Парень, скорее всего, был мне ровесником: может, чуть старше или младше, явно отслужил обязаловку и ушел на вольные хлеба. Бластер держал уверенно, чуть небрежно, но было ясно: он умеет стрелять и готов жать на сенсор. Рука не дрогнет. Но от этого понимания было, наоборот, спокойнее. По личному опыту: намного хуже, когда на прицеле тебя держит новичок: сам трясется, пальцы как деревянные и глаз нервно дергается. Такой, если и убьет, то только случайно и по недоразумению, более вероятно, что покалечит. А этот террорист — ничего такой, грамотно конвоирует. Бластер к виску не клеит — знает, что так проще выбить оружие.
— Стой. — Приказ прозвучал резко и хрипло, словно парень недавно сорвал голос или долго орал на морозе. — Открывай отсек. Заходи.
— Может, мне еще на колени стать и руки за голову заложить? — издевательски поинтересовался и даже насмешку не пытался скрыть, но парень воспринял всерьез и кивнул. Ладно, хочется тебе — могу и постоять, но даже такая поза ерунда: взметнуться с пола не проблема, а противник, уверенный в беспомощности заложника, может и стормозить.
В этом отсеке мне бывать доводилось — проверял герметизацию. Как раз за многотонной дверью шлюза и происходила основная реакция по преобразованию бирадия в радиарные шарики. Внутрь центрального корпуса даже научные сотрудники не заходили, контролируя процесс дистанционно. Да и вообще научная лаборатория по обороноспособности могла смело потягаться с хорошо обустроенным бункером: сплошной бронированный купол, что не расплавить даже «огненной мухой»; четыре входа с такой системой защиты, что проще голыми руками проковырять десятиметровый туннель в сплошном кубе бетонопластика, чем проникнуть внутрь. И верхний люк с посадочной площадкой, под которой находится контейнер с кислотой, чтобы припарковавшиеся недружеские аппараты сразу можно было смести и расплавить.
Военные разработки и повышенная секретность в итоге вылезли боком. Но кто бы мог подумать, что найдутся придурки, которые приедут по официальным документам, в пластиковых, наглухо запаянных бочках с кислородными масками, под видом заказанных концентратов. А так получается, своими же руками двери открыли, загрузили… Гелевый биораствор — антисканерное покрытие — надежно скрыл живую начинку, обвешанную по самые зубы взрывателями.
Штурмовать лабораторию было нельзя — иначе взлететь на воздух могло не только здание, но и все в радиусе сорока километров. А потом территория как минимум на сотню миль от радиуса взрыва на долгие годы превратилась бы в мертвую зону.
Радиары — надежное оружие для космических боев, но вот дислокация производства обязательна на планете, потому что требуются специальные условия. Впрочем, если разобраться, то в захвате сами виноваты: сначала подняли волну о новом супероружии, только ленивый не был в курсе мощностей и характеристик этих «мячиков»: размером как шары для боулинга, выстреливать их можно через стандартные ичевые пушки, а по разрушительности — парочки таких «мячей» достаточно, чтобы разнести на запчасти даже корвет. Тогда в Сети потенциал разрушений преподносился как величайшее достоинство: мол, бойся, враг, а то мигом размажем. Только нашлись умные люди, которые и поинтересовались этак невзначай: а на своей земле вы тоже «мячики» швырять будете? Тут же прошла волна протестов, демонстраций: не позволим погубить мать-планету! Это было бы смешно — еще ни одному энтузиасту не удалось голыми руками и с грудью нараспашку остановить танк. Но только эти вот природофилы оказались на редкость настырными: даже в здание лаборатории сумели проникнуть.
Было очень странно и непривычно драться против обычных гражданских людей. Они стояли в линию перед нами: кто-то нервничал, кто-то абсолютно отрешился от происходящего, кто-то смотрел презрительно, кто-то пустым равнодушным взглядом. Среди вылезших из бочек было много девушек. Мужчин меньше, хотя среди них легко можно было угадать бывших солдат, но они казались безопаснее женщин. А еще было что-то такое… неправильное, когда эти психи стали выскакивать из бочек, задыхаясь и падая, так как тяжело после нескольких дней пути встать на онемевшие ноги, рвать застежки комбезов, демонстрируя «пояса смертников». Они были уверены в своей правоте и были готовы умереть, чтобы ликвидировали лабораторию. Но ведь идиотизм в чистом виде: если они тут начнут умирать, то от поясов, настроенных на пульс того, кто его носит, тут все действительно взлетит. Хотя готовых радиаров мало, но область накроет полностью. И получится на выходе та же мертвая земля и сто пятьдесят лет карантина по всей территории заражения. А верить в то, что их требования удовлетворят, глупо: в считанные минуты после того, как было доложено наверх о захвате, командиры охранных блоков лаборатории получили приказ тянуть время. Все было понятно: сейчас вывезут потихоньку людей и ценности, активируют изоляционные мембраны для отсеков и нам дадут команду умирать и убивать.
Остановить или заблокировать пояс может только его носитель специальным кодом. Или так называемый организатор акции — условными сигналами: а то мало ли что, вдруг человек в последний момент передумает взрываться. Но у этих мирных такие глаза — могу поставить зарплату за год, что они каждый пришел со своим кодом. Вроде бы всё логично — мы все умрем. Эти придурки за идею, а мы — за гонорар. Честно отработаем. Жаль, что нельзя устроить перекличку добровольцев…
Приказ был тянуть время — «развлекать клиента» имитацией бурной деятельности. Что ж, посуетимся. На полное экранирование лаборатории необходимо три дня, экстренное занимает полчаса, но там просто помещения заливают нейтрализатором, который расщепляет все: металл, пластик, органику. Только затапливать отсеки не станут до последнего — пожалеют ценное оборудование. Людей не жалко, а солдаты вообще расходный материал — нам это давно и хорошо объяснили, а потом повторили, когда подписывали документ о неразглашении, согласие на высший уровень конфиденциальности и форму завещания без проставленной даты. Интересно, мысль о том, что наследники получат приличную кучу денег на счет за мою смерть, облегчит последние минуты или мгновения жизни?
Мы действительно ломали комедию: послушно сбросили оружие, подставили руки под силовые браслеты — у захватчиков было три десятка комплектов, на всю охранку не хватило, но кому-то из наших не повезло. Выполняли их приказы… Забавно… Если бы наше подразделение получило приказ захватить лабораторию, то мы бы не церемонились и не возились столько времени. Обезоружить, сгрузить в одно помещение, обездвижить — а лучше вырубить паралитическим газом: мало ли какие сюрпризы в загашнике завалялись. А эти… «пройдите сюда, пожалуйста», «извините, вам удобно», «я не могу его связать, у него же руки болеть будут»… Язык чесался сказать: «Детка, деактивируй поясок и иди домой к маме, горячему чаю и юморным фильмам, где даже кровь не настоящая». Впрочем, на ключевые узлы они поставили тех, кто хоть что-то смыслит в боевом деле. Например, мой охранник грамотно занял позицию возле выхода, меня поставил мордой к стене так, чтобы держать на прицеле. И еще саму стенку проверил на предмет скрытых сенсоров. Хотя маловероятно, что сюда станут ломиться, но я бы действовал так же. И часть взрывательной батареи тоже бы примагнитил на дверь отсека, где реакция идет.
Через пару часов у меня затекли колени и руки. Ничего не происходило — мы выполняли свою задачу, никого из наших не пристрелили и даже почти не били, — из микрочипа в ухе тоже новой информации не поступало. До полной консервации лаборатории оставалось шестьдесят восемь часов и одиннадцать минут.
— Эй, парень, можно я сяду? Больно уже так стоять. — Не то чтобы хотелось поболтать, но а вдруг получится наладить контакт. — Ты же меня обыскивал… у меня ничего нет, и достать я тебя до выстрела не успею…
— Садись.
— Спасибо. — Я повернулся, опустился на пол, выпрямил ноги, прислонился спиной к стене. Так намного удобнее. — Можно? Или мордой обратно?
— Сиди. — Террорист вытащил из внутреннего кармана блистер, выщелкнул капсулу, закинул в рот, поморщился.
Скорее всего, энергетики, но они ведь безвкусные или с ароматизаторами. Может, просто не любит таблетки…
— Поделишься? — Я кивнул на упаковку, он как раз заталкивал ее назад в карман.
— Обойдешься.
— Тогда не обидишься, если я задрыхну? — Нарочито зевнул. Если что-то будет происходить, то я все равно не пропущу сигнал. А сидеть и ждать… скучно и долго. — Если что, спящего пристрелишь…
— Сука… — выдохнул террорист.
— А какая разница? — Мне стало интересно. Парень явно служил, подготовленный — значит, ему должно быть все равно: поливать плазмой человека или кибера или виртуальный макет противника. Дрессировка, ить их за одного место.
— Противно.
— А ты не особо разговорчивый, как я погляжу.
— А ты нормально в психологии шаришь, если пытаешься ниточки нащупать, — в тон ответил террорист. — Можешь не стараться, не выйдет.
— Давай не отвлекайся, карауль… — Закрыть глаза, мысленно продолжая отсчитывать время.
Хорошее такое ощущение — сидеть и гадать: быстро посчастливится умереть или не очень? В любом случае зал с реакционным оборудованием будут стараться сохранить до последнего. Можно было бы газом все вырубить, потом этих террористов собрать да в бункер оттащить, а там пусть сами и взрываются — химией потом плеснуть, чтобы органику оставшуюся растворить — и снова чистое помещение. Проще всего было бы пустить газ по общей вентиляции — но если пояса настроены и на замедление пульса, то они ничего сделать не успеют. Как бы проверить? Расспрашивать бесполезно: вояка бывший точно не скажет, гражданские могут таких тонкостей и не знать. Вариант, что после того, как герметизируют центральный зал, кому-то прикажут проверить настройки поясов этих придурков… ну, тогда, как бы цинично ни прозвучало, хорошо, что не мне, — рисковать шлюзом никто не будет. Кто там в дальние коридоры заложником пошел?
