Саша.
Учиться мне было неинтересно. Вначале ко мне настойчиво клеились девки, а потом, неведомо как узнав про моё электротехническое нутро, так же стали шарахаться. Приятелей я также не приобрёл — впрочем связываться со мной опасались.
Поэтому, вместо того, чтобы как все, играть в футбол на новом университетском стадионе, я честно высиживал занудные лекции и записывал их на планшет. Зимой без проблем получил все зачеты и, к своему удивлению, закрыл сессию с высоким баллом.
ОГ хвасталась всем подряд моими результатами и в подарок оплатила мне, Мелу и надзирающему за мной Лёхе горнолыжную базу на Домбае-2, куда мы и намылились на все каникулы.
И вот, получив допуск в деканате на бесплатное обучение в следующем семестре, я шёл и мечтал о завтрашнем полёте. В этот волшебный момент в меня с разгона врезался единственный постоянно сидящий в аудитории маленький улыбчивый и очень смешной человечек с Кхимета — Си Ань.
Парень всегда всем кланялся и постоянно улыбался — этим и раздражал. Преподаватели, увидев коротышку, злобно скалились, но он отвечал им на любые каверзные вопросы, продолжая максимально растягивать губы.
Пришлось остановиться и ядовито, (из вредности), предупредить кхиметца о необходимости соблюдения бдительности и предельной осторожности. Си Ань затормозил, поклонился в пол, и мне стало стыдно. Но лицо? На его лице не было приклеенной улыбки. Он плавно, как каучуковая кукла, разогнулся и, не сказав ни слова, продолжил свой стремительный путь.
Я тоже двинул дальше…
Вот он последний поворот — дубовые двери захлопываются за спиной.
…Центральная площадь с гигантом Ломоносовым, и осталось пробежаться по нескольким узким занесённым снегом улочкам, что расчертили построенные в художественном беспорядке кварталы общежитий и лабораторных корпусов. Домой. Собираться. Ура!
Мне навстречу, торопливо семеня короткими ногами, приближались двое. «Кхимет атакует», — подумал я и улыбнулся. А потом крамольная мысль змеюкой влезла куда-то под процессор и, наскоро ознакомившись с историей планеты одногруппника, я развернулся.
В конце концов, мы вместе полгода грызли гранитные стены науки. Может, он и есть мой студенческий друг?
Вот так, запросто, решив, что до завтра времени завались, я втянул всех в очередную историю.
***
Справка. Кхимет.
Планета земного типа. Входит в межазиатский альянс планет: Шоарра, Янода и другие. Богата полезными ископаемыми. До колонизации её населяли человекоподобные существа. Имеются многочисленные свидетельства высокоразвитой цивилизации. Планета была покинута за триста-четыреста лет до экспансии. Причины эвакуации живых форм и объектов не выяснены. Способ перемещения в пространстве аборигенов не установлен до сих пор.
Особенности планеты: множество пирамидальных храмов и сохранившиеся письменные источники эпохи. Частично документальные свидетельства были расшифрованы. Представляют собой, в основном, сборники молитв и бытовые записи. Пантеон богов близок к земному прототипу Древнего Египта, таким образом, система верховного владычества богов — поликратия.
Во время экспансии найденные артефакты консервировались. Данных о проводимых исследованиях нет. В настоящее время планета используется в качестве зоны для развития туризма. С целью привлечения отдыхающих организованы всевозможные направления и созданы все условия. Отели формата «всё включено», с оплатой экскурсионных туров и лечебно-пляжного отдыха. Широко развита система бонусов и подарков. Постоянным клиентам курорта предоставляются скидки.
Общепланетарным строем является военный коммунизм. Менее трёх процентов населения имеют возможность межзвездного сообщения. Условия жизни, согласно оценке экспертов последнего заседания Союза Объединенных Звездных Систем, находятся ниже допустимой галактической нормы. Сообразно с данной оценкой, Азиатскому союзу настойчиво рекомендовали обратить внимание на положение населения данной планеты.
В качестве эксклюзивных товаров Кхимет экспортирует белый рис «Жасмин», сладкий пальмовый сироп «Коалун». Основной статьёй экспорта является мифриловая руда и вольфрамовый редий.
В добыче редкоземельных металлов задействовано только местное население.
На планете отсутствует кибергизация, не развито даже направление «домашних» и «бытовых» моделей. Система «умный дом» присутствует только в отелях.
Образование: обязательное бесплатное среднее, ограничивается пятью годами обучения. Рабочий день составляет не менее десяти часов. Выходные дни назначаются руководством. Денежная система отсутствует, разработана система продуктовых наборов и продуктового поощрения. Население проживает в коммунах. Процветает народная медицина. За последние шестьдесят лет ни одна корпорация не смогла развернуть свою деятельность или организовать производство на данной планете.
***
Саша.
«Фигасе, какая планетка», — размышлял я, разыскивая в недрах «Альма-матер» юркого коммуниста. И был уверен, что два плечистых малорослика, целеустрёмленно проникших в наше убежище знаний, не являются родственниками, спешащими расцеловать студента.
Поворот, ещё поворот, деканат, аудитории, переход в лабораторный корпус, кафе, библиотека, столовая, ректорат, центральный зал, музей славы, аудитории физического факультета — где его носит? Во время забега я дважды наткнулся на шустрых кхимерцев. Си Ань нами обнаружен не был.
Наконец, прекратив метания, я попытался подумать. Мозги включились и рекомендовали опцию «помощь друга». Ад размышлял пятьдесят три секунды и предложил мне посмотреть в туалете! Следом прилетела ещё одна «красная строка»: «Во что ты влез?».
Во что я влез, мы узнали гораздо позже, а в тот знаменательный момент я обнаружил одногруппника в третьей кабинке от окна…
***
Си Ань.
«Великий Лао Цзы! Учитель, вдохнови! Ведь тот, кто пытается начать, никогда не начнёт. Тот, кто слишком торопится, ничего не достигнет. Тот, кто жалеет себя, не может совершенствоваться. Учитель, чистота сознания определяет ценность моей жизни, а чем наполнена эта жизнь? «Ши дзинь» запрещает мне самооборону по кодексу «удэ». Дай мне совет, изначальный!».
Философствовать мешали звуки, долетающие из коридора.
«Я ведь никогда не отрекался от учителей, не обманывал и не показывал никому своё искусство, не воровал и не пил вина. Я никогда ещё не знал женщину. Но я впервые не желаю слушать приказы вождя! Я столько шёл к учебе. Мой старый дед сам решил нарушить завет. И он отпустил меня! Я дал ему слово! Больше меня никто не удержит!».
Кажется, кто-то подошёл к двери туалета…
«Как они узнали, что я подал документы на репатриацию, как?!».
Хлопнувшая дверь санузла стала подтверждением полного краха надежд, и отчаяние захлестнуло с головой. Кабинка распахнулась, и я увидел своего одногруппника, который, ухмыляясь, громко спросил:
— Чего сидим, кого ждём?
Всё встало на свои места. Вот и он — мой надзиратель. Единственный со всего курса, всегда посещавший занятия. Решение пришло незамедлительно. Я имею право защитить свою честь!
И, обратив свой взор к Величайшему из Великих — Лао Цзы, я нанёс удар!
Но путь к окну и свободе остался перекрыт.
Александр — так звали моего надсмотрщика, вместо ожидаемого часового беспамятства, спокойно произнёс:
— Вау! Нормальненько. Ты чего дерёшься? Там за тобой двое пришли — так я предупредить хотел. Ну, помочь вроде…
— Ты — служка коммуны, — на выдохе прошипел я на кхмерском.
Его глаза на миг блеснули красным, и я услышал на языке Учителя:
— Сознание – это бриллиант, его чистота определяет ценность человеческой жизни, а чем наполнена Ваша чаша сознания? — а потом на галакте: — Слух, может пойдём? Туалет, всё-таки, да и твои низкорослики рядом…
И, схватив меня поперёк туловища, он спрыгнул со второго этажа вниз на асфальт!
***
ОГ.
Я перехвалила маленького паразита!
Казалось бы, можно вздохнуть с облегчением, чуть ли не с крёстными знамениями и молитвами спровадив трёх придурков отдыхать, но в глубине души надеясь, что они исхитрятся не сломать там себе шеи, я под занавес-таки получила пилюлю! Пилюля представляла собой бледно-зелёного шоаррского ребёнка с синими губами и растерянным взглядом. При виде моей тушки, пугало вскочило и отвесило мне поклон, практически вписавшись лбом в кафель на полу. Рядом с видом хозяина положения восседал Сашка, даже не соизволивший оторвать зад от удобного диванчика.
— Привет, — бодренько приветствовал меня спиногрыз.
— Ну, здорово, коль не шутишь, — поддержала беседу я.
— А мы вот тут, с другом…
— Вижу…
— А его хотят поймать, увезти и казнить, как предателя Родины…
— А мне-то, какое дело?!
— А что у тебя сострадание закончилось на выходе с работы? — я попёрхнулась, — а хамить тебе кто разрешил? Пушкин? Ты вещи собрал? Квартиру убрал? Бельё постельное снял?
— Бельё я завтра снимать буду. А то посплю перед отъездом и засру опять…
— Саша!
— Да я сто лет Саша, и что! Ты хоть послушать можешь?!
Я взрываюсь. Надо же было вырастить такого бесподобного хама на свою шею! Скотина! Сколько я с ним хлебнула! Когда, наконец, закончатся мои мучения? Убью гада!
В наш милый семейный разговор вклинилось тихое:
— Я должен уйти? Прошу меня извинить.
И поклон. Снова лбом в пол.
***
Саша.
Спустя час Окся бодренько названивала в Министерство по делам иммиграции и в МИД. В течение рабочей недели ей было обещано рассмотреть дело кхиметца и, по возможности, дать положительный ответ.
Оставался открытым вопрос его временного проживания.
Арсен, как всегда, был против.
Жанна приехала быстро с сообщением, что Си Аня ждет её мать!
Просеянное сквозь мельчайшее сито из улмурианской парусины, весеннее солнце прыгало по палубе целым выводком смешливых солнечных зайцев. Гордо выпяченные пуза парусов уверенно наполнял утренний ветер, тугой и свежий, как первые ячменные всходы. Широкие крылья вибрировали, тихо, на самой границе слышимости, треща туго натянутой парусиной по каркасу, слегка напоминающему сетку прожилок на старом, огромном тополином листе. «ВОрон Коегара» продолжал набирать высоту — не спеша, уверенно и неотвратимо, именно так, как надлежит истинному ВОрону. Корабль-самолёт был спокоен и уверен в своих силах.
В душЕ Стейнхлифа царствовали блаженство, вседозволенность и озорство. Первое дарил ему «ВОрон Коегара», его мечта, его бред, его бесконечные бессонные ночи, похожие на дни, и дни в ангарах, лабораториях и мастерских, похожие на жаркие, шумные, душные ночи. Второе дарили ему Небо, Ветер, Солнце и осознание своей полной, неоспоримой победы — победы над сомнениями, над злыми языками, над трудностями и неудачами, над разочарованиями, над временем. Над самим сабой. Ну, а третье ему никто не дарил. Озорства у него было сколько угодно своего собственного, врождённого. Им он и сам мог поделиться с любым, кто был бы не против такого подарка. «ВОрон Коегара», не смотря на всю свою парусно-надутую, демонстративную серьёзность, был не против. Он улыбался, пряча улыбку в густые «усы» носового такелажа, и хитро подмигивал чёрным и суровым на вид глазом, собственноручно нарисованным Стейнхлифом на крутой скуле корабля. Корабль изо всех сил старался не показывать этого, но капитана не проведёшь. Кто-кто, а Стейнхлиф это точно знал.
Небом, полётами Стейнхлиф «болел» с раннего детства. Крыльями — с тех пор, когда однажды, впервые увидев дирижабль, маленький Стэнни закатил слёзную истерику — мол, так не бывает, чтоб пузатая бочка летала без крыльев, это не правильно и на свете такого существовать не должно. В чём-в чём, а в том, что священное право ЛЕТАТЬ дано лишь тому, у чего есть КРЫЛЬЯ, Стейнхлиф был уверен свято и неколебимо. Позже, когда маленький Стэнни перестал быть маленьким Стэнни, а превратился в Стэна, умника и выдумщика, каких свет не видывал, но в целом — вполне своего парня, а детские капризы остались где-то в не часто вспоминаемом прошлом, Стейнхлиф не перестал, как обычно происходит с детьми, «болеть» своими детскими мечтами. Напротив, мечты окрепли, повзрослели вместе с ним и оформились в нечто более жизнеспособное. В Идею. «Идеи — они, как пылинки. Кружатся вокруг, летают, витают в воздухе… Весь фокус в том, чтобы изловчиться и поймать нужную!» — говорил Стейнхлифу старик отец, механик-часовщик, в вечной своей вязаной шапочке, с линзой в глазу, склоняющийся над рабочим столом… Жители Ульфхейна звали его «Стрелочным ювелиром». Мальчишки кликали не иначе, как «Мастер Тик-Так». «Стрелочный ювелир» составлял всю семью, которую знал Стейнхлиф. О матери представления он не имел. Он вообще узнал, что мамы бывают, только после того, как познакомился с сорвиголовой Дэрком, жившим в большом доме на улице Синих бурь. У Дэрка были и мама, и папа, и даже бабушка — старая, словно обгорелый пень от ейка, разбитого молнией в прошедшем високосном году. Каждый раз, когда Стэнни прибегал к Дэрку в гости, мама Дэрка вздыхала и кормила мальчишек ароматной черёмухово-сливовой винартертой, сдабривая её богатырскими порциями сурмьйоулка, разлитого в пузатые глиняные кружки… Что Стэнни никак не мог понять, так это то, почему Дэрк вечно не доволен то тем, то этим, и чему в его, Стейнхлифа, жизни Дэрк так завидует…
Как оказалось, завидовал Дэрк многому. Слухам и загадочно-таинственной ауре, которая постоянно витала над Мастером Тик-Так, его домом и всем, что с ним связано — а, значит, и над Стэнни. Бесконечным байкам и россказням, которых водилось в голове Стрелочного ювелира великое множество, и которыми он не забывал делиться с сыном, а подвернутся гости — так и сними тоже. Ну и, конечно же, завидовал он той видимой свободе, которую имел Стэнни, по сравнению с ребятишками из «полных» семей. Ещё бы! Захотел — пошёл в лес собирать лесные орехи, захотел -полез в старые, заброшенные каменоломни на Западной окраине, захотел — вообще отправился к Холодным камням, туда, где, по слухам, обитали в болотах навы и жуткие хульдуфоулк, которые вроде и совсем как люди — а не люди вовсе, и там у них всё наизнанку, в этих их Холодных камнях… И никто тебя не окликнет, не скажет: «А ну, домой!», не даст в сердцах подзатыльника жёсткой, как зимняя картошка, рукой… Отец — а что отец! Он и не заметит: вечно он сидит в своих пружинках-колёсиках, словно крот в земляной норе…
Старый часовщик усмехался, пряча улыбку в складках губ, и говорил на это Стейнхлифу: «Это всегда так, галчонок. Что имеем — не храним, потеряем — плачем. Поймёт твой Дэрк, какое богатство у него есть, не переживай. Не скоро ещё только. Когда совсем вырастет, да когда своя семья появится.»
Стейнхлиф слушал такие слова в пол-уха. Ему было не до зависти Дэрка, не до будущей семьи — ни своей, ни тем более дэрковой. Его не влекли старые развалины, не манили странные хульдуфоулк со своими богатствами и перевёрнутым с ног на голову миром. Его звало небо. Звало не словами, не посулами, не уговорами. Звало так, как суровые северные воды зовут китов, а заморские сказочные страны — перелётных птиц. На языке инстинктов. На языке заклятий. На языке сердца.
Шли дни. Складывались в недели, ндели — в месяцы, а уже из них три неторопливые вредные старухи ткали гобелены лет, там, в большой пещере, надёжно укрытой среди могучих корней Иг’драссиль. Так рассказывал старый Стрелочный ювелир, а уж он знал во всём этом толк, как никто другой. И чем больше таких гобеленов укладывалось в мозаику судьбы Стейнхлифа, тем больше вопросов переполняло голову юного романтика. Почему летают драконы? Чем их крылья отличаются от крыльев птиц? Не родственники ли они летучим мышам, целыми колониями обитающим в тех же старых каменоломнях, в которые так любил лазить Дэрк и другие мальчишки? Что поднимает их в небо и не даёт падать обратно? Как вообще оно работает, крыло? Все эти вопросы множились, роились, искали выхода и ждали ответа. И, разумеется, окончательно созрев, выбрасывались плотной струёй, словно семена бешеного огурца, прямиком в Мастера Тик-Так. Старик то отшучивался, то отвечал; а некоторые и вовсе оставлял без ответа — подмигнёт, усмехнётся — да и промолчит… Старый мастер не мало пожил на свете. Пытливую душу сына он видел насквозь, как видел множество всевозможных часовых механизмов, и хорошо знал, на какие кнопочки там нужно нажать, какие рычажки повернуть, чтоб детская пытливость не рассеялась, не исчезла напрасно, а с возрастом превратилась в глубокий, живой интерес, гарантирующий парню нетривиальную жизнь, полную открытий, свершений и приключений.
И вот настал момент, когда часовщик, пристально поглядев на уснувшего после дневных забот сына, бесшумно закрыл дверь и спустился в свою мастерскую.Там он вытащил из-под стола ящички с шестерёнками, пружинками и маятниками, заклёпками и бронзовыми винтами такого размера, что невооружённым глазом только он сам и мог их разглядеть, извлёк с верхнего стеллажа медные и латунные листы, аккуратно завёрнутые в большие обрезки улмурианского парусного шёлка, и принялся за работу…
Модель была готова шестого апреля — как раз накануне девятого Дня Рождения Стейнхлифа. Всё, от юферсов на верхних реях до последнего бронзового нагеля, на кораблике было, как настоящее, и сверкало новизной и тем особенным строгим порядком, какой был издавна принят на флоте. Паруса можно было поднять и опустить при помощи маленьких хитроумных рычажков, крошечным штурвалом поворачивался корабельный руль, а если нажать на большой блестящий рычаг, выходящий из палубы позади грот-мачты, в бортах кораблика раскрывались специальные водонепроницаемые задвижки, и оттуда, из длинных, в пол-корпуса, узких пазов, выдвигались широкие суставчатые крылья, немного напоминающие по конструкции зонтик от дождя. Крылья были большими и прекрасными — сразу видно: такие поднимут в небо крохотный кораблик шутя, без особого напряжения… Щелчок рычажка — и крылья начинали размеренно махать: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх — резче, так, что ткань прогибалась, становясь почти вертикально, вниз — плавно, медленно, забирая воздух и, опершись на него, толкая корабль в небо…
Восторгам Стейнхлифа не было предела. Подарок превзошёл все его самые смелые ожидания, его не смогли бы затмить любые сокровища мира. Часами мальчуган не выпускал из рук маленькое крылатое чудо. И если изначально летать толком кораблик не мог — так, неуклюже вспархивал над столом, пролетал двадцать-тридцать сантиметров, и приземлялся обратно — то воображение и руки мальчика довершили заложенное отцом. Вместе со Стейнхлифом кораблик исследовал все земли, все уголки, которые только нашлись на старой, обтрёпанной по краям карте, что висела над большим столом в кабинете отца, а с появлением удивительной игрушки перекочевала в общую комнату: ведь юному путешественнику были необходимы просторы для исследований. Не единожды были открыты оба полюса планеты, покорены все, даже самые-самые высокие горы, и вечные властители горного неба — орлы — к вящему неудовольствию убедились, что их безраздельному воздушному царствованию приходит конец, неумолимый и бесповоротный. Сотни гроз, штормов и ураганов, тысячи миль оставлял за кормой бесстрашный кораблик, ведомый фантазией своего не менее отважного капитана… Вечером, усталые и счастливые, они оба возвращались домой с небес чудесного Пространства Воображения. Прежде, чем отправиться спать, мальчик обмахивал своё бронзовое чудо мягкой выдровой кисточкой и устанавливал на подоконник на специальной подставке. Но они не расставались и ночью: во сне их приключения лишь продолжались…
Кораблик не был безымянным. Стейнхлиф помнил, как ласково звал его отец в раннем детстве, отвечая на тот или иной вопрос или просто рассказывая на ночь очередную удивительную историю. Галчонок. «Не уснул ещё? Ну, тогда слушай, галчонок», — так начинал свои рассказы часовщик. Пришла его очередь вернуть эту подаренную когда-то отцом нежность. И теперь Галчонком Стейнлиф сам называл своего маленького механического друга.
