Она сидит передо мной — двадцатилетняя… Худенькая, узкоплечая, с волосами, небрежно заправленными за острые ушки. Когда-то я считал ее тетенькой… Сидит на краю кресла, с прямой спиной, положив на колени руки, сцепленные замком. И еще иногда теребит край юбки, пытаясь натянуть подол на широкие колени.
— Мое первое очарование Морготом прошло очень быстро. Ну, не очень… но быстро, — говорит она. — Когда я разглядела в нем позера и циника, мне стало трудно с ним общаться. Он был слишком в себе уверен и слишком самовлюблен, чтобы замечать кого-то вокруг. Сначала я думала, что его цинизм — это притворство. Ну, вы понимаете меня…
Она обращается ко мне на «вы». Она не помнит маленького тощего Кильку, который прибегал к ней по поручению Моргота.
— Он считал себя неотразимым. Настолько неотразимым, что я поначалу поверила в это. Потом мне было противно оттого, что я в это поверила.
Стася Серпенка не может говорить о Морготе без неприязни. Она умалчивает о том, что ее «первое очарование» прошло в тот день, когда она встретила Макса. Я не возражаю ей — зачем? Она так и не узнала о четверых бездомных мальчишках в подвале. И я сейчас думаю: а какая разница, почему Моргот позволял нам жить с ним? Какая разница, для чего ему это требовалось? Пусть бы и для того, чтобы кто-то смотрел на него с восхищением и встречал у порога. Нам от этого не стало ни лучше, ни хуже. Я не знал о его младшем брате, пока он сам не рассказал мне об этом. Неделю назад. И теперь я думаю: не искал ли он в каждом из нас своего брата? Искал и не находил? Или, напротив, не мог избавиться от чувства вины перед ним? Сейчас я знаю, как это бывает: мучительно вспоминаешь второпях произнесенные слова, укоряешь себя за равнодушие, за нехватку времени, за раздражение… Только изменить ничего нельзя, потому что смерть — это навсегда.
— Когда мы встречались в самый первый раз, в «Оазисе», я нарочно отпросилась у дяди Лео пораньше, чтобы забежать домой и привести себя в порядок. Я взяла такси, чтоб успеть к семи часам. А он опоздал. Я очень неловко себя чувствую в незнакомых местах и больше всего боюсь оказаться там в одиночестве. Он даже не извинился, как будто так и должно было быть! Но тогда я не обиделась, тогда я его совсем не знала и приняла это как должное. Мне кажется, общение с ним чем-то унизило меня, как будто я позволила обращаться с собой, как с вещью. Он использовал меня, он имел собственные интересы и не гнушался никакими средствами.
Я не возражаю и про себя улыбаюсь — она всего лишь хочет оправдать свое мимолетное увлечение. Перед собой ли, перед Максом? От влюбленности до неприязни расстояние гораздо короче, чем от любви до ненависти. Конечно, Моргот имел собственные интересы, если их можно назвать собственными. Да, он играл, он развлекался, он любил авантюры. Но, опять же, какая разница, что двигало им?
— Он был настолько эгоистичен… Он никогда ничем не жертвовал ради других, никогда. Только если ему было что-то нужно… Я столько раз говорила ему, что мне плохо от табачного дыма, но он никогда не выходил курить на балкон, он курил прямо в постели.
Я ловлю себя на мысли, что мне очень хочется ей возразить. Я думаю, она и не представляет себе, насколько она несправедлива, насколько ужасающе несправедлива. Но я опять не возражаю.
— Иногда я думаю, что Виталис был прав, когда говорил о нем как о завистливом неудачнике. Мы вышли из «Оазиса» после этого отвратительного спектакля — а я считаю, он был отвратительным как со стороны Виталиса, так и со стороны Моргота… Они глумились над тем, над чем глумиться нельзя. Они трагедию собственного народа обращали в фарс, они соревновались в остроумии, они словно забыли, что за всем этим стоят человеческие жизни! Жизни невинных людей, детей! Они оба никогда не знали горя, настоящего горя!
Тут я не могу смолчать.
— У Моргота под бомбой погибла вся семья… — говорю я тихо.
— Да? — лицо ее удивленно вытягивается. — Я не знала…
Она поперхнулась и кашляет, словно ей требуется пауза.
— Значит, он еще циничней, чем я думала, — делает она вывод через полминуты.
— Вы говорили про «Оазис», — напоминаю я.
— Да. Мы вышли из «Оазиса», и он попросил показать ему машину Виталиса. Я давно забыла о том, что обещала это сделать, мне это казалось незначительным, не заслуживающим внимания, но он словно только об этом и думал весь вечер. Я не разбираюсь в машинах, но это была роскошная машина — красный кабриолет. Это при нашей-то погоде! Да на нем можно было ездить только несколько дней в году! Но Виталис был в него влюблен, как ребенок, он гордился этой машиной, словно сам на нее заработал. Моргот, когда ее увидел… у него рот открылся. Он даже головой покачал, как будто своим глазам не поверил. Он вокруг ходил не меньше пяти минут, а я нервничала — если бы Виталис это заметил, они опять начали бы пререкаться. Я тогда… я тогда очень испугалась. Ну, еще в «Оазисе». Когда Виталис привел эту толпу. Они же фашисты все, настоящие фашисты.
Про настоящих фашистов я ей не очень верю.
— Виталис сказал мне потом, что пошутил. А Моргот принял это за чистую монету и испугался. Тогда я не заметила, чтобы Моргот испугался, но я не хотела этого замечать. Я говорю, он очаровал меня…
Весь день пробегав по улицам, мы вернулись в подвал, когда стемнело: еще не привыкли к отсутствию комендантского часа, да и отменен он был только номинально. И хотя патрули теперь ходили по улицам реже, попадаться им на глаза не следовало. Моргот, конечно, отсутствовал, Салех спал в своем углу и, судя по храпу, был мертвецки пьян. Вообще-то Салех был тихим алкоголиком, никогда не буянил, иногда исчезал на несколько дней, а если пил в подвале, то, хлебнув из добытой бутылки, мирно спал, распространяя вокруг запах перегара и мочи. Он мог протрезветь на несколько дней и каждый раз собирался бросить пить навсегда, занимался хозяйством, пытался с нами играть — неуклюже и без души, — но вскоре снова выходил на поиски спиртного и возвращался пьяным. Мы почему-то были равнодушны к нему, стеснялись и чувствовали неловкость, когда он заводил с нами пьяные разговоры. Иногда нам приходилось раздевать его и стирать его вещи, когда запах становился невыносимым.