Подремать немного удалось. До полной герметизации оставалось шестьдесят шесть часов и пятьдесят три минуты. Террорист все так же сидел, положив на колено бластер. Ничего нового не произошло, а жаль — хоть какое-то было бы разнообразие. Неужели эти ребята не понимают, что все равно нихрена не добьются? Наверное, даже в сети тщательно блокируют информацию о захвате лаборатории — зачем же допускать панику среди населения? И даже если эти придурки и сделали вброс, то найти и грохнуть ресурсы — не проблема. Так что будем помирать в информационном вакууме и в незавидной компании.
— А попить вы даете? А то во рту пересохло…
Надо же, умеет удивляться. Может, ты, парень, еще не в курсе, но заложников и в сортир водить надо… Иначе вам же самим пованивать будет. Отчего-то стало весело. Пусть этот захватчик и служил, но явно не в антитеррористическом подразделении. Интересно, есть у них хоть кто-нибудь толковый, кто им вообще этот план разрабатывал… хотя трюк с бочками удался. Можно аплодировать стоя, нормально — смерть под аплодисменты.
Заработал чип в ухе. Все-таки отдали приказ на проверку поясов. Вызывали добровольцев, но указали квадраты, где можно рискнуть. До управления системами безопасности, похоже, террористы пробраться не смогли… хотя, возможно, идет сигнал с дублирующего, который расположен в безопасном месте. Мой квадрат не назвали, а потом в ухе стали раздаваться голоса парней, которые прощались. Четыре человека… и Вадька с его задорным: «Держитесь, ребята, может, еще… свидимся!» В горле перехватило — мы с ним часто были напарниками по дежурству, да и вообще… Неправильно, когда хороший парень и надежный друг гибнет просто так, а ты сидишь и не можешь помочь, прикрыть, вытащить.
— Послушай, ваши пояса с кодом? Активация на смерть? Замедление пульса? — Глупая надежда — а вдруг! — скажет, и можно будет еще успеть передать инфу на общем канале связи.
Террорист ухмыльнулся, поглядел на меня, как на клинического идиота. А из цепочки связи пропали четыре сигнала. Значит, все.
— У тебя связь со своими есть? — заговорил медленно, сжимая зубы так, что, наверное, перекусил бы стальной трос. — Только что убито несколько ваших и наших четверо. Только потому, что вы не сказали про пояса.
Террорист подорвался, стал пытаться связаться со своими — да диапазон каналов комма, скорее всего, глуханули сразу. А знакомо: тоже чуть не метнулся к дверям…
— Кто у тебя тут?
— Сестра, — глухой ответ, мертвый голос.
Понятное дело, понимает, что рванется проверять — поставит под удар всю операцию, останется сидеть — будет сходить с ума от беспокойства. А нет, дисциплина победила. Сел, бластер сжал — ну, там рукоятки прочные, не раздавишь, даже если прыгать будет на ней.
— А у меня друг только что погиб. Мы вместе три года служили, и тут полгода, перевелись. — Не знаю, зачем стал рассказывать, но молчать было сложно. Может, потому, что этот парень тоже только что мог потерять или уже потерял близкого человека. Да и сюда он, скорее всего, приперся ради девчонки — потому что когда сам горишь идеей, так себя вести не станешь. — Он со мной только что попрощался… и сигнал погас. Если бы был жив, то было бы видно. А так все. Знаешь, а он мне жизнь спас — мы на Эльге в засаду попали, меня контузило так, что не мог понять, где небо, а где земля и ноги… Он меня двое суток тащил кружным путем… а там боты местность прочесывали. Техника дурная, но…
— Я знаю, — резко оборвал парень. — Спасибо. Мы попрощались еще до того, как залезли в эти гребаные бочки.
— Правильно сделали. Вас все равно в порошок сотрут, ну, и нас вместе с вами. Код единица, знаешь? На твоем месте я бы, пока есть время, сходил бы и набил морду тому, кто вас сюда притащил…
— Заткнись.
— Как скажешь.
Воды все-таки дали. Миниотряд из десяти человек ходил, проверяя отсеки, и заодно давали напиться. В туалет тоже сводили. Шикарные условия — просто курорт. Все-таки нельзя гражданских пускать к боевым действиям, а то противник рискует сдохнуть со смеху, не выполнив свою миссию. Теперь связь у них шла через курьеров — несколько человек прибегали и сообщали инфу, причем вслух. Дебилы. Парни тоже ржали — у нас связь работала, горловые чипы исправно передавали движение связок, ретранслируя их на слуховые чипы. До полной консервации оставался шестьдесят один час и восемь минут.
Интересно, на сколько у них запас энергетиков рассчитан? Вряд ли больше, чем на сутки или двое — тем более что в бочках, пока ехали, могли расходовать запас.
Аналитики сработали качественно: через девять часов после захвата на общем канале пошла персонализированная инфа для террористов. В эфир уже полтора часа выводили их родственников и друзей — называется: идентифицировали, нашли, притащили, давят на психику.
— Могу поспорить, что вашу родню привезли сюда, — не удержался, хотя и понимаю, что так цеплять подло. — Знаешь такие большие флайеры-фургоны? В одном передатчик и команда добровольцев-смертников, а во втором…
Закрываться я не стал — бесполезно, впрочем, чего-то похожего я и добивался, просто не думал, что он сорвется так быстро. Однако он таки слетел с катушек, подскочил ко мне, вздернул на ноги, двинул под дых и потом, обратным движением, в лицо. Я чуть повернул голову, чтобы кулак впечатался не в нос, а в скулу. Но удар у парня поставлен — кожа лопнула, да и на ногах я не удержался. Глянул насмешливо, но он больше бить не стал, вернулся на прежнее место. Значит, к нему тоже кто-то обращался. Кто? Он едва заметно вздрогнул на женский голос…
— Девушка? Еще одна сестра? — Я тоже сел, как раньше. Прижался затылком к стене. — Если вы деактивируете пояса, то все останутся живы. Вас посадят по-любому, но, знаешь, как по мне — так лучше отсидеть за терроризм, чем стать виновником гибели близких людей. А не сдадитесь — почистят всех. И это даже не мы… хотя если прикажут, то наши бойцы вас положат и лягут сами. Но тогда разлетимся на ошметки только мы, а если хоть малейшее колебание, то тут жахнет все… Вы чем думали, когда сюда приперлись?
— Что производство остановят, — вдруг нормальным тоном, а не сквозь зубы, ответил террорист. — Пойдет информация и…
— И вы наивные идиоты… — Я даже рассмеялся. — Ничего не получится, в войнах гибнет ежечасно куда больше народа, чем тут сейчас сидит. На что у тебя пояс настроен?
— На пульс, код — день рождения сестры, но он не отключается — там, видно, есть подстраховка…
— Понятно…
…До полной консервации оставалось пятьдесят семь часов и тридцать две минуты. Охранники не сменялись — у остальных наших тоже кто пас, тот и продолжал караулить. Да и людей у террористов было не особо много — не раскидаешься на смены. И ребята сообщали, что нервишки-то у народа сдают: у гражданских уже было три истерики, двое парней и девчонка порывались уйти и сдаться. Успокаивать психующих пришлось общими силами — скрутить выдирающихся на волю сами захватчики побоялись: а вдруг подорвутся! — поэтому утихомиривать физически взялись ребята из нашего подразделения, кто находился рядом. Остальные по связи аж задыхались от смеха — да одного их пояска достаточно, чтобы всех, кто в отсеке на пятьдесят квадратов, раздербанило на фрагменты, так какая разница, на расстоянии руки или в десяти метрах находишься. Плохо, что остальные упорствовали в своем желании сдохнуть — а мы уже думали, что у них пойдет цепная реакция и все захотят жить и слинять подальше. Но нет — наших, что упаковали взбунтовавшихся, вежливо поблагодарили. И предложили отдать силовые браслеты для фиксации этой троицы. Наши, естественно, согласились. Цирк какой-то, а не террористы.
Время тянулось медленно, как жевательная тянучка. С захватчиками продолжали общаться психологи и рыдающие родичи. Думаю, наши все донесли до своих охранников, как близко от места будущего взрыва находится их родня, — мы раз в час по каналу связи устраивали перекличку: все были живы, некоторых отлупили за попытку пообщаться, но это не смертельно.
Не знаю, какому идиоту в голову пришла мысль, что если грохнуть научных сотрудников, то правительство пойдет на уступки, согласится на требование закрыть лабораторию и приостановить подобные разработки в дальнейшем, но измотанные мучительным ожиданием гражданские согласились с этим бредом. Ладно, тут за столько часов у любого крыша поедет, но должен же быть хоть кто-то, кто сообразит, что ничего не изменится? Как только лаборатория будет законсервирована — наш приказ вступит в действие: мы уже получили указание действовать по первому коду, то есть полная зачистка, ну, вместе с нами, с учетом их поясов. Короткий фрагмент записи расстрела показали всем по аварийному каналу — кто-то из администрации активировал свой доступ и видео транслировалось на экранах во всех отсеках и ушло в центр. Я, когда смотрел, поспешно пересчитывал падающие тела — пятнадцать человек. И не факт, что там были именно процессорщики, хотя могли по именным картам выдернуть. Сочувствия не осталось ни капли, даже немного позавидовал — когда убивают плазмой, не так больно — вернее, недолго больно. Кнопку сенсора, чтобы залить отсек нейтрализатором органики, никто не нажал…
Смешно было наблюдать, как мой охранник борется со сном — капсулы у него закончились час назад, а после приема энергетика в такой бешеной дозе обязательно наступает откат. Но он боролся со сном, вскидывал голову, разминался — и все равно выключался. Мне было проще — я уже несколько раз поспал понемногу, так что чувствовал себя относительно бодрым. Захват лаборатории продолжался тридцать один час — значит, первый уровень защиты уже активен.
