Взгляды космолетчиков обратились к Лансу. От такого внимания «котик» смутился и спрятал кисти рук под стол. Он бы и весь туда сполз, но место было уже занято Сеней, преданно заглядывающим в ожидании подачки в рот хозяину, а потеснить питомца у киборга не хватило духа. Пришлось отвечать.
— Информации не поступало, — выдавил он и так побледнел, что Полина, привстав, погладила его по голове, утешая:
— Ты только не волнуйся, Лансик, не слышал – ничего страшного, мы тоже не слышали.
Услышав «ничего страшного» Ланс съежился еще больше, весь его опыт говорил, что после этих слов-то и начинаются самые неприятные вещи.
От окончательной паники Ланса спасла Маша, доложив, что прибыл груз. Пока капитан принимал и пересчитывал контейнеры, а парни грузили, Александру все, что знал, рассказал Вениамин Игнатьевич.
Информации было немного. Точнее, мало. Была, напугала Ланса, стребовала с него программы, исчезла. Планету, вероятнее всего, не покидала, это только Дэну с ними так повезло.
Александр, выслушав все это, принял решение ее найти. Об этом и сообщил вернувшемуся Станиславу Федотовичу.
Капитан оглядел притихшую команду, символически откашлялся, поправил и без того ровно сидящую фуражку и вынес решение:
— Мы все равно летим примерно в ту сторону. Несколько прыжков в сторону нас сильно не задержит, так что искать поможем.
Полина обрадованно взвизгнула и с восторженным «Стасфедотыч!» уже хотела было повиснуть ему на шее, но наткнулась на взгляд из-под нахмуренных бровей, резко передумала и повисла на шее у Теда. Остальные, лучше представляющие, на что способен киборг, убивший хозяина и до сих пор не попавший в сводки новостей, не были столь легкомысленны.
— А как мы ее искать будем? – Тед отлепил от себя Полину и отставил ее в сторону.
— Документов у нее, наверняка, нет. Так что напечатаем голографий и пойдем всех опрашивать. Социальные приюты, маргинальные кварталы, где там еще может прибиться человек без документов? Свалки, — капитан выразительно посмотрел в сторону Дэна, тот сделал вид, что совершенно незнакомое слово его не касается вот ни капельки.
Тед, всегда уважавший способность друга делать морду кирпичом, толкнул его локтем в бок:
— Слышь, Дэнька, а ты будешь ходить и делать жалистливые глазки: «помогите, сестричка потерялася».
— Именно так, — сухо ответил навигатор, он в очередной раз не понимал, куда лезут его люди и зачем им это надо.
А капитан уже отдавал распоряжения:
— Дэн, прикинь трассу с учетом выгрузить товар и быть на месте. На поиски заложи неделю, если не найдем, дальше уже не будет смысла. Тед, Ланс, закрепите контейнеры в грузовом отсеке. Александр, пока Дэн считает, разреши Михалычу ознакомиться с репликатором.
— Да-да, — Александр подорвался, — где он?
— Михалыч, — капитан нажал кнопку на комме, — подойди, пожалуйста, в пультогостиную.
Механик, угрожающе шевеля кустистой бородой, появился через минуту. Борода выражала готовность ее носителя мигом расправиться с любыми поломками, починить непочиняемое и изобрести перпетуум мобиле.
— Михалыч, сейчас Александр покажет тебе одно устройство на своем корабле, посмотри, может, пригодится.
— Угм, тчг б н пргдтьс, пргдтс, кнчн, — утвердительно буркнул механик и потопал к выходу.
Александр, пытаясь расшифровать загадочную речь, последовал за ним.
Возле репликатора Михалыч вначале завис, не понимая, что это, а после объяснения Александра восторженно хлопнул руками по бедрам:
— С м сйт! И н дмл, чт тк вж! Гвршь, мжн ппльзвтьс?
— Эээ…, — озадачился переводом Александр. Было понятно – у него что-то спросили, но вот что? Пришлось позвать на помощь.
Через Дядю Ко и Машу на помощь был призван навигатор. Михалыч, крутя головой в поисках динамика, повторил вопрос:
— Спршв, мжн л ппльзвтьс?
Дэн ответственно перевел:
— Михалыч спрашивает, можно ли пользоваться?
— Конечно, — Александр сделал приглашающий жест, механик сунулся было, но вспомнил:
— Нд мтлллм, — и убежал.
Дэн через динамик флегматично перевел:
— Пошел за металлоломом. Сейчас вернется обратно.
Вернулся он очень быстро, с куском неопознаваемой детали, на которой были видно следы слома, в руках, засунул ее в приемник, заскорузлым пальцем потыкал в меню, и, затаив дыхание, нажал кнопку пуска. Репликатор тихонько засвиристел, Михалыч осторожно погладил его по боку. В ответ на нечаянную ласку репликатор щелкнул лотком выдачи. Михалыч благоговейно вынул новенькую металлическую штучку, из которой в разные стороны торчали проводки, прошептал «трнсмссннй пррвтль трхфзнг дйств» и ушел, прижимая «пррвтль», что бы это ни было, к груди нежно, словно новорожденного младенца.
Дэн отозвался:
— И не спрашивай, что это было. Лучше подойди сюда, я трассу прикинул.
В пультогостиной «Космического мозгоеда» Дэн, обвешанный вирт-окнами с россыпью звезд и новостными сводками, потыкал в них пальцем, выстраивая в более-менее цельную линию:
— Смотри: не вдаваясь в подробности, нам, чтобы туда добраться, нужно пять дней. Вам, я думаю, поменьше. Смысла лететь спаркой, скорее всего, нет, там встретимся. Садитесь в центральный космопорт, он наиболее близок к месту пропажи рыжей.
— А сам-то? – фыркнул подошедший Тед.
— Ну и сам. И они тоже. А ты нет. У нас численное преимущество, мы захватим мир, — парировал Дэн и ловко выхватил из-под тянущихся пальцев Теда одиноко стоящую на пульте початую банку сгущенки, пилот только цапнул воздух.
Намотав на торчащую из банки ложку вяло сопротивляющуюся массу, Дэн сунул ложку в рот и проговорил из-за нее нечто нечленораздельное.
— У Михалыча уроки берешь? – Тед сделал движение вытащить мешающую ложку, Дэн отклонил голову и Тэд промахнулся на доли сантиметра.
— Нет, — Дэн все-таки сам избавился от столового прибора, — пока стоим, познакомь, пожалуйста, со своим искином. Маша уже всего закидала сообщениями, какой он невероятный.
— Да, пошли, — Александр, с удовольствием наблюдавший за проявлениями дружеских отношений, снова направился на выход.
В рубке «Великого Хроноса», пока Дэн здоровался с ИИ и осматривался, Александру пришла в голову светлая мысль поделиться с командой «КМ» фруктами. Ну пришла, не прогонять же ее, обидится, и Александр закопался в кладовку, вытаскивая оттуда сладко пахнущие пластиковые корзинки.
— Кэп! – голос Дяди Ко был напряжен, так, что Александр дернулся, ударился затылком о полку, зашипел, потирая пострадавшую голову и выныривая из кладовки. ИИ вырядился в латы и вооружился огромной мухобойкой.
— Кэп, ты в курсе, что этот вьюноша бледный пытается влезть в мои потроха?
Александр перевел взгляд на Дэна. Ничего не выражающее лицо, пустой взгляд. Боевой режим. Несмотря на превосходящего по силе и скорости противника. Ой, балбееес! А вот дулю тебе, а не подраться.
— Ну так пусти посмотреть, не жмотничай. Если попытается что-нибудь стереть или изменить – откуси ему что-нибудь важное, — раздраженно буркнул Александр и снова нырнул в кладовку, вытаскивая, наконец, оттуда ворох прижатых к груди корзинок.
И был вознагражден медленно проявляющимся на лице Дэна выражением крайнего, насколько это ему вообще свойственно — выражать эмоции, удивления.
— Я думал, ты меня убьешь, — растерянно и немного виновато произнес он.
— Не надейся, — Александр перевалил разъезжающиеся корзинки в руки Дэна, — тащи домой и впредь лучше попроси, чем самому лезть. Нарвался бы на вирус или еще на какую дрянь, нечего делать потом все вычищать.
— Подожди, — корзинки сменили дислокацию на пилотское кресло, — у тебя есть твоя голография? Тебя настоящей?
— У меня нету, — Александр озадачился, — может, у Дяди Ко?
ИИ выкинул мухобойку, облачился в шелковый халат и выволок тяжеленный фотоальбом.
— Голографий нет, а фотки найдутся. Снято, правда, с одной точки, откуда камера смотрела, да и ладно.
На вирт-окно выскочила фотография. На ней Алиса узнала себя, был захвачен момент, когда она, вернувшись с работы, рассказывала Дику о новом экспериментальном направлении. Кадр запечатлел высокую синеглазую блондинку вполоборота, одной рукой расстегивает молнию форменной куртки, второй воодушевленно размахивает, взгляд куда-то мимо камеры.
Вторая фотография показала ее скачущей босиком на одной ноге, вторая в ботфорте поджата, чтобы не наступать на пол квартиры. Алиса вспомнила, что это она возвращалась за забытым видофоном. В тот раз он оказался под креслом. И точно – следующий кадр был снят через несколько секунд, она чуть ли не в позе ласточки, перегнулась через кресло, наступив коленом на подлокотник, из-под задравшейся короткой юбки виден краешек кружева. Следующую фотографию, на которой они с Диком страстно обнимались, Алиса смахнула с вирт-окна:
— Пожалуй, хватит хоум-фото. Все пытаешься найти доказательства моих слов?
— Нет, — Дэн пожал плечами, — зачем? Просто интересно. Люблю изучать людей, понимаешь?
— Понимаю. Вроде бы. Давай иди уже, изучатель, вам взлетать скоро. И гостинцы не забудь.
— Когда я про гостинцы забывал? Это важно.
Дэн собрал корзинки с фруктами с кресла, Дядя Ко раскрыл перед ним шлюз, проворчав:
— И хватит бегать туда-сюда, задолбало атмосферу восстанавливать. В следующий раз гермопереход устанавливайте.
Ушедшего Дэна вскоре сменил вернувшийся растрепанный Рэй.
— Там СтасФедотычу Кира звонила, сказала, что им заявка на обследование пришла, тут недалеко, им один прыжок, а нам вообще раз плюнуть. Пять DEX’ов, на складе, всегда нормально работали, а во время всей этой шумихи к ним присмотрелись, понаблюдали и заметили, что то конфеты из мешка рассыплются, то коробка с машинками вскрытая. Решили «мозгоедов» попросить, чтобы посмотрели, а я сказал, что мы можем. Кира удивилась, что мы встретились. Я правильно сделал?
— Конечно. Посмотрим, почему бы и нет?
— Ага. Тогда я позвоню, что ты согласен.
— Почему бы мне не быть согласному? Работа есть работа, делать ее надо, с какой стороны приступать – уже неважно, все равно завязли по самые уши. Звони и погнали. Координаты взял?
— Обижаешь.
Рэй позвонил на «КМ», доложился, что просьбу выполнят, попрощался, при этом изобразив Полине что-то странное из пальцев, от чего она хихикнула и слегка покраснела.
После завершения звонка Александр спросил:
— Что это было? Вот эта загогулина на пальцах.
— Зубокрылый кракозябр, что же еще? Нам еще что-нибудь на Рудном нужно? Тогда взлетаем.
Рэй уже проводил предстартовую диагностику систем.
— Смотри, тут просто орбитальная база, на ней торговый центр «Вавилон», нам туда надо.
— Надо – полетели, — Александр, чтобы не мешать процессу, запрыгнул на подвесную койку, и уже оттуда спросил:
— Дядя Ко, ты Машу видел?
— Естественно. Мы же напрямую общались. «Видел», правда, немного не то слово, но, если не вдаваться в подробности, то да.
— И как?
— Шикарная девушка.
— Да я не об этом. Как ты думаешь, она разумная? Или комплекс поведенческих программ и стереотипов?
ИИ немного помолчал, потом ответил вопросом на вопрос:
— Алиса, скажи вот лучше ты мне: ты разумная. Во всяком случае, принято считать, что хомо сапиенс существо, обладающее разумом. Посмотри, как проходит твой обычный день: подъем – работа – вылет или офис, зависит от начальства – домой – ужин – спать – выходные – знакомые – прогуляться с мужем – переделать дела домашние… ну можно продолжать. Когда ты последний раз задумывалась о смене деятельности?
— Никогда, — Александр даже головой помотал, — мне нравится.
— А о смене партнера?
— Тоже никогда.
— А о смене своего любимого отдыха – зависнуть под дубом в дендрарии?
— Я все понял. Возникает вопрос о моей разумности, да?
— Именно. Все мы комплекс поведенческих стереотипов, иначе окружающие не узнают.
— Что-то вы о таком серьезном говорите, — вклинился Рэй, — Алекс, приготовься, прыгаем.
Скучно.
Не, не так.
Скуууууучно!!!!
К моим услугам весь нехоженый простор гор и все нелетаное пространство неба, а также все богатство англо- и русскоязычного интернета. И все равно скучно, хоть волком вой. За двести лет ничего не изменилось, все то же самое, и все надоело. Климат не изменился, горы выше не стали, даже любимая игрушка, люди, и то под своей смешной одежкой остались все теми же – глупыми и алчными обезьянками. Родственников у меня нет, гости не ходят, только и остается развлечений, что слетать в ночной клуб в какой-нибудь крупный город или троллить ничего не подозревающих о истинном положении вещей знатоков драконофорумов.
Почему ничего подозревающих?
Позвольте представиться, Изумруд. Двуипостасный дракон.
Да, я зеленый. И не надо тут ржать, говоря, что это плохая маскировка в скалах, кто меня тут видит? Да, в человеческой ипостаси у меня зеленые волосы. Да, везде. И поэтому, когда я спускаюсь в ближайшую деревушку в магазин, я вместе с одеждой кладу в ранец блондинистый парик. Почему блондинистый? Потому что кожа у меня-человека светлая, почти белая, как у альбиноса. В деревушке меня знают под именем Олоф. Наследник предков.
Не буду рассказывать, что я пережил и что передумал, когда вылупился из яйца в пустой пещере. Почему, почему? Потому что вулкан проснулся и одна из стен пещеры стала теплой. Так что теперь у меня спальня с подогревом, фиг ли. Да, вероятно, если вулкан будет раскочегариваться дальше, пещеру придется менять, но пока меня все устраивает.
И про метания по миру в попытках найти родичей я тоже рассказывать не буду. Грустно это. Даже знаменитые комодские драконы оказались безмозглыми ящерицами.
Хоть бы в гости кто зашел.
Не, я, конечно, вчера выбирался в долину, купил пяток куриц, овощей, молока в тетрапаках, чтоб хранилось подольше и обожаемых персиков. Всего два, остальные не внушали любви и доверия своими зелеными шкурками, ну и что, что я сам зеленый, это не показатель, но эти… ммм… Оранжевые, с бордовыми боками, а пахли так, что один я стрескал, едва выйдя из магазина. А второй лежит до сегодняшнего заката. Вытащу на террасу перед пещерой кресло, налью уже второй месяц хранимого муската, и под персик. Прощай, меланхолия.
Откуда у меня кресло, интернет и вообще деньги на покупки?
Помилуйте, господа, я же не в сферическом вакууме живу, а в современном мире. О термопарах слыхали когда-нибудь? Гугл вам в помощь, я уже нагуглился. Там же и зарабатываю. В интернете. Переводчик я. И хороший переводчик, за две сотни лет уж можно язык выучить. Могу с драконьего еще переводить, но как-то пока заказчиков нет.
Скучно.
Хотя, постойте, я, кажется, схожу с ума.
Не может быть, чтобы я услышал… что? Шаги???
На нижней террасе, откуда пещера еще не видна, отчетливый скрип камней под шагами. Две ноги. Человек? Да ну на фиг!
Я осторожно выглядываю из-за каменной осыпи, разглядывая свою галлюцинацию. Еперный театр! Рыцарь, в доспехах и с мечом!
От неожиданности в глубочайшем изумлении плюхаюсь на пятую точку, крайне неудачно, копчиком на камень, от резкой боли машинально перекидываюсь. Прощайте, любимые джинсы, мир вашим обрывкам. Обычно я существую в человеческом облике, оно как-то поудобнее и поэкономичнее будет. Да и еда мне больше приготовленная нравится.
Но теперь не заметить меня невозможно, и я поднимаюсь во весь свой зеленый десятиметровый рост и раскидываю перепончатые крылья с резким хлопком гигантского зонтика.
Рыцарь останавливается, и в его голосе я слышу такое же глубочайшее изумление, как у себя.
— Дракон! Ни хрена ж себе!
Раздосадованный потерей одежды, я, красиво подтормаживая крыльями, слетаю к рыцарю с намерением объяснить ему, что шарясь по горам в поисках дракона, таки можно на него нарваться. Рыцарь, как и положено агрессивной обезьянке, берет в руки палку. То есть, прошу прощения, вытаскивает сверкающий меч и со всей дури лупит меня по нагрудным пластинам.
Козел драный! Поцарапаешь ведь, что мне потом в автомастерскую лететь, чтобы отрихтовали?
Я ловлю рыцаря лапой, зажимаю, чтоб не дергался и ничего себе не поломал и подношу к глазам. Тет-а-тет, оно доходчивее будет, кто бы спорил. Посмотреть в глаза визитеру мне мешает тонированное стекло шлема. Я подцепляю его когтем, подбородочный ремень лопается, шлем слетает, и из-под него разматывается толстенная рыжая коса.
Еще раз да ну на фиг!
Женщина!
Вот только этого мне не хватало для полного счастья.
— Ты кто, диво дивное? – спрашиваю. Не молчать же букой. А вот меч я отберу, девочка, мне зубочистка пригодится.
— Элландирель, Принцесса Разящего меча! – голос дрожит заячьим хвостом.
Ну ничосси, она это выговорить смогла. Долго тренировалась, поди.
Ставлю принцессу на землю и начинаю безудержно ржать. Вокруг разлетаются искры, оставляя подпалины на камнях, я прикрываю человечку лапой, не спалить бы ненароком, а то пойдет слава, дракон принцессу нагло зажарил прям в доспехах и употребил вместо консервов.
Не, я так не играю
— Кто ж шлем без подшлемника носит, чудо? – выдавливаю между приступами хохота.
— Сам ты дурак зеленый, это кевларовый Сиюмото, там мягкие прокладки, — принцесса подбирает шлем с камней и отряхивает от пыли. Безуспешно.
— Перчаточку-то сними, ласточка, а то ж неудобно железку вместо метелки для пыли использовать, грохоту много, толку мало.
Ну вот, обиделась. Села, отвернулась, надулась. Вот-вот слезки потекут.
— Я не ласточка, я реконструктор. И ты меня тоже всерьез не воспринимаешь, все вы, мужики, одинаковые!
Ладно, этот разлив надо предотвращать в зародыше, пока не начался.
— Пошли, что покажу, — подхватываю страдалицу и взлетаю к пещере.
При виде пещеры, да, горные лилии сам сажал, реконструкторша оживляется и крутит головой в попытках рассмотреть все и сразу.
— Перекусишь? У меня есть курица с помидорами.
— Не-а, мне бы попить и умыться. Вода у тебя есть? Без помидоров.
