Жила была девочка, которая больше всего на свете любила мягонькие матрасики. Вот чтобы воздушные такие и невесомые, как облако, ляжешь — и забываешь обо всём на свете!
Конечно, ещё больше она любила поспать, но ведь хорошенько и всласть поспать без уютного матрасика никак невозможно! И потому матрасики она любила больше.
— Разве можно столько спать! — ругалась на девочку бабушка. — Дождёшься, что матрас тебе ногу откусит!
Но девочка только хихикала, поглубже зарывалась в мягкие подушки и покидать матрасик не спешила. Очень уж она его любила — мягонький такой, набитый нежнейшим пенохреночототамбитаном, а материала, более воздушного и упругого, чем пенохреночототамбитан, в природе не существует. Впрочем, пенохреночототамбитана тоже не существовало в природе, его химики случайно выдумали, когда дешёвое топливо для антигравитационных ватрушек изготовить пытались. С топливом промашка вышла, а вот набивочный материал для матрасиков и подушечек получился выше всяческих похвал.
Короче, любила девочка свой матрасик.
И только единственное её огорчало — цвет.
Матрасик ведь был сиреневенький, в жёлтенькую полосочку, как у всех в классе. Ну, правда, были ещё жёлтенькие в сиреневенькую полосочку, но такие иметь вообще неприличным считалось.
А девочка очень хотела красный матрасик. И чтобы пумпочки на нём белые. Девочка видела такой матрасик в магазине, и долго уговаривала бабушку, но бабушка ни за что не соглашалась. Девочка даже поплакала немножко, но бабушка всё равно не согласилась.
Бабушка была строгая и вообще ничего красного девочке не покупала. Ни скафандр, ни летающую ватрушку, ни даже сапожки. Хотя сапожки — они ведь не очень крупные, никакой вимпус в них сроду не поместится! Но бабушка всё равно фиолетовые сапожки девочке выбрала, ватрушку ярко-зелёную, а скафандр оранжевый. А красненькие — только босоножки и купила, с тонюсенькими ремешками, и то смотрела на них подозрительно. Но тут уж девочка совсем истерику в магазине устроила, и продавец-консультант вступился, убедительно доказав, что даже новорождённый вимпус весит раз в десять больше, чем эти самые босоножки.
А девочка очень любила всё красное, и жутко переживала из-за бабушкиного суеверия — ведь всем известно, что хищные марсианские вимпусы неслучайно называются именно марсианскими. А на Венере, куда бабушка забрала девочку после того, как маму съел красный спортивный комбинезон, вимпусов отродясь не видали. Жарко им тут слишком, не климат.
Но бабушка была старенькая и переубеждению не поддавалась. Никакие разумные доводы на неё совершенно не действовали! Стоило девочке принести домой что-то красное крупнее носового платка — как ПУФФ! — и только жирный пепел. И прятать за спину бесполезно — рука у бабушки твёрдая, а плазмоган военного образца, снайперский. Она же десантником работала, бабушка-то. Такой плазмоган заряд может по любой траектории послать.
— Вот когда я помру, — говорила бабушка, сдувая воображаемый дым с кристаллического дула и засовывая плазмоган в потёртую кобуру. — Вот тогда можешь этих тварей собою и подкармливать. А пока я жива — красная зараза до тебя не доберётся.
Но случилось всё совсем иначе.
Девочка выросла, закончила институт и пошла работать. Она больше уже не жила с бабушкой, при институте имелось общежитие. А после института бабушка решила, что девочка достаточно взрослая и должна жить в своей квартире. Девочка очень обрадовалась — ведь это значило, что можно не прятаться под одеялом, если хочешь читать до утра. И бросать вещи на пол — никто и слова не скажет! А ещё можно купить матрасик — такой, как давно хотелось…
Во время учёбы девочка не смогла его купить — в общежитии каждой студентке был выдан казённый матрасик, и приносить чужие строго запрещалось. Но теперь-то у неё была собственная квартира! Только бы тот матрасик не продали…
Но матрасик её мечты не продали — девочка его сразу увидела, как только вошла в магазин. Ярко-красный, с ослепительно белыми треугольными пумпочками в три ряда! Девочка немедленно заплатила в кассу столько, сколько сказал продавец, схватила матрасик в охапку и потащила домой.
Она не обратила внимания на то, что продавец казался немного растерянным и смущённым, и долго смотрел ей вслед, хмурясь. Дело в том, что он никак не мог вспомнить, откуда в их отделе взялся этот красный матрасик с белыми треугольными пумпочками? Тем более — на витрине. Они же сроду таких не продавали. А если бы и продавали, то он ни за что не поставил бы товар с такой ужасной расцветкой на витрину, когда есть великолепные образцы восхитительного сиреневого оттенка в изумительную нежнейше-жёлтенькую полосочку.
Но это был истинный продавец, продавец по призванию, и подобные мелочи не могли остановить его в намерении продать товар покупателю, тем более, что покупатель почему-то требовал именно этот товар.
А девочка принесла матрасик в свою квартиру, положила его на пол в пока ещё пустой комнате и сразу же на него легла, потому что вдруг ужасно спать захотела. И она сразу же заснула, да так глубоко, что ничего не чувствовала.
А матрасик откусил ей ногу.
Дело в том, что это был не матрасик, а самый настоящий марсианский вимпус, а белые треугольные пумпочки — вовсе не пумпочки были, а острейшие зубы, в три ряда. Такими ногу оттяпать — две секунды. Между планетами в последнее время стало летать очень много туристов, один и не заметил, что вместо своего красного чемодана прихватил с Марса семейку местных хищников-оборотней.
На корабле вимпусы впали в анабиоз и никак себя не проявили. Вот никто внимания и не обратил.
На Венере вимпусам не понравилось — душно, жарко. И красного почти ничего нет, а вимпусы — они же только форму менять умеют, цвет-то у них всегда один и тот же остаётся. А как тут спрятаться, когда ни красного песка, ни красных скал? Даже небо — и то не красное, а сиреневое в жёлтенькую полосочку… Большинству удалось просочиться обратно на корабль. Они думали, что он опять на Марс полетит. А он на Землю летел, не повезло вимпусам — на земной таможне такой карантинный контроль, что даже тараканы стараются держаться подальше, а более крупных хищников тем более в момент обнаружат и в клетки засадят.
Но некоторые вимпусы остались на Венере, как и вот этот, который девочка купила, думая, что он — матрасик.
Это был очень голодный вимпус. Он долго не мог отыскать себе жертву — то зонтиком прикидывался, то чемоданом, то креслом, то велосипедом. Но никому не нравился ярко-красный цвет, когда рядом есть сиреневые или нежно-жёлтенькие. Он потому и не удержался, откусив девочке ногу в первую же ночь — обычно вимпусы так не делают, некоторое время втираются будущей жертве в доверие, и лишь потом начинают есть. Зато съедают сразу целиком.
Но этот вимпус долго голодал, его желудок скукожился, и девочка целиком туда поместиться не могла. Только нога и влезла, да и то не полностью — до щиколотки. Вот он её и откусил, сколько мог. Ранку зализал и особый наркотик девочке впрыснул, чтобы больно не было
А девочка утром проснулась и на работу пошла — потому что начальник у неё был строгий и не любил, когда опаздывают. А что ступни у неё больше нет — она и не заметила, так на работу торопилась, только подумала, что ходить почему-то трудно сделалось. А на работе она всё время за столом сидела, даже на обед не ходила, так заработалась — вот никто и не заподозрил ничего.
А домой когда пришла, сразу спать захотела — это вимпус ей внушал, не отвлекалась чтобы.
В эту ночь он уже немножко окреп, а потому откусил девочке ногу до колена.
Утром девочке на работу было трудно идти с одной ногой, но она справилась, взяв лыжную палку. Вот только опоздала. А начальник у неё строгий был, и к себе опоздавших всегда вызывал, чтобы разнос устроить. Вот и девочку вызвал.
Девочка вошла — а начальник смотрит, у неё лицо бледное, на губах улыбка, в руках лыжная палка, и ноги нет до колена.
Тут начальник всё понял, срочно врача вызвал и бабушке девочкиной позвонил — они когда-то вместе в десанте работали.
Девочку немедленно в больницу отвезли, весь наркотик из неё вычистили и другой вкололи, чтобы откушенная нога не болела — но уже не такой вредный, как у вимпуса. А бабушка схватила плазмоган и на квартиру к девочке побежала.
Да только матрасика там не обнаружила — чутьё на опасность у вимпусов звериное, он бабушку с плазмоганом за три квартала учуял и в окошко сбежал. А когда на асфальт упал, перекинулся красным велосипедом, и укатился подальше, бабушка и следов не нашла.
Девочке в больнице сделали хороший протез, лучше живой ноги получился, хоть бегать, хоть танцевать. Вимпус же нашёл место, где было много разных вещей сложено, и попытался между ними спрятаться, поджидая новую жертву. Только больше он не хотел быть велосипедом — в таком виде он почти два месяца в магазине простоял, и никто его так и не выбрал. Вимпус был глупый, и не понимал, почему — ведь белые острые зубы так красиво торчали на красном сиденье!
А начальник девочкин вернулся к себе в кабинет и увидел, что пока он разговаривал с врачами и бабушкой, ему успела позвонить жена и оставила сообщение на автоответчик. Он включил, чтобы послушать, потому что жену любил и всегда радовался, когда она ему на работу звонила.
— Дорогой! — сказала жена начальника. — Ты просто не поверишь! У нашей помойки кто-то оставил совершенно новый великолепный матрасик! Ярко-красный такой, с белыми пуговками! Я не смогла удержаться и притащила его домой! Он великолепно подойдёт в нашу спальню! Я немедленно его опробую, а ты приезжай как можно быстрее и ко мне присоединяйся!..»
Серебряные цепи разъедали руки и ноги, хотя удары и тычки раскаленного прута уже не ощущались. Измученное и израненное тело в какой-то момент перестало воспринимать боль — но когда это случилось, он даже не уловил. Он больше не чувствовал боли — и принял это как награду за полторы недели бесконечных пыток и допросов. Хотя… он ведь играл честно, просто Старший отдал ему такой приказ — и он его выполнил. Но потом надо было кого-то назначить врагом…
— Ты прости… но так надо… Мы победили, а историю, как известно пишут победители…
— Только за них кто-то должен умереть.
— Так надо…
Ему это было не надо, но на интересы рядового бойца вампирского клана Старшим было наплевать. Они выжили соседей, захватили их территорию. Теперь оставалось только праздновать и торжествовать, а украшением празднества станет казнь перебежчика…
Его привезли в телеге на главную площадь, еще носившую следы недавней войны, но уже почти незаметные. К казни все было подготовлено — настил из свежих бревен, толстой ковки цепь для фиксации и толпа жадных и любопытных зрителей.
— Преступления, что совершил Эрдин, велики и ужасны, среди них: предательство клана, пособничество врагам клана…
Он с трудом растянул губы — кривая усмешка. Именно он убрал стражей и открыл ворота, но его опознали воины родного клана и заклеймили врагом. а толпа хотела крови и кары для виновных. Только у Старших был выбор — отдать его на откуп или признаться в нечестной игре. Но за такое на них могли ополчиться прочие кланы и объединиться — тех, кто играет грязно, не прощают. Проще покарать одного, пусть и невиновного, чем поставить под угрозу весь клан.
