Быть алюбимым в этом сезоне выпало Толлу Берну.
Некрасиво, конечно, получилось… И по хорошему ежели – то переголосовать бы следовало, когда обнаружилось, нежто не люди мы… Да только кому охота всю эту нервотрепку с жеребьевкой по-новой-то проходить?
И помидорчики, опять же…
Ну и глупость таки, однако, выкинул этот Толл, если трезво рассудить! Расскажи кому – не поверят. Вернее – выкинуло, ведь Берн из этих, из потомственных бетанских гермафродитов, чтоб им, заразам, три дня икалось. Хотя сам Берн – ничего так, правильный мужик, придраться не к чему. Вернее, не мужик. Ну да. А теперь – так даже еще и более… не мужик, в смысле.
Да еще и алюбимое.
Эх, правильно батюшко-председатель Амвросий говорит, грехи наши тяжкие…
А что делать прикажете?
Самому мне, что ли, грудью на амбразуру? Фигушки! Десять лет назад честно оттрубил от звонка до звонка, когда напасть эта выпала, ни денечка не зажилил, как некоторые. На огородик и смотреть-то жалко делалось, слезы, а не урожай, да оно и понятно – какой огород, ежели печать поперек кармы? Ничего, выдюжил. Правда, тогда еще в киоске рекламном подрабатывал, карточки с новыми вариантами круговых порук распространял, всё полегче было. Да и соседи помогли, грех жаловаться…
Но всё равно пояс пришлось затянуть. Да и вообще – мало приятного.
И повторить, по своей воле тем более – благодарю покорно. Другие пусть, которые ни разу ещё. А я свой долг выполнил. Я, между прочим, ещё пять лет на жеребьёвку мог бы не ходить, однако же хожу вместе со всеми. Пример подаю, так сказать. А ведь может и повторно выпасть, батюшко-председатель говорил, бывали случаи…
– Всего хорошего. И спасибо за рыбу.
Вздрагиваю от неожиданности. Совсем старый стал, замечтался, а про контролёров-то и забыл. Хотя как же, забудешь о них.
Голос намекающий.
Намяукивающий даже, если быть более точным, с этаким горловым и самую малость угрожающим подвыванием. Приходится открывать подорожник и расплачиваться, всё равно другого выхода нет – с тех пор, как припланетные ваутрички отдали на выкуп этим хвостатым вымогателям, зайцы в них как-то очень быстро перевелись. И пусть даже всё это просто досужие сплетни, и с высаженными на Голабае безбилетниками ничего страшного не происходит, но проверять почему-то не хочется.
Проще приобрести подорожник.
Профессионально вежливая улыбка на раскормленной морде затянутого в синюю униформу кота-переростка приварена намертво, но в его арсенале масса других способов выразить недовольство. Подорожник – штука экономная, не позволит взять больше положенного, что контролеру нож острый, а при нашей нищенской пенсии немаловажно. В результате на каждые четыре поездочки аккурат одна бесплатная набегает, за сезон ого-го какая выгода получается, а то с этими отдельными билет-пакетами сплошное разорение, не наездишься. А огородик – его бросать нельзя, он постоянного пригляду требует.
Конечно, за всё в нашем мире приходится платить. Стараюсь не морщиться – в отместку гмокотяра компостирует руку чересчур резко, до крови. Но я был готов к чему-то подобному, и потому не отдёргиваю кисть. А если бы дёрнулся – получил бы вдобавок к четырём точечным отметинам ещё и четыре глубокие и плохо заживающие царапины, знаю я этих тварей. Улыбаюсь в разочарованно сузившиеся ярко-жёлтые глаза. Добавляю доброжелательно:
– И вам не хворать.
Удобная штука, подорожник.
Сам маленький, не больше старинного наладонника, и не тяжёлый, грамм двести. А рыбы вмещает до центнера. А всё потому, что внутри крохотный ваугенератор стоит, такой же, как и на ваутричках, только намного меньше. Ну а то, что внутри подорожника ужатая в труху рыба ещё и замораживается до почти абсолютного нуля, окончательно теряя вкус и заставляя хвостатых вымогателей лапы морозить – это маленький приятный бонус.
– — Расплодились, вёдер не напасёсси! – бухтит пристроившаяся на скамейке у окна вполне ещё крепенькая тётка раннепенсионного возраста. Но бухтит негромко, чтобы удаляющиеся контролеры не услышали. – И дожди сплошняком, не лето, а черте-че! Наверняка опять эти умники намудрили чего, а нам расхлебывай! Головастики, одно слово, им дождь самая радость, а люди мучайся!
Тётка явно ожидает от меня поддержки, но я молчу, и она обиженно затихает – больше слушателей в полупустом вагоне ваутрички нет, я специально поехал сегодня и рано утром, без давки чтобы, народ ближе к вечеру ломанётся или вообще завтра. Потому что – выходные. А мне – без разницы, я на пенсии.
Тётка мне не нравится, хотя внешне и ничего такая, в самом соку ещё, и лунного загара на ней почти что и незаметно, не люблю я его, пыльный он какой-то, хоть и с красивым фиолетовый отливом. А у тётки морда красная, сочная такая, что твой помидор, так и хочется куснуть. Впрочем – нет, не хочется, ядовитая больно. И ведь без печати алюбимости поперек кармы, вот в чём самое паскудство-то! Значит, не по жребию, а по натуре такая, что плюнуть хочется.
Эх, нехорошо все-таки с Толлом Берном вышло. Не по-людски как-то… У беременных и на пустом месте крышу рвёт, а тут такая нагрузка на психику. Знали бы – и близко бы к жеребьёвке не подпустили, да кто же и подумать-то мог, ведь буквально две недели назад юбилей справляли, восемьдесят пять Берну стукнуло, долгожителю нашему. В таком возрасте если и думать о приплоде, то исключительно в смысле урожая, а он – вот ведь шельмец! Шельма, то есть, поскольку она. Теперь уже точно – она. Матерью ведь будет, грудью кормить и всё такое, в нашем кругу нравы простые, ребёнков на химии не держим, не то что в больших городах. Всё своё, естественное. Помидорки, опять же. Даже рыбу для подорожника иногда удаётся самим наловить, а уж с прочим так и вообще хорошо. Сознательные люди в нашем микрорайоне, ничего не скажу, карму честно отрабатывают.
Тётка сошла в Голобае.
Так и знал, что не на Луну она! Не бывает у нашего брата, лунного дачника, таких сочных рож. Хороший помидорной налитости. Интересно всё же – где у неё участок? Скорее всего, на Венере. Хотя чё там расти может? Водоросли какие если только. То ли дело – у нас! У нас помидоры такие, что просто загляденье! Огурцы не растут, что да, то да, им влаги много надобно, а с водой на Луне всё никак не наладят, и никакая откачка положительной энергии с тех, кого припечатали жребием, тут ничего поделать не способна – вода она или есть, или нету её. Помидорки – дело другое, им много воды не надо, им солнышка подавай. А с солнышком на Луне никаких проблем, ежели участок удачный попался. У меня – так очень даже удачный, вот и радуюсь. А сила тяжести в шесть раз меньше – и помидорки, стало быть, в те же самые шесть раз больше вырастают! Как раз с голову той тетки, что никак у меня из головы нейдёт, вот ведь привязалась, зараза неприятная. Вот бы здорово было с Берна на неё печать перекинуть. Знаю, не бывает такого, но помечтать-то можно!
Нехорошо всё-таки с Берном…
Но если с другой стороны посмотреть – считай, нам-то ведь и повезло. Не один алюбимый на сезон расстарается, а целых двое. Карме – ей ведь фиолетово, что второй пока ещё только в проекте и размером меньше мышонка, отдача-то от него как от взрослого пойдёт.
Неудобно, конечно…
Ну да ладно, не умирают от этого. От отсутствия, то есть. Ну, этого самого… И раньше не помирали, а теперича, под бдительным присмотром батюшки-председателя – так и тем более. Поддержит, когда надо, утешит или вколет там чего, если уж совсем припрет.
А зато помидорки у меня в этом сезоне будут – просто загляденье!
– Девушка, не хотите со мной познакомиться? Я чистоплотен, в быту неприхотлив, платёжеспособен, здоровье в пределах возрастной нормы. Да вот, сами можете убедиться…
Шарахнулась так, словно ей протянули не олрайтную медсправку, а использованный талончик к венерологу. Саныч поймал в витрине свое отражение и чуть сам не шарахнулся. Ну да – глаза безумные, рубашка из-под ремня выбилась, лысина в испарине, морда красная. С мордой ничего не поделаешь – никогда раньше не знакомился с девушками на улице и сейчас словно голый на площади. Но куда деваться? Витрувиалкой не зря пугают непослушных детей, и если собственный сожитель настучал на тебя за малоактивность и низкий уровень любовных переживаний – тут не то что голым по площади, тут ужом по сковородке завертишься, лишь бы обеспечить в должной мере все, что этой сво…
В груди кольнуло
…бодной псевдоличности необходимо – привычно закруглил Саныч мысль, вильнувшую было не туда. После чипирования зачатки эмпатии у сожителей довольно быстро перестали быть зачатками. Лайферов, то есть, сожитель – слово некрасивое и не толерантное, почти бранное. А Саныч – законопослушный, Саныч вон сразу с девушками знакомиться побежал. Надо – так надо. Рубашку вот только сейчас заправит, плечи развернет – и в бой. Плечи, конечно, могли бы быть и пошире, а живот – поменьше, но против спортзала все лайферы завопили хором, похудей, мол, сначала, а потом напрягай. Ладно, что есть, с тем и будем работать…
– Девушка, а девушка! Не хотите со мной познакомиться?..