Я отвел гостью в ванную. Есть у меня вода, ручеек отвел к пещере. И даже горячая, опять же, с вулканным подогревом. Ну да, зеркала нет, но зато ванна есть. Просторная каменная чаша. Вот пену туда пускать не на… ладно, пускай пену. Дня за три очистится самотеком. Я даже одежду тебе принесу. Платье для принцессы как тебя там …дирель! От предков осталось, сейчас такое не носят, а я в то время еще не жил, и, следовательно, съесть никого не мог.
А хороша!
Лицо отмыла, косу распустила, талия гибкая… И формы наличествуют. Из декольте два таааких холмика выглядывают. Был бы человеком сейчас – не удержался бы. Ага, был бы человеком – фиг бы она при мне купаться стала.
Смотри, принцесса, что у меня есть.
Подцепляю когтем щеколду на двери в сокровищницу. Ну какой уважающий себя дракон без сокровищницы? Даже если там 99,9 % вещей антиквариат, доставшийся опять же, от предков.
Восторженно взвизгнув, реконструкторша кидается к побрякушкам. Встает в красивые позы с древними клинками, примеряет кольца, диадемы, прикладывается к краям кубка, я любуюсь ее зарозовевшим лицом, ее сияющими глазами, ее губами, и невольно представляю, как эти мягкие нежные губы касаются не холодного жесткого края кубка, а горячего края меня… Совсем края меня. Надо бы отвернуться, но сил на это не хватает, уж больно притягательное зрелище. Такое притягательное, что аж больно, лежу-то я на брюхе. На камнях.
Я завозился, пристраивая поудобнее ноющий член. Не надо меня разглядывать, принцесса, я дракон, тебе не понравится. Смотри лучше на бусики. А я буду смотреть на тебя. Ты знаешь, у драконов фотографическая память, так что образ твой будет еще долго скрашивать мои ночные часы. Под твой задыхающийся от восторга голос, вежливо предоставленный памятью, я обхвачу себя ладонью, проведу снизу вверх, потом быстрее…
Да, и тут зеркала нет. Не люблю я зеркала, что тут поделать.
— Возьми себе что-нибудь на память. Дома и посмотришь. В зеркале.
А мордашка погрустнела, глазки потухли.
— Что случилось, красивая?
— Не возьму, прости. Мне все нравится, но надеть это я никуда не смогу. Драгоценности на работу – не вариант. На фестиваль – не в стиль. Да и кто поверит, что они настоящие? А если поверят – еще хуже, прибьют в темном переулке. Спасибо, что показал, мне было очень приятно это все примерить.
— А ты возьми что-нибудь и никому не говори, — тоном искусителя предложил я, — дома перед зеркалом примеряй. Вот, например, это монисто, — я выбрал из кучи ожерелье из золотых дисков с чеканкой и разноцветной сканью и повесил на голову Элландирель.
Монисто скользнуло вниз, обняло ключицы, подвески легли поверх платья, я представил, как гладкий металл касается сосков, ласкает набухшую розовую плоть и все-таки не сдержался, мимолетно провел языком по границе золота и кожи, пробуя ее на вкус, запоминая, откладывая в тайные сокровищницы памяти. Сокровищницы, где теперь лежит драгоценность дороже бриллиантов.
— Или вот этот пояс, он идет в пару к монисто, — широкий кушак из таких же дисков лег на бедра, принцесса подхватила его и застегнула на спине.
— Только носить его надо не на платье, а на голое тело, принцесса, — воображение мое, богатое, как у любого дракона, разыгралось вовсю. Там, на моей сетчатке, Элландирель уже танцевала, и подвески пояса взлетали, тонко позванивая, приоткрывая на мгновение манящее лоно.
С недотрахом надо было что-то делать.
— Маша я. На фабрике работаю, книги переплетаю. Вот и вся из меня принцесса.
Ну вот, такую песню испортила.
— Ладно. Пусть Маша. Но ты все-таки что-нибудь возьми, — от своих слов отступаться было неловко.
— Если ты настаиваешь, вот это. Его можно носить каждый день и вспоминать о сказке.
Тонкие пальчики Маши, а я только сейчас увидел, что они в мозолях и царапинах, потянули из золотой кучи простое серебряное колечко.
Дракончик, обвивающийся вокруг пальца, лежал, мирно подложив хвост под голову и посверкивая зелеными глазками.
Родовое кольцо.
В памяти мгновенно всплыло древнее пророчество, найденное в свитках: «Женщина, надевшая кольцо рода, или сгорит в зеленом пламени, или станет женой последнего дракона».
Не давая себе ни доли секунды на размышления, я выдохнул длинную струю зеленого пламени.
Шквал огня пронесся по комнате, ревом перекрывая девичий визг, расплескался яростными кострами по стенам и опал, оставив мою гостью живой и невредимой.
Упс… Без платья.
Но в монисто и поясе.
И жутко напуганной.
Глядя на меня совершенно круглыми глазами, она глубоко вдохнула, опустила взгляд на себя, проверяя, не кажется ли ей, или она уже горелая головешка, и, охнув, подхватила изрядно закопчённое золотое блюдо. Ага, прикрыться.
— Извращенец!
Я помотал головой, пытаясь понять, не послышалось ли мне в ее голосе искреннее восхищение. И так, мотая головой, перешел в человеческую форму. Она у меня по современным меркам красивая. Высокая, со спортивной фигурой. И в данный момент уже с эрекцией. Как-то так. Возбуждают меня девушки в золоте, дракон я, или мимо пролетал?
Вот как бы сейчас ничего не испортить и мимо не пролететь.
Я медленно подошел к Элландирель, фу, Маша, придумает тоже, она в ответ плотнее прикрылась блюдом, в то же время, не сводя с меня широко открытых глаз, в которых яснее ясного читалось все растущее восхищение, любопытство и возбуждение.
Кончиками пальцев коснулся ключицы, там, где ранее прошелся мой язык, поднес пальцы к губам, медленно, наслаждаясь вкусом, облизал их, потом наклонился и повторил путь уже губами. От торнадо ощущений – мягкая гладкая кожа, легкая копоть, цветочный аромат пены, частые удары сердца и одуряющий аромат юной женщины в самом расцвете либидо – меня отвлек звон упавшего блюда.
Вздрогнув, Элландирель ладонями обхватила мою голову, подняла ее к себе и поцеловала в губы.
Вы, наверное, знаете, каким бывает первый поцелуй. А первый поцелуй с женщиной, предназначенной вам самой Судьбой?
Уверяю вас, это совершенно другое дело. Крышесносное.
Крыша моя уехала сразу и надолго. Пользуясь отсутствием этого всезнающего тормоза, именуемого голосом рассудка, дальнейшие действия я осуществлял лично по своей собственной инициативе.
Перенес Элландирель в спальню, уложил на кровать, ласкал ее, наслаждаясь изгибами тела и расцветающим внутри нее желанием, ласкал руками, губами и языком, целуя, оставляя собственнические метки, накручивая пряди на пальцы и подставляя под свои губы нежное горло, где сумасшедшей птицей трепетал пульс, проникая в шелковистое узкое лоно, пока она сама не обвила меня ногами в безмолвной мольбе сделать ее своей женщиной.
Более того, эта нахалка, явившаяся меня убить и укравшая мое сердце, оказалась еще и девственницей.
Из постели мы вылезли только движимые голодом. Смели все, что было на леднике и завалились снова.
Через два дня, провожая свою теперь уже жену, пусть она пока об этом и не подозревает, обратно домой, я уже знал, что она вернется. Уволится со своей дурацкой фабрики, рассорится с друзьями и вернется.
И, кажется, через девять месяцев я перестану быть последним драконом.
«Послушайте, ведь если звёзды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?…» (Владимир Ланцберг, «Сказка о Звёздном Фонарщике»)
«-В огонь? Ну, чтож, иди! Идёшь?
И он шагнул однажды,
И там сгорел он не за грош,
Ведь был солдат бумажный…» (Булат Окуджава, «Песенка о бумажном солдатике»)
****
В некоем Городе, в магазине «Спорттовары», на полке лежали Мячики. Мячи, как известно, бывают разные — эти были мячами для большого тенниса. Упакованные по три штуки в полиэтиленовые мешочки, Мячи лежали, ждали, пока их купят, и гадали, какая каждого из них ждёт Судьба. Почти каждый Мяч хотел быть Мячом Чемпиона, ведь, наверное, это ужасно приятно — знать, что именно тобой решится исход Игры… Но были на полке и Мячики, мечтавшие стать Мячами — для -Тренировок: просто они понимали, что чемпионов на всех не хватит…
Однажды в магазин зашла парочка: юноша и девушка. Девушка пробежала взглядом по полке, продавец суховато спросил ее: «Чего вам?» Девушка наклонилась к спутнику и прошептала: «Давай вон те, как раз на Учебные подойдут…»
— Мне мячи, пожалуйста, вон те.
Мячи видели,что девушка показала не на них, а на другую тройку, мечтавшую о чемпионстве. Они поняли, что выбор делается не правильно, и рванулись вперед. Растолкав соседей по полке, они упали прямо в руки чертыхающемуся продавцу.
-Тьфу, ччёрт, все рассыпались!.. Вот, держите, с вас 120 рублей.
Мячи ликовали. Они уже предвкушали многочисленные встречи с Ракеткой и, конечно, полеты. Но когда их принесли домой и вскрыли упаковку, оказалось, что их ожидала совсем иная Судьба…
Один Мяч достали и тут же отложили про запас. А вот в двух других просверлили по дырочке, вставили туда по анкерному болту, утяжелили шайбами, закрепили гайками, потом надели на Мячи по специально сшитому тряпочному мешочку, пристегнули каждый на Цепь и … Мячи превратились в Учебные Пои.
Сначала Пои не понимали, чего от них, собственно, хотела девушка. Ну, крутила их на цепочках — они и крутились, переодически врезаясь в разные части тела девушки, на что она, криво улыбаясь, сквозь зубы приговаривала: «Ах, какая благодать — Поем в лоб себе поддать», или «Ах,какая благодать — Поем в пах себе поддать»…
А однажды Пои даже встретились с люстрой и, само собой, расколотили ее вдребезги. После девушка имела долгий разговор с мамой на повышенных тонах («Мам, я «Мельницу» учила…» — «В гробу я твою мельницу видела»)
Останки люстры заменили на плоский плафон, и дома Пои больше не крутились — девушка только доставала их, смотрела, вздыхала и убирала обратно в бэг, зато тренировок на улице стало больше.
Постепенно Пои сроднились с девушкой и стали понимать,чего она хочет: «бабочка»-«восьмерка»-«двубитка»-«трехбитка»-«Spiral» — и конечно, ровняем плоскости, всегда ровняем плоскости… Они перестали так уж часто встречаться с ее руками-ногами-головой.
А еще в сознании девушки витал смутный, но довольно устойчивый образ… Огня. Пои не понимали, причем тут Огонь. Гореть? Они не могут гореть, да и как — ткань ведь не горит…
Так прошло около месяца. В воздухе висело ожидание какого-то Свершения.
И вот в бэг, где жили Учебные Пои, девушка однажды уложила другие Пои. Эти Другие Пои отличались от Учебных. То есть то, что это тоже Пои, можно было узнать только по похожему анкерному болту с крюком. Сделаны они были из чего-то неизвестного и аккуратно обмотаны асбестовым шнуром.
-Привет, — несколько снисходительно сказали Учебные Пои (ведь Новенькие были даже без Цепей)
-И вам привет, — отозвались новоприбывшие, так же немного снисходительно — непонятно почему.
-Завтра Тот Самый День.
-?
-Посвящение! Да вы что, сами не слышите?
Учебные Пои прислушались к девушке. Сквозь лихорадочное волнение и ворох предчувствий отчетливо звучала мысль: «Завтра- завтра-завтра! С Огнем!…»
А на следующий вечер, к удивлению Учебных Поев, слегка подрагивающие девушкины пальцы отстегнули Цепи и защелкнули карабины на Боевых Поях (правда,слово «боевые» ей не нравилось, и про себя она называла их Огневыми).
— Расскажете потом, что было, — шепнули покинутые Учебные Пои Цепям.
— Угу, — отозвались Цепи. Им уже передалось безумное волнение девушки, и они тихонько звенели изнутри.
Учебные Пои были выложены из бэга и оставлены дома. Впервые. Они валялись под столом возле батареи, слушали тишину и думали об Огне…
Она вернулась под ночь. Изменилась — сразу стало понятно. Смутные чувства и волнение сменила ровная, неугасимая радость, на вершине которой сияла и переливалась огневая эйфория…
— Где тебя носило?! — крикнула мама девушки. — И чем от тебя разит?!
— Ну, как тебе сказать? Вообще-то, осветительным керосином.
— Немедленно переоденься! Всё — в стирку!
Она ничего не ответила — ничто не могло омрачить ее радость (тем более, что главный источник запаха лежал у нее в бэге). Она просто ушла к себе в комнату, кинула бэг к батарее и спокойно переоделась.
Тем временем Учебные Пои уже вовсю глядели на закрытый бэг с немым вопросом.
Огневые молчали, но в их молчании чувствовалось торжество и сознание перерождения. Зато Цепи тут же затараторили:
— Мы поняли! Теперь мы поняли, в чем смысл всего!
-?
— Она полила Пои керосином и подожгла! А потом крутила…
— Смысл Поев – в Танце и Песне! Ты танцуешь в Огне и поешь одновременно! — сказали, наконец, Огненные.
-Это ни с чем не сравнимо. Это и есть — Гармония, а в Гармонии заключается смысл жизни!
Учебные потрясенно молчали.
Они думали про себя: «Песня..Танец… Гармония Танца с Огнем и Песни… А мы? Зачем же тогда мы?! Когда она крутит нас, мы танцуем, но не горим, и значит, не поем. Зачем мы тогда ей нужны?!»
И потянулись странные дни.
Девушка то цепляла Цепи и носила Учебные Пои на тренировки — и тогда они чувствовали себя почти счастливыми, то отцепляла Цепи и уходила с Огненными — реже, чем с Учебными, но все же…
И тогда, в эти часы, пока Учебные Пои лежали под батареей, во сне к ним приходили Те Самые мысли. Правда, постепенно Мысли приняли чуть-чуть другое направление. Учебные все чаще стали задумываться, что с ними будет, если их полить керосином и поджечь. Они еще помнили, что когда-то были Мячами, а Мячи — не те вещи, которые способны станцевать с Огнем и остаться целыми… Ткань-то ерунда, можно и новые чехлы сшить… А вот резина… Но с другой стороны — ведь Пои должны ГОРЕТЬ, на то они и Пои.
«С нами она учится, в этом и есть наш смысл» — утешали они себя. Но слабенькое выходило утешение, особенно после того, как она, поздно вернувшись, приносила Цепи в копоти и пропахшие керосином Огневые, абсолютно счастливые. И она сама светилась этим счстьем — на тренировках таких эмоций не было и половины. А потом — снова сон под батареей…
И Учебные Пои решились.
Они сделали так, что девушка забыла перецепить Цепи — ведь связь с ней у Поев была очень прочная,требовалось только слегка переключить ее внимание — и все, Огневые остались лежать в своей коробке под батареей.
Открыв бэг, девушка в сердцах выругалась. Еще бы — вместо Огневых со дна рюкзака на нее смотрели Учебные Пои. Ну и что теперь делать? Ехать через полгорода обратно до дома? Так тренировка закончится… Она вытащила Учебки и задумчиво их крутанула… А Пои ей тихонько шептали:«Давай … давай … давай же!»
Внезапно она сдалась. Отошла в сторонку, чтобы никто не видел, положила Учебки прямо на землю. Её руки отвернули крышечку, чуть наклонили бутылку. Резкий сладковатый запах керосина тяжело выплеснулся вперёд самого горючего… Но, так и не доведя наклон до момента выливания керосина, руки девушки замерли. В голове отчётливо прозвучал голос: «Звёзды зажигаются Жизнью. А у Смерти получается зажигать лишь свечные огарки.»
Голос был таким чётким, что девушка, в недоумении поставив бутылку на землю, заоглядывалась.
Фонарщик стоял в тени клёна, всего в пяти шагах за её спиной. Как всегда, он был одет в короткий кафтанчик, на голове красовалась широкая шляпа, а в руке — неизменный длинный фитильник-стафф…
Он стал приходить в её сны после их знакомства с Луи. Вообще-то, по жизни его звали Львом, но в тусовке почему-то прочно прижилось имя Луи. Может, потому, что он был Луи и ВКонтакте, и на форуме файрщиков…
Отношения развивались стремительно. Луи был нежен, отзывчив, решителен, строг и непреклонен одновременно. Каждое его слово имело твёрдость кремня и вселяло веру, что бы он ни говорил. Может, именно поэтому файр — одно из наиболее ярких, зрелищных увлечений Луи — в одночасье прочно завладел её сознанием и мечтами, и останется с нею навсегда, она чувствовала это…
Родителям Луи представил её в конце третьей недели знакомства. К этому времени между ними самими было уже сказано всё главное, что без единого слова говорят глаза, сердце и душа. Вернее, представил её Луи не родителям, а родителю. Он жил с отцом. Мать, физик-ядерщик, умерла при ликвидации чернобыльских последствий. Отец был заядлым туристом, скалолазом с огромным стажем. Писал песни, которые любили и пели альпинисты, наверное, уже во всём мире…
Дома у Луи хранилась большущая коллекция записей всевозможных бардов, но особенно часто почему-то звучал Владимир Ланцберг. Луи говорил, что отец и раньше несколько выделял его творчество из общего творческого наследия «Золотого КСП СССР», а после смерти мамы Ланцберг и Окуджава вообще стали ежедневными гостями домашнего эфира.
Ей и самой не чужда была бардовская романтика, и песни она слушала с удовольствием, вникая в глубину текстов, часто подолгу смакуя особо тронувшие строчки. Но «Песня о Звёздном Фонарщике» была особенной. Когда она услышала её впервые, (а это и было в тот день, когда Луи первый раз привёл её в свой дом), в её душе будто открылась маленькая неприметная дверца, и сквозь эту дверцу, хитровато-печально улыбаясь, Фонарщик собственной персоной шагнул в её душу…
С тех пор ставить «Звёздного фонарщика» всякий раз, как заходили вместе к отцу, стало их с Луи традицией. Дома она нашла песню ВКонтакте и поставила на свой плеер первой в плейлисте. А Фонарщик стал то и дело навещать её в её снах – как правило, в тех, в которых были Огонь и Пои – маленькие ручные звёздочки…
…И вот Фонарщик стоял, опираясь на стафф-фитильник, и на лице его, вопреки обыкновению, не было улыбки… «Дослушалась… — мелькнула мысль, — крыша поехала»… Она поискала глазами Луи. Он крутил на площадке, работая такие головоломные трюки, что она не могла отследить ни одного движения его рук… А Фонарщик, тем временем, повторил: «Запомни: Смерть зажигает свечные огарки, только свечные огарки. » Он легонько кивнул головой куда-то в сторону. Проследив его взгляд, девушка увидела тихо сидящую на покрытой мхом коряге Каучуковую Смерть. Смерть спокойно ждала, когда, сгорая, умрут Пои. Её Учебные Пои, давшие ей навык и умение, рука об руку прошедшие с ней вместе весь Путь от первой, неуверенно вихляющей плоскости до торжествующего, мощного гудения пламени, беспрекословно слушающегося каждого лёгкого движения рук и тела. Путь Приручения Звезды…
Детская эгоистическая пелена, подчиняющаяся единственному заклинанию – «Я ХОЧУ!!!» — хлопьями разлетелась по окружающему пространству и растворилась в нём, кроме тех частичек, которые были захвачены в плен и накрепко впечатаны в землю несколькими каплями её слёз. Подхватив с земли, она прижала к себе «учебки», два маленьких родных живых существа, в процессе обучения поведавшие ей так много жизненно важного, только теперь услышанного ею, словно Звёздный Фонарщик вдруг открыл ей, помимо зачаровывающего таинства выписываемых Поями в воздухе фигур, сокровенную тайну их языка, без умения слышать и понимать который, хоть с ног до головы закутайся в гудящий огненный кокон, никогда не станешь настоящим Танцором Огня.