— Благодарствую, удобно… — почему бы не поскоморошничать напоследок? Его растянули на помосте, приковали за руки и за ноги, сорвали грязную от засохшей крови рубаху. Наверное, у него будет хорошая смерть — он увидит солнце, о котором люди говорят, что оно источник жизни. Вот только людей стало совсем мало, и вампирским кланам приходится драться за свои кормовые территории, а проигравших ждет голодная смерть, когда сходишь с ума и готов грызть даже собственное тело ради нескольких горячих и живительных капель. Так что пусть лучше солнце, его огонь и смерть от безжалостных лучей. Да, его клан выжил и будет жить до другой войны, но ему это безразлично. Потому что верхушка ратуши уже окрасилась багрянцем… — Ну, здравствуй, солнце! Не поверишь, но я тебя уже жду…
Поцелуй настоящей любви. Единственная исключительно человеческая магия.
Никто не знает, как и почему он работает, я тоже не знаю, но я хотя бы не считаю это суеверием, как многие из наших и большинство из хвостатых, как тот же Ррист, к примеру. Он полагает, что я занимаюсь фигней. Иногда я думаю, что именно потому он и помогает мне с таким энтузиазмом, поскольку заниматься фигней — его самое любимое времяпрепровождение. Как бы там ни было, он не верит в магию поцелуя.
Может быть — в этом все и дело? Может быть, вера — это и есть тот самый недостающий ингредиент? Если так, то я действительно ошибся в выборе помощника. Ррист ни во что не верит. Может, стоит нанять какого-нибудь городского крысака? Крысоиды жаднее гномов, за лишнюю монетку согласятся поверить во что угодно, и будут верить искренне, пока платишь. С другой стороны — вряд ли Лие понравится крысавец, она и от Рриста-то сколько нос воротила, а Ррист симпатичный, особенно когда молчит.
Король пока не торопит. Но… аппетит приходит во время укуса, и после того, как восемь лет назад я представил ему Алека, выдав за результат случайной ассимиляции, он уже неоднократно намекал, что случайность неплохо бы и повторить. Алека он тогда продал Союзу горных кланов, они давно на меня облизывались. Получил лунным серебром по тройному весу и заверения в вечной дружбе.
Я был возмущен. Официально. И даже выразил Королю сожаление вкупе с негодованием по поводу этой сделки — как же, у меня забирают талантливого подмастерья, которого я только-только начал вводить в секреты мастерства! Но на самом деле был скорее рад. Алек меня нервировал тогда, и довольно сильно. Не очень уютно находиться в одном доме с тем, перед кем ты испытываешь неловкость. Причем осознание, что виноват в сложившейся ситуации ты сам, неприятные ощущения только усиливало. И я решил, что нет человека — нет и проблемы.
Представляю, как смеялся бы дед, поведай я ему о тогдашних своих надеждах и планах. Впрочем, он и так смеялся — через три недели. Когда Алек вернулся. Не сам. Конечно — горные кланы вернули, с уверениями в дружбе и почтении и, кажется, даже приплатой.
Ко мне его доставили со всеми почестями, в королевском паланкине. И носильщики удрали обратно во дворец с неприличной поспешностью — быстрее, чем я успел вернуть на место отвалившуюся челюсть и задать им хотя бы один вопрос. Так я и не знаю до сих пор, как ему это удалось — не короля же расспрашивать, в самом-то деле? Сам же Алек со мной тогда больше месяца не разговаривал вообще. Спрашивается — и зачем было возвращаться? Точно так же мог бы и в горах своих помолчать! Трепал бы нервы горцам.
Дед ржал. И говорил, что если бы избавиться от человека было так просто, я бы никогда не родился. Потому что очень трудно родиться без родителей, а его самого бабушка выгоняла много раз, долго и тщательно. Только он каждый раз возвращался. Когда я спросил почему, он посмотрел на меня как-то странно и ответил, что, наверное, потому, что был идиотом. Мне показалось, что поначалу он хотел ответить иначе. Но передумал. А я не стал переспрашивать.
Теперь я даже ночую чаще всего в лаборатории на чердаке — потому что в гостевой рядом с кухней живет Алек. Нет, я его не боюсь — бояться? Алека? Ха! Просто… ну, просто мне так удобнее. Тем более, что во второй гостевой последний год живет Лия.
Семь лет Король молчал. Понимал, что случившееся один раз вполне может и повториться, но торопить и настаивать тут бессмысленно, поцелуй настоящей любви невозможно вырвать насильно или по приказу. И хнер же меня дернул за язык ляпнуть, что люди размножаются не только поцелуями! Уж не знаю, как и где Королю удалось ее раздобыть, но и месяца не прошло после той моей глупой шутки, как он подарил мне Лию. Торжественно, на королевском приеме, с сертификатом о добровольном согласии. И с намеком на это самое — плодиться и размножаться, пусть даже и таким не слишком естественным образом, но наш клан всегда отличался некоторой экстравагантностью нравов.
Дед ошибается, когда говорит, что я тугодум. В экстремальных ситуациях я соображаю быстро и точно. Вот и там рассыпался в благодарностях и сказал, что подобный воистину королевский подарок позволит мне наконец-то подойти к вопросу с научной точки зрения и в конце концов добиться производства людей в нужных для королевства количествах современными методами. Я еще много чего ему тогда наплел, паника очень способствует связности мыслей и убедительности речи. Король заинтересовался и на какое-то время забыл о естественных и проверенных временем методах разведения. А мне пришлось оборудовать на чердаке лабораторию.
Так что да, пока Король ждет. Входит в положение, кивает задумчиво, вздыхает понимающе. Поцелуй любви — жемчужина несверленая, вена некусаная, никто всерьез не занимался исследованием механизма его воздействия, не только в нашем Университете, но и вообще, я проверял. Да и как исследовать было? На чем? Вернее — на ком. После Великой Ответной резни люди в наших королевствах — зверь редкий и пуганый, не каждый правитель похвастаться может хотя бы одним завалящимся человечком. Потому-то Король и дал мне картбланш, потому-то и позволил перетащить к себе в мансарду половину университетской лаборатории.
С недавних пор среди его подданных числятся целых три человека, что ровно на три штуки больше, чем у многих и многих соседей. После Ответной Резни прошло уже больше века, но люди у нас теперь не очень-то приживаются. Возможно, тогда было сбито некое глубинное равновесие, слишком много крови за слишком короткий период времени, слишком сильный выплеск танатальной энергии, слишком много смертей тех, кто бессмертен. Мы не чувствуем, но люди — создания куда более тонкие, а тут вся земля пропитана этой отравой. Неудивительно, что они у нас долго не живут — или уходят в вечность, или ассимилируются. Второе даже чаще. Алек не захотел, но он исключение, а Лия так с самого начала только об этом и мечтает. По какой-то вывернутой причуде сознания в последнее время они перестали бояться стать такими, как мы, теряя собственное от рождения данное бессмертие. Им это даже нравится.
Ассимилянты из бывших людей Королю не нужны, подданных у него и так хватает. Ему нужны настоящие, людьми оставшиеся. И действенная методика их изготовления из представителя любой нашей расы. Мне же нужно, чтобы меня перестали считать уникумом и оставили в покое.
Насколько я понимаю, Королю уже намекали, что не грех бы и поделиться — на прошлом приеме между двумя бокалами Королевской особой двадцатипятилетней выдержки Его величество изволили весьма деликатно поинтересоваться, не устали ли мы с моим подмастерьем друг от друга и не пора ли ему становиться мастером? Вот тогда-то до меня и дошло, почему Алек отказался от мастерского патента. Я ему еще три года назад предложил! А он отказался. Да еще и посмотрел на меня с этакой жалостью, как на совсем несмышленого, он умеет, чем окончательно выбесил. Умный, зараза. Неужели уже тогда предвидел?
Нет, ответил я. Алеку еще рано становиться мастером, он и до подмастерья-то с трудом дотягивает, нашему делу учатся десятилетиями. Король покивал сочувственно и зашел с другого конца, поинтересовавшись, как поживает его подарок? И не надоел ли он мне. То есть она. Лия. Все-таки уже целый год вместе, а я никогда не отличался склонностью к длительным отношениям. И раз она не торопится с натурализацией, но так и не смогла за это время ни забеременеть, ни очеловечить кого-нибудь, то, может быть, ей пойдет на пользу средиземноморский климат? Или высокогорный, на выбор. Не навсегда, конечно же, об этом речи не идет, на время, по стандартному контракту аренды с улучшенными условиями. Допустим, на год.
Я ответил, что иные климаты Лие вредны, и что эксперименты отнимают все наше время, но мы и дальше, не считаясь с затратами и не щадя сил… Конечно же, пообещал сообщить ему первому, если будет достигнут положительный результат в той или иной области. Король не стал настаивать, покивал сочувственно, повздыхал и отступил. Он умный и предпочтет довольствоваться надеждой, если альтернативой может оказаться риск потерять единственного серебряных дел мастера на всем побережье. Ну и всех своих людей, естественно. К тому же ведь есть шанс, что эксперимент действительно завершится удачно.
Поцелуй настоящей любви.
Мало какая легенда обходится без него. Но как же мало информации удается извлечь из этих самых легенд!
Любовь бессмертного должна быть настоящей и единственной, горячей, как кровь и огромной, как горы, и только тогда его (или ее) поцелуй способен подарить бессмертие и любому из нас. После небольшого добавочного заклинания, конечно же, и если жаждущий бессмертия не побоится выйти на прямой солнечный свет — так называемый ритуал призывания в свидетели солнца.
Все это чушь.
Целующий должен быть человеком. И все. Я более двадцати лет провел в пыльных университетских архивах и могу смело утверждать — это единственный общий знаменатель. Ну и фиксация, конечно, хотя тут уже могут быть разные варианты. Выход в полдень на солнцепек — красиво, но излишне, трех минут у окна достаточно. И гуманнее — если поцелуй окажется некачественным, претендент получит ожоги, а не окончательное упокоение. Кварцевая лампа, опять же — тоже вполне подходит и еще менее опасна. Для самых осторожных есть зеркала, вчетверо дольше, зато вообще никакого риска. В легендах это тоже упоминается — так называемый «призыв в свидетели луны». А что есть Луна, как не огромное зеркало?
Что же касается настоящей, единственной, горячей и искренней — все это полная чушь. Известны — и, что важнее, задокументированы — случаи, когда один человек обращал к бессмертию сразу нескольких наших. Иногда и против воли, как с той несчастной семьёй из Лилля. Да и страшилку про Гамельнского Монстра все с детства отлично помнят. Страшилка-страшилкой, но он ведь и на самом деле существовал, тот жуткий маньяк с дудочкой, что перецеловал на ярмарке всех городских детишек, а утром, когда родители крепко спали, увел их всех, обращенных уже, глухими полуденными тропами. Их так потом и не нашли. Вряд ли он успел всех их так уж полюбить, горячо и искренне, за те несколько часов, что играл на той ярмарке, про единственность я уж и вообще не говорю. Нет, тут другое что-то сработало.
Знать бы — что?..
С заклинанием разночтений еще больше — я нашел шесть канонических версий и вдобавок полторы дюжины вариативных, но вполне рабочих. Впрочем, и заклинание, и фиксирующее облучение прямым или отраженным солнечным или искусственным светом — это всего лишь дополнения. Добавочные ингредиенты, ускоряющие и облегчающие процесс, не более.
Основным спусковым механизмом остается поцелуй.
Никто не знает, как и почему он работает. Многие и не верят как раз потому, что легко не верить в то, чего не понимаешь и чего ни разу не видел собственными глазами. Я лишен такой возможности — попробуй не поверь в собственную бабушку! Живое доказательство перед глазами. Вернее, полвека уже как неживое, и оттого еще более надоедливое.