Моргот принимал Салеха как неизбежное зло, никогда его не осуждал, разве что время от времени кривил лицо, глядя на храпящее вонючее тело в дальнем углу. Они, бывало, даже разговаривали — когда Салех только-только начинал входить в запой. Но Морготу с ним было скучно. Я думаю, Моргот мирился с ним, потому что ничего не умел и не хотел делать сам. В подвале, конечно, не могло быть канализации, но водопровод Салех к нам провел. И сделал насос, которым можно было выкачивать на улицу грязную воду из ванны — у нас была ванна. Обычная чугунная ванна на тонких ножках. Воду мы в ней грели кипятильниками, сделанными из двух лезвий, — их тоже изобрел Салех. И телевизор у нас был, и холодильник, и электрическая плитка с двумя конфорками, и электрический чайник.
В тот день мы почему-то ссорились с Силей. Сейчас меня поражает жестокость, с которой мы иногда относились друг к другу. Силя единственный из нас не был сиротой, родители отдали его в интернат сами. По-моему, они принимали наркотики. Во всяком случае, алкоголиками они не были, судя по тому, что Силя нам рассказывал. Он сбежал из интерната, чтобы вернуться домой, но там жили чужие люди: квартиру его родители продали. Он в очередной раз плел нам какую-то сказку о том, что их похитили инопланетяне, а мы хохотали над ним до упаду, отчего он злился и чуть не плакал. Силя верил в то, что его родители мечтают о встрече с ним (и это неудивительно), и каждый раз придумывал новые версии их исчезновения. То они уходили в партизаны, то уезжали на заработки в Африку и попадали в плен, то улетали в космос на много лет, но должны были вот-вот за ним вернуться.
Я думаю, наша жестокость к нему происходила из зависти: ни у кого из нас не осталось ни одной лазейки для иллюзий. Отец Бублика по пьяной лавочке зарубил топором его мать и отправился в лагерь до конца дней — это случилось еще при Луниче. Встречи с отцом Бублик не жаждал. Шестилетний Первуня двое суток провел в квартире с мертвой матерью. А потом, одевшись, ушел из квартиры и больше туда не возвращался. Через неделю на улице его подобрал Салех. Моргот ходил к нему домой — Первуня знал свой адрес, но сам туда не пошел. Наверное, в интернате ему было бы лучше. Наверное, он должен был ходить в школу. Но я, вспоминая интернат, не желал Первуне такого счастья.
Так сложилось, я не знаю почему, что все мы больше всего боялись оказаться в интернате. Жизнь с Морготом в подвале нельзя было назвать жизнью в семье. Но мы чувствовали себя семьей, мы очень хотели быть семьей. Хотя бы и ее жалким подобием, которое все равно лучше казенной обстановки интерната, где от тебя ничего не зависит, где ты сливаешься с серой массой остальных и безуспешно ищешь в себе личность, индивидуальность. В подвале мы сами делали свою жизнь, мы сами отвечали за себя: Моргот — то ли в силу своего эгоизма, то ли из философских соображений — быстро научил нас самостоятельности. Сейчас, вспоминая об этом, я думаю: главная задача воспитателя — научить ребенка быть взрослым. Моргот научил нас быть взрослыми. В интернате нас этому не учили. Мы в конце концов попали в хороший интернат, там нам старались подарить счастливое детство. Никто из тех, кто закончил школу вместе со мной, так никогда и не встал на ноги, так и не понял, что значит быть взрослым человеком и отвечать за свою жизнь. Только мы с Бубликом сумели.
Силя был слабаком и обычно не лез драться, но в тот день нам удалось довести его до того, что он кинулся на Бублика с кулаками. Двенадцатилетний Бублик разделался бы с десятилетним Силей в одну минуту, но их драку оборвали свет фар в окне под потолком и звонкая трель автомобильного сигнала. Мы присели от испуга, уверенные, что это за нами приехала милиция, и Бублик не сразу отважился подставить стул и выглянуть в окошко.
— Это не милиция, — сказал он шепотом, — там красная машина какая-то…
Мы, осмелев, тоже полезли на стул, отталкивая друг друга. Первуня навернулся на пол и, как всегда, захныкал — он был плаксой. Бублик спрыгнул вниз — он жалел Первуню. Если меня Бублик считал другом, Силю — товарищем, то Первуню — младшим братом. Почти настоящим.
— Ну? — раздалось с порога. — Я не понял: и долго мне ждать?
Лицо Моргота светилось радостью и самодовольством, хотя он не улыбался. И глаза его горели, как в ту ночь, когда мы сожгли машину миротворца. Он постоял, опершись на дверной косяк, поглядел на наши ошарашенные лица и направился обратно наверх. Мы со всех ног кинулись за ним, высыпали из подвала и обступили красную машину.
— Ух ты! — я погладил капот. — Красная!
— Вот это тачка! — Бублик со знанием дела обошел кабриолет со всех сторон.
— Моргот, это теперь наша машина? — неуверенно, но радостно спросил Первуня.
— Щас тебе, наша, — фыркнул Силя. — Моргот ее украл!
— Ну раз он ее украл, значит она теперь наша? — не сдался Первуня.
— Наша, наша, — кивнул ему Моргот. — Залезайте быстро, кататься едем.
Мы полезли в машину, не открывая дверей, поспорили немного, кто поедет спереди, рядом с Морготом, но Моргот усадил туда Первуню и пристегнул его ремнем безопасности: тот преисполнился гордостью.
Кабриолет рванул с места так быстро, что мы кучей повалились на заднее сиденье и захохотали от восторга. Стоило нам подняться, Моргот заложил такой крутой вираж на повороте, что все мы отлетели в противоположную сторону, снова хохоча и поколачивая друг друга кулаками.
— Локоть убери!
— Сам дурак! Ты мне коленкой по зубам дал!
— Моргот! Это было круто! Давай еще раз так повернем!
Моргот выехал на проспект и понесся вперед, обгоняя машину за машиной, виляя из ряда в ряд — у нас от восторга захватило дух. Мы визжали и пытались встать на заднем сиденье. Первуня сидел впереди не дыша и таращил глаза от страха и восторга. Дважды Моргот пролетал перекрестки на желтый свет, но на третьем затормозил: в будке посреди перекрестка маячила фигура милиционера. Мы, как груши, попадали Морготу на спину, но успели залезть на сиденье и плясали там козликами, пока он снова не рванул с места.