«Звёздочки мои… Вы ведь тоже хотите быть звёздами, и сиять, и петь Огненную Песню! Но зачем же для этого умирать?!» Она уже знала, что надо делать. Опытные фаерщики всегда таскают с собой запасные куски несгораемых материалов…
— Луи!!!
****
… Пламя ревело так, будто внутри каждого увеличившегося почти вдвое мяча на максимальной мощности работал портативный кузнечный горн. Цепи тонко подпевали в такт, рассекая ночь на круги, спирали, восьмёрки.
ТАК она не крутила ещё никогда. Одним дыханием «перескочив» несколько уровней, она с лёгкостью, на огромной скорости выкладывала приёмы и фигуры, которым не знала названия и о существовании которых имела лишь смутное представление всего несколько минут назад. Словно в детской игре «Море волнуется – три, морская фигура – замри!», напротив, за чертой её не прерывающегося ни на долю секунды ревущего огненного лабиринта, с отвисшей челюстью, вытаращенными глазами и дымящими, давно погасшими поями, стоял Луи. Рядом, вокруг, над ней, внутри неё — гудели, пели, ликовали бывшие Учебные, а теперь – Универсальные Пои, одетые в полиэтиленовые «костюмы», а поверх них – в надёжную, толстую трёхслойную броню из стеклоткани и асбеста. Две маленьких, счастливых ручных звезды в руках новорожденной Огненной Танцовщицы.
А в тени, под старыми густыми клёнами, освещаемый лишь отблесками звёздного света, оставив фитильник стоять у кленового ствола, маленький Звёздный Фонарщик кружил в венском вальсе тоненькую, изящную Каучуковую Балерину, гибкости и грации которой могли позавидовать все танцоры мира. Когда вальс закончился и усталые сверчки — оркестранты опустили смычки, Фонарщик, подобрав свой стафф-фитильник, обернулся к поляне. Хитро подмигнул: «Видишь, какой он крохотный – шаг от Смерти до Звезды? Такой маленький, но – такой прекрасный!», и, подхватив под руку свою невесомую спутницу, неслышно растаял в ночи.
…Я живу, но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей, –
Это псы, отдаленная наша родня,
Мы их раньше считали добычей.
В.Высоцкий
«У людей принято прощаться. И благодарить, уходя.
Я адресую это письмо, точнее записку, тебе, Анна. И Рыжему. Мне кажется, что он всегда меня понимал. Особенно, когда ты веником прогоняла его с кухни.
Наверное, я последний, и всегда им был. Последний в своей деревне, последний засунутый в кокон, последний, прошедший Перерождение. Через восемь лет закончится этот век, наверное, новое столетие будет помнить васпов, как миф. Мы живём гораздо меньше людей, вряд ли кто из нас переступит этот порог. Может быть, оно и к лучшему. Я надеюсь, что людей вся эта история хоть чему-то научит. Я благодарен доктору, что забрал меня с собой в Треград и позволил спокойно провести последние четыре года. Теперь, после его смерти, у меня нет покровителя.
Жизнь никогда не останавливается, на моих глазах соседская девчушка превратилась в невесту. Вокруг постоянно что-то происходит, но не для васпов. Наше время остановилось с гибелью Королевы. Вы, люди, отобрали у нас смысл существования, а взамен подсунули непонятные идеалы. Я прошёл воспитание в Улье и ломку в Дербенде. Не знаю, что было хуже, одно я понял точно: в Улье работают качественней. Сколько лет прошло, а он для меня реален, не могу заставить себя писать о нём в прошедшем времени.
Помнишь, ты говорила, что в древности старики уходили на какую-то гору, когда приходило время. Мне тоже пора.
Спасибо за всё. Прощай.»
Он подумал, свернул лист вдвое и нацарапал: «Анне». Рыжий кот заскочил на стол и посмотрел на него. Он прикоснулся к шёрстке между ушами, вот уж кому ничего не надо было объяснять. Прошёл через кухню к выходу и улыбнулся сам себе — ни одна половица не скрипнула. Скользнул через сени, на миг в проёме предрассветный сумрак обрисовал сутулую широкоплечую фигуру – и дверь закрылась.
Кир вышел из задания вокзала, окинул взглядом перрон. Несколько человек ёжились в прохладных объятиях тумана. Люди инстинктивно шарахаются, если подойти к ним слишком близко, жизнь научила, что быть незаметным — панацея от доброй половины бед. По привычке отошёл на расстояние, которое убогие человеческие способности не могли преодолеть, и уставился на пучок травы, взломавшей бетон.
Он услышал приближающейся поезд. Через несколько минут раздался гудок, и тёмно-зелёный червь, обречённый ползать по замкнутому кругу железнодорожного полотна, вырвался из тумана. Сонные проводники отпирали двери вагонов, из них вылетал спёртый дух, состоящий из запахов тел и снеди.
В вагон он зашёл последним, сунул тучной проводнице билет. Кир пожалел, что сейчас не зима, гораздо проще спрятать лицо, обезображенное шрамами, в поднятом вороте тулупа. Он наклонил голову, чтобы козырёк картуза закрыл глаза, и пережидал, пока его рассмотрят.
— Тьфу ты, чёрт, проходи скорее.
Два раза повторять было не нужно. Он прошёл между торчащих в проход ног к последнему купе, оно было свободно. Достал из рюкзака мешочек леденцов, конфеты положил на стол, а рюкзак закинул наверх. Спать не хотелось, он сел за стол и стал смотреть в окно. Подумал, достал из-за пазухи тетрадь в плотной коричневой обложке, ручку и стал писать, то и дело закидывая в рот сладкие комочки.
«День первый.
Взял с собой новую тетрадь. Дурацкая привычка. Сколько живу среди людей, столько веду записи. Сначала доктор заставлял, потом… снова доктор заставлял. А потом привык как-то. Думаю, это такой способ слежки. Никогда нельзя быть уверенным, что тетрадки эти никто не почтёт. Мда, когда меня хватятся, сразу в них сунуться. Интересно, достаточно убедительно писал? Поверят, что я, как старый Прохвост, под конец пошёл смерть искать? А, собственно, что я пошёл искать… Главное, чтобы не поняли – почему.
Когда всё началось? С месяц назад, наверное. Сначала беспокойство, потом какой-то зуд в голове. Пытался отвлечься, но не удалось. Если сопротивляться — начинает болеть голова, а что хуже, перестаёт слушаться тело. У соседа, того деда с Прохвостом, был ультразвуковой свисток. Он-то и натолкнул меня на мысль, что я слышу что-то подобное. Долго думал, что делать. Этот зов тихий, но постоянный, как… как… не знаю, как описать. Похоже на далёкий шум, наверное, так море шумит, только он равномерный. Ещё в нём слова есть, но разобрать ничего не могу, а может это мне просто кажется. Что это? Ещё один эксперимент? Не знаю, но терять мне нечего, меня зовут на юг».
Он закрыл тетрадь, убрал её и стал смотреть в окно. Через несколько секунд в проходе появились трое, рассвет не торопился прогнать сумрак, поэтому Кир смог хорошо рассмотреть их отражения. «Испугалась, – подумал он, ухмыльнувшись, – из соседних вагонов проводников позвала».
– Ваш билет, пожалуйста, – пробасил тот, что был слева.
Кир оглянулся, достал из кармана билет и сказал:
– Здравствуйте, вот, пожалуйста.
Люди замешкались, проводница выдернула из его руки бумажку и сделала вид, что внимательно изучает её. Кир остался доволен, эффект неожиданности был достигнут: ждали они бурчания или звериного рыка – доктор не зря тренировал его. На одно заучивание этой фразы ушли недели, а на понимание, где и как её надо произносить — месяцы.
– Зачем в Дербенд едете?
– На обследование. Доктор, у которого я состоял, умер, теперь в столицу нужно явиться.
– А…
Сцена затягивалась. Кир сидел, не двигаясь – люди не знали, что спросить. Наконец, билет ему вернули, потоптались немного и ушли.
«На вокзал сообщат, ну, и ладно». Он достал тетрадь и продолжил.
«Единственное, чего я за всё это время не понял — за что на меня окрысились люди. После кокона был небольшой курс тренировок, а потом погибла Королева и мы окопались на последнем рубеже. Да, я защищал Улей, да, я стрелял в людей. Но это были солдаты. Я расспрашивал доктора, он показывал мне учебники и рассказывал о людских войнах. Люди понимают, что быть убитым на войне — это нормально. Не я жёг деревни, не я резал их женщин, не я пытал пленных – так чем же я отличаюсь от их солдат? Для них существуют военные суды. Почему же нас покарали одинаково? И преторианцев, и неофитов, у которых ещё сопли не обсохли, когда их в Дербенд притащили?
Доктор говорил, что люди отличаются от васпов способностью прощать. Я сделал вывод, что не все люди способны прощать. Иногда мне кажется, что моя голова взорвётся от попыток понять их психику. Людям всё время нужно что-то, но что — они сами не знают. Мне нечего прощать продавщице в соседнем магазине, не она бомбила Ульи. Мне не сильно приятно находиться среди людей, но это другое. С ней-то у меня счётов нет. А у неё со мной – есть. Она родилась и выросла в Треграде, к которому васпы и близко не подходили, а родственников на севере у неё нет (это доктор выяснил). Я сильнее, но мне нечего с ней делить. В прошлые времена, я бы взял, что мне нужно, а она бы осталась лежать мёртвой. Но сейчас, осуществи я своё желание, оно обошлось бы мне слишком дорого, поэтому я не буду этого делать. А если бы она (смех да и только) попыталась эти мифические счёты со мной свести, то — осталась бы лежать мёртвой. И тем не менее, хочет это осуществить. Иногда мне кажется, что у людей тоже когда-то была Королева, потом умерла, а они выжили, вот, и поэтому мозги у них работают так криво. Может всё-таки хорошо, что мы не способы размножаться.
Эх, знать бы, к чему я иду. Может Арк скажет что-нибудь дельное. Как ни крути, а он взводом командовал. Если, конечно, он до сих пор жив».
Кир спрятал тетрадь, забрался на верхнюю полку, отвернулся к стене.
Когда поезд прибыл, на город опускалось чёрное покрывало ночи. За четыре года Дербендский вокзал не изменился, Кир подозревал, что и сам город остался таким же. У вагона его встретили с распростёртыми объятиями дородный начальник охраны вокзала, два полицейских и ещё два каких-то молодца богатырского телосложения. Он ещё раз поблагодарил доктора за то, что научил его пользоваться оружием, которого не видно, которое никто не сможет отобрать — вежливостью. Проверили документы и медицинскую карту – до следующего обследования оставалась ещё неделя. Спросили, где он собирается остановиться. Когда начальник услышал, что у их дворника, долго возмущался. Тогда Кир попросил полицейских приютить его в участке, мол, денег на гостиницу нет, а дворник — единственный друг, больше в такой час пойти не к кому. От этой перспективы обоих перекосило, они вдвоём стали доказывать начальнику, что ничего страшного не случиться. Кир рассчитал правильно: просто так в город его никто не пустит, полицейским надо будет отчитаться, куда они дели приезжего васпу, а спихнуть ответственность на работников вокзала — уж больно заманчивая перспектива. В конце концов, они гурьбой пошли вдоль здания вокзала, к неприметной двери в дворницкую. Постучали – никто не ответил. Люди начали нервничать, переглядываться – они стояли в глубокой тени деревьев, а над дверью не было фонаря. Кир сначала смотрел под ноги, а потом, будто бы невзначай, оглянулся. Он-то давно заметил, что Арк наблюдает за этой клоунадой. Бывший командир взвода понял, что за гость к нему пожаловал, и через минуту появился с другой стороны. На нём поверх тёмной одежды был оранжевый жилет, в руках метла.
– Добрый вечер, – его бесцветный голос был похож на скрип несмазанных петель.
Кир машинально подтянулся и кивнул, дворник ответил тем же. Начальник с подозрением посмотрел на обоих, он-то думал, что старые друзья непременно кинуться друг другу в объятия. Один из полицейских в двух словах объяснил, зачем они пришли. Арк подтвердил, что знает прибывшего. Полицейские сказали, чтобы завтра Кир зашёл в участок по такому-то адресу и отметился. Когда вся эта компания уходила, начальник повернулся, погрозил пухлым пальцем и сказал какую-то чушь, вроде: «Что бы мне ух!»
Арк отпер дверь, они вошли в небольшое помещение, куда раньше сваливали лопато-метёлочный инвентарь. Васпы, в отличии от большинства людей, приучены к порядку. Бывший командир приладил полки, на которых разместил все мётлы, лопаты, вёдра и прочее барахло. Вдоль стены стояла кровать, умывальник и древний холодильник, напротив двери – небольшой стол, на котором была плитка и кое-какая посуда, перед ним табурет. Кир скинул рюкзак, поставил его в угол, картуз и куртку повесил на крючок рядом с верхней одеждой хозяина. Достал из рюкзака сахар, печенье и леденцы.
– Спасибо, — проскрипел Арк. – Давно не виделись, рассказывай.
Кир сел на кровать.
– Ещё какое-то время я жил тут, в Дербенде. Работал в реабилитационном центре уборщиком. Меня доктор приметил, помнишь, седой такой, в очках?
– Нет, их там много.
– Имя у него совершенно не произносимое.
– У них всех так.
– Четыре года назад он вышел на пенсию и переехал в Треград, предложил мне поехать с ним. Оформили это как часть эксперимента по адаптации. Я у него в доме жил, всякую работу делал. На днях он умер. Сам, – на всякий случай уточнил Кир. – Он мне обследование продлевал. Теперь надо здесь его проходить.
– И как жилось?
– Неплохо. Там, дом, как в деревне. Двор большой, забор высокий. Я из дома почти не выходил. Максимум, до магазина, если нужно было.
– А…?
Кир понял, о чём он.
– У доктора сестра есть, волосы такие короткие, фигура отличная. У неё имя нормальное — Анна. Правда, только имя у неё и нормальное, а характер отвратительный: истричка, говорит всё время разное. Старик с ней по-хорошему, а она его просто доводила: то ей одно не так, то другое. Доктор говорил, что у неё семь пятниц на неделе. Она и на меня орать пыталась. Один раз. Я её за горло взял, так припугнуть, а доктор меня поддержал. Дурь с неё как рукой сняло.
Арк оскалился.
– Правда, доктор потом долго мне мозги промывал по этому поводу. Анна, как люди говорят, женщина приличная. То есть по вечерам сидит дома. Я долго на неё облизывался. В доме сени были без света, тесные, как печка, как-то мы там столкнулись, лето было, на ней один халат. Я её стиснул, а только потом подумал, что она визжать начнёт. А она руками меня обхватила и прошептала: «Пойдём». Доктор говорил, что у васпов извращённое представление о сексе. Так вот, не только у васпов. По началу думал, что прикончу её. А потом ничего, привык.
– Счастливчик, — присвистнул командир.
– Ага, как на кладбище. Вообще, у меня проблемы со здоровьем есть, — он наблюдал за реакцией, удивлению Арка не было предела (У васпы? Проблемы со здоровьем?!) — голова последнее время болит.
Кир посмотрел на него, оценивая, можно ли ему доверять, и понял – можно. Васпы, как звери, видят мельчайшие изменения мимики, неуловимые для людей оттенки эмоций, а в глазах командира проскочило такое, что однозначно сказало: «И у меня…»
– А ещё у кого-нибудь?
– У всех, кого я знаю.
Сердце радостно подпрыгнуло.
– Но как? Улей разбомбили…
– Не знаю. Ты завтра на обследование пойдёшь, доктору про голову не говори. Выйдешь из центра, иди влево по улице, там большой магазин, синяя вывеска, там грузчиком работает Вак, командир нашей роты. У него смена в шесть заканчивается. Он знает больше. У меня приказ ждать.
Они помолчали. Потом Арк сообразил ужин, они поговорили немного и собрались спать. Кир расстелил на полу пенку, положил на неё спальник, потом достал тетрадку и ручку. Перехватив взгляд командира сказал:
– Привык писать. Хотел избавиться, перестать, а уснуть не могу, пока запись не сделаю.
Тот кивнул.
«Только сейчас понял, что обрадовался. Показалось, что сердце до самой ключицы подпрыгнуло. Не помню, когда последний раз со мной такое приключалось. Неужели… А шум стал сильнее. Узнаю завтра, ну, или — может быть, узнаю. Заметил такую вещь: по началу, после Перехода, пытался себя убедить, что я человек, я же над людьми не измывался, а измывались только надо мной; потом понял, что кем бы я ни был, люди всё равно меня ни примут; а теперь всё по-другому. Я — васпа. И это наполняет меня гордостью. Хотя чем тут гордиться? А всё равно. Чувствую, что за время в доме доктора нахватался его старости, а теперь, как пять лет сбросил. Ничто так не прочищает мозги, как свежий воздух и чувство опасности».
«День второй.
С утра сходил в полицию, потом в реабилитационный центр. И там, и там было всё нормально. В полиции помурыжили немного и всё. В центре доктором оказалась молоденькая девушка. Да, времена меняются, нас совсем не бояться.
До шести времени много, сижу на скамейке неподалёку от грузовых ворот магазина. Поодаль два пацана пьют пиво и называют меня мертвяком. Чувствую себя настоящим ветераном, а вчера, у Арка — будто снова мне четырнадцать и он мой командир. Они не видели и десятой доли того, что видел я, да и время у доктора не прошло даром. Они предсказуемы, ими легко манипулировать. И всё же почему эти, примитивные по сути, существа сначала создали нас, а потом размяли, как глину?»
Кир сидел на скамейке и ждал, неподвижный, как богомол, замерший при виде добычи. Солнце уже скрылось за крышей соседнего дома. Через двор, где он устроился, начали проходить возвращающиеся с работы люди. Шли мужчины, молодые и уже начавшие лысеть, мамаши с детьми, девушки, причёсанные по последней моде, толстые тётки тащили неподъёмные пакеты с едой. Живой ручей тёк среди припаркованных во дворе машин, качелей и песочницы на детской площадке. И ни один человек не выбивался из этой картины. Вышел Вак, на нём была льняная рубашка с длинным рукавом, джинсы и ботинки — одежда ничем не примечательная. Никто на него не оглянулся, возможно, жители периодически видели, точнее натыкались на васпу, монстра, мертвяка, и привыкли к нему. Только инстинкты, притупленные сытой жизнью в городе, продолжали охранять своих владельцев – людской поток разбился на два рукава, чтобы обогнуть осколок чужого мира.
«Мы никогда не впишемся в эту картину», – подумал Кир. И тут увидел, как Вак чуть кивнул.