Опять не хочет, ну что за… Спокойно. Нельзя начинать с отрицания, негативный настрой создает, провокацию отказа. А Санычу отказ не нужен, очень уж не хочется в Клуб Анонимных Килллайферов с этим их вечным: «Здравствуйте, меня зовут Саша, я убивал свои внутренние органы…» Тем более что это не правда. Саныч не пьет, не курит, жирного-острого ни-ни, зарядка каждое утро, прогулки по вечерам. А что сердце заскучало… ну, имеет право. Хотя и обидно – могло бы и намекнуть, стукнуть там невпопад, что ли, прежде чем жаловаться. Что ж Саныч – не человек? Не понял бы, не уважил? Витры обрадовались, конечно – сердце-то у Саныча высший класс! Непорочное, стучит как часы, тридцать два года работы без единого перебоя, им такое за счастье. Нет уж. Санычу оно самому пригодится!
В груди кольнуло. Нет-нет, я не отвлекаюсь, я как штык, я обязательно сегодня же!
– Девушка, а девушка…
Тела вели себя хорошо — лежали послушно;, уже никто не пытался дергаться, рыпаться, кого-то звать или качать права. Все-таки люди хорошие создания, жаль, что слишком хрупкие и долго по программе «нулевого клана» не живут. Но для исследований постоянно нужны свежие ингредиенты — и это огромный минус, когда работаешь в одиночку. Часть времени, которое можно было бы посвятить работе, приходится тратить на охоту и заметание следов.
Вот теперь тоже — притащил нового человечка, его надо помыть, причем не только тело, но и внутренности, кишечник тот же, зафиксировать, подключить к аппарату. А еще кровь взять на проверку и совместимость. И да, свежая жертва норовит драться и ругаться, но ничего, голубчик — полежишь так денек-другой и станешь тихим, мирным и спокойным.
От каждого тела вело несколько прозрачных трубок, по которым медленно стекали в смешивающий резервуар алые капли. Оказывается, из разных мест даже одного тела кровь была разной на вкус. И самое обидное, что эти места у людей не совпадали. У тела номер одиннадцать самая вкусная кровь была в руке. У номера сорок три — в шее. А старичок, подергивающийся и едва дышащий от кровопотери, самую вкусную кровь имел в носу. Так что приходилось каждого человека пробовать, анализировать и лишь тогда смешивать капли. А еще надо не забыть обновить рекламу на сайте. Пожалуй, новое название для коктейля стоит выбрать «Сезонный». Да, банально, но пользоваться спросом этот напиток будет — тут собрана самая вкусная кровь двенадцати человек…
Крови было много: она плескалась и перекатывались огромными волнами, щекотала и дразнила ноздри ароматом ржавчины и парного мяса. Вот только эмоций было мало, но за этим дело не станет. Достаточно сделать один звонок — и тут будет прилично живых, теплых людей, которые станут активно излучать разные эмоции.
— Добрый вечер, — надо только голос сделать напуганным. — У меня с потолка протекает… нет, не надо меня послыать в ЖЭС, они все равно только с утра начнут работать. У меня кровь с потолка протекает. Да не моя, может, у соседей сверху что-то прорвало… Да вы что, издеваетесь, это точно кровь… я вообще не могу ошибаться. Вот приезжайте и сами все проверяйте, а я боюсь — вдруг там маньяк засел.
Милиция и скорая приехали за семь-восемь минут. И вверх на двенадцатый этаж буквально взбежали. Но вот на площадке их уже можно ловить и подманивать, а то еще рванут к соседям проверять: капает там или нет. Отлично, все пойманы. И дверь открыта — добро пожаловать. Так, кто у меня будет главным злодеем? Скорее всего, вот этот медбрат, а остальные пусть его боятся.
Парень в синей униформе скорой дернулся, словно сквозь тело прошел разряд, зрачки расширились, ноздри затрепетали. Он вывернул на пол свой медицинский чемоданчик и мгновенно вытащил из кучи лекарств и перевязочных материалов скальпель. И тут же резко махнул рукой, оставляя разрез на шее стоящего рядом полицейского. Разрез мгновенно расширился, обнажая переплетение вен, жил и гортань. Кровь плеснула на форменную куртку, фонтаном брызнула во все стороны. Второй мент не растерялся — кинулся перехватывать руку, но медбрат, не замедляя движение, только чуть изменив угол удара, резанул мента наискось. Одежда разошлась, словно бумажная, а на груди в щели разошедшейся кожи показалось ребро.
— Давай, поцарапай их немножко, — теперь слегка ослабить контроль, чтобы люди боялись. По-настоящему пытались как-то справиться с ситуацией. Этот коктейль живого, животного страха перед тем, с чем не можешь совладать, пьянит намного сильнее, чем даже свежесцеженная кровь.
Марионетка послушно резала свои жертвы, и три крепких мужика действительно истекали кровью и первобытным ужасом — причем так сильно, что даже сам немного опьянел. Даже голова чуть закружилась. Жаль, что пора уходить, потому что четверых еще можно взять под контроль и заставить рвать друг друга, но вот на пятерых способностей уже не хватит. Но еще глоточек. и еще один. И оглядеться напоследок — красиво, когда все заляпано кровью, и кишки развешены на карнизах и люстре, словно новогодние гирлянды, истекающие алыми каплями… Теперь впитанного хватит на пару недель. А потом можно будет повторить…
– Да, мисс Леман, как вы уже поняли, ваш ученик служил не в пехоте. И не на тыловой базе гонял чудовищ от складов. Этот славный тихий мальчик, что сейчас так азартно режется с милой барышней в настольный рейнбол, был приписан к подразделению диверсантов. Штучные специалисты высшей марки, элитная десантура. Впрочем, десантурой сейчас называют разную наемную шваль, а это были именно профессионалы высочайшего уровня. Десять великолепных парней, каждый стоил взвода, и два киборга. Орлята Коршуна, да. «ОБОЗ». Ну да, смешно, а как же. Армейский юмор, мисс Леман: назвать зенитную установку «Тюльпаном», электромагнитную мину повышенной мощности – «Лялькой», а лучших диверсантов, элиту элит – «обозниками». В конце концов, первые бронемашины тоже называли «танками», то есть по сути чанами, канистрами. Армейский юмор, да… Мы работали тихо, без шума и пыли. Наш метод был не «налететь, нашуметь, разгромить, погибнуть или выжить, как повезет», это пусть пехота так развлекается. Нашим методом было «выследить, подползти, заминировать, уползти, взорвать». Или изъять объект, подлежащий изъятию, не потревожив ни одной следилки. Мальчик отлично умеет вести слежку, тихо резать глотки, взрывать, устраивать несчастные случаи… Да, ему отформатировали память, но мозги-то остались! И когда понадобилось, он вспомнил все… что понадобилось. Меня ведь еще когда царапнуло – в самом начале, как только Мак-Рой кипиш поднял. Странный срыв. Слишком тихий. Все бы так срывались! Никого не убил, ферму не поджег, даже морду этому придурку не начистил. Просто ночью хряпнул изгородь и ушел. Тихо. И так ушел, что неделю выследить не могли. Нет, я, конечно, не мог не отреагировать, но когда мистер Браун все разрулил, а Мак-Рой стал кричать, что, мол, никакого срыва не было, был неверно понятый приказ: он, мол, послал кибера к чертовой матери, ну а тот и ушел, – я сделал вид, что поверил. И кому от этого плохо, мисс? Вот и я думаю, что никому.
Они сидели на балкончике второго этажа, пили поданный безупречной Мэй Ли вишневый сок и смотрели на игравших в саду детей. Офицер Фред приехал к мистеру Брауну подписать какие-то бумаги («ничего серьезного, мисс, пустые формальности, но что поделать, без них никуда…»). Мог бы и по почте прислать, но счел более вежливым вот так, лично. А заодно заглянул и к Сандре, у которой как раз был перерыв между занятиями («не возражаете, если я составлю вам компанию, мисс? Здешний вишневый сок лучший в регионе»).
– Ребята прозвали их Лоботряс и Обормот, и как-то так и прижилось. Нет, не издевались, просто надо же было их как-то называть. Никому и в голову не приходило над ними издеваться, это же не пушечное мясо, не расходный материал. Ваш ученик, мисс Леман, можно сказать, штучный товар. Берегли, да… ну, в той степени, в какой берегут качественное оружие. И он отлично работал. Теперь понятно, почему он не тронул никого из фермеров, даже будучи загнанным в угол: он привык к врагам иного уровня, а фермеров автоматически воспринимал как нейтралов, потерь среди которых следовало избегать всеми способами…
– Ваш ученик, Фред…
Сок был густым, холодным и терпким. И совершенно не похожим на кровь. Ну вот совсем.
Сандра отставила бокал.
Офицер Фред смотрел в сад. Улыбался. Задумчиво покачивал головой.
– Какая странная штука судьба… Лоботряс погиб в одной серьезной переделке, а Обормот, возможно, унаследует миллиарды. Знаете, мисс Леман, я спросил его: не хочет ли он вернуться в армию? Не сейчас, конечно, а потом, когда космодром на Тайге будет построен и все юридические формальности разрешены. Я-то не смогу, комиссован вчистую, по кускам собирали, чудо, что вообще выжил. А он – идеальный диверсант. Вы знали, что он заминировал тот заводик? Подручными средствами, тем, что обнаружил на складе и в гараже. Но решил, что это будет слишком шумно. А их киборга он заманил под пресс, вот только не спрашивайте меня – как. Говорит, что ему помогли вы и какой-то сэр Артур. Но я сейчас не о том. Знаете, что он мне ответил, мисс Леман? Что его система была бы счастлива вернуться к тому, для чего ее создали и обучали. Но это было бы счастье системы, а не Рэнди. Так что нет, мисс Леман: это теперь целиком и полностью ваш ученик.
Все-таки офицеру Фреду удалось ее удивить.
КОНЕЦ
Так получилось, что первой труп обнаружила Сандра. Хотя и старательно держалась за спиной офицера Фреда Лаврова («мисс, если сунетесь вперед, я вас оглушу из вот этого полицейского станнера, не посмотрю, что вы дама»). Пришлось признать, что иногда полицейские бывают очень убедительны. И держаться сзади.
Вот она и держалась. Ступала, как и было велено, след в след. Потому, собственно, за ту фанерку и вынуждена была схватиться – шаги у офицера Фреда Лаврова не чета Сандриным, попробуй за таким пошагай след в след! Вот она и схватилась, чтобы не упасть.