А вредные старухи в глубокой пещере были трудолюбивы. Годы снова потекли своей разноцветной чередой.
Школу Стейнхлиф окончил в четырнадцать лет. Он посещал только старшие классы. А программу младших — собрался, обложившись учебниками, посидел пару месяцев — да и сдал всю сразу, экстерном. Не малую роль в этом сыграли неисчислимые воображаемые путешествия на крыльях фантазии… И «Галчонка».
Дальнейшее Стейнхлиф представлял себе чётко, только вот реализацию — смутно. Средств на обучение в Школе Изобретателей взять ему было неоткуда. Поэтому, окончив школу, он собрал котомку с инструментами и отправился наниматься на работу. Вопроса «Куда?» не существовало. Разумеется, в ангары. В лётные мастерские.
И уходя, и возвращаясь затемно, а частенько и вовсе оставаясь ночевать в ангаре, Стейнхлиф не видел, как старик отец перебирал, приводил в порядок, начищал и прихорашивал свою огромную коллекцию самых изысканных и замысловатых часовых механизмов, какие только существовали в истории часового ремесла в Коегаре. Не обратил он особого внимания и на отсутствие отца дома в осеннюю ярмарочную неделю — это было в порядке вещей, эту неделю старый часовщик пропускал разве что, когда болел, что случалось не часто… А когда отец вернулся, неуклюже, подобно крабу, вышагнув из рейсовой повозки на мостовую, его кошель оттягивала сумма, даже слегка превышающая требуемую на обучение в изобретательской школе.
Трудно описать эмоциональный ураган, который пережил в тот вечер Стейнхлиф. Он гладил пальцами морщинистое лицо отца, похожее на ощупь на невыделанную акулью шкуру, и слёзы благодарности застилали ему глаза горячей солёной пеленой. А он даже не пытался останавливать их…
Перед отходом поезда, перед самым отправлением, когда провожающие уже вышли из вагонов, а тормозные башмаки с шипением и свистом оторвались от вагонных колёс, отец протянул сыну маленькую гранёную коробку с медной кнопочкой запора на одной из граней. Сказал: «Мне подарил его один очень мудрый человек, великий Мастер. Мы вместе починили тогда большой хронометр на Центральной башне, в Столице Улмура… Тот Мастер сказал, что эта штука может запустить любые, даже самые сложные часы. До ремонта механизма она заставляла хронометр на башне работать долгие годы, но теперь механизм восстановлен, и вещица ему больше не нужна. Он подарил её мне, в память о нашей работе и дружбе. Теперь она — твоя, храни и применяй с умом. Пусть она принесёт тебе удачу.» Тут вагоны залязгали буферами, поезд тронулся, старик, как-то сразу сгорбившись, будто взвалил на спину непомерно тяжёлый мешок, заковылял к зданию вокзала, а Стейнхлиф долго, напрягая глаза, вглядывался в убегающее к Востоку утреннее марево, словно всё ещё видел бредущую по перрону приземистую фигуру часовщика.
Солрика встретила Стейнхлифа суетой, гомоном, пёстрыми одеяниями толпы и каменным величием широких, как реки в половодье, центральных улиц. Жизнь, доселе спокойная и размеренная, ударила фонтаном, обрушилась водопадами, закружила, подхватила и понесла, понесла… Месяцы пролетали так, как в старом-добром Ульфхейне, бывало, пролетали летние, полные забот и событий дни. И таким же мощным, бурным, неистовым потоком текли в разум и душу юного изобретателя новые знания. Год пролетел так, что Стейнхлиф никак не мог вспомнить в очередной День Рождения, сколько же ему исполнилось — всё-таки пятнадцать, или всё те же четырнадцать, и ему только-только предстоит получить свой школьный диплом… Стейнхлиф так и не открыл подаренную отцом шкатулку, хоть и носил её всегда при себе, поближе к сердцу. Он загадал: если он вытерпит и не откроет её до Дня Рождения, то всё, о чём бы он ни мечтал, непременно сбудется… И вот этот День наступил. Поздно вечером, когда новые приятели разошлись, весёлые и шумные, — Стейнхлиф придвинул к столу, поближе к свету настольной лампы, стул, оттеснённый к окну танцевальным вихрем, уселся на него, достал заветную шкатулку и нажал на кнопку запора. Прозвучал высокий мелодичный аккорд, гранёная крышечка откинулась со звонким щелчком, и комнату залил ровный нежно-янтарный свет. В коробке, в аккуратном бархатном гнезде, переливаясь бесчисленными гранями, сиял большой островерхий кристалл. А в нём, внутри, посреди густой янтарной глубины, плавало крохотное, почти прозрачное серебряное пёрышко.
Как заворожённый, юноша смотрел на Кристалл. И ему казалось, что Кристалл с не меньшим вниманием смотрит на него. И даже… Даже с удивлением. Стейнхлифу казалось, что в Кристалле, словно на карточках фокусника-визуала, разворачиваются события, движутся фигурки, меняются времена года… Перед ним, будто в волшебном вещем сне, проплывала его прошлая жизнь. Вот отец, как обычно, улыбаясь морщинистым уголком рта, дарит ему волшебный кораблик, сказку его детства… Вот они с «Галчонком» пускаются в новые и новые приключения… Вот он, уставший, ставит кораблик в подставку на подоконнике, смахивая кисточкой накопившуюся за день пыль… Вот «Галчонок», кренясь в лихом оверштаге, выпускает свои могучие крылья, и суровое, неистовое, сумасшедшее предштормовое небо бросается им навстречу, и сразу отступает куда-то вниз, бессильное одолеть отважного летуна, а последние брызги ещё слетают с блестящего бронзой форштевня и летят вниз, превращаясь в крохотные гранёные кристаллы, в каждом из которых — малюсенькая частичка Жажды Познания, этой общей крови Капитана и Корабля, не остывающей никогда, способной растопить любой лёд, даже лёд человеческого неверия… И вдруг Стейнхлифу показалось, будто ещё один такой же Кристалл вспыхнул в его голове. Понимание. «Слушай… Так, значит, ты — Сердце?! Маленькая частичка Сердца Чуда, созданного когда-то, наподобие того, что создал для меня отец?! Значит, ты тоже однажды был чьим-то Счастьем? Вот это да… Ну, здравствуй, Галчонок…»
Потом были новые месяцы учёбы, новые знания, летняя практика, успехи и неудачи — куда же без них. Были каникулы, на которые Стейнхлиф уехал домой, и была волнующая встреча с отцом. И был «Галчонок», в центре палубы которого, смахнув почти годовалую пыль, Стейнхлиф осторожно закрепил Кристалл. И — длинные-длинные летние вечера чудесного возвращения в Детство. «Галчонок», словно истосковавшись по приключениям и по своему Капитану, носился майской горлицей по комнате, выписывая все пируэты и фигуры пилотажа, которые Стейнхлиф успел теоретически изучить за прошедший год. Для этого «Галчонку» больше не требовалось участие капитанских рук. Ведь теперь у них было одно общее Сердце.
Затем обучение продолжилось. Кристалл послушно зажигал в общежитии лампы, когда случались перебои с электричеством, и устраивал уморительные представления, будучи тайком засунут через трубку для надувания в баскетбольный мяч, и тогда от здорового студенческого хохота сотрясались стены старенького спортзала. От новообретенных друзей Стейнхлиф не скрывал чудесных свойств отцовского подарка, а они особенно-то и не удивлялись. Подобные талисманы водились почти у всех, а наличие и проявление их Силы было лишь вопросом веры хозяина…
А весной принесли весть о смерти отца. И, едва отметив свой семнадцатый День Рождения, Стейнхлиф отправился отдавать отцу последнюю скорбную дань. Весна выдалась прохладная и затяжная, и частый, похожий на осенний, дождик долго плакал вместе с молодым пареньком над могилой старого часовщика.
За время болезни отца дом пришёл в запустение. По комнатам, забираясь через распахнутые и частично уже разбитые форточки, бродили сквозняки, оставляя по углам печальные холмики перемешанной с унынием серой пыли. Не смотря на эти сквозняки, дом пах болезнью. Развешанные по стенам часы, обычно наполнявшие дом задорным разнотонным тиканьем, стояли. И только на запылённом подоконнике тускло поблёскивал бронзой, откликаясь на серый свет пасмурного дня, неукротимый «Галчонок». Кораблик будто бы кричал в лицо любому, перешагнувшему этот осиротевший порог: «Смотрите, вот он я, я здесь! Жизнь не кончилась, и даже не остановилась! Эй, там! По местам стоять, с якоря сниматься! Приключения продолжаются!»
Жизнь действительно продолжалась. Жуткая боль утраты улеглась, пронзительная безысходность уступила место глухой, ноющей тоске, а та, в свою очередь, сменилась тихой печалью, которая перемешалась с воспоминаниями и улеглась на отведенное ей место в одном из самых сокровенных тайников душИ, доступ в которые имел лишь сам Стейнхлиф да Кристалл, отцовский подарок на счастье. Лекции сменялись мастерскими, те — практиками в ангарах, лабораториях и на полигонах, в перерывах между всем этим шумели вечеринки, чаепития, диспуты, творческие вечера… Однажды на такой вечер, в режиме неофициального визита, прибыл сам Конунгур, со свитой лучших изобретателей и личной Лётчицей. О ней говорили, что девушка была асом, пилотом экстра-класса, лучшей из лучших… Впрочем, это уже совсем другая история. Мы скажем лишь, что на следующий день Конунгур лично произвёл отбор перспективных, на его взгляд, студентов, Стейнхлиф попал в их число и получил предписание явиться летом в качестве практиканта на «Фрамфарир Сигур», флагманский дирижабль Королевского воздушного флота.
Потом было много полётов и новых идей. Стейнхлиф усовершенствовал узлы несущих конструкций и маршевых двигателей, придумал и разработал принципиально новую систему воздушной навигации, и эта система произвела революцию не только в коегарском воздухоплавании, но и в лётных ведомствах других стран… В силу особенностей специфики своей работы, Стейнхлифу часто необходимо было оказываться над океаном, как у побережья, так и над открытой водой. Недолгие часы отдыха он проводил то в гостиницах, то в офицерских общежитиях приморских лётных баз. И однажды, устало прогуливаясь по берегу вдоль тихого вечернего моря, Стейнхлиф увидел Её… И влюбился.
Рыболовецкая двухмачтовая гафельная шхуна стояла, до половины вытащенная на песок. Обросшее ракушками днище давно высохло, створки мидий раскрылись и потрескались, и они свисали от ватерлинии до самого песка неряшливыми лохматыми бородами. Большинство парусов отсутствовало, только на грот-мачте, под вздёрнутым в ходовое положение гафелем, болтались полуистлевшие обрывки некогда полосатого грота. По-видимому, шхуну бросили за ненадобностью, когда на промысел сельди и трески стройными рядами вышли могучие паровые траулеры… С этого вечера Стейнхлиф заболел. Работа стала идти, что называется, через пень-колоду. Фонтан идей, обычно обильный и бурный, иссяк. Даже шутки у него теперь получались какими-то несуразными и однобокими. Ни о чём другом, кроме идеи реализации «Галчонка» в оригинальном, полном масштабе, Стейнхлиф думать больше не мог. На него стали коситься однокурсники и сослуживцы, начальство несколько раз ставило ему на вид резкое снижение рабочих показателей, один раз, когда он чуть не посадил одновременно два экспериментальных самолёта-амфибии в один и тот же водный коридор, ему вынесли общественное порицание и пригрозили сообщить об инциденте Конунгуру… Тогда Стейнхлиф отправился к Светлому Правителю сам. Попав на приём, он не стал ходить кругами вокруг проблемы, а выложил всё, как есть, прямым текстом и со всеми надлежащими подробностями… В заключение своей речи он открыл принесенный с собой чемоданчик, с великими предосторожностями извлёк из него «Галчонка» и поставил модель на стол в приёмном зале. Кристалл занял уже привычное место на палубе, и маленький кораблик продемонстрировал высочайшим особам во главе с Конунгуром своё лётное мастерство…
Описывать бюрократическо-процедурную волокиту мы здесь не станем. Это скучно и никому не интересно. Так или иначе, в конце концов Стейнхлиф получил приличный гранд, не самую худшую мастерскую, кузню, лабораторию и ту самую шхуну, не первый год мозолившую глаза владельцем отелей на весьма перспективном побережье. Как ни настаивали представители морского ведомства — ни они, ни даже сам Конунгур не смогли отговорить изобретателя от идеи восстановления старой траулерной шхуны в пользу множества предлагаемых современных судов. В качестве «взрослого» преемника «Галчонка» Стейнхлиф хотел видеть только её. От него отступились, подогнали грузовой дирижабль, и шхуну, прямо в том виде, в котором она пролежала несколько лет на кромке прилива, перенесли в сухой док выделенной Стейнхлифу мастерской. Там её очистили от ракушек, остатков старой смолы и сурика, и работы по восстановлению и переоборудованию начались. Так состоялось рождение будущей гордости Королевского воздушного флота и первопроходца совершенно новой технической ветви в области освоения воздушных просторов, «ВОрона Коегара».
***
Закончив очередной испытательный полёт, Стейнхлиф посадил корабль в специально выкопанный возле ангара пруд и спустился на берег по перекинутым сходням. Он уже собирался было покинуть полигон и отправиться в диспетчерскую с отчётом, как вдруг увидел маленькую, тонкую фигурку, метнувшуюся по лётному полю прямо у полосы, с которой вот-вот будет дан старт тяжёлому паро-генераторному транспортнику. Гигантский самолёт стоял на стартовой полосе, четыре его паровые турбины ревели, как стадо нерп во время гона. Стейнхлиф, не раздумывая, бросился на поле. Низкая подстриженная трава слилась под ногами в однотонный зелёный ковёр… Изобретатель схватил мальчишку, когда самолёт гулко ухнул, выпустил целую тучу сизо-белёсого пара и начал медленно набирать разгон. Когда Стейнхлиф и незадачливый искатель приключений были в нескольких десятках метров, многотонная туша транспортника, сверкая медью и выдыхая облака густого чёрного дыма, с грохотом пронеслась по тому месту, где мальчуган стоял каких-то пару минут назад…
— Зовут-то тебя как?
Паренёк, насупившись, молчал, гоняя ботинком мелкого коричневатого жучка. Жучок резко изменил траекторию движения, миновал шаркающий носок башмака и триумфально скрылся под травяной кочкой.
— Ладно, пилот, так и запишем: зовут — Никак… Ну, а хоть зачем тебя навы на поле выволокли — тоже не скажешь? Ты, между прочим, забрался на секретный охраняемый объект, — попытался напустить официальной строгости Стейнхлиф, и тут же сам надулся, как гусь, стараясь удержать приступ смеха.
— Ага, конечно, охраняемый он, раз двадцать пять!, подал наконец голос «злостный нарушитель». — Я всё лето сюда лазаю — хоть бы один золотодоспешник заметил! И вы б не заметили, дядька… Если б не брызги…
Стейнхлиф всё-таки не удержался, хохотнул: что ни говори, а взрослым словом «Дядька» его назвали впервые! Но спохватился, вернул на место «официальное лицо» и спросил:
— Брызги? Ну-ка, рассказывай… Что ещё за брызги?
Поняв, что прокололся, пацанёнок свесил нос ещё ниже прежнего и забубнил, поддавая башмаком хохолок мятлика:
— Ну, это… Брызги, которые из-под носа вашего летающего Корабля… У нас все пацаны знают: волшебные они. Кто их упавшими на землю найдёт — тому вообще всегда потом везуха будет, во всём — и на футболе мяч туда куда надо полетит, и мама не заметит, что коленки зеленью от травы испачкал, и уроки списать любой отличник сразу даст, без всяких там «Фе-фе-фе!»… Мальчишка изобразил, как у отличников выглядит это «Фе-фе-фе» — нос в сторону, нижняя губа чуть оттопырена, и глазами повёл так, словно смотрит поверх съехавших на переносицу очков… На этот раз Стейнхлиф окончательно не удержался и заржал, как конь перед скАчками. С кустика полыни опасливо снялась стайка воробьёв. Почувствовав слабину, мальчишка несмело хихикнул. Смех у него оказался звонкий, весёлый. Каким и должен быть у нормального мальчишки.
— Ну, вот.. А сегодня — во! — Паренёк, видимо, совсем расхрабрившись, открыл вспотевшую ладошку, которую до сих пор держал в кармане штанов, зажатой в кулак. На ладошке, лоснясь от тёплой влаги, переливался крошечный Кристалл. Совсем маленький, размером с крупную булавочную головку. Но сомнений быть не могло: это был именно он, маленький близнец того, «взрослого» Кристалла, общего Сердца Стейнхлифа, «Галчонка», а теперь — и «ВОрона Коегара».
Стейнхлиф завороженно смотрел на новорожденное янтарное Чудо, не смея протянуть руку и прикоснуться: ведь у этого малыша уже был свой Друг, свой Капитан…
— Слушай, парень… Он же — небесный, ему ведь в небо, ему летать надо… А ты — «уроки списать», «маму обмануть»… Эх, ты…
— Да знаю я, опять насупился и затеребил мятлик мальчишка. — Да где ж я корабль достану? Не из коры же я его выстругаю, для ЭТОГО -то…
И тут Стейнхлифа снова посетило знакомое ощущение, будто в голове вспыхнул второй такой же Кристалл. Это можно было сравнить с вдохновением у поэтов, с озарением у изобретателей и учёных. Стейнхлиф встал и протянул мальчишке руку.
— Пойдём-ка, пилот.
— Э-э… Дядька, куда вы меня? Я… Это… Ну, я больше не…
Стейнхлиф не стал дожидаться, пока вечное детское заклинание всех времён и народов прозвучит полностью. Он улыбнулся, стараясь полностью развеять, растворить в тепле этой улыбки вновь возникшее было отчуждение, и кивком головы показал на «ВОрона Коегара». Проследив его взгляд, мальчишка оторопело захлопал глазами:
— Это… Но я же… Мне же того… Нельзя наверное, вообще… Это же… У-ууй-ё! Пацанам сказать — от зависти помрут! Вот прям на месте помрут!!!