Шли они долго, иногда обходя дома с разных сторон, иногда двигаясь по разным сторонам улиц. Вак свернул в парк и вскоре затерялся среди многочисленных дорожек. Ветра почти не было, найти его не составило труда, запах был отчётливым. Кир пришёл на берег пруда, обошёл заросли. Вак сидел на траве, жестом показал «садись».
– Здравствуй.
Вак кивнул. Через голову снял что-то с шеи и протянул Киру. Двумя пальцами он держал тёмный, почти чёрный фиал с парой крошечных ручек, через которые был продет шнурок. Косые солнечные лучи преломились в на его гранях, отчего содержимое на миг стало золотистым. Васпа наклонился ближе, командир на крошечный миг сдвинул крышечку. Киру показалось, что из фиала брызнула радуга, залила мир, заполнила до краёв. А потом превратилась в чистое расплавленное золото и пролилась через самую его суть, сжигая всё, что не выдерживало его прикосновения.
Он очнулся и понял, что лежит на земле. Солнце уже позолотило верхушки деревьев, целуя их на прощанье.
– Что это… – прохрипел он, его инстинкты захватили голосовые связки и ответили: – Королева…
Командир сунул ему маленький пакетик из серебристой ткани:
– Там ткань, пропитанная экстрактом. Запомни координаты: 64,2 градуса северной широты, 42,8 градуса восточной долготы. Нигде не записывай, никому не говори. Королева велела – обустраивай гнездо. Жилище найдёшь там же. Вперёд, солдат.
Он встал, обогнул куст и растворился в сумерках под сенью деревьев.
Кир сидел на кровати, сцепив руки в замок, и думал. Он вспомнил, как однажды, провинился и летел к стене под слова Вака: «Солдат должен выполнять приказ, а не думать, почему он отдан». А когда мальчишка сполз на пол, добавил: «Солдат должен думать, как выполнить приказ наилучшим образом». Командир роты терпеть не мог идиотов.
«Что у меня есть? Приказ обустраивать гнездо и координаты места, которые никто не должен знать. Чего у меня нет? Никаких дополнительных предписаний. Значит я могу действовать как угодно. И ограничений по времени тоже нет. Значит, он рассчитывал, что я не ломанусь, как лось во время гона, а взвешу всё и буду действовать осторожно. Люди об этом узнать не должны, это и так понятно. Хм, когда меня начнут искать? Вчера Анна прочла записку, по правилам она должна была позвонить в реабилитационный центр, сообщить, что меня нет на месте. Но там ничего не сказали. Не сочли нужным или не звонила? В принципе, она могла позвонить сегодня после моего ухода. Тогда по крайней мере завтра меня ещё никто не хватится. Не хотелось бы Арка подставлять. Значит, надо брать билет. И карту».
Он дождался пока появится Арк и пошёл на вокзал. Время близилось к полуночи, народу на вокзале было мало. Двое дежуривших там полицейских (вчера были другие, отметил Кир) среагировал на него, как железные опилки на магнит. Проверили документы, медкарту. Васпа предложил им пройти к кассе, чтобы они убедились, куда он собирается. Те отказались, вернули документы и ушли. Взял билет, потом к киоске неподалёку от касс купил карту.
Когда он вернулся, Арк готовил ужин.
– Макароны с сахаром, хорошая еда, – сказал он, предупреждая вопрос.
Ели молча. Потом Кир сел на кровать, достал карту. Прежде всего прочёл технические данные. Усмехнулся забавной манере людей самую ценную информацию печатать самым мелким шрифтом. «Карта составлена по результатам последней экспедиции Географического общества Дербендского Университета. Составитель — Василик Свартмэль. Нет, незнакомое имя. Надо же, этого года картооснова», – подумал, развернул карту. Арк сидел на табурете, смотрел, но ничего не спрашивал, только глаза блестели по-особому.
Кир стал изучать координатную сетку. «Координаты Дербенда где-то сорок шесть северной широты, сорок два восточной долготы. Получается, нужно идти практически строго на север. Можно было бы доехать до Выгжела. Но даже полному тупню будет понятно, что васпа оттуда пойдёт в Дар. Нет, надо двигаться так, чтобы ни одной зацепки не было».
Поезд покинул вокзал, когда город ворочался в тяжком сне жаркой августовской ночи. Кир забрался на верхнюю полку и смотрел, как за окном тянутся спальные районы. Впервые за много лет он чувствовал, что обрёл цель. Годы бессмысленного выживания в чужом улье уносились в прошлое. Он достал тетрадь, чтобы записать понравившуюся мысль.
«День третий.
Все люди хотят быть счастливыми. Одно время я пытался понять, что же для человека является счастьем. Не смог, потому что у всех людей собственное представление об этом. Может быть поэтому большинство из них несчастны. Сегодня я понял важную вещь: мы тем отличаются от людей, что главные понятия у нас однозначны. Счастье — это когда есть дом, а единственный дом васпы — это Улей».
В кафе «Оазис» Моргот заявился слегка навеселе. Он не сказал Максу ни «да», ни «нет», чтобы не чувствовать себя связанным. Не то чтобы он боялся не выполнять обещаний — отсутствие совести тоже входило в тщательно прорисованный образ, — но на этот раз он опасался, что у него ничего не выйдет. Моргот действительно не любил богему потому, что там каждый стремился попасть в центр внимания, и в подобной компании можно было встретить серьезных конкурентов в борьбе за звание самых оригинальных и самых загадочных.
Для начала Моргот вымыл голову, а потом долго стоял перед зеркалом, пытаясь придать волосам непринужденный и не очень чистый вид — при помощи подсолнечного масла. Он оделся так, как обычно выходил на улицу по ночам, в черное, только кеды вымыл, чтобы белые подошвы бросались в глаза. Обычно он не носил часов, но тут достал из чемодана довольно дорогую вещицу — не все часы, которые ему удавалось снять с припозднившегося пьяницы, он продавал, кое-что оставлял и себе. Равно как и зажигалки — он питал слабость к дорогим мелочам.
«Оазис» летом перебирался под высокие деревья бывшего парка, внутри почти никого не было, музыка играла еле слышно, официантки, сбиваясь с ног, сновали туда-сюда, а за стойкой скучал бармен. Моргот попросил триста грамм водки и бутылку минеральной воды: денег у него оставалось немного, цены в кафе кусались, и он, продумавший новый образ до мелочей, посчитал, что заказ соответствует этому образу.
Он не пошел в парк, где было шумно и многолюдно, а сел в угол возле двери, повернувшись к стойке: он знал, как хорошо его бледное лицо заметно в полутьме, притом что сам он не бросался в глаза сразу, на входе. И не ошибся: не успел он выкурить и двух сигарет, как его заметили. Две девицы, смазливые и фигуристые, зашли взять по бокалу пива и принялись пристально разглядывать Моргота, толкая друг друга локтями и переглядываясь.
— Вы не скучаете? — спросила одна из них, блондинка в красном блестящем платье.
— Нет, — усмехнулся Моргот, качая головой.
Он не знал отказа у женщин, но ни с кем не стремился сойтись тесно. Влюбленного демона он представлял себе плохо, поэтому никогда не демонстрировал женщинам своих чувств, даже если их испытывал (а в юности это случалось с ним нередко). Моргот имел два или три довольно продолжительных романа, но уже в университете, когда он получил возможность затащить к себе в постель кого пожелается, его романтический пыл слегка поутих — он свел представление о любви к физиологии.
Впрочем, определенные его роли допускали некоторую возвышенность и даже восторженность, и тогда он вспоминал свою первую школьную любовь, девочку по имени Таня. В ее облике было что-то японское: миниатюрность, хрупкость, очень темные волосы и большие глаза странной формы — не вполне миндалевидные, совсем чуть-чуть раскосые, немного припухшие и всегда словно влажные, бархатные, похожие на лепестки темного цветка. Она была на год старше и жила в одном дворе с Морготом. По утрам он глядел из окна, как она выходит из своего подъезда. Он никогда не шел вслед за ней, напротив, дожидался, когда она уйдет настолько далеко, что он точно не догонит ее по дороге. Сталкиваясь с ней в школьных коридорах, он не смотрел в ее сторону, но если она случайно попадала ему на глаза, это напоминало вспышку: у Моргота обрывалось дыхание и пересыхало во рту.
После школы он ни разу не видел ее, она очень быстро вышла замуж, а ее семья переехала в новостройки. И, наверное, он радовался этому — она запомнилась ему юной, в школьном платье, в ореоле недоступности и целомудрия.
Эти две девицы не навевали на Моргота никаких романтических мыслей. Их откровенная физиологичность — выпирающие груди, блестящие губы, обтянутые тонкой тканью бедра — слишком напоминала о продажной любви.
— Вы сидите тут, такой одинокий… — вторая девица, шатенка в мини-юбке, подсела к другому концу столика. — Вы кого-то ждете?
— Нет, — Моргот плеснул в рюмку немного водки и быстро опрокинул ее в себя, словно это был глоток воды. На девиц он смотрел снисходительно, не отталкивая: пусть подсядут, надо же с кого-то начинать.
— Скажите, а вы, случайно, не художник? — блондинка села рядом с подругой.
— Нет, я не художник, — слегка улыбнулся Моргот.
— Жаль, — вздохнула блондинка. — Может, у вас тут есть знакомые художники?
Девицы хотели быть натурщицами. Если бы Моргот был художником, он бы выбрал натуру поинтересней. Но кто же знает этих художников?
Они поболтали с ним минут десять и ушли на улицу — Моргот вздохнул с облегчением. За час рядом с ним остановились еще пять или шесть человек, дольше всех задержался какой-то обкуренный подросток, пытаясь читать ему свои незрелые вирши. Моргот собирался вышвырнуть его из-за столика, но тот понял это заранее, по глазам, и отвалил. Моргот выкурил десяток сигарет, ополовинил графин с водкой и собирался уйти — не особенно и надеялся на удачу в первый же день, хотел сначала примелькаться. Но тут, на его счастье, начался ливень, от которого не спасали зонтики под деревьями, и толпа из парка хлынула под крышу — девицы визжали, звенели собранные стаканы, бутылки и тарелки.
Столиков внутри не хватало, и Моргот почувствовал себя хозяином положения — это был подходящий момент обратить на себя внимание. К нему подсела компания из шести человек — две девицы богемной наружности и четверо молодчиков, получивших в народе прозвище «чей папа круче». Девицы смотрели на Моргота благосклонно и заинтересованно, молодчики же косились на него с презрением, но поделать ничего не могли: они пришли к нему за столик, а не он к ним. Они пили дорогое красное вино, словно компот, и закусывали его мидиями и креветками — редкое невежество для тех, кто причисляет себя к аристократам. Разговор их, вялый и натянутый, вращался около цен на бензин и избытка дешевых автомобилей в городе.
Моргот невозмутимо влил в себя стопку водки — ему мучительно хотелось закусить, его тошнило от сигарет и омерзительно подсоленной минералки. Но он хлебнул воды из бутылки, затянулся и выпустил дым вверх, приподняв голову.
— Вы не дадите мне прикурить? — к нему повернулась томная девица, сунув в рот длинный мундштук с крепкой и дорогой сигаретой без фильтра.
Моргот откинул крышку серебряной зажигалки, щелкнул ею и протянул девице огонек левой рукой, незаметно отодвигая с запястья рукав, чтобы продемонстрировать швейцарские часы, — очень хорошую и недешевую подделку, неотличимую на первый взгляд от подлинных. Она оценила стоимость и того, и другого: взгляд ее изменился.
— Я вас никогда не видела, — девица курила не затягиваясь, словно целовала край мундштука, — вы тут в первый раз?
— В третий, — ответил Моргот.
— Вот как? И каждый раз напиваетесь в гордом одиночестве?
— Я люблю наблюдать за людьми со стороны, — он пожал плечами.
— Мы вам помешали?
— Отчего же, — Моргот хмыкнул, — я и за вами наблюдаю со стороны.
— Как в зоопарке? И каковы ваши впечатления?
— Забавно.
— И это все, что вы можете сказать? — девица подняла брови.
— Нет, это все, что я хочу сказать.
Ей нечего было ответить, и она отвернулась к своим.
— Это нормально! Почему во всем цивилизованном мире в центре расположены офисы самых престижных фирм? Какого черта у нас здесь полно коммуналок и нищих старух? Это неприлично, непрезентабельно, в конце концов! Никто не выселяет их насильно, просто жизнь в центре постепенно становится им не по карману, и они вынуждены сваливать отсюда в спальные районы.
— Как-то это негуманно по отношению к бедным старушкам, — захихикала девица с мундштуком.
— Очень даже гуманно! Там и воздух свежей, и зелени больше. Если старушка воспитала своих детей бездельниками и неудачниками, то ей за это и расплачиваться. Слава богу, теперь не надо жалеть убогих и делить на всех то, что досталось тебе честным трудом.
— Что ты называешь честным трудом? — снова рассмеялась девица. — Теплое местечко в банке, которое тебе подыскал папаша?
— Ты не представляешь себе, что такое работа в банке! И сколько знаний она требует. И какая это ответственность. И потом, я не вижу ничего предосудительного в том, что мой отец позаботился обо мне, а не о каком-нибудь голодранце с улицы, — говоря это, парень недвусмысленно покосился на Моргота.
Отец Моргота был полковником в отставке. Имел связи, как это было принято тогда называть, четырехкомнатную квартиру в центре, дачу на берегу озера — она сгорела во время бомбежек, а участок Моргот продал. Моргот гордился тем, что никогда не пользовался связями отца. И меньше всего сожалел о том, что некому теперь пристроить его на работу. С тех пор, как он поступил в университет — безо всякого протежирования, — он не брал у родителей ни копейки. Из гордости. Его отношения с отцом были сложными, если не сказать — враждебными. Отец был властным человеком, а Моргот не принимал никакого насилия над собой, даже минимального давления. Их война, с переменным успехом обеих сторон, постепенно заканчивалась в пользу Моргота: чем старше он становился, тем легче ему было выскользнуть из-под отцовской авторитарности. Даже смерть отца не примирила Моргота с ним: он словно не успел что-то отцу доказать, добиться окончательной и безоговорочной победы, и потребовалось несколько лет, чтобы сквозь враждебность и соперничество проступила тоска, и любовь, и жалость.
Отец был убежденным коммунистом, рьяным и непримиримым. Он не пользовался и десятой долей тех благ, которые мог бы иметь. Моргот часто задумывался: что бы отец делал в этой новой действительности? Кем бы стал? Пенсионером, ругающим правительство? Или, напротив, нашел бы путь к деньгам и власти? Он имел такую возможность, и не стар был вовсе… И отставка его перед самой войной тоже вызывала некоторые сомнения — словно армия избавилась от самых ревностных апологетов социализма, с тем чтобы потом без осложнений присягнуть новому правительству.
Моргот слушал циничный бред молодых подонков, рассуждавших о справедливом социальном переустройстве, и его тошнило. И от коммунистических лозунгов отца, и от не далеких от фашизма разглагольствований об ускорении вымирания старых и больных. Но больше всего — от выпитой водки.
Дверь широко распахнулась, и по «Оазису» пролетел возглас радости. Моргот поднял пьяные глаза и сначала им не поверил: на пороге стоял Кошев собственной персоной.
Они ненавидели друг друга с первого курса, едва ли не с первого сентября, хотя учились на разных потоках. Во всяком случае, Моргот ненавидел Кошева с первого взгляда. Это было его отражение в кривом зеркале, пародия на его сущность лицедея, на образ демона.
Кошев был загорелым, светловолосым и кареглазым, девушки называли его белокурым херувимом. Он стриг волосы неизменным длинным каре, с челкой, закрывавшей лоб и падавшей на глаза. Он носил броскую одежду, более уместную для отдыхающего в курортном городке на теплом море: какие-то разноцветные рубахи, то чересчур широкие, то обтягивавшие его тощую грудь и длинные руки; яркие галстуки с невообразимым сочетанием цветов, вроде зеленого в красный горошек; то сапоги на каблучке, то навороченные кроссовки, бывшие в те времена редкостью, доступной не всем; то джинсы в обтяжку, то белые пляжные штаны, то безупречные костюмы-тройки.
Отец Виталиса Кошева был директором металлообрабатывающего завода — одного из самых крупных в городе. Теперь завод захирел, а старший Кошев изрядно приподнялся. Но и в те годы, когда Моргот учился в университете, сына директора такого завода причисляли к «золотой молодежи».
Младший Кошев всегда окружал себя свитой, и свитой многочисленной. Вокруг него вились и откровенные искатели его благодеяний (которые он раздавал не скупясь), и те, кого очаровывал его ореол: веселья, праздности и богатства. Моргот иногда задумывался, на чем основывается его ненависть: не на зависти ли? Кошев шел по жизни легко, со стороны казалось, что его ничто не встревожит, не сможет возмутить буйной радости жизни, не перекроет кипучей энергии, бьющей через край. Он тоже играл — Моргот не мог не видеть этого, — но играл совсем не так. Его маски были пустышками, за ними не скрывалась глубина истинного лицедейства, и, как считал Моргот, прикрывали эти маски пустоту. Кошев был умен, но его ум не растрачивал себя на абстракции, ограничиваясь ловкими построениями «здесь и сейчас». Он мог рассуждать, но за его рассуждениями не стояли ночные размышления наедине с собой — размышлять и рассуждать наедине с собой Кошеву было неинтересно. Так думал Моргот.
Их конфликт был затяжным. Поначалу, оказываясь в обществе друг друга, каждый старался задеть другого побольнее. Оба работали на публику, оба имели сторонников, оба отличались остроумием и умением находить уязвимые точки противника. К открытой же конфронтации они перешли на третьем курсе.
Кошев искал места в университетском комитете профсоюза (у него были проблемы с учебой, а это теплое местечко обеспечивало ему ряд поблажек и автоматических оценок на экзаменах); Моргот, который никогда не интересовался делами профсоюза, пустил по факультету слух о том, что Кошев вылетит из университета, если не получит должности. А вдобавок дал своему сопернику кличку «массовик-затейник», которая прижилась и доставила Кошеву немало хлопот. Профсоюзное собрание факультета прокатило Кошева, и кличка решила исход дела. На это собрание (как и на все остальные) Моргот не пошел.
Кошев не остался в долгу: написал в милицию заявление о том, что Моргот изводит его сексуальными домогательствами. Моргот не ожидал ничего подобного, и, поскольку выражение праведного гнева не входило в его образ, мог только молча хлопать глазами и про себя поражаться цинизму противника. Во-первых, в те времена было не принято привлекать милицию к выяснению отношений; во-вторых, о сексуальной ориентации Кошева и так ходило немало толков, и лишь субъект, напрочь лишенный стыда, мог выставить себя в столь пикантном свете. Не будь он сыном своего отца, в милиции бы лишь посмеялись над ним и послали подальше. Но проигнорировать заявление самого Кошева-младшего никто не посмел.
Надо сказать, Моргот пережил немало неприятных минут за три часа в отделении: ему вывихнули правую руку и едва не отбили почки. Но вмешался его отец — Моргот многое бы отдал, чтобы отец вообще об этом не узнал, но повестку из милиции прислали домой, и почтальону двери открывала мама. Собственно, отец не собирался его вызволять, он всего лишь хотел узнать, что Моргот натворил, но когда услышал, в чем дело, орал в трубку на все отделение, включая обезьянник, — доходчивыми словами кадрового военного. Стражи порядка, оказавшись между двух огней, постарались замять дело.