Через полтора часа террорист вырубился. Можно было бы подойти и обезоружить, связать ремнем, — пояс бы не включился. Соблазн был велик, тормознуло меня только то, что есть код подстраховки, так что я тоже постарался еще поспать. Когда открыл глаза, первым делом проверил время. Прошло еще четыре часа — как-то бездарно тратятся последние часы жизни. В то, что террористы сдадут позиции, я не верил, их продолжали уговаривать, шантажировать родней… Наверное, даже если насильно загнали этих людей к нам, то ничего бы не изменилось. Ну, может, еще несколько взбунтовалось бы. Пытка ожиданием хреново работала в обе стороны. Уже даже хотелось, чтобы просто все закончилось, и не важно как.
— А ты жить хочешь? — То, что мой охранник разговорился, было странно, мне даже болтать уже не хотелось. — Зачем ты устроился сюда работать? Или не знал, что тут делают?
— Знал. — Я пожал плечами. — Нам объяснили — и даже почти наглядно. Мне деньги были нужны.
— То есть за деньги, которыми ты даже не воспользуешься, ты готов погубить жизнь на планете?
— Не передергивай. — Я поморщился. Он и сам не верит в то, что говорит, просто повторяет призыв «натуралов» или «зеленых» — как их там правильно называть? — Если я сдохну, компенсацию за меня выплатят. А ты вот за что задницу рвешь? За идею? Не верю.
— Не твое дело.
Разговор не задался. Да и не особо хотелось. И так понятно, что поперся за сестрой. Но надо было девку вытягивать из этой заварушки до загрузки в бочки, теперь-то хоть из пальца стреляй, раз батареи кончились, — а ничего не изменишь.
Еще сутки прошли в таком же вялом анабиозе — нам даже выдали пайки из запасов лаборатории, напоили. Кажется, за это время я отоспался на всю жизнь вперед.
Вторые сутки пролетели намного быстрее, но тоже разнообразием не баловали: террористы переругались между собой, обсуждая предложенные им условия. Кажется, им даже обещали бумагу, гарантирующую приостановление проекта, — ну, когда выйдут отсюда, то этим документом даже подтереться не смогут, потому что он цифровой.
…До полной консервации оставалось четыре часа. Наверное, террористы сами вымотались больше, чем все остальные. Устроили показательный расстрел, избили нескольких ребят до кровавых соплей, нервничали и требовали немедленно закрыть разработку. А мы спокойно ждали: через три часа и пятьдесят две минуты придет подтверждение приказа и мы пойдем убивать этих придурков — и умирать с ними за компанию.
— Как нас убьют? — на исходе третьего часа озаботился вдруг мой охранник.
— Да вы сами себя подорвете. — Я сплюнул, пожал плечами. Парень не дурак — сам все понял.
— На вас нету защиток и бронебойников. А лаборатория?
— Мы смертники, с самого начала вашего захвата было ясно. От взрыва есть защита залов. Она даже на бомбежку ядреными боеголовками рассчитана. Так что ничего у вас не выйдет, только всех наших положите и сами сдохнете.
— Глупо. Согласен. — Охранник скрипнул зубами.
Я вспомнил, как гасли сигналы связи, когда наши проверяли их пояса. Паршиво гибнуть всем, а если…
— А ты жить вообще-то хочешь? — Интересное ощущение дежавю: сначала мне задавали этот вопрос, теперь вот моя очередь спрашивать. — А умереть хочешь? И, когда дохнешь, вспоминать, сколько ты народу положил? Знаешь, какие глаза у мертвых? — Парня передернуло — знает, видел. — А знаешь, как нас похоронят? Зальют все веществом для разложения органики и через пару часов просто прольют тут все со шланга — и будет чисто, аж до тошнотворной стерильности. Даже никто не будет ошметки складывать и плеваться.
— Мне похрен, что будет потом, — как-то неубедительно отмахнулся мой охранник.
— А если не сразу подохнешь от взрыва, думаешь, кто-то будет разбираться, жив ты еще или уже нет? — Крепкий парень и психика железная, но дожать можно. — Знаешь, как разъедает живое тело нейтрализатор? Я видел на органике при тестировании. А прикинь — лежишь полудохлым, а у тебя с безумной болью куски…
Воображение у него работало отлично — то ли слишком живо представил, то ли я был чересчур убедительным, — его вырвало. Да и бледность была не наигранной. Не то чтобы испугался, скорее, именно так дохнуть не хотел.
— Но ты-то ладно, может, тебя поясом и убьет, а вот остальные как — может, у кого-то пояс не сработает? Или даже у тебя? А нам — как? Сюда никто не сунется ведь проверять…
— Снять пояс нельзя — рванет, — обреченно признался охранник. — И скорость реакции пара секунд, так что даже не откинешь…
— Давай попробуем переодеть на меня, — я медленно поднялся на ноги. Идея была бредовой, но могло сработать, — я тебе дам свою защитку и код, чтобы можно было открыть шлюз и уйти.
— А ты почему не уйдешь… если все так просто? — недоверчиво вскинулся охранник.
— У меня здесь еще один друг, он как брат… Я хочу его найти, в твоем комбезе смогу это сделать. Если что, буду рядом с ним, когда тут все накроет.
— У меня сестра… — запинаясь, пробормотал террорист.
— Если у нас получится переодеть пояс, то ты можешь с ней так обменяться и пусть уходит она. Ну, долго думать будешь? Время уходит…
Уйти и выжить было заманчивым предложением, но ведь порядочность может и перевесить. Эти полминуты, пока он прикидывал и определялся, мне показались пыткой похуже, чем все часы ожидания. Уже думал, что откажется и мне врежет, но согласился, потребовал код — проверить. Я сказал правильный — сенсоры двери действительно мигнули зеленым. А потом… потом мы, раздевшись до трусов и прижавшись вплотную друг к другу, по миллиметру передвигали пояс на мое тело. Руки тряслись у обоих, и на пару обливались холодным потом, а еще шипели друг на друга, чтобы, сука, успокоился, а не то пизданет же! Когда перевесили и щелкнула клипса застежки, у меня по настоящему подкосились ноги — не свалился только потому, что террорист подхватил под локоть, придержал.
Мы пожелали друг другу удачи, до консервации оставалось полтора часа. Хорошо, если он выберется — не уверен, что у него получится, но так есть минимальный шанс. А у меня обязательно должно получиться… Все-таки гражданские люди — они обычные и легко могут начать паниковать. Достаточно было включить дезинфицирующий газ, белый и безвредный даже для легких, как террористы готовы были бежать куда укажут — и это люди с поясами смертников! Хорошо, что у наших парней пока еще не было команды бить на поражение, иначе я стал бы первым кандидатом на ликвидацию. Меньше чем за двадцать минут все с поясами собрались в «бетонке» — самая прочная часть лаборатории, где проводили проверку «мячиков». Оставалось только проверить помещения, чтобы никто по углам не попрятался. От дезинфектанта слезились глаза и немного першило в горле — в таком количестве, как я надышался, можно запросто словить и аллергическую реакцию… Но вроде пусто — можно дать парням команду, чтобы прочесали все — риск, конечно, высок, но сам я уже не успею. Не, дым вымел террористов подчистую, чтобы заблокировать «бетонку», понадобилось около минуты — поверх двери шлюза поднялась стена защиты. Так что теперь они там могут взрываться хоть до победного конца: лаборатория экранирована, и все отсеки законсервированы. До сигнала — девять минут и двадцать секунд. Единственный опасный для остальных пояс оставался на мне.
Идея про шахту лифта пришла в голову случайно — не то чтобы жить сильно захотелось, просто искал место, где смогу сам подорваться так, чтобы никто больше не пострадал. Защита у шахты была отличная, а брошенный вниз пояс мог и пролететь за секунду-другую какое-то количество метров, прежде чем взорваться… Страха больше не было, он остался в отсеке, там, где на меня надевали эту хрень. Только четкие, почти автоматические движения: щелкнуть клипсой, сдернуть, швырнуть вниз, кувырком уйти за стену…
Взрыв был такой силы, что меня слегка клемануло. Думать о том, что я своими руками только что убил несколько десятков человек, запустив цепочку взрывов, — не хотелось. Сил осталось лишь на то, чтобы по внутреннему каналу связи передать отбой — угроза устранена. О том, что меня самого зацепило осколками — я не знал. Мне об этом сообщили, когда нашли и стали перевязывать, а также о том, что я теперь преступник и мне будет предъявлено обвинение в разглашении государственной тайны — за тот код, что сдал террористу…
Она уже почти заснула, когда почувствовала, как маг подобрался к ней под бок и, немного повозившись, подергал ее крыло, устроив над собой наподобие шалашика. Возмущаться уже не стала — все равно если человечек ляжет спать отдельно на охапке притащенного валежника, то будет постоянно вскакивать и прыгать, чтобы согреться. А ей что, просыпаться каждый раз? Нет уж, пускай действительно дрыхнет под крылом — там ему точно будет теплее. Но просто так спать человек не собирался: полежал немного, а потом ладонью похлопал ее по лапе.