Последние восторженные причитания он договаривал, уже торопливо стуча стёртыми подошвами башмаков по прогибающимся доскам сходен. На палубе мальчуган снова стушевался. Впрочем, это замешательство продлилось не больше пары секунд. За ним последовал какой-то полумышиный писк, и мальчишка, включив «собачью скорость», начал носиться вихрастым ураганчиком туда и сюда, от одного борта к другому, натыкаясь на такелаж, рангоут, стоЯщее на палубе оборудование, и каждый раз спрашивая: «Ух, ты-ыыы, а эт чё? Ой, а вот это — глубину мерить, да? А это — оуу! Якорь! Ничёси!!! Какой здоровый!!!»
Тем временем «ВОрон Коегара» медленно оторвался от воды и, плавно набирая высоту, пошёл над травой, над мятликами и одуванчиками. Сползшие с борта сходни так и остались одним концом плавать в тёмной прудовой воде…
…Когда совершили посадку, сходни пришлось вылавливать острым трёхзубым крюком — «кошкой». Мальчишка, у которого наконец-то обнаружилось вполне приличное имя Свентин, порывался было нырнуть за ними с борта, но Стейнхлиф пресёк эти отважные начинания, сообщив, что совершенно не хочет становиться ответственным за геройское воспаление лёгких у некоторых юных пилотов, и с этими словами, закинув «кошку», втащил мокрые сходни на борт в один приём. Потом подошёл к фок-мачте и открутил винт, фиксирующий подставку к специально приделанной сбоку мачты площадке. «Галчонок» всегда был с ним, и не в каюте, не в сундуке, не на полке — здесь, на палубе своего большого «младшего брата», возле его мачты, всегда готовый рвануться в небо. Никаких витрин, ящиков, стёкол — только воздух, только ветер, только солнце, просеянное сквозь могучие паруса «ВОрона Коегара»! И вот Стейнхлиф снова держал «Галчонка» в руках. Теперь уже в последний раз. «Не унывай, маленький, — мысленно обратился он к кораблику, — видишь — я вырос, и теперь мне трудно играть с вами двумя. Не обижайся. Пойми: ты достоин большего. У тебя должен быть твой, только твой Капитан. И он должен быть не «дядькой», а мальчишкой. И, по-моему, Свентин отлично подходит на эту роль, как думаешь? Не подведём? Не обманем его веру-в-Чудо?»
Держа кораблик одной рукой, Стейнхлиф протянул другую к мальчишке.
— Свен, дай-ка твой Кристалл… Да давай, давай, не бойся. Я Кристаллами не питаюсь, не съем.
Мальчуган было замялся, но, секунду подумав, вытащил из кармана Кристалл и протянул Стейнлифу:
— Вот…
Стейнлиф осторожно взял гранёную янтарную каплю с мальчишечьей ладони и крепко приладил на место, куда обычно устанавливал свой, большой Кристалл. Потом пошевелил рычажками, разворачивая паруса и выдвигая крылья, и раскрыл удерживающую корпус корабля ладонь. «Ну что же ты, Галчонок? Давай, не подводи меня! Лети!» Но маленький кораблик не двигался с места…
Мрачные мысли полезли одна за другой, словно сорняки после дождя. Но не успел Стейнлиф оформить и первую из них, как Свентин протянул руку к кораблику:
-Дяденька, а можно я?
-Конечно…
Мальчишка взял корабль в руки так, словно и вправду прикасался к живому, тёплому птичьему тельцу.
-Ну, давай, Воробей… Паруса ставить, с якоря сниматься! В добрый путь!
Лёгкий порыв вечернего ветра наполнил старые шёлковые паруса. Кораблик уверенно поднялся с раскрытых ладошек, заложил свой «коронный» вираж, лёг на левый галс и весело поскакал вперёд, к выходу с полигона, потешно взмахивая тугими перепончатыми крылышками, немного похожими на зонтик. И правда, воробей-воробьём. А следом за ним, подпрыгивая и пытаясь дотянуться до бронзового киля, мчался вприпрыжку счастливый капитан Свентин.
«Какие странные люди. Разве они не знают, что на оборудование, тем более прокатное, можно нагрузить гораздо больший вес, чем я сейчас несу. Несу-то я только свою кормосмесь и спальник. И не тащить самим тяжеленные рюкзаки по космодрому целый километр. Что там у них? Может, что-то ценное и опасаются доверять? Хм. Вообще ничего не понимаю. Пайки, одежда, много одежды, просто какие-то тряпичные полотнища, горелка, посуда… зачем им посуда на корабле… металл. Много металла – и смятой кучкой на дне рюкзака какие-то колечки, и длинные тонкие трубки, и длинные плоские куски… Пришли. Дотелепались. Парень бодрячком, одна девчонка тоже, а вот вторая уже ищет, куда бы упасть и отдышаться. И корабль у них тоже прокатный, дохленький. Интересно, у них что, летные дипломы есть? Да, есть, надо же… Парень пилот, девчонки навигатор и медик. Судя по запаху лекарств из рюкзака. Разбилось у нее там, что ли пара ампул? Ну, полетели. Ничего вроде так, летим, не падаем. Конечный пункт… искин, отзывайся… глушь какая-то, Марионетка. Никогда не слышал. Приказывают пойти в каюту, лечь и пристегнуться. Каюта общая, пока пустая, кто раньше встал – того и тапки, займу самое козырное место, у иллюминатора. Все равно потом прогонят, хоть на первый прыжок посмотрю».
— Ну, полетели. Оооль, не помирай, сядь посиди, очухайся. Инна, лапонька, давай первые координаты.
— Ночью дам, радость моя, лови точку.
Старенький корабль, натужно гудя двигателями, оторвался от бетона третьего космопорта Фиалки и взял курс на Марионетку. Впереди три недели отпуска. И две ролевых игры, по древней Руси и постапокалиптика.
— Йо-хо, маленькое, но гордое племя дреговичей начинает свой путь к далекой неизведанной планете, где нас будут ждать непроходимые дебри, страшные страшности и опасные опасности.
— Жорик, не вопи, лучше держи румпель, старый пират.
— Да, я пират. Но совсем еще не старый, а просто мужчина в полном расцвете сил!
Вихрь звезд червоточины за экранами мигнул и показал… фигу он показал, а не обитаемый космос.
— Жорж, это мы куда вышли, позволь тебя спросить.
— А фиг его знает, куда ты нас направила, туда и вышли.
Бортовой искин почти четверть часа задумчиво шуршал в недрах пульта и потом признался, что произошел сбой прыжка, координаты были верные, ошибки пилота тоже не было, просто где-то в электронах перемкнуло, и теперь до ближайшей гасилки почти месяц, своим ходом гашение будет идти столько же, если не больше.
— Что ж, хорошо, хоть ни в какую корону не выкинуло, — Жорик в раздумье откинулся на спинку кресла, — девочки, решаем, болтаемся тут или своим ходом тащимся к гасилке?
— А что тут решать? Тащимся, конечно, — Ольга хитро сверкнула глазами, — если уж на игрушки не попадаем, так полетаем.
«Хреновый переплет. Зависли. Трое людей и киборг в космосе целый месяц. Судя по количеству бутылок с алкоголем, которые они принесли на борт, скучно им не будет. Не сорваться, только не сорваться… пусть делают, что хотят. В открытом космосе никуда не деться, шансов нет, а так, может, и прокатит, в конце концов, двое – девушки. Хотя, женщины бывают страшнее и изобретательнее мужчин. Ну вот, начинается. Пришли и разглядывают. Имя спрашивают. Так я вам и сказал. Хорошо, буду Перун, фигня вопрос. Чтоо? Я должен был играть его статую? То есть, как играть? Как в мячик? Нет, просто стоять… А вокруг меня бы танцевали девушки в одних рубашках. Хм, неплохое было бы задание. Жалко, сорвалось. Зовут за стол. Зачем, они ведь уже пообедали. Что? Извиняются, что не позвали есть???? Типа у них еда на три недели на троих рассчитана, а у меня кормосмесь есть. Приглашают на чай с пряниками?? Охренеть! Такого не бывает. Сказать им, что ли, что в кладовке корабля НЗ есть…»
Корабль на автопилоте, люди разошлись по кают-компании. Ольга достала нитки, начала выплетать длинную разноцветную ленту, Инна подсоединила планшет к бортовому компьютеру и на большое вирт-окно вывела интерфейс какой-то программы для рисования. Жорик посмотрел на подруг, поскучал и, предвкушающее прищурясь, полез в сумку, зазвенел бутылками.
— Девчонки, подставляйте чарки, не везти же зелено вино обратно на родину?
— Наливай-наливай. И Перуна не забудь.
— О, Перуна, ясен хрен, как же без него!
— Перун, тащи сюда кружку, зацени, медовуха, это тебе не «плазма» какая-нибудь. Чувствуешь, какой букет? Прямо солнце в кружке, того гляди пчелы со всего космоса слетятся!
— Действие физиологически невозможно, насекомое рода «пчела» не может преодолевать безвоздушное пространство.
— Не бухти, это метафора. Пей давай.
«Да, это не «плазма». Этанола всего 2,5 процента. Сладко, ароматно, вкусно. Неужели обойдется? Не верю. Все только начинается».
— Инночка, душа моя, спой, светик.
Звенящий голос наполнил тесную кают-компанию. Баллада о эльфах. Тенором присоединился Жорик.
«Красиво. Хоть и неизвестно, кто такие эльфы, но красиво. А еще? Вот и еще. Что? Там же должны быть другие слова. Совсем другие. А, так тоже пойдет, смешно».
После Инны Жорик спел песню о драконе.
В замке скрытом горами от глаз
Жил когда-то один… дракон
И он улетал иногда воевать
В плену у него была одна… дама
«Первый вечер. Все спокойно. Ну, выпили по кружке, ну попели. Жорик и Инна раньше пошли в каюту. Занялись сексом. Ольга выждала ровно полчаса после их ухода и пошла вслед за ними. Позвала спать. Не верю, не верю, таких людей не бывает».
Месяц полета тянулся и тянулся. Люди откровенно скучали и веселили себя всеми возможными методами. Играли в ладушки. Ага, и с Перуном тоже, пока не поняли, что он спокойно поддерживает любую человеческую скорость хлопков и сбить его невозможно. Играли в фанты. Играли в Крокодила. Играли в Контакт, в Пустую банку, в Поломанный головизор… Только в киборга не играли, чему он, впрочем, был только рад. Да, приставали. То Жорик начнет обучать историческому фехтованию, то Ольга цветных ленточек в волосы понавяжет и майским деревом назовет, и они вокруг него хоровод водят… Ну, как хоровод… насколько места хватает. То Инна пригласит в очередном запеве поучаствовать. И вроде бы не приказ, можно отказаться, и система протестует, мол, не фиг надрываться, а ведь хочется. И за этот месяц больше сотни раз был момент, когда видно, что сорванный, бери и веди к дексистам, так нет, даже не напряглись, глазом не моргнули. Не понимают? Не видят? Или им все равно? И даже когда посреди кают-компании палатку расставили и валялись в ней — к себе позвали. А от палатки костром тянет, еле-еле, старый запах такой, не меньше года ему.
Но все когда-нибудь заканчивается, вот и этот завис закончился, на экранах уже гасилка показалась.
Троица повеселела, приободрилась, Инна рассчитала координаты обратного прыжка, отпуск у них уже закончился, даже на работу слегка припоздали. Что же делать? Обратно в прокатную контору? После всего вот этого? Пусть лучше пристрелят!
Когда гасились, киборг тихонько подошел и встал за спинами людей.
— Ребята! Я вам сказать хочу.
Люди повернулись и удивленно воззрились на самовольно заговорившего Перуна. Почти не испугались, это хорошо.
— Я сам могу думать. Самостоятельно. Я уже давно сорванный.
Жорик флегматично пожал плечами:
— Ну, у каждого есть свои недостатки, — и снова отвернулся к пульту.
Инна охнула, покраснела, прижала ладони к щекам:
— Ой, а я, дура, в трусах гуляла…
А Ольга задумчиво на киборга посмотрела:
— Слышь, Перун, а хочешь, мы тебя выкупим?
Город лежит в развалинах,
и на камнях его — черные ожоги.
Он похож на убитого зверя.
Сквозь его мертвое тело прорастает сорная трава — высокая и кустистая.
Ее называют бурьян.
Из записной книжки Моргота. По всей видимости, принадлежит самому Морготу
В тот вечер, довольно поздно, к нам явился Макс — одноклассник и друг детства Моргота. Мы любили Макса и знали, что он настоящий боец Сопротивления, правда, не вполне понимали, кому он сопротивляется. Он совсем не напоминал те страшные рожи, которые нам показывали по телевизору, называя их боевиками. Мы почему-то упрямо стояли вне политики, происходящее казалось нам слишком противоречивым, чтобы делать какие-то выводы. Разные взрослые говорили разные слова, и никому из них доверять в полной мере мы не хотели. А Моргот о политике с нами не говорил. Только иногда кривился, проходя мимо телевизора, или орал из своей каморки, когда мы смотрели мультики:
— Да выключите вы наконец этот гребаный ящик? Это же невозможная чушь!
Мы хотели быть такими, как Моргот, но мальчишки любят игры в войну, и Макс — настоящий боец — прельщал нас не столько своими убеждениями, сколько тем, что сражался против кого-то с оружием в руках.
Он был очень высоким, и в подвале ему приходилось пригибать голову, чтобы не касаться макушкой потолка. Мы, в силу малого роста, не замечали, что потолок висит у взрослых прямо над головой. Макс имел косую сажень в плечах, светлые вьющиеся волосы и лицом — добродушным и жалостливым — напоминал плюшевого медведя. Сейчас мне кажется, что человек с таким лицом не мог стать боевиком, не мог стрелять, убивать.
Он зашел в подвал, как всегда, пригибаясь, захлопнул дверь и выкинул вверх правый кулак в знак приветствия. Мы повскакали с табуреток и ответили ему тем же, хором заорав:
— Непобедимы!
Для нас это была игра, мы не очень хорошо понимали смысл этого жеста, нам попросту нравилось орать хором.
В ответ на наш крик из каморки тут же высунулся Моргот — взлохмаченный, босиком и с сигаретой в зубах.
— Какого черта… — зашипел он. — Сколько раз говорить, чтоб я этого больше не слышал, а?
— Здорово, Морготище, — рассмеялся Макс.
— Принесла нелегкая, — поморщился Моргот, скрылся в каморке, а вернулся оттуда в тапочках, слегка пригладив волосы. Макс тем временем без приглашения уселся за стол и тут же, словно извиняясь, сказал:
— Я по делу.
Они дружили с первого класса, но Макс был почти на год старше и всегда относился к Морготу немного свысока — об этом Моргот рассказал мне потом. И я уже сам догадывался: он хотел быть таким, как Макс, подсознательно копируя его манеры, слова, походку и выражение лица, и одновременно непременно желал противопоставить самого себя другу, доказать ему собственную исключительность и превосходство.
— Макс, ты же знаешь, я не интересуюсь твоими делами, — Моргот зевнул и развалился на стуле напротив, оперев его спинку на стену и закинув ноги на табуретку.
— Ты всегда был трусом, — беззлобно усмехнулся Макс, включая чайник.
Моргота передернуло, и я подумал, что Макс не прав. Кем-кем, а трусом Моргот не был никогда.
— Моргот не трус! — воинственно сунулся Бублик, на что тут же получил от Моргота в лоб.
— Не лезь, когда старшие разговаривают! Развесил уши! И вообще, катитесь по кроватям! Давно спать пора, надоели…
— Ну, Моргот… — затянул Первуня. — Ну еще немножко… Мы будем тихо играть.
— По кроватям, я сказал! Вы тихо играть не умеете. И чтоб никаких разговоров!
— Что ты на них все время кричишь? — Макс склонил голову на бок, выражая снисходительный укор.
— Не твое дело, — ответил Моргот спокойно.
— Думаешь, дисциплину можно поддерживать громким голосом?
— Дисциплину я поддерживаю крепкими затрещинами.
Тут он не соврал — рука у Моргота была тяжелая, и поддать он мог вполне ощутимо. Но ни разу он никого из нас не ударил просто так, от раздражения или от злости. Мы считали его справедливым.
Конечно, они говорили о политике. Я запомнил этот разговор, как и сотню других разговоров Моргота, — мы всегда прислушивались, о чем он говорит. Лежа под одеялом, я старался не закрывать уха и одним глазом смотрел на них обоих: Макс сидел ко мне лицом, а Моргот — вполоборота.
— Ну как, сколько военных баз противника Сопротивлению удалось уничтожить за последний месяц? — усмехнулся Моргот, глубоко затягиваясь новой сигаретой.
— Знаешь, все это вовсе не смешно, — ответил Макс.
— А почему, собственно, мне не посмеяться? — с вызовом спросил Моргот.
— Иногда я поражаюсь твоему цинизму. Ты до сих пор считаешь, что тебя все это не касается?
— Нисколько не касается. Мне хорошо во все времена и в любом месте, — Моргот поменял местами скрещенные ноги.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь.
— Ты так думаешь?
— Я в этом не сомневаюсь, — процедил Макс. — Послушай, когда всех твоих накрыло бомбой, когда тебе нечего было хоронить, ты тоже так думал? Ты тоже нес эту ерунду про все времена?
— Оставь, — Моргот поморщился. — «Бокалы пеним дружно мы и девы-розы пьем дыханье…» Я — жив, понимаешь? И этого достаточно, чтобы жить дальше, только и всего. Или я, по-твоему, должен разбить башку о могильные камни?
— Ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле.
— Я такой, какой я есть! — фыркнул Моргот. — Нравится тебе это или не нравится. И я не хочу принимать участие в твоих делах не потому, что они меня пугают, а потому, что ты занимаешься ерундой, играешь в войнушку. Вы ничего не добьетесь, вы ничего не можете сделать! Все это полная чушь, разговоры и напрасная трата времени! Чем-то напоминает кнопку на стуле учителя. Конечно, учителю неприятно, но он останется учителем.
Макс сузил глаза:
— А если вместо кнопки окажется промокашка, пропитанная йодистым азотом? И так — три раза в неделю? Долго он продержится в учителях, этот учитель?
— Тебя раньше выкинут из школы, — рассмеялся Моргот, — да и промокашек я пока что не видел, только кнопки. Три выстрела из-за угла — это не война.
— Ты ничего не знаешь, — усмехнулся Макс. — Если по всему городу не грохочут взрывы, это не значит, что наша работа не имеет никакого смысла. Мы бьем редко, но метко. В самые больные места. О наших операциях не всегда пишут в газетах, это правда. Но от этого удары не становятся слабей. Мы не даем вывозить из страны ресурсы, мы делаем эту войну слишком дорогой для них. А сейчас, когда комендантский час отменили, у нас и вовсе развязаны руки. Вот увидишь, не позже чем через год мы развернем настоящий фронт.
— Да ну? Может, вы и демократические выборы подготовите? — Моргот рассмеялся еще громче. Смеялся он открывая рот и показывая все зубы — звонко и заразительно.
— Ты можешь не верить…
— Да я верю, верю. В прошлом году вы фронт уже разворачивали. И чем это кончилось? Вас переловят рано или поздно, и некому будет продолжить ваше правое дело. Вы не можете добраться до военных баз, а остальное — полная чушь. И потом, коммунизм — это не модно. Попробуйте какой-нибудь другой лозунг.
