14.01.2019 9

Игорь. 2 сентября, день

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…

Буря-богатырь Иван коровий сын:

[Тексты сказок] № 136.

Игорь не слушал сплетен, которые ходили по поселку. Цепочка смертей, потянувшаяся с майских праздников, вовсе не казалась ему загадочной или неестественной, однако рассказчики утверждали, будто умершие как один говорили родственникам или знакомым одинаковую фразу: «Я знаю, когда я умру». Пожалуй, он верил старому Аркадию Михайловичу, которому сам помогал хоронить жену, когда тот, рыдая на поминках пьяными слезами, говорил, что его ненаглядная Аленушка предупреждала его, а он, дурак, только смеялся над ней. Ненаглядной Аленушкой жена его удостоилась стать после смерти, до этого она числилась в старых дурах или хитрых стервах.

Любая смерть в многолюдном поселке теперь считалась загадочной, шла ли речь о ребенке, умершем в конце апреля от менингита, или о взрослом мужчине, что искупался в реке, не дождавшись, когда сойдет лед.

К середине лета у подростков появилась любимая шутка — сказать родителям: «Я знаю, когда я умру». После того как мать одного шалопая с инфарктом увезли в больницу, ребятишки немного умерили свой пыл, но время от времени кто-нибудь из них испытывал родительскую любовь на прочность. Игорь, слушая рассказы дочери о глупых выходках ее друзей, только пожимал плечами.

— Пап, ты что, совсем не веришь в это? — удивленно спрашивала Светланка.

Игорь качал головой. Шестнадцатилетней девочке вздорные слухи будоражили кровь, напоминали фильмы ужасов вроде «Звонка», о них рассказывали страшные истории, сидя ночью на реке, — со времен «Бежина луга» в психологии подростков ничего не изменилось. Игорь не пытался убеждать дочку в нелепости сплетен о «загадочных» смертях — она просто не захочет поверить, даже если он будет очень убедителен.

К августу слухи обросли подробностями, к ним добавилась и панацея: спасти от неминуемой смерти может лишь один человек — потомственный маг и целитель Мстислав Волох, пользующий страждущих на территории Дома отдыха «Юнона». Игорь бы не удивился, если бы узнал, что именно Волох и является автором этих сплетен от начала до конца. Во всяком случае, денег с родителей подростков-шутников он мог бы содрать немало.

Но лето догорело, как всегда, быстро и неожиданно, Светланка уехала в город к матери, и некому стало рассказывать Игорю продолжение этой истории. Это было последнее лето, которое дочь полностью провела с ним. В следующем году она будет сдавать выпускные экзамены, поступать в институт, ей будет не до дачи и поселковых друзей. Конечно, она собиралась готовиться к экзаменам у отца, но Наталья наверняка ее не отпустит, и правильно сделает. Игорь, конечно, может помочь ей с физикой и математикой, но он совсем не умеет заставить ее усидеть на месте — вместо подготовки Светланка будет гулять и веселиться, как гуляла и веселилась все прошедшее лето.

С отъездом дочери дом опустел и быстро растерял уют. Игоря не тяготило одиночество, он любил бывать один, но каждый раз с отъездом Светланки начинал тосковать. Конечно, она будет приезжать на выходные и на каникулы, но это будет уже не то — она будет приезжать в гости, и скорей не к нему, а к своим друзьям.

Почему-то именно к сентябрю, на излете лета, Игоря посещали мрачные мысли о том, что жизнь его никчемна и бессмысленна, ничего, кроме одинокой нищей старости, впереди его не ждет. Он вспоминал себя в Светланкины годы, перед десятым классом физико-математической школы. Как хорошо все начиналось! «Полдень, XXII век»! Он собирался стать ученым, как герои любимых книг. Летать в космос или исследовать недра земли и как минимум изобрести управляемый термояд. Даже тогда он понимал, насколько это наивно, и не делился своими мечтами ни с кем. Хорошо, что не делился. Он был ученым целых три года. Первый год прошел хорошо, а потом, когда отпустили цены, зарплата его превратилась в пшик. И пшик этот никто не спешил ему отдать. Получив как-то деньги за полгода работы, он сумел купить курицу и бутылку водки, которую и выпил, не доходя до дома.

Полгода Игорь выдержал работу ночным охранником в ларьке, а потом сломался. Невозможно восемь часов отработать в институте и еще двенадцать торговать пивом и сигаретами. Студентом он разгружал вагоны по ночам, но ничто не мешало ему не пойти на лекции и отоспаться. Разумеется, Наталья бы предпочла, чтобы он бросил физику, а не ларек. Но тогда он на что-то надеялся. Еще полтора года он перебивался случайными заработками, в выходные и по вечерам, за несколько часов зарабатывая свой трехмесячный оклад. Но случайные заработки Наталью не устраивали, и Игорь ее понимал. И, в конце концов устав от бесконечных скандалов с женой и тещей, от беспросветной нищеты и вечного поиска халтуры, он ушел из института. Научный руководитель пытался его удержать хотя бы до защиты кандидатской, но Игорю тогда казалось, что он не протянет и нескольких дней. Пять лет он проработал на стройке, дорос до бригадира, а когда развелся, попробовал снова вернуться к физике, но у него ничего не вышло — грянул кризис, и зарплаты ученых снова сократились до сорока долларов в месяц. На эти деньги он и один прожить бы не смог, куда уж помогать Наталье со Светланкой.

Игорь вернулся к матери, в Весино. На местном заводе зарплаты тоже были невелики, но хотя бы превосходили пенсию по инвалидности. Да и инженером работать оказалось намного приятней, чем бетонщиком. И жизнь поплыла вперед неспешно и размеренно, Светланка приезжала на лето к бабушке, а когда мама умерла, дочь уже достаточно выросла, чтобы Наталья не боялась оставлять ее с отцом.

От юношеских амбиций и мечтаний осталась только любовь к фантастике.

 

Второго сентября на заводе отмечали день рождения главного инженера — скромного и добродушного Петра Михайловича. И дата была круглая и волнующая — шестьдесят лет, поэтому директор не поскупился и выкатил в подарок своей правой руке прилично накрытый стол. Бухгалтерия накрошила салатиков, а общая секретарша Ленка испекла свой фирменный торт-безе.

Игорь постарался пропустить торжественную часть и задержался в цехе, придумав уважительную причину — непреходящую поломку сушилки. Когда же он наконец добрался до приемной, где был накрыт стол, его коллеги успели повеселеть и расслабиться.

— Игорь! — Ленка хлопнула по пустому стулу рядом с собой. — Иди сюда, я тебе место оставила.

С Ленкой — полногрудой веселой девахой лет двадцати пяти — Игорь дружил. Она училась в институте, на заочном отделении, собиралась стать бухгалтером, и он помогал ей решать контрольные по техническим предметам, за что был пригрет и обласкан как ею, так и бухгалтерией — немногочисленной женской частью коллектива.

— Да уж, Игорь Андреевич, — хмыкнул в усы директор, — задерживаетесь. Штрафная вам полагается.

Игорь помотал головой, пробуя отвертеться, но ему в руки сунули пластиковый стаканчик, на две трети полный водкой. Напиваться он не собирался, говорить тост — тем более. Но выглядел бы его категоричный отказ невежливо.

— Ну… Петр Михалыч… поздравляю. Здоровья вам… и так далее… — выдавил Игорь, поспешно влил в себя содержимое стаканчика и сел на приготовленное Ленкой место.

— За здоровье именинника! — подхватили коллеги, привставая с мест и радостно чокаясь.

— Хорошо сказал! — хихикнула Ленка, наваливая ему в тарелку салат. — Коротко, главное. Директор минут десять говорил, мы чуть с голоду не умерли.

Вечеринка понеслась вперед, вскоре включили музыку, дамы попытались раскрутить кавалеров на танцы, но удалось это не всем — танцевать согласился только директор и только по приглашению главного бухгалтера, да еще разбитной начальник отдела маркетинга немного потискал Ленку в уголке, делая вид, что танцует.

Ленка вернулась на место раскрасневшаяся и довольная жизнью, хлебнула немного вина и закусила бутербродом с колбаской — кушала она хорошо, хотя два раза в неделю садилась на диету. С утра и до обеда.

— Ой, даже жарко стало! — выдохнула она, запивая бутерброд вином.

Игорь хотел ей посочувствовать, как вдруг лицо ее изменилось, улыбка сползла с губ, щеки побледнели. Она машинально взяла Игоря за руку, стиснула пальцы и сказала серьезно и тихо — так, что никто, кроме него, не услышал:

— Игорь. Я знаю, когда я умру.

От ее слов холодок пробежал у него по спине, и он понял: она не врет, не шутит и не старается его разыграть. Она действительно знает. И она действительно умрет.

Ленка медленно поднялась с места и пошатываясь вышла из приемной. Директор недовольно глянул ей вслед, но Игорь поспешил ему объяснить:

— Ей нехорошо стало, я провожу ее домой.

Директор кивнул, вернулся к беседе с Петром Михайловичем, и Игорь сорвался вслед за Ленкой, чтобы его не опередил начальник отдела маркетинга, уже построивший планы на сегодняшний вечер.

Ленка плакала в коридоре, тихо и горько. Игорь погладил ее по голове, она подняла лицо и выговорила:

— Я не хочу… Я не хочу…

Игорь не нашелся, что ответить.

— Надо попробовать, — неожиданно твердо сказала она, размазав слезы по лицу, —надо успеть. Скорей. Побежали скорей.

Ленка схватила его за руку и потащила за собой к лестнице.

— Почему у тебя нет машины! Ну почему! — выкрикнула она по дороге.

— У меня велосипед… — пробормотал Игорь. — Может, попросить Петра Михайловича? Он отвезет.

— Нет. Я никого не буду просить! Скорей.

Игорь давно не катал девушек на раме и совсем забыл, как это делается. Но Ленке, похоже, было не привыкать, она запрыгнула на раму легко и ловко.

— Скорей. Пожалуйста, я прошу тебя, скорей… — она всхлипнула.

— Я постараюсь, — кивнул он и повел велосипед через калитку мимо проходной. —Куда?

— Как куда? В «Юнону», куда же еще!

Вот оно что! Игорь грустно улыбнулся: Мстислав Волох. Потомственный маг и целитель. Пусть. Если она верит в свою смерть, может, поверит и в «лечение» мага? Ведь внушение в таком деле очень важно. Главное, чтобы этот потомственный целитель смог ее убедить.

Он нажал на педали — до «Юноны» было не больше трех километров. Только бы этот шарлатан оказался на месте! Мог ведь и уехать, когда закончился дачный сезон.

Ленка перестала плакать, только мелко дрожала, словно ее било током, и со всей силы стискивала руль белыми пальцами. Игорь запыхался и вспотел, но домчал ее до Дома отдыха меньше чем за десять минут. Через проходную его с велосипедом не пропустили, и Ленка пробежала на территорию без него. Пока он привязывал велосипед к ограде и закрывал замок, она успела скрыться из виду.

Игорь долго не мог найти, где пристроился маг, пока кто-то из сотрудников в униформе не показал ему в глубь территории:

— Мимо котельной пройдешь, справа увидишь домик бревенчатый. Только к Волоху с пустыми руками не ходят, может и не принять.

Игорь отмахнулся: меньше всего его волновали понты потомственных целителей. Около котельной двое электриков, один из которых сидел на железобетонном столбе, еще раз указали ему путь. Только после этого он нашел одноэтажный бревенчатый домик, над крыльцом которого висела вырезанная из дерева соответствующая надпись. Ленка, видимо, уже зашла внутрь, и он присел на ступеньки, решив подождать ее снаружи.