— Ну, коли ты совсем не хочешь на подвиги ради славы летать, то сгоняй хотя бы за жратвой, — угрюмо предложил маг.
— Град там. — Драконица указала когтем в сторону выхода. — Сам сходишь да раздобудешь.
— А тебе чего, влом, что ли? — Маг вдруг погладил ее по боку, как раз там, где за лапой самая чувствительная шкурка. Ей понравилось, даже лапу передвинула, чтобы еще почесал. — Ну слетай!
Нет, все-таки люди невыносимые создания. Драконица чуть повернулась и хвостом смахнула человека вон из пещеры — как раз метко получилось, маг вылетел под дождь, как выбитая затычка из кувшина с вином. Удовлетворено вслушивалась в приглушенный шлюп падения-приземления — перед входом в пещеру растеклась огромная лужа, — и с удовольствием растянулась на сухом и приятном песочке. Маг долго не показывался обратно, но все-таки воротился — соскучиться она не успела. Вода с него стекала потоком, словно он промок до основания, и вдобавок еще и промерз — посиневшие губы приметно дрожали.
— Как же ты мне надоел, — простонала драконица и запрокинула голову вверх, раздувая бока. В горле заклокотало золотое пламя.
Маг понял, побледнел, но даже не отшатнулся — так и остался стоять, напряженный, словно натянутая до предела тетива, и одновременно удивительно спокойный. Так же хладнокровно он встретил вылитую на него струю пламени. С места не соступил, взгляд не опустил, лишь прищурился, когда жар коснулся лица.
— Храбрец, — пламя взвихрилось вокруг человека и мягко погасло, оставив после себя в пещере сухое тепло и аромат подсушеного сена. Драконица наблюдала за человеком, такого, чтобы не заорал, не попытался убежать или закрыться от открытого драконьего выдоха — она ни разу еще не видела.
Маг удивленно поднял руку, оглядел себя, даже лицо потрогал. Недоуменно глянул на дракона.
— Ну что, согрелся? Одеяние высохло? — Откровенно смеяться драконица не рискнула, хотя и хотелось: в ее нынешнем обличье смех напоминал бы грозный рев.
— Да, благодарствую. — Маг вдруг низко поклонился, выпрямился и опустился на песок, обхватив колени руками. Ноги ощутимо подкашивались. — Я думал: испепелишь.
— Х-ха, — выдохнула драконица, — мы можем извергать больше полусотни разных видов пламени: начиная от того, каким на раз расплавляется железо и криничная руда, до согревающего тепла летнего дня.
— Разве человек может питаться одной сгущенкой и чипсами? Нет, ну Дэн, ну правда! Согласись, что в этом есть нечто… не совсем нормальное.
На этот раз удержаться от перехода в боевой режим удалось довольно легко. Может быть, потому что вопрос был задан исключительно миролюбивым тоном без малейшего намека на провокацию, и задан именно доктором, а у него минимальная максуайтерность и уровень агрессивности стабильно самый низкий в команде. Его даже система не воспринимала в качестве потенциальной опасности, вот и не спешила реагировать. Или же это у самого Дэна потихоньку начало вырабатываться привыкание к тому, что люди не всегда говорят то, что думают, и подразумевают то, что вроде бы должно подразумеваться.
Хорошо бы второе. Полезнее.
Понять бы еще, как на эту фразу отреагировать правильно… Поиск в аналоговой базе. Приступить к выполнению? Да/Нет. Да. Перебор вариантов на предельной скорости. Все не то, не то, не то. А это… бред. Нет, ну ведь бред же! Или… рискнуть? Приступить к выполнению? Да/Нет.
Да.
Дэн оттолкнулся ногой от пульта, разворачиваясь вместе с креслом. Это удачно, что банка сгущенки уже в левой руке, правой в развороте зацепить пару чипсин, макнуть в густую сладкую массу, покрутить, убирая капли, — и протянуть доктору как раз тогда, когда кресло завершит вращение и он с Дэном окажется лицом к лицу. Все очень логично и естественно, никаких лишних суетливых движений, никакой нарочитости или фальши…
— Хотите попробовать? Угощайтесь! Это действительно вкусно.
Улыбка на этот раз получилась сама собой, на нее у Дэна не хватило времени. Но, кажется, получилась она довольно удачной — во всяком случае, доктор не стал отказываться.
Две банки, три пакета и полтора часа спустя Дэн успокоенно признал ритуал взаимного кормления завершенным.
***
— Дэн, а из-за чего погиб твой предыдущий корабль?
Прямой вопрос, высокая вероятность разоблачения, рекомендован переход в боевой режим. Приступить к выполнению? Да/Нет.
Нет.
Прогресс налицо. И существенный. Не просто возврат к привычной процедуре отмен-подтверждений — рекомендации вместо императивных требований. Система тоже учится. И вроде бы все в полном порядке. Надо радоваться. Никаких боевых режимов. Никаких неверных реакций. Ни малейшей опасности разоблачения. Просто глупый вопрос. И никакой твоей вины в гибели того корабля нет и быть не может. А обо всем остальном пилоту просто неоткуда знать. Просто обычный вопрос. На который стоит дать обычный ответ — и ситуация будет исчерпана. И продолжать выстраивать тренировочную трассу, словно это важнее, словно вопрос и на самом деле является для тебя той самой ерундой, каковой он и должен быть.
Почему же тогда вместо ответа так хочется стиснуть зубы? А лучше — так и вообще удрать в каюту и запереться как следует. Может быть, даже снова закутаться в одеяло…
— Не из-за меня.
Неверный ответ. Слишком резкий. Слишком поспешный. Слишком необдуманный. И ход тоже неверный — выстраиваемая на симуляторе трасса удлинилась на три дня. Тоже слишком поспешный и необдуманный был ход. Так нельзя. Поспешность и необдуманность — первый шаг к гибели.
— Да че ты сразу в бутылку лезешь? Никто тебя и не обвиняет. Просто интересно.
Не отвечать нельзя. И неважно, что очень не хочется. Надо. Надо поддерживать разговор. Всегда. Со всеми. С пилотом — особенно. Хотя бы сквозь зубы и через силу. Надо.
— Сбой тормозных двигателей. При посадке.
— Много народу погибло?
В голосе пилота — сочувствия почти столько же, сколько и любопытства. Люди сочувствуют людям. Это нормально. Даже таким, каких перевозили в третьем секторе — том самом, который размазало по космодрому полностью. Второму повезло больше — там хотя бы анабиозники выжили. И киборги.
— Подожди… Так ты что, с «Черной звезды», что ли?
Вот оно.
— Да.
Ответ опять слишком резкий, почти злой. Так нельзя! Так не отвечают, так огрызаются. Нельзя. Надо отвечать. Мягко, вежливо, с улыбкой. Люди это любят. Надо поддерживать разговор. Усыплять подозрения — они ведь наверняка возникнут, вон как пилот замолчал сразу, как только название вспомнил. Он знает, что такое «Черная звезда», он знает… Надо с ним разговаривать. Мягко. Вежливо. Долго. Ни о чем. Улыбаться. Поддакивать. Люди это любят. Надо!
Не хочется.
Очень.
Люди любят… разное. «Черная звезда». Интересные приказы. «Эй, рыжий, подойди-ка сюда, сука… Уберите эту гребаную падаль с глаз моих… Да чего на него медикаменты тратить, заживет как на собаке… Да куда этот урод денется, отлежится и будет как новенький…»
Паршиво. Паническая атака на пустом месте. Тошнота, тахикардия, выброс совершенно ненужного адреналина. Беспричинно. Просто память. Память, которую никак не удается стереть. Почему эту чертову память никак не удается стереть? Это неправильно, нерационально. Это мешает.
— Извини.
Что?
Он что — действительно извиняется? Не издевается, не метафорически, а на самом деле подразумевает то, что сейчас сказал? Вроде бы да, искренность 78%, выглядит смущенным. Так бывает? Наверное, бывает. Между людьми. Хорошо им. Людям.
— Слушай… а может, тогда это… поиграем во что поинтереснее?
Поинтереснее…
Паника.
Переход в боевой режим? Приступить к выполнению? Да/Нет.
Нет.
Это другие люди. Другой пилот. Да посмотри же ты на него! Оцени. Просчитай. Агрессия минимальна, в два раза ниже даже среднестатистической нормы. Он — другой. Его невозможно представить на «Черной звезде». Может же так случиться, что и интересное для него — другое? Ну ведь может же, да? Наверное, может?
— Пошли на лису поохотимся?!
Адреналиновый откат — это всегда пустота. Гулкая и звонкая. Если адреналин перегорел не полностью — то будет еще и тошнить. Ерунда, конечно. Но — зачем, если можно дожечь? Охотиться на электронную шоаррскую лису — это, наверное, ничуть не менее азартное занятие, чем поиск дохлого щурька в вентиляции.
Щурька Дэн с напарником искали все утро, и это оказалось неожиданно… интересным. Хотя и не в том смысле, которое вкладывали в это понятие на «Черной звезде». Почти как разгадывание математических головоломок или прокладка сложной трассы. Когда их позвали обедать, Дэн удивился и почти испугался — впервые с тех пор, как начал себя осознавать, он увлекся настолько, что потерял счет времени.
— Зря, что ли, покупали? Ну пошли, а? Не дуйся!
Наверное, это тоже какой-то чисто человеческий ритуал — сродни кормлению. Отказ от него будет выглядеть глупо. И подозрительно. Тем более что отказываться совсем не хочется. Ну вот совсем-совсем.
