!
Среди деловито натягивающих доспехи и разбирающих оружие Чёрных драконов точно так же деловито натягивали доспехи и разбирали оружие какие-то абсолютно незнакомые Конану подозрительные личности. Да и не бреют аквилонские гвардейцы голов! Конан грубо схватил одного из незнакомцев, развернул к свету. Нет, точно! Этой наглой носатой рожи с выпуклыми глазами-маслинами в его страже точно не было!
— Ты кто такой, нергалово отродье?! – прорычал он вполголоса.
— Руки убери, – молодой наглец и не подумал пугаться. Впрочем, чего тут пугаться, когда рычат на тебя вполголоса? Но рявкать в полную силу Конан пока опасался. К тому же тут темно, может, наглец просто не узнал или не понял…
— Ты хоть знаешь, недостойный потомок никчёмных родителей, с кем разговариваешь?!!
— Допустим, знаю, – в чёрных выпуклых глазах плескалось откровенное и такое знакомое по тарантийской библиотеке ехидство, — Руки убери, твоё величество.
Посмеивающийся Квентий хлопнул Конана по плечу:
— Лучше убери, правду тебе говорю. Он такая зануда, что себе дороже связываться.
— Разговорчики! – прорычал Конан, сбрасывая с плеч руку Квентия и отпуская такого знакомого незнакомца. Просто так прорычал, для порядка больше. Он уже, в принципе, и сам понял. Не зря же тип этот показался настолько знакомым. У всех этих обласканных при дворе умников-книговедов одинаковые манеры ни во что не ставить своих государей. Хальк тоже, помнится, как-то в башню за свой язык угодил. Вот и этот – наверняка тоже библиотекарь или придворный сказитель-рифмоплёт. Не ту сказочку не в то время рассказать сподобился или не то не с тем срифмовал, вот и сиди теперь среди разбойников, раз такой умный.
Квентий вместе с Конаном вышел в коридор, где уже стояли несколько полностью одоспешенных и вооружённых драконов в ожидании приказа. Хорошо так стояли, правильно.
— Это Сай, — негромко уточнил Квентий, кивая на маслиноглазого наглеца. — Присмотрись к нему внимательнее, парень стоящий. Между прочим – предводитель здешних разбойников, почти весь остальной сброд – его шайка…
Конан крякнул. Стареешь, брат. Тоже мне – нашёл библиотекаря! Перепутать простого разбойника, наверняка ещё и неграмотного, с хорошо образованным аристократом, хранителем манускриптов?! Хорошо, что не успел ни с кем своими соображениями поделиться.
Квентий между тем продолжал – скороговоркой, поглядывая на дверь в караулку:
— Имя наверняка вымышленное, от названия местных кинжалов, он ими владеет мастерски. Здесь даже последнего слугу так коротко не называют, а он явно не из простых. И образован неплохо, мы с ним поболтали немного… Между прочим – поэт-сказитель, и, как говорят, довольно известный. Так сказать, Стефан-Король Историй шемского разлива! Что-то у него там с родичами не срослось, вот и подался в разбойники.
Заметно повеселевший Конан предостерегающе поднял руку – из двери караулки выходил предмет их разговора. И не один выходил.
Ехидно посверкивая глазами-маслинами, он поднялся на ту ступеньку, на которой стоял Конан. Встал, опершись плечом о стену. И как-то так получилось, что вышедшие вместе с ним молодцы не повалили за ним бестолковой гурьбой, а очень правильно растянулись вдоль стены, замерев в нарочито небрежных позах.
— Хотелось бы поблагодарить за освобождение… пусть даже наше освобождение и не входило в ваши первоначальные намерения. Теперь я ваш должник, а Сай не привык долго быть в долгу, клянусь драгоценным свитком, похищеннымкак-то раз хитроумным Белом у беспечного Адониса, хотя я никогда не мог понять – и зачем Шустрорукому понадобился тот скучнейший сонет?. В свете этого хотелось бы уточнить ваши дальнейшие планы.
— Планы просты. – Конан говорил вроде для всех, но смотрел только на Сая. – Если встречаем цыгу – убиваем. Прочих не трогаем, если они не трогают нас. Люди Закариса мне нужны живыми, остальные – как хотите.
Краем глаза Конану было отчётливо видно, что ребята Сая разместились так, чтобы напротив каждого из Чёрных драконов расположился хотя бы один из них. А чаще – двое. Интересно, они это случайно или?..
— Хотелось бы уточнить… — Сай больше не смотрел Конану в глаза. Он смотрел на кинжал, которым чистил ногти. – Мои соколы не станут убивать.
Какое там, к пёсьей матери, случайно! Случайности не говорят с такой убийственно холодной угрозой. Вот же повезло нарваться на разбойника с высокоморальными убеждениями. Эти соколы, похоже, не только сами убивать не будут, но и другим не позволят. Во всяком случае – попытаются не позволить. Надо же – разбойник-разбойником, а чужакам своих в обиду не даёт, пусть даже эти свои его сначала из семьи в разбойники выгнали, а потом и вообще в подвал засадили! Другой на его месте был бы рад-радёшенек отомстить сразу всем обидчикам – самолично старался бы каждого пнуть, да побольнее. А этот вон морду кривит, убивать он своих земляков, мол, не станет, и чужакам всяким не позволит, будь перед ним даже и сам король аквилонский…
Нахальное поведение благородного поэта-разбойника Конану неожиданно понравилось. Ох, далеко не только молодого тарантийского архивариуса напоминал этот бритоголовый шемит с кинжально-острым именем.
Конан захохотал, уже не боясь, что кто-то услышит – с таким-то воинством чего бояться?
— Уболтал, языкастый! Все слышали? Убивать сегодня не будем! Стражников разоружать, а если сопротивляются — глушить, вязать, и в подвал, темниц на всех хватит. Кроме цыгу! Цыгу бить насмерть, и лучше – издалека! Стрелкам приготовиться! Вперёд не соваться, стрелять только по цыгу и только на поражение!
Он воинственно уставился на Сая, но тот лишь пожал плечом, убирая одноименный кинжал в кожаные ножны на поясе. Против убийства цыгу он не возражал.