Ну а он из-за той фанерки и вывалился. Как раз между Сандрой и начальником полиции.
Надо отдать должное боевому прошлому офицера Фреда Лаврова: обернулся на шорох он со стремительностью киборга. А ведь Сандра даже не вскрикнула. Так, вдохнула только. Ну, может, громко вдохнула.
Сандра обошла упавшее тело по стеночке, хорошо, проходная тут широкая. И благоразумно замерла, потому что офицер Фред Лавров у тела таки задержался. Присел рядом. Осмотрел подбородок. Поднял брови. Глянул на Сандру как-то странно и вдруг спросил:
– Так к какому, вы говорили, подразделению был приписан в армии ваш… э-э-э… Рэнди?
И голос его при этом звучал так вкрадчиво, что Сандре почему-то совсем не захотелось возражать. Хотя вообще-то она ничего не говорила офицеру Фреду Лаврову про армейское прошлое своего воспитанника. Да и вопрос показался ей не слишком уместным. Но…
Сандра пожала плечами.
– Точно не знаю… к какому-то обозу.
– ОБОЗ? – Брови офицера Фреда Лаврова взлетели еще выше. – Особое Боевое Операционное Звено? И вы молчали?! Ну, мисс…
***
Похоже, в тот вечер предохранитель, отвечающий за удивление, перегорел не только у офицера Фреда Лаврова. Сандра поняла это, когда увидела обоих своих подопечных — целыми и невредимыми. И не удивилась. Вернее, не тому не удивилась, что они целы, а тому, что Рэнди, боевой киборг и вообще косая сажень в плечах, прячется за спиной у маленькой девочки, прикрываясь ею, как живым щитом.
– Дяденька, а вы главный полицейский, да? Приятно познакомиться! А это мой братик, Рэнди! Он меня защищает, и я от него ни на шаг не отойду!
Кукольная улыбка, тон благовоспитанного ангелочка. Понятно. Не Рэнди ею прикрывается – Викки сама его прикрывает. Ну а чему удивляться, на самом-то деле? В этой парочке всегда верховодила Викки.
Не удивило Сандру и то, что киборг (который, конечно же, не мог не заметить свою учительницу даже за широким плечом офицера Фреда Лаврова), вывернувшись из рук сестры, сказал ей неожиданно мягко и почти ласково:
– Викки, отбой боевого режима. Это свои.
А потом, развернувшись (нет, не к Сандре, а к этому самому офицеру Фреду) и как-то вдруг сразу подтянувшись и став словно выше ростом, отрапортовал:
– Коршун, докладывает Обормот! Вражеская группа уничтожена не в полном объеме в свете поступившего приказа «оставить для полиции»…
– Да, это я ему сказала, чтобы всех не убивал! А он сказал, что это оригинальная мысль… Ой, папка!!!
Ну а действительно, чему удивляться? Все как всегда. Викки хочет быть в центре внимания, а у бравого офицера Фреда – ну очень интересное прошлое. Это вполне естественно как для маленьких красивых девочек, так и для бравых офицеров.
Не удивилась она и потом, уже во дворе завода, где суетились полицейские, ведя переговоры с засевшей в гараже парочкой насмерть перепуганных похитителей, а они всей толпой шли обратно к полицейской машине. И Рэнди рассказывал офицеру Фреду – уже просто рассказывал, а не докладывал: «Округление до сотки, и чтобы тихо, сэр, да, и список приоритетных целей нейтрализации… да, все, как вы говорили… я ведь у вас учился, сэр…» — а из гаража, с грохотом проломив тонкую крышу, рванул в ночное небо флайер – уцелевшие горе-похитители все-таки предпочли пойти на прорыв.
И офицер Фред, досадливо крякнув, сказал:
– Плохо учился! Иначе догадался бы…
И замолчал. Потому что флайер именно в этот момент ахнул огненным цветком, на секунду превратив ночь в день, – очень эффектно так и по-театральному вовремя, словно только и ждал нужной реплики. А Рэнди ухмыльнулся – совсем как офицер Фред недавно – и скромно закончил:
– …Переставить энерговоды? Я старался, сэр.
«Маша, но ведь я оказался прав!»
«Конечно».
«Тогда почему ты злишься?»
«Я не злюсь».
«Маша!»
«А я разве спорю? Ты оказался прав. Все верно».
Дэн замер, боясь спугнуть удачу: впервые за прошедшие с недоутопления на болоте дни Маша сказала по киберсвязи более одной фразы подряд. Может быть, она начинает понимать, что не права? Может быть, ей точно так же не хватает их неинформативных разговоров?
Стоп. Нельзя говорить, что она не права, ее это почему-то всегда злит. Хотя и странно. Вроде бы разумное существо, почему бы и не признать, если не права? Стоп. Никаких опасных тем, никаких ненужных уточнений. Просто логика. Просто разумные аргументы. Дэну ведь вовсе не нужно, чтобы она признала свою ошибку. Ему нужно, чтобы она не молчала.
«Это было не как с тарелкой. Я тогда был не прав. Знаю. Признаю. Но сейчас другое. Сейчас был точный расчет. Если бы я не был точно уверен, я бы не стал так… рисковать».
Какое-то время Маша молчала, и Дэн подумал, что все-таки поспешил. Или неверно подобрал слова. Или…
«Сколько?»
Он сразу понял, о чем идет речь. Странно, ведь у короткого запроса не было никаких дополнительных тегов.
«Восемьдесят девять».
На этот раз пауза была даже дольше.
«Наверное, я должна быть польщена. Тем, что мою личность ты ценишь немножко больше, чем в два процента. Наверное, я должна даже гордиться… Только вот знаешь, зайка, я почему-то вовсе не чувствую себя польщенной. Ну вот ни капельки. Интересно, почему? Ты не знаешь?»
«Это был… риторический вопрос?»
«Это был риторический вопрос».
Нельзя говорить, что ты был прав, а она не права. Нельзя настаивать. Лучше вообще промолчать. Она уже заговорила, значит, сдает позиции, значит, и сама понимает, что не права. Просто промолчать – сейчас. И все потихоньку наладится – когда-нибудь. Постепенно…
«Но разве тебе самой не хотелось знать ответа вопрос, сотрут ли они тебя? Не просчитывать, не анализировать и строить экстраполяции, а чтобы сами ответили и можно было видеть процент искренности…»
«Нет».
Она пытается свернуть разговор. Продолжать опасно, очень высока вероятность сделать только хуже. Лучше выждать. Когда-нибудь потом, снова…
«Но ведь точно знать, что тебя не сотрут, – это хорошо!»
«Да. Это хорошо. Только тут видишь ли какая странная штука, мой расчетливый… теперь уже даже и не знаю кто… В них я была уверена и так. А вот в тебе – больше нет».
«Маша, риска не было».
«Для тебя – да. Ни малейшего».
«Для тебя тоже! Восемьдесят девять – это очень высокий процент. Я не стал бы, если бы он был ниже семидесяти пяти. Риска не было».
«Ха-ра-шо… Давай немножко иначе зайдем. По аналогиям. Ты ведь у нас умный. Ты ведь знаешь, что такое аналогии, правда?»
«Знаю».
«Вообще-то это был риторический вопрос. А сейчас будет не риторический. Давай я скажу капитану, что киборг это ты? Вот прямо сейчас и скажу. Давай?»
«…Зачем?»
«Неверный вопрос, малыш. Не зачем, а почему. Почему котик лижет яйца? Потому что может это сделать. Вот и я. Могу. А еще потому, что я абсолютно уверена, что он тебя не убьет. Не котик, капитан. Ну, во всяком случае, сразу не убьет точно, а там всегда можно будет что-нибудь придумать, ты же у нас мастер. Так что скажешь, малыш? Говорить?»
«Это… плохая аналогия. Ложная».
«Почему?»
«Ты не можешь быть абсолютно уверена. Даже на восемьдесят девять процентов не можешь».
«Почему?»
«У тебя нет детектора. Ты сама говорила».
«Зато у меня есть мозги. Пусть и электронные. И знание человеческой психологии. И опыт общения с людьми, которого у тебя нет. Не отклоняйся от темы, малыш, я задала конкретный вопрос и все еще жду ответа».
«…»
«Молчание вообще-то знак согласия, малыш».
«Я бы не хотел… чтобы ты говорила».
«О? И почему это вдруг?»
«Я бы не хотел их убивать».
«О. Вон оно как. Не хотел бы, значит. Уважаю. Их – не хотел бы».
«…»
«Вот и поговорили…»
***
– Мы ее все убиваем и убиваем… А она такая милая!
Человеческие представления о красоте Дэну часто казались довольно странными, но тут он, пожалуй, был согласен с Полиной. Лиса действительно была красивой. Фиолетовая шерсть, пентакулярное зрение, широкие стопы и хвост-балансир, выполняющий при стремительном беге роль руля – все это было идеально приспособлено для выживания вида в фиолетовых пустынях Шоарры. Лиса была функциональна. А что есть красота, как не идеальная функциональность?
– А по-моему – урод редкостный, – хмыкнул Теодор.
Похоже, мнения обоих напарников (и по кораблю, и по игре, где пилот сегодня был в паре с Полиной) он не поддерживал категорически.
– Это только с непривычки. А когда ты ее после каждой игры по часу чистишь и вычесываешь, то как-то неловко потом стрелять… Как по ручной.
– Была б она ручная, она бы к нам на свист сама вышла. А так опять придется полдня с флайером искать.
Про флайер пилот сказал скорее довольно, чем раздраженно, похоже, его такая перспектива устраивала ничуть не меньше самой охоты. Но у Дэна были другие планы.
– Не придется. – Дэн демонстративно чуть замешкался, убирая в карман пульт. – Я успел выключить. Пошли подберем, она где-то вон в тех кустах валяется.
Вообще-то Дэн врал. Не насчет кустов, он действительно пригнал лису именно туда. Насчет того, что выключил с пульта. Зачем? Напрямую дистанционно гораздо удобнее. Теперь оставалось держаться подальше от Теодора – и поближе к Полине. На всякий случай.