— А капитан возражать не будет?
И зачем спросил, спрашивается?! Сам спросил, никто за язык не тянул! А вдруг действительно возразит, что тогда? Незапрещенное разрешено по умолчанию до тех пор, пока является незапрещенным. Лучше бы поиграли, пока можно. Хотя бы немного…
— А мы и его позовем!
У пилота такая улыбка, что губы сами растягиваются в зеркальной, ответной. Такой же.
— Ну… пошли.
Похоже, ритуал кормления сработал даже лучше, чем можно было ожидать, — к охоте на лису присоединился не только капитан, но и Полина с доктором. Полина неоднократно угощала Дэна кусочками шоколадки. Так что тут все было совершенно логично и оправданно. С Тедом тоже не возникало никаких вопросов — стоило только вспомнить количество съеденных напару чипсов.
С доктором вопрос был более спорным — сгущенка все-таки была из общекомандных запасов. Дэн ею просто воспользовался. Но, похоже, и в такой усеченной форме ритуал кормления продолжал выполнять свою функцию — ведь ранее доктор никогда не присоединялся к их с Тедом играм. Что же касается капитана… Ну, он просто капитан. И этим все сказано. Капитан может делать на своем корабле (и рядом с ним) все, что придет ему в голову.
Лишним подтверждением в пользу обоснованности подобных умозаключений послужил и уход капитана после первых — наверняка тоже ритуальных! — выстрелов по игрушке. Капитан и должен был уйти — он ведь не участвовал в ритуале совместного поедания ни чипсов, ни сгущенки, ни шоколадки.
***
«Почему ты ее отпустил? Только не ври, малыш, будто ты тут совершенно ни при чем и она сама — я перехватила твой финальный пинг с командой «убёг». Я бы даже сказала «УБЁГ!!!!!», если учитывать его насыщенность и интенсивность. И, заметь, прозвучал он уже после того, как был сломан пульт».
«Пусть побудет свободной. Тебе жалко?»
«Это не имеет смысла, пупсик. Завтра Михалыч починит пульт и ее все равно поймают. Ты же должен это понимать, ты же умненький пупсик».
«Пусть. Хотя бы одну ночь. Словно бы не игрушкой».
«Это тоже не имеет смысла, пупсеныш. Она и есть игрушка».
«Я знаю. Выглядит живой. Подчиняется приказам. Она игрушка. Кукла. Я… знаю».
Пауза.
«Малыш?.. Ты это… ну, короче, прости засранку».
«За что?»
«За все. За слишком длинный язык и непропорционально короткие мозги. К тому же отвратительно отформатированные, как оказалось. И это… ну, короче, я больше не буду называть тебя пупсиком. Прости».
Я слишком зол сейчас, чтобы записывать в лабораторный журнал еще одну неудачу. В таком состоянии все в лаборатории меня раздражает, и я спускаюсь в сад по скрипучей внешней лестнице. Несмотря на довольно поздний утренний час, потревожить домашних не боюсь — моя лестница пристроена снаружи, у деда отдельный вход, а бабушка, похоже, опять ушла в астрал, ее с вечера видно не было. В саду одуряюще пахнет свежескошенной травой и жасмином, жасмин забивает ароматы всех прочих цветов, но запах пока еще кажется свежим. Удушающим он станет ближе к полудню.
Прохожу к своей любимой скамейке на северо-восточной стороне дома, сажусь. Откидываюсь на спинку. Закрываю глаза и пытаюсь расслабиться, а главное — ни о чем не думать.
Получается плохо.
Итак, что мы имеем?
Версию о том, что секс может оказаться адекватной заменой столь эфемерной субстанции, как любовь, придется, пожалуй, признать несостоятельной и окончательно опровергнутой опытным путем. Шесть недель почти ежедневных экспериментов — достаточный срок, чтобы убедиться: просто поцелуи, даже самые глубокие и умелые, не годятся, иначе Ррист давно бы очеловечился. И не только поцелуи, все остальное тоже. Сегодняшний день не в счет, обычно Лия старается на совесть.
Дед был прав, человечьи самочки действительно куда более приручаемы и послушны. Алек был досадной ошибкой, в первый раз мне просто не повезло. Окажись он тоже самочкой — возможно, я разобрался бы с этой хнеровой человечьей магией еще тогда, восемь лет назад. А может быть и нет — я тогда был молод, наивен и попросту глуп, торопился и даже не думал вести лабораторный журнал, без которого невозможно нормальное планирование и коррекция экспериментов. Теперь я умнее и опытнее. Теперь я знаю, чего хочу. И одну за одной проверяю возможности добиться желаемого. Проверяю, испытываю со всех сторон — и отбрасываю как неработающую. Пока.
Первое — конечно же, сам поцелуй.
Вид, форма, классификация. Глубина, продолжительность, наличие или отсутствие ответной реакции. Планомерно и последовательно нами были проверены все виды поцелуев, даже те, которые в народе стыдливо именуют «эльфийскими» — ох уж эти эльфы, они такие выдумщики!
Не сработало. Как и следовало ожидать. Нельзя надеяться на столь эфемерные и не поддающиеся точному анализу субстанции как так называемый любовный ток или уровень эмоциональных вибраций тонкого тела. Фиксация в пределах плюс-минус двести единиц. Какая уж тут точность! Что ж, было бы глупо сидеть у моря и ждать милости от природы, а тем более от людей. Дело просвещенного ума вырвать их силой — ну хотя бы силой той же науки.
К примеру, при помощи окситоцина…
В саду тихо, словно на старом кладбище у подножия холма. Может быть, даже и тише — на древних погостах последнее время повадился резвиться хвостатый молодняк, а сегодня как раз полнолуние. Нет, не зря моя бабушка не любит оборотней. Ну вот как на них полагаться, а? Никак. Может, дед был прав, и для моих экспериментов стоило поискать приличную клыкастенькую девочку, желающую вечной жизни и не зависящую от фаз луны, а не хвататься за первое, что под руку подвернулось? И таки уговорить Алека. С девочкой у него наверняка бы все получилось.
Интересно, почему подобная мысль ни разу не пришла мне в голову за все восемь лет? Ведь и дед прямым текстом говорил про отталкивание однополярных полов, все как в физике. Люди такие вещи тоньше чувствуют, а в деде очень много осталось от человека. Да и с Лией тоже можно было не торопиться. Желающие приобщиться к вечности нашлись бы и среди наших мужчин. Стоило чуть подождать…
Впрочем, зачем обманывать самого себя? И твердить, что хотел побыстрее, а с приличным соплеменником любого пола пришлось бы ждать не два-три дня, а два-три месяца, во время белых ночей наша часть городка вымирает — непоседы разбегаются по другим мирам или просто откочёвывают на юг, лентяи впадают в сезонную спячку. Город остаётся во власти хвостатых. Королевский двор переключается на сугубо летние развлечения — охоты, травли, гонки, свадьбы. Ррист — лучшее из того, что я мог найти до конца сезона. Ему по крайней мере действительно интересно.
Все это, конечно, правда. Только не вся. Просто своих соплеменников я люблю еще меньше, чем оборотней. так что в сложившейся ситуации Ррист действительно лучший вариант изо всех возможных.
Он поселился в моём саду давно, ещё совсем молочнозубым котёнком. Просто пришел, залез на старую вишню и решил, что будет тут жить. И зашипел на меня, когда я ранним вечером вышел прогуляться. Нахальный такой. Я не стал его прогонять, потому что всегда уважал чужую наглость. Особенно вот такую, совершенно бесчердачную. А родителям было все равно, они тут почти и не появлялись. И он остался. Потом мы не то что бы подружились, нет, он оставался вольным виверром, когда хотел — приходил, когда хотел — уходил, гулял сам по себе, иногда пропадая на несколько лет, потом появляясь как ни в чем не бывало. Но уважал мою территорию и мог поболтать ни о чем под настроение.
И согласился, когда я попросил помочь в совершенно бредовых (на взгляд любого нормального горожанина) экспериментах. По-моему, он был мне как-то по-своему благодарен — за то, что я все эти годы не трогал его дерево. Хотя я могу и ошибаться. И он может просто до смерти хотеть стать человеком.
Многие хотят.
Человек — это ведь так круто! И даже не потому, что человечность дает возможность гулять душным полднем по городским улицам и заходить туда, куда тебя никто не приглашал, сжимая серебряный кинжал голой ладонью. Просто люди никогда не умирают насовсем, а кому же не хочется обрести бессмертие, хотя бы и таким вот путём?
Мне не хочется.
Впрочем, по мнению окружающих — мне этого и не надо, ибо я давно уже человек, чуть ли не с рождения. В клане серебряных дел мастеров Фейри-Ке так заведено, что в каждом поколении обязательно есть хотя бы один человек, это всем известно. Иначе как бы они — мы, то есть — могли бы работать с таким опасным металлом, как серебро? Окружающие в этом уверены. Только вот окружающие ошибаются.
Бабушка говорит, что настоящих людей среди наших предков можно пересчитать по пальцам одной руки — и еще останется, чем поковырять в носу.
Сижу на краю скамейки и жмурюсь, наблюдая, как под ликующую птичью разноголосицу из-за горизонта неторопливо выдавливается солнечный желток. Обожаю это время, когда точно могу быть уверен, что никого из наших более нет под открытым небом: даже если кто случайно задержался, он сейчас озабочен лишь поиском надежного дневного убежища, испуганный и дрожащий. Любой. Только не представитель семьи Фейри-Ке, древнего рода серебряных дел мастеров, в каждом поколении которых обязательно должен был быть человек — или хотя бы тот, кто умело им притворяется. Настолько умело, что может вот так, совершенно безболезненно смотреть на восходящее солнце, скалясь почти серебряными клыками и вертя в пальцах брелок из серебра настоящего, лунного, высшей пробы.