— Коммунизм здесь ни при чем, — терпеливо объяснил Макс, — мы воюем против захватчиков, против агрессоров.
— Долой иноземных солдат! По-моему, прекрасно.
— Ты напрасно издеваешься. У нас все больше сторонников.
— Видел я этих сторонников, — хмыкнул Моргот, — они не думают ни о чем, кроме денег, которых у них нет. Какой тут фронт! О чем ты говоришь?
— Видишь ли… Я считаю, что любовь к родине — естественное чувство для каждого человека. А что естественно, рано или поздно пробьет себе дорогу.
— Пффф, — прошипел Моргот, — у них никто не отнимает родины. Им дают новую родину — демократическую. Справедливую. Общество равных возможностей. И, знаешь, многие верят, что скоро начнут жить гораздо лучше, чем жили при Луниче.
— Надеюсь, ты в это не веришь? — спросил Макс.
— Я вообще не хочу это обсуждать. Равно как и ваши перспективы на разворот настоящего фронта. Все это — полная чушь.
— И чем ты тогда от них отличаешься?
— Я принимаю жизнь такой, какая она есть. Я радуюсь жизни, понимаешь? Я радуюсь, что ту ночь, когда на мой дом упала бомба, я провел с девкой в трех кварталах от него.
— Это здорово, конечно, что ты так хорошо устроился… — Макс сжал губы. — Подвал, грабеж, угон… Жизнь прекрасна и удивительна!
— Да! — Моргот выпрямился. — Да, она прекрасна и удивительна! Я беру у нее то, что могу взять!
— Ты же бессмертен? — хмыкнул Макс.
— Не передергивай. Бессмертие — это другое. Я не боюсь смерти, я просто живу. Я живу так, как мне нравится.
— Ну-ну… Живи, как тебе нравится. Знаешь, то, что тебе кажется игрой в войнушку и полным идиотизмом, миротворцы таковым не считают. Они и торчат здесь пятый год подряд только для того, чтобы не дать нам открыть фронт, чтобы мы не могли собрать силы для реального удара. Потому что если бы не они, правительство Плещука не продержалось бы у власти и месяца.
— Не надо только лекций, — Моргот демонстративно зевнул. — Даже если миротворцы отсюда уберутся, никто и никогда не вернет того, что они называют «режимом Лунича». Надо быть таким наивным, как ты, чтобы в это верить.
— Лунич жив, — Макс сузил глаза.
— Ага. Лунич жил, Лунич жив, Лунич будет жить. В наших сердцах еще лет десять-пятнадцать.
— Моргот, он жив. Я видел его. Я говорил с ним.
— Это ничего не меняет, как ты не понимаешь?
Несмотря на любопытство, я быстро задремал под их голоса — я не понимал и половины из того, о чем они говорят. А проснулся среди ночи — как мне показалось — от крика Моргота:
— Килька!
Они давно перебрались в каморку, а он всегда звал нас, не вставая с постели, если ему было что-то нужно.
— Что ты кричишь? Они же спят давно! — зашипел Макс.
— Ничего, проснутся. Килька!
— Чего? — сонно спросил я, продирая глаза.
— А ну иди сюда!
— Ну чего? — я захныкал: мне очень хотелось спать.
— Ничего. Иди сюда, сказал.
Я не знаю, почему мы всегда его слушались. Уж точно не потому, что он мог прийти и силой вытащить меня из постели, — мы нисколько его не боялись. Я, как сомнамбула, вылез из-под одеяла и пошлепал босиком по бетонному полу в сторону его каморки.
— Ну чего? — я приоткрыл дверь и сунул голову внутрь.
— Килька, кто такой Лунич, ты знаешь?
— Конечно. Он диктатор, — я вздохнул, словно отвечал урок у доски. — Он насаждал у нас коммунизм, и, если бы не переворот, мы бы до сих пор жили при его кровавом режиме.
На самом деле я подозревал, что это полная ерунда. Но думать спросонья мне не хотелось, и я выдал первое, что пришло в голову.
— Килька, — ласково спросил Макс, — ты где это услышал?
— В интернате, где же еще… К нам тетки приезжали из гуманитарного фонда, еду везли. Нас всех заставили выучить перед их приездом.
Моргот ухмыльнулся.
— Килька, а кем были твои родители, ты знаешь? — спросил он безжалостно.
— Знаю. Мама врачом была, а папа инженером, — я постарался не думать о них, мне было очень больно думать о них.
— А за что их убили, ты знаешь?
Я не смог ответить — только закусил губу, чтобы не разреветься.
— Моргот, прекрати, — забормотал Макс сквозь зубы. — Он ребенок, он хочет спать, не сейчас же с ним об этом говорить и не таким тоном.
— Да ну? А когда еще? Может, ты придешь к нам как-нибудь днем, мы вместе пойдем в парк на карусели, и там, в каком-нибудь кафе-мороженом, за стаканчиком молочного коктейля стоимостью в месячную зарплату врача, мы и поговорим о том, почему он остался сиротой в восемь лет? Килька, твои папа и мама прятали у себя раненых боевиков, сторонников кровавого режима Лунича.
В ту минуту мне не хватило сил думать об этом. В интернате со мной работал «псих», как его называли другие ребята, — то ли психолог, то ли психиатр. Он-то и научил меня отстраняться от этих мыслей, не пропускать их через сердце. И я отстранился — и шагнул назад, в темноту подвала, где никто не увидит моего лица.
Конечно, я знал, как и за что убили моих родителей. Но я не мог думать об этом. И «псих» тоже говорил мне, что думать об этом не надо.
— Иногда мне очень хочется дать тебе в морду, — сказал Макс и отвернулся от Моргота.
— Не понимаю, что тебя останавливает, — фыркнул Моргот. — Килька, иди спать…
Я тихонько прикрыл дверь — она скрипела — и пошлепал обратно в кровать. Только теперь не мог уснуть и невольно прислушивался к разговору за тонкой перегородкой.
— Чего ты этим добился? — Макс скрипнул зубами так громко, что я услышал это и под одеялом.
— Я готовлю тебе смену. Ты думаешь, он не знает, что произошло с его родителями? Прекрасно знает. Их там всех покрошили в капусту: и раненых, и женщину, которая их лечила, и ее мужа. Всех! Килька чудом жив остался. Случись подобное веков этак пять-шесть назад, и он был бы одержим кровной местью. А он не одержим! Он как зомби повторяет чушь, вбитую ему в голову в интернате, и не видит в происходящем противоречия. Он не хочет об этом думать! Он не сопоставляет фактов!
— Ты слишком много хочешь от десятилетнего ребенка. Сейчас не каждый взрослый способен сопоставлять факты.
— Брось. Все способны. И Килька способен. Он не хочет. У него в голове что-то сместили. Как будто выключили что-то.
— А у тебя, Моргот? У тебя не выключили? — Макс хлопнул ладонью по столу. — Ты же ведешь себя ровно так же! Разве твоих родителей не убили? А ты разве одержим кровной местью? Ты-то не ребенок!
— Я не одержим именно потому, что я не ребенок. Я отдаю себе отчет в том, какая мерзость происходит со мной. И, знаешь, нахожу в этой мерзости какое-то удовлетворение.
— Как всегда! — ответил Макс. — Это поза, Моргот! Поглядите, какой я негодяй! Не понимаю только, зачем тебе надо, чтобы этот мальчик тоже ощутил себя негодяем. Он, в отличие от тебя, ничего сделать не может.
— Нет, Макс. Не в отличие от меня. Ты хочешь, чтоб я встал в твою позу: посмотрите, какой я герой? Я бы назвал ее: посмотрите, какой я кретин.
— По-твоему, всякий, кто защищает родину с оружием в руках, — кретин? — в голосе Макса послышалась угроза.
— Нет, наверное. Но пьяный мышонок, который собирается бить морду коту Ваське, уважения у меня не вызывает, только смех.
— Ты основываешься на собственных пессимистичных прогнозах?
— Нет. Я основываюсь на здравом смысле.
Вскоре Макс ушел, а я так и не мог уснуть. Я не плакал, хотя, наверное, стоило бы. Иногда мне бывало так плохо, что я не мог плакать. Тогда мне казалось, что я схожу с ума.
Прошло наверное, не меньше полутора часов, когда я увидел, что ко мне на цыпочках приближается тень Моргота. Когда он ночью уходил в город, то всегда надевал кеды — их белые подошвы были хорошо видны в темноте, и он мазал их гуталином, зато ступали они бесшумно.
— Килька, — он тронул меня за плечо.
— Чего? — шепотом спросил я.
— Вставай, пошли со мной.
Он сказал это так странно, как никогда до этого со мной не говорил. Поэтому я ни о чем не спросил, а поднялся и начал одеваться. В темноте блестели белки глаз Моргота — мне показалось, что все это мне снится или я на самом деле сошел с ума, мне почему-то было очень страшно и весело одновременно. Меня даже слегка потряхивало — от волнения. Словно он заразил меня своим ознобом, своим неправильным, ненормальным возбуждением.
Мы вышли из подвала, и я сразу же споткнулся, не разглядев в темноте кирпича под ногами. Моргот взял меня за руку и уверенно повел вперед — я думал, он видит в темноте. Я ни о чем не спрашивал его, просто шел рядом. Мне не было любопытно — только страшно и весело. Я чувствовал, как дрожит его рука. Он шел быстро, так что я еле поспевал за ним; впрочем, он всегда ходил быстро.
— Макс, собака, приперся не вовремя… — проворчал он вдруг. — Четвертый час уже…
Инженерно-механический институт располагался на границе «старого» города и новостроек. Когда-то в сторону проспекта, вдоль которого стояли длинные серые девятиэтажки, вела узкая зеленая улица с двухэтажными домами, построенными сразу после войны; теперь она превратилась в мрачный коридор между развалинами, освещенный, по непонятной случайности, двумя фонарями на погнутых столбах. Мы часто играли на этих развалинах. Сегодня фонари не горели.
Мы шли довольно долго — обогнули сияющий рекламой центр и вышли в «спальные» кварталы с другой его стороны. Я все еще подозревал, что это сон. Никого не было вокруг, только мы с Морготом. Как на другой планете. Огромный город, похожий на разоренный муравейник, замер в свете редких и тусклых фонарей. За пять лет успели разобрать не все завалы, и черные груды строительного мусора, в который превратились панельные дома, стали курганами, поросшими травой. Только местами из них торчали усы покореженной арматуры.
— Когда-то новостройки возводили с таким расчетом, чтобы разрушенные дома не загораживали проезда танкам… — сказал Моргот, доставая из кармана пачку сигарет. — Никто не верил в те времена, что такое на самом деле произойдет.
Мы свернули к виадуку над бывшей сортировкой, на котором движение было закрыто еще три года назад, и в двух местах нам пришлось перепрыгивать через широкие проломы, затянутые арматурой: понизу было не пройти, там и теперь стояли остовы товарных вагонов. Что-то сгорело во время бомбежек, а то, что осталось, люди давно растащили по домам. Но голые колеса и платформы, исковерканные, перевернутые, заросшие кустарником, все еще лежали на вывернутых из земли рельсах.
Моргот прыгал без труда, я так не мог. Он в детстве занимался легкой атлетикой и картингом и много раз говорил, что его детские увлечения сделали из него профессионального угонщика и грабителя.
— Руку давай, — он наступил на прогнувшийся под его весом ржавый стержень и взялся другой рукой за широкие перила моста, не вынимая изо рта сигареты.
Мне было страшно, но показать этого Морготу я не посмел: он бы стал смеяться. Я закрыл глаза и вцепился в его пальцы изо всех сил, а он перетащил меня на другую сторону. Обрывался виадук неожиданно, метрах в трех над землей, но и это Моргота не задержало. Он сначала повис на руках, цепляясь за металлические «ушки» бетонных плит, а потом спрыгнул вниз — легко и бесшумно.
— Давай, не бойся, — сказал он мне снизу, — я тебя ловлю.
— Я не боюсь, — ответил я. И действительно не боялся — мы частенько лазали по развалинам и спрыгивали и с большей высоты.
Потом мы шли по разбитой бетонной дороге через мертвую промзону. Сквозь стыки бетонных плит прорастали кусты малины, обочину же заполонила высоченная крапива — ее жгучие листья иногда касались моей голой руки, я отдергивал ее и чесал о штанину.
За сортировкой лежало болотце, затянутое ряской.
— Здесь когда-то были пруды, — сказал Моргот, — мы в них купались. И утки тут жили круглый год.
Я кивнул.
За болотцем прямо на земле стоял десяток вагонов без колес. Я очень удивился, когда увидел занавески на окнах и какие-то сарайчики, развешенное на веревках белье и даже свет в одном окошке.
— Здесь живут беженцы, — пояснил Моргот. — Городок на АЭС сровняли с землей, и они перебрались сюда.
Дорога через промзону выходила прямо на трассу, которая вела в аэропорт, — я этого не знал, мы с ребятами старались туда не соваться. Трассу окружал довольно фешенебельный район: мотели, огромные супермаркеты, салоны по продаже машин и новые заводы — преимущественно по разливу колы, изготовлению леденцов и жвачки. Здания из металлических блоков, напоминавшие дешевые и холодные ангары, громоздились друг возле друга, исходили неоновым светом и навевали мысли о потемкинских деревнях: за ними, ничем не подсвеченные, лежали развалины и уродливые участки садоводов — с покосившимися парниками, сараюшками и рядами только что вылезшей из земли картошки.
Моргот не стал выходить на освещенную фонарями дорогу, и мы пробирались дальше задворками, пока я не догадался, куда он меня ведет, — в авиагородок, туда, где расположился квартал миротворцев. Двухэтажные домики их старших офицеров, похожие на времянки, — ровненькие и светлые, — стояли вперемешку с панельными девятиэтажками. Когда-то, по словам Моргота, там давали жилье служащим аэропорта, а мы считали, что там живут летчики. В городе шутили: миротворцы поселились возле аэропорта, чтобы можно было быстро смотать удочки, в случае чего.
— Стой здесь и не сходи с места, — велел мне Моргот, когда мы вышли на асфальтовую дорогу, ведущую в авиагородок.
Я ничего у него не спросил, но меня снова стало трясти, очень сильно, так что зубы застучали отчетливо и громко — мне опять было страшно и весело. И когда Моргот скрылся в темноте, мне стало еще страшней, а веселье куда-то исчезло. Я стоял посреди дороги, и дрожал, и казался самому себе маленьким и жалким. Мимо меня проехало три машины, но я издали замечал их фары и прятался в кустах — не знаю, почему я это делал, но думал, что никто не должен увидеть нас с Морготом здесь. Прошло очень много времени, как мне казалось. Я не устал ждать, я бы простоял на том месте целую неделю, если Моргот так велел. Но дрожь моя только усиливалась, и я думал, что Моргот не вернется уже никогда. Совсем близко пролетел самолет, заходивший на посадку, — огромный, мигавший огнями. В другой раз я бы подивился, разглядывая его, но в тот раз меня лишь напугал его свистящий грохот.
Машину я издали не заметил — она подкралась бесшумно, ни одного огонька на ней не горело, и она вынырнула из темноты в десятке шагов от меня. Я метнулся к кустам, но она остановилась, дверь распахнулась, и раздался знакомый голос:
— Килька! Быстро сюда.
Я даже не удивился, только вздохнул с облегчением и сразу перестал бояться и дрожать.
Моргот включил фары, лишь когда выбрался за черту города, на шоссе. Я не очень хорошо разбирался в машинах, но то, что это была очень дорогая иномарка, догадался быстро. Одни сиденья, обитые светлой мягкой кожей, стоили уйму денег.
— Ты ее угнал? — спросил я, когда мы помчались по шоссе на сумасшедшей скорости.
— Нет, купил, — натянуто хмыкнул Моргот.
— Мы ее продадим?
— Нет, — бросил он зло, едва не выронив изо рта сигарету.
Я не стал больше спрашивать, мне уже не было страшно, у меня появилось совсем другое чувство — похожее на злорадство. Я не вполне осознавал его, но то, что Моргот угнал машину у миротворца, наполнило меня и ненавистью, и торжеством. То, что я так старательно прятал от самого себя, вдруг выплыло из глубины подсознания, и я расхохотался. Моргот скосил на меня глаза и ничего не сказал.
Мы ехали очень быстро, едва не летели. Иногда в свете фар мне чудилось, что асфальт поднимается горбом или проваливается куда-то вниз, но я не боялся. На поворотах Моргот почти не сбрасывал скорость, и я думал, что мы сейчас перевернемся. Это было похоже на аттракцион в луна-парке. Я снова считал, что это мне снится.
Мы перепрыгнули через железнодорожный переезд, и машина, визжа тормозами, свернула к заброшенной станции, от которой остались только развалины платформы и пешеходный мост. Нас сильно тряхнуло, мотор взревел как зверь, когда Моргот, нажав на газ, перелез через рельсы по гнилым деревянным сходням. Я каким-то внутренним чутьем угадал, что́ он собирается сделать и зачем мы едем по рельсам. И когда он заглушил мотор под пешеходным мостом, ничему не удивился.
— Выходи, — сказал он, открывая дверь.
Я кивнул и снова задрожал.
Моргот бросил сигарету на землю и с силой наступил на нее — я никогда не видел, чтобы он так тщательно тушил окурки.
На заднем сиденье, оказывается, лежала пластиковая канистра — я ее не заметил. Моргот вытащил ее, медленно отвинтил пробку и протянул канистру мне.
— Держи. Сегодня твоя очередь.
Наверное, Моргот взял ее в гараже, откуда угонял машину. Я едва удержал канистру в руках: она показалась мне очень тяжелой, хотя в ней было всего литров пять. Я даже не спросил, что с ней делать, — мне все было ясно. Я неловко размахнулся и плеснул бензином прямо в салон, на обитые светлой кожей сиденья. Мне почему-то стало смешно, я неуверенно хохотнул и снова плеснул бензином — на этот раз на руль, и на полированную деревянную панель, и на дверцы, и на задние сиденья, а потом на капот, на крышу, в открытый Морготом багажник. Мне хотелось, чтоб она вся пропиталась бензином. Я обливал ее и смеялся, хохотал — и задыхался от этого смеха, захлебывался им и шмыгал носом, потому что из него вдруг потекло… Мне казалось, что я стреляю из автомата. Я слышал автоматные очереди в каждом всплеске, и эхо этих очередей заставляло меня хохотать еще громче. Я слишком хорошо помнил, когда слышал автоматные очереди так близко. И запах бензина напоминал запах пороха и крови. Мне хотелось, чтоб эта машина кричала, кричала громко — сначала от удивления, а потом от ужаса. Как моя мама.
Моргот отобрал у меня пустую канистру и швырнул в багажник.
— Пошли, — он дернул меня за руку.
Я все еще хохотал и размазывал по лицу слезы вперемешку с соплями. Моргот не успокаивал меня, не обнимал за плечо, а тянул за собой на мост, не обращая внимания на мою истерику.
В темноте я еле-еле разглядел машину внизу. Моргот не спеша закурил и облокотился на перила. А через минуту, дождавшись, когда я перестану хохотать, спросил:
— Ну что? Пора?
Я кивнул, глотая слезы.
— Держи. И смотри не промахнись, — он протянул мне недокуренную сигарету.
Рука моя перестала дрожать — я взял окурок и стиснул фильтр пальцами со всей силы.
— Я называю это ритуальным убийством, — сказал Моргот, вытряхивая из пачки новую сигарету. — Завтра они найдут машину и расскажут ее хозяину, что с ней стало. И ему станет страшно. Мне нравится, когда им страшно.