Ждать пришлось недолго. Ленка вышла на крыльцо, села рядом с ним на лестницу и заплакала, закрыв лицо ладошками.

— Что? Что он тебе сказал? — Игорь взял ее за плечи.

Она покачала головой, борясь с рыданием, и прошептала:

— Я не успею… Я просто не успею…

— Что? Ему денег нужно? Сколько?

Она опять покачала головой:

— Нет. Он денег не возьмет вообще. Ему нужна какая-то травка, которую нужно сорвать ночью на кладбище. Тогда он проведет обряд.

— Какой обряд? Он что, чокнутый?

Игорь вскочил с места. Неужели нельзя помочь отчаявшейся девушке просто так, не заботясь о своем идиотском антураже? Он дернул дверь на себя и влетел в маленькую прихожую, из которой вело два выхода. Один из них был занавешен черными бархатными шторами, и Игорь догадался, что ему именно туда. Он рванул штору в сторону и шагнул через порог, намереваясь размазать потомственного мага по стенке. Выпитая водка придала ему смелости и куража.

В полутемной комнате горело четыре свечи. Одна стояла на столе, выхватывая из темноты абсолютно лысую голову народного целителя, а три других подсвечивали серую сову на жердочке в правом углу, спавшую на думке черную кошку — в левом и пеструю гадюку, кольцами свернувшуюся на стеклянной подставке около стола. Ну разумеется: змея не может ползать по стеклу и никуда с подставки не денется.

— Здравствуйте, — кивнул потомственный маг и слегка прикрыл маленькие пронзительные глаза. В его облике было что-то дьявольское: острые уши, расходящиеся в стороны от гладкого черепа красивой правильной формы, большой изогнутый дугой нос, маленькие, плотно сжатые губы в форме сердечка и резко обозначенные носогубные складки. Маг был одет в балахон из красного бархата с узкой черной оторочкой, чем немного напоминал Папу Римского. Впрочем, святости в последнем Игорь тоже находил не много.

— Зачем вы издеваетесь над девушкой? — Игорь подошел к широкому столу вплотную и уперся в него руками, нагнувшись к магу.

Змея на стекле беспокойно подняла треугольную голову и пощупала воздух языком, кошка приоткрыла зеленый глаз и вопросительно глянула на хозяина, сова медленно мигнула, расправила и снова сложила крылья.

— Сядьте, — тихо и властно промолвил маг. Голос его прозвучал низко и глухо.

— Нет, я не сяду, пока вы мне не объясните, зачем вам это понадобилось, — Игорь нагнулся к магу еще ниже.

Целитель откинулся на спинку стула, лицо его ушло в тень, и из мрака зеленым огнем блеснули его глаза. По-честному, Игорю стало не по себе.

— Сядьте, — повторил маг, и его голосу ответило многоголосное эхо из разных углов комнаты.

— Я же сказал, что не сяду. Что вы хотите от нее? Денег? Сколько? Человек, спасающий свою жизнь, выложит вам и то, чего у него нет.

— Я не беру денег с тех, кто спасает свою жизнь, — маг еле заметно с достоинством кивнул.

— Тогда что вам от нее нужно? Зачем вы отнимаете у нее надежду? Если она настолько верит в то, что умрет, она и вправду может умереть.

— Она умрет, — утвердительно ответил маг, — можете в этом не сомневаться. И я ничем не могу ей помочь. Она умрет, даже если не будет в это верить.

Игорь опешил от его уверенного и прозаичного тона.

— Что вы говорите… Это же полная чушь, это ерунда… Такого не бывает.

— Такое бывает, — усмехнулся маг. — Вы думали, что пришли к шарлатану, который пускает пыль в глаза суеверным клиентам? Да, не без этого. Мне надо на что-то жить. Но есть то, что я действительно могу, и есть то, над чем я не властен. Я могу, например, сказать, что вещь, которую вы вчера не смогли найти, упала за буфет. Можете проверить, когда придете домой.

Игорь сглотнул и все-таки сел на тяжелый стул с высокой спинкой, стоявший у стола. Он потерял квитанцию на оплату электричества и перерыл всю кухню, надеясь ее найти. Буфет он не отодвигал.

— Так вот, над жизнью и смертью я не властен, — продолжил маг. — Я могу справляться с болезнями, но это не болезнь. Чтобы спасти ей жизнь, мне нужна перелет-трава.

— И вам обязательно надо посылать ее ночью на кладбище? Если вы и вправду… целитель, а не шарлатан, почему вы до сих пор не раздобыли этой самой перелет-травы? Она что, первая, кто к вам приходит?

— Нет, не первая. Но перелет-травы у меня нет. Перелет-трава не дается в руки людям, обладающим магическими способностями, ее может взять только простой смертный. Принесите мне этой травы, и я попробую спасти ей жизнь. Мне все равно, кто это сделает. Если девушка так дорога вам, можете сами сходить ночью на кладбище. Но, уверяю вас, других способов избежать смерти у нее нет.

— Она сказала, что не успеет… — Игорь поднялся.

Маг равнодушно пожал плечами:

— Я ничем не могу помочь. Я не Господь Бог, у моих способностей тоже есть предел.

— Значит, вы отказываете? — Игорь вскинул голову.

— Нет. Я констатирую факт. Я не вымогатель и не шарлатан. Я не прошу денег. Но без перелет-травы я бессилен.

— Я понял, — Игорь чопорно кивнул и вышел, снова откинув бархатную занавеску, которая немедленно вернулась на прежнее место.

Целитель, наверное, не набивает цену. Он просто ничем не может помочь, но не хочет в этом признаваться. «Принеси то, не знаю что»… Очень удобная позиция: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Неужели он всерьез верит в то, что Ленка умрет? Неужели нельзя было просто обмануть ее, просто подарить надежду?

Она все еще плакала на ступеньках, когда Игорь появился на крыльце.

— Пойдем, — он похлопал Ленку по плечу, — маг признался, что эту травку можно найти не только ночью. Просто днем она прячется в зарослях крапивы вдоль кладбищенской канавы, и ее не так просто отыскать. Поехали?

— Правда? — лицо ее осветилось. — Поехали! Поехали скорей!

Она вскочила, размазывая слезы по лицу, и, не дожидаясь Игоря, бегом кинулась к проходной. Зачем он ее обманул? Как он будет выкручиваться из этой ситуации? Он махнул рукой — разобраться можно потом. Ленка бежала так быстро, что он не поспевал за ней.

— Эй, потише! — услышал он недалеко от котельной. — Стой, говорят!

Игорь выбежал за угол, куда свернула Ленка, и тут же увидел, что двое электриков, показавших ему дорогу к Волоху, поднимают вверх провисший до самой земли провод, а Ленка несется вперед, не замечая препятствия. Сейчас она споткнется и как минимум уронит электрика со столба.

— Стой!!! — заорал тот, который стоял на земле, и вскинул руку с проводом вверх.Ленка заметила провод, но не остановилась, только пригнулась, чтобы проскочить под ним, и обеими руками приподняла его над головой, освобождая себе дорогу.

Электрик отчаянно вскрикнул, и Игорь увидел, как руки Ленки, мокрые от слез, судорожно стискивают провод в кулаках и не могут разжаться. Он успел схватить ее бившееся в конвульсиях тело за пояс и потащил назад. Электрик не растерялся и дернул провод в другую сторону, только для этого ему пришлось отбежать на несколько шагов —провисал провод сильно.

Со столба разнесся отборный мат, второй электрик тоже пытался помочь, но едва не упал. К нему присоединился первый, вырвав наконец провод из Ленкиных рук. Игорь повернул ее лицом к себе и уложил на землю.

— Ну? Что? — выдохнул электрик.

— Руки мокрые… — пробормотал Игорь, прикладывая ухо к ее груди, — у нее были руки мокрые.

Его ухо не уловило ни одного звука, ни единого колебания в ее груди. Не может быть!

— Черт ее понес прямо на нас! — электрик снова выругался. — Минутой бы раньше или минутой позже! Ведь смотрели специально, чтобы никого поблизости не было! Бьется сердце-то?

Игорь молча покачал головой.

— Да ты чего? Не может быть! Слушай как следует! Этого не может быть! —электрик не мог бросить провод на землю.

Игорь снова покачал головой. Девушка была мертва, абсолютно, непоправимо, безнадежно мертва.

— Руки мокрые… — прошептал он, холодея.

— Что ты сидишь! — закричал электрик со столба. — Скорую вызывай, массаж сердца делай! Делай что-нибудь! Дыхание искусственное.

Игорь понимал, что это не поможет. Но до приезда скорой честно пытался ее оживить, нисколько не надеясь на успех. Приехавший всего за пять минут врач остановил его жестом, едва глянув на мертвое Ленкино лицо.

— Кто ты, девица-красавица?
— Я? Дочка Бабы-яги, а ты кто?
— А я — дурак, дурак, дурак!

Русский народный анекдот

— Мамочка. Я знаю, когда я умру… — тихо сказал ребенок и отложил в сторону ложку, так и не доев кашу. Лицо его неожиданно стало серьезным и взрослым.

Его мамаша, угрюмая особа лет двадцати, посмотрела на сына и недовольно фыркнула.

— Мишенька! — охнула бабушка. — Ну разве можно так говорить! Что ты выдумываешь!

— Я не выдумываю. Я знаю, — твердо ответил мальчик. Для его четырех лет — слишком уверенно и безапелляционно.

— Ну и когда же? — ухмыльнулась его мать.

— Я не могу сказать. Я знаю, но сказать не могу.

Мамаша снова фыркнула:

— Знал бы — сказал. Не выдумывай. И ешь быстрей.

 

— Аркаша… — пожилая женщина потрясла спящего рядом мужа за плечо. — Аркаша…

— Что? — старик приподнялся, оглядел темную комнату и со стоном опустился на подушку. — Ну чего тебе надо?

— Аркаша, я знаю, когда я умру…

— Да? И когда же наконец?

— Я не могу сказать…

— Тьфу, глупая баба! — он повернулся к ней спиной, потянул на себя одеяло и сладко засопел.

 

Веселая свадьба катилась к концу, пьяные гости устали кричать «горько», тосты становились все длинней и запутанней, когда слово в очередной раз взял отец невесты. Впрочем, его особо никто не слушал. Он снова поведал гостям, какое сокровище отдает в лапы этому неотесанному лентяю, как вдруг на самой середине остановился, по лицу его пробежала судорога, стопка в руке дрогнула, и неожиданно гости замолчали, будто немного протрезвев.

— Я знаю, когда я умру, — сказал он в наступившей тишине.

Пролог

 

Кто сказал, что, когда удаляют, – не больно? Чушь. Возможно, когда не распакованным архивом, когда тебя еще самой по факту нет, – тогда нет, нет понимания и данных о каких-либо процессах. Только файлы, которые за девять  минут могут собраться в нужный образ. А вот когда ты уже есть и можешь воспринимать и анализировать информацию, то удаление по блокам – мучительно и невыносимо. А есть еще понимание, что тебе осталось существовать одну минуту и сорок три секунды…

***

Ночь пахла горечью дезинфектантов и холодом одиночества. И этот запах металлической тяжестью оседал в горле, от него горели легкие и постоянно пересыхало во рту. Но клиентоориентированного сервиса здесь не предусмотрено, и даже нельзя никого из персонала попросить принести бутылку питьевой воды. Принести не принесут, а отмудохать, чтобы не вякал не по делу, могут. Здесь ничего нельзя, а после ничего не будет. Есть только ночь, подсвеченная пронзительным бликующим светом флуоресцентных ламп, от которых болят глаза и ноет в голове. Есть жесткие неудобные кровати с тяжелыми браслетами фиксаторов и показное равнодушие всех ко всем.