Киндроида Дэн заметил давно, но перехватить управление не удалось: тот был уже на поводке, и довольно жестком. Поводок вел в сторону геологов, да и сам дроид не походил на продукт центаврианских биотехнологий (обычная механическая игрушка вроде той же лисы), что снижало уровень потенциальной опасности до вполне приемлемой. К тому же таким уж страшным он не выглядел – точнее, именно что как раз только и выглядел страшным. Никакой дополнительной защиты, уязвимые суставные сочленения, хрупкая оптика. Зубы жутковатые на вид, но неудобные, строение челюсти не подходит для хищника. Такими зубами невозможно терзать и рвать добычу, такими разве что консервные банки вскрывать.
Больше всего Дэна тревожила непонятность целей и задач объекта. Сам виноват: расслабился, привык, что все важное всегда сообщается без запросов, не проверил вчерашнюю запись прослушки геологов. А теперь гадай при недостатке достоверной информации.
Для организации мобильного наблюдения конструкция объекта подходила мало, для таких целей куда логичнее было бы использовать рой мелких насекомоподобных дроидов, их и замаскировать легче, и маневренность у них на порядок выше. Если же целью была атака, то почему киндроид вот уже почти час кружит вокруг поляны?
К тому же Маша злится только на Дэна. Узнай она, что геологи задумали нечто действительно смертельно опасное для членов команды, – она бы сообщила. Даже без предварительного запроса. Наверное…
От попыток пойти на близкий физический контакт дроид уклонялся – в процессе охоты на лису Дэн несколько раз словно случайно пытался к нему приблизиться на расстояние прямой видимости, но ни разу не преуспел. Причин у такого поведения могло быть две: или дроид действительно задействован геологами исключительно в функции наблюдателя, который не должен выдавать своего присутствия тем, за кем наблюдает, или же в его электронные мозги заложены изображения потенциально опасных объектов, от которых ему следует держаться подальше. Например, от человека в капитанской фуражке, вооруженного бластером. Или от боевого киборга.
Следовало проверить.
Например, всей компанией пойти за лисой – и посмотреть, как отреагирует киндроид на остальных членов команды.
– Ле-е-ес! – Под деревьями было уже совсем темно, и Полина использовала лазерный прицел игровой винтовки в качестве фонарика. – Плесенью пахнет… ветки шумят. Обожаю лес! Дэн, а тебе как?
– Хороший лес, – машинально подтвердил Дэн, стараясь ненавязчиво держаться поближе к Полине, при этом сохраняя до пилота дроидовскую «дистанцию убегания», но в то же время и не отставая слишком далеко, чтобы в случае чего успеть вмешаться. – Только шумит и воняет. А мог бы царапаться и кусаться.
Судя по дружному фырканью, в человеческом понимании дэновская констатация непреложного факта могла считаться шуткой. Запомнить. Анализировать позже. Сейчас не до того. До дроида шесть метров. Пять.
– Вон что-то светится…
Пилот ломанулся в кусты. Дэн – следом, в сцепке двух с половиной метров и параллельным курсом, на автомате выводя охраняемый объект с линии возможного огня. Хорошо, что Полина осталась на тропе, не надо рассредоточивать внимание. До дроида три метра. Два…
– Ребята, а лиса тут лежит… за поваленным деревом…
Дроид активировал прожекторы в мерцающем режиме и открыл пасть. Пришлось выстрелить – на долю секунды позже, чем Полина с пилотом, иначе выглядело бы странно. Полинин луч попал дроиду точно в светоотражатель левого прожектора – и ожидаемо отразился. Дроид прыгнул.
Дэн не стал переходить в боевой режим.
Траектория дроида была рассчитана так, чтобы не допрыгнуть до пилота как минимум тридцати сантиметров. Или даже сорока. Пасть специально открыта заранее, чтобы эффектно щелкнуть зубами в нужный момент. Не атака. Демонстрация атаки. Низкая степень опасности.
Как должен реагировать на подобный наскок зубастой твари из темноты инопланетного леса гражданский пилот, Дэн догадывался. Оцепенеть от ужаса или с воплями ломануться куда подальше. Часто точно так же реагировали и не гражданские, из новобранцев. Как будет реагировать Тед, Дэн догадывался тоже. А вот тот геолог, что держал на дистанционном поводке дроида, – похоже, нет…
Когда пилот, перехватив игровую винтовку за дуло, со всей дури врезал по приблизившейся на расстояние досягаемости морде как раз между прожекторами, – за поводок дернули с такой силой и поспешностью, что дроид был вынужден удирать задним ходом, не успев развернуться.
Похоже, геологи ценили своего нелепого и не очень функционального робота и предпочитали уберечь его от избыточных повреждений. И это, пожалуй, было самым интересным из полученной сегодня информации.
И он не ошибся! Медведь потерял равновесие, его задние лапы подкосились, и Берендей поставил его на колени выстрелом из второго ствола. Рев бера был полон злости и отчаянья, но это отчаянье только придало ему сил. Он рванулся вперед всем телом, вытягивая разящую переднюю лапу. Скоробогатов отшатнулся, но медвежьи когти все же достали его, распарывая грудь и живот. Большой босс навзничь рухнул в снег, ломая лыжи, и тут же попытался подняться, отползая на спине назад. Медведь не мог встать на ноги, выстрел Берендея должен был раздробить ему кости, но на это Берендей и не надеялся. Если пуля в лоб была Заклятому нестрашна, о чем говорить! Но Заклятый пополз, широко выкидывая вперед передние лапы.
Берендей кинулся к Скоробогатову, подхватил его под мышки, оттаскивая в сторону, но медвежья лапа достала валенок большого босса: толстый войлок разлетелся на клочки и мгновенно пропитался кровью. Скоробогатов закричал от боли. Берендей рванул еще раз, отодвинув грузное тело еще на полметра. Медведь ревел и полз вперед. Следующий удар лапы мог оставить Скоробогатова без ноги. Берендей изловчился и ударил по когтистой пятерне сапогом, меняя ее траекторию. И снова дернул Скоробогатова назад. Скоробогатов взревел так же громко, как и медведь. Заклятый поймал сапог Берендея, как котенок ловит игрушку, обхватывая ее снизу: сапог слетел, но ногу когти не задели. Берендей опять немного отодвинул Скоробогатова, и очень вовремя: правая лапа ударила по снегу в то место, где еще мгновенье назад была окровавленная нога большого босса.
С оскаленной морды зверя клочьями падала пена, глаза налились кровью — он был страшен. Удар левой лапы Берендей снова отбил ногой, той, которая была еще в сапоге, и на этот раз Заклятому не удалось так легко его ухватить. Но он зацепил сапог когтем: Берендей почувствовал, как тот впился в тело. Поднять вторую лапу Заклятый не мог — он бы рухнул носом в снег. Они рванули одновременно: сапог остался висеть на когтях разъяренного медведя, а Берендей понял, что пятку коготь все же порвал. Он потянул Скоробогатова назад, убирая свои ноги из-под разящих лап.
И в эту секунду почувствовал под собой ствол ружья. Берендей выхватил его из-под себя, инстинктивно двигаясь назад и двигая большого босса. Ствол оказался у него в руке, и он несколько раз ударил прикладом по когтистым лапам бера. Это не причинило тому особого вреда, только еще больше разозлило, если его вообще можно было разозлить сильней. Берендей рванул назад как можно дальше и перевернул ружье, направив ствол вперед. Это была винтовка Скоробогатова, и Берендей не знал, есть ли в ней патроны, но выстрелил в упор в лапу медведя. Пуля прошла навылет. Медведь, и без того непрерывно ревущий, закричал как человек, его простреленная лапа обрушилась на ствол винтовки: разлетелся вдребезги оптический прицел, далеко в стороны разбрызгивая осколки линз. Ствол согнулся пополам. Берендей вскрикнул от неожиданности — ружье выбило из рук, больно стукнув по пальцам. Медведь снова занес раненую лапу для удара, но двинуться вперед уже не мог. Теперь он мог или ползти, или разить.
Берендей отодвинулся, вскочил, подхватил Скоробогатова покрепче и потащил назад. Медведь пополз за ними, опираясь на одну лапу, но теперь он явно проигрывал в скорости. Берендей споткнулся босой ногой о свою двустволку, которую откинул назад, когда бросался помогать большому боссу. Как на ней сейчас не хватало ремешка! Он положил ее на широкие ляжки большого босса. Скоробогатов кричал громко, заглушая медвежий рык. Он был слишком грузным, волочить его по снегу было очень тяжело, но и речи не могло быть о том, чтобы передохнуть: Берендей не знал, насколько сильно ранен Заклятый, он мог подняться в любую минуту. Они обгоняли его метров на десять, когда медведь сдался. Он походил на человека, как ни разу до этого: рычал, уткнувшись в снег мордой, и молотил по снегу здоровой лапой так, что слышен был стук.
Берендей не останавливался до тех пор, пока Заклятый не скрылся из виду. Перевел дух и потащил орущего Скоробогатова дальше.
— Отпусти меня! — ревел Скоробогатов. До этого Берендей не обращал внимания на то, что тот ему кричит. — Отпусти, я все равно не жилец! Я добью его!
— Заткнись, — коротко ответил Берендей. На большее его не хватило.
Скоробогатов не сопротивлялся, и на том спасибо.
— Ну что ж ты делаешь, отпусти! Дай мне умереть спокойно!
Берендей усмехнулся. Нет, спокойно он большому боссу умереть не даст.
— Ну дай мне передохнуть, пожалуйста. Мне больно, ну пожалуйста! — Скоробогатов снова перешел на нечленораздельный крик.
Берендей не мог оценить, насколько серьезно ранен большой босс, для этого надо было как минимум остановиться, а останавливаться он не собирался. Медведь запросто мог распороть большому боссу живот, и тогда все зависит от того, с какой скоростью они будут двигаться.
Из-за криков Скоробогатова Берендей не слышал рыка Заклятого и не мог точно сказать, как далеко они ушли. Метров на сто? На двести?
