Когда за спиной раздаётся незнакомый голос, ты, как правило, оборачиваешься. Привычка такая. Почти что рефлекс. Мало ли.
Когда же этот голос раздаётся у тебя за спиной во вспомогательной рубке орбитальной, автономной и совершенно автоматической исследовательской станции, в многочисленных перепутанных коридорах и отсеках которой вот уже четвёртый год, кроме тебя, нет ни одного живого человека, ты оборачиваешься тем более.
И куда быстрее.
— Извините пожалуйста, а вы случайно не знаете…
Она висела у самого входа в рубку. Хорошо так висела. Правильно. Индивидуально-командный кокон повышенной защиты облегал тоненькое почти детское тело, словно вторая кожа — надо же, древность какая, а всё ещё вполне себе в рабочем состоянии. Добротно предки делали, не то что сейчас, когда хоть каждый сезон меняй. Фигурка стандартная хомо-фем, вполне пропорциональная, голова одна, опять-таки фем-евростандарт, лишних конечностей и выступов не наблюдается, но вот за спиной…
Больше всего это было похоже на крылья.
Два больших и словно бы даже живых полотнища, находящихся в непрестанном движении. Они шли двумя серебряными лепестками от плеч, изгибаясь и слегка расширяясь по краям. Их вибрирующая кромка напоминала находящуюся в беспрерывном движении бахрому глубоководных медуз. Очень, кстати, удобная вещь при отключенной гравитации. Можно даже сказать — идеальная. Именно их непрерывное шевеление и позволяет ей висеть так ровно и правильно, а затрата усилий при этом минимальна.
Вероятность того, что крылья — всего лишь вспомогательная функция древнего защитного одеяния, была просчитана ещё до того, как окончательно оформилась мыслью-вопросом. И отброшена. Вероятность ниже пороговой, не стоит и времени тратить на обдумывание.
Крылья были слишком живыми.
— Я ищу Лорантов-Следователей. Извините… У меня к ним вопрос.
Вероятность галлюцинации была немного выше. На три-четыре сотых доли процента. Значит, тоже неверное решение. Тоже просчитано и отброшено. Да и не случайно вовсе Эри молчит так смущённо-пристыженно.
Ох, не случайно.
— А вот на твою неисполнительность, Эри, я совсем не рассчитывал. И это непростительно. Для эриданца. Так что, Эри, ты прав — я плохо считаю…
* * *
Орбита разочаровывала.
Она была похожа на детский норный городок, Ксант говорил, что котята такие не роют, а вот щенки — часто. Просто детский городок. Увеличенный в сотни раз и давно заброшенный.
Тёмные закоулки. Пыль. И ни одного живого существа.
Это, разговаривающее с пустотой, было первым, кого они встретили.
Поначалу показалось, что оно одето во что-то типа плаща с капюшоном из той же странной материи, что и её собственная лунная шкурка, только цвет немного другой, с тёплым желтоватым отливом. Но когда оно обернулось, стало ясно, что это вовсе не капюшон, а волосы. Странные, не рассыпающиеся, как её собственные, по отдельному волоску, а словно бы склеенные, живым плащом опускающиеся до самых колен.
Существо (мужчина? женщина? не понять) вряд ли было Лорантом-Следователем — слишком уж много весёлого недоумения в его светло-зелёных глазах, а Лоранты — всеведущи, они видят и знают всё, их ничем не удивишь. А, может быть, и было — пути Лорантов неисповедимы. Только вот Ксант ошибался — оно явно не злилось. И не собиралось гневаться. Правда, отвечать оно пока тоже не собиралось. Глядело в упор и насмешливо, но разговаривало по-прежнему с пустотой.
— Эри, а не объяснишь ли ты мне появление здесь этой особы? Ведь я же, кажется, просил тебя отключить портал.
— Я живое существо!!! Ну, подумаешь, ну забыла… с кем не бывает?!