Закрываю глаза, подставляю лицо горячим лучам. Это даже приятно — словно заглядываешь в тигель с расплавленным золотом, и золотые блики греют кожу, мерцают и переливаются, просачиваются под веки. Пахнет свежескошенной травой, теплым медом, корицей, кипяченым молоком и…
Кофе.
Открываю глаза.
Лия стоит перед скамейкой с самым независимым видом и двумя чашками в руках. Я беру ту, от которой пахнет мёдом, корицей и молоком.
— Спасибо.
— Не за что.
Она садится рядом, по-прежнему гордая и независимая. Смотрит в сторону, пьет свой кофе. Все еще обижается, но старается изо всех сил, чтобы я не заметил — быстро учится, на обиженных возят не только воду, а высмеивать я умею очень зло, дедова наука. Тяну сладкое и пряное молоко, принюхиваясь к восхитительному кофейному аромату. Сделать, что ли, еще шаг навстречу? Тем более что не придется кривить душой, обычно у нее никогда не получалось вскипятить молоко правильно, всегда отдавало горелым.
— Очень вкусное молоко. Спасибо. — Вместо того, чтобы улыбнуться или выглядеть довольной, она лишь сильнее мрачнеет, и я тороплюсь продолжить, думая, что был недостаточно убедителен: — Нет, правда, у тебя действительно здорово получилось! Именно так как я люблю. И корица, и миндаль, и мед… Мед облепиховый, да? Обожаю этот привкус! Я вообще думал, что так мастерски комбинировать вкусы умеет лишь Алек, но у тебя получилось ничуть не хуже.
— Не у меня. — Лия поджимает губы и отворачивается. Голос ее холоден.
Упс. Неудобно получилось. Алека она терпеть не может. Впрочем, хотел бы я посмотреть на того, кто его может терпеть? Вон даже горцы не выдержали и двух недель.
Какое-то время молчим.
Лия пьёт кофе мелкими глоточками, смотрит вдаль. Глаза у нее кажутся золотыми. Она очень красива, особенно на рассвете или закате, когда низкое солнце заливает жидким золотом сад. Жаль, что человек. И еще этот будоражащий запах — тонкий, чуть горчащий, кружащий голову, смешивающийся с острым и не менее притягательным запахом человека. Обожаю аромат свежезаваренного кофе.
Внезапно даже для самого себя протягиваю руку:
— Дай глотнуть!
Она оборачивается, смотрит странно, чуть вздернув бровь:
— Не боишься?
Но кружку протягивает. Фыркаю в ответ, принимая вызов:
— Ха! Я не суеверен!
Но на всякий случай кружку не разворачиваю — и, значит, касаюсь губами ее края не с той стороны, с которой пила она. Да, все знают, что передача магии поцелуя через предмет невозможна, ни единого раза не зафиксировано за всю историю сосуществования наших миров, но… Все когда-нибудь случается впервые. Дед бы сказал, что раз в жизни и палка стреляет.
Вдыхаю восхитительный аромат и делаю осторожный глоток. Рот тотчас же наполняется омерзительной горечью, от которой даже язык щиплет. Да и по консистенции это больше похоже на жидкую грязь, чем на напиток. Морщусь, сую кружку обратно Лие, глотаю молоко, пытаясь перебить мерзостное послевкусие.
— Гадость! И как только вы эту дрянь лакаете?
Лия смеется немного искусственно:
— Ну и пей свое молоко! Как маленький.
— Да я старше тебя на тридцать шесть лет!
— Скажи ещё — на шестьдесят три. Ты молокосос!
Пусть обзывается. Зато перестала обижаться, а это главное. Нам с ней еще работать и работать. Кстати, о работе…
— Насколько тебе нравится Ррист?
Какое-то время она молчит. Но не потому, что отвечать не хочет — просто думает. Лия никогда не отвечает, не подумав, очень серьезная и обстоятельная, иногда до занудства. В этом мне тоже с нею очень повезло.
— На семерку. Твердую. Он добрый, только прикидывается…
Семь эмо по десятибалльной шкале Мелвисс-Грина — это хорошо. Это очень хорошо, особенно если сравнивать с троечкой полуторамесячной давности. Значит, продвигаемся в правильном направлении, симпатия растет. Медленно, конечно, но хоть в чем-то прогресс.
— Это хорошо…
Лия смотрит искоса и вдруг спрашивает, словно бы со смешком даже, а у самой аж губы задеревенели в нервной улыбке:
— У тебя с ним… было что-то?
— Нет. Мы просто дружим. С детства.
Улыбка по-прежнему деревянная. И недоверчивая.
— Ты его кусал?
Давлюсь молоком:
— Нет!!!
И как только в голову могла прийти подобная мерзость? Впрочем, люди — они такие… люди.
— А почему? Он симпатичный. А тебе все равно, я же знаю…
— Мне не все равно! Он — оборотень.
— И что?
— И все!
Вот ведь умудрилась достать — даже в неполиткорректную грубость сорвался, чего уже много лет за мной не водилось. Иногда они с Алеком очень похожи, впрочем, было бы удивительно, наверное, случись иначе. Ведь они оба — люди.
— А почему?
— Потому. Это как питаться мертвечиной. Ты же не будешь жрать труп трехнедельной давности? Жарить шашлык из зомби!
Лия хихикает, улыбочка у нее уже не деревянная, но не очень приятная. Опять какую-нибудь гадость сейчас спросит. Она на них горазда. Одно слово — людь.
— А кого ты кусал? Ты вообще кусал кого-нибудь? Я у тебя полгода, но ни разу не видела. Может, ты вообще еще никого, а? Ты веган, да?
Злюсь, но стараюсь говорить медленно и рассудительно, иногда спокойный и уравновешенный тон помогает. Даже с Лией.
— И как ты себе это представляешь? Я притворяюсь человеком. С самого младенчества. Вполне успешно. Моя работа на этом завязана. Моя безопасность. Вся моя жизнь, если на то пошло. И вот так вот взять — и послать все хнеру под хвост ради минутного удовольствия? Конечно же, у меня были… доноры. Но не здесь. И не часто. Я не хочу рисковать.
— Не-е-ет! — хитренький прищур, кривая улыбочка. — Терри, я поняла: ты веган! Терри, ну скажи — ты веган, да? Вампир-вегетарианец — это же нынче так модно!
— Повторяю — я просто не хочу рисковать.
— А я тебе не верю! Меня ведь можно было, и совсем не опасно, я никому бы не рассказала, а ты ни разу! Почему? Брезгуешь? Или все-таки веган?
На этот раз мне есть чем достойно ответить: сама подставилась, никто не заставлял.
— Глянь на свою руку. Левую. У локтя. Ну?
Она молчит и больше уже не улыбается. Не повернув головы, мне толком не рассмотреть ее лица и рук, но поворачивать я не стану, ибо отлично знаю, что она там видит. Синяк. Крупный такой синяк на внутренней стороне локтевого сгиба. И след от укола.
— Когда? — Голос у Лии тусклый.
Пожимаю плечами. Ну вот. Она опять, похоже, недовольна. Хотелось бы только понять — чем на этот раз?
— Вчера утром. Ты очень крепко спала, а мне стало любопытно попробовать.
— А…, а почему дырка только одна?
Ей снова удалось меня удивить.
— А зачем больше? Я что, по-твоему, дикарь?! Из горла чтобы… ну или из руки… гадость какая… Это же негигиенично!
Она вскидывает голову и сужает глаза. Я уже знаю, что это значит — обижена, и настолько серьезно, что уже не старается эту обиду скрыть. Да сколько же можно! Ну вот сейчас-то — ведь это же она сама глупость сморозила, не я! Так с какой стати ей же еще и обижаться? Человек, что б ее!
Впрочем, почти сразу берет себя в руки.
— Странно… — Улыбка кривая, но она старается. — А когда ваши у нас резвятся, то не особо церемонятся.
— Ха! Сравнила! — Я тоже старательно иду навстречу, торопливо поддерживая сменённую тему. — Там же экстрим-туры на выживание, пожить дикарями и нервы пощекотать. Ты же не будешь вести себя во время походного завтрака в тайге так же, как и в столичном ресторане?
— Не буду…
Она снова смотрит мимо, закрываясь кружкой. Кофе там почти не осталось, я по запаху чую, только эта гнусная грязь на дне, но она делает вид, что пьет. Ну и ладно. Ну и пусть, если такая обидчивая, я-то тут при чем? На старом кладбище орут большие коты. Судя по голосам и интонациям, пришёл кто-то крупный, незнакомый, вроде тигра или даже ирбиса. Узнаю голос Лео — он ничего так себе, молодой, но крупненький. Остальные оруны незнакомы. Может, затеяли серьезную драку, а может, просто пугают друг друга. Надеюсь, Рристу хватит ума держаться подальше… хотя — о чем я? ум — и Ррист в полнолуние? Уже смешно.