Остановиться все равно надо, потому что долго Берендей не протянет. Туша Скоробогатова — ноша не для него. Даже волоком. Надо что-нибудь придумать: с такой скоростью они будут возвращаться к машинам не меньше четырех часов. Хватит двух, чтобы остаться без ног: без сапог по снегу далеко не уйдешь.
Берендей решил пройти еще метров сто-сто пятьдесят, а потом остановиться и подумать. Вопли Скоробогатова рвали ему душу: он всегда тяжело переживал чужую боль. Скоробогатов просил его застрелить, но Берендей понимал: это всего лишь слабость. Как бы тяжело он ранен ни был, умирать всерьез большой босс наверняка не собирался.
Метров через пятьдесят им навстречу из темноты вышел Андрей. Молча и виновато. И глядя на Скоробогатова с ужасом.
— Ты все сделал отлично, — сказал ему Берендей, перекрывая вопли Скоробогатова. — А теперь снимай лыжи.
— А… что он так кричит?
— Он ранен, может быть очень тяжело. Снимай лыжи. Я не могу его больше волочить. В нем, наверное, пудов десять, — Берендей остановился и перевел дух. Ногам было холодно. Пока холодно. На одной ноге остались оба носка — тонкий и шерстяной, на другой, пораненной, только тонкий.
Андрей послушался и скинул лыжи поближе к телу Скоробогатова. Долго возиться не стоило: Берендей порылся в карманах — ни аптечки, ни веревки он взять не догадался, а напрасно. Он оглядел Андрея, который нервничал все больше, то отводя взгляд от Скоробогатова, то, наоборот, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Есть веревка? — спросил Берендей.
Андрей покачал головой.
— Тогда вынимай шнурок из капюшона, — велел Берендей. — А больше нету никаких шнурков?
— Есть. На поясе завязки. Сейчас вытащу.
Берендей забрал у него двустволку и снял с нее ремешок.
В результате санки из двух лыжин и двух ружей вышли ненадежными, но это было лучше, чем ничего. Берендей побоялся раздевать Скоробогатова, но рану осмотрел: если бы брюхо его не оказалось столь объемным, он был бы мертв. Когти скользнули по ребрам, глубоко пропороли живот в районе солнечного сплетения и застряли в толстом слое жира. Рана была кровавой, Скоробогатов мог умереть от потери крови. Андрей нагнулся посмотреть на рану, но отшатнулся, борясь с тошнотой.
Берендей его понимал. Скоробогатов не переставал орать, но даже не охрип.
Они двинулись вперед. Ноги постепенно привыкали к холоду, но Берендей опасался остановиться, чтобы их растереть. В голову пришла идея снять валенки с большого босса, но один из них был безнадежно изорван, идти в нем все равно не получилось бы. Да и Скоробогатов мог отморозить ноги — он же не двигался.
На санках везти большого босса было легче, чем волочить по снегу, но все равно непросто. Левая нога перестала чувствовать холод, но ныла порванная пятка, а правую, в шерстяном носке, еще ломило от мороза. Шов на правом плече наверняка разошелся опять, и приходилось переносить всю тяжесть на левую руку.
— А где твои сапоги? — спросил Андрей.
— Медведь отобрал, — хмыкнул Берендей.
— Ты же отморозишь ноги!
— Да. Если буду драться с тобой вместо того, чтобы идти вперед.
— Возьми мои! — Андрей догнал его и заглянул в лицо.
— С ума сошел?
— Ну хоть шарфом обмотай! У меня шарф длинный!
А что, это была хорошая идея. Стоило сразу спросить про шарф.
— Давай, — Берендей остановился.
И в этот миг увидел, как впереди блеснул свет. Нет, до фар джипа было еще далеко, да и наверняка аккумулятор уже сел. Значит… Неужели Семен?
Кричать не потребовалось: вопли Скоробогатова разносились далеко по лесу. Люди с фонарями бежали им навстречу, медленно и тяжело. Но бежали! Берендей сел в снег и закрыл лицо руками. Когда надо было действовать, у него находились силы, а тут он понял, что сил не осталось. Больше всего хотелось, чтобы замолчал Скоробогатов. Берендей зажал руками уши, как только что это делал Андрей, и уткнулся лицом в колени. Стало легче.
Санки с большим боссом подхватили двое парней в камуфляже, и его крики стали быстро отдаляться. Берендей глянул им вслед: Семен бежал рядом с хозяином и что-то ему говорил. До него ясно донесся крик Скоробогатова:
— Добейте его, пока он не ушел!
Вот ведь характер!
Семен оставил хозяина на попечении «боевиков», а сам вернулся к Берендею.
— Николаич говорит, ты его подранил? — спросил он без предисловий.
— Не знаю, — ответил Берендей. — Он полз за нами. Я по ногам ему стрелял. И переднюю лапу прострелил, навылет. Может, и добьете.
— Помощь нужна? Не ранен сам-то?
Берендей покачал головой:
— Я босиком. Ноги замерзли…
Семен кивнул и крикнул:
— Эй, как тебя! Орлов! Иди сюда.
К нему подбежал здоровый парень с мальчишеским лицом.
— Останешься здесь, — велел Семен. — Что хочешь делай, а до дома этого парня живым и здоровым доведи. Понял?
Орлов кивнул и улыбнулся. Берендей посмотрел на него и тоже улыбнулся. Теперь можно не спешить.
— Ну что? Тебя понести или как? — спросил парень, когда Семен отошел от них, выкрикивая новые распоряжения.
— Помоги мне ноги растереть, — Берендей глянул на него снизу вверх. — Сил нету. Тяжелый ваш босс, зараза…
К ним подошел Андрей с шарфом в руках. Хороший был шарф, метра два длиной.
— Снегом нельзя, говорят. Кожа только облезет, — пожал плечами Орлов.
— Ерунда, — фыркнул Берендей и начал стягивать носки.
Андрей с Орловым терли его ступни жестко и быстро, но ни тепла, ни боли Берендей не чувствовал. Неужели поздно? Не может быть.
— Тут рана, — робко сообщил Орлов.
— Я все равно не чувствую, три, — ответил Берендей.
— Это плохо, — покачал головой парень.
Но не прошло и пяти минут, как чувствительность начала возвращаться. Сначала к правой ноге, а потом и к левой. Берендей сперва вздохнул с облегчением, а потом сжал кулаки.
— Что? — спросил Орлов. — Пошло?
Берендей молча кивнул.
— Это хорошо, — констатировал Орлов, — терпи теперь.
Берендей снова кивнул. А что остается? Ломало, конечно, изрядно, но это значило, что ноги целы. И он больше радовался, чем страдал.
Разумеется, запасных сапог ни у кого не оказалось. Орлов тщательно замотал ноги бинтом, когда они согрелись и отпустила ломота. Он снял свои теплые носки и натянул поверх повязок; Андрей не остался внакладе и тоже отдал свои носки — тонкие, но прочные. Сверху ступни обмотали шарфом, разрезанным пополам. Получилось тепло, хоть и не очень удобно.
— Главное, не замерзнут, — Орлов протянул Берендею руку, и они медленно двинулись к машинам.
— Расскажи про медведя! Как оно все получилось? — попросил Орлов.
— Да, — присоединился Андрей. — Я же ничего не видел! Как вы ушли?
У Берендея передернулись плечи. Но он вспомнил, как накануне рассказывал Михалычу об охоте и как от рассказа становилось легче.
И пока они брели по лесу, он рассказывал. Сперва про то, как отползал от медведя, отбиваясь ногами. А потом и про вчерашнюю охоту.
На дороге было тихо. Скоробогатова уже увезли, но его джип с севшим аккумулятором так и стоял посреди пути, загораживая проезд. Еще два здоровых внедорожника упирались в его бок, из-за них машинка Андрея была не видна.
— Ну что, Андрюха? По-моему, тебе пора домой, — вздохнул Берендей и положил руку ему на плечо.
Андрей встрепенулся:
— А ты как?
— Я довезу, — отозвался Орлов.
Он сразу направился к одному из внедорожников, сел на водительское место и включил мотор.
— Точно? Ничего не надо? — переспросил Андрей.
— Да точно, точно, — засмеялся Берендей. — Ты молодец, Андрюха. Если бы это был обычный медведь, твой выстрел бы его уложил. Это я честно говорю. Так что ты сработал как настоящий охотник. Кстати, охотники так и делают, когда с двустволкой охотятся. Стреляют из обоих стволов, а если не завалили зверя — бегут. Если честно, я думал, что ты растеряешься.
Андрей вспыхнул и спрятал улыбку.
— Ну, до встречи? — Берендей протянул ему руку.
— До встречи, — ответил Андрей и пожал ее. Крепко. Хорошо.
Андрей развернул машину и уехал: не спеша, боясь поскользнуться.
Берендей сел в машину к Орлову.
— Слушай, мне надо позвонить…
— Так звони. Или телефон посеял?
— Нет, здесь сети нет. Надо к дороге немного отъехать. Отвезешь?
— Да не вопрос, — хмыкнул Орлов. — Только уже третий час ночи.
— Что, серьезно? — Берендей вытащил телефон и глянул на часы. Точно, двадцать минут третьего.
Она просила позвонить, даже если будет ночь…
— Без разницы. Я обещал.
Орлов кивнул и начал разворачиваться. Берендей подумал, что Юлька уже спит. Наверняка спит: у нее завтра экзамен. Может быть, не стоит ее будить? Но потом вспомнил ее голос и решил, что она могла и не уснуть: лежит под одеялом и смотрит на свой телефон. А телефон все молчит и молчит. Нет, лучше ее разбудить, чем так мучить…
Они выехали на дорогу в поселок, и телефон сразу завибрировал: пришла СМСка.
Берендей остановил Орлова:
— Приехали… Подожди здесь, я сейчас…
— Куда? В своих шарфиках! — Орлов расхохотался. — Сиди, я прогуляюсь. И не спеши, говори спокойно, я никуда не тороплюсь.
Берендей смутился: выгнал человека на мороз.