А вот у пустоты голос был явно женским. Красивым — ну просто заслушаться можно! Только очень уж скандальным. И шёл он, казалось, отовсюду. Но это-то как раз понятно — пустота, она ведь может быть где угодно и как раз-таки женского рода.
— Извините. Я всё-таки хотела бы… Лоранты-Следователи — это вы?
Золотоволосый фыркнул. Покачал головой. Так она и думала — волосы волосами, а он слишком похож на человека, чтобы оказаться главным среди орбитожителей.
— Нет. Лаборантом-исследователем у нас числится Эри. Этот слишком заигравшийся в блондинку компьютер, чьим био-кристаллическим мозгам давно требуется перезагрузка. А я — всего лишь техник. Правда — системный техник.
— Ха! Не посмеешь! Я личность! И на тридцать восемь процентов живое существо! Да ты же сам потом от скуки сдохнешь здесь, если посмеешь…
— Извините. Но я всё-таки хотела бы уточнить…
* * *
Позже Ксант долго пытался понять, когда же именно мир перевернулся и странная сучка перестала казаться ему занозой в пятке или же просто до невозможности соблазнительным объектом для хорошенького пинка и превратилась… А в кого, собственно? В леди? Ха три раза! Ни в какую леди она, конечно же, не превратилась и не могла превратиться. Где она — и где леди? Не смешите мой хвост, он и так полосатый!
И всё же…
В кого же она превратилась? И, главное — когда?
Впрочем, нет, не превратилась. Она ведь не изменилась совершенно, осталась точно такой же, как и раньше была. Просто мир вдруг перевернулся. А когда мир переворачивается — даже самое неизменное более не в состоянии оставаться таким уж неизменным. Ксант долго пытался вспомнить и понять, когда же именно произошёл этот переворот мира.
И не мог.
Может быть, в тот день, на болоте? Когда их уже вконец достал моросящий которые сутки подряд какой-то совершенно не летний дождь. Дождь то слегка стихал, превращаясь в унылую промозглую взвесь, то лил сплошной стеной, за которой и в пяти шагах не было видно деревьев. Они давно промокли насквозь, земля превратилась в жидкое месиво, остановиться на отдых было попросту негде. Даже деревья не спасали — кора стала скользкой, по такой трудно и залезть, а уж удержаться во сне и не мечтай. Бежать по раскисшей земле было невозможно, они еле брели, покорно переставляя ноги и ни о чём не думая.
И вот тут-то она и стала плакать и извиняться.
Извиняться за дождь.
Потому что решила, что это её вина. Говорила, что, наверное, Ксант действительно прав, а она ошибалась, и вот Лоранты на неё прогневались и послали этот жуткий дождь. И он теперь будет лить до тех пор, пока она не исправится и не попросит прощения. И она, конечно же, просит прощения! Она ужасно извиняется и просит прощения, но всё-таки считает, что они неправы!
Она сидела в грязи, просила прощения и плакала, размазывая по щекам ту же грязь.
А он смотрел на неё сверху вниз в полном ступоре. И думал о том, что, похоже, нет ни малейшей разницы между безграничным самоуничижением — и такой же безграничной манией величия. И это плачущее и всегда готовое извиняться существо — наглее любой самой наглой леди. Потому что ни одной леди даже в голову не придёт посчитать себя настолько важной персоной, чтобы сами лоранты-следователи…
Нет.
На такое ни у одной леди наглости не хватит.
А у этой сучки — хватило.
А, может быть, это было потом. Во время бесконечного жуткого взлёта-падения внутри Лестницы-в-небо, когда снова рвалась наружу чёрная птица с острыми крыльями и прорастала шипами сквозь тело квазироза. Шипы рвали грудь изнутри, царапали горло, мешали думать связно. Боль нарастала волнами, каждая следующая выше и беспросветнее предыдущей, а когда слегка отпускало — накатывал страх ожидания следующей волны.