***
– Да, мисс… Я благодарен вам за предоставленную информацию, мисс, и мы обязательно…
Но Сандра слишком хорошо знала этот тон вежливой отмашки, чтобы купиться на произнесенные им слова.
– Нет, мистер Крейн, – сказала она специально отработанным для подобных случаев учительским голосом, старательно улыбаясь и цепко удерживая начальника охраны за рукав пиджака. – Боюсь, что вы как раз не понимаете. Потому что не слушали. Я просила всего лишь пять минут вашего внимания, но вы не дали мне и секунды. Все ваше внимание устремлено вслед мистеру офицеру Лаврову и мистеру Нодье, а на меня вы даже не смотрите. И не слушаете. Сможете повторить мои последние слова, мистер Крейн?
Говард Крейн посмотрел вдоль коридора – уже опустевшего, поскольку оба шедшие по нему мужчины давно свернули на лестницу, – обернулся к Сандре, обреченно вздохнул и… повторил ей все, что она говорила ему последние две минуты. Не дословно, но очень близко к тексту. И даже мерзкий учительский тон финальных фраз скопировать умудрился.
– Извините… – пискнула Сандра, разжимая пальцы и смущенно пряча руки за спину. – Но я и правда думала… то есть хотела… то есть… извините. Но ведь это и правда важно!
– Конечно, важно, мисс Леман. – Говард Крейн снова вздохнул и на этот раз сам взял Сандру под локоть. – И раз уж вы меня все равно задержали, давайте пройдем в холл, там есть удобный диван.
Диван действительно оказался удобным, а начальник охраны заговорил чуть ли не раньше, чем они уселись.
– Думаю, совсем замять это не удастся, вы все равно все узнаете… Даже если не будет предъявлено официальных обвинений, а их, скорее всего, предъявлено не будет, мистер Браун не любит публичности… Да вы бы уже все узнали, если бы оставались в кабинете: мы с комиссаром как раз шли предъявить мистеру Брауну виновного и доказательства, когда вы так решительно вцепились мне в рукав.
– Нодье?! – охнула Сандра, вспомнив, каким растерзанным и несчастным выглядел блондин управляющий: ни дать ни взять мокрая белая мышь рядом с толстым довольным котом.
– Его жена. Стоило отследить по записям перемещения обитателей Вест-Хауса, и это стало очевидным. Просто ей пришлось снова вколоть успокоительного. Впрочем, вина самого Шарля тоже немалая, по крайней мере, в идиотизме и разгильдяйстве: если уж делаешь кодом своего сейфа дату свадьбы – не стоит сообщать об этом новобрачной.
Часы в холле пробили девять.
***
Локация: квадрат 125-21.
Местное время: 21-08.
Нейтрализация часового завершена. Периметр зачищен. Первые четыре пункта списка очередности нейтрализованы успешно.
«Мы не пехота, – говорил Коршун, – мы пленных не берем». Если бы система могла, она бы сейчас улыбалась.
Составить новый список очередности?
Да/Нет? Нет.
Коршун говорил: «Не думай тогда, когда надо прыгать, и не прыгай тогда, когда надо думать». Правда, он так и не объяснил, как различать эти два разных «тогда». Или объяснил, но когда рядом не было Рэнди.
Пришлось угадывать.
С прыжком Рэнди угадал правильно – успел добежать, успел прыгнуть и даже закрепиться успел. И спрыгнуть тоже успел вовремя, до того, как флайер подлетел слишком близко к месту назначения и оказался в пределах видимости охранников. Высота штатная – шли на бреющем, над самыми кронами, «обозников» и с куда больших успешно десантировали, причем не только киборгов.
И с кодами его анализ и расчет оказались верными.
Это удачно получилось, что Викки забыла Винни-Пуха в домике на дереве. Оттуда хороший обзор. И бывшего начальника охраны Рэнди узнал сразу, хотя видел всего один раз. А дальше было просто. «Чертов лентяй! – ругался на бывшего начальника охраны мистер Честер, перекодируя Грега. – За четыре года ни разу не сменил коды защиты! Кибера нового купили, а он все равно старые пароли всобачил!»
Могло не сработать, расчет давал ровно 50% вероятности. Конечно, «лентяй однажды – лентяй всегда», как говорил Коршун, но Лесли Уориша могли не допустить к управлению именно этим киборгом. Или к его настройкам. Могли.
Но – сработало. «Семерка» приняла старые коды Грега как родные, опознав Рэнди в качестве дружественного оборудования. Которому не стоит противодействовать и о котором не обязательно докладывать хозяевам, пока те не спрашивают.
И с Винни-Пухом хорошо получилось. Не уронил его, пока бежал. И пока летели тоже. И использовал правильно – забросил, как кодированный пакет с информацией «я тут». Вернее, нет, не так – как расширенный пакет, не только информационный, но и мотивирующий: «Не бойся, я с тобой». Пять метров двадцать три сантиметра от вентиляционной отдушины до скамейки, на которую положили Викки, внутреннее помещение, поправка на ветер отсутствует, расчет траектории элементарный. Чтобы точно под руку. Ничего сложного. Ну да, бросок из неудобного положения и снаряд нестандартный, но бывало и хуже. Так что с правильным «тогда» для прыжков Рэнди угадал. Коршун был бы доволен.
Теперь, наверное, пришло «тогда» на «думать»…
***
…Нет, не деньги… Немножко шантажа, немножко лести, немножко «по старой дружбе» и «войди в мое положение». Ни о каком похищении, конечно же, речи не шло, он утверждал, что хочет сделать несколько домашних голографий Викки, таблоиды хорошо платят за такие снимки людей, подобных… хм… мистеру Брауну, и за снимки их ближайших родственников тоже. Просто снимки, ничего неприличного, небольшая компенсация за финансовый ущерб и обиду, которые и сама Филлис считала несправедливыми. Да, конечно, поверить в такую чушь могла только… Филлис…
…Нет, что вы, я тут совсем ни при чем, это все комиссар Лавров… Он только выглядит увальнем, а так редкая умница… Он бывший военный, комиссован из-за серьезных ранений, вы не знали? Впрочем, откуда, вы же не местная… Про войну почти не рассказывает, но когда однажды Мак-Рой… вы же видели нашего соседа, да? Так вот, когда он однажды разбуянился в кабаке и размахался кулаками в присутствии комиссара, то и понять ничего не успел, как оказался лежащим на полу, мордой в линолеум и с закрученными назад руками. А комиссар, защелкивая на нем наручники, сказал, ну, знаете, как он обычно это говорит, добродушно так: «Будь у меня хоть одна косточка целая, я бы тебе показал…»
…Так что нет, я не опасаюсь, что он в одиночку не справится с Шарлем. И теперь, когда мы выяснили этот вопрос, может быть, мы вернемся в кабинет мистера Брауна? Вдруг там есть какие-то новости…
***
Локация: квадрат 125-22.
Высота над уровнем пола: 17,32 метра.
Видимость удовлетворительная, инфракрасный режим не требуется. Живые объекты категории «враг» в пределах контролируемой зоны отсутствуют. Живые объекты любой категории – отсутствуют.
Удачность локации для текущих задач: высокая.
Рэнди лежал на потолочной балке цеха первичного отжима. Думал. Цех был полностью автоматизирован и не требовал присутствия людей, а шум работающего внизу оборудования киборг фильтровал.
Пятеро из десяти объектов категории «враг, подлежащий нейтрализации» к данному моменту времени прекратили свою жизнедеятельность. Что повысило вероятность успешного изъятия объекта приоритетной значимости с изначальных четырнадцати процентов до шестидесяти трех. Коршун бы сказал, что это хорошая тенденция, хотя пока еще и на тридцать семь процентов меньше оптимума.
С каждым следующим нейтрализованным незначимым объектом вероятность успешного изъятия объекта значимого возрастала. Проблема заключалась в том, что с каждым нейтрализованным объектом возрастал и риск того, что присутствие Рэнди – или его следствия – будут обнаружены объектами, пока еще не подвергнутыми нейтрализации. И «семерке» будет задан хозяевами конкретный вопрос. А потом и поставлена конкретная задача.
Рэнди не обольщался по поводу собственных шансов справиться с более продвинутой моделью – но и не считал их такими уж эфемерными. Улучшенные ТТХ, конечно, дают «семерке» определенные преимущества, зато этот киборг никогда не служил в ОБОЗе и не учился у Коршуна.
Но это будет… шумно. И может округлиться до сотки вовсе не в нужную сторону. Коршун бы не одобрил.
Можно воспользоваться тем, что пока присутствие Рэнди «семеркой» игнорируется. Киборг послан охранять периметр от вторжения посторонних и предупреждать о приближении незваных гостей. Рэнди он пропустил, Рэнди для него пока еще свой, причем категории «оборудование», о таком не докладывают. Пока не задан прямой вопрос.
Объект приоритетной значимости содержится в административном здании, в раздевалке сотрудников. Охранников двое, один в самой раздевалке, другой в коридоре. Еще двое спят в соседнем помещении. Изъять объект приоритетной значимости несложно, как и устранить объекты категории «враг». Сложно предотвратить оповещение «семерки» одним из объектов последней категории в процессе их нейтрализации. Практически невозможно предотвратить.
Впрочем, вероятность успешного изъятия объекта приоритетной значимости при таком развитии событий остается достаточно высокой. Те самые шестьдесят три процента.
Коршун бы рискнул. Наверное.
Но Коршуна здесь нет. А Викки есть. И ею Рэнди рисковать не готов.
«Семерка» является угрозой наивысшей значимости. Значит, первой надо нейтрализовать именно «семерку», а потом уже приступать к изъятию объекта и нейтрализации остальных менее значимых угроз.
Прямой боевой контакт отпадает: при лобовом столкновении даже имеющая опыт ОБОЗа «шестерка» однозначно получит избыточно существенные повреждения, затрудняющие дальнейшее штатное функционирование. Но у Рэнди ведь есть опыт не только ОБОЗа.
«Это мисс Леман, – сказал отец. – Она научит тебя главному. Тому, что ты должен знать в жизни».
Мисс Леман учила многому. Наверное, главное там тоже было. Но сейчас Рэнди нужно не главное, а то, что поможет справиться с «семеркой». Чужой опыт. Мисс Леман читала книги. Задавала читать самому. Обсуждали. Викки тоже читала. Так интереснее, чем самому. Много новой информации, интересной, полезной. Много чужого опыта. Разного.
Винни-Пух не подходит, там опыт не тот, там все добрые. И никто никого не ликвидирует. Нужны другие, с описанием разных способов прекращения жизнедеятельности. Мисс Леман называла их «староанглийской классикой».
Рэнди стремительно пролистал нужный раздел архива, соотнося описания с окружающими реалиями. Несколько идей показались ему достаточно перспективными, но после более внимательного изучения были с сожалением отброшены как требующие для успешной реализации слишком долгой и тщательной подготовки или дополнительных условий, отсутствующих на данный момент. А вот это, пожалуй, может быть…
Рэнди с сомнением сфокусировал взгляд на работающей внизу соковыжималке, сравнивая ее технические характеристики с только что прочитанными. И пришел к выводу, что расхождения если и имелись, то не в пользу гальванического пресса. Особенно по скорости.
Принято.
Работаем «Палец инженера».
Осталось только заманить «семерку», пока действуют коды.
По киберсвязи тоже можно врать – изначально замена кода не была таким уж тонким расчетом. Более того, она вообще никаким расчетом не была. Просто спонтанный порыв. Годами отработанный рефлекс, стандартная реакция на стандартный раздражитель. Сделали больно – ударь в ответ.