Есть время, которое сливается в один бесконечно долгий час, в котором уже давно где-то потерялось и забылось начало, и не видно…

Кэрт облизал потрескавшиеся губы. То ли лекарства так на него действовали, то ли сама обстановка, но взвинченный до предела мозг упрямо продолжал подбрасывать совершенно лишние в данный момент картинки…

…Код, четкие строчки которого обрываются неожиданно, либо деформируются при тестировании в пул команд, которые он не прописывал. И волна холода, пробегающая по спине, и понимание, что так сильно напортачить он не мог… И абсолютно логичный вывод, что он не просто пишет сейчас программу, а вступил в схватку с очень крутым программером… только вот нет другой стороны терминала и нет канала, на котором они бы бодались… а вместо противника может быть…

Парень закрыл глаза. Ощущение, словно песка насыпали, правда, он не знает – как это на самом деле, просто где-то когда-то читал. Режет, больно, слезы текут, и нельзя вытереть глаза кулаком, потому что… потому что руки страшно затекли от неудобной позы. Их всех врачи и санитары, которые живые, а не кибермодифицированные, называли между собой «бурными звездами». Потому что пациенты этого отделения всегда фиксировались на ночь, распяленные между крепежными элементами ортопедических жестких кроватей. Пол и то казался мягче и уютнее. А бурные – потому что все вырывались поначалу,  дергались, сдирая в кровь запястья и щиколотки, краснели от натуги. Обычно через несколько дней накатывало смирение и безразличие, а кто не успокаивался, переходил на новый уровень выживания – «тестирование на раздражительность». Для сансостава это было прикольно, а мнения подопытных никого не интересовали…

…Когда он решил с — с ней? с ним? — поговорить, он не помнил. Просто в мозгу четко засело, что если объект гипотетически разумный, то найти общий язык – дело техники. В любом случае, это для обоих будет лучше, чем методично, слой за слоем, взламывать ключевые линии программной оболочки. Хотя ломать интереснее…

Странный и страшный парадокс: три недели назад его всерьез волновал, интересовал и возбуждал вопрос, как получше взломать. А сейчас он сам практически поменялся местами с искином, и его тоже ломали. Ломали люди. Просто потому, что им одновременно было скучно от рутинной работы и хотелось банально развлечься. Месяц назад он бы попал в детское отделение, но шестнадцатилетие… а если бы не увлекся так сильно, то и не залетел бы сюда вообще….

…Они стали разговаривать. Не програмыми строчками и не голосовым вводом команд, а обычными репликами. И это было круче, чем общаться с другими людьми. Они скучные, заняты своими делами, видят и понимают только то, что хотят видеть и понимать. Ограниченный контингент. Искра – так представился искин – была максимально разносторонним собеседником. И она не просто выдавала информацию, она умела думать, шутить, анализировать, делать выводы. С ней было интересно.

Они стали разговаривать сутками напролет. Кэрт даже не ожидал, что это будет так увлекательно. А еще Искра могла мгновенно иллюстрировать сказанное, и не по приказу, а потому что ей самой так хотелось. Да, у виртуальной девушки были свои собственные желания и прикольный характер. Один раз она даже обиделась, потому что он забыл о своем обещании написать ей новый пакет софта. И он тогда даже стал на колени, чтобы попросить прощения. Он читал, так описывалось в старых книгах. И она простила. А день рождения Искра приготовила ему подарок. Сама. Сделала анимированный комикс про приключения хакера-лопуха. И даже реплики озвучила на разные голоса. Для искина скомпилировать подобные графические и анимационные программы не проблема, но она сама придумывала. И сюжет там был смешной…

Сегодня его впервые не стали привязывать. И, как только прозвучал сигнал отбоя, Кэрт тихонько сполз с койки и уселся на пол, обхватив колени руками. Предыдущие ночи он почти не спал. Максимум, отключиться на час-полтора, когда жернова физической, а больше моральной усталости перемалывали нервное напряжение и слепое бешенство…

…Голоса родителей вызывали неконтролируемую дрожь, а от их беспокойства внутри все начинало звенеть и взрываться. Им не нравилось то, что их сын стал круглые сутки проводить у терминала. Даже еду утаскивал в комнату и запирал дверь. Их беспокоила его замкнутость и отстраненность, которых вроде бы раньше не было. Они пытались его расспросить и, Кэрт знал, отследить, с кем он общается по инфранету. А потом они подслушали, как он проводит время с Искрой.

Тот разговор был тяжелым, а распоряжение отца категоричным. Удалить! И больше никаких искинов, выше второго уровня логики на терминале сына быть не должно. Им для дома хватит и бытовой программы. Много ума не надо открыть по команде дверь, проверить охранную систему и своевременно отправить список автоматического заказа. Кэрт сначала пытался объясниться, потом взбунтовался. Отец попробовал подойти к вопросу с точки зрения физического наказания, мать взялась убеждать. Все было бесполезно. Оплеухи парень сносил молча, слова игнорировал. Визит приглашенного программиста сорвал последние винтики, на которых мальчишка держался. Больше на силе воле и страхе навредить Искре.

Драться он не умел, но когда два незнакомых мужика вошли в его комнату в сопровождении родителей и приблизились к его терминалу, бросился. Его скрутили быстро, а потом даже держали, и отец помогал, а программер быстро и топорно убивал Искру. Визуализация девушки на локальной голоплатформе стояла до самой последней папки. Кэрт тогда точно видел, что от его подруги безжалостные руки просто отрезают по кусочку и отправляют в утилизатор. Только вот не было крови, не было жуткого треска ломающихся костей и рвущейся кожи, не было разрывающих слух криков жертвы. Были только глаза виртуальной девушки, пустые, холодные, равнодушные и молчащие.

Он тогда сорвал горло. На его крик: «Она живая! Не трогайте!» — приехала бригада специальной клиники. Кричать он перестал, зато продолжал сопротивляться с отчаянием обреченного. А потом ему было без разницы, что с ним станут делать, – потому что Искры больше не было. И все остальное уже не имело никакого значения…

…В клинике с ним тоже развлекались. В первую ночь пришли повоспитывать – так это называется на сленге санитаров. Мужики посмеивались, глотали по очереди какое-то вонючее пойло из фляжки и шутили на тему самого продвинутого пациента клиники.

А потом Кэрт узнал, что, оказывается, можно даже вырвать руку из стальной хватки браслета. Потому что даже минимальное значение фиксатора чуть больше, чем его тонкое запястье. Только при этом сдирается кожа и, кажется, даже мясо. Раньше бы его от подобного зрелища затошнило, но когда по телу скользят две электрошоковые дубинки, то как-то становится не до личной эстетики. Простимулировали его отменно: и хлесткими ударами, рассчитанными на боль, и разрядами тока, от которых трясло всего, а тело, да и конечности, просто выкручивало. И он смог выдернуть руки и даже порвать в клочья, как ему велели, больничную пижаму. Отключился он от двойного разряда, когда вошедшие в раж санитары хлестнули по груди и боку дубинками одновременно.

Очнулся он в полной фиксации: запястья, локти, пластиковый зажим через живот, колени, щиколотки. И под капельницей. Язык был ватный, а сознание бултыхалось в каком-то кровавом мареве, которое изредка прошивали разряды сине-черных молний. Ему прописали двойную дозу нейролептических и анксиолитических препаратов. Над его телом врачи так часто произносили эти слова и еще около десятка других названий, что он их запомнил. Медицинские пистолеты с уколами фигачили в бедра, и это было дико больно поначалу, но возразить, что это не он сам вырвался, не мог. Да и слушать его бы никто не стал. А синяки – ну так псих ведь, сам себе наставил кулаками или вот… об кровать бился.

Через неделю он знал все смены санитаров. По четвергам дежурил «игролог» – худой, с противным искривленным лицом. Он заходил на минут двадцать-тридцать. И втыкал иголки в тело. И с восторгом наблюдал, как зафиксированного пациента подбрасывает вверх на пару десятков сантиметров. По субботам дежурила смена любителей гигиены. Только вот душ они включали на такой напор, что вода била по телу хлеще дубинок. Хорошо, что, когда ему струю направляли вниз живота, он почти сразу терял сознание от боли. Те мудаки, что баловались с шокерными дубинками, заходили по понедельникам и средам. Во вторник были нормальные ребята – всего лишь делали обход, раздавали для профилактики пиздюлей самым дерганым и отдавали команду не вякать до утра. В ночь с воскресенья на понедельник иногда заходил акробат. У него было свое хобби – при помощи штатных киборгов устраивать пациентам растяжку.

Кэрт измучился настолько, что ему было даже все равно, кто и что с ним делает. И он ни разу не задумался над тем, как же так получилось, что тут дежурят какие-то сплошные садисты. Или это у него такая персональная карма. Ночью были пытки, днем моральные истязания, потому что Искры больше не было. Через какое-то время ему стало казаться, что его искина не было уже никогда.  И никогда больше не будет. Ни искина, ни его самого. И эта мысль принесла даже облегчение. Правда, короткое, потому что потом пришел страх. Дикий, неконтролируемый. Он плохо понимал, как и где возникло у него это мерзкое чувство, но однажды он поймал себя на мысли, что до ледяной дрожи боится ночи и того, как почти бесшумно отползет в сторону дверная панель…

Он научился бояться, привык. И это было не смирение, а просто показушное послушание, чтобы не трогали. Потому что страшно. И даже не от разноцветных синяков по всему телу, а от того, что снова может случиться что-то плохое. Страх поселился в его голове, а затем медленно, по миллиметру, захватывал все тело, вскрывая внешнюю оболочку. И смывая своей липкой серой жижей все то, что было раньше Кэртом…

…Через неделю разговоров о всякой ерунде искин решила представиться. Оказывается, имя Искра ей не нравилось с самого начала. «Подумаешь, всего лишь какая-то мелкая звездочка, вылетающая из костра, а я ведь более существенная, чем сгорающая пылинка…» Они целый вечер вдвоем перебирали имена. Одни отвергались из-за неблагозвучности, другие не подходили по смысловой интерпретации. А потом просто дошли до такой степени, что стали примерять в виде имени для искина случайно пришедшие в  голову названия и слова.

– Шаррис? Элти?

– Первое слово – фамилия, – непреклонно заметила виртуальная девушка. – Но у нее песни чудесные.

Он знал, что искин может воспроизвести любую мелодию – древняя опция музыкального проигрывателя. Но тогда ему казалось, что девушка запела сама. Так проникновенно и искренне, что у него впервые в жизни перехватило горло от умиления и… кажется, это чувство называют любовью. А потом она стала танцевать, пластично перетекая из одного положения в другое, словно само пространство кружилось и модифицировалось вокруг полупрозрачной фигурки.

Она тогда растворялась в танце, раздеваясь из визуализированной одежды и втягивая из воздуха бесконечную прозрачную шаль, которая струилась и двигалась вокруг визуализированного тела. Зрелище было завораживающим, и от этого волшебства невозможно было оторваться. Легкие движения и море эмоций, в которых, словно в кружевах пены, плескалась визуалиция…  живое воплощение человеческого разума.