Я не знаю, хотелось бы мне, чтобы им было страшно, или нет. Потом, став взрослым, я думал об этом: они сделали это из страха. Тогда, когда это произошло, я считал их исчадиями ада, воплощенным злом, вселяющим ужас. А став взрослым, увидел мальчишек-солдат, нервных, перепуганных, а оттого злых, мешающих в одном стакане энергетические напитки и успокоительное, потому что они не смели пить спиртного. Они боялись, что в квартире им окажут сопротивление, они убивали не от ненависти, а от испуга! Они стреляли по мертвым телам и не могли остановиться, потому что боялись!
Моргот щелкнул зажигалкой и улыбнулся:
— Да кидай уже, щас окурок погаснет.
И я кинул. Машина вспыхнула сразу, едва маленький огонек коснулся ее крыши. И горела она странно, словно не сама, а что-то вокруг нее, в сантиметре от поверхности. Жар дохнул мне в лицо, а я облокотился на перила так же, как Моргот, и смотрел на огонь — водоворот огня, — и странное спокойствие сошло на меня. Спокойствие и радость. Я не смеялся, только улыбался. Словно в этом огромном огне сгорало то, что мучило меня столько времени. И я тогда подумал еще: это начало. Я боялся думать об этом, у меня не было мыслей ни о ненависти, ни о мести. Я не хотел понимать, зачем и почему это сделал: слишком тяжелым было мое потрясение от потери родителей, чтобы я мог спокойно об этом рассуждать.
— Тебе еще нужно шило?
— Нет. Теперь мне нужны бинты и йод.
— ..нись! … я…
Ты, ты… Отвяжись ты! Мне надо добеседовать с аргентумами. Я поудобнее перехватила бейсбольную биту и улыбнулась серебряноглазым гадюкам.
— Сейчас разберемся, кто тут вкусный…
Вампиры шарахнулись. Вид у них был совсем не такой хищный и грозный. Один так и не успел снять с шеи гадюку, у второго в волосах до сих пор торчали птичьи перья – из подушки. И оба облиты спиртом с ног до головы. Ага, это вам не командовать! А вот нечего было отказываться от угощения, нечего! Я по-хорошему хотела объяснить, что мой вампир не виноват, что под зеленым змием еще и не то творят, что с кем не бывает. А они уперлись. Сами виноваты!
Я мееееедленно так сделала шажочек – аргентумы вжались в стенку. Правильно. Сейчас мы выясним, что…
— Дэв побери, Дарья, открой глаза!
Разве они закрыты? Я все прекрасно вижу! Эй, а кто это говорит? В смысле орет?
— Дарья!
Оуп-пф-ф…Впечатление, что в лицо кастрюлю воды плеснули! Или ведро. Или целую бочку! Блин!
Вампиры злорадно ухмыльнулись и растаяли непонятно куда.
А я открыла глаза. Получилось со второй попытки – мокрые волосы залепили лицо. Прямо передо мной замер Алишер с какой-то посудиной в руках. Ведром, кстати. В глазах злость пополам ожиданием, на щеке царапина. И больше никого. Ни Джано, ни…
— А где аргентумы? – спросила я по инерции.
Мальчишка отшвырнул ведро. Оно с грохотом врезалось в стенку. Сторожок, на минутку высунувшийся из-под кровати к новому источнику воды, испуганно шелестнул листьями и спрятался обратно.
— А ты уже соскучилась? – звенящим голосом поинтересовался Алишер. – Ушли.
Ага…
— А Джано?
— Увели.
— Куда?
Мальчишка смерил меня кипящим взглядом. Не знаю, что бы он мне ответил (вряд ли что-то хорошее), но тут бейсбольная бита в моих руках шевельнулась и зашипела.
Медленно, не выдавая леденящего ужаса, я скосила глаза на свою «биту»… и глаза в глаза встретилась с ящерицей из ящика.
— Аргентумы идти хотят – а ты в дверях, как дэв, пришедший за платой жизни, — Алишер смотрел на упившийся наконец вволю сторожок и повествовал о «событиях». Я тоже была занята делом: слушала, параллельно пытаясь избавиться от ящерки, а та упорно лезла мне на ногу и шипела, как невыключенный телевизор.
— За чем?
— Неважно. Они тебе велят дорогу уступить, а ты как не слышишь. Они и зашипели: «Спать». И ты уснула.
— Да? – я с сомнением осмотрела интерьер. Ну, он был такой… странненький. Ящерка, которую я чуть не использовала вместо оружия — это еще не самая большая странность. По вампирской спальне-библиотеке как Мамай прошел: книги вразброс, одна вообще на занавеске висит непонятно как, постель в обломки, теперь на ней если кто и уснет, то Дюймовочка, она мелкая, ей пофиг. Занавески будто авангардист оформлял или банда тинейджеров – не поймешь, чего больше, дыр или таки пятен? Пол уделан водой пополам с перьями, стружками и сухими травами (бывшими сухими, сейчас мокрыми-и). Ящик для ящерицы сдвинут, и там что-то стучит и шипит. Для завершения картины еще две детальки: ящерка в поиске меня и сторожок в нирване.
М-м-м… если я спала, то кто это натворил?
Не Мамай же, в самом деле?
— Только ты как-то неправильно уснула, — вздохнул Шер, проследив мой взгляд. – Я тебя даже поднять не успел, когда ты упала.
— Поднять меня?
У мальчика что-то не так с оценкой собственных возможностей.
— ..а ты встала сама, — мальчишка не обратил на мои слова ни малейшего внимания. – Сказала, что надо же разобраться, и предложила всем выпить.
— Кому – всем?
— Судя по всему – книжкам, — хмыкнул Алишер. – Только они перед тобой и были. И судя по тому, как им досталось через пару минут, ты очень обиделась на них за отказ. Сказала, что ты хотела по-хорошему, а раз они не понимают… и вылила на них весь спирт, который вы не выпили вчера. Занавески пострадали за компанию. Они якобы отказались от закуски.
— Так…
— Следующей подвернулась кровать. Ее ты обвинила в этом.. как его… хамском поведении и пнула.
Я покосилась на кровать. Вечная ей память. Про перья не спрашиваю, ясно, откуда они взялись.
— Ну а потом ты сказала, что вот теперь-то кое-кто узнает, кто тут вкусный, открыла ящик, отобрала у матери новорожденного скалодыра и…
— Кого?
— Ну вот же, ящерица. Они скалы дырявят. Их растят и скальникам продают, чтоб пещерные ходы проплавляли.
Ага. Скалодыр. Новорожденный. И то, что стучит и скребется в ящике – это его мама, у которой я отобрала детку, чтобы использовать в качестве бейсбольной биты.
Ну просто зашибись.
Джано, тебе до меня расти и расти.
Я взяла этого вроде как скалоплавителя на руки. Надо же посмотреть, вдруг я ему сломала что-нибудь. То есть, не вдруг, а что именно сломала… Твою швабру. Докатилась, уже новорожденных от тебя прятать надо, тоже мне, сумотори.
— Не успела, — похоже, моя покупка была телепатом. – Ты ее только в руки взяла, и я… ну…
— Что?
— Облил тебя водой. Чтобы разбудить.
Я осторожно отложила ящерку в сторону, погладила по теплой серо-зеленой головке и уставилась в потолок.
Мальчишка выдержал четыре секунды.
— Что?
— Спасибо говорю. Тому, кто там, наверху. За то, что меня украли бандиты, — посмотрела на офонаревшее личико и добавила. – Без этого меня бы никогда не занесло на рабский рынок. И не попался бы ты мне, такой сообразительный. Блинчики будешь?
Но блинчики – это не муравьи. В смысле, сами собой не заводятся. Поэтому пока тесто доходило, мы с моим передвижным интернатом успели прибрать комнату, уложить книги, воссоединить мамашу-ящерку с ее ребеночком (ребенок активно возражал, но его никто не спрашивал) и поругаться из-за пропавшего печенья. Нет, мне не жалко… а я говорю – не жалко! Не жалко, я сказала! Верите? Ну то-то же. Просто ребята должны привыкать, что не все в доме, что лежит на видном месте и смахивает на еду, действительно можно есть.
Я объясняла, приводила примеры с участием Даиза (то есть змеюки в его капюшоне) и сторожков (сторожок, незаметно просочившийся на кухню, активно шипел, наглядно подтверждал каждое слово и норовил втихую запустить корешок в тесто). Я даже поделилась собственным незабываемым опытом превращения в «Дарью перелетную» и продемонстрировала вроде как безобидную как бы соль.
Думала, поняли. Как же.
— А зачем ты нам это говоришь, дочь пустыни? Я не собираюсь есть эту грубую пищу! – это лазурное чудо.
Куда ж ты денешься…
— Я еще не выучил, что тут можно есть, — улыбнулся Рад. – Так что чем накормите, то и съем. Сам обещаю не искать.
И на том спасибо. Интересно, что значит «еще не выучил»?
— А я обещаю, что не возьму еду без спроса, — неожиданно нарушил вечное молчание Тагир.
— Я тоже, — у Шера были такие честные глаза!
И я купилась. Занялась блинчиками и пробной порцией варенья из здешней земляники. Есть эту ягоду было трудно, слишком сладкая, поэтому ее использовали как сахарозаменитель: клали в чай, например. А вот варенье должно получиться неплохим… что это?!
Звук, долетевший до моих ушей, был непривычным. Смех. Детский…
Я немного поборолась с собой, но когда к смеху добавился увесистый «плюх», не выдержала. Убрала с плиты сковороду и пошла смотреть, что так развеселило мой интернат.
Банный бассейн был почти на месте. Почти – потому что как минимум треть воды расплескалась по деревянному полу. На месте были самодельные туники, которые я выдала интернату этим утром (какое богатое на события это утро!). А вот мальчишки были явно не на месте.
То есть летать над поверхностью бассейна — это ведь не значит «на месте», правда?
Я глубоко убеждена, что если совершенно нормального мальчика запереть на час в совершенно пустой комнате, то в сухом остатке мы обнаружим погром этой самой комнаты. Потому что мальчишкам самой природой предназначено исследование окружающего мира всеми возможными способами. Поэтому визиты в лабораторию Джано я, в общем-то, предусматривала.
Но что в процессе «познания мира» они стащат у меня ту самую «летучую соль» и решат малость полетать, мне в голову не приходило. А еще меньше мне могло придти в голову, что к веселенькой забаве присоединится сторожок. И будет порхать над водой, как укуренная ласточка после пожара на конопляном поле.
Отстаю от жизни.
— Заканчивается! Заканчивается! – заорал вдруг растерявший все свое высокомерие Санни. – Ииииииииииии!
В следующую секунду он взмахнул руками и гулко плюхнулся в несчастный бассейн. Новая порция воды окатила пол, туники и меня. За компанию.
Твою швабру.
Джано.
Это слишком… сегодня… слишком… я не понимаю, за что так со мной… Это нерцио… отец карбонадо, больно… это нерационально. И нечестно… я все отдаю, что клялся, за род и защиту. Но разве это… защита?
Раньше они хоть притворялись.
Какая странная мысль. Притворялись? Неужели просто притворялись?.. Все это, про честь служить роду… обман? Ложь… почему я чувствую это только сейчас? Почему раньше верил и терпел безропотно?
Раньше никогда не было так… Так много и так бесцеремонно. Так собственнически. Они уверены, что я не посмею воспротивиться.
Никогда ведь не пробовал. Не пробовал. Мне и в голову не приходило…
Больно… и слабость такая…
Возможно, я не выйду отсюда живым. А я не успел завещание…
А Дарья, а Шер? А тот малыш-оборотень?
Нельзя умирать.
Щупы наконец отлепляются от спины. Интересно, где аргентумы их прячут в остальное время? Они ведь тоже челове..
Плита из снежного обсидиана растворила в себе скрепы, но руки отдающего не шевельнулись. Дрогнули… но так и остались бессильно лежать на темном зеркале камня.
Три темные тени снова придвинулись.
Несколько секунд протекли в томительной тишине. В темном зале не горел ни один факел, ни одна свеча, но это никого не смущало. Те, кому доверено вести ритуал в этих стенах, не нуждаются в свете….
Ошибка.
Да. Мы перестарались…
Донесения ложны? Уровень его энергетики стабилен, оковы работали должным образом.
Оболочка тоже…
Тогда откуда у него вчерашние возможности?
Кстати, сейчас оболочка нестабильна.
Почему?!
Мы изъяли столько, что дестабилизировали наложенную сеть.
Необходимо как-то его подпитать? Было бы жаль лишиться такого Истока.
Да. Займитесь этим.
А вы?
Я должен вас оставить, коллеги. Боюсь, мое самочувствие… я чувствую себя странно и мне… сложно… сосредоточиться…
Мне тоже! Арги, распорядитесь доставить его домой, и.. а откуда здесь бабочки?
И пустынные змейсы…ох, и стервятник! Только почему-то синий…
Дарья
— Не бойся…
Я дернулась.
— Что?
Я с этим интернатом с ума сойду! То они полетать вздумали, то со сторожками их познакомь, то выкопали откуда-то инструменты и принялись кровать пострадавшую чинить. И починили же, что интересно. И даже полки книжные сколотили дополнительные. А теперь еще и мысли читают. Я ведь и правда волновалась за Джано.
Старалась отвлечься, заняться делом – не переть же на аргентумов без всякого понятия, как их уделать, чтобы огрести поменьше проблем. Они еще поплатятся, не будь я Дарья. Разберемся!
А пока волновалась.
— Я говорю, не бойся, — Шер покосился на толпящихся в ожидании сторожков и потянул из-за спины руку с блинчиками – видимо думал, что я не замечу. – Ничего они ему не сделают. Ну то есть хуже обычного. Он им нужен.
— Что-то незаметно.
— Правда нужен. Силу они и у других забрать могут, а такой как он, который умеет разбираться в снадобьях и старых чарах, тут один. Не убьют. А к изъятиям он уже привык.
— Привык он… ты лекарства приготовил?
— Да.
— И ту мазь? Ну ту, что ты говорил, быстро заживляет?
— Ага.
А ванную и чистую одежду я приготовила сама. Что ж на душе так муторно?..
— Что ж так долго? Вечер уже…
— Не бойся, — в третий раз повторил Алишер. – Обойдется.
Он зашвырнул блинчики в гущу сторожков и зябко поежился.
— Я у него почти год прожил. Тоже в подарках. Навидался… — он замолк и вдруг повернул голову к калитке. – Пришли. И… что-то не так.
«Не так» — мягко сказано. Достаточно было посмотреть в лицо – не белое, а какое-то серое, цвета дорожной пыли, чтобы понять: все не так. Очень не так. Он не отзывался, не двигался и, на первый взгляд даже не дышал.
Лекарства… как влить лекарство, если он не может его проглотить?
Принесший его вампир как-то виновато потоптался на пороге.
— Вы это… — пробасил он, стараясь не смотреть ни на меня, ни на побелевшего Алишера. –Ему бы подпитаться как…
— Как? – почти зарычал Шер. – Как?! Мы неинициированные Дары! И я, и она! Если он только возьмет у нас кровь, с него потом вообще шкуру спустят!
— Эхма… чего ж делать-то? Помереть может. Я уж чуял, как нес… Аргентумы-то никаких распоряжений не давали, они вообще какие-то того… не того…
Что?!
— Чтоб твои аргентумы… на… в… и… — тихо и страшно сказал мальчишка. – Понял? Понял, ты! Можешь им так и передать!
Но рослый вампир – выше меня! – передавать не пошел. Он шумно вздохнул, посмотрел на Шера, на меня и понизил голос:
Он шумно вздохнул, посмотрел на Шера, на меня и понизил голос:
— Ты это, девица… возьми-ка его за руку. Просто сядь рядом и держи. И потерпи малость…
— Что потерпеть? Ох…
Ладонь Джано была… нет, не ледяная, не особо холодная даже. Только мои пальцы почему-то сразу похолодели.
— Терпи.
А пришлый вампир откинул капюшон и наклонившись над постелью, осторожно положил руки на грудь Джано — туда, где у обычных людей сердце.
Вздох, задыхающийся, захлебывающийся, будто тонущий вырвался из водоворота, резанул по нервам. Измазанная кровью ладонь дергается в моей руке. Глаза распахиваются, взгляд лихорадочно впитывает меня, Шера, непрошеного спасителя…
— Не надо, Массимо…
— Молчи уж…
Аккуратный надрез на мощном запястье, темно-вишневые капли.
Совсем немного. Тихий вздох, самую малость потеплевшие пальцы. Светлеющее лицо, в которое потихоньку возвращаются краски.
А я сижу и гадаю, показалось или нет. Ведь на миг в темных глазах Джано мелькнул серебряный отблеск…
Планы мести я обдумывала часа два.
Ну, я бы и больше их обдумывала, просто мне все время мешали.
Во-первых, скалодыров-детишек оказалось не один, а трое, и если мама еще соглашалась лежать в ящике и ждать, пока ее накормят, то ее детеныши таким терпением не отличались. И прежде чем мы успели опомниться, они проплавили ящик, две стенки и смылись на задний двор. Прежде чем мама успела загнать их обратно, шустрые детишки забрались на соседскую помойку и что-то там нарушили, потому что сосед час все убирал, а потом еще полчаса стоял у забора и высказывал, что он думает о нашем зоопарке, о наших мальчишках и о хозяине, который… Пришлось высунуться и рявкнуть. Затих.
Во-вторых, к нам уже в четвертый раз приходили от почтенного купца и предлагали забрать нашего паука-птицежора. То есть предлагали это в первый раз. А потом просили, заклинали, грозили и умоляли…
В-третьих, пришло послание от кого бы вы думали? От Даиза! Злобный вамп полписьма распинался, что за такое он Джано никогда не простит, жестоко отомстит и хвост – только начало. Ну, я, в общем-то не сомневалась, что хвост – его подарочек… Спросила у Джано, что он такое сделал Даизу – ну интересно же! – но бедный вампир помнил только, как искал коллегу. А как нашел и что именно сотворил, кануло в алкоголе.
В-четвертых, Джано, который умирать после помощи Массимо передумал, ни в какую не соглашался лежать в постели и приходить в себя. Он рвался к авторам писем расколдовывать верблюдов и отклеивать кого-то там от потолка. И да, конечно, забирать своего паука-птицежора. Дался же ему этот паук!
Алишер то ли в шутку, то ли серьезно предложил подлить ему снотворного и даже обещал рассказать, как его приготовить. Но я глянула на юбку, скрывающую хвост… покосилась на палец, которому пришлось устроить срочную эпиляцию… и решила, что связываться со всякими микстурами мне пока не стоит.
Тем более, что средство остановить непутевого хозяина-ботаника и так нашлось. И звали это средство Левушкой. Кис ведь у нас умненький. А может, просто искал место, куда смыться от мальчишеской компании? Но он явился в комнату почти сразу, как Джано открыл глаза и наладился за своим пауком. Пока в комнате кипели споры, лежать вампиру или вставать, Левчик внимательно сидел и слушал…Но когда спор зашел на третий круг, Лев, наверное, понял, что бестолковые человеки договорятся не скоро и пора действовать самому. Так что шоколадные лапки мягко, но решительно протопали по полу, пушистый хвост дернулся, и Левчик коричневой ракетой взлетел на постель.
От неожиданности мы замолчали.