Конечно, ответить ударом на удар напрямую «тупая жестянка» не может. Вернее, может – но лишь один раз, а дальше следует опять же стандартная процедура: в лучшем случае – последний приказ. Тот самый, необратимый. В худшем – приказом только блокируют имплантаты, сковав тебя по рукам и ногам внутренними кандалами. Пока не прибудут ликвидаторы из «DEX-компани» и не заберут на дополнительное тестирование забарахлившее оборудование. И будут долгие часы на стенде, когда о последнем приказе останется только мечтать. Нет уж. Слишком высокая цена за двухсекундное удовольствие. Особенно если можно иначе.
А иначе как раз-таки можно.
Вчера ты оббил о «глючную куклу» все кулаки – а сегодня наступаешь на мину. Не повезло. Бывает. Какой спрос с глючной куклы? Ты сам выбирал, куда ставить ногу. Ты человек, тебе виднее. Прешься в кусты напролом, не обращая внимания на подозрительный шорох? Значит, он для тебя не представляет опасности, ты же высшее существо, ты лучше знаешь. Упс… Все-таки представлял? Какая неприятность. Но при чем тут глючная кукла? Она вообще даже в сторону тех кустов не смотрела.
В этот раз ущерб был не слишком велик, пара синяков и несколько оскорбительных фраз. А потому и к ответке Дэн не стал монтировать ничего фатального – просто поменял код блокировки двери внутреннего бокса биологической лаборатории и выставил таймер. Уже после того, как кипящий от праведного негодования Владимир запер эту дверь новым персональным кодом, намереваясь на правах единственного умного человека среди дураков единолично контролировать доступ последних в биологическое святое святых. Секундное дело.
То, что в этот раз он ответил на удар, нанесенный не ему лично, было отмечено, проанализировано и отнесено к разряду незначимых величин. К тому же – не первый случай. Уже было. Давно. И человек был точно такой же, хотя и совсем другой. Но точно так же защищал и при этом сам нуждался в защите. И точно так же рядом с ним разрасталось в груди живое и теплое. Информация значимая, важная в целом. Но неважная здесь и сейчас. Отложить. Проанализировать позже. И утренний разговор о ненужных вещах тоже важен, запомнить и сохранить для полноценного анализа. Потом.
Сейчас есть дела поважнее.
Потому что как раз сейчас пилот заложил крутой вираж над базой псевдогеологов – и Дэну очень не понравились нововведения, устроенные ее обитателями со времени его последнего визита. Ни растянутый теперь над всей поляной энергетический защитный купол, ни контролирующий периметр боевой робот при полном вооружении. И уж тем более ему не понравился зазвучавший в динамиках механический голос. Вернее даже – не столько сам голос, сколько смысл сообщения:
– Вы вторглись в охраняемую зону. Назовите пароль или немедленно покиньте ее, иначе будете уничтожены! Десять… девять… восемь…
***
– А на нем все равно никто работать не умеет! – пожала плечами Полина. – К тому же он нам не особо и нужен, он больше для культуральщиков.
Кто такие культуральщики, Дэн не знал, но мгновенно проникся к цитометру чем-то вроде корпоративного сочувствия: огромный и наверняка очень сложный прибор тоже был не особо нужен своим владельцам, которые тоже не умели с ним как следует работать. Очень знакомо.
– Зачем же вы тогда его с собой притащили?!
Дэн и сам собирался спросить как раз об этом, только без кучи восклицательных знаков. Но пилот его опередил, поскольку подрезать любил не только на трассах.
– Так не отказываться же от халявы, если его институту выделили? Раз откажешься, два откажешься – потом больше вообще ничего не дадут! Даже нужного. А цитометр… ну мало ли, вдруг когда-нибудь пригодится?
То, что говорила Полина, было абсолютно логичным. Вероятность спрогнозированного ею развития событий не равнялась нулевой, и происходи разговор между Дэном и девушкой наедине – наверное, он бы на этом и завершился. И не запомнился бы, поскольку не содержал ничего критически важного и не был отнесен к категории требующих обязательного сохранения в долгосрочной памяти. Вопрос задан, ответ получен, проблема исчерпана.
Только вот пилот…
Слова Полины были совершенно логичны, однако Теодор реагировал на них так, что сразу становилось понятно: это какая-то неправильная логика, которую люди не считают за собственно логику. Иначе с чего бы пилот ухмылялся, хихикал и закатывал глаза с самым что ни на есть презрительным видом? Да и сама девушка словно бы извинялась – то есть и она, похоже, осознавала всю нелогичность своих вроде бы совершенно логичных утверждений. Еще одно дополнительное подтверждение странности человеческого мышления – если бы Дэн нуждался в таковых подтверждениях.
– Так, может, вам и банка из-под сгущенки пригодится?
Попытка пошутить. Попытка, которая должна была оказаться вполне успешной, алгоритм отработан, заведомо бредовое высказывание, произнесенное условно не к месту, – ну действительно, кому и для чего может понадобиться пустая жестянка?
– У нас в кладовке хранятся среды, которые старше моей мамы. – Полина ловко выхватила пустую банку из дэновских пальцев. Пояснила: – А баночка мне пригодится, я в нее ветку мха посажу, пусть растет! А то уныло как-то без цветов на окнах.
Она смотрела на пустую, поцарапанную и заведомо никому не нужную банку с восторгом и умилением, словно уже видела растущую в ней красоту. И Дэну потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать – на этот раз шутка не получилась.
***
– А по-моему, они вовсе не шутят…
Дэн смотрел, как боевой армейский робот (мирные геологи, да? ха!) медленно разворачивается в их сторону. Для перешедшего в боевой режим киборга все вокруг становится очень медленным, это удобно.
– Не смеши! Я на такой детский розыгрыш не куплюсь! – презрительно фыркнул пилот. – Это какими же психами надо быть, чтобы воткнуть на геологическую базу огневой комплекс?!
Упомянутый огневой комплекс в этот момент как раз начал поднимать стволы обоих плазмометов, выцеливая флайер (мирный гражданский, на минуточку!). Время еще оставалось.
– Поле они на нее воткнули.
– Ну и что? Поле и у нас есть!
– Только ночью. И не по всей поляне.
– Может, у них генератор такой мощ…
А вот теперь время кончилось.
Дэн, не дослушав, хлопнул ладонью по кнопке ремней безопасности, перегнулся через подлокотник (заодно словно бы случайно фиксируя корпусом и руку Теда, чтобы не сунулся под локоть не вовремя) и рванул на себя штурвал, разворачивая флайер боком к земле и уводя его с траектории выстрела. Флайер вильнул. Плазма жахнула слева и справа в опасной близости, юркая машинка волчком крутанулась между сгустками огня, сзади полыхнуло. Завизжала Полина. Дэн позволил ругающемуся пилоту оттолкнуть себя от штурвала и выровнять флайер – судя по спектру плазменных сгустков и начальной их скорости, плазмометы на роботе были смонтированы стандартные противопехотные, малой мощности, таким на перезарядку требуется не менее пятнадцати-двадцати секунд, что дает противнику некоторую свободу маневра между выстрелами.
– Шутят, да? – Одной рукой Дэн вцепился в спинку своего кресла, другой уперся в потолок, а коленом – в приборную панель. Фиксация получилась достаточно устойчивой, что оказалось отнюдь не лишним – Тед гнал флайер прочь от «базы психов» (это было самым мягким его высказыванием в адрес агрессивных соседей) на полной скорости, да еще и на всякий случай закладывал крутые виражи. Сесть обратно и пристегнуться удалось, лишь когда пилот счел расстояние безопасным и снизил скорость.
– И что теперь? – Голос у Полины дрожал.
– Назад. И капитану доложим!
Пилот развернул флайер так, что Дэн мог рассматривать далекую теперь базу псевдогеологов (врагов. После такой встречи сомнений быть не может, однозначно – врагов!), даже не выворачивая головы. Дэн и рассматривал – цепко, прицельно, расчетливо, со спокойным удовлетворением профессионала, чьи выводы в очередной раз подтвердились. Заранее прикидывая, в какой последовательности и каким образом будет ломать защиту периметра. Мир снова обрел стабильность, сделавшись ясным и понятным: это – свои, подлежащие защите, а это – враги, подлежащие уничтожению или хотя бы нейтрализации. Все очень просто.
И так длилось ровно до той самой секунды, когда из динамиков рванулся дрожащий женский голос, такой же перепуганный, как и у Полины полминуты назад:
– Неизвестное судно! Немедленно назовите себя, пожалуйста!!! А то у нас и самонаводящиеся ракеты есть!
***
«На твоем месте, малыш, я бы поспала. Пока есть время».
«Я… подумаю. А откуда ты знаешь, что я… не сплю?»
«Ха! Тоже мне нашел бином Нового Тони! Ты слишком тщательно имитировал спящий режим, чтобы это не показалось подозрительным не только ежику».
«А… при чем тут ежик?»
«При том, что он эмпат, его вообще фиг обманешь. Я, конечно, имею в виду белого древесного красавчика, которого злобный пиратский капитан счел адекватной заменой попугаю, а не земную блохастую колючку. Те вовсе даже и не эмпаты, их любой обмануть мог, если судить по сказкам. Я тоже не эмпат, и меня тоже можно обмануть. Наверное. Но для этого тебе лучше покрасить нитки».
«Какие нитки?»
«Белые, малыш. Которыми пока еще шиты все твои наивные хитрости. М-да… и почему это у меня возникает стойкое ощущение, что меня тут никто не понимает? Прав Владимир: трудно умному человеку среди… м-да. Ну ладно, пусть даже и не совсем человеку и среди не совсем так чтобы идиотов, но все равно трудно! Тебе бы хоть сказочки почитать, что ли… Ну так, чисто для общего развития».
«Владимир не прав».
«Н-да? И в чем именно?»
«Он не умный».
«И почему это ты вдруг так решил?»
«Потому».
«Ох, зайка… я просто таю от твоей лаконичности. Ничего не могу с собой поделать – обожаю немногословных мужчин! Как все-таки жаль, что у тебя нет хотя бы фуражки…»
***
Разбираться в человеческих поступках и их мотивах оказалось куда сложнее, чем просто тупо выполнять приказы. Или – не выполнять. Маша не права. Это важнее, чем сон. Киборг может довольно долго обходиться почти без сна, хотя это и увеличивает количество негативной информации от рецепторов. Но вряд ли сможет продолжать свою жизнедеятельность сорванный киборг, которого вычислили по неверной реакции на то, что кажется людям естественным и нормальным.
Понимание – залог безопасности. Залог выживания.
Не открывая глаз, Дэн перевернулся на левый бок, сунул руку под щеку – почему-то так было удобнее, хотя подушка и мягче. И еще раз прогнал перед внутренним взглядом запись сегодняшнего дня – с самого утра, в ускоренном режиме, чуть замедляя на ключевых непонятках.
За завтраком из людей ХУ-хромосомного типа только доктор ни на кого не злился, но это-то как раз было понятно и совершенно логично для человека с отрицательной максуайтерностью. Капитан злился на себя и был смущен. Считал себя виноватым. Теодор же, напротив, считал капитана правым. И тоже злился на себя. И тоже был смущен и считал себя виноватым. И они оба были в чем-то правы, если разобраться – каждый в силу доступной ему информации.
А вот Владимир виноватым себя не считал. И не был смущен. Совсем. И злился не на себя, в собственной правоте он был как раз твердо уверен и даже гордился ею. И тоже был прав. Может быть, даже более прав, чем остальные. Только вот почему-то его правота казалась неправильной – причем не только людям (с ними-то еще можно было бы списать на обычные человеческие странности), но и самому Дэну. Его поведенческая матрица по-прежнему казалась наиболее выгодной для целей выживания в человеческом социуме. Только вот копировать ее не хотелось.