— Поехали на кольцевую! — захлебываясь встречным ветром, крикнул ему в ухо Бублик. — Вот там мы развернемся!
— Поехали, Моргот!
— На кольцевую! Ура!
— Поехали, — Моргот сунул в рот сигарету, и услужливый Первуня тут же утопил кнопку прикуривателя.
Он прокатил нас проходными дворами, пронесся маленькими зелеными улочками спального района, визжа тормозами на поворотах, выбрался на другой проспект и красиво вылетел с него на полукруглый виадук, ведущий к кольцевой дороге. Мотор начал подрагивать, когда Моргот выдавил из него все возможное.
Дети не ведают страха смерти, не чувствуют опасности — бешеная скорость в открытой машине казалась нам веселым аттракционом, плотный ветер обтекал кабриолет и задувал в лицо, это было как в мультфильме, где герои несутся с обрыва в вагонетке или падают в пропасть: всем понятно, что дело закончится хорошо! Ощущение полета, настоящего полета, как на крыльях!
— Ура! — крикнул я. — Летим! Мы летим!
Мы, обнявшись, пытались плясать и даже попробовали затянуть какую-то песню про летчиков. Моргот хмыкал, Первуня раскрыл рот, и из его угла поползла густая струйка слюны.
По автостраде мы сделали целый круг, когда с виадука на кольцевую внезапно выскочила машина ДПС с мигалками и грозный, шипящий голос велел красному кабриолету съехать на обочину и остановиться.
Моргот, конечно, останавливаться не стал.
— Ух ты! Нас догоняют! — восторженно вскрикнул Силя.
— Мы им покажем! Моргот! Быстрей! Быстрей! Они на хвосте! — заорал Бублик.
— Нас так просто не возьмешь!
Нищая милиция сравниться с кабриолетом не могла, Моргот легко оторвался на приличное расстояние, но со следующего виадука выехала вторая машина, с обочины сорвалась третья, едва не задев его бампер. Даже я понимал, что на кольцевой они возьмут нас легче легкого!
— Мы будем отстреливаться! — предложил Силя. — Им нас живыми не взять!
— Чем это мы будем отстреливаться? — спросил я. — У нас же нет ничего!
Надо сказать, я немного струсил, в отличие от всех остальных.
— Здорово! Как в кино! — Бублик развернулся лицом назад, сделал вид, что в его руках автомат, и выдал очередь. — Ты-ды-ды-ды-ды-ды!
— Ура! Они отстают! Ты его подранил! — подхватил Силя и тоже начал «стрелять из автомата».
Мы, вообще-то, боялись милиции. Но тут с нами был Моргот — взрослый, с нашей точки зрения, — и мой страх быстро развеялся, уступив место захватывающей игре, в которой все было по-настоящему! Действительно, как в кино!
Моргот хотел уйти с кольца за город, но поворот перегородили три милицейские машины, и ему пришлось проехать дальше.
Мы стреляли и орали песню про погоню.
— Эх, гранату бы щас! — прошипел Силя. — Первуня, открой бардачок, посмотри, там гранат нет?
Первуня, ерзавший на переднем сиденье, с радостью дернул дверцу бардачка: оттуда посыпались зажигалки — огромное количество зажигалок, перемешанных с какими-то бумагами. То ли хозяин кабриолета их коллекционировал, то ли забывал в бардачке и покупал новые.
— Есть гранаты! — заорал я радостно. — Первуня, будешь подавать!
— Так точно! — Первуня откозырял мне и полез под сиденье доставать трофеи.
Впереди кольцевая оказалась перегороженной по всей ширине, и перегороженной машинами военной полиции. Моргот увидел это издали и успел вывернуть руль на ближайшем виадуке — правые колеса едва не оторвались от земли. Я тогда и представить себе не мог, в чем разница между военной полицией и дорожно-патрульной службой и насколько осложнилась ситуация. Но камуфляжная раскраска вызывала у меня рефлекторный ужас, который в тот миг только придал азарта игре — словно все действительно происходило на экране телевизора, не со мной, а с каким-то неведомым героем — непобедимым и отважным.
Три полицейские машины рванули к повороту, визжа тормозами. Наверное, Морготу было не до шуток — он сжимал руль обеими руками и, не вынимая сигарету изо рта, оглядывался назад, сосредоточившись и сузив глаза.
— Ура! — заорали мы хором, когда первая зажигалка полетела в джип, выкрашенный в защитные цвета.
— Недолет! — сквозь зубы прошипел я и со всей силы швырнул следующую.
Ничего подобного тому, что я испытывал, когда сжигал машину, на этот раз не было — я чувствовал веселый азарт игры, и только. В тот раз все происходило по-настоящему, на самом деле, а в этот — мы просто баловались. Сирены надрывались, и мы еще громче заорали песню про погоню, надеясь их перекричать. Зажигалки летели на дорогу одна за другой, и Бублик с Силей сами изображали взрывы:
— Тыдыщ! Тыдыщ!
Моргот выскочил на проспект — обыватели прижались вправо, освобождая дорогу.
— Первуня! Гранату!
— Тыдыщ! Они отстают! Моргот, быстрее! Они отстают!
Моргот пролетел перекресток на красный свет, и к трем джипам присоединился четвертый.
— Моргот, у нас больше нет гранат!
— Из автоматов стреляйте, — хохотнул Моргот.
— Ты-ды-ды-ды-ды! Ты-ды-ды-ды-ды!
На проспекте впереди снова показался полицейский кордон. Моргот развернулся, перелетев через газон посреди проспекта, Первуня подпрыгнул, прикусил язык и пустил слезу, а мы едва не вылетели на дорогу.
— Кончай стрелять, — крикнул Моргот. — Держитесь крепче. Сейчас самое интересное начнется.
Мы вцепились в сиденья, и Моргот на полной скорости свернул с проспекта. Он отлично знал город, гораздо лучше пришлых миротворцев, — наверное, в силу своей «профессии», — поэтому направился к центру, где проходные дворы делали его преимущество еще более значимым.
Полицейские не успели повернуть за ним, пролетели по проспекту дальше, а Моргот тут же выкрутил руль, сворачивая в карман возле длинной девятиэтажки.