Котик глянул на меня, на непутевого хозяина, и я готова поклясться, что на кошачьей мордочке замаячило выражение мультяшного Матроскина: «Ну неужели все настолько бестолковы, что именно мне все это разруливать? Ну так и быть, я снизойду к вам, недотепы…»
— Левушка…
— Мяу! – не знаю, положено ли котам перебивать хозяев, но кис это сделал без зазрения совести. Прошагал по постели, неторопливо вспрыгнул Джано на живот и склонил голову: мол, только встань!
— Ну и нахал… — вырвалось у пришлого вампира. Но договорить свое мнение ему не удалось: зеленые кошачьи глаза уставились на не него с таким выражением, что мощный вампир озадаченно затих и, кажется, готов был сказать «извините».
А Левчик уже уставился на Джано. И знаете, такая у него была проникновенная мордочка! Нежная, почти умоляющая, такая жалобно-трогательная!
«Хозяяяяяин… ну ты же не отнимешь у бедного котеночка такую замечательную подушку, правда? Ну мняяяяяяу!»
За моей спиной Алишер сдавленно фыркнул и, еле сдерживая смех, выскочил из комнаты.
А Джано вздохнул… и улегся на подушки с видом побежденного, но не смирившегося.
Кхм. Кажется, я нашла один вариант мести вампирам-аргентумам. Надо сбросить на них Левчика. И серебряные садюги через неделю будут валяться у шоколадного нахала в ногах и вымаливать честь поднести ему мышку..
От сладких планов мести меня отвлек Массимо.
Пришлый вампир нерешительно потоптался на месте:
— Так что? Я того… пойду я?
И я вдруг поняла, что упускаю замечательный способ разведки! Откуда еще узнать информацию про аргентумов, как не из стана врага?
— Куда же вы так сразу? – я хищн… — то есть приветливо! – улыбнулась. – Может, пообщаемся?
Вампир сопротивлялся недолго. Я вцепилась в него мертвой хваткой и потащила выведывать информацию.
Ну, вы знаете, куда нужно затащить мужчину, чтобы заставить его сделать кое-что нужное лично для тебя…
Что? Куда? Куда-куда?
Надо же… учту на будущее. А я вообще-то кухню имела в виду. В смысле, вкусный обед. Ну, знаете, путь к сердцу мужчины лежит через желудок и все такое. Не то чтобы я так уж много общалась с мужчинами…
Но с кандидатами в мамины мужья мы более-менее ладили. Мама называла такой тип «тугодум обычный», и вечно гоняла, охотясь за типом «мачо». Эх… иногда я свою маму просто не понимаю.
В общем, шансов у Массимо было немного. Пузо раздраженно бурчало, протестуя против дележки едой со всякими незнакомцами, но я пригрозила ему кефиром и с лучезарной улыбкой выложила перед вампиром тарелку. Через полчасика он уже хрустел печеньем «эконом» (мука, сода с уксусом, одно яйцо, чуточку масла, сахара и мелко нарезанная кожура лимона) и выпутывался из моих вопросов.
Аргентумы живут где? Ну где… в Оборот-башне, значит. Ну это я так зову. А по-научному башня зовется Инфениора. Это потому как у нее нижних этажей побольше чем верхних…Они, значит, живут на приземных этажах. Зачем? Не знаю, я, зачем, традиция…
Кто такие аргентумы? Как – кто? Они составляют Круг Правящих. А, чем отличаются? Ну как… Орихальти – обычные, значит, вампиры, они сильные. Слышат-видят получше, чем люди, дерутся хорошо, к сражениям способные, магия у них кой-какая имеется. А самые сильные по магии – это, значит, аргентумы. Мало их рождается, эх… на вес золота каждый. Они-то на разное колдовство даровитые: и превращать одно в другое, даже живое, и подчинять, и энергии сплетать да это… как бишь… транс-фор-ми-ро-вать, во.
Зачем изъятия? Дык это… барьер вокруг города поддерживать надо? Надо. Погоду нужную делать, песчаные вихри отводить да рушить. Прогнозы опять же делать. Силу какую-никакую про запас иметь, а то мало ли. Вот и положили за обычай: аргентумы у младших вампиров часть энергии забирают. Двойная выгода выходит: и самим младшим с контролем легше становится — сила-то у молодых-необученных дикая, попробуй удержи такую – и со-Родичам польза.
Со-родичи кто? Да мы все. В хмале, почитай, все друг другу сродственники, вампиры-то все наперечет, редко когда новые приезжают, да и те боле по обмену из других городов. Договариваются с иным хмалем, да меняются. Кровь чтоб освежить. Новые-то вампиры, не рожденные, редко получаются. Как получаются? Из Даров. Коль вампир свой Дар не просто в подпитку превратит, а своей энергией в ответ напитает, да по ритуалу, да с умением – новый вампир появляется. Да только редко бывает такое. Чтоб вот так отдать человеку часть силы, не только сила и умение нужны. Еще и вера. А то поделишься, а потом поплатишься…
Я кто? Массимо я. При аргентумах состою. Нет, нет, какой из меня аргентум! Сильный? Я? Так это только телом. Энергии своей у меня не так чтобы много. Хорошо, восстанавливаюсь быстро. Глядишь, и не узнают… Нет. Аргентумом родиться надо.
Чего аргентумы едят? Да тебе зачем? Мороженым угостить хочешь? А это что такое? А-а… Да разное едят. У них свой чуккинаре есть, Томмазо. Чуккинаре? Пищеведатель – ну, кто готовит.
Интере-есно. Аргентумом родиться надо, значит… А если он родится, но ему не дадут шанса эту самую силу проявить? Что будет, если из будущего аргентума тянуть и тянуть «энергию»… станет ли он тогда «правящим»? Вообще аргентумом будет?
Да нет, сам вампир бы про себя такое знал. Не мог не знать, он же умный.
Я уже подбиралась к другим интересным вопросам типа охраны этой самой башни и место закупки продуктов для ее обитателей, но тут судьба решила, что хорошего в жизни надо понемножку и пришла пора снова подергать Дарью за нервы.
Мигнуло небо.
Голубой купол на миг сверкнул серебряными искрами… вернулся к привычному цвету… и снова засеребрился…
Я замигала.
Вот что значит похмелье плюс переутомление: уже глюки видятся. Серебряные искорки. Хорошо, что не зеленые чертики.
— Ох! – Массимо схватился за руку. – Прости, красавица, меня зовут.
От удивления я подавилась очередным печеньем и уставилась на вампира, забыв о чертиках и искорках. Кто-кто я?
Но подтверждать слова о моей красоте вампир не стал. Изумленно посмотрел на руку, потер запястье и пожал плечами:
— Странно. Уже не зовут.
Я набрала воздуха… и промолчала. Безоблачное небо стремительно заволакивалось тучами. Зелененькими…
— Зовут… — тихо проговорил Массимо. – Ох, уже нет… И опять… Да что такое?
У меня зашевелились нехорошие подозрения. Я никогда не слышала, чтобы можно было опьянеть от крови подвыпившего вампира, тем более, что он на тот момент был уже вполне вменяемым и почти трезвым…. Но в принципе, в мире нет ничего невозможного!
И если так, то аргентумам еще мало досталось.
Пока.
— Массимо, глянь в окно, а?
— Зовут… — на автомате пробормотал вампир, оборачиваясь к окну, — Не зову… Иблиарте!
Это он так тучки назвал? Мне показалось или название на мат смахивает?
Но решение этого интересного вопроса пришлось отложить: за окном послышались крики. Я так понимаю, здешний народ тоже оказался непривычным к зеленым облакам, а реакция у местных бурная.
— Завеса! Завеса окутала город!
— Вампиры подняли завесу! Это война? Война?
— Гроза!
— Посмотрите, какие тучи!
— Близок конец света! Возрыдайте о своей участи, о правоверные!
— …и пожертвуйте на храм…
Небо с треском прочертила белая молния.
— Массимо, что происходит?
— Не понимаю. Барьер сработал. Причем разом и на отражение атаки, и на погоду. Этого не может быть!…
Грохнуло еще раз. Неслабо грохнуло.
— Я должен вернуться…
По-моему, эта мысль одновременно осенила и мятущиеся толпы на улице. Потому что именно в этот момент пошел Дождь. Именно Дождь, с большой буквы. Потом в легендах его так и будут называть, почтительно преклоняясь перед немереной силой вампиров. И заодно перед полной их непредсказуемостью.
Потому что с неба вместе с водой стало падать черте что.
Град, мелкие сосульки, замерзшие летучие мыши и очень даже живые лягушки, которые громко квакали, по полной недовольные новым местом обитания.
Едва не получив сосулькой по голове, Массимо мудро отложил свое возвращение к хозяевам и только из окна любовался необычными осадками.
Именно он и шарахнулся прочь, когда над деревьями на бреющем прошло темное пятно, вовсю горланящее то ли песню, то ли заклинание. Судя по тому, что на пятне при развороте обнаружилась серебряная мантия, это должно было быть именно заклинание. Но он орал с таким воодушевлением, словно это был, по крайней мере, «Шумел камыш, деревья гнулись»…
— Аргентум Клавдий… — недоверчиво проговорил Массимо. – Быть не может!
— Может, может, — злорадно хихикнула я. – Вот так оно бывает, когда с градусами не рассчитаешь! Интересно, ваша башня вообще на месте? Или провалилась уже?
Следующие пяти минут выдались очень и очень шумными. Орали жабы (что ж мне так везет на жаб в этом мире, а?), кричали люди, нервничал вампир Массимо, не представляя, что еще могут выкинуть пьяные аргентумы, где-то далеко опять трубил слон…
Одни сторожки были беспредельно счастливы и молча мели все подряд.
А в глубине дома в комнате безмятежно спал под охраной Левчика усталый вампир. И от этого почему-то на душе было теплее.
Буря утихла примерно через полчаса, сменившись обычным дождем (правда, довольно шумным), и мы с Массимо занялись делом. Вампир убежал в свою башню проверять, как там аргентумы, а я… ну у меня все понятно. Еду сготовить надо? Надо. К вампиру заглянуть надо? А то! Утихомиривать свой интернат надо? Надо. Вон Рад опять что-то у Джано в лаборатории стащил. Вернуть вернул, но смотрел так, что хоть спи у дверей этой самой лаборатории. Ясно, что опять полезет. Пришлось их чем-то занять. Была идея обкормить до полной неспособности двигаться, но я передумала. Это ж мальчишки. Им тонну скорми, все равно будут шустрые, как психованный кот Борис из рекламы «Вискаса». Ей-богу, я не знаю, кому легче: Массимо с его серебряными пьянчугами, или мне с этими живыми «Энерджайзерами»?
Аргентумы хоть не прячутся под моей кроватью.
Кровать меня и спасла. Ну то есть не совсем кровать. Когда мы в третий раз искали по дому Тагира и нашли его в моей комнате, я потянула это пугливое сокровище на свет и получила по голове книжкой, которая на этой кровати лежала. И не сразу поняла, почему у Алишера глаза засияли, как будто внутри кто-то запустил генератор на сотню лампочек.
— Путешествия! Мои путешествия!
И он потянулся к кожаной обложке, умоляюще глядя на меня.
— Дарья… можно?
Книжка, которую мне подсунул вампир, оказалась из прежнего имущества, которое Джано покупал для своего малолетнего подарка. Что-то вроде учебника географии, только в виде рассказов и заметок. Про страны и края, про моря и расы, про некоторые обычаи. Короче, устройство мира — то, с чем я пыталась приставать к вечно занятому вампиру.
Живем!
— Да бери, — махнула я рукой. – Только с условием: все мне вслух прочитаешь. Идет?
— И мне… — тут же присоединился Рад.
Короче, оказалось, из грамотных в нашей тесной компании один Алишер, и того Джано научил. Тагир еще малыш, Рад сказал, что читать в принципе умеет, но эти буквы не знает, а Санни — вот же несчастье ходячее! – объявил, что его, мол, учили только достойным умениям, а чтение в них не входит.
Алишер, прижимая к груди книгу, наскоро провел начало ликбеза (первые три буквы алфавита). Поздравляю, Дарья, в семнадцать снова в первый класс?
Но горевала я недолго.
Скоро Шер открыл страницу и стал читать первый рассказ, про путешествие в в край Высокогорье, и мысли про первоклашку весом в полторы сотни килограммов, про дождь за окном и хвост под юбкой как-то отодвинулись в сторонку…
Очень интересно было.
Здешний мир четко делился на пояса: Снежный, Каменный, Зеленый, Золотой и Огненный. Смены сезонов не было. В Снежном лежали вечные льды и мели снега, в Каменном было просто холодно и мшаники там чередовались с озерами и вечнозелеными деревьями, Зеленый край прохлады и лесостепей, а Золотой – тот, в котором жили мы. Вечное лето, умеренно жаркое, зелень, фрукты, густозаселенные страны. Южнее был Огненный пояс. Вот там никто не жил, слишком жарко и неудобно. Зато туда ходили за золотом и камнями – из трещин в земле то и дело рвался пар, порой кипящая вода и огонь. Ну и ценные породы. Прибыльное ремесло, но опасное…
Когда за окном в седьмой раз пролетел нетрезвый аргентум, мы, затаив дыхание, слушали рассказ купца Аликбека, который попробовал доставить в Огненный пояс скалодыров…
Спровадив парнишек спать, я прокралась на кухню. Увы, брюхо на рассказы не купилось и по-прежнему требовало на ночь запасной ужин. Тьфу на тебя, ненасытное.
Дождь еще шел, вампир за окном уже куда-то делся… Было тихо и спокойно. На шкафу по-прежнему стояла бутыль со спиртом, и я нежно ей улыбнулась.
Что ни говори, алкоголь таки классная штука.
Для врагов.
А в Лавске она первым делом сделала то, что сделать надо было уже давно.
Две биокуклы – Ирины и Анечки ждали своего часа на стендах. В телах, сохраняя их гибкость и свежесть, шла псевдожизнь. Автоматы исправно гнали кровь и вентилировали легкие. Глядя на них, Лотта в очередной раз подумала, что было бы гораздо проще, умей наука пересаживать не только органы, но и душу. Увы, без этой непознаваемой субстанции биокуклы оставались просто телами.
Переложив биокуклу Анечки на каталку, Лотта отвезла ее в оперзал и загрузила в камеру Машины Времени. Позвонила Мадлен – штатной няне ОСУЛа. Она обычно сидела с детьми работников, если их не с кем было оставить. Маленькая, уютная, она быстро находила с детишками общий язык, и те в ней души не чаяли.
Мадлен обрадовалась и обещала быть через пару минут.
Лотта включила энергоконтур Машины. Раздался ровный низкий гул – проснулось ее внутреннее сложное устройство, скрытое за внешне простой кабиной, как у лифта, и пультом управления. Тщательно выставила неоднократно проверенные настройки. Ориентир – физическая сущность, биопараметры, время до сотых долей секунды, место с точностью до пяти метров. Достаточно. Многократно проделанные движения, но в этот раз Лотта волновалась – очень уж не хотелось ошибиться. Глубокий вдох и клик по кнопке «старт». Гул усилился и поднялся в тоне. Электроны, проходя через Ядро, приобретали так до конца и не изученные свойства, превращались в нечто другое, чему существовало только название – темпионы – и пронизывали темпоральные поля, чтобы там, почти двести лет назад, нащупать нужного человека и выдернуть его через грани реальностей и заменить бездушным куском плоти. Томительные пять секунд, тоненько свистнув, Машина зашипела и неподвижное тело на каталке подскочило, в ужасе глядя на все вокруг круглыми детскими глазами, воздух прорезал пронзительный визг – произошел переход. Лотта рывком распахнула прозрачные дверцы кабины, подхватила ребенка, прижала к себе:
— Тихо, тихо! Все в порядке. Тебя никто не обидит.
Анечка, оглянувшись вокруг, увидела незнакомое и неприветливое место и уже со слезами заревела:
— Отпустите меня! Где мама? Почему вы меня забрали?
Лотта начала говорить, что они попали в аварию и сейчас в больнице, а маму посмотрит доктор и она придет, но ее оттеснила Мадлен, забрала Анечку, поставила перед собой и присела на стул, так, что лицо оказалось ниже лица ребенка.
— Не слушай тетю, он придумывает. На самом деле тебя забрала мудрая Фея времени. Она живет в этой машине и питается электричеством. Ей надо немножко отдохнуть, и она принесет маму. А мы пока можем поиграть. Или погулять в саду, там есть птички и белочки.
Слезы моментально высохли, но еще насуплено Анечка сказала:
— Неправда, фей таких не бывает. Они маленькие, с крылышками и живут в цветах. Это, наверное, колдунья.
— А это специальная фея, фея для взрослых. Ее сестра живет в будильнике и каждое утро будит на работу.
— А ты мне ее покажешь? – и последний протяжный всхлип.
— Надо попробовать. А пока что можно пойти и покормить белочек, — Мадлен взяла девочку за руку и вывела за дверь. И почти сразу же вернулась, полыхая возмущением:
— Где ее мать?
— Надо вытащить, — развела руками Лотта.
— Когда это будет? Сколько ей обещать времени?
— Даже не знаю. От получаса до неопределенности, надо вероятности смотреть. Пока ничего не говори.
— Ты давай побыстрее, чтобы психику ребенку не посадить. Телефон мой у тебя есть, мы утихнем, погуляем, если что, я ее в игровой положу.
— Спасибо. Конечно, постараюсь побыстрее.
Лотта перешла к хроноскопу. Эггрегориальную ветвь тот напрямую просматривать не мог, а выдавал только графики вероятностей.
На этот раз он выдал что-то совсем невероятное. На экране ось Х завивалась полупетлей, оси У было две, обе пунктирные, одна из них плавная кривая с резким изломом посередине вниз, и на фоне этого безобразия пульсировал, то отдавая в зелень, то наливаясь багрянцем, график жизни Ирины Быстрицкой.
Пару минут Лотта это рассматривала, поняла, что ничего не понятно, пустила график на печать и, подхватив выплюнутый принтером лист, пошла к Командору за советом.
— Шеф, здравствуй! Ты у нас супер-пупер-мега талантлив, и ты мне скажи, что все это значит? – сунула Командору под нос распечатку.
Тот даже не стал рассматривать, лишь на секунду скосил глаза от какой-то бумажки.
— Я тебе скажу, что это значит. Это значит, что ты плохой дешифровщик, — отложил бумажку и в упор посмотрел на готовую уже вспыхнуть Лотту. — Не переживай, ровно такой же, как и я. Это тебе к Юрасику надо. То есть к Юрассиусу, вот наградили же родители имечком.
Быстрый жест, и на дополнительный голографический экран выскочила база данных сотрудников.
— Таак. Делф Юрасссиус…Он, правда, сейчас не на смене, но, как мне кажется, будет не против вызова, таких трудоголиков еще поискать надо. Звони, — и прикоснулся к кнопке вызова.
Гудки. Еще гудки… Наконец на экране показалось заспанное лицо Юрассиуса.
— Да.
— Привет! Надеюсь, что не слишком помешала отдыхать. Скажи, что бы это могло значить? – Лотта поднесла к камере распечатку.
Юрасик, прищурясь, вгляделся. И, подскочив, начал спешно собираться. Лотта отвернулась от мелькающей на экране нижней части. Раздалось:
— Еду, через час. Без меня ничего не делайте, — и связь оборвалась.
— Даа… Значит, ничего хорошего. Но час у тебя есть. Посидишь со мной?