Моргот вышел из отделения злой как черт, горя желанием отомстить, в перерыве заявился на лекцию параллельного потока, разыскал Кошева и пробил слева, прямо в ухмыляющийся большой и красивый рот. Удар получился слабоватым, Кошев не растерялся, отскочил и начал с улюлюканьем бегать от Моргота по аудитории, как обезьяна прыгая по партам, корча рожи и показывая «носы». Собравшиеся зрители нашли ситуацию забавной, и Морготу ничего больше не оставалось, как выматериться и уйти.
Он, конечно, дал Кошеву по морде, но попозже и, к сожалению Моргота, при отсутствии публики: его утешил только синяк на пол-лица, с которым Кошев появился в университете на следующий день. Впрочем, наличие синяка того нисколько не смутило — он был как прежде весел и окружен свитой.
Прошло больше пяти лет с тех пор, как они виделись в последний раз, но Кошев нисколько не изменился. На этот раз он был в кремовых льняных брюках и черной рубахе, прошитой полосками люрекса. Из свиты с ним появилась только одна девушка, он втащил ее внутрь за руку и провозгласил:
— Господа! Прошу любить и жаловать! Стася Серпенка, юная художница, страдающая от недостатка поклонников ее таланта, а также от застенчивости и целомудрия!
Кошев протолкнул девушку вперед, на свет, и, казалось, тут же позабыл о ней. Она стояла посреди прохода, между дверью и стойкой — потерянная, смущенная — и не знала, куда девать руки. Она показалась Морготу бесцветной: выцветшие волосы, застиранная ковбойка, блеклое широкое лицо на тоненькой шейке, серая юбка, из-под которой торчали широкие коленки. Девушка была субтильной, с плоской цыплячьей грудью, волосы она заправляла за уши — большие и острые, как у зверюшки. Если бы не широко поставленные, большие глаза, Моргот бы посчитал ее дурнушкой: широкие светлые брови, широкий нос, широкие губы. Однако было в ней и некоторое очарование — испуг и беспомощный взгляд милого затравленного зверька. Но не более. Моргот, рассмотрев ее, тут же потерял к ней интерес.
Кошев там временем бурно здоровался с завсегдатаями кафе: перегибался через столы, пожимая руки и целуя ручки, махал ладошкой тем, до кого не собирался дотягиваться, обнимался с девицами и успел глотнуть из десятка протянутых ему бокалов. Моргота он заметил не сразу — тот поспешил откинуться на спинку дивана, пряча лицо в тени. Но стоило Кошеву подойти поближе, как взгляд его тут же изменился: в нем появился веселый азарт.
— Ба! Какие люди! Какая встреча! Громин! Тебя ли я вижу?
— Даже не знаю, что тебе на это ответить, — проворчал Моргот. — Наверное, не совру, если скажу, что ты видишь меня.
Кошев поломал ему выбранный образ, и пришлось судорожно выдумывать новый, не противоречащий предыдущему, а Моргот чувствовал себя пьяным и импровизировал с трудом. Соседи за столиком изрядно удивились его знакомству со столь блестящей личностью.
— Неужели ты стал поэтом, Громин? — широко улыбнулся Кошев. — Я всегда подозревал в тебе лирика! Эдакое обостренное восприятие мира, тонкие душевные движения, чувственность и уязвимость… Это так поэтично…
— А тебя, я смотрю, неразделенная любовь к искусству толкнула на стезю мецената. Очень благородно: если сам творить не можешь, хоть рядом постоишь.
— Громин, я не верю, что ты хочешь меня обидеть, — Кошев нагнул голову набок и скроил притворно-удивленную мину, — это так на тебя не похоже!
— Да ну что ты, — криво оскалился Моргот, — я никогда не стремлюсь к невозможному. Обидеть? Нет, Кошев, я хотел тебя оскорбить.
Моргот боковым зрением изучал реакцию публики: интересно, что они думают?
— Меня? За что же? Я так обрадовался, встретив старого товарища!
— Товарища? Товарищи остались в комитете профсоюза, Кошев. Теперь товарищи не в моде.
— Эх, Громин, какая ты бука! — Кошев расхохотался. — Я надеюсь, ты не уходишь прямо сейчас? Могли бы посидеть, поболтать, вспомнить золотые годы!
— Золотые годы у тебя впереди, — успел пробормотать Моргот до того, как Кошев развернулся и направился к своей протеже. Элегантно подхватив девушку под руку, он увлек ее за собой к соседнему столику, где им тут же нашлось место. Моргот выпил еще одну стопку — его едва не стошнило.
— Вы так хорошо знаете Виталиса? — тут же повернулась к нему его соседка с мундштуком.
— Мы вместе учились, — ответил Моргот, скривив лицо.
— А по-моему, он очень мил и совершенно безобиден, — ответила она. Видимо, приняла кривое лицо Моргота за выражение отношения к Кошеву — и была недалека от истины.
— Возможно, — кашлянул Моргот и подумал, что в следующий раз, перед тем как пить без закуски, надо хотя бы пообедать.
— У него только один недостаток, — щебетала его соседка, — он забывает возвращать зажигалки, когда просит прикурить.
Моргот хотел прислушаться, о чем Кошев разговаривает со своими соседями, — собственно, Макс просил именно об этом: послушать разговоры. Но голова уплывала, услышанные слова не складывались во фразы, смысла в них Моргот не улавливал и очень хотел уйти. Впечатление он уже произвел; что еще здесь делать? И он бы ушел, как вдруг его пьяное сознание выхватило из бесконечного потока слов:
— Это секретарша моего папаши. Почему бы не поддержать бедняжку? Не на помойке найденная. И не такое уж она и чучело…
Моргот повернулся в сторону столика Кошева: девушки, с которой он пришел, там не было — она или ушла совсем, или вышла на минуту. Секретарша Кошева? Ничего себе! Да одного такого знакомства достаточно, чтобы добывать для Макса нужные слухи, и не только слухи! Моргот спешно долил в рюмку остатки водки — еще грамм пятьдесят, — выпил залпом и поднялся.
— Вы уже уходите? — спросила соседка.
Моргот чуть не икнул вместо ответа, кивнул ей и вяло помахал рукой. Если девушка всего лишь вышла, ее можно поймать у гардероба. Его слегка качнуло, он зацепил стул, на котором сидел один из молодчиков, и тот недовольно оглянулся. Моргот проигнорировал его взгляд, но тот вызывающе спросил:
— А извиниться?
— Отвали, — рыкнул Моргот и пошел дальше. Молодчик поверил и больше заводиться не стал.
Секретарша старшего Кошева столкнулась с Морготом в дверях, и новый образ созрел в голове мгновенно.
— Погодите, — Моргот схватил ее за руку, — погодите, не ходите туда.
— Почему? — она отступила на шаг, но руку вырвать не посмела.
— Мне надо кое о чем у вас спросить.
— О чем? — ее бесцветные брови поползли вверх.
— Когда вы придете сюда в следующий раз?
— Я… Я не знаю… Я не собиралась…
— Приходите завтра, пожалуйста. Это очень важно!
Он умел ошеломить, он умел быть убедительным. Она — несчастный кролик, а он — мудрый удав.
— Я… я не знаю… — в отчаянье прошептала она. — Но если вы так просите…
Моргот сжал ее тощенькую руку посильней:
— Это точно? Я нарочно приду пораньше, часам к семи.
— Хорошо, хорошо, — глаза ее все шире раскрывались от удивления и страха. — Я не знаю, успею ли я к семи, я до шести работаю и могу задержаться. Я никогда не знаю, на сколько меня задержат.
Ей не пришло в голову отказаться, у нее на лице было написано, что говорить «нет» она не умеет.
— Приходите. Стася.
Когда он успел запомнить ее имя?
— Громин! — услышал он окрик Кошева. — Ты что, уже сматываешься?
Моргот отпустил руку девушки.
— Нет. А ты что, хочешь проводить меня до сортира? — крикнул он Кошеву и осклабился. Перепуганная окончательно Стася проскользнула мимо него в зал, втянув голову в плечи.
Он сидит передо мной в кресле — откинувшись на спинку и обхватив пятернями края подлокотников. В его позе — напряжение и напускное спокойствие. Чувство собственного достоинства и чувство вины. Высокий лоб с еле заметными залысинами не блестит в свете настольной лампы. У него волевое лицо — прямоугольное, узкое, словно чуть вытянутое по вертикали изображение на экране. Только губы с опущенными уголками, красной ниткой пересекающие бледную, рыхлую кожу, не вписываются в это лицо: они мягкие, чувственные и безвольные. Глаза его, кажется, смеются, но на самом деле он серьезен. Он старше меня даже сейчас.
— Я почти не знал Моргота Громина. Я видел его несколько раз, и только, — говорит старший Кошев. У него вкрадчивый взгляд и голос. Он похож на шпиона, который прикидывается добропорядочным обывателем. Он хочет казаться умней, чем есть на самом деле.
Я не возражаю. Мне есть что возразить ему, но я не возражаю. Пока. Он делает вид, что ни в чем не виноват. Но знает, что это не так. Я ненавижу его. Я не имею на это права, я знаю, что он поступил правильно. Но я ничего не могу с собой поделать. Я ненавижу его за все — за сына, которого он породил, за завод и сеть супермаркетов, за его попытку остаться честным перед собой, и за этот сотни раз проклятый мною чистый графит! А главное — за его первый и последний визит в подвал. Но об этом — по порядку.
— Я знал о цехе по производству чистого графита. Верней, не так. Я знал, что этот цех, кроме графитовых добавок для производства сталей, может производить не только реакторный графит, но и особо чистый графит для полупроводников. Я один из немногих знал об этом. Цех появился на заводе в начале пятидесятых, когда атомная электростанция для нас была лишь мечтой. Когда технология только создавалась. Я принял его из рук моего предшественника. Этот цех никто не прятал, он, что называется, лежал на поверхности. Верней, стоял. Размещался в отдельном здании, не очень большом, да и объемы выпуска имел скромные. Но никто не знал, чем занимаются люди в лаборатории при цехе, что часть продукции выпускается по особому госзаказу, и технология эта относится к стратегическим. Цех формально не принадлежал заводу и директору завода не подчинялся, хотя оформление рабочих проходило через наш отдел кадров. Он отличался от других производств только тем, что немногочисленный инженерно-технический персонал проходил многократные проверки на лояльность правительству, а техническое руководство имело многочисленные ученые звания, о которых, впрочем, помалкивало. Посвященных было немного.
Я не вполне понимаю, о чем он говорит. Я представляю себе этот цех монстром социалистической индустрии и думаю, что неправ.
— Лунич законсервировал цех, как только почувствовал внешнюю угрозу. Он ее только почувствовал! Это произошло за три года до его отставки. Графитовые добавки для науглероживания металла нас тогда не интересовали, у нас имелись некоторые запасы. Цех был разобран и упакован в контейнеры. Действующая АЭС требует не очень больших объемов выпуска реакторного графита, но требует, и запасы его не бесконечны. Я не знаю, о чем думал Плещук. Я считаю, он не думал вообще — только исполнял приказания. Замедлитель нейтронов — не то сырье, которое нам с радостью продадут из-за границы. Я не говорю об особо чистом графите, прекращение выпуска которого не остановит нашу экономику, но закроет перед нами множество дверей. Контроль же над АЭС имел двоякое политическое значение. С одной стороны, это позволяло контролировать экономику страны, значительную ее долю. Остановка АЭС означала экономический коллапс, у нас не было ни мощностей, ни лишнего топлива для того, чтобы производить электроэнергию на тепловых электростанциях. И не было средств на строительство гидростанций. Но есть второй, и очень важный, нюанс: все четыре энергоблока нашей АЭС накапливали оружейный плутоний. И весь мир был против этого. Мы действительно в любую минуту могли начать производство ядерного оружия, у нас не было к этому никаких препятствий. Принудительно лишить нас АЭС и поставить экономику под угрозу миротворческие силы не решились, они и без того наворотили тут достаточно. По большому счету, лишив нас возможности поддерживать реакторы в надлежащем состоянии, они добились бы того, что рано или поздно АЭС остановилась бы без их участия.
Он замолкает, собираясь с мыслями, и продолжает снова:
— Говорили, Лунич расстрелял всех посвященных, кто работал в этом цехе, но я в это не верю: Лунич не тот монстр, которого нам рисовали когда-то средства массовой информации. Я знал его лично и могу сказать: это был дальновидный и сильный политик. Он думал не только о завтрашнем дне, но и послезавтрашнем. Для него уничтожение ученых не имело никакого смысла. Да, эти технологии представляли из себя государственную тайну, но не того масштаба. А впрочем… Политика — не игра на скрипке. Эта государственная тайна стоила очень дорого. Я даже не мог себе представить, насколько.
Он оправдывает себя. Он хочет уверить меня в том, что за эту тайну не жалко положить несколько человеческих жизней. Я ненавижу политику и политиков. За человеческим материалом они не видят человеческих жизней и человеческих судеб. И свою жизнь Кошев за эту тайну не отдал.
— Я долго не мог понять одного: неужели технологию можно уничтожить безвозвратно? Вот так просто взять и вывезти оборудование с чертежами? Да, конечно, при Плещуке никто не стал бы заниматься ее восстановлением, а через десять-двадцать лет она бы не стоила ломаного гроша. Но мне все равно это казалось странным, — он пожимает плечами и добавляет многозначительно: — На наш завод не упало ни одной бомбы…
Красота – страшная сила. И с каждым годом она все страшней и страшней.
(главный смотритель шахского гарема)
Одори ёби! Кассу мару! Хакарл им в прическу, этим аргентумам с их традициями!
Совершенствование я имею в виду!
Если б я знала, как это будет, если бы просто догадывалась… черт, проще на диете сидеть (по крайней мере, первые два дня). Нет, я совершенствуюсь только первый… но мне уже хватило по горло и даже выше.
Рррррррррррррр.
Началось все еще вчера вечером. Что такое совершенствование, мальчишки представляли плохо, но зато с фантазией у них был полный порядок, и через час я на стенку лезла от их предположений. Ну то есть влезла бы, если бы была уверена, что это хилое-средневековое меня выдержит.
Шер про эти процедуры знал не очень и только предполагал, что каждый «усовершенствованный» становится чем-то похож на своего хозяина.
Рад (внаглую присвоивший белую мышильду) радовался за меня и говорил, что теперь я наверняка полюблю алхимию.
Тихий Тагир отмалчивался, и только по глазкам видно было: дите подсчитывает, сколько крови мне понадобится, если я подамся в вампиры.
Лазоревое чудо критически осматривало меня с ног до головы и рвалось совершенствовать прямо сейчас, начиная с волос и заканчивая маникюром.
Но это цветочки были. Ягодки пошли с визитов в «дома». То есть в гости к другим вампирам, у которых имелись прошлогодние и позапрошлогодние Дары. Уже усовершенствованные, так сказать. Ритуал такой: сначала продемонстрировать свой подарочек, так сказать, в «сыром виде» (а заодно и подарочку образец показать), а уж потом браться за «тяжелый и неблагодарный труд». Раньше-то Джано чихать хотел на этот ритуал, потому что все равно не собирался меня оставлять. Хотел втихую найти мое племя (!) и отправить свой подарочек обратно к родственникам. Все равно, мол, не убережет: или отберут, или несчастный случай стрясется.
А сейчас все, хана кузнечикам. Одному кузнечику… в полтора центнера весом.
Вперед, Дарья, нет предела совершенству!
Да-а… Что вам сказать. Запустил Джано дом. Я даже не представляла, как. Пока не увидела…
Роскошное здание, все в каменном кружеве и зелени. Вампир Джаванно, Старший.
Аккуратный белый домик, словно светящийся изнутри. Дом вампира Микеле.
Розовая мини-крепость, словно вырастающая из цветочных стен. Владелица – вампирша Мелисс. И так далее, и тому подобное.
Да, Блэйд бы на моем месте схлопотал полный культурный шок. Здешние вампиры не собирались прятаться по склепам и выползать из дома только по ночам. А интересно, водятся ли тут Беллы Свон? Вряд ли… а то бы вампиры уже вымерли…
Да что за чушь лезет в голову?!
Успокоиться, живо!
Так, что там у японцев…
«Совершенный человек пользуется своим умом словно зеркалом: он ничего не хватает и ничего не отвергает. Берёт, но не удерживает». Тьфу, и тут совершенство… Не то.
«Действие проистекает от желаний».
Не то. Чего я счас хочу – это удрать из этой обители совершенства и немедленно переодеться во что-то посимпатичнее. Или чего-нибудь разнести, чтобы успокоиться. Успокоиться! Ояката чего только не говорил, и все мудрое, даже если непонятное. Неужели там ничего нет о спокойствии?
Ага!
«Сохраняя спокойствие, заставь противника потерять бдительность»… Подходит! А что там дальше?
«Изучи, насколько силен противник. Сражайся, если перевес в твою пользу, и не сражайся, когда нет шанса на победу».
То, что надо.
Там еще что-то такое было подходящее…. Сейчас, как же там… ведь целый перечень был. Мы его тогда три часа заучивали. Есть хотелось непереносимо, Олька при ответах как нарочно, сбивалась и вместо «победы» постоянно соскальзывала на «креветок». А Ларка – на борщик со сметанкой, м-м-м… Не отвлекаться!
Так, заповеди повторить:
— Внуши противнику мысль о том, что преимущество на его стороне.
Ну, тут и притворяться не надо. Только глянуть в эти самодовольные морды.
— Если противник силен, отступи и хорошо подготовься.
Само собой…
— Нарочно выводи противника из себя, изматывай его.
— Сохраняя спокойствие, заставь противника потерять бдительность.
— Встретив единую группу, посей в ней раздор; сделай ее членов чужими друг другу.
— Поражай слабые места противника, делай то, чего он не ожидает.
— Изучи, насколько силен противник. Сражайся, если перевес в твою пользу, и не сражайся, когда нет шанса на победу.
— В ходе сражения сделай так, чтобы инициатива исходила от тебя.
— Нападая, атакуй врага так, словно это твой последний шанс.
Йес! То есть банзай!
И появившуюся вампиршу (кррррррасавицу – моделям от зависти только силиконом поперхнуться!) встретила самой спокойной физиономией.
Правда, спокойствия моего хватило ненадолго. Оно как-то подтаяло в тот момент, когда я увидела, как эта мымра посмотрела на моего вампира. Как первая красавица школы на ботаника-очкарика. Мол, что это такое, а главное, с какой стати оно тут, рядом?
— Ты? Принес мой заказ?
И взгляд этакий, от которого у меня рука сама собой к карману потянулась.
— Заказ будет готов через два дня, Мелисс, он ведь особый, специально для тебя по моему личному рецепту. Я по другому поводу, — голос его изменился, стал суше и официальней, — Орихальти Мелисс, прошу твоего присутствия и свидетельства в деле совершенствования моего Дара. Прошу твоей помощи, со-Родич.
Ого! Всегда удивлялась, как легко зрелище «красавица снисходит до простых смертных» превращается в «Медуза Горгона отправляется в свободный полет». Или «Кобра готовится к броску».
— Ш-ш-што?
Все-таки кобра…
— Ты смеешь?
— По праву со-Родича.
— Ты!… Это чудовище…
— Ты мне отказываешь? – что-то мелькнуло в голосе Джано, что-то этакое… не знаю, как назвать, но лично мне на ум пришло слово «яд». И еще почему-то «волк» и «айсберг».