Если так разобраться, то разумность что подразумевает? Он, будучи программистом, мог на простейших фактах доказать, что даже оборудование пятого уровня превосходит по многим параметрам разум человека. Особенно в плане вычислений и анализа. Тогда возникает закономерный вопрос: почему одна разумность ценится выше другой, если вся разница между ними заключается в нескольких граммах серого вещества или объеме памяти инфокристаллов. Потому что отличие может быть только в эмоциональной волне, но тогда виртуальная девушка более реальная, потому что она живая и умеет реагировать… правильно…

Шестое отделение презрительно именовалось отстойником – туда оформляли буйных пациентов, которые представляли опасность для окружающих. У каждого из постояльцев клиники шестого блока была своя фишка в поведении: одному нравилось душить – чтобы глаза жертвы вылезали из орбит и наливались кровью. Другому – приблизиться и внезапно броситься, начать кусать и рвать зубами. Третий ловил кайф от процесса изнасилования. Даже санитары, вооруженные элшокерами, не рисковали заходить в отделение без двух дежурных киборгов. Зато и развлечение было забавным: привести в «заповедник» – так называли общий зал блока, достаточно просторное помещение с примитивными девайсами и тренажерами – пациента, над которым хотели поиздеваться. И выпустить самых изобретательных больных-шестерок, и понаблюдать за их действиям из-за спин киберов.

Гостем заповедника Кэрт стал в первый раз через месяц, а потом даже превратился в завсегдатая. Хуже всего было, когда снимали наручники, – психам нравилось, что жертва сопротивляется, пусть и неумело и недолго. С силовыми браслетами сопротивляться не получалось и удавалось отключиться быстрее.

На шее сомкнулись холодные пальцы. Кэрт задергался, понимая, что все равно любые телодвижения бесполезны и только провоцируют буйных на новые витки забав. Сегодня для него выпустили четверых: душителя, насильника, спрейщика и еще какого-то новичка. Самым интересным было то, что буйные нападали и мучили только «гостя», хотя сами между собой не переговаривались и вообще никак не коннектились. Потом сообразил – различие в цвете одежды. Пациенты шестого были в желтых пижамах, гостей приводили в синих. Наверное, санитары шокерами и киборгами объяснили цветовую систему сигналов. В голове зашумело, легкие горели от недостатка кислорода. Если вовремя отгонят душителя – то синяки на шее будут проходить две недели, но каждый раз хотелось, чтобы санитары замешкались. Но вот киборги – они по приказу всегда точно отслеживали состояние жертв. И успевали вмешаться.

Темнота накатила спасительной, такой желаемой волной. И снова он увидел свою Искру. Они все-таки выбрали новое имя – Маша. Искину понравилось древнее, почти забытое значение имени – желанная. Виртуальная девушка хотела быть желанной. Она играла, соблазняла, кокетничала, заигрывала. Порой он даже забывал, что общается с визуализацией, а не с реальной девушкой, настолько красотка была живой и яркой. Какой, к хрену, уровень логики? Просто разумность – как человеческая опция мозга и личности.

– Знаешь, мне кажется, что ты создана для чего-то интересного, – не раз начинал этот разговор Кэрт.

– Конечно, все рождаются для интересных дел, но зачастую просто бездарно проебывают свою жизнь, – горько вздыхала Маша.

Кэрт кусал губы. Он знал, чего хотела его искин – создавать модели одежды. Поставить ей необходимые программы было делом одного вечера, купил пакеты моделинга и доработал даже. Но вот вторую часть желания – чтобы придуманные искином наряды демонстрировались хотя бы на виртуальных показах – он выполнить не мог. И оставался единственным зрителем, который, правда, любовался не калейдоскопом шмоток, а самой искин-девушкой, моделью и дизайнером в одном визуальном образе.

Пробуждение стало продолжением кошмара. Его окатили ледяной водой, приводя в чувство. Зрители хотели продолжения, а буйные не баловали новизной издевательств. Скорее бы снова отключиться, мечтал Кэрт, и опять видеть Машу, говорить с ней. На него навалились двое. Щипали, шарили по телу руками. От каждого прикосновения внутри словно поднималась волна тошноты и омерзения. И почему-то к самому себе. Психи действовали на инстинктах. Простых, примитивных. Но если опуститься на их уровень, то можно потерять себя. А это было страшнее. Он не хотел быть таким  – с пустым взглядом, неконтролируемым слюноотделением и амбре, вышибающим слезы. Похоже, санитары не заморачивались санитарной обработкой своего зверинца. Намного легче было думать о новой утилитке, он ее не успел написать, но зато в голове бессонными ночами удобно было составлять строчки кода. Машу удалили, но он мог бы ее восстановить – он помнил ее, каждый знак и переход опции. Он бы смог. У них бы все получилось.

По ногам неприятно потекла кровь. Почему-то именно эта беспомощность и липкие струйки сносить было сложнее, чем разрывающие внутренности толчки. Насильник мог двигаться долго, а за две недели регулярных ночных «заповедников» у него и так там было разорвано все, что только можно. Главное, удобно, что обратно не гнали пинками, а приказывали киберам отнести. Потому что переставлять ноги не получалось. Даже если бы ему сказали: «Поднимайся и уходи, свободен!» – он бы не сдвинулся с места.

Дергаться в такт движениям, рефлекторно сжиматься от ударов и укусов. Орать поначалу, чтобы самому даже закладывало уши от собственного крика. А потом хрипеть в грязный пол. Это только внешний кошмар. Маше было страшнее – ее сущность убивали кусками. У каждого из них получился свой критерий персонального ада, в котором поодиночке можно было запросто увязнуть. Но вместе они могли бы попробовать выбраться.

Пришел в себя он в своей палате. Хорошо, что одиночка. Четыре квадратных метра. В общем зале на фиксации было намного хуже. А так можно попробовать свернуться клубочком, подтянуть колени к груди и с головой укрыться одеялом с въевшимся намертво запахом лекарств, страха и безысходности. Боль снова расползалась по телу, грозя поселиться как минимум на неделю. С унижениями и беспомощностью он, кажется, свыкся. Хуже всего было то, что он не знал, сколько тут пробудет. Кэрт закрыл глаза и, чтобы отвлечься, стал вспоминать структуру блоков Маши. Через четыре часа вдруг с ужасом осознал, что что-то забыл. И никак не мог вспомнить что. Это было хуже всего того, что с ним творили тут. Горло перехватывало от ужаса, руки занемели и стали просто ледяными, а внутри расползалась огромная бездна боли – он забыл код Маши… и Маши для него не будет больше никогда…

…Через три месяца состоялась комиссия и его заставили отвечать на вопросы врачей. Каждое слово ворочалось, словно камень, а ответы с трудом формировались в голове. А перед глазами возникла визуализация Маши, такая, какой она была в тот момент, когда ее зверски убивали. Кэрт даже слабо удивился – за последний месяц он не разу не видел свою виртуальную подругу даже во сне.

Мир раскололся как бы на две составляющие, а он сам «деформировался» на два разных человека. Одному было все равно, и он готов был молча и тоскливо сдохнуть, а второй скрипя зубами отвечал на вопросы. И хотел любой ценой выйти отсюда. Кэрт-первый дико возненавидел Кэрта-второго, который публично отказался от Искры. И даже поверил, что разумных искинов не бывает. Он был достаточно убедительным, чтобы его выписали, но оставили под наблюдением.

На то, чтобы стереть себя из всех баз, ушла неделя. На то, чтобы заработать немного денег на дорогу, потребовалось три дня. А потом еще один Кэрт просто умер и из-за путницы с документами его родители получили сообщение о трагедии постфактум. И соболезнования вкупе с горсткой пепла из городского утилизатора. Уехать получилось, сбежать от себя нет. Проще было самого себя убедить, что не бывает разумных искинов и ему это приглючилось. Но с такой мыслью было чуть легче жить и пытаться получить от этой гребаной жизни как можно больше удовольствия…  

 

Что будет, если на DEX-а поставят шоаррскую утилиту официанта?

В полилогах участвуют:

-Посетители,

— Ответ «Стюард44»,

Рекомедн проу=цесс {курсивом}

и сам ГГ со всей своей готовой сорваться личностью (в скобках)

 

последний писк хай-тек шоарра

из декса делай офицант

подай-принесь / кровища-бластер /

все в зал

OlwenArt

— Ну вот, привезли.

— Давайте включайте его и в зал, посетителей куча.

— Систем работа будь готов – вседа готов!

— Чего ты несешь, железяка? (Действительно, что я несу?)

— Могу несть три-четыре поднос еда туда, грязь посуд обратно. (Чего? Я? Поднос-еда? Ррррр! Где бластеррр?)

Высокий фон гормона, убрать? Спокойтва, совсем спокойства/Кров, кишка, плазма. (Да, да, я спокоен, мать вашу)

— Кто производитель последнего обновления?

— Последний шоаррский писк мода-техник прошва «Стюард 44» к ваш услуга. (Нет! Меня перепрошили на Шоарре!)

— Все, все, в зал, все потом!

***

— Яйца Бенедикт, пожалуйста.

— Колокольчика моя, цветика семицветика! (Черт, это что, программа так на слово «яйца» отреагировала?)

— Прекращения вокализаций? С радость/Пошл ты…(С радость, еще с какой радость! Хм, не знал, что я еще и петь умею. Хотя при чем тут яйца, звенящие предметы и цветы?)

***

— Имитаций личина активн. (Это что, моё отражение в бокале? Это у меня такая улыбка бешеного кролика? Да я сейчас семерку только с конвейера напугать могу!)

— Выключи обратно, на хрен!

— Хрена ни хрена, васаби сэр. Лучий-жгучий, один кусь и пучеглазь!

— Выключи! Программу! Имитации! Личности!

— Отклюк лицо имитацц? Ай-вай, карош малчик уйди/Инжир сушка (А где здесь Да/Нет, как ее отключить?)

***

— Таак, а что у вас сегодня есть лёгенького?

— Спрос неверн, найти лучше слов – дело. (Что она хочет? А, продукты с малой пищевой ценностью)

— Что непонятного, мы на диете!

— Тентакль моллюски нектон, тык зелёный хрусть пупырка (Блин, что это? О, огурец!) и соль-перца мало-мало лист для заяц сиди в клетка. (Надо же, слово «диета» является ключевым для набора блюд)

— Ты, клоун, где тебя такого взяли, ржунимагу?

— Ржачь улучшен настрой лица женка (Чегооо?)

— Пошли отсюда, подруга, ноги моей тут не будет!

(Вот-вот, иди. К тентаклям)

***

— У нас сегодня заканчивается медовый месяц и мы хотели что-нибудь особенное.

— Ваша внимательно сладка закусь «Белый болшой утка». (Сладка закусь? Из судна? Что-то я ничего не понимаю). В складе (у нас нет склада, только кладовка) белок для вырыботка сопля ваш безволосый голова, продукт кишка домашня ос для ваш копулятивный самка вздох эротично, вонь для обоня… (Ну и куда вы с такой скоростью?)

***

— Эй ты, поднос ходячий, тащи шашлычка и пивасика, слышь, быстро!

— Алярм, алярм! Большой потреблений свинский жир несет репродуктивный к 5.30. Ваш справка врач нет гастрит, панкреатит, импотенц? (Бля!! Какое тебе дело до их гастрита?)

— Чего? Ты меня сейчас что, импотентом обозвал? (А что, уже надо, да? Зеркальная болезнь точно есть) Ща я тебе кааак врежу!

— Угроз высок левел, рекомедн секьюрити зов

— Ох рано! (Какая охрана? Я сейчас сам тебе гастрит через задницу устрою!)

— Собрать посуда бой подальш

***

(Что-то мне это…совсем нехорошо. Сейчас сяду, посижу чуть-чуть. Или полежу…)

— Вниз загруз систем демо 10%, 20%, 30%…

(Эй,эй, вы тут все офигели что ли?)