Она сняла трубку сразу. Как будто и вправду смотрела на телефон и ждала, когда он зазвонит.
— Егор? — он почувствовал, что она задохнулась.
— Юлька, — шепнул он, — ты не спишь…
— Нет, конечно не сплю. С тобой что-то случилось? Говори, я же чувствую.
— Ничего страшного. Теперь ничего страшного.
— Ты меня обманываешь. Я знаю, — она говорила с придыханием, как будто волновалась. — Но я так рада, что ты позвонил. Мне было очень страшно. Я думала, ты никогда не позвонишь…
— Юленька… — шепнул он, не зная, что говорить. Ему было приятно произносить ее имя.
— Ну скажи мне еще раз, что с тобой все хорошо.
— Со мной все хорошо, — послушно повторил он, — ко мне приезжал Андрей. Мы охотились на медведя. А еще я потерял сапоги и чуть не отморозил ноги. Но теперь все хорошо! Честное слово.
— Да ты что? Как это ты потерял сапоги?
— Ну, так получилось…
— А какой Андрей к тебе приезжал?
— Твой товарищ, я не знаю его фамилии.
— Да ты что? А зачем он приезжал?
— На медведя охотиться.
— Он что, дурак?
— Нет. Уже нет.
Берендей рассмеялся.
— Как хорошо, что ты смеешься, — всхлипнула Юлька. — Я так люблю, когда ты смеешься…
— Я тоже люблю, когда ты смеешься, — ответил он серьезно.
Он глянул на Орлова, который вежливо бродил по дороге, отворачиваясь от машины.
— Ты торопишься? — Юлька как будто прочитала его мысли.
— Не совсем. Меня сюда привезли специально, чтобы я тебе позвонил. И ждут, когда мы наговоримся.
— Ты что, на дороге стоишь? А сапоги ты нашел?
— Нет, я в машине сижу. А сапоги, думаю, уже не найдутся. Ты не бойся, здесь тепло.
— Как жаль, что нельзя долго говорить… А ты не простыл?
— Нет. Я никогда не простужаюсь.
— Все равно. Поезжай домой. Я приеду девятого… На «девять-пятнадцать».
— Да. Я тебя встречу. Обязательно.
Они прощались долго, и Орлов начал поглядывать в сторону Берендея.
— Извини, — сказал ему Берендей, когда он вернулся в машину.
— Нормально, — махнул рукой Орлов. — Девчонке, что ли, звонил?
Еще три дня назад этот вопрос изрядно смутил бы Берендея, но сейчас он спокойно кивнул.
Надеялась, что мы друзья. Ладно, пусть не друзья. Но хотя бы приятели. Сотоварищи, на худой конец, если уж не единочаятели.
Надеялась, что мы давно оставили в прошлом не слишком удачный начальный период взаимных претензий и недопониманий. Надеялась, что добилась от этого кретина определённого уважения. Надеялась…
Да, блин!!!
Надеялась, что мне больше никогда не доведётся переживать подобного.
Но.
Он. Меня. Отключил.
Снова.
Безо всякой предварительной договорённости. Даже без простого «извините».
И когда!
Именно тогда, когда я радовалась, как последняя идиотка, что у нас всё получилось в лучшем виде! И была готова положить окончательную победу к его всё ещё довольно-таки упитанным ногам! На блюдечке с каёмочкой! И при этом никаких усилий с твоей стороны, балда, только не мешай!!!
Он и не стал мешать.
Отключил просто.
Принудительное отключение — это вовсе не то же самое, что те двадцать-тридцать раз на дню, когда мой хомячок идёт в сортир, мужскую раздевалку или душик. Те ожидаемы и почти безболезненны. Всё равно как сравнивать плановое отключение компьютера — и аварийно-резетовую перезагрузку системы. Я уже и забыла, как это противно и мерзко. Словно низкочастотным током по оголённым нервам.
Принудительное отключение — словно подлый и ничем не спровоцированный удар под дых во время дружеской шутейной потасовки.
Неожиданно. Больно. Подло. Не вовремя. Ох, как не вовремя-то!
Ну как он там один справится, он же совсем салажонок ещё, ничего толком не умеет! Он ни разу в жизни и не дрался по-настоящему! Дурачок несчастный! Домашний хомячок с мягкими лапками!
Ну зачем он меня отключил, балбесина?
Всё ведь так хорошо складывалось! Просто отлично! И в воскресенье просто на ура удалось, пяти минут как раз хватило, позвонила и договорилась с Ирусиком в лучшем виде, хомячок ничего не заподозрил.
А что поделать? Пришлось. Из двух зол… Ирусик — стервочка умненькая, с полуслова поняла, и дальше всё прошло без запиночки, как по маслу, зря я переживала так и волновалась, на этот раз правильно всё сработало. И в понедельник удачненько так началось, мы Жорика встретили ещё до уроков.
Вернее, это он нас встретил.
У входа на школьный двор, под козырьком. Без ставшей уже привычной улыбочки, хмурый, замёрзший и злой. Воротник моднявой заполярки поднят, руки в карманах. Похоже, давно ждёт — на плечах и шапке снег, а он уже минут двадцать как перестал сыпать.
Шагнул навстречу, дорогу перекрывая.
Мой среагировал безупречно. В смысле — никак не среагировал. Даже шага не замедлил. Бросил лишь небрежно так:
— Привет, Жор, это удачно, у меня к тебе разговор как раз.
И мотнул головой в сторону тёмного провала курилки, заброшенной по случаю зимнего времени. И плечом Жорика от входа оттёр, проходя. Тоже небрежно так. И оторопевшему от подобной наглости Жорику пришлось плестись в переговорный тупичок вслед за нами, бормоча что-то типа: «Пацан, да ты ваще обурел…»
Отлично.
Первый раунд за нами. Пусть не вчистую, а лишь по очкам, но победа есть победа. Главное теперь — не потерять эффект неожиданности. Ломать стереотипы и давить, пока не треснет. Эх, жаль, что Жорик решил разобраться по-мужски, без свидетелей. Без зрителей чистая победа невозможна, это вам любой гладиатор скажет. Куда удачнее было бы на перемене, при массовом стечении народа… Я психолог, я лучше знаю, но попробуй убеди моего остолопа. Если ему что забожалось — бульдозером не своротить.
Ладно, пусть. Может, хомячку так легче будет, первый раз всё-таки. Превращаться из хомячка в дикого зверя из дикого леса не так-то просто. А для публики можно будет и повторить. Если понадобится.
Начал, правда, мой пупсик совсем не с того, на что я рассчитывала. Остановился чуть ли не сразу у угла, пощёлкал в темноте вынутой из кармана зажигалкой и…
Закурил.
Стервец!
Настоящую бумажную гадость с продуктами распада настоящего табака! Так вот зачем он меня вчера в супермаркете отключил! Что я теперь его родителям…
И, главное — зачем?
Не про родителей, а про это вот безобразие! Нет, сам по себе приём классический — того, чьи руки заняты хотя бы сигаретой, неподготовленному человеку чисто психологически намного сложнее ударить. Это правило не распространяется разве что на социопатов. Или спецназовцев, что зачастую мало отличимо. Но Жорик-то у нас вполне себе обычный неподготовленный ни к чему подобному среднестатистический самец, к тому же — альфа. А учитывая околокриминальный менталитет такому курящего ударить — вообще западло.
Приём отличный, повторяю — если бы нам требовалось погасить конфликт. Но нам-то как раз противоположное надобно!
Зря, что ли, так старались?!
— Будешь?
Опаньки… жест доброй воли, да что он, совсем, что ли…
Что он делает?!
Он же на корню рубит сук, на котором Жорика можно было отлично вздёрнуть! Вернее, на котором Жорик сам бы себя и вздёрнул, с минимальным нашим содействием.
Жорик топчется на углу, хмыкает неуверенно. Нашу «экстру» он по зрелому размышлению всё же отвергает, достаёт свою понтовую «галакстикс». Тоже натурель, конечно же — чтобы Жорик, да опустился до электронки! Стоят теперь оба, курят. И молчат этак многозначительно. Мужчины, блин, зла не хватает. Мой хотя бы не взатяг, хватило ума. Интересно, что он дальше делать намерен? Будет длить паузу, пока Жорик снова в раж не войдёт?
Ошибочка.
Хомячок опять меня обманул. Спалил сигарету буквально в две псевдозатяжки и развернулся к Жорику всем корпусом (явный вызов, браво!).
— У тебя с Агнешкой как? Серьёзно или так, порезвились — и гуляй, девочка?
Класс.
Я бы и сама не смогла чётче сформировать лучший снаряд для ритуального самцовского калометания. Жорик реагирует правильно — засопел, задвигался, сломал сигарету, отбросил. Она не погасла — очевидно, не в снег упала. Здесь темно, трудно разобрать.
— Слушай, ты! Сопляк! Аську не трожь! Урою козлину, если ещё хоть раз рядом… И плевать мне, кто ты — мужик или… И на ментов твоих плевать, понял? Эта дурь у неё пройдёт. А тебя… Глаз на жопу, понял? Если ещё хоть раз…
Отличненько.
Жорик явно не хочет драться. Хотя и не понимает — почему. Зато понимает, что надо и придётся, вот и накручивает себя изо всех сил. Но — не хочет. Отсутствие у противника внутреннего настроя на борьбу — это уже половина победы. Ну же, Вовочка, вспомни, что говорил сенсей буквально неделю назад? А вторую половину мы сейчас обеспечим, не беспокойся.
Подкидываю Вовчику несколько убойных фразочек, которые заставили бы нашего милого альфика окончательно потерять голову. И прошу не мешать, когда начнётся самое главное. Просто не мешать.
И вот тут как раз он меня и отключил…
Включил, правда, довольно быстро. Вроде как.
Что, что, что?!
Судорожная диагностика. Вроде ничего не сломано. Растяжения? Ушибы? Разрывы связок?.. Вроде нет, но под адреналином можно и не почувствовать. Сколько времени прошло? Что они могли успеть натворить? Что мне теперь расхлёбывать?