Минут десять мы мчали по темной улице вдоль железной дороги, и погоня отставала — на гладком асфальте красный кабриолет начал отрываться от тяжелых военных машин. Мы проскользнули под мостом, но там, на проспекте, ведущем через промзону, нас снова заметили: сначала включилась сирена машины ДПС, а вскоре наперерез нам выехали два военных джипа. Моргот ушел в темный узкий проезд между двух бетонных заборов, погоня заметалась — шесть машин не успели договориться, какая из них повернет за нами первой. Нас тряхнуло на вросших в асфальт рельсах, колеса зашуршали по траве, но вскоре впереди показался свет городских улиц, и кабриолет выкатился в район старых домов, с арками, ведущими в проходные и глухие дворы. Мне показалось, Моргот не снижал скорости. Преследователи чуть оторвались, он успел свернуть на узкую улицу до того, как они выехали из-за поворота, и тут же кабриолет взвизгнул тормозами, въезжая в проходной двор. Нас подбросило вверх на двух лежачих полицейских, Моргот снес хлипкую оградку газона, проехал сквозь подворотню и вырулил на соседнюю улицу.
— Готовьтесь. Как только я остановлюсь, выскакивайте из машины и бегом в разные стороны. Встретимся «У Рональда» на проспекте. Все ясно?
— А когда ты остановишься, Моргот? — спросил Первуня.
— Как только, так сразу. Отстегивай ремень.
Первуня завозился, а со стороны проспекта нам навстречу тихо вырулила полицейская машина. Сирена включилась, когда из нее увидели кабриолет. Моргот развернулся, заехав задом в подворотню, — чуть руки не вывернул, выкручивая руль. Навстречу попалась какая-то мелкая дамская машинка с девицей за рулем, Моргот сшиб ей зеркальце и царапнул бок: мне показалось, девица упала в обморок. Как в кино! Из подворотни вырулила еще одна полицейская машина, Моргот прибавил скорость, пролетел перекресток, едва не угодив под колеса огромной хлебовозки: сзади послышался визг тормозов. Он свернул в ближайший двор, проскочил его насквозь и остановился.
— Быстро! Разбегаемся в разные стороны! — он ловко распахнул двери, и мы последовали его примеру. Силя побежал в сторону проспекта, мы с Бубликом — в глубину дворов, Моргот направился к темной подворотне, маячившей впереди. Мигалки осветили двор мерцающим светом, и тут около машины раздался оглушительный рев Первуни. Мы оглянулись и увидели пацана, растянувшегося на асфальте. Бублик хотел вернуться, но я потащил его за собой, заметив, что Моргот, успевший отбежать от машины на десяток шагов, возвращается.
— Черт бы тебя побрал! Бегать разучился? — услышали мы, как рявкнул Моргот на Первуню.
— Стоять! Не двигаться! Буду стрелять! — раздалось сзади. Мы с Бубликом присели и на полусогнутых побежали вперед еще быстрей. Теперь, когда Моргота с нами не было, нам действительно стало страшно.
Конечно, Первуня нам рассказывал, и не один раз, как они с Морготом бежали и прятались от полицейских. Да и сам Моргот не обошел этот эпизод вниманием — с этого самого момента история если не началась, то круто повернула в сторону. И сейчас я не знаю, как мне относиться к этому повороту…
Моргот поднял Первуню с асфальта рывком, за руку, и потащил за собой — тот спотыкался, путался в собственных ногах и волочился по асфальту.
Полицейский действительно выстрелил в воздух, отчего Первуня присел, но Моргот свернул в подворотню, вытащил мальчишку на улицу, пробежал до следующего двора и затаился в ближайшем подъезде.
Первуня сопел, лил слезы и тихо всхлипывал.
Полицейские в камуфляже, бряцая автоматами, пробежали мимо. Моргот поднялся на площадку и посмотрел из окна на их поиски: они не усердствовали. Посветили вокруг фонариками, покричали чего-то и убрались через несколько минут. Я думаю, они успели разглядеть нас на заднем сиденье кабриолета, а воевать с детьми и подростками, пусть и хулиганами, в планы военной полиции не входило. Машину они нашли и вскоре вернули владельцу; зачем им было стараться, бегать по дворам, а потом полночи писать протоколы?
Моргот не стал дожидаться, пока прибудет подкрепление, и дернул Первуню вниз.
— Пошли. Герой!
— Моргот, я не хотел… У меня случайно.
— Не ной.
Они добрались до проспекта проходными дворами и слились с множеством прохожих. Первуня всю дорогу спотыкался и норовил упасть.
— Ты чё? Ходить не можешь? — раздраженно спросил Моргот.
— У меня шнурок случайно развязался…
— Во здорово! — посмеялся Моргот. — А как насчет завязать? Не пробовал?
— Ну как бы я его завязал, если мы все время бежим?
Вообще-то Морготу казалось, что они давно идут никуда не торопясь; он поглядел на ноги Первуни и увидел, что тот еле-еле успевает ими перебирать, стараясь за ним поспеть. Моргот остановился.
— Завязывай шнурок, только быстро.
Первуня присел, и из кармана его узких джинсов что-то выпало на асфальт. Мальчишка подобрал вещицу и попытался снова засунуть ее в карман, но у него ничего не вышло: как только, завязав шнурок, он разогнулся, вещица снова вывалилась. Моргот не стал дожидаться, когда Первуня нагнется еще раз, и сам поднял ее с земли: это был маленький блокнотик, в розовых цветочках, с нарисованным плюшевым мишкой голубого цвета и белоголовой куклой рядом с ним. Блокнот был отделан латунной оправкой и защелкивался на блестящий замочек. Моргот брезгливо поморщился и вернул вещь Первуне.
— А платьица тебе никогда надеть не хотелось? — спросил он.
— Да нет, это я в машине подобрал, он из бардачка выпал. А что? Красивый же блокнот.
— Очень… — кивнул Моргот.
Мы с Бубликом едва не заблудились в проходных дворах, выходили на какие-то неизвестные нам улицы, снова прятались, уверенные, что нас ловят, пока случайно не оказались на хорошо знакомом углу проспекта, откуда рукой было подать до того места, о котором говорил Моргот. Напротив фонтана, где раньше был скверик, стоял стеклянный ресторанчик фаст-фуд «У Рональда», открывшийся с полгода назад, — один из десятков, разбросанных по всему городу.