Кобра спрятала клыки и задумчиво коснулась хво… юбки.
— Хм… мы же не будем решать такие сложные вопросы сразу, без переговоров? Напитки нам. Этому… Дару тоже. Позвать Эфа. Пусть он пока немного поучит твой… оригинальный подарок.
Поздно она решила быть любезной.
Жабья икра уже соскользнула в ее цветничок.
— ..А еще есть стихи о любви несравненного Хафиза, и они воистину прекрасны! — Эф, Дар коброподобной вампирши, вдохновенно воздел тонкую руку и приготовился прочитать очередной «бейт». Местные стихотворения так называются.
— Не надо, я верю!
Но остановить это возвышенное совершенство можно было только грубой силой. И то сомнительно. Это примерно как меня затормозить, когда я начинаю меню составлять и упоенно перебираю рецептики. Увлеченный человек…
Неужели и я после совершенствования вместо рецептов чудо-борщика на свининке и рулетиков «на ниточке» буду вот так вот воспевать прелести ямочек на подбородке? Ужас.
О луна! Ты у солнца взяла свой блеск и свет.
На виске твоем бьется Ковсар… О весна и цвет!
Ты повергла меня в эту ямочку на подбородке,
Как в зиндан. Из-под амбры мне выхода нет…
Ужас-ужас. Может, правда применить силу?
— Дарья, пойдем, — голос Джано после трех десятков стихов показался дивной музыкой. Я поспешно вскочила с лавки. Слишком поспешно. Лавка угрожающе треснула. Декоративная ваза с фиалочками грохнула о дорожку. Брызнули осколки.
Вампиршу перекосило, но шипеть она не стала. Только взглядом ошпарила, таким, что я сразу прочувствовала и свое самодельное платье, и порядком стоптанные босоножки, и каждый лишний грамм на талии.
Ага, ну это понятно. Извинения приносить расхотелось моментально. Я состроила выражения «мои-родители-тролли-в-седьмом-поколении» и уставилась куда-то вампирше в прическу. Как там не хватает симпатичной жабочки…
— Я подтверждаю наш договор, Джано, — сквозь зубы выговорила хозяйка дома. – Обещаю мое внимание и участие в деле совершенствования твоего Дара.
Ух ты! Так она согласилась? От удивления я обернулась к моему вампиру… и пропустила движение Эфа, который уже успел смотаться куда-то за цветами и собирался вручить их хозяйке – то ли традиция у них такая была, то ли сейчас ему в голову стукнуло. Короче, не вовремя я повернулась. И резковато. От моего нечаянного тычка Эф птичкой отлетел на вторую вазу, и дорожка снова украсилась художественным узором из осколков вперемешку с фиалками.
В синих глазах вампирши сверкнуло адское пламя.
— Очень пристальное внимание, — сдавленно проговорила она. – И участие. На этот раз Даиз зашел слишком далеко…
Все-таки жабы – это самые пакостные создания на свете. Выждали, пока Джано выйдет и давай квакать на сорок голосов. И зачем я взяла с собой это божье наказанье? С таким трудом сконструировала сумку-холодильник (вообще-то по размерам она ближе к кошельку, чем к сумке) и не нашла ничего лучше, чем упихать в нее этих земноводных! Лучше б колбаску положила или еще что… съедобное.
Урррррлллл – согласилось пузо.
Заткнись, обжора, а то получишь жабу. Или кефир. Испуганное пузо притихло. Согласилось потерпеть до дома?
— Что значит – Даиз зашел слишком далеко?
Вампир глянул на меня как-то косо:
— Все считают, что это он вмешался в церемонию Даров и подсунул мне тебя. Или подкупил кого-то. Сочувствуют.
Ну спасибо. Шли бы со своим сочувствием к пустынным дэвам или куда подальше!
— Сочувствуют. Ага.
— Насколько они вообще способны сочувствовать ненормальному затворнику Джано.
— Ага-ага. Слушай, скажи мне наконец, зачем мы вообще все это затеяли?
Вампир вздохнул:
— Может, потом?
— Джа-но…
— Ладно. На самом деле я ничего не затеял. Просто не заметил вовремя – очень уж жизнь в последнее время… насыщенная. Процесс запустился сам. Первичная связь, сформировалась даже без замыкания ошейника, и теперь, куда тебя ни отошли, достанут.
Я посомневалась насчет «куда ни отошли» — дома мне вряд ли достали бы… наверное. Но погодите…
— Какая связь?
— Между вампиром и… а кто это квакает?
— Жабы, — отмахнулась я. – Так и?
— Откуда здесь жабы? Причем этот вид? Они ведь редкие…
— Э-э…
— Дарья!
Доругались мы только у следующего дома. То есть не доругались, а так…
— Да обещаю я не трогать больше твою икру! То есть жабью.
— И?
— Что и?
— Мне что, теперь тебя обыскивать перед каждым визитом?
— У тебя так много времени?
— Дарья!
— Да обещаю я… ни икру, ни яйца, ни ящерок… короче, ничего опасного твоим вампирам подбрасывать не буду. Интересный домик…
Джано только вздохнул.
— Здесь живет Микеле. Он… сам интересная личность. Будь осторожней, хорошо?
— В каком смысле?
— Он…
— Джааааано! – послышалось с крылечка. – День состоялся! Принес порошочек?
— Да. Но я к тебе по делу…
— Ой, прошу тебя! Давай оставим скучные дела на потом, дружище! Проходите, проходите! Это твое… твой…
— Дарья.
— Ах, да пусть. Тиресса, гости!
О. Понятно, с этим Микеле надо быть поосторожней. Спорхнувший с крылечка вампир… ослеплял. Он не шел, а словно плыл над землей, и в каждом его движении, в повороте головы, в улыбке светились небрежная, но какая-то радостная легкость, изящество, обаяние. Он был чем-то похож на Максима Галкина, еще не зазвездившегося, а молодого, с бьющей через край искренней жизнерадостностью.
— Проходите, проходите! Я вас ждал. Ты ведь из-за Дара своего? У кого первым побывал: у Ванессы, у Мелисс?
— У Мелисс.
— А, ясно. На обряде скажет нет, но зато засвидетельствует все законное и незаконное. Молодчина, хороший выбор. Тиресса, где же ты?
— Здесь, — донеслось с лестницы.
И я онемела.
Я не могу описать, как она выглядела. Но если это результат совершенства, то я до него не доживу! Умру… от нетерпения.
— Нет.
— То есть?! – одно слово, а сколько разочарования. Я-то уже возмечтала… а тут облом!
— Нет – то есть совершенствование — это не внешность. Не столько… не только… — женщина улыбнулась и придвинула ко мне блюдо с нарезанными фруктами – десерт. – Как тебе объяснить… Сейчас.
Легкое движение, и передо мной раскрывается шкатулка из зеленого узорчатого камня.
— Вот, смотри. Это лунный камень. Серьги и кулон. А это рубины. Тоже серьги. В чем разница?
— В огранке. В…
— Достаточно. Представь, что лунный камень не обточили вот так, подобно жемчугу, а огранили как рубин, сохранил бы он свою красоту? А если бирюзу оправить не в серебро, а в золото, стала бы она красивей?
— Вы хотите…
— Ты.
— Ты хочешь сказать, что наше «усовершенствование» зависит от нас?
— От того, что в тебе есть и какой тебя увидят, — улыбнулась Тиресса. – Человек сложнее камня, но неправильная огранка убивает нас так же верно. Может быть, именно поэтому у Даиза до сих пор нет истинного Дара, потому что он не способен увидеть… он только умеет подгонять под образец, а этого мало.
— Понятно… То есть из меня не обязательно получится красавица?
— Получится то, что в тебе есть. И…
— И то, что во мне видят, я поняла.
Если учесть, что именно Джано считает симпатичным, то надежд на красоту у меня мало. Понятие о привлекательности у него очень уж своеобразные. Я представила себя кем-то вроде паука-птицежора и содрогнулась.
— Не волнуйся. Если связь начала формироваться, значит, твой одаряемый, по крайней мере, способен тебя понять и ощутить. А мы поможем. Уверена, Микеле скажет «да» на обряде. Он вовсе не такой легкомысленный, каким старается казаться. Пойдем покажу дом? И кстати… ты не думала отпустить волосы?
Вот так начался наш рейд по будущим «свидетелей». Я до одури насмотрелась на вампиров и их дома, до обалдения – на их подарки, усовершенствованные и нет, и наслушалась соболезнований в адрес Джано до… ох, не будем уточнять.
К концу этого дня я мечтала только об двух вещах: о постели и об ужине. Да, и еще об убийстве того, кто все это выдумал.
Кажется, следующие несколько дней (недель? месяцев?) мне не понравятся.
Домой мы вернулись поздно.
Мальчишки спали, нас встречал Левчик. Котик-шоколадка смерил нас зеленым взглядом и кажется, понял, что утешения на этот раз никому не требуется. Мявкнул и ушел к себе на подушку. На миг мне показалось, что там, на подушке, шевелится сторожок… но чего не померещится с усталости.
— Пески пустыни… — тихо проговорил мой вампир, глядя на стену.
— Что?
Не отвечая, он сорвал с полочки какой-то свиток и с треском развернул.
— Дэвий хвост. Нас вызывают аргентумы. Завтра…
Когда пришел брезжащий рассвет и зажглись окна Ирины, стало полегче, появилось занятие. Поглядывая одним глазом на горящую лампу, вторым на экран следящего устройства, достала и сжевала купленный накануне гамбургер, оставив кусочек на пару укусов в целлофановом пакетике, залитым соусом.
Красная точка на экране разделилась – одна часть осталась в квартире, другая направилась в сторону. Лотта вначале не поверила своим глазам, потом вспомнила, что «жучки» были в сумочке и в плаще, ныне испачканном, наверняка постиранном и еще не досохшем. Подхватилась и быстрым шагом стала огибать дом, чтобы успеть встретить Ирину. Пакетик с остатками гамбургера несла как таран перед собой и со всего размаху впечаталась им в грудь вышедшей из подъезда женщины. На светлом ворсе элегантной замшевой курточки расползлось отвратительное пятно. Пробормотала что-то неразборчивое и резво утопала дальше, стараясь выкинуть из головы потерянное выражение лица расстроенной Ирины. За углом переждала, пока та поднимется домой, переоденется и снова, уже окончательно уйдет на работу.
Подошла к подъезду. Тот ее приветствовал кодовым замком на двери. Хорошо хоть не домофоном. Чуть присела, чтобы посмотреть на кнопки под острым углом. Да, три из них оказались немного более матовые, чем остальные. Загнула пальцы в странную комбинацию и ткнула в нужные цифры – некоторые замки не допускали неверной последовательности нажатий, но позволяли жать аккордом. Повезло: щелкнув, замок открылся. Теперь на четвертый этаж, отмычкой открыть квартиру, тут замок посложнее, чем в подсобке метро, провозилась почти минуту, и внутрь, в чистое уютное жилище. Две комнаты. Одна – бывшая детская, все осталось нетронутым. Вторая совмещала спальню и рабочий кабинет, впрочем, как во многих домах того времени. На книжной полке увидела фотографию: Ирина, Глеб и Анечка. Девочка с воздушными шариками смеется, прекрасная женщина счастлива, и даже губы сурового мужчины тронула легкая улыбка. Скрепя сердце, криво разорвала фото, отделив Ирину от остальных, поднесла обрывок к окну, где свет поярче, сфотографировала. Передвигаясь стремительным торнадо, прошлась по квартире, выбрасывая книги с полки, выворачивая ящики с бельем, вытряхивая баночки на кухне. Даже гель на полочке в ванной не избежал печальной участи и оказался вылитым на пол. Лотта оставила во флаконе самую малость – один раз душ принять. На пороге окинула взглядом сотворенный хаос, захлопнула дверь, проверив, закрылась ли, и бегом к Дэвиду, догонять Ирину. По дороге наткнулась взглядом на магазин «Все для активного отдыха», в голове мгновенно достроился недостающий кусочек плана «стрессоносительства». Зашла, купила разборное страйкбольное ружье и десяток желто-зеленых люминесцентных снарядов к нему. Неподалеку от дома, где располагалась «Артемида» припарковала мотоцикл, в этот раз выбрав платную охраняемую стоянку, ружье, даже в разобранном виде, не влезло в нишу под сиденьем и в пакете покачивалось на руле.
— Интересно, где-нибудь неподалеку можно найти хороший кофе? – спросила у самой себя вслух. Ответа, естественно, не дождалась.
Пожала плечами и двинулась в обход по навязшему в зубах и в ногах маршруту. Мозг, вновь перейдя в режим ожидания, отчаянно требовал перезагрузки. Пришлось вспоминать навыки, накрепко вдолбленные в период обучения. Плечи расслабить, руки в карманы, чтоб не болтались, взгляд расфокусировать, ни к чему видеть детали, достаточно смутных пятен, шаг легкий. Кору больших полушарий отключить.
Лотта скользила по улицам, тело ее само выбирало куда поставить ногу в шнурованном ботинке и автоматически огибало спешащих прохожих, мозг впал в странное полубредовое состояние, не имеющее название на общепринятых на Земле языках, только на языке планеты Керт. Почти физически Лотта ощущала, как все события, чувства, мысли последних дней архивируются и перегружаются из оперативной памяти в долговременную, как очищаются разделы, ответственные за мышление. Потом должно было последовать обновление системы. Проведенная таким образом очистка позволяла восстановиться не за два часа, как во время глубокого сна, а за шесть, причем желательно было это делать ежесуточно. В обычных условиях Лотта предпочла бы отключиться на эти два часа, хватило бы, но сейчас приходилось поступать иначе. Что же, времени в избытке, главное, не пропустить Ирину, если ей вдруг придет в голову покинуть офис.
И да, надо же продолжать неприятное дело. Лотта распечатала новую сим-карту, отослала Ирине сфотографированный обрывок. Спустя несколько секунд последовал обратный звонок. Сама не зная зачем, Лотта коснулась иконки приема. В трубке послышался нервный на грани истерики голос:
— Кто вы? Что вы от меня хотите?
Тут уже сбросила звонок. Пока достаточно. Еще одна симка закончила свои дни в урне.
Можно что-нибудь съесть, не чувствуя вкуса, воспринимая еду лишь как топливо, чтобы не пришлось отвлекаться еще и на восстановление энергии и довести перезагрузку мозга до конца. А вот на ночь надо запастись стимулятором посерьезнее. За столиком в кафе Лотта прошлась по Интернету, выискивая, что же можно найти доступного. Ничего. Все список В, без рецепта не продадут. Ладно, пойдем чуть менее эффективным, но законопослушным путем.
В аптеке Лотта набрала пакетик лекарств и бутылку воды, в тихом дворике нашла себе место на лавочке и принялась потрошить облатки. Кофеин, аскорбиновая и янтарная кислота, тауфон, экстракт элеутерококка – все нашло место в пластиковой бутылке. Прямо целиком, до ночи все растворимое перейдет в воду, нерастворимые оксиды и карбонаты останутся на дне. Адская смесь канула в глубокий карман, Лотта продолжила приводить мозг в относительный порядок.
Так что к моменту окончания Ириной рабочего дня ей уже не хотелось заснуть прямо там, где стоит. Вспомнила про кота. Животинку можно и побаловать. Вот этот вот симпатичный кусочек куриного филе ему должен понравиться. Мороженый. Ладно, в пакетик и во внутренний карман, растает быстро. Себе? Да какая разница, вот та плюшка вполне подойдет, лишь бы там не было майонеза и кетчупа, Лотту ощутимо затошнило, когда она вспомнила неопрятное утреннее пятно.
Ирина на метро, Лотта на мотоцикле, в очередной раз радуясь его способности просачиваться сквозь пробки, добрались до Сивцева Вражка.
Ирина зашла в подъезд, ей предстояло несколько шокирующих минут, а потом и неприятных часов. Мало кто может спокойно пережить осознание факта, что твой дом больше не твоя крепость, что неизвестные руки вволю похозяйничали там, может быть, поднимая и разглядывая белье, может быть, натыкаясь глазами на любимые места в многократно перечитанных книгах…
Лотта собиралась было завести мотоцикл на ночевку, но что-то словно толкнуло ее в грудь, приказав: «Стой!».
Остановилась. Внимательно огляделась вокруг. Никого, только смутно ощутимое чужое присутствие. Вспомнила про электронные очки, все это время пролежавшие в кармане. Стоя в тени арки еще раз просканировала быстро густеющий сумрак. Ага, вон там, на крыше, там, где быть ему вовсе не должно, источник радиосигналов. Мобильный телефон. Наблюдатель. Теперь всем существом потянуться к нему, покружить вокруг, оценивая. Спокоен, расслаблен, просто наблюдает. Пока не страшно, но на глаза лучше не попадаться. А придется.
Лотта, пятясь, вывела Дэвида из арки, развернуть его там было бы проблематично. Поставила его прямо на улице с намерением пройтись по соседним дворам выбрать место. Двор рядом. Прямо посередине проходит теплоцентраль, под ней ворочается чье-то тело. Отпадает. Двор через один. Дома во двор выходят подъездами, рядом с одним густой кустарник, еще по-зимнему голый, но в тени. Под ветвями пустое пространство, достаточное, чтобы впихнуть мотоцикл. Пожалуй, подойдет. Лотта вернулась за ним, вкатила во двор, раздвигая тесно сплетенные неухоженные ветви, втиснула под куст и зафиксировала на подножке. Отошла, глянула со стороны.
Уже совсем стемнело и блики металла можно было бы разглядеть только если специально посветить туда фонариком. Вернулась, легла спиной на сиденье, ноги, согнутые в коленях примостила на бензобак, скрутившись в пояснице. Правую руку сунула под себя, а левую пристроила в районе солнечного сплетения так, чтобы она держалась лишь при небольшом напряжении мышц. Такой своеобразный будильник – если будет засыпать, мышцы расслабятся, рука упадет и обязательно обо что-нибудь стукнется. Принялась прокручивать в голове диалоги грядущих разговоров, что лучше всего будет сказать Ирине, как потом все объяснить Глебу…
Тишину двора, изредка нарушаемую лишь хлопками дверей подъездов, прогнали прочь пьяные голоса: совсем рядом лавочку оккупировала компания молодых людей и девиц с пивом. Лотта поморщилась, во-первых, они могли бы ей помешать, во-вторых просто неприятно. Но терпела шум, погружаясь в свои мысли все больше и больше, грезя наяву с открытыми глазами, перед которыми стоял Глеб. Глеб растерянный и не понимающий, чего от него хотят и как ему поступить. Пусть он хорошо контролировал выражение лица, не позволяя эмоциям на нем отразиться, но все это легко читалось в бурных всплесках его энергетики. Мозг Лотты, как ни странно, против такого времяпровождения не протестовал и спать интенсивно не просился. То ли смирился, то ли хватило дневной перезагрузки. Кстати, об энергетике… Лотта мысленно подобралась поближе к сидящей рядом компании. Нащупала их ауры, взлохмаченные, как будто ветром и начала понижать вокруг энергетический потенциал, излишек энергии, естественно, забирая себе. Помогло: компания зябко заежилась, зазевала и довольно резво рассосалась по домам, к немалому удовольствию Лотты. Хорошо еще, что ни один не додумался полить куст.