Быть правым – плохо? Нет, не так, неверная формулировка – не быть правым, а считать себя таковым. Считать себя абсолютно правым и быть стопроцентно уверенным в собственной правоте – плохо? Информации для анализа недостаточно, но Дэну почему-то казалось, что ответ тут должен быть положительным. И это ему не нравилось. И сильнее всего не нравилось ему то обстоятельство, что он был почти уверен в этой самой положительности ответа – а значит, это было плохо. По определению. Замкнутый круг. Где-то наверняка крылась ошибка, но он никак не мог сообразить – где именно.
С геологами тоже было не так чтобы очень. Одно хорошо – жучки удалось расставить во всех стратегических местах. И теперь многое станет ясным. Да что там, уже стало. Ясным – да. А вот понятным – вряд ли. Скорее даже наоборот: чем больше появлялось ответов – тем больше возникало новых вопросов.
Девушка по имени Джилл не врала, когда говорила, что отключит робота. И была искренне испугана. Врала она потом. Впрочем, девушку по имени Джилл можно было не брать в расчет, особи ХХ-хромосомного типа максуайтерами не бывают. Даже если и врут.
Они все врали.
Во время разговора на поляне Дэн старался находиться все время немного в стороне от остальных, так легче держать под контролем периметр. И сразу вошел в режим «охрана объекта приоритетной значимости в зоне высокого риска», он мало чем уступает боевому, но не так заметен со стороны. И, похоже, этим себя слегка выдал – во всяком случае ему очень не понравился взгляд, которым его смерил тот из псевдогеологов, которого он этой ночью окрестил «громилой». Звали громилу Винни. И когда он говорил, что работает пилотом, врал не более чем на тридцать процентов, что на фоне остальных высказываний его сокомандников можно было считать вообще за образец честности.
Винни не врал и тогда, когда говорил про проблемы с восстановлением руки. Вернее, врал, но не так, как обычно. Имел боевой опыт. Наверняка был наемником. Наемников Дэн знал не понаслышке – и знал, какими они бывают. Но при этом чужой пилот точно так же искренне пытался помочь, объясняя более выгодные маневры уклонения от огня противника – словно это не его команда только что пыталась расстрелять мирный флайер, словно это не от их огня Дэну пришлось уворачиваться. Дэн ответил загадочной улыбкой – как поступал всегда, когда терялся и не знал, что сказать. Он вообще больше молчал во время этого странного второго завтрака.
С завтраком тоже все было не слишком понятно. Да, конечно, Дэн уже понимал, что совместные трапезы не всегда означают что-то большее, чем просто совместное восполнение потраченного энергоресурса. То, что Владимир регулярно сидел за обеденным столом вместе со всеми, ничуть не меняло ни его отношения к команде, ни отношения команды к нему. Но одно дело – просто совместные поглощения пищи, и совсем другое – ритуал кормления. А тут имел место быть именно он – потому что псевдогеологи отдали им свою еду. И даже на своих тарелках, куда уж четче! К тому же они врали насчет того, что уже успели позавтракать, – уж что-что, а это Дэн видел отлично.
Макс Уайтер часто обедал с теми, кого считал врагами, – и довольно часто они таковыми и были. И пленников он кормил. И тогда еще безымянную рыжую «шестерку» – тоже. Только вот ему бы и в голову не пришло отдать кому-то из них свою порцию. Даже если он был сыт. А псевдогеологи сытыми не были, их реакция на упоминание рыбных консервов и риса это отчетливо показала.
Собственная реакция тоже удивляла. Например, почему-то было очень неприятно, когда в голосе Теодора, узнавшего о боевом прошлом чужого пилота, зазвучало уважение. Настолько неприятно, что Дэн поймал себя на иррациональном желании громко сказать: «Да врет он все!» – тем более нелогичном, что в этом-то как раз Винни и не врал. Просто очень хотелось сказать хоть что-нибудь, от чего уважение из голоса пилота (своего пилота!) к этому бывшему наемнику и однозначно врагу ушло бы напрочь. Но он опять промолчал, только удивился, что к этому пришлось приложить усилия, и довольно существенные.
Когда Теодор начал расписывать подвиги Станислава Федотовича в борьбе с пиратами (вот и правильно, вот тут уважение в его голосе вполне уместно!), хозяева как-то вдруг резко поскучнели и явно почувствовали себя неуютно. И это оказалось неожиданно приятным. Захотелось добить. Что Дэн и сделал вопросом про геологоразведку. Получилось просто отлично: они начали врать совсем уж нелепо, тут и человек бы поймал на расхождениях, безо всякого детектора. Дэн и притворился, что поймал именно так, без детектора, просто на расхождениях. Чтобы посмотреть, как будут выкручиваться. И они выкручивались – жалко, нелепо, беспомощно. И это тоже было приятно. Что может быть приятнее беспомощного врага? Захотелось усилить и продлить.
Вопрос про распаковку грузовика пришелся очень кстати. Действительно, что может быть невиннее и уместнее вопроса о том, когда же прилетевшие профессионалы, уже вроде бы начавшие свои профессиональные исследования, окончательно распакуют свое профессиональное оборудование?
Дэн не понимал причин, по которым псевдогеологи так тщательно скрывали от его людей живой груз, но подобное непонимание вовсе не мешало воспользоваться в собственных целях их нежеланием раскрывать эту маленькую тайну (совсем маленькую! Всего-то пятьсот живых единиц. Хорошая шутка). Пусть снова выкручиваются, это приятно.
Поправка – не очень приятно. Потому что чужой капитан по имени Роджер защищал свою команду – точно так же, как делал это Станислав Федотович. А еще он смущался. И чувствовал себя виноватым – тоже точно так же. И вот это уже почему-то приятным не было. Совсем.
Когда Теодор начал ругать пиратов, псевдогеологи опять поскучнели. А тощий навигатор по имени Фрэнк (самый опасный, его максуайтерность даже сейчас была близка к критической) испытывал ужас с девяносто девятью процентами искренности. А после высказанного пилотом желания лично выколупать пиратам глаза чайной ложечкой искренность ужаса Фрэнка рванула к сотне.
Понятно, кто они такие. Космические пираты. Отбросы и подонки. Шакалящие по отдаленным трассам и грабящие тех, кто послабее и не способен оказать сопротивления. Точно такие же, как капитан «Черной звезды» и его подручные, только рангом пониже. Враги. Максуайтеры. Сомнений нет и не может быть. По определению.
Сомнения были…
Берендей включил фонарь, который освещал почти весь двор.
— Может быть, отложим до утра? Когда будет светло? — спросил Андрей, и Берендей понял, что он готов сдаться. Стало обидно.
— Завтра у тебя с утра экзамен. И потом, завтра я одно ружье должен буду вернуть.
Берендей провел ногой черту на снегу и отсчитал от нее четырнадцать шагов.
— Это примерно десять метров. Хочешь, рулеткой отмерим?
Андрей покачал головой. Лицо у него было обескураженное — захотелось рассмеяться, но Берендей сохранил невозмутимость.
— Тогда, как говорится, к барьеру! Ты стреляешь первым. Если я останусь жив, отойду вон туда, к забору. И буду стрелять. Все понятно? Есть возражения?
Андрей потоптался около крыльца, сделал несколько шагов в сторону черты на снегу и остановился.
— Я… приношу извинения… — пробормотал он себе под нос.
— Что-то я не чувствую раскаяния, — ответил Берендей и подумал, что это слишком жестоко. — Но я их принимаю. Жаль, конечно, что ты так и не понял, в чем был неправ. Ты же испугался, разве нет?
— Нет! — Андрей вскинул глаза. — Я не испугался. Я не боюсь того, что ты меня убьешь. Я просто не могу стрелять в человека!
— Ерунда, — фыркнул Берендей. — Эта проблема решается легко. Ты мог бы выстрелить мимо. В воздух. Но ты побоялся это сделать. Потому что не знал, стану я стрелять в тебя после этого или нет. Пойдем в дом.
Ему стало скучно. На душе остался неприятный осадок. Он победил, но не получил никакого удовлетворения от победы. Конечно, он бы не стал стрелять в мальчишку, но ему было интересно, сможет ли тот выстрелить. И хватит ли ему самому мужества встретить этот выстрел? Как ночь: один на один.
Отец никогда не кричал на него и уж тем более никогда не поднимал на него руку. Конечно, Берендей рос нормальным, шебутным мальчишкой, ему случалось безобразничать. Но отец всегда умел сделать так, что ему становилось стыдно. И после этого не возникало желания повторить шалость.
Как-то раз он вернулся из школы домой с замечанием в дневнике: «Обидел девочку». Он не боялся показывать дневник отцу. Разве что самую малость. Отец говорил, что не стоит бояться потерять чье-то уважение. Надо бояться потерять уважение к себе.
— Ну, и как ты ее обидел? — спросил отец, мельком заглянув в раскрытый дневник.
— Я ей подножку подставил… — засопел Берендей.
— А она бежала?
— Да.
— Она упала, и ей было больно. Так?
Берендей кивнул. Он и предположить не мог, что ей было больно.
— Подставлять подножки вообще — это низкий поступок, из разряда мелких подлостей. Как правило, совершается людьми слабыми, которые в открытую действовать бояться. А теперь представь себе: ты бежишь, спотыкаешься и падаешь у всех на глазах. Падаешь смешно, и все вокруг смеются. Так было?
— Так.
— Представил себе, что бы ты при этом почувствовал?
— Да.
— Ей было не только больно, но и стыдно. Она, наверное, даже заплакала.
— Нет! Она била меня портфелем по голове!
И тут же вспомнил, что в ее глазах и вправду стояли злые слезы.
— Молодец девочка. Надеюсь, драться с ней ты не стал?
Берендей покачал головой. Он не дрался с девчонками.
— Послушай, — спросил он у Андрея, когда они вернулись в кухню и сели за стол, — неужели тебе нисколько не хотелось испытать себя?
Андрей равнодушно пожал плечами.
— Неужели ты, когда читал книги о поединках, не пытался представить себя на месте дуэлянтов?
— Может, и представлял. Только это были честные дуэли, а не то, что у нас с тобой.
— Да? По-моему, я предложил равные условия.
— Ага! Сам сказал, что белке в глаз с тридцати метров попадаешь. А сам предложил двадцать. Ну, и в чем равенство?
— Так я в белок из мелкашки стреляю, она нарезная. А из двустволки с десяти метров в человека попасть совсем несложно, раза в четыре легче, чем с двадцати. Так что было честно. Я не знал, будешь ли ты в меня стрелять, а ты не знал — буду ли в тебя стрелять я. Тебе было тяжелей только в одном: у тебя был первый выстрел.
— Глупость это какая-то… — пробормотал Андрей.
— Не знаю, — пожал плечами Берендей, — может, и глупость. Но ведь ни у тебя, ни у меня, скорей всего, уже никогда не будет такой возможности.
— Ты что, жалеешь, что не убил меня? — вспылил Андрей. — Мог бы просто оставить меня медведю. Если я тебе так мешаю.
— Да не мешаешь ты мне, — усмехнулся Берендей, — неужели ты еще не понял?
Он поставил чайник и достал засохшие сушки.
— У тебя завтра экзамен?
— Откуда ты знаешь? — не понял Андрей, а потом сообразил и сник. — Да, в одиннадцать.
— Я предлагаю тебе остаться до утра. Если честно, мне бы не очень хотелось сегодня еще раз встречаться с… медведем.