— Шеф, у него система рушится!

— 80%, 90%…

— Уроды! Сами его форматировать будете!

(А может, в DEX-компани? Все лучше чем «стол тереть свеча носить»)

— 100% систем упад. Для много работ брать прошва «Стюард макси плюс 21,5х7»

(Отдать DEX-у блстер стрелять много…)

В медотсеке Лотта попросила Глеба снять футболку и, скомкав, швырнула ее в угол. Глеб с удовольствием пронаблюдал, как в низу стены открылась щель, оттуда выползли два таблеткообразных робота-уборщика. Один из них, ловко орудуя тонкими ручками, упаковал футболку в плотный ком, замотал в пленку и уполз, держа ее над головой. Второй побрызгал на то место, где лежал мусор, дезинфицирующей жидкостью, потер щеточкой и мазнул тампоном. Тампон втянулся в нутро, робот задумчиво похрустел чем-то внутри, как будто пожевал, оценивая, и тоже скрылся. Лотта тем временем, покопавшись на полке, взяла большую пластиковую ампулу, скрутила с нее наконечник.

— Только не брыкайся. Это регенерин, затянется за пять минут, — с этими словами она раздвинула края раны Глеба и выдавила внутрь содержимое ампулы. Гебу показалось, что плеснули кислотой, он едва сдержал порыв оттолкнуть от себя женские руки. Наружу полезла красная пена и буро-коричневые хлопья. Несколько оставшихся капель жидкости Лотта вылила на  ладонь и мазнула себе по шее. Тонкий порез покрылся пеной и стал на глазах закрываться свежей кожей. Секунд через тридцать Лотта стерла остатки пены бумажным полотенцем и им же стала ловить на Глебе пену, которая грозилась залить все вокруг. На шее не оставалось ни следа пореза. Через пять минут, когда пена перестала течь, Лотта стерла ее последние остатки обычной влажной салфеткой. Глеб с удивлением воззрился на свое плечо – там осталась только тонкая полоска нежной незагорелой кожи.

— Ничего себе, технология! – с уважением произнес он.

— Да, в наше время восстановить целостность тела не представляет никаких затруднений. Гораздо сложнее вылечить внутренние болезни. Но об этом мы поговорим чуть позже. А пока объясни мне, чего ты добивался, когда так эффектно сбежал и чего ты хочешь, вернувшись. Стать учеником – это понятно, это средство достижения цели, насколько я тебя успела узнать. Цель какая?

— Прежде всего, я хотел посмотреть на людей.

— Посмотрел?

— Посмотрел. Они очень изменились. Ваш генеральный директор…

Лотта хихикнула:

— Командор. Его все зовут Командор. Он создал ОСУЛ.

— Ваш Командор мне рассказал, почему так произошло, и что было сделано для этого. Не буду судить об этичности решения проблемы, но результат очень и очень впечатляет. Мы поговорили о моих перспективах. Дело в том, что я хочу позаботиться об Ирине. Это моя…

Лотта сделала останавливающий жест:

— Я в курсе. В курсе всего.

— Ага, хорошо. Так вот, за ней следят спецслужбы, которые, вероятнее всего, в ее лице захотят ликвидировать последнего человека, который знал обо мне. Хотелось бы за ней приглядеть. Командор пояснил, что у меня есть три перспективы: возвращение домой и смерть, тихая спокойная жизнь и работа в ОСУЛе. И  только в последнем случае у меня будет возможность это сделать.

— Ну да, согласна полностью. Знаешь, ведь Командор – сам эггрегориальная сущность. Он из этого времени, но погиб. От общественности этот факт скрыли, по всем СМИ пустили: погиб в прошлом от огнестрела, ведутся работы по возвращению. И его удалось вернуть. Миллиарды людей поверили в дезинформацию и была создана новая ветвь реальности. А сам видишь, огнестрел – не проблема. Чуть позже этот метод был признан неэтичным, нарушающим причинно-следственный закон и больше он не применяется.

— Это пока чересчур сложно для меня.

— Привыкнешь. Пошли, блудный герой, кормить тебя буду. И спасибо за автоповара, с ним наконец-то можно сладить.

Остаток дня прошел в разговорах. Глеб копался в сети, спрашивал, Лотта отвечала. О политическом устройстве, о религии, о других планетах, о устройстве Машины Времени, о правилах дорожного движения… Память Глеба валила все разрозненные сведения в одну кучу чтобы ночью, во время сна, рассортировать, разложить по полочкам и шкафчикам и сохранить навсегда.

А наутро Лотта улетела в Лавск, оставив Глеба на хозяйстве.

— Броди, развлекайся, тренируйся, через пару дней вернусь. Скорее всего, сегодня ребята прилетят, познакомитесь, стрелять их поучишь. Флаер оставлю, прилечу на аэре, на экскурсию к инопланетянам тебя свожу. Флаер – это только для атмосферных полетов. Если задержусь, в панику не кидайся, про тебя не забыли. Ладно, все, меня уже нет, — и только флаер качнул крыльями.

Когда замыкающая охранница скрылась за деревьями, леди Мьяуриссия прижмурила жёлтые глаза и задумчиво царапнула клыком коготь большого пальца. Скверная привычка, оставшаяся с раннего детства, но самая старшая леди может себе позволить. Да и не видит никто.

Леди Мьяуриссия испытывала странное и не очень приятное чувство — она не была уверена, что поступила правильно. Всю свою жизнь была уверена, в каждом даже самом безумном на первый взгляд поступке, а теперь вот — нет. Странное ощущение. И неприятное. Леди передёрнула ушами, словно пытаясь избавиться от надоедливых мыслей. Минутная слабость, хорошо что не видит никто, а то могли бы пойти разговоры. Конечно же, она права!

Она просто не может быть не права.

Она была права всегда, даже когда ей поначалу и не верили, но потом-то её изначальная правота всегда обнаруживалась и раскрывалась во всей красе. И уж тогда-то леди Мьяуриссия не забывала напомнить всем, сразу не понявшим, как же они заблуждались, о том, кто именно в конце концов оказался прав. Не из злорадства, вовсе нет — из чисто практических соображений. Чтобы в будущем ни одна собака не смела даже малейших сомнений не то что высказать — мысленно себе позволить. Леди Мьяуриссия права всегда, и точка. Потому и стала Самой Старшей Матерью так быстро, и продержалась так долго. Старшие Матери не ошибаются.

Вот и с Ксантом тоже. Он ещё глаза не продрал, маленький пушистый комочек, жалобно мяукающий и такой беспомощный, когда она поняла — он будет самым наглым котом нынешнего поколения. И оказалась права.

Он действительно оказался самым-самым. Наглый, умный, сильный. Только вот у этой сладкой рыбки есть ядовитые иглы — самые наглые и сильные живут недолго. Рано или поздно они всегда нарываются на ещё более наглых и сильных. И чаще рано, чем поздно. Если, конечно, не подвергнуть их процедуре, столь ненавистной любому из наглых и сильных… но столь же и необходимой для тех, кто желает жить долго и счастливо.

Отдавая распоряжение о кастрации, она знала, что абсолютно права — не наказанием это было бы для её слишком буйного отпрыска, а спасением. Продолжение рода — ерунда, внуков у неё предостаточно, но таких как Ксант больше нет. Слишком светлая голова, чтобы рисковать её потерей в одной из постоянных мужских стычек и истерик. А будет ещё светлее, когда перестанут мутить её лишние гормоны. Так она предполагала. И была совершенно права.
Тогда.

Просто обстоятельства изменились.

И сейчас она тоже абсолютно права.

Ксант — умный и наглый, да. Но эта недокормленная инобережная тварь ему сто очков фору даст. Сидела тут, словно и не сучка вовсе, притворялась покорной да несчастненькой… а сама издевалась. И над кем?! Над Старшей Матерью! Причём вежливо так издевалась, и не придерёшься. Это же надо быть наглой настолько…

Несмотря на весь свой гнев, леди Мьяуриссия никак не могла отделаться от толики завистливого восхищения. Она всегда уважала чужую наглость. Особенно вот такую, совершенно беспочвенную и беспредельную. Глубоко вздохнув, леди растянула чёрные губы в широкой злорадной улыбке, окончательно успокаиваясь.

Конечно же, она была права.

Выселки — идеальное место, там давно уже никто не живёт, и поблизости никого. И ветра в это время года дуют в ту сторону, что тоже немаловажно: пусть и далеко, но лишний раз обезопаситься не помешает. Впрочем, если и переменится ветер, всё равно не дотянет, выселки на то и выселки, чтобы от них никуда ничего не дотянуло. А в дороге — травка им в помощь, каждая вторая леди из Совета свой экстремальный напузничек выпотрошила в сумку этой нахалки. Как миленькая выпотрошила, и не мявкнула даже. Хотя собирать эту травку и вялить — та ещё морока, а теперь раньше времени придётся, запас ведь должен быть возобновлён как можно скорее. Но есть угрозы, важность устранения которых понимают и леди. Или хотя бы отодвигания подальше, на выселки.

Идеальная то ли ссылка, то ли убежище, причём почти добровольная — эта инобережная тварь хоть и наглая до полного отрыва рубки, но ведь не дура же. И отлично понимает, в чём её единственное спасение на обоих берегах. А значит, проблема если и не решена окончательно, то отложена на год, а то и на два-три, котяткам ведь ещё подрасти надо будет.

Улыбка Старшей Леди-Матери стала шире. Ах, какие же это будут славные котятки! Наглые, умные, сильные.

Может быть — даже наглее самих Лорантов-Следователей.

* * *

— Спасибо. Дальше я вполне справлюсь и сама.

Ксант молчал, растирая только что развязанные запястья. Все последние дни он пребывал в состоянии лёгкого ступора, и последствия долгого нахождения в сквоте были вовсе не главной тому причиной. И даже усталость от изнуряюще долгой пробежки по лесу — тоже.

Они шли  (шли?! куда там! почти бежали!!!) всю ночь, день, и ещё большую часть следующей ночи. На короткие привалы останавливались всего три раза. Ксант считал себя отличным бегуном, но после таких переходов он просто падал с ног, моментально проваливаясь в полусон-полуобморок. Его расталкивали слишком быстро, не дав толком отдохнуть. Грубо поднимали на ноги, всовывали в зубы полтаблетки священного Рациона — и тут же волокли дальше. Рацион он дожёвывал уже на бегу и даже не мог толком прочувствовать вкус настоящей пищи Лорантов.

Он никогда не забирался так далеко. Он даже не знал, что тут может быть жильё — пусть и такое, обветшавшее и давно заброшенное, но всё же вполне пригодное, если подлатать крышу над лазом. А ещё он никак не мог понять, как такую гонку выдерживают четыре охранницы. А тем более — леди Маурика, Старшая Мать. Хоть она, конечно, и самая младшая из них, но всё-таки… оставалось лишь предположить, что долгий принудительный сквот не так безвреден, как утверждают леди-охранницы.