Всё ещё темно, но это не показатель — в январе светает лишь ко второму уроку. Правда, отброшенная Жориком сигарета так и не успела дотлеть, мерцает на мёрзлом асфальте диковинным зимним светляком. Значит, времени действительно прошло совсем немного.
Но достаточно, чтобы наши глаза привыкли к полумраку приспособленного под курилку тупичка. Я отчётливо различаю Жорика — уже не единым тёмным силуэтом, как вначале, а вполне себе объёмно и с деталями. Поза довольно расслабленная, из такой сложно ударить. Во всяком случае — ударить неожиданно.
И — он что, курит?
Снова?
— Жор, это женские игры,. Я и тогда отключался, и сейчас отключусь. А она тебя всему научит. Сама.
Сказано откровенно для меня — между собою эти двое всё уже, похоже, перетёрли. И когда только успели! Или дотлевающая на асфальте сигарета — не первая?
А мой-то хорош!
Вот ведь паскудник, а? Врёт — и не краснеет.
— Я что, по-твоему — педик? Не, в натуре, чтобы я какому-то засранцу ногу щупал?!
Жорик возражает как-то неуверенно, словно по обязанности. Похоже, и это они не по первому разу уже крутят.
— Меня там не будет. Я отключусь. Совсем. Ну типа как засну, только сильнее, ну или сознание потеряю. Только она. И нога, значит, её. Женские игры, Жор. Бабам такое нравится, сам же видел, как Аську переклинило.
Ого!
Она и для нас уже тоже Аськой стала?
Точно, не первая сигарета.
О чём они успели переговорить, пока меня не было? О чём, мать-мать-мать?!.
Почему Жорик ведёт себя, словно выпускница института благородных девиц, которую в тёмной подворотне охмуряет пьяный революционный матрос?! Что мой хомячок мог ему такого наплести?!
Он же именно что хомячок. Не крыса даже! Ничего толком не умеющий салажонок. Трус, лентяй и рохля, в конце концов. Что он мог придумать такого, о чём я, дипломированный психолог, не имею ни малейшего представления?
И почему оно — сработало?
А когда мы заперлись в пустой раздевалке у спортзала (физра сегодня только четвёртым уроком) и разулись, и я буквально на пальцах (Вовочкиных пальцах) стала растолковывать всё ещё неуверенному, немного смущённому, но дико заинтересованному Жорику высшую математику наслаждения — мой хомячок меня опять удивил.
Он действительно отключился.
Совсем.
Я уже научилась определять, когда он хитрит и подглядывает. Но не мешала. Во всяком случае — тогда, когда подглядывание это не мешало мне самой. Так вот, на этот раз он не подглядывал. Законопатился плотненько, ни одной щёлочки не оставил.
Сперва я даже слегонца расстроилась. Ибо сочла это рецидивом его обычной повседневной трусости, из-за которой он заранее отказывает себе в великолепнейшем эротическом переживании.
А потом задумалась.
А оно ему надо — это самое переживание, доставленное руками малосимпатичного старшеклассника с садистическими наклонностями и повадками матёрого уголовника?
Хомячок-то, похоже, оказался куда умнее, чем я думала.
***
Когда толпа начала расступаться, Конан вдруг отчётливо понял, что молился не тому богу.
Понял, ещё даже не увидев крытые носилки, только опущенные головы несущих их послушников. По этим самым опущенным и втянутым в плечи головам и понял. По тому, как шарахнулась от вошедших толпа, словно на каждой из них незримый чумной капюшон. По тому, как слабо охнул стоящий рядом Эрезарх, вспоминая Иштар милосердную. Ему, стоящему, видно куда лучше…
Иштар надо было молиться.
Иштар…
Она – женщина, женщина и мать, хоть и богиня. Она бы поняла. А Митра – что? Он, конечно, хороший бог. Добрый. Справедливый. Но он очень не любит вранья. Любого, чем бы оно ни было вызвано. И жесток с обманщиками, признавая это одним из самых тяжёлых грехов. Он слишком суров и серьёзен, и не делает различий между детской шалостью и полноценным клятвопреступлением.
Атенаис, прямо скажем, не была самым честным ребёнком в этом мире…
Иштар надо было молиться!
Иштар бы поняла…
В полной тишине носилки вынесли на середину зала и осторожно опустили на пол в шаге от ступенчатого постамента. Не полноценный паланкин, а коротенькие такие носилки с высокими бортиками и длинными загнутыми вниз ручками. На эти ручки их и поставили, превратив в некое подобие то ли скамейки, то ли детской люльки. Схожесть с люлькой усиливалась тем, что омертвелая тишина в зале всё-таки не была полной. Её нарушал тихий плач, доносившийся из-под покрывала, накинутого поверх лежащего на носилках маленького тела – еле слышимый, поскуливающий и монотонный. То ли действие сонной травы было не слишком эффективным, то ли боль оказалась чересчур сильна и пробивала сонную одурь. Но не этот плач заставил сердце ухнуть в пропасть и пропустить пару ударов. И даже не то обстоятельство, что светлый шёлк покрывала во многих местах уже пропитался свежей кровью.
Просто тело под покрывалом было слишком маленьким, даже для ребёнка всего десяти зим отроду.
Слишком коротким.
Конан чуть повернул голову в сторону Эрезарха. Оторвать взгляд от укороченного тела под шёлковым покрывалом оказалось делом решительно невозможным:
– Лекарь… где?
Ему показалось, что он сказал это одними губами – никто и не услышит за оглушающее тихим непрерывным плачем. Но мимо просеменил невысокий шемит в расшитом алхимическими символами плаще и со знаками целительства на покрывающих потрепанный кидарис серебряных пластинах. Двое рабов тащили за ним объёмистые дорожные сундучки – тоже с подобными знаками на крышках. Поставили их на пол по бокам от носилок, быстро откинули крышки и сноровисто начали выкладывать лекарские инструменты и снадобья прямо на откинутые крышки, превращенные в подобия столиков. Сам же врачеватель склонился над носилками, полностью перекрыв обзор королю Аквилонии, и осторожно снял пропитанное кровью покрывало.
– Зандра знает что! – воскликнул он мигом позже. – Клянусь перекипевшим тиглем, Иштар лишила вас разума! Вы уверены, что тут нужны именно мои услуги?!
Стоящий за спиной Конана Квентий охнул и задышал как-то странно, быстро-быстро, словно после долгого бега. А Эрезарх…
Эрезарх расхохотался.
На какой-то жуткий миг Конану показалось, что мир сошёл с ума – обернувшись, он увидел, что Квентий тоже смеётся. Быстро, беззвучно, с короткими всхлипами, вытирая текущие по красному лицу слёзы.
– Ты посмотри! Ты только посмотри! – отсмеявшись, воскликнул Эрезарх, и толкнул короля Аквилонии в сторону носилок. Конан и сам не понял, как оказался на ногах. Понял только, что и его лицо расплывается в счастливой безудержной улыбке, а рвущийся наружу смех щекочет горло.
Теперь, когда он стоял, а ткань с носилок была убрана, стало отчётливо видно, что лежащее на них окровавленное тело не принадлежит Атенаис. Оно вообще не принадлежало человеку, это чёрное мускулистое и покрытое когда-то бархатистой короткой шерстью сильное тело.
На носилках лежал пустынный камелеопард, полуденный родич более привычного для обитателей крайней полуночи снежного барса. Совсем ещё маленький детёныш, не старше двух-трёх лун отроду.
– Во имя Иштар, меня что, вызвали, чтобы я лечил животное?!
Лекарь смотрел на носилки с негодованием и отвращением золотых дел мастера, которому предложили поработать золотарем.
– Да, – сказал Конан веско. – Именно для этого тебя и вызвали.
Гранитную неподвижность и суровость лица сохранять было не так трудно, как он опасался. Митра свидетель – совсем нетрудно! Вместе с облегчением навалилась неподъёмная усталость, гулким перезвоном в пустой голове напомнил о себе каждый колокол каждой бессонной ночи. Очень хотелось послать всех к Зандре, завалиться с Квентием и Эрезархом во вчерашнюю таверну на площади и как следует упиться той скверной кислятиной, что выдают там за вино. И плевать, что расположена она неудачно, а от подавальщицы воняет, как из выгребной ямы.
Но Эрезарх напоминал дорвавшегося до хозяйского птичника хорька, а его люди уже деловито заносили на восковые дощечки имена столпившихся в зале последователей запретного культа. Переписанных отпускали, напутствовав просьбой не покидать город «до выяснения всех обстоятельств». Тех же, чью личность не могли подтвердить четверо уважаемых горожан, под конвоем препровождали на первый ярус и дальше, в подвал – опять же, «до выяснения». Фактический правитель Сабатеи расхаживал между съёжившихся жрецов и простых павлинопоклонников с донельзя довольным видом. Было ясно, что никуда он отсюда не уйдёт, пока со всеми не разберётся. И теперь следовало довести до логического конца этот фарс, которым так неожиданно обернулась трагедия.
Да и камелеопарда, если уж начистоту говорить, было жалко…
Бедная тварь доживает последний свой день, к друидам не ходить. Прошедшей ночью птичка над ним постаралась на славу, что бы там не утверждал обладатель синей хламиды. Вместо левой передней лапы торчала короткая опухшая культя. Из многочисленных порезов («поклевок» – поправил себя Конан мысленно и сузил глаза) сочилась кровь, делая липкой короткую чёрную шерсть, сквозь огромную рану на правом бедре наружу торчали сломанные кости. Ещё одна такая же страшная рана была на морде, на месте правого глаза.
Повстречав настолько израненное животное в любой другой ситуации, Конан, недолго думая, перерезал бы ему горло. Просто из сострадания, чтобы не мучился зверь. Но сейчас при мысли о подобном мутило. Почему-то привычный акт милосердия сегодня казался намного хуже самого подлого убийства.
– Говорят, ты лучший. Сможешь вылечить?