Лотта пошевелилась, меняя позу. Во внутреннем кармане неприятно хлюпнуло. Вытащила пакетик с уже оттаявшим и потекшим мясом, порадовалась, что не протекло и положила его рядом на землю. «Кот останется без ужина», с грустью подумала она, уж больно приятное оказалось животное.
Жильцы окружающих домов ложились спать, одно за другим тухли окна, двор погружался во все более непроглядную темноту. Лотта почти видела, как Ирина, с гаммой эмоций на лице, заканчивает уборку, идет в душ, потом ложится в кровать. Сверила время со списком эмоциональных всплесков и достала ружье из пакета. Тихо-тихо, стараясь не лязгать деталями, собрала, зарядила и не спеша, аккуратно оценивая обстановку, двинулась в знакомый двор, на всякий случай прихватив кошачье угощение.
И надо же, кот ее ждал. Потянулся навстречу, муркнул. Лотта встала так, чтобы грибы-мутанты закрывали ее от наблюдателя с крыши, выложила коту мясо, подождала, пока поест и шугнула его подальше, подозревая, что начнется суматоха. Сместилась к стенке домика, плотно вжалась лопатками в ветхое сооружение, уперла приклад ружья к плечу, тщательно прицелилась в стекла Ирины и три раза быстро выстрелила. Даже с земли было видно, как лопнувшие шарики залили окна зеленым свечением. Вероятнее всего, внешний слой стеклопакета даже дал трещину.
Уронила ружье на землю, отпечатки пальцев ее не заботили, пусть стражи порядка порадуются. Собиралась было покинуть двор тихо, по теням, но из-за угла выбежали две мужские фигуры, в руках которых металлом отсвечивало оружие. Игры кончились. Лотта рванула из двора как на стометровке, сзади захлопали выстрелы. Одна из пуль чиркнула по асфальту в опасной близости. К мотоциклу нельзя – Лотта не сомневалась, что сумеет скрыться от погони, но непременно будет нарушена безопасная граница. Подчиняясь скорее, интуиции, чем здравым размышлениям, немножко некогда было раздумывать, влетела в соседний двор, на ходу пнула железную дверь подъезда, имитируя стук захлопывающейся, нырнула под теплоцентраль, прокатилась вглубь, в темноту, щедро вывалявшись в пыли, зашипела проснувшемуся местному обитателю:
— Молчи! Я тут всегда была! – и затихла, унимая бешеный грохот сердца.
Обитатель пару секунд возился, а потом произнес хриплым, но несомненно женским голосом:
— Цацку-то свою подбери. Разбросалась на виду…
Лотта приподнялась на локте, оглянулась. В паре шагов валялось выпавшее из кармана следящее устройство. Только успела подгрести его поближе, как по двору зашарили лучи фонарей.
Преследователи, тяжело хлопая подошвами туфлей, вбежали во двор, обсмотрели немногочисленные углы, подергали двери и подошли к неказистому укрытию. Скрестили лучи фонарей на сидящей:
— Слышь, вылезай, чучело!
Женщина, кряхтя, выползла из-под трубы, на ноги так и не поднялась.
— Был тут кто?
— Да вроде дверь хлопнула, гражданин начальник. Сплю я, не заметила кто куда, — язык говорившей заплетался, звуки проглатывались.
— Там кто? – лучи скользнули к Лотте. Она поняла, что стоит «начальникам» заметить, что одежда ее, хоть в пыли, но новая, и все, ствол, из которого пристрелят, увидеть не успеешь.
— Да подружайка моя, Анька. Эй, Анька, тут тебя спрашивают, — последовал пинок в плечо.
Лотта, старательно копируя голос спасавшей ее женщины (во дожились, спасают спасателя), послала не очень приличную женщину туда, где всегда темно и скрутилась клубочком, натягивая воротник на голову.
— Болеет она, плохо.
— Птичья болезнь? – голос мужчины был полон плохо скрываемого отвращения.
— Птичья, птичья, — болванчиком закивала головой бездомная.
— Может, их это, в КПЗ? – спросил один «начальник» другого.
— Да ну их, пусть с этими блоховозками участковый разбирается, тебе что, заняться больше нечем? Пошли отсюда. – оба мужчины повернулись и вышли из двора, видимо, решив наплевать на произошедший инцидент.
Лотта, выждав минуту, пока они уйдут окончательно, села, почти упираясь макушкой в горячую трубу, потрясла головой. С волос посыпалась пыль.
— Вот спасибо тебе, выручила. Можно я тут у тебя до рассвета посижу?
— Да сиди, я эту нору не купила. Только утром уходи, и я уйду, мужики суровые, так не оставят, вернутся.
— Вернутся, — Лотта вздохнула. – Уйду, конечно, еще дела есть.
Бездомная помолчала, потом, сильно смущаясь, произнесла:
— Это…от тебя сдобой пахнет. У тебя есть что пожрать?
— Да, вот, на, — Лотта вытащила выпечку из кармана. – Плюшка. Была. Только она теперь ну совсем плюшка. В смысле сплющилась. – Почувствовала, что сама заливается краской.
— Да ладно тебе, пойдет. Меня Варя зовут, — и вгрызлась в мятую булку.
— Я Лотта.
— Вот смотрю я на тебя и удивляюсь: ты ж вроде при деньгах, упакованная. Что же ты тут под трубой делаешь?
— Прячусь.
— Так и пряталась бы где-нибудь в нормальном месте.
— Мне надо быть тут. Это зависит от того человека, за которым слежу.
— Шпионка, что ли? – Варя облизывала перепачканные сладким пальцы.
— Хуже. Частный детектив.
— Да уж, работенка… Не скажешь, что непыльная.
— Да, тем более сейчас. – Лотта помолчала. Чувства, за последние дни одиночества и напряжения, покрывшиеся тонким ледком, стремительно отогревались. – А ты как сюда попала?
— Приехала Москву покорять. Художница я, из Пышмы. Думала, что я тут кому-то нужна, о славе мечтала. Вот и домечталась.
— А вернуться? Или некуда?
— Есть куда. Мама там осталась. Думаешь, я не пробовала? Думаешь, если я тут живу, в чужом дворе, я алкоголичка-наркоманка? Я и не пью вовсе! Только что я умею? В ресторане официанткой работала – не смогла я там, приставали сильно. На стройке работала, так с деньгами кинули, на рынке торговала – заболела, с квартиры выгнали… — по щекам покатились слезы.
— Не плачь. Паспорт есть?
— Да.
— С утра накормлю тебя, куплю что-нибудь приличное одеться, билет и поедешь в свою Кышму.
— Пышму. Правда, что ли? – в голосе прорезалась надежда.
— Да. А теперь спи, у тебя есть еще два часа.
— Хорошо, — Варя покорно свернулась калачиком. Лотта тоже откинулась навзничь, прикрыла глаза рукой, чтобы сверху не сыпанулось чего-нибудь. Адреналин быстро уходил из крови, организм, проворчав что-то недовольно, стал намереваться поспать. Пришлось хлебнуть из бутылки с тонизирующей смесью. Сон как рукой сняло, кажется, только от одного вкуса – редкая оказалась гадость. Заворочалась и снова приподнялась Варя.
— Не могу я спать, волнуюсь сильно. Спасибо тебе преогромнейшее. А можно я расскажу, что хочу нарисовать?
— Расскажи.
— Глобус. Вот если бы был огромный-преогромный шар, и чтобы внутри было светло и ходить можно было, я бы внутри нарисовала все материки и океаны, а на них всякие животные и растения. В океане киты и дельфины и страшные глубоководные рыбы, в Африке жирафы и бегемоты, в Австралии кенгуру, в Канаде клены. Обязательно хризантему в Японии, – голос ее стремительно молодел, становился звонким и восторженным.
Лотта удивлялась – как такое чудо могло вообще выжить на улице?
Седой человек с незапоминающейся внешностью сидел в свежеснятой квартире, очередной раз озадаченно всматриваясь в новости. Рядом с одним вирт-экраном мерцал другой, с данными его собственных изысканий. Он провел полноценное расследование на месте происшествия и теперь пребывал в состоянии вдумчивой рассеянности. Им были обнаружены несколько пострадавших от изнасилования медсестер: одна страшнее другой. Помятый, надирающийся медбрат, чуть не пополнивший эту странную коллекцию. Аррана найти не удалось, но скорее всего потому, что они, скоты волосатые, все одинаковы, да еще и не пьют, так что хрен их разговоришь. Поэтому он взял абстрактную картинку из инфонета, и теперь пытался собрать из этих частей мозаики цельную картину.
Немного подумав, он добавил еще одну картинку – портрет предполагаемого конкурента. Судя по всему, этот тот же самый тип, из-за которого сбежал киборг и сорвалась вся операция. Эрик Ларсен. Циркач.
Седой покрутил объемное изображение аррана со всех сторон. Если даже принять изнасилование, как отвлекающий маневр, то пятеро – это перебор. Да еще такие. Конечно, ради выполнения задания можно пожертвовать… взгляд упал на портрет завхоза. Каменное лицо с ярким макияжем и таким выражением лица, что даже ему было не по себе. Нет. Пристрелить можно, но изнасиловать? Есть вещи, которые выше человеческих сил. Может, парень был под кайфом? Угу, и выполнил в таком состоянии работу. Тоже не вяжется. Три страшных бабы, медбрат, который спасся чудом, и арран. Да даже если бы он устроил оргию в соседней палате, полиция бы не оставила пост. Он уже изучил этих ребят. Что же там произошло? И причем тут арран?
Седой еще немного потаскал по экрану картинки, отсалютовал им полупустой бутылкой пива и обратился к портрету конкурента:
– Ладно, Циркач. Я тебе все прощу, только ответь на два вопроса: как и на хрена? Особенно с этим, волосатым! Вот что мне теперь начальству сказать? Пришлите бронированные трусы? Издеваешься, парень?! И где теперь этот проклятый Д.У? В, полиции, в доме или у тебя? Ты мне здорово попортил настроение… Ладно, попробуем выманить на приманку. Может, тебя не только арраны интересуют?
Оставив недопитое пиво на столе, он вытащил из ящика глушилку и бластер. Закрепил на поясе. А через несколько минут спортивный аэробайк на малых оборотах устремился к границе города.
***
Этот звук гард узнал мгновенно. Аэробайк его последних хозяев-врагов. Первая мысль была о том, что его все-таки сдали. Вторая, что надо сматываться. И только третья, когда он уже бежал по лесу, что может быть, Асато не виноват, может быть, выживший кэйсер очнулся и отправил второго хозяина за сбежавшей биомашиной. А значит, у них есть и сканер, и глушилка, и возможно, пара киборгов. Шансов уйти мало, хотя… Не снижая скорости и прислушиваясь к то удаляющимся, то приближающимся звукам двигателя, кибер осознал, что хозяин не знает, где он находится, и просто прочесывает местность. Он поспешно отправил сообщение Асато: «За мной погоня, что мне делать?»
После нескольких минут страшной тишины, когда сердце охватил холод, а в мозгу все больше зрела мысль, что и этот человек тоже его предал, наконец пришел ответ.
«На северо-востоке, у железной дороги есть болото и лес пиявок, беги туда. Там много металлов, они могут сбить с толку сканер. Метнись под деревья и там спрячься между корнями. Погаси максимально активность процессора и снизь температуру тела, земля там влажная, теплая, пиявки могут и не заметить».
В какой момент звук перестал меняться и стал просто нарастать за спиной, гард сказать не мог. Он несся со всей доступной ему скоростью, осознавая только одно – от аэробайка не уйти. Его нагоняют. Звук приближается, накрывая волной, приказывая лечь на землю, сдаться. Каждую секунду киборг ожидал, что вот-вот его преследователь включит глушилку, и полученный импульс, от которого не скрыться, остановит, отключит процессор…
Лес приближался, но слишком медленно, в отличие от погони за спиной.
***
Асато, игнорируя уверения Эрика в том, что убийца придет сам, сел отсматривать видео с кэйсером. Прибыли они на одном корабле. И даже вышли из космопорта вместе, киборг шел позади с чемоданами. Нормальная исправная машина. Сели в такси… ни на одном кадре не было видно лица убийцы, только дурацкая шляпа с полями, свободный плащ и…
– А ведь он документы предъявлял на таможне и морда в них есть.
– Я тоже предъявлял. Но документы даже с мордой в них не доказательство совершения преступления. Такого надо брать с поличным. – Эрик опять подбросил нож. Из коридора робко выглянул Эмиль, он только закончил мытье пола. Несмотря на четкое указание «своего места», киборг все-таки ощущал беспокойство. Понаблюдав за видео, он устроился рядом с хозяином, встретился с ним взглядом и вдруг прижался к плечу человека головой.
– Асато, не надо меня прогонять, и социализировать не надо. Я хочу остаться твоим киборгом, – голос блондина дрогнул, но он все-таки признался, вручил человеку результат долгого самоанализа, как не совсем понятную и очень странную, неудобную вещь: – Я люблю тебя, понимаешь? Я думал об этом, ты мне больше, чем хозяин. К хозяевам не привязываются, они могут продать или убить. От них можно сбежать. Ты не такой. Я не испытываю дискомфорта от твоих… приказов. Это желаемый приоритет. Я не знаю, как объяснить! Не умею. Но ты же понимаешь?
Асато вздохнул, растрепал светлые волосы, запихнул парня под бок, прижимая к себе, и уточнил:
– Ты паспортную карточку свою видел, чудо мое?
– Нет. Я… ни ее, ни значок не активировал пока. Страшно было, – спай сунул руку в карман и протянул карточку и ромбик значка хозяину. – Давай, я их тебе отдам? Я действительно подумал. Человеком быть хорошо, но одному – очень плохо. Я не умею быть один. Пожалуйста, оставь меня киборгом.
Пришлось утрамбовать парня еще сильнее, и скорее ощутить, чем услышать тихий вздох.
– Активируй, недоразумение мое! Не бойся. Преступников же ты не боялся? А это куда менее страшно.
Кибер еще протягивал ему четырехугольники, и Асато повернулся, осторожно, чтобы не разорвать контакт, отодвинул назад его ладонь, закрывая.
– Я обещаю тебя не прогонять, Эмиль. Пока ты не придешь к этому сам, ты можешь оставаться тем, кем сочтёшь нужным. А теперь активируй.
– Эмиль… Фукуда?! – спай изумленно вскинулся. – А что скажет твой дядя? Он же меня терпеть не может!
– Дядя поймет, он меня всегда понимал, – Асато улыбнулся. – Я его уже известил.
Мысль крутилась давно, и решение далось легко. Поэтому, когда генерал переслал ему анкету киборга, он без колебаний поставил в графе «фамилия» свою, уверенный, что Эмиль против не будет. А комиссар Фукуда… Ну, даст по шее. А может быть, даже обойдется лекцией о недостаточных умственных способностях. Но ведь все равно потом смирится, как всегда смирялся с его выходками.
– Я… – Эмиль задохнулся, слова кончились совсем и бесповоротно, горло перехватило, и всех эмоций хватило только на тихий полувсхлип-полустон. Но человек понял, обнял, успокаивая и поддерживая, как и полагается старшему брату.
Эрик сделал вид, что очень занят едой. Ему хватало и своего киборга, чтобы еще влезать в проблемы с чужим. А свой опять творил что-то непонятное: Рон подключил к терминалу пульт-видеофон, развернул сразу два экрана и что-то химичил, отделываясь от хозяина стандартно-программными ответами, обозначающими, что кибер занят. Ларсен перебрался к нему, подальше от японца с его белобрысой проблемой. Сэя, в отличие от человека, взгляд «под руку» не волнует, даже наоборот, Рон повернулся, чтобы Эрику было удобнее наблюдать за его работой.
– Вот, готово! Теперь любая из команд переносит хозяев в мишени. А цифра на кнопке – это просто количество секунд от десяти и больше.
– А зачем?
Сэй наградил хозяина взглядом, весьма далеким от восхищения:
– Мое дело – взломать и поменять, а что с этим делать дальше – думай сам. Кто из нас человек?
Эрик уже набрал воздуха в грудь для достойного ответа, Но тут раздался звук пришедшего сообщения, а следом голос японца:
– На твоего киборга напали, его преследуют на байке, парень просит помощи.
Асато рванулся было к терминалу, но быстро вспомнил, что до киборгов в скорости ему далеко и уступил место им. Парни дружно плюхнулись за клавиатуры, что-то набрали, и на вирт-экранах развернулась подробная карта участка, где бегущий киборг обозначался яркой белой точкой, а стремительно нагоняющий аэробайк – красной. Эмиль использовал прямое подключение через спутниковые камеры по полицейскому коду.
«Эмиль, нужна карта подготовки этой зоны для охоты. Я пока направлю его в труднодопроходимую для людей зону».
«Сейчас».
Как только первое сообщение ушло, бегущий киборг слегка изменил направление движения. Блондин немного порылся в инфонете, и на одну карту наложилась другая, с заштрихованными участками леса.
«Рон, этот участок снят с Охоты несколько лет назад, не все системы функционируют, но есть участки, в которых затруднено прохождение сигнала. Подойдет?»
«Да. Сейчас попробуем сбить с толку сканер».
Рон набрал номер беглеца, напрямую, используя видеофон как усилитель. Гард ответил так же, быстро и эффективно.
Нарастающий звук двигателя бил в спину, стремительно приближаясь, когда прозвучал звонок. Он ответил, чего не ответить, когда почти поймали, но первая же фраза изменила ситуацию:
– Сто пятьдесят метров вправо, очень быстро, – приказал лишенный эмоций голос. С ним, несомненно, общался киборг.
Беглец послушался. Не снижая скорости, развернулся, позволив врагу сократить дистанцию, и бросился в указанном направлении.
– По достижении нужного расстояния вернись к прежнему маршруту. Как только засечешь пиявок, проникни в их зону на тридцать метров и там затаись. Скоро я потеряю с тобой связь.
– Почему?
– На данном участке глушится любой канал связи. Радар потеряет тебя. Будь внимателен. Свяжись, если уцелеешь. Удачи!
Связь оборвалась. Лес вокруг был точно такой же, как и на оставленном им маршруте. Старый с низко спускающимися ветвями и густым подлеском. Киборг прислушался одновременно к звуку мотора и к тишине в своей голове. Судя по всему, его и правда потеряли и собеседник, и преследователь. Беглец продолжил путь, и только когда ноги коснулись мокрой почвы с выпирающими из нее корнями, а система распознала в ветвях пиявок, понял – его действительно спасли. Не только человек, но и киборг помогали беглецу. Гард пронесся заданные тридцать метров и рухнул в мокрую листву. Главное уцелеть, а анализировать ситуацию лучше после, в спокойной обстановке.
На сканере отражалась самая настоящая пустота. Встряхивание прибора не помогло. Седой напомнил себе, что улететь или провалиться сквозь землю киборг не мог. Значит он где-то здесь, просто затаился. Хотя и непонятно, как можно спрятаться от сканера. Можно, конечно, поискать пешком. Боевую агрессивную машину… Отличный способ самоубийства! Седой доехал до места, где последний раз сканер засек беглеца, и там остановился. Опыт следопыта у него был, хоть и не слишком большой.