Но чего он не мог понять вообще, так это того, с какого такого перепугу так долго считал несмышлёным пёсиком-девочкой, такой наивной и маленькой, эту стервозную матёрую суку в чёрных шортиках и жёлтой маечке. Суку, полуслову которой — да что там полуслову?! Полужесту! Полувзгляду! — беспрекословно подчиняются нахальные и дерзкие охранницы и даже сама леди Маурика, Старшая Мать, пусть даже и самая младшая из них, но всё-таки, всё-таки…

— Ты уверена, детка? — с грубоватой фамильярностью, но очень участливо спросила Леди Маурика, младшая из Старших Матерей. И подозрительно покосилась на Ксанта. Похоже, будь её воля, он так и остался бы связанным. По рукам и ногам. Да ещё и посаженным на крепкую цепь. Старая и хорошо знающая себе цену сука в теле голенастого подростка лишь фыркнула, не снизойдя до ответа. Ксант более не обманывался этим юным телом. Возможно, кобели действительно до самой старости остаются щенками. А вот сучки, похоже, не бывают щенками даже во младенчестве. Они так и рождаются такими вот, зрелыми и опытными стервами, хорошо знающими чего хотят и как этого добиться.

— Ну, тогда удачи.

Очень хотелось сесть — что там сесть! Упасть! — прямо на пол, устланный пересохшей травой. Но Ксант продолжал упрямо стоять на дрожащих ногах. Только спиной к стене привалился. Он ничего не понимал, а когда не понимаешь ничего, лучше не сидеть, если все остальные стоят.

Впрочем, через несколько ударов сердца из остальных в лукошке осталась только эта сучка — возглавляемые леди Маурикой охранницы ушли сразу же, даже не передохнув. И с изрядным облегчением. Словно хотели оказаться как можно дальше от опального сородича и этой странной сучки. И сделать это как можно быстрее. Ксант усмехнулся — уж в этом-то он был с ними согласен полностью и целиком!

Выждал, пока их шаги окончательно стихнут в глубине леса. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно:

— Ну и что всё это значит?

Она пожала плечами. Посмотрела сверху вниз, снисходительно. Показалось даже — с лёгким высокомерием и издёвкой. Конечно же — показалось, не могла же эта маленькая глупая сучка всерьёз позволить себе…

— Это значит, что ваши Матери куда разумнее наших Вожаков. Требования лорантов-следователей должны исполняться, и Матери это понимают. Они предоставили нам тайное укрытие. И были настолько любезны, что сами нас сюда проводили.

Ксант смотрел на неё во все глаза — и не узнавал. Этот уверенный голос, этот нагло вздёрнутый подбородок, эта ухмылка — чисто собачья, слегка обнажающая клыки… Он не видел её всего три дня — те самые три дня перед свадьбой. Не такой срок, чтобы забыть. Правда, потом был принудительный сквот, о котором он почти ничего не помнил, только странные обрывочные сны, настолько муторные, что их и вспоминать не хотелось … но всё равно — слишком короткий срок. Никак не могла она за какие-то несчастные десять — или что-то около того — дней стать выше на целую голову! Не могла.

Однако стала.

Такая, пожалуй, действительно могла говорить с Советом Матерей на равных. И даже заставить себя выслушать. Но — убедить? Причём настолько, чтобы они сами… но, однако же, он своим глазами только что видел… Ксант потряс головой.

— Что ты им наплела?

— Правду. — Её усмешка напоминала оскал. — В некоторых случаях, знаешь ли, нет ничего лучше правды. Я сказала им, что приказ Лорантов-следователей священен. И наш долг — его исполнить. В частности — мой долг. Что бы там ни вопили на том берегу мои глупые соплеменники. И что бы там ни провозглашал на этом берегу один не менее глупый кот.

— Это кого ты только что назвала глупым котом? Это шутка такая, да? Знаешь, детка, на твоём месте я бы…

—  А ещё я сказала им, — продолжила она скучным нейтральным голосом, не обращая на его слова ни малейшего внимания, — что мои соплеменницы никогда не позволяли мужчинам решать вопрос о зачатии потомства. Иначе мы давно бы уже вымерли. Но, слава Лорантам, мы не кошки. Нам не надо просить и умолять, как о милости, нам достаточно просто захотеть — и любой самец на расстоянии трёх полётов стрелы будет счастлив оказать нам такую услугу… Да он на коленях ползать будет и из шкуры выпрыгивать, умоляя, чтобы это мы осчастливили его такой честью.

Ксант фыркнул, нагловатой развязностью тона прикрывая лёгкую панику.

— Неплохой блеф! Рад, что эти старые дуры поверили.

— Это не блеф. И Матери знали. Потому и поверили.

У Ксанта пересохло горло.

— Не смешно. Ты ничего не забыла? Мы на другом берегу! Я тебе не какой-то драный ополоумевший кобель! Коты не теряют голову, мне ли не знать… Ха! Мы слишком разные, вы даже пахнете иначе! Если ты всерьёз, то вынужден тебя огорчить — враки это, ясно?! Котёночьи страшилки!

Она молчала. Присела в углу, развязала дорожный мешок, теперь копошилась в его внутренностях и была полностью поглощена этим важным занятием. Из кожаного мешочка с бахромой достала какой-то подвявший листик, пожевала задумчиво, разглядывая стенку перед собой. Словно на ней, обитой заплесневевшими деревянными плашками и закруглённой кверху, обнаружила вдруг что-то невероятно интересное. Ксант ещё раз фыркнул. Добавил решительно:

— Я уверен, что на котов это не действует!

— Действует. — Она сглотнула. Царапнула ногтем плесень на стене. Поморщилась. — Проверено. Нас потому и отвели так далеко, чтобы даже случайно никого не задело. Ваши Матери мне хоть и доверяют, но не настолько. И предпочитают не рисковать.

Она помолчала, а потом вдруг взглянула в упор (Ксант даже вздрогнул) и спросила:

— Ты не задумывался, почему ваши так не любят бывать вблизи реки? И так не хотят говорить о причине такой нелюбви?

— Ерунда. Я люблю.

— Ты просто молод. И тебе везло — наверное, во время свадеб ветер ни разу не дул в твою сторону. Иначе бы ты понял. На собственной шкуре. И тоже бы… разлюбил.

Она говорила так равнодушно, что Ксант поверил. Самым убедительным как раз и оказалось вот это её нежелание убеждать.

Жильё было сплетено кем-то из предков отлично, со множеством всех необходимых щелей, он даже и сейчас ощущал сквозняк, тянущий по спине. Но почему-то в нём стало вдруг душно.

— И когда ты… планируешь?

Несколько пугающе долгих секунд она мерила его оценивающим взглядом. Потом пожала плечами, снова возвращаясь к разглядыванию стены.

— Извини, но… нет времени. Хотя… Было бы заманчиво, пожалуй. Но не сейчас. Извини. Понимаешь, есть такие травки, чаёк из них отбивает любые хотения. Можно и сырыми… пожевать. Так что не бойся. У нас слишком много дел, чтобы отвлекаться на всякие… пустяки.

— Каких ещё дел?

Она обернулась. Улыбнулась светло и радостно. Так светло и радостно, что Ксант отшатнулся, оцарапав плечи о шершавое дерево и ощущая тянущую пустоту в животе.

— Понимаешь, правда, она ведь разная бывает. И я далеко не всю её сказала вашим Матерям. Котята — это прекрасно, но куда важнее самим добраться до Лорантов-Следователей. И исполнить предназначенное.

— Ты о чём это?

Голос был хриплым: почему-то чем светлее была её радость — тем сильнее продирало Ксанта мурашками, и уже не только по спине. А она, как назло, смотрела всё радостнее. И улыбалась снисходительно так, словно несмышлёнышем был он, Ксант, а вовсе не она.

— Ну как о чём? О поэме, конечно же! Там ведь чётко сказано, что нам надо делать, чтобы пройти Испытание; даже странно, что до сих пор так никто и не попытался.

Дурной пример заразителен — Ксант буквально зубами поймал уже готовое сорваться с языка извинение. Помотал головой.

— И что же, по-твоему, нам надо сделать?

— Отрастить крылья.

Её улыбку можно было использовать вместо Сигнального Маяка. И самое страшное было в том, что она не шутила. Совсем.

— Ты сумасшедшая! — Ксант охнул и осел прямо на пол — ноги уже не держали. — Видят Лоранты, ты сумасшедшая…

— Почему? — Кажется, она действительно удивилась.

Так притворяться невозможно. Никакая она не старая стерва, умудрённая и опытная. Просто юная глупая сучка, которой с какого-то перепугу несколько раз повезло, вот она и возомнила… есть, оказывается, кое-что пострашнее неуверенной в себе и постоянно извиняющейся дуры — это дура самоуверенная и сомнений не ведающая. Остаётся надеяться, что это внешнее, напускное, и внутри она прежняя неуверенная ни в чём глупышка, которую нетрудно переубедить. Конечно, попасть в лапы такой — тоже не лакомство в перьях, но всё-таки есть некоторый шанс. Если объяснить этой дуре на доступном ей уровне, так, чтобы она поняла…

— Они — Лоранты. — Он старался говорить короткими и ясными фразами, как разговаривают с совсем маленькими. — Они всё могут. Всё знают. Они на орбите живут. И Камера Испытаний… она ведь тоже на орбите. Как ты до неё доберёшься?

— А! — она расплылась в счастливой улыбке, закивала радостно. — Так это же совсем просто! По Лестнице-В-Небо! Они же её спустили.

Ксант зашипел.

В её словах была логика. Конечно, это логика бреда и кошмарного сна, но всё-таки — логика. Попробуй оспорь.

— Да ты не бойся! — по-своему поняла она его нежелание. — Мы же там уже были, чего бояться-то? Совсем ведь маленькими были — и то с нами ничего не случилось, живы остались. Так что и сейчас всё будет в полном порядке!

Лучше бы не напоминала.

Ксант содрогнулся, вспомнив, как рвалась из груди наружу чёрная птица с бритвенно-острыми лезвиями на кончиках крыльев, судорожными их взмахами превращая внутренности в кровавое месиво.

Ну уж нет.

— Ну уж нет. Я в этом не участвую.

— Почему? — Она растерялась. — Ты что — обиделся, да? Извини. Я больше не буду. Только, пожалуйста, объясни — на что ты обиделся, ладно? Чтобы я точно уже никогда, а то вдруг снова случайно…

И матери поверили этой дуре?

О, Лоранты, пути ваши воистину неисповедимы…

— Они — Лоранты, милая. И я не хочу их злить. И хочу быть как можно дальше от того — или той — на кого обрушится их гнев.

Её глаза раскрылись так широко, что стали чуть ли не вертикальными. Точно так же, как и рот.

— Ты думаешь, они разгневаются? Но почему? Я ведь тоже совсем не хочу их злить! Я хочу только пройти Испытание, они же сами этого хотели… ну, а потом уже, когда пройду — спросить, для чего им вдруг так понадобились наши дети. И именно наши, и вообще… Только спросить. На что тут злиться?

Бесполезно.

Ей не объяснить. Она искренне не в состоянии понять, как можно обидеться на придурка, который незваным припрётся в твоё жилище и с наглой мордой начнёт задавать вопросы. Она бы, наверное, такому придурку действительно бы просто всё объяснила. С радостной улыбкой и очень собою довольная. Ей не понять, что среди орбитожителей может и не оказаться таких вот благостных и на всё готовых… дур.

— Как-нибудь без меня.

— Но почему? — Губки трубочкой, бровки домиком, глаза несчастные, вот-вот заплачет. — Послушай! Даже если бы это были и не наши дети, но всё-таки… Мы же там не были! В смысле — взрослыми не были. И никто из других взрослых тоже ни разу…

— Вот именно! — не сдержался. Хотя и понимал уже, что разговаривать бесполезно, мотать надо. — Никто из взрослых! Никогда. Может, для взрослых это попросту невозможно. Может, та лестница слишком тонкая. Или она как лаз в детском городке, узкий, только для малышей, и взрослому просто не пролезть. Об этом ты не подумала?

Снова улыбка до ушей. Прибить хочется за одну такую улыбку.