Теперь Ксант знал ответ на вопрос, почему Лоранты проводили свои Испытания лишь с малышами, и никогда — со взрослыми: взрослый просто не сможет такого выдержать. Не боли, нет — ожидания. Взрослый ведь знает всё наперёд и сходит с ума заранее, вдвойне себя изматывая. Ребёнок же счастлив в своём неведении, оно позволяет ему пережить запредельную пытку, перетерпеть, сохранить разум, не сорваться. А значит, у них ни единого шанса. Они не дети, они не выдержат…
Внутри рассчитанной на одну невесту шкурки было тесно троим, их сдавило почти в обнимку, воздуха не хватало и остро пахло страхом, но снаружи замерзали даже мысли и дышать было нечем вообще — давно уже, задолго до того, как приблизившееся небо вокруг сделалось окончательно чёрным и на нём проступили яркие немигающие звёзды. Ксант выл, Вит икал, поминутно теряя сознание, она сначала плакала, поскуливая на вдохах, а потом…
Потом она вдруг оборвала себя на полувсхлипе и попросила его рассказать про Миу. Вот так вот просто. Взять и рассказать.
Нашла время!
— Чего тебе надо?! — кричал он, и почему-то становилось легче. Кричать на неё оказалось проще, чем пытаться совсем не кричать, в кровь изгрызая губы и всё равно срываясь на постыдные стоны. — Я был дурак! Ясно?! Ты это хотела знать, да?! Есть правила! Для всех! А он… он был особенным! Он нарушителем был, понимаешь? Колебателем основ! Колебатель основ, ха! Он добрый был. Просто слишком добрый… Он, не я! Младший из принцев-консортов! И он действительно любил её, эту хитрую умную дрянь, свою Леди. Настолько сильно любил, что не захотел потом жить. Вот и всё! Вот и вся сказка! Ты это хотела услышать, да? Или сказочку? Не будет сказочки! Нет её, нет, понимаешь?! Просто умная стерва! И добрый дурак! И я тоже дурак, но не добрый, ясно тебе?!
Боль рвалась наружу, раздирая горло, билась нарастающим звоном в ушах. Он скорее угадал по губам, чем услышал:
— А ты?
— А я… Что я?! — снова кричал он в ответ, не замечая, что крылья прорвали кожу изнутри. — Я просто дурак… он ведь таким был! Таким, понимаешь… как он пел, ты бы слышала, как он пел… Такого невозможно не любить! Кто же мог знать, что он всерьёз заатавистит? Вот и вляпался, как последний… дурак!
Смешно и нелепо любить того, кто не только не любит тебя сейчас, но и не сможет вообще никогда, просто не сможет… никогда.
Жалко, смешно и нелепо.
— Ну вот и всё… кажется. Извини…
Он вдруг понял, что слышит её голос. И свой — тоже. Хотя уже не кричит…
Вит, правда, свалился тогда в довольно-таки странный сквот с шестью лапами, крыльями как у ночного зубастика и длинной змеей вместо хвоста, но довольно быстро взял себя в руки. И оставил только крылья. С крыльями на орбите оказалось намного удобнее. Хотя цепкий хвост и руки вместо ног — тоже вполне удачное решение, и Ксант даже некоторое время сохранял именно такой внешний вид — пока не увидел своего отражения в блестящей чёрной консоли. И не ужаснулся.
Или, может, ещё позже, когда она просто вытолкнула их с Витом из своей шкурки. И бросила — разбирайтесь, мол, между собою сами.
Они подрались тогда. Не вспомнить уже — из-за чего. А она не стала даже предупреждать — просто сузила шкурку. И они остались беспомощно вращаться посреди какой-то здешней норы, а она полетела себе спокойненько дальше.
Нагло так.
С-сучка.
А может быть, это случилось намного раньше. Ещё в тот момент, когда первый раз попытался он сравнить её с леди.
И не смог.