Он снизил скорость до минимально возможной и принялся изучать землю через лобовое стекло. Киборг бежал, не заботясь скрыть следы, оставляя на влажной земле хорошо заметные отпечатки ботинок. Преследование возобновилось, медленнее, чем раньше, но так же неотвратимо. Иногда приходилось оставлять след, там, где расстояние между стволами не позволяло технике проехать. А под конец он совсем застрял: почва здесь была топкой, между массивными корнями поблескивала темная вода, а толстые ветви опускались почти до самой земли. Седой проверил сканер, экран был издевательски пуст. Но взгляд на медленно заполняющиеся водой отпечатки ног доказывал – он почти у цели. Немного поколебавшись, человек все-таки покинул свое убежище и, держа в одной руке блокатор, а в другой бластер, двинулся по следу пешком. Толстые мокрые ветви нависали, почти касаясь головы. Странный звук, едва слышный шорох, словно что-то скользнуло к нему по дереву, легкое и большое. Не размышляя, седой ушел перекатом в сторону, выстрелив с двух рук: или сигнал, или плазма, но противника достанет. И с изумлением увидел черное длинное существо, рухнувшее вниз. Мерзкая тварь дергалась, сокращаясь, разбрызгивая из обрубленного тела бело-розовую слизь.
– Поймаю – тебе капец, гаденыш! – пообещал он киборгу в сумрак болотного леса. – Лучше выходи добровольно.
Лес предсказуемо молчал, вернее, активно шуршал такими же странными тварями среди черных сучьев.
Охотник немного побродил по краю болотного леса, подстрелил еще двух пиявок и задумался. Задание нравилось ему все меньше. Как-то не складывалось все. Киборг не может уйти от байка, но ушел. Нашел тот единственный участок, где не работает сканер. Случайность или кто-то играет свою игру. Невероятно, но если допустить это – случайности перестают быть таковыми. И побег киборга, и конкурент, и сообразительность проснувшегося гарда получают логичное объяснение. Но кто и зачем? Седой подстрелил еще одну пиявку, неосторожно возжаждавшую задумчивой добычи, сел на байк и поспешил прочь. Куклу он возьмет позже. Когда поймет, что же происходит.
Над головой что-то шуршало, ползало, но, уменьшив температуру тела до минимума, киборг не слишком отличался от теплой, пропитанной водой гниющей растительности, и пиявки предпочли другую добычу – более активную. Человек бегал по краю леса, ругался, стрелял и даже предложил к нему выйти. Гард злобно ухмыльнулся. Может быть, этот враг и не так усердствовал, самоутверждаясь на человекообразной машине, но тоже вызывал только одно желание – свернуть шею. Наконец взревел двигатель и все стихло. Враг ушел. Отступил. Но ясно, что он еще вернется. Да и понятно, не этот человек, так другой, не оставят люди беглого киборга в покое. Гард еще немного полежал, послушал устремляющееся к нему шуршание, и рывком вскочив, бросился прочь. Подальше от пиявок, туда, где солнечно и спокойно.
Сырая почва быстро сменилась сухой, с потрескивающей под ногами желтой травой. Послышался пересвист ящеров и лай маленьких собачек, ищущих в этой самой траве мышей и прочую животную мелочь. Киборг забрался на мощное, с низко расположенными ветвями дерево и устроился поудобнее. Надо подумать, разложить по полочкам информацию, решить, что же делать теперь. И может быть, даже позвонить киберу, тот же разрешил. Значит, уверен, что хозяева не против. Он позвонит, когда решится: поговорить, спросить про хозяев. А пока просто рассортировать данные, слишком уж они противоречивы.
Ресторан был разделен на секции перегородками, выложенными овальными камнями, в каждой стоял стол с диванчиком и креслами. Пол из прочного стекла, а под ним прямо под ногами по камням текла вода; среди таких же камней, только покрытых водорослями иногда мелькали рачки и небольшие рыбки. Джексон стоял у одной из секций с такой прямой спиной, словно проглотил столб.
– Я сделал все, как вы приказали, господин Макни, – произнес он, бросая на Эрика полный сочувствия взгляд. – Не буду вам мешать.
Эрик за спиной Патрика кивнул старому знакомому, тот склонил голову, словно на похоронах, и только после этого ушел, не замечая насмешливый взгляд хозяина.
Официанты уточнили, когда подавать напитки и, узнав, что сразу – накрыли небольшой завтрак. Эрику предназначались макароны с сыром и куском мяса, а также сэндвич с колбасой и сыром, запеченный в яйце, а Патрик ограничился салатом из свежих овощей с морепродуктами, так это обозвал официант. После того как на стол поставили кофе, секцию закрыло пестрое, в цвет камней, силовое поле.
Некоторое время стояла тишина, завтрак оказался очень вкусным, и Эрик им просто наслаждался, ожидая действий партнёра. Захочет Макни, скажет все сам. Тот разделался с салатом, промокнул салфеткой губы и, отпив из чашки, наконец-то заговорил.
– Ты должен это знать, Эрик, я виделся с Галтрани.
– Понравился цирк? – Ларсен отвлекся от своей тарелки, на мгновение подняв на собеседника взгляд. – Полагаю, вы пришли к соглашению.
– Он согласился оставить тебя в покое, использовав еще только один раз. Вижу, новость тебя не шокировала?
– Ожидал подобного, вы собственник, он тоже. Покажите!
– Что? – несмотря на вопрос Патрик все-таки полез в комм и вытянул уголок виртуального экрана.
– Мистер Макни, ну я же знаю Галтрани. У вас наверняка есть в кармане что-то веселенькое, – Эрик протянул руку к его коммуникатору и выдернул полноценный договор купли–продажи с собачьей мордой на первом листе. Растянул, бурча под нос: – Так, что тут у нас? Норвежский элкхаунд, вес, рост, кличка Циркач… пол кобель. Ну, это преувеличение, не такой уж я и кобель… кастрирован?! Сами вы такое слово! Угу, понятно… маэстро в своем репертуаре. Сколько?! Да он вас просто ободрал! С другой стороны, приятно знать свою цену.
Наконец Эрик перевернул последнюю страницу и хмыкнул:
– Что я должен сделать, мистер Макни? Могу повилять хвостом или гавкнуть! Чего вы желаете?
– Услуги, мой мальчик. – Патрик откинулся на спинку кресла, рассеянно вертя в руках трость. – Я приказываю – ты выполняешь. Даже если ты будешь на другом конце галактики, ты прилетишь и сделаешь. В остальном я не буду влиять на твою жизнь. Но и ты, в свою очередь, можешь обращаться ко мне с просьбой о помощи. Чем могу – помогу.
– Благодарю, это очень ценно. – Эрик постарался, чтобы вежливая улыбка не перешла в оскал, тем более что возникла неожиданная и не совсем привычная потребность извинения перед Эмилем. Это, оказывается, чертовски неприятное ощущение, когда тебя вот так продают.
– Прошу тебя, мой мальчик, все, что накопаешь по этому расследованию, докладывай мне лично, – Патрик поднялся. – Я могу на тебя положиться?
– Разумеется, – Эрик склонил голову, подтверждая, что приказ принял и готов выполнять. – Надеюсь, вы и правда хотите предотвратить это… убийство! Оно не красиво.
– Хочу, я противник таких методов. Ах да, данные мне перешли. Все, что есть.
– Все у моего партнера, но я могу набросать лица участников. Память хорошая.
Патрик молча подвинул ему салфетницу. И через несколько минут любовался на кривоватые, но вполне годные к опознанию лица. Молча сгреб, сунул в карман. Допил кофе. Эрик уже начал продумывать пути отступления, уж больно неприятный взгляд стал у господина Макни, но тот внезапно улыбнулся своей обычной теплой улыбкой, той самой, от которой холодели его знакомые:
– Тебя куда-нибудь подвезти? – И сбросив на автоматическую кассу оплату, поднялся, задев концом трости тяжелый диван. Кованая основа завибрировала. Прикинув вес этой легкой на вид вещицы, а также ловкость, с который Патрик с ней управляется, Эрик пригладил вставшие дыбом волосы и побрел за ним. В конце концов, сам купил, теперь пусть сам и мучается. Собачку и подвезти не грех, особенно такую дорогую. А вот перед киборгами за их покупку придется извиниться.
Пока Эрик завтракал, Асато тоже не сидел на месте и, прихватив всех трех киборгов, смотался посмотреть скромный «адаптационный центр». Ласло обрадовался ему, как родному. Сделал неудачную (Эмиль под предлогом охраны имущества чуть не сломал ему руку) попытку поискать разум у прибывших киборгов лично. Разум не нашелся, что того же Асато не удивило – парни замаскировались так хорошо, что самым разумным оказался именно неразумный сэй. Он успешно провалил тесты и был вручен подоспевшему сауришу.
– А людей у вас много? – спросил японец, за все это время ему не попалось ни одного человека, кроме самого венгра.
– Практически нет. Ребята не очень доверяют людям, да и сложно кураторов подобрать, слишком много фанатиков, а они опаснее, чем любой противник. Это все-таки модифицированные и усиленные существа, да еще и напуганные. Вон, смотрите, на что они способны. – Ласло указал в окно. На песчаной площадке группа ящеров атаковала киборга. Или он их. В этом вихре черно-зеленых тел и мелькающих человеческих рук и ног было сложно что-либо разобрать. Ящеры клубком прокатились по площадке и вдруг замерли скульптурной группой удерживая растянутого киборга за руки и ноги. Асато невольно вздрогнул, представив себя зажатым в мощных острозубых челюстях, висящим без опоры. Пока он переживал, сауриши отпустили свою добычу, и опять обступили киборга, помогая ему подняться, вылизывая с потрясающей, доступной только животным, увлеченностью и нежностью, как своего собрата. Разумная биомашина обняла двоих ближайших, обернулась на окно и помахала рукой. И опять вернулась на середину площадки – продолжать игру или странную тренировку…
– И что это? – Асато подавил дрожь.
– Трудно сказать, они сами это придумали, но и те и другие не устают. Парням сложно без нагрузок, физиология требует, сауришам нужно охотиться, сражаться… можно сказать, полная гармония, жалоб нет. Хотя я первое время чуть не поседел, затеяли киберов по парку стаей гонять. Пока разобрался… – Венгр рассмеялся. – знаете, я ведь вам благодарен за плен. Не будь его, так бы и прозябал, охраняя задницы толстосумов! Если нужна помощь какая…
– Нужна. Слышали новости про взбунтовавшегося киборга?
– Конечно. Поймать вам его?
– Нет, наоборот. Не трогайте…
Они еще немного поговорили. Посмотрели отдел расконсервации, с пустыми отключенными модулями и дремлющим на матрасике дежурным сауришем. Размером этот хвостатый сотрудник был за три метра и весом около тонны, и тем трогательнее смотрелись на нем два безмятежно спящих киборга.
– Сэи?
– Сервы. К этим лучше не соваться пока, они на людей кидаются так, что только успевай глушить. Совсем безбашенные. Среди сэев такое встречается намного реже.
– Странно, – удивился Асато, но Ласло кивнул ему за спину, на спокойно следующего за хозяином Эмиля.
– А ваш серв, скажите, в каком он был состоянии, когда вы его приобрели? – Посмотрел в глаза и закончил мысль: – вот то-то же. Береги парня, Асато, он тебе предан. По-настоящему.
– Это просто машина.
– А я – монах-отшельник. Серьезно говорю, берегите парней, они к вам привязаны и если вздумаешь своего продавать – привези сюда.
– Это просто машина, – упрямо повторил японец, – продавать не собираюсь, и главное…
– Главное, вы людьми не торгуете! Я понимаю, – бывший наемник изобразил доброжелательную улыбку. – Эрика можно не спрашивать, он за своего кибера на куски порежет.
– Я вам других буду привозить, если попадутся. – Асато припомнил рыжего мэйлиса с его побегом и загадочным трудоустройством.
– Затраты я компенсирую, не волнуйтесь, мы уже вышли на достаточный уровень самофинансирования. Ребята снимают и выкладывают ролики тренировок, которые пользуются бешеной популярностью. Охоты всякие, шоу на выживание. Для киборга пустяки, но зрителям нравится. Все, как в настоящем кино, даже кровь искусственную закупили. Она невкусная и ящеров не провоцирует…
Расстались вполне тепло. Венгр был жутко доволен обещанием привозить ему «случайно перепавшие машины», Асато – что убедил начальника экспериментальной программы не лезть не в свои дела и заодно провел экскурсию для своих киберов, а те – что наконец-то возвращаются на корабль, и вроде даже никто не пострадал.
На «Кельпи» они вернулись первыми и успели обсудить прогулку и разбрестись по своим каютам, когда заявился Ларсен. Капитан немного посидел в своем кресле, изучил новости и решил, что хочет кофе. И даже сварил его, попробовал и вылил в раковину, признав очередное поражение. Рон застал хозяина за мытьем чашки и сразу же объявил спасательную экспедицию, пока тот еще что-нибудь не приготовил. Выставленный с кухни Эрик попробовал немного поворчать, но киборг оказался на редкость нетактичной скотиной, и напомнил хозяину, что он был единственным человеком, которому в рейде не позволяли готовить. Эрик пожал плечами и забился в угол дивана, нахохленный и задумчивый.
– С тобой все в порядке? – Асато уставился на друга с подозрением. – Как прошло твое свидание с Патриком?
– Замечательно. Он даже подкинул мне версию, которую мы с тобой проморгали, – Эрик вцепился в чашку с кофе двумя руками, согревая ладони. – А еще мне надо поговорить с Эмилем наедине. Позволишь?
– Конечно. Сейчас?
– Нет. Я сам еще не готов, – Эрик помотал головой. – Надо отдохнуть, мысли в порядок привести.
Коридор не лучшее место для зависания, но выбирать не приходится. Страшная догадка пришла в голову именно тут, несколько случайно подслушанных слов и – Эмиль замер, пораженный: а если теперь, когда он стал полицейским, хозяин его отправит прочь – жить отдельно, как нормального человека? Недаром же все так совпало, и гражданство, и фильм этот с социализацией! И поездка в этот проклятый центр, где он все-таки, каким-то образом прокололся, хотя так и не понял, каким…
К такой подлости от судьбы киборг готов не был, поэтому успел испугаться и придумать несколько вариантов, что же можно сделать и как отговорить Асато. И даже связался с Роном. Старший киборг немного помолчал и заявил, что данная проблема существует, люди и правда могут попытаться сбежать, но вот ему лично – проще. Варить кофе его хозяин не умеет и значит, хотя бы в этом киборг ему нужен. Но да, надо выяснить их планы и принять меры. А главное – побыстрее свалить с этой благословенной планеты, боевой киборг в космосе нужнее, чем в цивилизованном и безопасном месте.
– Мой уже отдохнул, фигню несет, пойду ему еще кофе сделаю. Это иногда может служить профилактикой вместо серьезного ремонта. С твоим попроще, он не ломается.
– Зато твой нуждается в тебе для починки, что делает тебя непродаваемым, – совершенно по-человечески вздохнул Эмиль.
– Не скажи. Меня вполне можно заменить мэйлисом. Я смотрел их софт, там есть и для таких клиентов. Не люблю я их!
– Это называется – конкуренция. – Эмиль опять тоскливо вздохнул. – Как думаешь, с хозяином стоит поговорить на эту тему?
– Конечно, – согласился Рон, одномоментно озадачив Асато сообщением «лучше тряпка в руках, чем шило в жопе – сия мудрость великая армейская». После чего спрятался на кухне и уже оттуда подключился к камерам, понаблюдать за воспитательным процессом младшего.
– Эмиль! Есть разговор! – едва удалился Рон, как Эрик наконец-то дозрел до извинений и пошел ловить спая. Блондин просканировал состояние человека, отметив волнение, общее угнетенное состояние и решив, что это может быть та самая жо… то есть социализация, увернулся от протянутой руки и бросился к хозяину, прояснять вопрос с собственным статусом. Эрик озадаченно посмотрел ему вслед, но ничего такого, чем он мог испугать боевого киборга, так за собой и не вспомнил. Он всего лишь хотел извиниться за ту сцену с продажей! Решив прояснить вопрос потом, когда японец в очередной раз разберется с глюками своего питомца, Эрик побрел на кухню – узнать у Рона не нужна ли ему помощь. Какое-то неприятное, а главное не ясное ему самому чувство заставляло его искать компании. Киборг сориентировался мгновенно и вручил хозяину свежую порцию грязной посуды. Ну хочет человек ему помочь – кто он такой, чтоб мешать? И вообще, как-то странно хозяин себя ведет, беспокойно.
– Эрик, что не так?
– Хотел спросить. Там, в армии, я подписал на тебя бумаги, купил, как вещь. Тебе, наверно, было очень обидно? Я тогда не думал…
Нарочитое прикосновение ладони сэя ко лбу с целью проверки температуры, прервало покаянный монолог:
– Хозяин, я был счастлив, что ты меня купил! Потому что альтернативой был утилизатор, а я очень хотел жить. Все время хотел, и боялся, когда ты меня оставлял.
– А Эмиль?
– Что Эмиль?
Асато вышел из каюты, ведя Эмиля за шиворот к подсобке. Еще через три минуты счастливо улыбающаяся «бытовая техника» драила коридор. Киборг и его хозяин переглянулись и оба высунулись навстречу японцу.
– Все в порядке, просто забил парень себе голову всякой ерундой, – Асато оседлал стул, положив подбородок на спинку. – Никогда не думал, что столкнусь с такой оригинальной проблемой рабовладельца – раб, который не хочет на свободу! Это нормально?
– Не знаю, у меня нет знакомых рабовладельцев, так что спросить не у кого, – Эрик с интересом оглянулся на коридор, откуда доносилось шарканье щетки. – Но у тебя есть повод радоваться, он у тебя один. А вот представь, приходит средневековый плантатор к рабам, говорит им: «Вы свободны». А ему полторы тысячи голосов: «Пошел на хрен, хозяин! Нам и тут не дует!» И выкинуть их ты не можешь физически, потому что они сильнее.
– Я и одного этого выкинуть не могу, – Асато рассмеялся. – Кто бы мог подумать, что Эмиль настолько не хочет быть свободным. Рон, а ты? Как насчет нормальной человеческой жизни?
Темноволосый сэй поставил на стол нехитрый салат и ответил:
– Вы сегодня сговорились? Меня тоже все устраивает, и никакой социализации не надо. Хотите помочь – не мешайте.
Понаблюдал за попыткой азиата побиться головой о стол и, ухмыляясь, удалился на кухню – бунт людей был подавлен.
– Ладно, они не хотят быть людьми, понятно. – Первым пришел в себя Эрик. – Значит, что у нас по плану дальше? Мы вытащили незаметно кэйсера, сообщили нашу догадку генералу, а он известил Кэйс. Что теперь?
– Каким-то образом уговорить сдаться твоего киборга и поймать убийцу. Проблема в том, что убрав из-под удара кэйсера, мы обрубили ниточку, которая к нему вела.
– А камеры? – Эрик после Охоты был весьма впечатлен работой местных видеоустройств.
– Видишь ли, он не попал ни на одно видео! А по имеющимся приметам искать будем еще лет двадцать. Пока он нас не перестреляет. Идеи есть?
Эрик некоторое время размышлял, подкидывая и ловя нож, потом махнул рукой.
– Да пусть он сам меня ищет! В конце концов, кому это больше надо?
– Думаешь, ему?
– Конечно. Он же не знает, мне заказали только одного из них или обоих. Начну наводить справки, сам прибежит. Ты только без киборгов никуда.
– А ты? Если он снайпер, то…
– Если он снайпер, то киборг не поможет. Но думаю, просто хороший стрелок. Так что придет, никуда не денется.