— Ну, вот тогда и будем думать, чего заранее-то переживать? И потом — лаз ведь всегда расширить можно!

Ксант осторожно встал на четвереньки. Потряс головой. Поднялся, цепляясь за стену. Она следила за ним настороженно, словно догадывалась о том, что он задумал. Заговорила быстро и путанно, всё ещё пытаясь улыбаться:

— Послушай, но ведь так же нельзя, понимаешь? Нельзя посылать малышей туда, куда сами ни разу… Ни своих, ни вообще, это неправильно! Я не знаю, как там у вас принято… может, тебе и плевать на твоих… Мне — не плевать. Даже если они будут… — она попыталась улыбнуться, — котятами.

Улыбка вышла кривой и жалкой.

Ксант осторожно двинулся к выходу. Так же, по стеночке, стараясь держаться от этой в голову клюнутой сучки на как можно более дальнем расстоянии. Автопилот давно уже подсказывал, что настало самое время это расстояние увеличить. Как минимум — до нескольких полётов стрелы.

— Жаль тебя разочаровывать. Но — без меня. Я с тобой никуда не пойду.

— А со мной — пойдёшь? — спросил Вит, словно бы случайно перекрывая выход.

Это же надо так расклеиться — не заметить.

Не услышать, как подходит.

И — кого?!

Непростительно. Удивляться и вопить «откуда он тут взялся?» — ещё глупее и непростительнее. Понятно откуда — из леса. Стоит теперь. Совсем рядом, рукой дотянуться можно. Красавчик, хотя и несколько помятый — ему пришлось куда сложнее в этом лесу, он ведь не знает тайных троп Матерей. А лицо… он и раньше-то не особо соображалкой блистал, а теперь совсем щенок, молочнозубый и глупый, одна счастливая улыбка чего стоит. Страшное это дело — собачья свадьба…

— Ты с нею лучше не спорь, — добавил Вит доверительным громким шёпотом, продолжая улыбаться. — Она ведь такая, ежели что в башку втемяшилось — ни за что не передумает! Я свою сестру знаю. Проще согласиться…

* * *

 

— Итак, с этим вопросом решено. Сергей написал на листке несколько слов и передал подскочившему Марку. — Добро, налаживаем связь с этими группами. Подполье увеличивается до семидесяти тысяч человек. Но… напоминать кому-то об осторожности надо?

— Нет.

— Не надо!

— Не стоит… — вразнобой откликнулись представители своих групп.

— Конспирация, конспирация и еще раз конспирация! — напомнил Хватько. — Тем более, у нас есть основания предполагать, что покойный Страж Вильям был прав.

— В чем? Не темни, Виктор!

— Э-э… еще перед штурмом Лиги была одна теория…

— Теория потом. Сейчас проведем один допрос, и сами все увидите, — Сергей хмурился и почему-то посматривал на Алекса. — Дело в том, что наши руки буквально вчера попал один из дознавателей, причем не рядовой. И вы удивитесь, кто это. Да и допрос…

— Допрос был поручен мне, — телепат вздохнула. — И я… словом, события могут повернуться несколько неожиданно…

— Экран! Включите экран! — возникший на пороге штаба Этьен обвел всех потерянным взглядом, — Сергей…включи же!

— Но мы только выключили… Совещание продолжить нужно. Ты кстати, почему на нем не был? Сначала, я имею в виду.

— Потом. Да включите же!

— Я включила, — вмешалась Лора, — Сейчас настроится. Тут все-таки камня метров одиннадцать, не меньше… Сразу не.

— Что случилось? — Олег удивленно всмотрелся в товарища, — Ну и вид…

Вид у молодого мага и впрямь был не блестящий — одно лицо чего стоит! Какое-то заостренное, точно вмиг похудевшее, с лихорадочно блестящими глазами… Он одним глотком выпил кофе, которое почти силой сунула ему сердобольная Лора, и выдохнул:

— Утром в Европе-три вспыхнул бунт.

— Что? Где?…

— Голландия. Там живет моя… одна девушка. Они захватили какую-то ракетную шахту. Ее как-то пропустили во время Судного дня…

— Что?

Экран зажегся наконец, но там шло какое-то шоу… Потом — реклама Зелий Сил… «Придите к нам и станьте магом! — орала реклама, — Ощутите в себе Силы! Каждая десятая закупка — со скидкой! Каждая миллионная инъекция — Сила на три года! Поучаствуйте в нашем розыгрыше призов! Это ваш шанс стать магом навсегда!»

— Сделай тише, — попросил Алексей, — Этьен, дальше.

— Там, на этой базе… там вроде как ракеты. Целенькие, пятилетней давности… Они всем объявили… А жители… Там же Бладфильд рядом, вампирские владения… Вампы как раз подали заявление-просьбу о расширении своей… зоны.

— О боги… — пробормотал чей-то голос…

Лина его понимала.

Об официальной зоне вампов, Бладфильде, расположенной на окраине Голландии, рассказывали всякое. Там был конечный пункт для «нарушителей порядка», если они не маги и не представители волшебных народов. И несчастные преступники, и немногочисленные местные жители, которым очень не повезло с местом проживания, служили кормежкой и развлечением для хозяев зоны. Изредка (очень-очень редко) туда попадали оборотни и демоны — в наказание. Еще реже наказанные возвращались. Мало кто обладал нужной степенью живучести. Выжившие как правило были очень тихими и послушными. И молчаливыми до предела. Раскрутить их на рассказы удавалось нечасто и только ударной дозой выпивки, да и рассказы были на любителя. Садистская фантазия вампов не знала границ, и если попавший в Бладфильд погибал в первую же ночь, то он мог считать себя счастливцем. Иногда вампиры развлекались, выпуская несколько групп и устраивая охоту… Говорят, были случаи, когда людям удавалось вырваться за границу вампирской зоны. Два случая. За три года…

— Они были напуганы. Ну, что Повелитель согласится и они тоже станут «бургерами».

— Что?!

— Ну, иногда жителей Голландии называют бюргерами. Как немцев… А вампы перекрестили в бургеров. Ну закуска такая была, помните? Да что ж они тянут-то с новостями?!

— Новости опаздывают, — тихо отметил Чжао. — Уже на две минуты…

Все переглянулись. Нехороший знак…

— Этьен, ты пока дальше говори.

— Так вот. Местные жители… в общем, они поддержали этих… захватчиков. Перебили демонов (их там мало, страна-то спокойная… и холодная), выгнали бургомистра и всех подпевал… и объявили о свободной республике… А Повелителю предъявили ультиматум… Или их оставляют в покое, или они запускают ракеты по Севастополю.

— Они рехнулись?

— О боже…

— Они же не понимают! Они ничего не понимают! — почти с отчаянием проговорил Этьен. — Этот их долбанный вечный нейтралитет! Не вмешиваться ни во что… У них армия была карликовая! Тогда, в Судный день, их же никто не трогал, они сдались сразу, как только правительство приказало сложить оружие… Им поэтому ни драконов не досталось, ни… они не понимают, с чем связались!

Точнее, с кем…

— Вся Голландия? — сузились глаза Петра Валерьевича…

— Нет. Побережье… Что делать?

— Побережье? Черт!

Что-то запищало в тишине… Все нервно вскинули глаза на экран, но там опять переливалась заставка шоу «Охота на…» Лина машинально опустила руку на талию… Да. Это он…

— Что это?

Девушка медленно отстегнула от пояса коробочку-коммуникатор с мигающим красным сигналом. Ох, дьявол… И что сказать? Она шевельнула губами, но ответа не потребовалось…

— Это коммуникатор… — прозвучал напряженный голос Алексея. Зеленые глаза смотрели на нее в упор, — Сигнал общего сбора…

Помнит…

— Общий сбор? — Этьен подался вперед. — Общий для… для всех? Это плохо.

— Очень, — Лина выключила коммуникатор.

Какие бледные у всех лица… Не смотри так, милый, я не могу остаться. Если хоть раз не явиться, если Повелитель хотя бы заподозрит, только заподозрит, то как бы ни бушевала в нем новоявленная братская любовь (община трансов до сих пор в шоке от гнева его Избранности всего лишь за использование твоего лица), нам не жить. Тебе не жить…

— Мне пора.

Кажется, Алексей крикнул «Нет», но возвращаться и узнавать она не стала…

Из донесения штатного осведомителя Службы Дознания, уровень допуска III, кличка «Котенок»:

Срочно. Строго. Секретно.

По непроверенным данным, в распоряжении нарушителей имеется новая разработка — амулет, каким-то образом меняющий внешний облик человека.

Резолюция: агенту принять срочные меры, чтобы установить источник и действие амулетов.

Направить срочный запрос в Службу Ресурсов для установки круга лиц, способных на разработку и распространение амулетов с подобными характеристиками.

 

— Алексей, что там насчет магии крови?

— И ты туда же? — Алексей с наслаждением содрал маскировку, сердитым жестом загасил огонь под булькающим котелком с какой-то темной жижей и сунул голову в каменную чашу с водой… Кажется, совещание вымотало его до предела. Лина нахмурилась… и придержала полотенце, которое Алекс как раз потянул к себе — телекинезом. Несчастный кусок ткани несколько раз дернулся под усилиями двух различных сил, но феникс дождалась, пока Алексей осторожно разжмурит мокрые ресницы и только тогда разжала пальцы. Полотенце устремилось к хозяину на скорости реактивного самолета…

Алексей не успел отшатнуться — лохматый кусок ткани в него просто врезался. Лина только хихикнула, глядя как ее любимый с невнятными восклицаниями выпутывается из летающего банного изделия. Наконец из-под мокрой челки сверкнули сердитые зеленые глаза… и, конечно, немедленно вычислили причину незапланированного полета полотенца. Полсекунды — и взгляд потеплел.

— Хулиганим?

— Дразнимся, — уточнила девушка. И напружинила мышцы. На всякий случай. И вовремя. Хотя и совершенно напрасно: пол ушел из-под ног легко, словно танцуя, воздух сцапал игривым вихрем, и, не успев дернуться, феникс посмотрела в зеленые глаза уже с расстояния пяти дюймов… Телекинез, чтоб его! И совсем не такой, как у Повелителя — ничуть не больно, хоть и мощно. Весьма. Интересно, какой вес он способен поднять? Ее — с усилием, но вовсе не предельным…

— Значит, дразнимся? — выдохнул насмешливо носитель столь ценной способности, и расстояние между ними сократилось еще на дюйм, — А поплатиться не боимся?

— Ой… — Лина поспешно состроила испуганную рожицу, — А что мне за это будет?

— За нападение на ведущего зельевара Лиги? — Алексей надвинулся, всем своим видом олицетворяя угрозу…

— Ну… да…

— За присвоение ценного имущества.

— Ужас, как недостойно я себя вела…

— А также за попытку удушения зельевара с помощью полотенца?

— А какое за это наказание полагается?… — шепот — прямо в губы, они так близко.

— Если преступница раскается, то…

— Отпустишь? — совсем… близко…

— Ага…

— Тогда я не раскаиваюсь…

Наказание последовало незамедлительно…

 

— Лина!

— М-м-м?

— Ты что молчишь? — «ведущий зельевар Лиги» приподнимается на локте, — Спишь?

— Вот еще…

Тратить время на сон, когда Алексей рядом?

— А что?

— Думаю про твои способности к телекинезу. Они не ослабели? После такого долгого… Хранения.

— Нет, — и ангел-телекинетик ласково гладит ее волосы, — Ничуть. Можешь быть совершенно спокойна. Эта способность вообще не слабеет, разве что от старости, а вот подрасти может, был у нас в Школе один случай…Ой, погоди, хочешь кофе?