— Пожалуй, нет. Надо на Анечку посмотреть. И сказать Мадлен, что возникли некоторые задержки.
— Тогда удачи, — Командор снова погрузился в свои бумажки.
— Подожди. Им нужна квартира.
— Ну так посели их в одну из свободных, — не поднимая головы отозвался начальник.
По пути в игровую Лотта зашла в отдел жилого фонда. Там она просмотрела галерею свободных квартир, выбрала одну двухкомнатную, где меньшая комната была оформлена как детская, прихватила ключ и навестила Мадлен в игровой. Не заходя, чтобы лишний раз не расстраивать ребенка, из-за двери позвала няню, вручила ей ключ, назвала адрес и попросила отвезти Анечку туда и побыть с ней сколько потребуется.
— А сколько?
— Не знаю. Там сложный случай. Сейчас жду Юрассиуса, он скажет. Если я буду недоступна – звони ему. Все, я побежала.
В оперзале Лотта собрала необходимое для погружения: местные документы и деньги, следящие устройства, неброская одежда, очки с электронной начинкой, смартфон модели того времени, на шею сразу цепочку с хрондой…
Юрассиус ворвался в зал как тайфун. Маленький, юркий, взволнованно машущий руками, теряющий очки, он успевал находиться в трех местах одновременно.
— Ну, что тут у нас? – он плюхнулся за пульт хроноскопа и замолк. Замер в неподвижности.
— Эггрегор? – спросил через пару минут?
— Да.
— Паршиво. У этого человека крайне низкий эмоциональный фон. Когда он достигает нуля – реальность схлопывается. Финита. Кто там, мужчина или женщина?
— Женщина.
— Надо попробовать ее расшевелить, заставить что-то чувствовать.
— Таак. У нее убили дочь. Она не знает, где ее любимый человек, сомневается, жив ли он. На какие эмоции ее можно расшевелить?
— Только на отрицательные. Мелкие неприятности, одна за другой. Давай я введу фактор тебя. Где ты тут у меня есть? Полезай, — Юрассиус загрузил поправку.
График изменился. Он вытянулся по горизонтали, оси выровнялись, линия Ирины заметалась вспугнутым зайцем, рядом пролегла еще одна.
— О как! Неплохо, неплохо. Ее эмоции держат реальность. Но тебе надо находиться как можно ближе к ней, вот смотри, вот тут вы расходитесь, и реальность начинает трепетать, истончаться.
— Хорошо, я поняла. Сделай, пожалуйста, хронометраж. Меня интересует точное время ее эмоциональных всплесков и время и место ухода.
— Ага. Только подождать надо немного.
Целый час хронограф переворачивал пласты информации и в итоге выдал трехмерный график. Тонкие линии змеились, накладываясь на маршруте работа-дом и резко вырывались в сторону, хаотично метаясь.
— Карту подложи, пожалуйста.
Полупрозрачными штрихами легла под график карта. Лотта покрутила изображение в разные стороны, нашла нужный ракурс и распечатала схему. Но на бумаге схема вышла неразличимо мелкой.
— Хорошо, вот так пойдет? – несколько кликов и из принтера выполз листок с перечислением. – Время, координаты эмоциональных всплесков. Последний пик зашкаливает, место – ее дом. И уход.
— Точнее место и время ухода.
— Шестое апреля ноль часов двенадцать минут сорок четыре секунды. Начало суток шестого. Это я уточняю. Ты попадаешь туда утром второго апреля. Место…место…. Это ее дом. Вот, посмотри, — карта расползлась в стороны, укрупнилась, стал виден дом и мерцающая точка на проекции.
— Но это не ее квартира, квартира вот она, — Лотта кончиком ручки указала на светящуюся область рядом.
— Ну я не знаю. Улица рядом с домом…
— Крыша. Это крыша, — Лотта на руке сделала пометку.
— Чего ты там карябаешь, на бумаге пиши.
— Сотру сейчас. Это напоминалка, что нужны еще отмычки.
— Кроме отмычек возьми с собой красивого мужчину. Так даже сильнее раскачка пойдет.
— Отлично. Кто сегодня на дежурстве?
— Ща…- Юрасик крутнулся на стуле и подскочил к внутреннему телефону, резко передумал и упал обратно. Открыл расписание дежурств, — Степан, Олег, Михаил. Вот фото, смотри. Мне кажется, Михаил вполне подойдет, какой решительный взгляд.
— Нет. Совсем не тот типаж. Открой все фотографии.
— Прям все?
— Только мужчин-сейверов. Наша Наталья Федоровна и иже с ней не нужна.
— Хозяин- барин. Смотри.
Двадцать шесть фотографий отразились на экране. Лотта первым делом закрыла фото молодых, смуглых, оставшихся рассмотрела, укрупнив, и задумалась.
— Можешь вывести фото австралийского и американского филиалов? Не самих зданий, конечно, а опять же мужчин-сейверов.
— Да, легко. Любуйся.
— Вот этот, — недолго раздумывая, Лотта указала на фотографию мужчины чуть старше сорока, русого и сероглазого, с лицом мужественным и одновременно обычным, среднестатистическим, незапоминающимся.
— Лайон Стерлинг, Австралия. Звоним?
— Да. Лишь бы не на задании.
Лайон не был на задании и любезно согласился помочь, незамедлительно вылетев. Пять часов лета.
Лотта нервно выхаживала по оперзалу, Юрасик, в вальяжной позе восседая на стуле, гонял графики по экрану, рассматривая во всех деталях. Лотта настроила одну из кабин на перенос биокуклы Ирины. Настроила на любого человека, оказавшегося в нужное время в нужном месте. Лотта закурила, Юрассиус прогнал ее в курилку, чтобы аппараты не задымляла. Лотта села прямо на пол, опершись спиной о хроноскоп. Лотта попросила оператора проконтролировать весь процесс погружения. Лотта откровенно переживала, чего с ней не случалось уже давно.
Лайон прилетел. Лотта внимательно его оглядела, немного по-другому зачесала волосы, добиваясь как можно более полного сходства с Сиверовым, напихала ему в карманы такой же набор предметов как у себя, и они вместе вшагнули в кабину машины Времени.
На весь экран перед Юрассиусом высветилось: «Операция запрещена. Объект ЛС876445 данной реальности не принадлежит. Продолжить переход объекта ЛК 12924535?»
Юрассиус схватился за голову, безумными глазами глядя в пространство.
— Ло, мы с тобой зафиксировали реальность, где только ты, Лайона нет.
— Запускай!
— Ты пойдешь одна!
— Да, запускай!!
Отрывистый удар по клавише Enter и в кабине Лайон остался один.
В больничном коридоре было пусто, пациенты разбрелись по палатам в ожидании процедур. Ираклий уныло катил тележку с предназначенными для процедуры медикаментами. Все просто: поставить капельницу в первую палату и в четвертую на двенадцатом этаже, сделать несколько десятков уколов, снять показания приборов. Хотя это можно делать и из инфоцентра. Непонятно, зачем тут медбрат?
В лифте он оказался не один. С первого этажа ехал какой-то вертлявый тип, видимо, из практикантов. Кто еще может ходить по больнице с закрытым маской лицом? Как только лифт тронулся, тип обернулся и уставился на медбрата так, словно тот был, по меньшей мере, рок-звездой.
– Это ты! – выдохнул он, делая шаг к парню. – Я мечтал об этой встрече несколько месяцев!
И прежде чем Ираклий успел что-либо предпринять, вжал его в стену всем телом и, сорвав с себя маску, поцеловал прямо в губы! Медбрат рванулся, отпихивая сексуального, а точнее гомосексуального маньяка, и осознавая, что этот здоровый лось, пожалуй, с ним все-таки справится. Расставаться с тыловой девственностью не хотелось, и он предпринял отчаянную попытку к сопротивлению. Тележка с медикаментами жалобно зазвенела, задетая кем-то из двоих. Лифт не иначе как чудом остановился, но прежде, чем дверь открылась, незнакомец внезапно отпрянул, потрепал запуганного медбрата по щеке и шепнул: – Еще увидимся, дорогой!
После чего выскочил прочь, едва не снеся входящую в лифт дежурную медсестру с одиннадцатого этажа. Она недоуменно посмотрела на закрывающиеся двери, на растрепанного медбрата и спросила:
– Ты что с ним сделал?
– Я?! Да это он… – Ираклий закашлялся, давясь возмущением и понимая, что объяснить произошедшее не сможет. – Ничего… просто так получилось!
Эрик прошел к лестнице – обычный практикант, посланный начальством за чаем и заблудившийся в корпусах. Ему не надо было проверять, какую из капельниц он подменил. Все как всегда точно. При воспоминании о лице медбрата в лифте пришлось задавить улыбку. Бедняга. Ничего, зато день пройдет не скучно, причём у всех. Он сбежал по лестнице до самого первого этажа и открыл дверь черного хода, ведущую к мусорным ящикам. Теперь осталось только пройти к воротам больницы, успев покинуть территорию за пять минут до начала тревоги.
Охрана у палаты встретила знакомого медбрата настороженно. Начальство их предупредило, что покушаться сегодня на раненого будет профессиональный убийца, и они ждали. А этот гад все не шел, мотая нервы. И хотя по логике событий он должен был явиться только вечером, но все-таки проверять стоило всех, даже хорошо знакомых медработников. Парня обыскали, ничего не нашли и пропустили внутрь. Один из полицейских даже прошел за ним убедиться, что все будет сделано правильно. А спустя несколько минут из палаты донесся противный писк оборудования, возвещающий остановку сердца у пациента…
Высокий мужчина с ежиком седых волос и очень невыразительным лицом остановился у ворот больницы. У входа в здание было подозрительно людно, а еще там стояли три полицейских флайера и еще один с надписью на борту: «судмедэкспертиза – выездная лаборатория». Оглядевшись, седой прошел к толпе людей и нелюдей в белых халатах и остановился возле суетливого сауриша, топорщащегося всеми своими гребнями.
– Чего случилось-то, брат? – шепнул он.
– Ой! Ужас случился! – ящер подпрыгнул от возбуждения. – Пациента убили! С двенадцатого этажа! Невезучий парень! Сперва на него напал собственный киборг, а потом его еще пытались убить! Его даже полиция охраняла, но и это не спасло!
– Как убили? – Седой растерянно моргнул. – Совсем?
– Ну конечно! Сначала расстреляли в упор, а потом еще и голову отрезали! И всю охрану тоже! Ужас какой! И никто ничего не слышал!
– Ну, ни хрена себе, а говорили – планета тихая! – человек перевел взгляд с собеседника на корпус, откуда как раз выносили на носилках что-то в черном мешке. – Кто ж его так?
– Да кто знает-то? Говорят, какой-то знаменитый убийца! Просто пришел и убил всех! А если б палатой ошибся? Или этажом? Тогда бы он меня убил! Вот это было бы хреново! – ящер опять подпрыгнул. – Как нас можно перепутать?
– Да вас вроде бы никто не путал, – растерянно пробормотал седой, отступая назад, когда лаборатория и полицейский флайеры сорвались с места и унеслись прочь. – Убили, значит… проклятая конкуренция! Интересно, кто это был? И главное – какого черта он все это устроил?
Ящеры обменялись свистом, по толпе зевак прошла волна шёпота, и сауриш обернулся, ища глазами недавнего собеседника. Седой коротко ему кивнул, подбадривая. Мол, давай, выкладывай, что там еще случилось?
– Это потрясающе! – Ящер повысил голос, чтобы информацию оценил не только человек, но и все окружающие. – Этот тип изнасиловал еще и трех медсестер, и одного врача-аррана! Наши не пострадали! Бывают же люди!
– Бывают, – Седой был немолод, опытен и прекрасно понимал, что любую информацию стоит делить на тысячу. Но все-таки, что же произошло на самом деле? И главное – при чем тут арран? Одно было несомненно – клиента убрал неизвестно откуда взявшийся конкурент. Более молодой, техничный, наглый. Подготовленный. И что теперь со всем этим делать ему?
***
Пока Эрик сексмарафонил в больнице, Асато получил неожиданный привет от старого знакомого. Он как раз в очередной раз представлял себе, как полиция хватает Ларсена и, не слушая оправданий, успевает ему отбить почки и бросить в камеру, когда с главного терминала корабля раздался звонок.
Номер был неизвестен, но измученный собственным богатым воображением японец ответил без раздумий. На экране нарисовалась счастливая и довольная жизнью физиономия Ласло. Немного поговорив «ни о чем», бывший пленник осведомился, не проявили ли их корабельные киборги признаки разума. Киборги, стоя так, чтобы их было видно только Асато, дружно замотали головами, эти самые признаки отрицая на корню. Азиат развел руками, передав собеседнику данную информацию. Венгра это не смутило. Он скинул для них видео и какую-то программу для выхода из-под контроля хозяина. Программа, по словам Ласло была совершенно безопасна, так как запустить ее мог только кибер с развитым мозгом. Оба киборга «с неразвитым мозгом» дружно покрутили пальцем у виска. Видимо, что-то в этой безопасной программе их насторожило. Ласло даже предложил Асато прихватить обоих и протестировать их на предмет проявлений разума. Рон с Эмилем тестироваться не желали и свое возражение обозначили, дружно проведя ребром ладони по горлу. Под конец беседы Ласло выжулил из японца обещание показать видео киберам «вот прямо сейчас», прочел лекцию на тему «они братья наши меньшие» и откланялся.
– Ну что, посмотрим вместе? – предложил Асато, садясь поудобнее и включая подарок. Перед ним побежал ряд цифр и символов.
– Закодировано, оно все-таки не для людей, – пояснил Рон, подключаясь к терминалу. – Сейчас мы с Хейзер его расшифруем, и можно будет смотреть.
Кино оказалось очень познавательным. Полная виртуальная экскурсия по Центру, кстати, очень хорошо оснащенному, от ученических классов до мастерских. Программа заканчивалась рекламным предложением полной социализации и маскировки среди людей. Предложение Асато просмотрел дважды, особенно его заинтересовали группы людей, среди которых, по утверждению авторов фильма, были и киборги. Рон фыркнул и указал в каждой группе на один из объектов. Асато посмотрел еще раз и сдался, никаких признаков киборговости он не увидел, о чем и сообщил сэю. Рон немного повысказывался о людской невнимательности, но потом сдался:
– У меня богатая биография, я с этими моделями сталкивался на войне, – заявил он с самой что ни на есть простодушной физиономией и, показав язык, удрал в коридор, прежде чем азиат нашел, чем в него кинуть.
– Вот и где тут разум, а Эмиль? – воззвал к блондину Асато. – Сколько ни общаюсь с этим… шельмой, все время ищу – есть или нет. И пока не нахожу.
– Возможно, стоит изменить координаты цели и поискать пониже спины? – серьезно посоветовал спай и выскочил следом за собратом. Впрочем, ненадолго. Оба киборга очень быстро вернулись и притащили из холодильника три порции мороженого, чтобы скрасить ожидание капитана. В результате решили, что Ласло надо подарить что-то хорошее, хотя бы неразумного киборга – пусть пробуждает разум. И отстанет от них, бедных безмозглых машин. Японец немного построил рожи Эмилю, радуясь веселью младшего братишки и уступил. В свете появления еще одного киборга этот бедолага явно был лишний, а продавать абы кому – не хотелось. А может, и вправду проснется на радость начальнику центра.
Ларсен ввалился в шлюз, хитро посмеиваясь, и тут же потребовал включить новости. От звонка старого приятеля он отмахнулся, заявив, что все, что тот может сказать, он знает на десять лет вперед – за три года совместной службы в зубах навязло. Так что новости интереснее. Но по мере прослушивания хроники происшествий у него на лице сперва проявилась глубокая задумчивость, а потом уже и растерянность.
– Не было такого! – заявил он, увидев, как корреспондент берет интервью у одной из пострадавших от киллера-насильника. – Я на работе не пью!
В этот момент даму показали крупно, сделав особо удачный наплыв на хищный нос и короткие усики под ним.
– Хозяин, в случае принятия необходимой для данного акта дозы алкоголя ты бы не добрался до корабля в связи с отказом моторно–двигательного аппарата, – подчеркнуто машинным тоном произнес его киборг. – Мы тебе верим.
– А я вот после этого интервью – не очень! – Эрик дослушал вдохновенную историю своих приключений, оценил остальных потерпевших и подвел итог: – С-маур меня убьет. Асато, надеюсь, ты убедишь нашего ребенка, что я не изменял ему с другим арраном?!
***
Раннее утро окрасило город в яркие, золотисто-розовые цвета восходящего солнца. Людей на улицах было мало, как и сауришей, зато очень много арранов. Восьминогие горожане шествовали не торопясь, иногда обмениваясь довольно противными звуками: что-то среднее между писком и скрежетом. Многие магазины не имели витрин, используя широкие окна вместо прилавков. Привлеченный корзинами фруктов и торчащим среди них шумным ящером, Эрик купил стакан местного фруктового сока, который выдавили из большой синей шишки у него на глазах, и осторожно отпил. Вкус оказался приятным, ягодным и напомнил земную чернику. На ближайшем дереве слабо светились какие-то существа, напоминая потрепанные клубки. Их было много, несколько десятков, отчего дерево смахивало на новогоднюю елку. Сауриш вынул мякоть из соковыжималки и ловко швырнул ее в сторону странных созданий. Из клубков вытянулись десятки щупалец и втащили органику в себя, не уронив ни крошки.
– Оригинальная мусорка, – протянул удивленный Ларсен.
– Это инопланетные паразиты, странствующие. Жрут все, но мы научились ограничивать их количество, – затрещал было сауриш, но Эрик уже побрел дальше. Пройти он успел достаточно далеко, когда рядом притормозил флайер. Окно пилота опустилось, Патрик приветствовал его, подняв неизменную шляпу. Следом открылась пассажирская дверь, и Эрик, не споря, запрыгнул. Свое слово он держал всегда и если уж обещался этому типу за помощь – сделает. Версия, что Макни привяжет его к батарее и будет кормить из миски, мелькнула, но была им отброшена еще когда он просил помощи. Не тот случай, не тот человек.
– Как насчет завтрака, мой юный друг? Я приказал Джексону обеспечить нам кабинет, – Патрик направил флайер к центру города. – Под завтрак приятнее узнавать новости, и тебе тоже будет проще мне рассказать про свою жизнь.
– Я могу прямо сейчас рассказать, – пожал плечами Эрик. – Надеюсь, вы не прикажете мне уволиться из полиции немедленно?
– Разумеется, нет. Меня порадовало твое трудоустройство. Поэтому мы сейчас позавтракаем, я дам тебе дальнейшие инструкции и на время тебя покину. Рассказывай, во что ты на этот раз вляпался?
Эрик рассказал, начиная от диковинного вокзала, до визита в дом кэйсера и странного пульта-видеофона.
– Массовое убийство? – Патрик включил автопилот и обернулся к новоявленному полицейскому. – Примитивно, но интересно. Вот представь, мой мальчик, что бы ты мог натворить, не с одним пультом, а допустим, имея возможность широкой трансляции сигнала?
– Ударил бы туда, где киборгов много. КЭЙС, например, у них там на складах тысячи машин.
– Тысячи неуправляемых, обезумевших машин, убивающих всех на своем пути. Шалтеры не успеют остановить всех, их просто сомнут числом. А если еще блокировать центр управления? Ты растешь на глазах, мой мальчик, – похвалил его Макни, улыбаясь. – Это уже не по подворотням с ножом бегать. Еще версии?