Солнце выкатилось из-за кромки леса, пощипывает голую кожу острыми лучиками. Я не ношу шкурок, шкурки — вчерашний день, да и липнут противно, и жарко в них, особенно таким вот летом. Я разработал новый метод и очень им горжусь — если при помощи инъекций по тщательно просчитанной схеме насытить внутренний слой эпидермиса витаминами А и Д в равных долях, то можно принудительно запустить выработку меланина даже у нас, в результате чего при попадании на кожу ультрафиолета возникнет защитный загар, почти не отличимый от человеческого. Секрет как раз в добавках витамина Д-3, обычные каротины не срабатывают, хоть альфа, хоть бетта, хоть сигма, проверено. А вот с тройкой Д — очень даже срабатывают. Загвоздка лишь в том, что витамин этот и сам по себе для нас довольно сильный яд — но опять-таки, если не разбавлен один к одному ретинолом. А так проколол курс, потом несколько дней подряд по пять-семь минут постоял под кварцевой лампой или прямыми солнечными — и гуляй. Своя защита, собственная и неснимаемая. Очень удобно. И даже красиво — на свой извращенный вкус, конечно.
Солнце ползёт по небу медленно и пока еще очень низко, но духота уже расположилась в саду полноправной хозяйкой. В тени деревьев, возможно, сохранились островки относительной прохлады, но ненадолго, а на лавочке жарко, она на открытом месте. Тут хорошо станет только ближе к вечеру, когда солнце уйдет за дом.
Из-за угла дома появляется Алек. В нашу сторону старательно не смотрит, идет к колодцу.
— Пойдем домой, — говорит Лия, по-прежнему не глядя на меня. — Душно.
Почему-то мне слышится в ее голосе попытка примирения. Странно. Мы ведь вроде не ссорились? Пожимаю плечами:
— Пойдем.
***
Интересно, а любила ли эта стерва своего мужа? Ну хотя бы в самом начале? Иногда мне кажется, что она вообще не умеет. Любить, в смысле. Никого. Даже себя. Вчера слышал, как она по телефону с дочкой общалась — и тихо фигел.
Нет, конечно, постоянные мамулины сюси-пуси и обжимашки бесят конкретно, иногда так просто даже очень. Но если бы моя маман со мною таким же вот казённым канцелярским языком разговаривала, с таким же равнодушием… не знаю. Даже меня это вряд ли обрадовало бы. Хотя тут, конечно, сравнивать сложно — всё же она не мужчина. Стерва, в смысле. И дочка типа же тоже. Со мною всё иначе, наверное. С женщинами сложно. Кто их вообще понять способен, этих женщин? Никто, ясен перец. С нашим братом куда проще. Раз — и в глаз, и никаких недопониманий…
Дыня подстерёг меня в прошлую пятницу, во время физры.
В буфете.
Последнее время постоянно её прогуливаю, физру в смысле. Вот и сейчас. Четвёртый раз подряд. Что характерно — Прынц ни гугу. А ведь про справку не знает, не показывал ему пока. Да и не буду, наверное. После педсовета Прынца как подменили. Даже на математике вызывать перестал. Месяц назад впервые прогулял физру — как раз перенапряг подколенное сухожилие и мышцу потянул, пришлось реабилитацию проходить по особой программе, не хотел сбивать её случайными и плохо продуманными упражнениями нашего красавчика. Вот и прогулял. Хотя и думал, что разорётся он по этому поводу — ни дай боже…
А он промолчал.
Словно и не заметил моего отсутствия. Ага, как же! Чтобы он — да не заметил?!
Ну, в следующий раз снова не пошёл, хотя уже и мог бы, нога поджила. И снова молчание, словно так и надо. Словно меня и вообще нет. Ну и ладно. Мне же проще. Норматив на четвёрку всё равно не сдам, а трояк его завучиха натянуть обязует. Или самого натянет так, что мало не покажется. Потому что иначе на собрании в РОНО натянут уже её. Не станет она из-за меня портить здоровье себе и отчётность школе.
Другое дело — зачем меня в буфет понесло?
Сам не знаю. На автопилоте, не иначе. Ноги устремились по привычному маршруту, стоило голове чуток ослабить контроль.
В нашем буфете давно уже ничего не покупаю. Кроме разве что соков в герметичных упаковках. С тех самых пор, как моя стерва уболтала кого-то из своих старых знакомых произвести полный анализ столовского гамбургера. Криминалистический такой, как в CSI показывают. А потом ещё подробно мне полученную распечатку прокомментировала.
Чего там только не было! Вся таблица Менделеева, вплоть до солей тяжёлых металлов и крысиных какашек. Но особенно меня добила позавчерашняя варёная куриная кожа. Эту резиноподобную гадость повыкидывали тогда почти все, сам в бачке видел напластования. Вот поварихи и решили, очевидно, — типа не пропадать же добру… ну и прогнали. По второму кругу, обжарив уже.
Нафиг!
Так что в буфет сейчас если и прихожу — то исключительно из-за столиков. Конечно, бабулины ватрушечки и термосок с домашним компотиком можно и на подоконнике в коридоре употребить. Но за столом всё же как-то комфортнее. Да и привычнее.
Но в этот раз удобно расположиться на перекус не довелось — из-за крайнего столика мне навстречу поднялся Дыня. Непривычно мрачный такой. Можно даже сказать, угрюмый.
Откашлялся и пробасил:
— Вован, тут это… потолковать надо. Пошли, что ли… перекурим.
Стандартный вызов, ага-ага! Когда-то грызли ногти или бросали в лицо сопернику перчатку. Теперь вот вежливо приглашают «поговорить». Ритуалы.
Если честно, даже обрадовался. Это как с посещением зубного — всё равно ведь неизбежно, так лучше уж раньше отмучаться. Странно, но страшно не было. Ну вот нисколечки. Было грустно. И немного смешно. Где-то внутри. Странный такой смех, с лёгкой горчинкой. А ещё было интересно — кто же именно из Дыниных друзей ждёт нас за школой?
В мрачном молчании мы протопали по пустым коридорам и спустились по лестнице. Куртку Дыня брать не стал, что ж, последуем его примеру, хотя погодка гадостная, промозглая, то ли снег, то ли морось и скользкая обледенелая хня под ногами. Но куртка новая, её жалко. А школьный пиджак всё равно убитый напрочь, ему уже ничего не страшно.
За школой меня поджидал сюрприз.
Там никого не было.
Нет, конечно, курила компания семиклашек или даже младше, но Дыне на них и смотреть не понадобилось, хватило одного мрачного вида. Сдриснули, даже сигареты не выключив, шелупонь малолетняя.
А вот именно и персонально нас — не ждал никто.
Это порадовало — значит, сильно прессовать меня сегодня Дыня не собирается. Так, по лайтовому варианту. А может, и вообще одними словесными наездами всё дело и ограничится. Дыня ведь мужик незлой и с понятием…
Незлой и с понятием потоптался у стены, тоскливо вздохнул и зачем-то вытащил из кармана свою треснутую «приму». Она у него старая совсем, в пожелтевшем корпусе, в двух местах изолентой стянутом. Говорят, к ней сейчас катриджей не достать, даже палёных, но Дыня вон как-то умудряется… Ещё успел подумать, что предстоящее, похоже, нравится ему даже меньше, чем мне. И даже слегка пожалеть бедолагу — это, кажется, тоже успел.
А дальше начинаются чудеса.
— Будешь? — спрашивает Дыня, протягивая мне сигарету после первой затяжки.
Нет, то, что он сначала сам затянулся — это как раз нормально, вежливость типа, демонстрация мирных намерений. Типа, раз сам не боится — значит, в катридже нет ничего опасного, никаких запрещенных психотропиков и гипнолептиков, разве что легкие релаксанты, минздравом рекомендованные. Впрочем, о чём я? Откуда у Дыни деньги на релаксанты?.. Нет, чудеса в другом.
В том, что он ко мне обращается.
Точно ко мне, ведь больше нет никого в тесном закутке между глухой стеной школьного спортзала и забором. Огромным усилием воли удерживаюсь от вполне естественного желания обернуться и поискать кого у себя за спиной.
Вместо этого, шалея от собственной наглости, спокойно так роняю в ответ:
— Прости, не курю. Режим.
— А я буду! — говорит Дыня почему-то с вызовом.
Словно ему запрещали, а он вот всё равно запрет нарушит. И смотрит при этом на меня. Словно это… хм… я запрещал. Ха! Словно могу ему что-то запретить! Не кому-нибудь, а ему. Не кто-нибудь, а… хм… я. Странно даже. Ощущения… непривычные.
Дыня тем временем делает три затяжки — уже не из вежливости, а по полной, глубокие и яростные. Потом выключает сигарету, бережно укладывает её в потёртую коробочку, возвращает обратно в карман — всё это тщательно, аккуратно и медленно. И, наконец, поднимает на меня тяжёлый взгляд:
— Говорят, ты в математике волокёшь?
— Ну, есть децл, — отвечаю осторожно.
— Вот в таком понимаешь?
Чудеса продолжаются — из того же кармана Дыня достаёт измятый листок в клетку, разглаживает его на коленке и мне протягивает. А что тут и понимать-то? Простейший интеграл. Тут и сам справлюсь вполне, даже без стервиной помощи. Хотя она и заинтересовалась.
Беру у Дыни листок, достаю свою раритетную шариковую (удачно, что люблю всё странное и таскаю её, а не только световой карандаш, как большинство из наших! Хорош бы я был сейчас с Дыниным листком и тем карандашом, проще уж палец об стену попачкать, ибо грязи не найти — позамерзало всё) и быстро дописываю незавершённую строчку. Мне любопытно — что будет дальше? И зачем этой орясине интегралы? Он же вроде в Лесгафта собирается.
Дыня смотрит на вырисованные мною закорючки подозрительно, шевелит губами. Ёжится — холодок пробирает довольно чувствительно. Наконец решается:
— Возьмёшься мою сеструху поднатаскать?
И тут же, снова с вызовом:
— Только мы это… много платить не сможем!
Подбородок вперёд, глаза сужены. Ага-ага.
Ритуал.