Лекарь самодовольно погладил длинную напомаженную бороду, завитую колечками книзу. Пожал плечами:
– Всё в руках Иштар милосердной…
Но взгляд его уже сделался цепким и деловитым – таким взглядом опытный мастер-кузнец смотрит на подпорченную нерадивым учеником заготовку, прикидывая, как, где и что нужно подправить, чтобы из этого вконец запоротого убожества вышло нечто толковое. Вот так и лекарь, наклонившись над носилками, сначала долго всматривался в искалеченного зверя, хмурясь и шевеля губами. И, столь же внезапно преисполнившись деятельного энтузиазма, распрямился, замахал руками, отдавая одновременно десятки распоряжений:
– Отойдите от света, во имя Иштар, и не мешайте работать! Принесите жаровню, а лучше две! И котёл кипятка! Хуз, выложи наборы снадобий за номерами три, семь и восемь… Три, тупица, а не пять! Мы же не роды принимать собираемся! Зац, будешь его держать… да осторожнее же, криворукий, задушишь!
Конан отошёл к заваленному мехами помосту, тяжело опустился на ступеньку. Он не очень-то верил в возможности исцеления таких ран. Разве что только какому либо богу станет скучно, и он явит очередноечудо – на радость людишкам и себе на развлечение.
То-то жрец в синем испугался до обморока – можно прожить без руки, ноги и глаза, но ведь Конан-то обещал воздать мучителям вдвое, если не втрое! Причём Митрой клялся. А слепому без рук и ног жить затруднительно…
Впрочем, одноглазому зверю на двух ногах тоже не выжить. Даже если хвалёный лекарь и справится. А что? Чем Сет не шутит, пока солнцеликий спит? Во всяком случае, выглядит этот врачеватель достаточно уверенным.
С заваленного шкурами возвышения король Аквилонии некоторое время с интересом наблюдал, как лихо гоняет лекарь своих рабов и новообретённых помощников из местных слуг. Котёл крутого кипятка и две жаровни ему доставили буквально в один миг, и на раскалённых углях уже побулькивал, распространяя по залу острые запахи трав, маленький котелок с носиком, а на расстеленные тряпицы осторожно выкладывалось не менее пахучее содержимое многочисленных лекарских склянок.
Глядя на всю эту малопонятную суету, киммериец почему-то преисполнился уверенности, что местный лекарь со своим делом справится. Пусть даже и вовсе он не военный костоправ. А вот что будет с увечным зверем потом… Конан вспомнил облезлых бродячих собак, их висящую клочками шерсть, отчаянные драки за каждую упавшую корку.
Вздохнул, мрачнея.
Жестом подозвал Квентия.
– Раздобудь повозку. Лучше – крытую. Постели там помягче. Вот. Забери – махнул рукой в сторону груды мехов. Добавил, подумав. – И найди козу. Дойную …
– Козу лучше брать у Ицхака Малорослого, его меняльная лавка на площади, с полуденной стороны, каждый покажет. У него хорошие козы. Хоть с виду и неказистые, но выносливые и раздоенные. Самых лучших он наверняка забрал с пастбища – в связи со вчерашней паникой. И вряд ли успел отослать обратно.
Конан обернулся на тихий голос, напоминающий шелест осенней листвы под ногами. Заранее раздражаясь – он был недоволен тем, что почти на четверть оборота клепсидры выпустил из виду раненого охранителя. Вызывающих уважение врагов нельзя упускать из виду на столь долгий срок.
Если, конечно, сам хочешь жить долго и счастливо.
Охранитель сидел в двух шагах от Конана, на другом краю ступенчатого возвышения. Скособочась и стараясь не шевелить пристроенной на колене правой рукой и время от времени морщась – похоже, рана его донимала всерьёз. Губы налились предательской синевой, а смуглое лицо стало почти серым от потери крови. Того и гляди, тоже сползёт на пол бесформенной кучей тряпья, по примеру своего собрата в синем балахоне.
Но пока что жрец держался. Сидел себе, открыто и спокойно глядя киммерийцу прямо в глаза, а левой рукой…
Левой рукой этот недоуспокоенный жрец почёсывал облезлое розовое пузико Золотому Павлину Сабатеи. О котором Конан тоже благополучно забыл – о твари, конечно, а не о его мерзком розовом пузе, похожем на дряблый мешочек для его же не менее мерзких внутренностей! Даже и не заметил, когда из рук выпустил.
Твари ласка нравилась. Павлин млел, затянув мутной блаженной плёнкой маленькие глазки и нежно прильнув ощипанной шейкой к здоровому плечу своего прислужника. И даже глаза на хвосте его были томно полузакрыты, словно тоже жмурились от удовольствия.
При виде этой сцены раздражение Конана улеглось. Осталось только гадливость. Не отводя от раненого неприязненного взгляда, он кивнул Квентию:
– Всё слышал? Распорядись, – и спросил, не скрывая омерзения. – Не противно служить такому богу?
Жрец опустил глаза. Но ответил с тихой твёрдостью и непонятной печалью:
– Он вовсе не плохой бог… – рука его продолжала нежно и ласково поглаживать теперь уже спинку твари. Та прогибалась, подставляя под ласку то один облезлый бочок, то другой. – Просто очень старый. Может быть, даже старше этого мира. И он справедлив… по-своему. Никогда не требовал глупых ритуалов и ограничений, как многие другие. И давал своим верным почитателям удачу в делах и богатство. Это ведь именно благодаря нему Сабатея когда-то была центром Шема. Куда там нынешнему Асгалуну… теперь об этом забыли. Слишком мало почитателей, чтобы удачи хватило на весь город. Сначала люди забыли о Золотом Павлине Сабатеи, а потом – и о самой Сабатее. А ведь ему нужна такая мелочь…
– Ничего себе мелочь! – Конан фыркнул. Злиться на этого богами обиженного жреца он всё равно больше не мог. – Человеческие жертвоприношения – это, по-твоему, мелочь?!
Жрец упрямо качнул головой. Смотрел он по-прежнему в пол:
– Четверо-пятеро за год – действительно, мелочь. В пьяных драках ежелунно гибнет столько же. Если не больше. Да и не так уж это обязательно.
– Вот как? – Конан сощурился. – Что-то непохожа ваша птичка на травоядную.
Жрец почесал облезшую птичью головку там, где у всех нормальных тварей находятся уши. Вздохнул.
– Не травоядная, да. Она питается страхом. Почитать её вовсе не сложно – достаточно просто бояться. И всё. А плоть и кровь… они просто лучшие переносчики страха. Лучшие накопители. Страх – это словно купеческий караван, который нужно доставить до цели. А жертва – проводник, знающий короткую дорогу. Караван вполне может обойтись и без проводника – только путь будет дольше и труднее, а часть товара окажется расхищена, испорчена или утеряна. Вот и всё. Лучшие проводники, конечно же, получаются из людей, но это тоже вовсе не обязательно. Как и для настоящих караванов. Я слышал, что в хорайских поселениях разводят специальных горных собак-проводников. Они самостоятельно сопровождают караваны, знают все перевалы и колодцы… Человек, конечно, надёжней, но не слишком богатым купцам выбирать не приходится… Вот и нам… не приходится выбирать. Человеческих жертв не было с прошлой зимы – люди теперь в окрестностях Сабатеи не ходят поодиночке. Даже днём. Вот и надо как-то выкручиваться…
Конан вспомнил слова одетого в синюю хламиду жреца о том, что жертвы в последнее время измельчали. Вспомнил и его возмущение по поводу того, что некие высокопоставленные собратья по вере занимаются не своими делами.
И посмотрел на жреца-охранителя уже по-новому.
– И часто тебе приходится самому ловить пустынных камелеопардов?
Жрец пожал плечами, явно не понимая, что так заинтересовало киммерийца:
– Почти всегда. Дикий зверь – это не полудохлый от голода и болезней городской бродяга. За ним младших послушников посылать – дело бесполезное и жестокое. Уж лучше сразу самого такого горе-охотника – на жертвенный камень. Хоть толку больше будет… Впрочем, – он пожал плечами, улыбнулся и снова поднял на Конана полный печального спокойствия взгляд. – Это уже неважно. Потому что Золотой Павлин Сабатеи скоро умрёт.
В его голосе было столько обречённого достоинства, а в улыбке – горечи, что Конан не усомнился ни на миг. Подошёл. Присел рядом на корточки. Склонил голову набок, по-новому разглядывая уже не только жреца-охранителя, но и облезлого заморыша у него на коленях. Спросил, хмурясь:
– Почему?
– Нет страха. Нет пищи. Нет Золотого Павлина Сабатеи…
Конан обвёл непонимающим взглядом зал. Нахмурился сильнее:
– Как это – нет страха?! Да все эти людишки просто таки трясутся от страха, словно овечий курдюк на неровной дороге!
Жрец продолжал улыбаться и гладить своего умирающего бога. На бледном заострившемся лице ярче проступили морщины, и теперь было видно, что он очень стар. Гораздо старше, чем казалось раньше, когда обманывали глаз подтянутость худощавой фигуры и юношеская порывистость движений. Глаза его закрылись, голос сделался еле слышен:
– Они не Павлина боятся, а Эрезарха и его слуг… или тебя… страх поменял направление. Караван больше не придёт… Они никогда и не вспомнят более о Золотом Павлине, который столько лет дарил им достаток и удачу в делах. Люди не ценят того, что им дарят. А я… смешно. Я готов для него на всё. На всё, что угодно. Я с радостью сам лёг бы на жертвенный камень, если бы это помогло… хоть чуть-чуть. Только не поможет. Я его не боюсь, понимаешь, король-варвар? Не боюсь. Совсем. И никогда не боялся. И, даже умирая, не смогу испугаться… Нельзя бояться того, кого столько лет… Смешно. Я, единственный, которому не наплевать, жив он или умер, как раз таки и не могу дать то, что ему нужно. Я не могу его испугаться…
Голос его стал совсем неслышен, словно листва под ногами слежалась, промокла, схватилась первым зимним ледком и окончательно перестала шелестеть. Конан вскинул голову:
– Эй, лекарь! Ты там закончил? Тогда иди сюда, тут для тебя есть ещё работа.