– Можно на какой-нибудь презентации или благотворительном вечере киберов активировать, их там обычно море, а приглашенные – люди не бедные, весь высший свет. Можно при удачном стечении обстоятельств даже переворот устроить. – Эрик пожал плечами. – Только местная элита весом от полутонны просто сожрет киберов и не подавится.
– И что будет?
– Да ничего, филиал закроют, наверное. А могут и не закрыть. – Эрик задумался. Патрик терпеливо ждал. И капитан полез в светскую хронику перебирать анонс предстоящих событий.
– Нет в ближайшее время никаких мероприятий! Через месяц вот, свадьба какая-то… а последнее было десять дней назад, официальное открытие офиса KAIS-MI. Но там ничего не произошло.
– Ты уверен, мой мальчик? Сам же сказал, что местной элите киборги на один зуб. Они могли и не понять, что на них напали. Не хочешь посмотреть записи?
– Не хочу. – Эрик посмотрел в глаза собеседнику и признал: – Но придется, да?
Патрик кивнул. Пришлось загрузить из сети видео и посмотреть. Странно, но первым нашелся кибер, беглый гард стоял у стены, рядом с другими кибер-стражами. В принципе все было уже ясно, но надо было убедиться. Кейсер тоже нашелся, он кокетничал с какой-то девицей, которая делала вид, что ей интересны его шутки. Вот он обернулся и пошел куда-то… новый его собеседник был виден только со спины. Идеальная осанка, фрак, под который Эрик мысленно пририсовал оружие.. короткий ежик седых волос.
– Это он, мой противник. – Эрик протянул Патрику остановленный кадр. – Но я не знаю, кто это.
– А какая разница, мой мальчик? Ты его возьмешь, я в тебя верю…
Патрик выглядел расслабленным и довольным, только Эрик почему-то понял, что атакуй он сейчас, и с ним справятся, сделают, как щенка. Этот милый пенсионер – зверь. Старый опытный хищник, куда там местным динозаврам. Такой и тирекса сожрет и косточки выплюнет. Он склонил голову, принимая приказ. Сдаваясь.
– Я его возьму или уничтожу.
– Это как сочтешь нужным, он значения не имеет. Вот что, Эрик, я предупрежу, кого следует. А ты почисти здесь, местные только блестящую мишуру хорошо развешивают. О! Мы прилетели! Правда, интересное местечко?
Возле небольшого ресторанчика росли зонтики от дождя. Большие, по форме и окраске похожие на земные мухоморы. Они просто росли из земли, и сейчас под первыми лучами солнца медленно открывали свои красные шляпки, готовясь к приему посетителей. Эрик выпрыгнул первым и вежливо подал руку, помогая выбраться «хозяину».
– Не надо так демонстративно усердствовать, мой мальчик, – Патрик тем не менее оперся на него, выбираясь. – Старею я. А ведь еще два года назад мог и такого, как Джексон, остановить. Как он тебе?
– Подонок с принципами, как и я. Мне показалось, он хочет меня убить.
Патрик выразительно поднял бровь и пришлось рассказать все. На сцене с листиками Патрик изобразил усиленную работу мысли, а на сцене драки одобрительно кивнул:
– Пощупали, говоришь? И предложение о доставке груза тебе показалось странным?
– Логичным. По идее с Асато мы уже должны будем разбежаться. Сработанная пара положит нас с Роном в несколько секунд, а потом… да что угодно! Хоть взрыв. Вряд ли парни умеют управлять кораблем, не слышал я о кибер-пилотах, только о модификантах.
– Ну да… парни… логично. Что еще?
– Вас он, похоже, боится. Если не секрет, за что?
– Он совершил серьезную ошибку, которая закончилась для него в месте, где у него было время подумать, раскаяться и даже попытаться изменить свое восприятие реальности. В гробу. Когда я его все-таки выпустил, он уже готов был слушаться и не бунтовать. А там и его начальство подключилось, объяснив, что не стоит недооценивать противника. – объяснил Патрик.
– У меня клаустрофобия, – на всякий случай сообщил Ларсен, – в легкой форме, но…
– У тебя паническая атака на фиксацию и астенофобия, это у многих, – отмахнулся Макни, беря его под руку. – Ты еще легко отделался, поверь. Удивительно здоровая психика. Надо будет еще с тобой поработать. И не зеленей мне тут, ничего бы не случилось, не рвани ты в бега.
– И вы бы меня отпустили? После всего?
– Разумеется. – Макни любезно улыбнулся администратору на входе, сжимая руку спутника так, что у Эрика возникла мысль если не о переломе, то о синяках точно. А еще о том, что драпать от этого типа поздно…
– Итак, что мы имеем? – Асато, взяв чашку зеленого чая из рук спая, устроился на стуле поудобнее. Он уже пробовал намекнуть блондину на моральные проблемы от эксплуатации раненого человека человеком здоровым, но получил непреклонное «мне это приятно». Пришлось ограничиться первой помощью посредством Эрика и смириться, потому что иначе Эмиль придумает не столь безопасный способ услужить владельцу, а насколько он может быть в этом настойчив – японец знал хорошо. Да и прогонять парня с совещания после пережитого было просто жестоко.
– Итак, во-первых, нас прослушивали и попытались предотвратить общение с кибером. Во-вторых сад просматривается с камер полностью, кроме трех точек. Одну из них и использовал нападающий. Так что этого козла никто не видел и не знает, кроме пострадавшего кэйсера, а тот без сознания. Но это временно, рано или поздно до него приятель доберется. – Эрик уткнулся в план коттеджа. – Итак, ему нужен кибер, напарник и что-то в доме, зачем-то же он туда лез?
– За видеофоном. – предположил Асато. – Он мог не знать, что напарник его с собой унес. Только что он собирался с ним делать без терминала?
– Не нужен терминал! С него регулируется только сила воздействия. У меня вы все были в мишенях. Все обитатели дома. – Рон сел рядом с хозяином на пол, прислонясь головой к его колену. – Я испугался, Эрик. Сильно испугался… думал – все. Убью.
Капитан провел ладонью по короткому ежику волос сэя, отвесил подзатыльник и опять погладил, успокаивая. Киборг на затрещину не обиделся, наоборот, прижался к хозяину еще теснее.
– Кто и зачем запланировал такое? – Асато потер лоб. – Для индивидуального заказа слишком сложная конструкция, хотя бывают извращенцы. Нам в академии рассказывали о человеке, который в середине двадцатого века заложил в самолет бомбу, чтобы убить жену.
– Скрыть труп в куче других? Возьмем, как одну из версий, – Эрик задумался, оценивая конструкцию с профессиональной точки зрения. – Асато, Эмиль, обдумайте эту комбинацию. Хотя мне она не нравится, слишком грязная. С другой стороны, не надо дарить киборга конкретному лицу, надо просто подарить машину кому-то в окружении и нажать вовремя кнопку. Плохо, что мы не знаем, кому бедный ублюдок предназначался.
– У меня есть теория, но я не уверен, – Эмиль на терминале загрузил всю имеющуюся информацию о срывах, но не листал, а просто смотрел на ссылки. – А если его должны были отдать тебе?
– Зачем? – Эрик в изумлении уставился на спину спая. – Снайпера нанять проще. Да и кому я на хрен нужен таким извращенным способом? С другой стороны… Нет, в бизнесе брата я ни на что не влияю и даже денег не прошу. Черт, кэйсера надо из под удара выводить, хоть тресни.
– Еще может быть массовое убийство, теракт. – предположил Асато. – В любом случае, нам нужен твой… клон.
– Нужен. – согласился Эрик. – Звони.
Беглец ответил сразу, и как ни странно, даже не слишком упирался. Выдвинутые им требования показались Асато вполне разумными, хотя некоторые и довольно странными. Ршан с программой явился почти через час, довольный и до омерзения бодрый, словно не носился уже сутки без сна. Кроме утилиты на флешке оказалась цифровая подпись самого директора KAIS-MI, без которой ничего не работало. Видимо, он и был тем самым «любопытным», кого разбудили ради преступления.
Аэроскутер запихнули в багажник флайера, Асато просочился на заднее сиденье прямо в транспортном отсеке, и Рон прыгнул за штурвал – операция по обмену данными началась. Эрик проводил взглядом взлетающую машину и обернулся к блондину:
– У тебя была причина скрыть два перебитых ребра?
– Травма пустяковая, ни на что не влияет, – отмахнулся спай. – Зачем волновать Асато? Тем более перед такой встречей.
– Рон за ним присмотрит, не переживай. – Эрик заметил тоскливый взгляд биомашины в сторону шлюза.
– Рону бежать несколько минут, и хозяин там будет с этим… – воспитанный Эмиль запнулся, программа подобрала нужные определения, но увы, они все почему-то были нецензурными. Наконец он определился и закончил: – с этим козлом!
– Да не ревнуй ты! – Эрик дернул парня за волосы, заставив мотнуть головой, как норовистый конь. – Оставлю этого придурка себе, пусть Рон дрессирует!
– Я тебе кофе сварю, – ушел от ответа спай, но было заметно, что он очень доволен.
***
Звонок застал гарда на дереве и спугнул птицу, к которой тот подбирался. Обнаружив, что годная для восполнения дефицита энергии еда улетела, а вся остальная живность не против восполнить энергию им самим, киборг ответил, и с некоторым замешательством услышал голос Асато:
– Привет, парень! Нам нужно поговорить, есть важные новости.
– Говори.
По мере того как человек излагал проблему, состояние гарда менялось. Сперва впав в панику – человек хочет встречи, он все-таки перешел к программным расчетам и сумел найти наиболее безопасный для себя вариант. Осталось предложить его человеку и получить взамен хоть что-то, пока на его поиски действительно не бросили армию и полицию. От этих не уйти, беглый киборг это отлично понимал.
– Я… согласен. Но… ты должен быть один. Если я замечу что-то подозрительное, ты умрешь первым.
– Тебе ничего не надо? – проигнорировал угрозы японец: – Одежда, еда, обувь?
Киборг взглянул на изорвавшуюся о деревья куртку, разошедшиеся по шву ботинки и признал:
– Надо. Я дам список.
И вот теперь он сидел, наблюдая, как солнце медленно поднимается над землей, окрашивая траву бесконечной равнины в золотой цвет и ждал. Человек может помочь, человек может обмануть и предать. Хотелось уйти, но гард заставлял себя сидеть на месте ожидая Асато и свой единственный шанс узнать, как это – верить людям.
Издалека донесся рев двигателя мощного флайера, вот машина приземлилась, и загудел постепенно приближаясь аэроскутер. Седок вел машину без лихости, видимо, не очень опытный водитель. Киборг затаился, отрубив все сканеры и максимально понизив мощность процессора – если человек явится с киборгами, есть хотя бы шанс, что его не обнаружат. Но японец был один. Остановил скутер, спрыгнул, огляделся, не замечая поднявшегося за спиной гарда.
– Хорошо, что ты не обманул, я бы убил тебя. – киборг замер, рассматривая человека. Тот не испугался. Улыбнулся, снял с плеча рюкзак и кинул на землю.
– Привет. Тут все необходимое. И вот, как ты просил. – Асато протянул планшет. – скачивай. Эмиль поделился.
Чтоб взять и подключить девайс, потребовалась вся воля и даже команда процессора. Накатил внезапный иррациональный страх, ощущение, что вот она – ловушка. Что стоит людям подсунуть нужный файл? Прописать ему в систему свои правила и настройки, превратив снова в покорную чужой воле куклу или даже совсем отключить?
– Отойди… хотя нет, стой тут рядом. – киборг схватил человека за горло. Сжать пальцы он если что успеет, всего-то и надо опередить сигнал процессора на долю секунды. Асато смотрел на него совершенно спокойно, без страха, не пытаясь уговорить или высвободиться. И даже подсказывал, где искать и что копировать. Киборг перенес себе личные записи блондина, судя по датам, тот просто скинул весь архив, пошарил по планшету, не найдя ничего более интересного, и наконец перешел к самому страшному – запустил программу копирования файлов. Защищенные даже от него самого файлы системы послушно перетекали на носитель. Гард сосредоточился только на одном, не сжать руку, не сломать хрупкий пластик. Это не просто файлы, это его собственная жизнь утекает с сухими строчками кода, переходя к человеку, которого теперь пришлось отпустить. Не хватало контроля сразу на две функции, словно он не современная биомашина, результат последних достижений генной инженерии, а какой-то аппарат для продажи шоколадок. Где-то на пятнадцатой минуте процесса система напомнила, что даже киборгам необходимо дышать. Гард заставил себя отвести взгляд от визуализации процесса копирования на экране и повернуться к человеку. Асато сидел на земле, жуя стебелек длинной жесткой травинки с метелкой семян на конце. Гард опустился рядом.
– Откуда у тебя киборг?
– Купил.
– Красивая сборка и программа субличности хорошая. – осторожно произнес кибер, вдруг все-таки ошибся, вдруг человек не понял, не осознал, что с ним рядом такое?
– Это не программа, если хочешь архив посмотри и позвони, пообщайся. Я говорил с Эмилем, он не против.
– Почему ты не позвонил в компанию, человек? Они заботятся о таких киборгах, – гард говорил как можно спокойнее, но все-таки чем-то себя выдал. Асато развернулся всем телом, схватил за руку.
– Что с тобой там делали! Рассказывай. Я хочу помочь тебе.
– Хорошо. – киборг помолчал решаясь, вспоминать было страшно, какая-то часть органики упорно не желала стереть эту часть жизни из памяти, срываясь в нервную дрожь. И, зафиксировав тело, программно регулируя модуляции голоса, не позволяя прорваться боли и страху, он заговорил. Рассказал, как его отключили, как очнулся в компании. Как потом со склада его забрали и привезли в лабораторию. Как там провел почти месяц в фиксаторах на столе под включенными лампами. В качестве подсобного материала для какого-то непонятного эксперимента. И как был передан последним хозяевам, от которых и сбежал.
– Судя по всему, тебя просто украли. Потому что по всем документам ты сейчас на складе компании.
– Но я не там. – Киборг протянул ему планшет, расставаться с этим человеком не хотелось. Мелькнула трусливая мысль попроситься с ним, ну что ему сделает Ларсен такого, что с ним еще не делали? К тому же, если он будет киборгом Асато, тот может и не одалживать его надолго. – Все. Скопировал. Ты… не скажешь им где я?
– Нет. – японец открыл программу фоторобота. – У тебя есть имя?
Гард на долю секунды замер, потом отрицательно качнул головой. Полицейский предложил:
– Сейчас я буду собирать картинки. Фоторобот всех людей, с которыми ты контактировал и фотографий которых у тебя в памяти нет. А ты мне поможешь. Особенно это касается твоих последних хозяев и сотрудников лаборатории…
– Хорошо, хозяин.
– Не называй меня, пожалуйста, хозяином.
– А как тебя зовет твой киборг?
– Мы друг друга по именам зовем, так удобнее.
– Непривычно… – гард отвел глаза: – Я тебе скинул данные хозяев. Остальных в цифровой памяти нет, но я помню всех. Рисуй.
Память у гарда оказалась очень цепкой, он сообщал мельчайшие детали внешности или поведения, имена, даже если слышал их только один раз. Поправлял, если Асато что-то на его взгляд делал неправильно. Наконец они расстались. Асато еще раз просил его подумать и прийти на «Кельпи», но киборг упрямо мотнул головой. Он хотел жить. Пусть еще немного, вот так, сам по себе. Без хозяев-людей. Без унижений и боли… без врага, который все равно отдаст приказ. Без Эрика Ларсена.
Когда звук флайера растворился в небе, гард позволил себе сунуться в рюкзак: военный комбинезон, высокие ботинки с рифленой подошвой… нож, котелок, антибиотики и обезболивающее, зажигалка. Человек позаботился о нем. Гард пристроил рюкзак на колени, закрыл глаза и задумался. Значит, блондин такой же, как он. А киборг Эрика? Интересно, как обращаются с ним и главное – как это воспринимает японец? В принципе узнать легко, только почему так страшно открыть самый первый файл из присланных? Что там такого, что он заранее боится? После долгих колебаний гард распаковал архив и запустил первый из файлов… Смущенный человек с потертым чехлом в руках. «… ты человек и обращаться я с тобой намерен, как с человеком…» Перезапустить видео. «… ты человек» Все так просто? Человек, не машина. Так бывает! Не для него, но бывает!.. Следующее видео: «Хозяин… Асато… а можно я…»
Киборг просит человека! Обнаглел серв! А если бы он хоть слово сказал… интересно, а тут что? «…Сдай меня! И купи себе нормального». Странно, человек все равно не сердится, он слушает киборга и возражает. Спорит с собственной вещью. Держит серва за руку. Интересно, японец вообще понимает, что когда до тебя дотрагивается киборг, даже бытовой линейки – это опасно. Они там с ума сошли? Киборг смотрит на лицо спящего человека… просто смотрит, поправляет одеяло. Как странно видеть, что кто-то может не скрываться, демонстрируя свои чувства и мысли хозяину. Нет, если когда-нибудь он решится – то пусть это будет Асато.
****
– Этого кэйсера в больнице чуть не убили! Через окно! Эта тварь… – генерал ходил по кабинету, раздраженно жестикулируя: – Ларсен, вы можете не спать, когда с вами говорит начальство? Откуда у вас вообще этот инстинкт взялся? Ах да… вы же в армии служили! Так вот, снайпер, не видя пострадавшего, стрелял в аппарат, поддерживающий жизнедеятельность. К счастью, прибор одним выстрелом уничтожить не удалось, и при первом же повреждении включился сигнал тревоги!
– Вот идиот, в провод надо было стрелять! – подал голос профессионализм Эрика прежде, чем он сам проснулся настолько, чтоб промолчать. Асато и Клавдий уставились на него с одинаковым возмущением. А начальник не удержался:
– Ларсен, только не вздумайте его консультировать! Я изучил ваши дела! Не надо мне тут так! Постарайтесь вести себя, как полицейский!
– Да я просто вслух думаю! – Эрик помотал головой и сосредоточился на лице начальника: – У нас тут возникла одна мысль насчет вашего пациента. Асато, изложи, пожалуйста.
По мере изложения плана на лице генерала промелькнула вся гамма чувств, от изумления до сомнения в умственных способностях сперва новоиспеченных сотрудников, а потом и своих собственных, когда он одобрил операцию.
– Сейчас там рабочая группа закончит и можете приступать. Сколько вам времени надо на подготовку?
Эрик покосился на видеофон, где мигал символ пришедшего сообщения, опознал номер и ответил:
– Чем быстрее, тем лучше.
– Я получил данные у беглого киборга, – японец протянул планшет. – Тут все, что он знал, включая системные файлы, фотороботы и имена. К сожалению не много.
– Спасибо, Асато. Скажите, киборг вам нужен теперь?
– Еще больше, чем раньше. – Фукуда мрачно уставился на начальника, размышляя, не подписал ли он парню смертный приговор.
– Тогда пусть бегает. Но вы же понимаете, его все равно придется ловить?
– Понимаю. Дайте ему время, он уже пошел на контакт. Думаю, через несколько дней я смогу доложить о его поимке.
– Да мне-то он как раз не нужен. – Генерал еще раз прошелся по кабинету. – Мы создали устройство дистанционного управления с заданными вами параметрами. Сегодня испытания, но неутешительные результаты можно предсказать заранее. Я сообщу вам.