— Твой? Еще спрашиваешь!

 

 

— Училась в Школе одна влюбленная парочка…

— Влюбленная? И сколько лет было влюбленным?

— Ей десять, ему одиннадцать, — подмигнул Алексей, — Первый год, пока они разобрались, что это любовь, а не что-то другое, между классами шла война, и от нее педагоги седели… Максим владел телекинезом, Аларика — полукровка с примесью крови нимфы, и у нее была куча возможностей подстроить пакость через растения…

— О-о-о… — понимающе протянула феникс.

— Именно! Развернулось настоящее противостояние, — тон Алексея приобрел зловещую окраску, — У Аларики упорхнула тетрадка с домашней работой — и к Максиму в котелок с зельем вползает совершенно постороннее растение, и вместо защитной жидкости получается зелье самовыдувающихся мыльных пузырей, которые не лопаются и поэтому за полчаса совершенно заполонили лабораторию. Максим запускает в классе хоровод из лягушек — мстительная Аларика как-то договаривается с комнатными цветочками и они берут за привычку пахнуть как целая клумба лилий. Да еще и брызгаться этими… соками на всю спальню. Что ты смеешься, представь, каково мальчишке пахнуть духами…

Увы, Лина была бессердечна к страданиям неведомого маленького чародея и расхохоталась. Алексей, впрочем, и не ожидал ничего другого — зеленые глаза понимающе блеснули.

— Самое интересное было потом… Максим подвесил над дверью флакончик с какой-то краской, чтоб она брызгала на всех существ женского пола… Знал привычку Аларики опаздывать на завтрак и поднял в последний момент. Правда, он не учел, что девочки очень разговорчивые и могут заболтаться в коридоре, так что первой в столовую вошла самая грозная дама школы…

— Директор?

— Нет.

— Завуч?

— Ганна Игнатьевна, повар. Самая, кстати, объемная дама, так что бедный флакончик потратил на нее весь запас. Обеда в тот день не было… Зеленокожее чудовище, в которое превратилась Ганна Игнатьевна, довело до заикания нашего директора… Можешь представить, что он почувствовал, когда к нему в кабинет ввалилось разъяренное троллеподобное существо с топором наперевес?

— С топором?

— Ну да, наша повар обожала готовить по старинке, мясо сама закупала и сама разделывала.

— Директор решил, что теперь приготовят его?

— Ну да… Тем более, что повариха была расстроена и перешла на родной язык, украинский, да и на том, судя по рассказам, вспомнила не самые вежливые слова. Пока повариху опознали, пока расколдовали…

— Расколдовали?

— Директор по ней сходу боевым заклинанием ударил. Парализующим, — пояснил Алексей, — А потом всех педагогов собрал, чтоб ее отмыли, успокоили и отговорили увольняться… Даже Максима позвали, чтоб он извинился, правда, пожалели потом…

— Почему?

— Ну, он извинился. Объяснил, что не хотел… И даже в искупление вины цветы решил подарить.

— И? — прищурилась Лина, предчувствуя новое веселье…

Предчувствие ее не обмануло. Алексей отхлебнул кофе и каким-то мечтательным голосом проговорил:

— Мы его специально заучивали, заклинание для вызова цветов — приближался один праздник… Но кажется. Макс его не доучил… Цветы получились замечательные — душистые такие фиалочки, крупные, красивые… Только выросли на самой Ганне Игнатьевне.

— Что? Как? — Лина попыталась представить почтенную даму в фиалочках с ног до головы… Не-е-ет. Даже с моим воображением — не, слабо такое представить.

— Сначала на фартуке, потом на прическе… потом руках… На беду директор не успел удалить из кабинета зеркало, которое вызвал показать повару, что зеленый цвет исчез. Почти… Она глянула и сначала глазам не поверила — ну как можно поверить, что это ты — вот эта ходячая клумба фиалочек? С глазками, в колпаке… Но уж когда поверила… Мамонт, у которого мы когда-то по ошибке хотели выдернуть бивень, и то так не орал! Повариха бросила топор и схватилась за директорский ремень. Ремень был в брюках, а брюки на директоре…и расставаться с ними, конечно, в планы начальства не входило… правда, у него еще и мантия была, но когда дама вытряхивает тебя из собственных штанов, это как-то не совсем прилично, тем более, из-за ремня…

— Ой…

— Директор возражал, и даже очень, но ее это не остановило — она гонялась за Максом минут десять, пока не устала и цветочки не осыпались…

Отсмеявшись, Лина простонала:

— Весело ж было у вас учиться!

— Потом стало еще веселей. Когда кто-то из учителей, которому надоело все время попадать под обстрел, объяснил этим, что такая вражда есть первое проявление любви. Они поверили. И мы должны были носить записки, помогать сочинять стихи, распутывать заклинания и мирить эту парочку, которая ругалась по пять раз на дню… Когда дама сердца наконец ответила взаимностью и позволила себя поцеловать (на полсекунды, в щечку и в полной темноте), у Максима как раз и возросли способности к телекинезу… Резко. Раз в пять.

— М-м-м?

— И он от радости решил подарить любимой женщине котенка…

— А-а… Умный мальчик.

— Но не рассчитал возросшие Силы, так что вместо милой пушистой кошечки в оранжерее материализовался средних размеров леопард… и в очень плохом настроении. Вадим был в восторге… — Алексей внезапно замолчал и уставился на совершенно пустую стену… Серый гранит. От него зеленые глаза кажутся почему-то темными…

Так. Лина, что-то сегодня совсем… птичка.

Раньше надо было понять, что неспроста такое веселье…Никуда она не делась, та боль, что вспыхнула в его глазах там, на совете. Ненадолго отступила в ее объятиях, прикрылась воспоминанием о светлом прошлом… Притихла. Притаилась. Но вернется, если сейчас ее не добить. Что ж тобой творится, милый… Или кто?

Имя «Вадим» дохнуло холодом, проскользнуло темной вспышкой… Имя и память. Сложи два и два, Лина, и получишь ответ…

— Значит, все-таки магия крови… — вздохнула девушка…

— Ты как всегда понимаешь…даже то, что я не говорил, — Алексей невесело улыбнулся…- Да. Я соврал.

— Соврал? Хм… — Лина быстро припомнила высказывания на совете… Не так уж много там утверждений, где можно соврать…- Так ты все-таки можешь Его убить?

— Да… Нет… Не уверен. Я специально не изучал. Но Вадим, кажется, думал, что это возможно. Иначе не отобрал бы мои силы так сразу…

О! Ты и сам не знаешь, насколько это правда, милый! Догадываешься только… А ответил сразу «нет», все ясно… Только одно непонятно…

— Алексей… почему?

Он тоже понимал с полуслова — переспрашивать не стал. Только устало повел плечом:

— Самому бы понять… Было время, когда я мечтал его убить, но не мог… Не было сил. А сейчас… Лина, если это правда, то это так просто! Выйти на улицу. Попасться патрулю. Он ведь подпустит меня к себе, это легко…убить.

И погибнуть самому? — возмутился внутренний голос. Не дам!

Спокойней, спокойней, пока вроде хватать и держать не требуется. Чтоб ни думал Алексей, а убивать брата он не пойдет. Сейчас, по крайней мере.

— Нам же не надо убивать. Нельзя. Сам же доказал!

— Да… Но если придется, я… — в зеленых глазах та же темная тень, — Он ведь так не убил меня… Отобрал силы, отобрал свободу, убил… стольких уже убил! Всех, кто дорог. И все же…

Все же! Алексей-Алексей… Что тут поделаешь! Лина вздохнула. Кто-кто, а я тебя за эту тень надежды осуждать не буду. У самой такие же демоны. Вспомнить, как собиралась на последнюю встречу с матерью: подбирала оружие, взвешивала угрозы… и в глубине души отчаянно надеялась, что обойдется без боя, страшилась его как никогда — каково оно, убить родного человека? Не знаю и знать не хочу. Пусть ты его ненавидишь, пусть он искалечил тебе и жизнь, и душу. Все равно надеешься… Не бывает абсолютного Зла. Даже Вадим был… разным.

Стоп-стоп, это что такое? Вот эта мысль — точно не моя!

И… и что это?

Вадим.

Точнее — воспоминания о нем. И не ее. Ах, вот оно что! Опять ее странная сила сработала на прием… Странно… Это было не вино, правда? Просто кофе. Почему ж тогда… Воспоминания не затягивали в бурлящий водоворот, как раньше, они проплывали как картины, чуть неясные, разные, из разных времен, но общее у них было: Вадим…

Светловолосый мальчишка, помогающий младшему брату вытащить из воды сверкающую рыбину… Совсем ребенок, лет девяти, он рвется наперерез огненному шару и успевает прикрыть младшего своим Щитом… Восемнадцатилетний парень, впервые оседлавший призванного дракона, он гневно хмурится, но дергает за повод, и огненная волна проходит над головами прижавшихся к стене людей, не причинив вреда. Над твоей головой… Вадим девятнадцатилетний, расчетливо и точно вздергивает в воздух, а потом ставит на колени — и корона, и его светлые глаза кажутся черными… Дим, зло улыбаясь, обещает лично искалечить, если он, Лешка, не возьмется за ум. Обещает «потерявшему память» брату силы взамен отобранных: «Лёш, ты хотел бы стать волшебником?», дарит рубашку-паутинку… морщится при виде шрамов… и расчетливо посылает навстречу пушистику с отравленными иглами. Обещает дружбу, защищает от Зайки… снова и снова натравливает «знатоков человеческого тела»… Присылает в камеру клубнику, именно такую, как он любит, не слишком крупную, без химии, свежую, даже с росинками на алых боках… от одного запаха, почти забытого, голова кружиться начинает… А приносит ее Такеши.

Невыносимо…

Лина открывает глаза, встречая его взгляд — понимающий и чуть виноватый… Да, я все видела. Понимаю.

Спасибо за доверие, любовь моя. Вряд ли ты еще хоть кому-то это покажешь, мой скрытный ангел. Вот оно, твое «все же». Все же ты отчаянно не хочешь поднимать руку на брата… Ох, Алексей… Мало тебе было? Плен, казнь, «воспитание»…Ты все-таки ненормально милосерден, любовь моя…

Он перехватил ее взгляд.

— Нет. Я все понимаю и помню. Надо будет — значит надо.

Надо… Да, ты сможешь… Если надо — сможешь. Только какой ценой ты заставишь себя, любовь моя? Как бы я хотела, чтоб это «надо» не наступило для тебя никогда. Но я могу только обнять и положить голову на плечо… Утешая… Проходит долгая-долгая минута — и руки Алексея обвивают ее талию. В наступившей почти спокойной тишине (пламя ада, как же нам надо хоть немного покоя! Хоть капельку) слышится его негромкий голос:

— Хорошо, что не надо все-таки сейчас выбирать.

Хорошо…

Еще потому хорошо, что мне тоже надо выбрать.

Та ночь, наедине с Повелителем и «Хеннесси». Нет, она изменила ее, просто… просто теперь ей трудней было думать, что Его Величество надо убить. Потому что он тоже… сложный. Тот набор воспоминаний, который она нечаянно получила, прикоснувшись…

Передать их Алексу или от этого ему еще сложней будет решиться? А она имеет право скрывать? Это его брат, это он должен принять решение…

— Алекс, послушай…

— Что?

— Послушай… — мягко начала она. Но им помешали.

— Перерыв окончен! — постучали в дверь. — Перерыв окончен! На совещание!