Как бы то ни было, но тогда, когда с неотвратимостью бревна на излёте лезла она в спор орбитожителей, он уже знал это. И с каким-то почти суеверным то ли ужасом, то ли восторгом понимал — она не отступит. Так и будет долбить, пока не добьётся. Потому что она наглее, чем тридцать три леди, вместе взятые.
Может быть, даже наглее самих Лорантов-Следователей.
Она не сделалась менее наглой и потом, когда перестали эти лоранты-не-лоранты спорить и тот из них, кто не был бесплотным духом, вдруг страшно засуетился, интересуясь их крыльями и всеми обстоятельствами появления у них этих самых крыльев. Вспоминать об ужасах взлёта-падения не хотелось. Ксант шипел сквозь зубы, отделываясь односложными фразами, Вит явственно позеленел и сглатывал, но тоже послушно давил из себя сквозь зубы какие-то слова в тщетной попытке связно объяснить то, чего не понимал толком и сам, а она…
Какое-то время она просто молчала. Хмурила бровки, поглядывала на них с Витом и молчала. А потом вдруг сказала, что не станет отвечать сейчас. Потому что слишком устала. И друзьям своим (им то есть!) тоже не позволит. Потому что они оба тоже слишком устали. И отправляются спать. Все. Вот прямо сейчас. А отвечать будут завтра. И пусть Лоранты-Следователи покажут им место, где они могут расположиться на отдых. И покормят пусть. Тоже.
Вот так вот просто. Взяла и сказала. Вит даже охнул, позабыв сглатывать и позеленев ещё больше. А лорант…
Лорант послушался.
* * *
Теперь Ксант смотрел из своей подвесной койки, как она умывается. Здесь умывались по-кошачьи, без воды, при помощи влажных салфеток. Пустячок, а приятно.
Были и другие приятные пустячки. Например — койки. Подвесные. Значит, всё-таки лукошко, а не конура, там койки не подвешивают, а стелют прямо на полу. В конуре было бы неуютно. А тут он чувствовал себя почти как дома. А ещё — этих коек в жилом отсеке было только две. И потому Вит, помаячив какое-то время на пороге и повздыхав горестно, отправился в соседнее… соседнюю… ладно, пусть у него там окажется конура. Хоть что-то и ему приятное.
А главное — запах…
Странновато от неё пахло. Незнакомо. Ксант мог бы подумать, что это салфетки виноваты, от них тоже пахло странно и незнакомо — если бы не уловил впервые этот запах ещё во время подъёма, когда их тесно прижало друг к другу затвердевшей шкуркой. Вообще-то там далеко не квазирозами пахло, но эта странная дразнящая струйка пробивалась сквозь кислую вонь боли и страха. Она… успокаивала. Может быть только благодаря ей Ксант и выдержал. Вот и сейчас он принюхался и еле удержался от довольного мурканья. Словно маленький котёнок, которому мама почесала пузико. Несолидно как-то.
Она умывалась долго. Ксант даже успел слегка разозлиться на лоранта — не надо было объяснять про эти салфетки и мусороприемник. Он подозревал, что ей просто нравится кидать использованный мокрый комочек в округлую мишень-мембранку и смотреть, как он исчезает.
— Ты всё ещё жуешь свою травку? — спросил он как бы невзначай, когда очередная использованная салфетка исчезла-растворилась за чёрной плёнкой.
Она моргнула. Улыбнулась виновато.
— Она кончилась. Извини.
Ксант знал, что это — враньё. Причём наглое. Но губы его уже сами расплывались в ответной улыбке:
— Вот и хорошо…
* * *
— Эри, запомни — я никогда не ошибаюсь в своих расчётах. Я же всё-таки с Эридана. Хотя и Нового.
— Достал уже. Ты не человек, а машина! Самодовольная тупая машина! Способная только считать!
— Это в тебе говорит зависть, Эри. А у них всё-таки будут дети. Просто таки чудные дети. Я так… считаю.
КОНЕЦ
Автор публикации