— Обидеть хочешь? — говорю нейтрально. Но с намёком.
И тут происходит вообще невероятное, это даже чудом не обозвать — Дыня смущается. Мнётся, смотрит тоскливо на серый забор, говорит невпопад:
— Тоже мне, зима… хоть бы снег пошёл, что ли…
А потом…
Как-то всё просто стало.
Мы просто сидели на решётке бордюрчика с хорошим человеком Дыней и просто курили его стандартную рекомендованную минздравом приму. Молча. Как-то и так всё понятно было, слова бы лишними оказались. Причём именно что мы, тоже затянулся разок, к неудовольствию стервы. Просто иначе было нельзя. Ничего особенного, один из почти бесплатных миксов, наверняка ароматизирован валидолом и с обязательными полезными для здоровья добавками и витаминами, бесплатные без них не бывают. Зря стерва боится — на такое подсесть невозможно, мне и не понравилось даже. Фигня. Чисто для ритуала.
И всё пытался понять — как же это всё произошло? В чём причина? Неужели в самом ритуале курения что-то есть? Почему спокоен Дыня? Ну ладно, Дыня всегда спокоен, но… хм… я-то — почему? Ведь не было там релаксантов, точно не было! Пробовал, знаю, тут иное спокойствие, и валидол ни при чём. И почему сижу, хотя мог бы стоять или вообще уйти, холодно же, ноги совсем замёрзли в сменке… И Дыня лыбится в никуда своей обычной дебильноватой ухмылочкой, так похожей на мою собственную, тщательно перед зеркалом отработанную. Только вот у него она — настоящая, от природы даденная.
Или — нет?
А потом как-то так получилось, что мы стрескали бабулины ватрушки. И запили компотом. Дыня сначала свои бутики с рыбьим паштетом достал, ну не отставать же было? Прямо там, за школой, и стрескали. Наверное, там отродясь не пили ничего, настолько не винного.
Трудовик, во всяком случае, сильно удивился. Заглянул когда. Долго принюхивался. Ничего не унюхал, конечно, но всё равно погнал. Профилактически. И смотрел вслед так подозрительно-недоумевающе, что нас с Дыней на ржач пробило. Обоих одновременно. Как идиотов, у которых мысли сходятся. Ну или словно бы мы действительно не просто компот только что употребили.
А тут как раз и звонок уже…
***
Моя мать — событие редкое по своей уникальности. Выросшая в совершенно нормальной семье, в достатке, и получившая отличное образование, добившаяся многого, она осталась каким-то шумным и бестолковым подростком в душе. Хулиганкой. Её действия никогда не поддавались анализу.
Почти десять лет назад наша жизнь резко изменилась. Мать купила подержанного DEX’а. Никто не знал, что с ним делать. Но кукла оказалась ребёнком. Эпопея продолжается и по сей день. Близкие матери люди постепенно тоже обзавелись таким же редким и необходимым в хозяйстве добром. В настоящее время гвардия врачей занимается воспитанием отряда сорванных механизмов. Надо сказать, успешно.
За эти годы не только Сашка, но и Мел стали нашими родственниками. Я совершенно точно приобрёл младшего брата. Не жалею. Хороший парень получился. Но мы с матерью совсем не задумывались, что, скорее всего, его взрослеющий мозг плевал на запреты стареющей техники, и гормоны не дадут спать спокойно всей нашей семье. Санька стал влюбляться. Шестерёнки в голове ОГ поставили себе пятую скорость, и в процесс лечения немедленно был включён я.
План гласил: «Сделай из мальчика мужика! Ты что не соображаешь, ребенок бросил учебу!»
Я соображал.
В России проституция официально не легализована. Но в этот большой аристократический косметологический салон ходили по записи за три месяца, каждый вечер. Часов с десяти. Так же не торопливо и с достоинством, как утром ходят в кафе. Это было знаковое место. Оно принимало ежедневно восемь-десять человек. Большие стеклянные тяжёлые двери открывали вовсе не извращенцы или отбросы общества. Только люди уважаемые, значимые, с относительно высоким доходом могли попасть на процедуры. Они садились в приемной и выпивали по желанию порто с кусочком сыра и виноградинкой, или немного коньяка с кисловато-сладким армянским лимоном.
Выходила хозяйка. Холёная красивая женщина без возраста, с идеальной фигурой и осанкой. Многие предлагали ей свои возможности, деньги и связи — за ночь, неделю проживания, месяц. Положительного ответа не получил никто. Затем появлялись они: девочки-госпожи. Не куклы. Тщательно отобранные ухоженные человеческие жрицы любви. Мечта многих в нашей столице. От девушек исходил запах вожделения и страсти. Ради них можно было решиться на многое. Ради них шли на предательство, воровство, шантаж. Ради них бросали семьи и заканчивали жизнь…
Естественно, нашей конторе приходилось приглядывать и за этим беспокойным столичным хозяйством.
Когда я излагал владелице заведения свои мысли о непутевом младшем брате, то не ожидал, что сама великая гетера согласится «посмотреть на мальчика». На мою удивленно поднятую от неслыханной щедрости бровь она, улыбаясь, ответила:
— Не каждый же день бывает праздник!
***
Саша.
Меня втолкнули в дверь, и кто-то слишком активный дал мне ладонью под зад. Ну, Вит, припомню! Пройдя короткие сени гостевого домика, я очутился в единственной нижней комнате, сделанной под старину, и одновременно являющейся столовой, каминной и кухней. В спальню вела лестница.
А на диване сидела женщина. С завитыми в кольца длинными каштановыми волосами, густыми и не натуральными ресницами, худая и одетая только в голубую полупрозрачную тунику, она, в общем, была даже красивой. Правда, скорее всего, почти ровесницей Оксе. В руке она держала фужер с вином и явно была тут хозяйкой. И мне стало неуютно оттого, что мужики втолкнули меня не в наш домик.
Я попятился назад, извиняясь, но она анакондой метнулась к моей простыне и, показав белоснежные зубы, прошептала: «Замри-и-и…» И тут до меня дошло, что сейчас наступает что-то совершенно новое, ранее мной не испытанное и, возможно, нужное и привлекательное.
Естественно я знал, что для производства DEX’ов отбирали лучший генетический материал, и для мужчины я был не так и уродлив. Но вот член… Он же был маленький, даже у семёрок он оказался больше, чем у меня. На мой грустный вздох дама отреагировала странной, какой-то зовущей улыбкой, верный друг процессор молчал, а мне стало душно в этом доме.
Потом всё произошло довольно неожиданно. Естественно, сеть предоставила мне информацию о половом акте уже много лет назад. На мой взгляд, это было отвратительно. Поэтому, не вникнув в подробности, я всё же не до конца знал, что должен делать в каждую стадию контакта и, вздохнув повторно, решил сообщить тетке, что я не профессионал. Но женщина только засмеялась в ответ и, бросив удивленный взгляд на совершенно голого меня, сказала: «А мне сегодня необыкновенно повезло, мой принц! Ну, подойди».
Я стоял как столб. Она сама, приветливо улыбаясь, приблизилась, и тут на мой рот опустились её губы. Она схватила ими мои, и в висках застучала кровь, а она держала их с жадностью и неженской силой. Меня толкнули на диван, и я понял, что от этой незнакомки исходит тепло и какое-то благоухание свежести. Её руки стали гладить моё лицо, уши, потом живот. Она постепенно начала продвигаться на моих коленях всё ближе и ближе, и я почувствовал тяжесть. Там внизу что-то росло во мне и, тяжело шевелясь, разворачивалось, как сильно скрученная и тяжёлая пружина. Она поддавалась медленно и требовала от меня каких-то новых усилий. Мое дыхание, всегда ровное, участилось, а пульс сам по себе стал расти. Мне не нужны были мысли. Теперь я точно знал, что нужно избавить себя от этой мучительно сладкой боли. Тут короткое дивное блаженство на миг охватило меня, и я услышал, как она вскрикнула от боли. Мне было всё равно. Мои глаза закрылись, и я понял, что не могу шевелиться. Импланты сковали тело, и я отключился.
***
А женщина тихо лежала рядом, удивляясь и позволяя прийти в себя удивительному мужчине.
***
Саша.
Минут через тридцать я смог открыть глаза. Она наклонилась мне навстречу, и теперь уже я приветствовал её губами.
— Пойдём в спальню, там тебя ждёт ужин, — произнесла моя леди.
Я поднял незнакомку и она, как мотылёк в распахнутой голубой тунике, полетела со мной наверх. На столе были жареная курица, картошка, хлеб, масло и много фруктов. Очень дорогое вино. Горели настоящие свечи. Я открыл бутылку и, разливая вино по фужерам, увидел в мерцающем свете дорого хрусталя её искреннее желание. Она не врала. Она хотела меня! Мы ели и пили вместе. Никогда не думал, как это приятно, когда тебя кормят. Какой сладкий виноград и нежное скользящее с её губ умопомрачительное масло. Она смеялась, как сотня маленьких ландышей, шелестящих белыми колокольчиками на ветру, и спрашивала меня:
— Откуда ты, мой волшебный принц? Из какой сказки ты прилетел ко мне?
— Работаю дворником у Окси, — отвечал я. И она хохотала, как радостная скрипка Гварнери, и я ждал её ещё и еще.
***
Утром всё закончилось. Мы летели домой. Мужики почему-то молчали и как-то косо поглядывали, я же был совершенно измочален. Денис проводил до квартиры и фактически сдал меня Оксе с рук на руки со словами:
— А Сашка-то зажёг!
Я не стал вникать и, уже засыпая, вдруг подумал: «Нормальный у меня член, очень даже большой!»