— А он может там до сих пор нас караулить? — Андрей вжал голову в плечи.
— Да запросто.
— Боюсь, тогда мне придется воспользоваться твоим гостеприимством, — пробормотал он, — вот только мама с ума сойдет. От тебя нельзя позвонить?
— Неа.
— Жаль.
— Действительно жаль, — буркнул себе под нос Берендей. — Ты есть не хочешь?
Андрей покачал головой.
— А я бы перекусил, — сказал Берендей и хотел открыть подпол, но тут увидел за окном свет фар: кто-то повернул с дороги к его дому. Он выглянул в окно, но машины не разглядел — дальний свет бил в глаза.
— Кто-то приехал, — сообщил он Андрею и пошел на крыльцо.
Фары погасли: не заезжая во двор, у изгороди остановился огромный джип. Мотор замолчал, и с водительского сиденья тяжело вывалился грузный, неуклюжий человек.
«Ба, да это большой босс», — догадался Берендей. Вот с кем ему по-настоящему тяжело было бы говорить… Во-первых, большой босс почему-то провоцировал Берендея на грубость, а во-вторых, Берендей слишком жалел его, чтобы эти провокации ему не прощать.
Скоробогатов молча подошел к крыльцу и так же молча пожал Берендею руку. Берендей кивнул, приглашая его войти.
Он осунулся и похудел за эти пять дней. Подбородок подтянулся, щеки перестали свисать, а яркие и без того глаза стали глубже и нехорошо блестели, как у одержимого. Он уже не откидывался назад, а, наоборот, ссутулился и поник. Теперь его трудно было бы назвать большим боссом.
Берендей жестом пригласил его за стол, и Скоробогатов не заставил себя упрашивать.
— Я приехал убить медведя, — начал он без предисловий.
Берендей вздохнул. Если бы это было так просто!
— Я вас понимаю, — только и смог сказать он.
— Боюсь, ты плохо меня понимаешь, — махнул рукой Скоробогатов. — Скажи, он вправду оборотень?
— Не знаю… — Берендей замялся.
Но тут некстати вмешался Андрей:
— Да!
— Так, — Скоробогатов слегка распрямил плечи и кивнул Берендею: — ты — молчи, ты все время врешь. Говори, пацан.
Берендей смутился. Вообще-то он очень редко врал.
— Я видел, как он превратился в медведя. Он голосовал на дороге, и я остановился. Он превратился в медведя и скинул мою машину в канаву.
Скоробогатов повернулся к Берендею:
— Ну? И дальше будешь врать?
— Нет, — Берендей вздохнул.
— У меня винтовка, с оптикой. Калибра 7,62. Хватит, как думаешь?
Берендей усмехнулся бы, если б не ощущение предстоящей трагедии:
— Он вчера вышел против шести карабинов этого калибра и двустволки двенадцатого калибра. И убил четверых.
— У меня серебряные пули, — мрачно сообщил Скоробогатов.
Берендей бы рассмеялся, но было не до смеха.
— Ему все равно. Хоть золотые. Поверьте.
— Значит, про то, что оборотня можно серебряной пулей убить, — враки? — Скоробогатов не удивился, не смутился и не расстроился.
— Абсолютные, — Берендей пожал плечами.
— А может, ты опять мне врешь?
— Он умеет превращать его в человека! — опять некстати сунулся Андрей.
— Правда? — Скоробогатов заглянул Берендею в глаза.
— Нет, — ответил Берендей. — Если бы я мог превращать его в человека, я бы не позволил убить столько людей.
— А что ты можешь? — Скоробогатов не повышал голоса. — И кто ты вообще такой, парень, а?
— Я егерь, — тихо ответил Берендей.
— Ты опять мне врешь, — устало констатировал Скоробогатов. — Хорошо хоть не хамишь. Я смотрю, кому-то ты дохамился…
Он слабо улыбнулся.
Берендей смутился и почувствовал, как загорелись щеки.
— Это ему… — он совсем растерялся и не знал, что стоит говорить, а чего — не стоит, — медведю…
— Да? Значит, и впрямь можешь его в человека превращать?
— Нет. Я… У меня есть оберег. Если я встречаю его в человеческом облике, я могу сделать так, что он не обернется… не превратится в медведя. На один час. Но для этого он сам должен превратиться в человека.
— Покажи оберег, — Скоробогатов властно протянул руку.
— Он только для меня, — Берендей покачал головой, — там моя кровь перемешана с его.
— А кто тебе его сделал?
— Сам.
— Опять врешь?
Берендей не хотел конфликтовать, но ему это стало надоедать.
— Послушайте. Я уважаю вас. Я понимаю ваше… отчаянье. Но я буду говорить только то, что считаю нужным. И не стану скрывать того, что может повредить вам. Более того, сообщу все, что может вам помочь. Вы поняли меня?
Скоробогатов усмехнулся:
— Ладно. Я понял. Семен сказал, что ты отличный мужик.
Он легонько хлопнул Берендея по плечу. По правому. Рука у него была тяжелая — Берендей еле сдержался, чтоб не выругаться.
— Извини, — Скоробогатов догадался, — я забыл. Сильно порвал медведь-то?
Берендей покачал головой.
— Так что ты мне посоветуешь?
Берендей задумался и сказал:
— Мне трудно что-то посоветовать. Я уже сообщил Семену, что не охочусь на медведей. Я говорил со старым медвежатником. Он сказал, что этого медведя можно взять только на рогатину. Человек пять-шесть для этого надо, и рогатины надо специально делать, покрепче.
— Да? Может, нас двоих хватит? Не побоишься?
Берендей покачал головой:
— Я не побоюсь. Только это самоубийство. Вес очень большой. Килограмм семьсот.
— А медвежатник твой?
— Михалычу семьдесят шесть лет. Куда ему с рогатиной… Даже не зовите его, а то ведь он пойдет.
— Жаль…
— А меня возьмете? — спросил вдруг Андрей, который ловил каждое слово в разговоре.
Значит, задела его эта история с дуэлью… Смелым решил стать? Берендей смерил Андрея взглядом, так же как и Скоробогатов. И одновременно с ним сказал:
— Нет.
Отец никогда не говорил Берендею «ты еще мал». Сколько бы лет ему ни было. Он всегда позволял ему делать то, что делал сам. А если Берендею было это не по силам, он и сам это понимал, без обидных пояснений. Но сейчас очень хотелось сказать Андрею: «Ты еще мал».
— Только если твои родители мне расписку напишут, что не возражают, — ухмыльнулся Скоробогатов.
— Я совершеннолетний! — возмутился Андрей.
— И давно? — спросил Берендей.
— Какая разница. С восемнадцати лет в армию берут.
— Ну так лучше бы ты сходил в армию. Пользы было бы больше, — едко сказал Скоробогатов.
Берендею стало жаль парня.
— Не обижайся. Медведь вчера убил четверых вооруженных людей из семи, а пятого тяжело ранил. Здоровых парней из службы охраны, которые отлично стреляют. И если идти на него с рогатиной, потери могут быть еще больше. Если ты испугаешься или растеряешься, от этого не только твоя жизнь будет зависеть, понимаешь?
— Я не испугаюсь.
— Нет, Андрей. Это не игрушки. Тут нужна сила, физическая сила. И очень крепкие нервы.
— Ага! Значит, у тебя и сила, и нервы, а я еще сопляк?
Скоробогатов разрешил их спор грубо и быстро:
— Да, ты еще сопляк. И не о чем говорить.
Берендей глянул на него то ли с осуждением, то ли с благодарностью. Может быть, этот сопляк впервые в жизни решил вести себя по-мужски…
— Ну так что, пойдешь со мной? — снова спросил Скоробогатов Берендея.
Берендей пожал плечами.
— Я пойду. Это мой участок. Это входит в мои профессиональные обязанности — отстрел вредных хищников. Только бесполезно это. Нам его не взять. Я держал его на рогатине, я знаю, что говорю.
— Семен тоже пойдет.
— Он сегодня сказал, что не пойдет ни за что.
— Да мало ли что он сказал, — отмахнулся Скоробогатов, — ты его не слушай, он пойдет.
— Есть еще одна вещь… — Берендей помялся, но решил сказать. — Дело в том, что я не могу его убить.
— Это почему еще? — удивился Скоробогатов.
— Он… заговорен. От меня.
— Так, — протянул Скоробогатов, — значит, медведь-оборотень. Это раз. Оберег — это два. Ну, и три — он от тебя заговорен. Не слишком ли много на одну историю? Кто ты такой, парень, а? Быстро говори!
Скоробогатов нагнулся к самому его лицу и выдохнул последние слова. Для зверя это — приглашение к драке. Как у людей — бросить перчатку, так у медведей — дохнуть в морду сопернику. Медведь сначала отстраняется, а потом кидается в атаку. Или уходит. Скоробогатов и сам был похож на медведя. Но Берендей сдержался, даже отстраняться не стал:
— Я же сказал, что буду говорить только то, что считаю нужным.
— Ты что, не понял, с кем имеешь дело? — Скоробогатов все равно почувствовал волну враждебности, исходящую от Берендея. Как зверь.
— Мне наплевать, — ответил Берендей, не в силах погасить свою злость.
Скоробогатов сгреб его порванное плечо огромной рукой и зажал как в тиски.
— Ну? Кто ты такой на самом деле? Что ты еще про него знаешь? Может, ты такой же, как он?
Было больно. Берендей почувствовал, как кровь отливает от лица. И что это он имеет в виду, говоря «ты такой же, как он»? Неужели и это он чует, как зверь?
— Вы ничего не добьетесь, — тихо ответил он. — Или я буду помогать вам, или я буду действовать без вас. А вы — без меня.
— Да? А я могу быть уверен, что ты действуешь не против меня? Ты появился там в Новый год в то самое время, когда мой сын был убит. Или это совпадение?
— Это не совпадение. Медведь преследовал меня, но я ушел. И он нашел новую жертву.
— Как это ты ушел от медведя, а?
— А вот так. Взял и ушел. Я быстро бегаю по снегу, а медведь так быстро бежать не может.
Скоробогатов сжимал руку все сильней. Неужели и это придется ему простить? Он смотрел в глаза не мигая, и пока Берендей удерживал этот взгляд.
— Человек не может убежать от медведя. Кто ты такой?
— Я не действую против вас, — рыкнул Берендей. — Не злите меня, иначе вам и вправду придется без меня обойтись.
Скоробогатов оттолкнул его к буфету, вскочил с места и заходил по кухне, как по клетке. Берендей удержал равновесие и не упал. Глянул на плечо: на чистом свитере снова расплывалось красное пятно. Скоробогатов прошел из угла в угол раза четыре, а потом остановился, словно одумался.
— Извини, — бросил он без особого раскаянья.
— Вы испортили мне третий свитер, — фыркнул Берендей. — Если швы опять разошлись, мне влетит от хирурга. Думайте, что делаете.
— Ну ладно, извини, сказал же! — Скоробогатов сел. — Хочешь, пришлю тебе другого хирурга? И свитеров десяток?
— Нет, спасибо. Достаточно того, что вы этого не повторите.
— Да не повторю, не повторю. Не хотел я. Нашло на меня.
Берендей подумал, что было бы, если бы на него самого «нашло». А Скоробогатов и вправду похож на берендея. На невоспитанного берендея. И ведет себя, как зверь, и в нем зверя чует. Может, дед его был берендеем? Или прадед?
— Ну не злись, а? — Скоробогатов заглянул ему в глаза чуть ли не снизу вверх.
Берендей усмехнулся:
— Идите к черту. Я не злюсь.