Сейчас об этом смешно вспоминать, но тогда «Рональд» необыкновенно привлекал нас и был совершенно недосягаем: для нашей страны цены в нем оказались слишком высокими и мало кому доступными, хотя во всем мире он считался дешевым. Мы частенько разглядывали его снаружи, прикладывая ребра ладоней к стеклу, и обсуждали запредельно высокие цены; нам казалось, что все, что там продается, — невозможно вкусно, мы знали наизусть весь ассортимент и обсуждали, кто что больше любит, хотя не пробовали незамысловатых блюд. Но мы никогда не заходили внутрь, не толпились у стойки, никогда не ощущали себя «клиентами». Мы смотрели на детей, которых родители выводят из ресторана, и выдумывали, что прячется в цветных складных коробочках, похожих на новогодние подарки. Нас манил рыжий клоун из папье-маше, стоящий в маленьком стеклянном вестибюле, — в полосатом трико и желтом комбинезоне. Мы думали, он живой. Или оживает по ночам, когда его никто не видит. Во всяком случае, нам хотелось рассмотреть его вблизи, постоять рядом, потрогать, но мы не решались войти внутрь.
Однако на этот раз Моргот сам велел нам ждать его «У Рональда» и не уточнял, около ресторанчика или внутри. И мы, конечно, воспользовались этой двусмысленностью, — верней, первым ею воспользовался Силя: он раньше всех добрался до места и зашел в вестибюль. Правда, пройти дальше он не решился и сел на скамейку рядом с клоуном, разглядывая его снизу вверх и украдкой трогая пальцами его ярко-желтые штаны.
Мы с Бубликом заметили его издали: кафе хорошо освещалось, и Силя выглядел в нем как рыбка в аквариуме. Пока он был один, он еще немного робел, но как только мы к нему присоединились, от робости не осталось и следа. Для начала мы попытались подвинуть его в сторонку, чтобы тоже посидеть на скамейке рядом с клоуном, но Силя не уступил. Возились мы довольно долго, визжа, переругиваясь и пихая друг друга. По нашим меркам, это вовсе не напоминало ни драку, ни шумную игру. Да, клоун покачнулся раз-другой, и скамейка едва не опрокинулась, но мы ничем не отличались от других мальчишек, и хулиганами нас назвать можно было с большой натяжкой. Мимо нас добропорядочные припозднившиеся мамаши волокли в машины своих детей — тогда все, кто приходил в «Рональд», ездили на машинах, это была особая, в какой-то степени избранная публика. Кто-то из «избранных» за стеклом показал на нас пальцем охраннику, и тот, лениво пожимая плечами, вышел к рыжему клоуну.
— Вам что здесь нужно? — спросил он, зевая.
— А чё? — Бублик поднялся и выпятил грудь. — Нигде не написано, что детям тут нельзя!
— Валите отсюда, — поморщился охранник. — Тоже мне, дети! Ничего же не купите.
— А может, и купим! — подхватил Силя.
— Валите, я сказал. Нечего тут хулиганить. Чини скамейки после вас. А Рыжего уроните — вообще в милицию отведу, ясно?
— Никуда мы не пойдем, — набычился Бублик. — Где хотим, там и хулиганим. Почему это им можно, а нам нельзя? Где тут написано, что нам нельзя?
— Слово такое есть: фейсконтроль. Слыхал? Считай, ты его не прошел.
Бублик не знал, что такое «фейсконтроль», но виду не подал, только глупый Силя не постеснялся спросить:
— А что это такое?
— Фейсконтроль? Это когда мне рожа твоя чем-то не понравилась, — охранник расхохотался.
Мы не заметили, как в вестибюль зашли Моргот с Первуней — на наше счастье, потому что ничего другого, кроме как убраться, нам не оставалось: мы боялись, что нас отведут в милицию.
— Может, тебе и моя рожа чем-то не понравилась? — Моргот оперся на дверной косяк ладонью, так что его локоть оказался возле уха охранника, а сигарета едва не воткнулась тому в лицо.
Конечно, его поведение было не более чем рисовкой, дешевой и весьма неоригинальной, но тогда мы готовы были завыть от восторга. Мы восхищались им в этот миг, в наших глазах он выглядел Робин Гудом, защитником всех угнетенных детей на свете!
— Поосторожней, — охранник отодвинулся и смерил Моргота угрожающим взглядом.
— А ну-ка позови своего управляющего, — Моргот затянулся и выдохнул дым охраннику в лицо. — К тебе клиент привел четверых детей, а тебе, значит, рожи их не понравились? Или эта завлекалка стоит здесь не для того, чтоб детишки издалека сбегались смотреть на ваши бутерброды?
Моргот ткнул рыжего клоуна пальцем в живот, так что тот покачнулся.
— Кооператив «Слеза ребенка». Дети плачут, а родители платят, — проворчал он. — Мульт такой был, про поросенка, помнишь?
Охранник ничего не сказал и молча вернулся через стеклянные двери на свое место. Тогда нам казалось, что он испугался Моргота, на самом же деле он боялся потерять работу — клиентов у «Рональда» было маловато, да и политику ресторанчика Моргот обрисовал довольно точно.
— Моргот, мы что, пойдем в «Рональд»? — Первуня раскрыл рот.
— А что нам теперь остается? — Моргот затушил окурок в цветочном горшке с высоким фикусом и полез в карман посчитать деньги. — Но я бы с большим удовольствием разгрохал им пару стекол.
Мы закричали «ура» и ринулись в двери, едва не срывая их с петель.
Моргот взял нам четыре детских обеда с игрушками — тогда в них вкладывали дешевые трансформеры, но даже мы с Бубликом (довольно взрослые) не считали себя разочарованными. Моргот велел девушке на кассе проверить, чтобы все игрушки были разными, и она не посмела отказать. И колу он велел налить безо льда, чем сильно нас расстроил.
— Ну почему, Моргот? — заныл Силя. — Со льдом же лучше!
— Цыц! Водички я тебе дома налью.
— Ну Моргот! Без льда в бутылках продается.
И он уступил.
— Ладно, черт с вами. Девушка! Насыпьте им льда! Чтоб вы им подавились.
Еще он взял нам по рожку с мороженым и по хрустящему пирожку с вишней.
— А тебе, Моргот? — поинтересовался внимательный Бублик — больше никто не заметил, что себе Моргот не взял ничего.
— Я этого дерьма не ем, — он поморщился и спросил у девушки: — А выпить у вас нечего?
— К сожалению, только безалкогольные напитки, — ее широкий оскал изобразил улыбку.
— Не надо мне так улыбаться, я никому не скажу, что вы не были со мной приветливы, — Моргот кинул на стойку несколько скомканных купюр и добавил мелочи, порывшись в кармане.
Мы пировали, сидя за блестящим столиком: шурша льдом, сосали колу через полосатые соломинки с гофрированным изгибом; дрались за наггетсы и картошку фри, макая ее в соус; кусали друг у друга гамбургеры, которые Моргот так презрительно обозвал «бутербродами»; жевали пирожки, подбирая с подносов сыпавшиеся хрустящие корочки и слизывая со стола вишневое варенье, капавшее с другой стороны пирожка. Мы были счастливы.
Моргот пошел покурить, а вернулся с маленькой бутылкой водки: лицо его выражало исключительную брезгливость. Он пил водку из горлышка, изредка запивая колой из наших бумажных стаканов.
— Как вы можете пить эту дрянь? — каждый раз повторял он, отодвигая стакан в сторону.
Лицо его светилось, и глаза горели тем же странным, демоническим блеском.
Мы возвращались домой почти час: у Моргота не оказалось денег даже на автобус. Нам он об этом, понятно, не сказал, да мы и не устали. Наоборот, нам нравилось идти с ним по темным улицам — он не так часто куда-то с нами ходил.
Сейчас я думаю, что он мог бы продать кабриолет. Это была дорогая, очень дорогая машина. Ему ничего не стоило, не заезжая за нами в подвал, перегнать ее перекупщикам — мы почти час носились по городу, пока нас не начали ловить, за это время можно было уехать далеко за город. Конечно, перекупщики платили ему едва ли десятую часть той стоимости, по которой потом машину продавали, но все равно это составило бы огромную сумму — можно сказать, за один вечер Моргот просадил столько, сколько хватило бы нам на полгода безбедной жизни, а то и больше. Я до сих пор помню ощущение праздника, и восторг, и счастье. Моргот хотел, чтобы мы смотрели на него раскрыв рот, и добивался своего. Его недальновидное презрение к деньгам, его ничем не оправданное мотовство может вызвать осуждение, но я до сих пор восхищаюсь его способностью к эдакому широкому жесту. Ради минутного удовлетворения швырнуть под ноги такую сумму — пусть и украденную — способен не каждый.
Вернувшись в подвал, спать мы, конечно, не собирались: нам было что вспомнить. Моргот заперся в каморке, сказав, что мы надоели ему до тошноты. Вот тогда-то Первуня и показал нам свой трофей — розовый блокнот. Крохотный замочек сломал Бублик — вилкой. Блокнотик оказался исписанным непонятным почерком, а в его середине были спрятаны разрезанные на кадры кусочки пленки. Я первый решил, что это диафильмы: мои родители показывали мне их, когда я был совсем маленьким. Никто из ребят о диафильмах не слышал, и мне пришлось долго объяснять, что это такое и как их смотрят. Я понятия не имел, чем диапозитив отличается от негатива, и был уверен: чтобы непонятные белые значки на темном фоне превратились в картинки, нужен специальный проектор. Спросить о проекторе у Моргота мы решились только утром, когда он выбрался к завтраку. Еду готовили мы сами — как умели, конечно. Чаще всего на завтрак была яичница, иногда с колбасой, но чаще — с хлебом.
— Моргот! — Первуня кинулся к своей кровати — каждый из нас имел свою кровать, и лампочку над ней, и постельное белье, и покрывало. Моргот хотел, чтобы мы жили по крайней мере не хуже, чем в интернате.
— Не ори… — Моргот поморщился: у него болела голова. — И не топай.
— Да я и не топаю, — шепотом ответил Первуня и на цыпочках вернулся назад с блокнотом в руках. — Смотри, Килька говорит, это можно смотреть через какую-то штуку специальную…
— Это диафильм! — подтвердил я. — У меня такие были в детстве.
Моргот взял в руки один из вырезанных кадров и посмотрел на свет.
— Чушь, — ответил он. — Никакой это не диафильм. Это негативы. Можете смело выбросить.
Он взял второй кадр и снова посмотрел на свет — и вдруг лицо его изменилось.
— Где вы их взяли?
— Так в блокноте же… — ответил Первуня.
— В каком еще блокноте?
— Вот в этом, — Первуня с готовностью протянул Морготу розовый блокнот. — Это который я в машине нашел.
— Дай его сюда.
Он долго разглядывал вещицу, пролистал его с начала до конца, а потом обратно.
— Черт бы тебя побрал… — проворчал он, забрал все и унес к себе в каморку.
Перед закатом солнце всё-таки одолело тучи: пропороло брюхо фронта и посыпало тайгу купритом. Фёдора передёрнуло, ему показалось, что сосны политы кровью. Выгжельская тайга — леса, граничащие с Даром — до сих пор считались местом опасным, нечистым. В газетах, конечно, писали, что всех живых васпов ещё двадцать лет назад вывезли на юг и где-то там заперли, но местные то и дело видели в тайге неповижные фигуры с автоматами, да и народ как пропадал, так и продолжает пропадать в зелёной дарской глуши.
За спиной бранился дед Касьян. На лесобазе в пятнадцати километрах от Выгжела никого, кроме них, не было.
– Что случилось? – спросил он.
– Бригадир, мать его перетак, из тайника всё выгреб. Ух, зверюга! Узнал-то откуда?
– Похоже Вовка выдал, – ответил Фёдор, продолжая всматриваться в таёжные сумерки. – Он вчера крутился там.
Касьян встал, вытер ладони о штаны, пнул угол сторожки за то, что не сберёг драгоценную жидкость. Сосны покраснели ещё больше и свет начал гаснуть. Фёдор поскрёб заросшую физиономию – его накрыла тоска. Пятницу он не любил, всю неделю на лесобазе царило оживление: грохотали лесовозы, увозя в большой мир необъятные брёвна, визжали бензопилы, перекрывал всё на свете зычный голос бригадира. А теперь – тихо.
– Эх, накатить бы сейчас…
– А то!
Фёдор считал, что Касьян просто алкоголик, а он принимает, чтоб страшно не было.
– А эт кто? – дед показал на дорогу.
По ней нетвёрдым шагом к воротам приближался мужик. У Фёдора сердце рухнуло, а вот старый опытный сторож не растерялся, схватил ружьё и побежал навстречу незнакомцу.
– Стой, кто идёт!
Мужик остановился, сфокусировал взгляд на Касьяне и спросил:
– Эт хде я?
Фёдор подошёл поближе. Мужику на вид было лет пятьдесят, всклокоченная, давно не стриженная шевелюра, тронута сединой, бритву в руки он не брал дня три-четыре, среди щетины виднелись два шрама, на щеке и на подбородке. Были на нём телогрейка, ватные штаны и пыльные ботинки.