— Слушай, а как он выглядит, когда человек? Вдруг встречу и не узнаю гада? Или он кем хочешь обернуться может?
— Нет. Кем хочешь не может. Ну, здоровый мужик. Повыше меня. В плечах пошире раза в полтора. Весит килограммов девяносто пять, если не больше. На хоккеиста похож, только клюшки не хватает. Одет в ватник и ватные штаны серого цвета. Сапоги дорогие, охотничьи. Волосы русые, обычные. Борода нечесаная. Глаза, похоже, карие. Ну, и рожа разбита, как у меня.
— Что, правда, что ли, с ним дрался? — не поверил Скоробогатов.
Берендей пожал плечами.
— Он же, говоришь, в тяжелом весе? И руки у него длинней…
— А мы не боксом занимались. Мы подрались просто.
— Да? — Скоробогатов призадумался. Видимо, хотел понять разницу между боксом и дракой. — И кто кого?
— Да никто. Не могу я его убить. Вот вы можете убить человека?
Скоробогатов хмыкнул:
— Да как два пальца… А этого так и зубами порву.
— А я — нет. И Михалыч не смог.
Скоробогатов снова вскочил и заходил по кухне, а потом повернул к Берендею искаженное злостью лицо:
— Так это он у вас в руках был, и вы его отпустили? Так я понимаю?
— Не кричите, — охладил его Берендей.
— Да? А может, ты мне и про серебряные пули соврал? А? Может, ты не хочешь, чтобы этого медведя убили, а?
Берендей уставал от таких людей. Он вздохнул и поднял глаза:
— А вы мне утюг на живот положите и спросите еще раз. Может, я отвечу то, что вы хотите услышать.
— Ты мне не хами, — Скоробогатов оперся обеими руками на стол и набычился.
— А вы — мне, — ответил Берендей. Ну как с ним разговаривать?
— А вот я сейчас пойду и проверю, соврал ты мне или нет! — рявкнул Скоробогатов и направился к двери.
— Вы сумасшедший? — как можно спокойней спросил Берендей. Но это большого босса не остановило. Он вышел в сени, с грохотом захлопнув дверь. Берендей нагнал его только на ступеньках крыльца.
— Послушайте, — Берендей положил руку ему на плечо, — послушайте меня…
Но Скоробогатов не остановился и потопал к джипу своей утиной походкой.
— Остановитесь, — устало попросил Берендей.
— Ты мне не помешаешь его убить, — Скоробогатов на секунду оглянулся. Похоже, он вполне поверил в то, что только что сам себе придумал.
Он залез в джип и завел мотор. Но, подумав, опустил стекло и выглянул:
— Где ты его видел в последний раз?
— Примерно два с половиной километра отсюда по дороге.
— Надеюсь, ты не соврал, — Скоробогатов поднял стекло.
Большой босс был одет в куртку из лайки, спортивные брюки и ботинки на тонкой подошве. Очень удобная одежда, чтобы ездить в машине за город.
— Вы с ума сошли! — крикнул Берендей, надеясь перекричать взревевший мотор.
Но Скоробогатов уже начал разворачивать машину. Берендей бегом вернулся в дом.
— Так, Андрюха, — начал он с порога, натягивая сапоги, — сиди здесь. До моего прихода. Или до утра. Нет, лучше не здесь. В библиотеке. Туда он не сможет попасть. Почитай чего-нибудь там. И запрись изнутри, хорошо?
Он накинул ватник.
— Я с тобой, — Андрей вскочил.
Берендей застонал и хлопнул ладонью по коленке:
— Вот только тебя мне и не хватало. Для полного счастья.
— Я все равно пойду с тобой, хочешь ты этого или нет! — глаза парня сверкнули.
Берендей покачал головой и скрипнул зубами.
— Черт с тобой. Одевайся. Пока я сарай открываю.
— Зачем? Поехали на моей машине!
Эта идея показалась Берендею неплохой. Впрочем, на мотоцикле он чувствовал себя уверенней.
— А если я ее разобью? — спросил он.
— Да и хрен с ней! — удивился Андрей.
Конечно, папа с мамой еще купят, чего жалеть…
Андрей оделся быстро и, пока Берендей запирал дом и кидал на заднее сиденье лыжи и ружья, включил мотор «ситроена». Но пересел на пассажирское место.
— Сперва на кордон заедем, — Берендей выехал из двора, — там Семен мне визитку оставил, надо его вызывать. Если он успеет этого ненормального догнать раньше, чем медведь.
Он ударил по газам и почувствовал, как машину повело.
— Черт, скользко-то как…
— А где ты так ездить научился? У тебя же нет машины? — спросил Андрей.
— Я в армии два года МАЗ водил. Я тебе скажу, это поинтересней, чем на легковушке ездить.
Берендей затормозил перед охотничьим домиком и развернулся:
— Я сейчас, жди здесь.
Семен не соврал: его визитка лежала на столе в общей комнате — черная с серебряным тиснением, из пластика. Берендей сгреб ее в кулак и выбежал во двор, но вовремя вспомнил, что надо бы прихватить теплой одежды: в охотничьем домике всегда валялись старые куртки и ватники. Нахватав целый ворох зимних вещей, Берендей вернулся к машине и сказал, усаживаясь на водительское место:
— Ну, теперь поехали догонять этого придурка.
Он не глушил мотора, поэтому сразу рванул с места. Отец не одобрял его пристрастия к быстрой езде, да Берендей и сам понимал, что так ездить нельзя. Но все равно любил скорость, особенно на мотоцикле, когда от ветра перехватывает дыхание и надо крепче сжимать руль, чтобы не стащило назад.
— С тобой ездить, как на американских горках! — охнул Андрей и внезапно сменил тему: — Слушай, этот Скоробогатов — он же сволочь! Зачем ты за ним поехал? Пусть бы попробовал сам убить своего медведя!
— Это не его медведь, а мой, — усмехнулся Берендей. — Во-первых. А во-вторых, про медведя нельзя говорить «убить». Примета нехорошая.
— Он ведь не оценит, даже благодарности не почувствует, если ты его сейчас из лесу вытащишь.
— Знаешь, — Берендей на секунду задумался, — человеческая жизнь дороже благодарности. И спасать ее надо иногда вопреки воле того, кого спасаешь. Даже если он и вправду хочет умереть.
Машина начала вихлять, и Берендей на несколько секунд потерял управление. Была бы она заднеприводной, ему бы не удалось ее удержать.
— Ты считаешь, человек не вправе распоряжаться своей жизнью? — спросил Андрей, ничего не заметив.
— Нет. Не вправе. Ни своей, ни чужой. Может быть, я неправ.
– За это тоже надо выпить!!!
Плешивого любителя выпить звали Эзрой. После пятого или шестого подобного вопля Клавий перестал вздрагивать и хвататься за оружие, а Конан – понимать, за что они пьют теперь. Впрочем, говорливого Эзру это не останавливало. Как и мерзкий вкус отвратительной кислятины, которую в его любимой таверне имели наглость выдавать за вино. Конан пригубил, сморщился. Хорошо ещё, что водой разбавляют немилосердно, а то бы вообще пить невозможно было.
Таверна ему не понравилась. Мало того, что вино мерзкое, а девка-подавальщица грязна и уродлива, так ещё и расположено неудачно – на рыночной площади, напротив позорной колоды. И в тот момент, когда Конан с новообретённым другом собрался выпить, на этой колоде городской стражник деловито рубил руку попавшемуся базарному вору. Вор верещал и вырывался, плюясь и швыряясь проклятиями во все стороны. Его вполне можно понять – правой руки у него уже не было, он прижимал к плечу обмотанную тряпьем культю, всё норовя ударить стражника локтем. Стражник упорствовал, но всё никак не мог придавить ногой левую ладонь попавшегося вторично к колоде поудобнее, чтобы было проще ударить коротким топориком. Наконец ему это удалось. Вжикнула бронза, хрустнула кость, вор завыл, а Конан поморщился. Действительно – крайне неудачно была расположена та таверна.
Впрочем, они давно уже пили не в ней.
– Брат! Ты мне теперь брат! – Эзра с пьяной сентиментальностью брякнул свою кружку о кружку Конана, заливая вином стол надвратной караулки, и от избытка чувств ударил по плечу сидящего рядом стражника. Стражник не реагировал – он спал, запрокинув набок кудлатую голову и открыв рот.
Идею проведать сменщиков и отнести им «немножко вина», чтобы тоже порадовались, высказал Эзра. Правда, Конану пришлось пару поворотов клепсидры изрядно попотеть, и влить в Эзрино тщедушное тельце немало этой мерзкой здешней кислятины, прежде чем подобная идея дошла до его сознания. Да и то дело чуть было не сорвалось, когда в самый ответственный момент оказалось, что Эзра уже истратил все свои наличные и готов бежать домой, потому что дома у него деньги есть, а для друзей ему ничего не жалко.
Попытку бежать киммериец пресёк в зародыше, вывалив на стол собственный кошель и заявив, что теперь его очередь угощать. Перемену ролей Эзра воспринял с той же радостью, с каковой он воспринимал, похоже, любое событие. Просиял, прослезился от умиления, сказал, что за это надо выпить, и поволок всех в караулку. Там их поначалу встретили довольно настороженно, но вино и живописные рассказы Эзры сделали своё дело. А тут ещё сотник заглянул, скривился было при виде кувшина на столе, но углядел Конана и расплылся в понимающей улыбочке:
– Обживаетесь? Эт хорошо! Вы с ребятами потолкуйте, они худого не посоветуют.
И ушёл почти радостный, уже однозначно определив грозных пришельцев в графу «прибыль». Караульные – не глупцы, сколько бы ни выпили – истинного размера положенной стражникам платы не скажут. А, значит, на луну, а то и две плату эту можно будет уполовинить, да умножить на три. Приятная мысль.
Десятник не был бы столь уверен в благоразумном молчании караульщиков, если бы заглянул под стол и обнаружил, что, вдобавок к стоящему наверху кувшину, там обретаются ещё более дюжины его братьев-близнецов. Но с какой стати десятнику под стол заглядывать? Невместно ему. Вот и ушёл, довольный…
Конан поднял кружку к губам, глотнул, незаметно оглядывая караулку. Пятеро стражников мало отличались по состоянию от своего самого юного собрата. Разве что тем, что двое из них пока ещё не спали, пытаясь с пьяной дотошностью выяснить какие-то нанесённые друг другу позапрошлозимние обиды. Да лез периодически с жаркими объятиями Эзра, повысивший Конана из просто «лучшего друга» до «брата». Эзре, похоже, всё было нипочем, хотя и пил он не менее прочих.
Что ж, более удобного момента может и не представиться…
– Пойду, проветрюсь, – медленно выговорил Конан в пространство и встал с нарочитой пьяной тяжеловесностью. Пошёл к двери, пошатываясь и прихватив со стола кружку. Вставшему было следом Клавию сделал незаметную отмашку-запрет – сиди, мол, за обстановкой наблюдай. Действительно, выйди они на улицу вдвоём, Эзра может и следом потащиться. И даже не из подозрительности, а просто так, потому что общаться в караулке станет не с кем.
Догорающий на стене факел чадил, слегка раздвигая ночной мрак. Лестница была высокой и крутой, Конан спускался шумно и неторопливо. Но кружку держал ровно.
– Вышел вот, – с пьяной сосредоточенностью доложил стоящему внизу стражнику. – Проветриться.