– Так на лесобазе, – ответил Касьян и опустил ружьё. – Ты, уважаемый, с Засечки что ли? Так тебе обратно надо, ты, вестимо, на развилке не туда пошёл.
– Как не туда пошёл? – он махнул рукой и достал из-за пазухи штоф с мутной жидкостью. – М?
Мужики закивали. Вскоре они уже сидели в сторожке и отправляли внутрь забористый самогон.
– Ух, хорошо! А ты вообще кто? – спросил Касьян после первой.
– Хто – я? – мужик икнул. – Наливай.
Фёдор прицелился, подумав, что самогон знатный — после первой уже ничего не страшно. И налил, даже в кружки попал. Осушили, мужик потребовал ещё. После третьей прижал палец к губам и, покачнувшись, прошипел:
– Тш-ш-ш… Я, —снова икнул, – чёрт!
Касьяну стало совсем хорошо, он налил снова и сказал:
– Ну, за чертей!
Опрокинули ещё по одной. Чёрт уже четвёртую порцию выплёскивал на пол, пить приготовленную Гором настойку мухоморов он не собирался.
Пока собутыльники устраивали священные пляски, разговаривали с предками и пытались разломать сторожку за то, что она вещает всякие непристойности, раздвоившийся чёрт завёл похожий на амфибию гусеничный вездеход, загнал его под кран-балку, погрузил четыре бочки солярки. Потом закинул к бочкам бензопилу, канистру бензина и масло. Кир, фиксируя драгоценную тару с топливом, посмеивался, представляя, как бригадир будет орать:
– На Стылый кряж отправлю! Лиственницу лобзиком валить! Вы у меня всё Южноуделье год лесом снабжать будете! Какой чёрт?! Хамарским медведям про чертей и дьяволов расскажете!
Железный монстр, распугивая мелкую живность рёвом двигателя, скрылся в ночи.
«День тринадцатый.
На лесобазе нам повезло: раздобыли снегоболотоход. Старый, ещё с рычажным управлением, но в приличном состоянии. А ещё прихватили с собой солярки. Кузов у него пререварен: в кормовой части крепления под бочки сделано, а «коробок» для пассажиров укорочен на два места. Видимо на нём возили топливо и народ на вырубки. Гор аж порыкивает от удовольствия, больно ему этот крокодил понравился. Сказал, правда, что с бочками мы ни один серьёзный брод не одолеем. Но сдаётся мне, что скоро бочки наши пустеть начнут, жрёт это чудо техники немерено.
Вчера полночи ломимлись по навигатору (его отдельно добыли), потом остановились, поспали по очереди. Сейчас поедим и двинемся дальше. Гор сказал, что раньше где-то тут была дорога на цепь заброшенных деревушек стоящих вдоль реки Колпь, которая вытекает из Йошко-озера на Васповой возвышенности (фактически, это граница наших прежних владений).
Ночь была холодной. Да, подзабыл я, что значит середина августа в здешних широтах. Прямо перед нами стоит берёза. Зелёная ещё, а одна ветка — целиком жёлтая. Будто бы дерево седеть начало.
Странное какое-то состояние: то от радости подколачивает, то сердце щемить начинает. Прислушиваюсь к шуму в голове и как-то спокойнее становится — всё-таки не один я».
После старта они поплутали по грунтовкам, идущим вдоль границы Дара, а потом всё же нашли нужную дорогу. Сначала (правда, совсем недолго) она была широкой, потом начала сужаться, а вскоре превратилась в две колеи, между которыми росли жизнерадостные цветочки и травка.
Но и эта картина сменилась: вот уже два часа вездеход, который Кир окрестил «крокодилом», продирался по заросшей просеке. Местами они клали деревья в руку толщиной. Гор крикнул, силясь перекрыть рычание мотора:
– Карты старые, навигатор грунтовку показывает!
Кир кивнул, и тут машина ушла носом вниз, он едва успел выставить руки, чтобы не протаранить лобовое стекло. Через просеку пробегал живописный ручеёк, которого не было видно за молодой порослью. Двигатель взревел, гусеницы снова пришли в движение, и крокодил выполз на другой берег. Кир про себя помянул и составителей карт, и шарагу, где этот чудный прибор сделали, и себя не забыл (за то, что предложил этой … вещью обзавестись).
Но к двум часам они выбрались-таки на дорогу. После просеки эта раскуроченная временем и растительностью бетонка показалась автобаном.
«Ехали до самого заката. Вели по очереди. Сначала непривычно было: у крокодила управление, как у трактора, вместо руля два рычага. А потом ничего, освоился. Гор доволен, он будто в молодость свою вернулся, правда вместо роты один я, но ему и этого достаточно. За время жизни с доктором я, оказывается, отвык от того, что мне отдают приказы. Будь я моложе и горячее, то показал бы ему, кому тут командовать можно, но… Я понимаю его и не хочу отнимать его радость. Доктор говорил, что люди с возрастом мудреют, то есть начинаю лучше понимать причины событий. Наверное, и у нас происходит что-то подобное».
На берег Дара они выползли через два дня. Кир мечтал о двух вещах: во-первых, о безлесных твёрдых участках, во-вторых, о танковом шлемофоне. Беруши, скатанные из ваты, нашедшейся в аптечке Гора, конечно, спасали мозг от шума. Ну, почти спасали. Но вот с отвратительной привычкой потолка на сложных участках нежно целовать череп в макушку, сделать ничего не могли. Когда они вылезли Кир почувствовал, что почва под ногами играет, а в голове раскачивается гулкий медный колокол.
Они стояли на холме, среди казавшихся вечными сосен. Внизу, унося в себе отражения звёзд, продолжал свой нескончаемый путь Дар — великая северная река, хранившая на своих берегах клады тайн и зловещих историй. Света становилось всё меньше, а звёзды, будто впитывая остатки дня, разгорались всё ярче. Казалось, что некоторые из них собирали больше, чем могли удержать, набухали, а потом, не выдержав собственной тяжести, срывались вниз. Одна за другой, одна за другой…
Костёр решили развести около гусеницы по правому борту – поднимался ветер, а трава готовилась завернуться в шаль из тончайшего инея. Сварили последние макароны, густо посыпали их сахаром и принялись за еду. Деревья, выхватываемые из темноты светом костра, с интересом наблюдали, что же произойдёт раньше: остынут макароны окончательно или их всё же успеют съесть тёплыми. А после лесные старожилы долго скрипели, обсуждая результат импровизированных соревнований.