Вообще-то стражникам здесь полагалось стоять по двое – в связи с осадой. Но вторым был тот, самый молоденький. Его развезло после первой же кружки, и он просто не смог вернуться на пост. Да и пост этот не зря считался синекурой. Что тут могло случиться – при закрытых-то воротах? Это тебе не всю ночь на вышке угловой торчать и в темень непроглядную до одури всматриваться, глаза напрягая.
Солдат, давно уже с завистью прислушивающийся к доносящимся из надвратной караулки звукам ночной пирушки, с тоской посмотрел на кружку. Сглотнул густую слюну. Конан неторопливо поднёс кружку ко рту и сделал шумный глоток. Хекнул, зажмуриваясь и выражая лицом несказанное удовольствие. Лица стражника по причине зажмуренных глаз он не видел. Но отчётливо слышал, как тот снова страдальчески сглотнул.
Конан глотнул ещё раз. Отставил пустую кружку на ступеньку. Стражник вздохнул и переступил с ноги на ногу, проводив кружку тоскливым взглядом.
– Ты, эта… – Конан сделал рукой великодушный жест, тяжело оседая на ступеньки рядом с кружкой. – Иди. А то они там… всё выпьют! А я тут… вместо тебя пока… ик… покараулю.
Стражник не стал заставлять себя упрашивать – дунул по лестнице вверх так, что только пятки засверкали. Конан подождал, пока грохот деревянных сандалий по деревянным же ступенькам сменится грохотом двери, отрезавшим шум пьяного веселья, и встал.
Он больше не притворялся пьяным и двигался стремительнее и бесшумнее снежного барса. Дополнительные брусья подались легко – на все три не больше десяти ударов сердца. Главное было – положить их на мостовую аккуратно, не брякнув о камни. Но вот главный брус, тот самый, из цельного ствола железного дерева…
Вообще-то считалось, что троим стражникам это не под силу. Эзра хвастался, что в Сабатее даже вроде состязания такие проводили – кто и на сколько пальцев сумеет приподнять хотя бы один конец бруса. Несколько пальцев Конана не устраивало – крючья, на которых брус лежал, были не менее двух ладоней. Хорошо ещё, что высота вполне удобная, как раз на уровне плеч. Конан упёрся поудобнее руками в отполированный сотнями ладоней ствол и напрягся…
***
Ворота не скрипнули.
Почему-то киммериец был уверен – обязательно скрипнут, и в ночной тишине скрип этот переполошит полгорода. И потому приоткрыть осмелился лишь на ширину собственного тела – только-только, чтобы протиснуться. Замер, осматриваясь и соображая – а что делать дальше?
Закарис расположился грамотно, в двух полётах стрелы, костры его лагеря прерывистой цепочкой охватывали город с вечерне-полуночной стороны. Все огни практически одинаковы. И сразу определить, где находится сам король Асгалуна и Квентий с «Чёрными драконами», Конан не мог. Бросаться же к первому попавшемуся костру – затея не слишком умная. С перепугу могут и подстрелить, не разобравшись, возникнет шум, суматоха, стражники в городе заметят. А то ещё и с проверкой пойдут, и на тебе, такой сюрприз – перепившаяся вусмерть караульня и открытые настежь ворота. А это нам уж и совсем ни к чему.
Пронзительный крик Ночного Охотника разорвал тишину. Придушенный писк мыши словно послужил ответом. И опять – ни звука.
Странно.
Ночной Охотник – птица далеких полуночных краёв. Что ей делать в такой жаркой полуденной стране? Да и не на мышей она обычно охотится, а на что-нибудь покрупнее. Мышь ей – на один клевок, даже червячка не заморить…
Чёрные тени возникли вокруг неожиданно. Обступили плотным кольцом, словно угрожая, а за ними смутно угадывались другие, и ещё. Казалось, сама ночная степь рожает эти затянутые в мрак фигуры. И не будет им ни конца и не края, как и самой степи.
– Доброй ночи, мой король!
Конан не вздрогнул, услышав знакомый голос. Как и раньше, при виде чёрных фигур, не стал выхватывать меч. Даже рукой к нему не потянулся. Крик полуночной птицы заранее всё объяснил.
– И тебе доброй ночи, Квентий. Давно ждёте?
– С самого заката. Мы бы и раньше могли, да рассудили, что вряд ли ты откроешь ворота при ясном свете. Скорее уж ночью, поближе к утру, когда все устанут.
Конан посторонился, наблюдая, как беззвучно и стремительно сквозь расширенную щель в город втекает чёрная река. Слишком их много.
– А в лагере – кто остался?
– Двое при лошадях и палатках, да по одному человеку на каждые три костра, огонь поддерживать.
Конан присвистнул. Чёрная смертоносная река продолжала течь мимо совершенно беззвучно. Лишь изредка доносилось лёгкое звяканье не слишком хорошо обмотанного тряпками оружия.
– А если бы я не смог открыть ворота?
Квентий хохотнул:
– Ты – и не смог бы?! Не смеши!
***
Дворец взяли так же быстро, как ранее – дом Нийнгааль. И почти так же бескровно. Только тут к расположившемуся в тронном кресле Конану приволокли полураздетым и до смерти перепуганным не домашнего управителя, а самого Зерала, короля славного города Сабатея.
– Мне не нужен город, – сказал Конан скучным голосом, глядя в сторону. – Настолько не нужен, что я могу приказать своим воинам – и они камня на камне от него не оставят. А могу приказать – и они уйдут, ничего не тронув. Мне другое нужно. И это другое я получу – с твоей помощью или без неё. Что ты выбираешь?
Толстый и дебелый, Зерал только дрожал оплывающей на солнце снежной кучей, не способный не только ответить, но и понять. Но среди согнанных в углу зала слуг и придворных возникло короткое замешательство, и в первый ряд протиснулся молодой человек. Он придвинулся почти вплотную к оцепившим угол стражникам и крикнул ломающимся голосом:
– Так что же тогда нужно королю-захватчику от мирных жителей Сабатеи? Золота? Рабов?
Его глаза яростно сверкали, перекошенное ненавистью лицо было невыносимо юным, и всё же… Конан пригляделся. Ну да, так и есть. Всё же в лице этом проглядывали наследственные черты.
– Племянник короля, зовут Эрезархом, – доложил подошедший Хьям. – Имеет немалый вес в купеческой гильдии. Фактически – её глава, Зерал давно уже только числится руководителем и королем.
– Прекрасно. Подойди сюда. Я буду с тобой говорить, – Конан встал и сделал знак, чтобы молодого человека пропустили.
Тот подошёл, кидая на Конана и его бойцов гневные взгляды. Но, прежде, чем вступить в разговор, помог своему престарелому дяде добраться до скамейки и сесть. Глядел при этом на короля Аквилонии с явным вызовом, словно ждал, что ему вот-вот помешают.
Конан мешать не стал. И гневный вызов на юном лице постепенно сменился угрюмой настороженностью.
– Так чего же ты хочешь от Сабатеи? – повторил юноша свой вопрос, но уже куда тише.
– Солдат, – Ответил Конан. – Но это – потом. А пока… Одна ваша жрица совершила ошибку, украв мою… не важно. Важно, что – мою. Я не думаю, что вся Сабатея должна пострадать из-за поступка одной глупой девки. Выдайте мне воровку вместе с тем, что она украла – и можете спать спокойно. Или у вас принято покрывать воров, и все купцы поклоняются Белу?
Он сознательно нанёс одно из самых страшных для торговца оскорблений. Белу мало кто поклоняется на самом деле, слишком сложно это, хотя воры и призывают его в момент опасности, принося богатые жертвы после каждого удачного дельца. Но поклонниками Бела они не являются – иначе зачем им срезать кошельки, ведь настоящие адепты хитроумного и ловкорукого имеют право жить воровством – и только воровством. Они не могут тратить деньги на покупку чего-либо – только красть. Любая покупка для них смертный грех. И чтобы очиститься от такого греха, они должны украсть ценностей на сумму, в десять раз превышающую потраченное на греховную покупку, и всё украденное тут же пожертвовать Белу. Понятно, что для честного (или даже не совсем честного!) купца нет более страшного врага, чем истинный поклонник ловкорукого. И более страшного оскорбления. Вот и Эрезарх даже покраснел, выпрямляясь, и словно бы выше ростом стал:
– Сабатея – город торговцев, а не воров! Клянусь немедленно выдать вам негодяйку, если только это будет в моей власти! Клянусь также возместить стоимость покражи из собственных средств.
– Это лишнее. Украденное бесценно. Оно просто должно быть возвращено. Ясно?
– Хорошо. Как зовут эту подлую женщину? Где она живет? Я немедленно пошлю туда солдат…
– Это тоже лишнее. Её зовут Нийнгааль, её дом мы обыскали ещё вчера – там никого нет.
Молодой человек нахмурился, размышляя. Он уже почти нравился Конану, и тот не стал торопить события, ожидая, когда же молодой купец сам додумается.
– Какому храму принадлежит воровка? Я вызову старшего жреца, он в ответе за своих подопечных, вот пусть и…
– Она служит Золотому Павлину Сабатеи, – произнёс Конан по-прежнему скучным голосом. И огляделся, наслаждаясь произведенным эффектом.
Повисшая тишина была мёртвой. Похоже, все даже дышать забыли на три-четыре удара сердца. Потом в толпе придворных и слуг заохали и запричитали. Номинальный король Сабатеи Зерал в ужасе растёкся по скамейке пухлой лужей. Показалось даже, что факелы стали гореть словно бы через силу, темнея с каждым мигом.
– Хорошо, – выдавил побледневший Эрезарх и упрямо мотнул головой. – Я не отказываюсь от своих слов. Я выдам вам воровку. Но, Иштар милосердная, что же такого она у вас украла, что вы решились…
– Дочь, – просто сказал Конан. Эрезарх охнул, бледнея ещё больше. Закусил губу. Нахмурился.
–Тогда не будем терять времени.
***
– Мы много зим пытаемся уничтожить это позорное пятно на лике нашего города – и всё впустую. А эти мерзкие жрецы! Их никто не знает в лицо. Невозможно вытравить всех, обязательно кто-то уцелеет. И воспитает последователей. И всё сначала. Люди пропадают чуть ли не среди бела дня, порядочные купцы боятся приезжать, о городе распространяются ужасные слухи… Я ходил с караваном. Стоит только сказать, что ты из Сабатеи, как все начинают коситься. Позорище. А наши недоумки…Стыдно сказать – молодёжь в этих жрецов играет! Втыкает павлиньи перья в причёски, или просто в руках носит, вместо веера, намекая. Павлиньи перья – это ведь единственный знак, по которому можно найти жреца! У него всегда должно быть при себе павлинье перо, настоящее или изображение – на одежде, в волосах, на кольце или просто нарисованное на теле. Всегда! И в доме – тоже. Хотя бы одно. Это из-за обряда… точно никто не знает, но говорят, что во время обряда принятия Золотым Павлином нового жреца птица вручает ему своё перо. Или его символ. Никто точно не знает, как этот символ выглядит, но изображение павлиньего пера у нас вы можете увидеть повсюду, – Эрезарх горько усмехнулся и пожал плечами. – Не понимаю, почему людей так тянет ко всякой мерзости? Но, как бы то ни было, во всех домах выловленных жрецов павлиньих перьев было очень много. И настоящих, и изображений. Ищите такие дома – и вы найдёте жреца. А, найдя жреца, вы найдёте и жертвенник. Вернее – один из жертвенников. Последние пятнадцать зим они не строят храмов – просто роют подвалы. Это вам ещё одна примета – хорошо оборудованный подвал под домом. Ритуал может проводиться в любом из них. Ищите обилие павлиньих перьев и хорошо оборудованный подвал с толстой дверью на замке.