Кир размышлял, допивая остатки горячего травяного варева, сготовленного капитаном (он оказался не только отличным техником, но и неплохим врачом, а лекарства в Улье готовили из чего придётся или из чего найдётся).
– О чём задумался?
Кир взглянул на него и снова стал смотреть на огонь, не отвечать было глупо.
– Тут уже осень. А впереди зима.
– Не вешай нос, солдат, разберёмся.
– Да, разберёмся.
– Навигатор перестал работать. И это хорошо. Значит мы в верном месте вышли. Дай карту.
Кир встал, нырнул в кабину, вернулся с уже потрёпанной картой. Капитан развернул её:
– Смотри, сигнал пропал вот здесь. Видишь?
– Ага.
– Значит, это область «Три кольца». Последнее кольцо накрывает часть течения и этот берег. Завтра надо будет форсировать Дар, а потом держаться вот этого направления, – он провёл пальцем по широкой дуге, идущей сначала на северо-восток, а потом отклоняющейся на юг. Ещё километров сто и будем искать по этому квадрату наше место.
Кир подумал и спросил:
– Это же всё в третьем кольце?
– Да.
– Понятно. Слушай, у меня ещё вопрос есть.
– Спрашивай.
– Ну, Королева… Это же двадцать тонн веса. Ладно в Дербенде спрятаться. Ну, это хоть теоретически возможно. А как же она сюда попадёт? И что же за гнездо нам надо будет отстроить?
Гор помолчал, потом заговорил:
– У меня никаких чётких указаний нет. Думаю, на месте станет понятно. Ладно, давай спать, завтра, чую, тот ещё денёк будет.
«День пятнадцатый.
Продираемся через тайгу уже трое суток. Мне кажется, что внутренности у меня колыхаются: вверх-вниз, вверх-вниз. Местность где холмистая, где гористая. Добрались до Дара. Судя по карте, нам ещё сто километров отмахать надо. Одна бочку уже вылили, в левом баке что-то плещется, правый – пуст.
Что-то одолевают меня невесёлые мысли. Впереди зима, длинная зима в колыбели. Хорошо медведи устроились или пчёлы – как холода начинают подбираться, сразу спать. У нас ни снаряжения, ни запасов, ни оружия. Вак сказал, что жилье там будет. Это хорошо. Только строить зимой никак не получится, разве что сарай поставить. Королева довольна не будет».
Проснулись рано. Утро было блестящим от инея. Солнце, будто потягиваясь, расправило лучи над тайгой. Кир отметил, что когда он первый раз увидел небо после кокона, оно было таким же чистым. Потом готовились: проверяли машину, заливали топливо. После осмотра Гор буркнул вроде: «Надеюсь, дотянет». Завёл мотор, подошёл к Киру и сказал:
– Ну, что, готово всё. Держись, солдат, тут ширина русла метров пятьсот-шестьсот, а течение где-то километров пять. Одно хорошо, мы на высоком берегу – выбираться проще будет, – подумал и добавил, – если не снесёт куда-нибудь.
– А это что? – Кир показал на горизонт.
На востоке над тайгой клубились облака.
– А это то, с чем лучше на воде не сталкиваться. По местам!
Они забрались в кабину, захлопнули двери. Крокодил пополз к воде. На кромке Гор затормозил, сдал задом, поворачиваясь в берегу мордой. Капитан подал машину вперёд, гусеницы погрузились в воду, но до дна не достали. Кир почувствовал запах страха, но говорить под руку — себе дороже. Машина встала почти вертикально, рёв двигателя накрыл тайгу, крокодил рванул в воду, поднимая перед собой мутную волну. Та захлестнула капот и едва не добралась до лобовых стёкол. Горизонт выровнялся, но даже через победный вой мотора Кир слышал тяжёлое дыхание капитана. Обороты выровнялись и крокодил, погрузившись в воду по щитки над гусеницами, стал двигаться к противоположному берегу. На середине течение было особенно сильным и их унесло от той точки, где они собирались выбираться метров на сто. Но всё же берег был ближе и ближе. После двух третей реки дело пошло уже совсем хорошо, но тут свет стал меркнуть, Кир открыл дверь и высунулся наружу. Полнеба оставались чистыми, а вот вторую почти полностью затянуло. Капитан уже приметил небольшую бухточку и повёл болотоход туда. Ветер крепчал, поднимая невысокие волны. Гор что-то крикнул, слов Кир не разобрал, но втянулся обратно и захлопнул дверь.
– Лемех!
Бледный васпа – это зрелеще, встречающееся крайне нечасто, а два бледных васпы… Про себя Кир позавидовал капитану, тот хоть рычаги в руках держит. Он вцепился в самое дорогое, что у него было — в тетрадь.
В этот миг правая гусеница нащупала дно, крокодила накренило так, что мутная вода залила четверть бокового стекла, но в следующий момент и вторая нашла опору, крен стал меньше. Мимо стекла со стороны Кира пролетела то ли толстая ветка, то ли нетолстый ствол. Гор развернул машину, и та стала медленно выбираться на берег. Ветер выл так, что надрывающийся мотор казался беззвучным. Беснующаяся стихия ломала кусты, поднимала в воздух центнеры песка. Сквозь пыльную бурю Кир увидел, как над рекой несутся вывороченные с корнями деревья.
И вдруг всё стихло. Небо очистилось так, будто невидимый дворник смёл облака одним движением. Оправившееся от испуга солнце снова сияло над неспешным паном Даром, совершающим прогулку по своим владениям, сквозь лесные завалы, мимо занесённого песком болотохода на берегу.
«День шестнадцатый.
После форсирования Дара попали в «Сухой лемех». Я в живую этот ураган впервые видел, а Гор сказал, что ему эта пакость как-то уже считала кости. Поэтому он и двигатель заглушил вовремя, а то выскорябывали бы мы песок из форсунок. Благословение Королевы – штука мощная: пока переплывали реку, нас снесло гораздо сильнее, чем мы предполагали, по этому и остались живы – лемех пронёсся стороной, нас так, по головке погладив. Правда, крокодила закопал по самые ноздри, но это мелочи. А потом был песок: и сухой, и мокрый.
Попробовали сунуться в лес – завалы страшные. Лемех шёл практически строго на запад, пробуем обойти его «след» в тайге севером. Пока всё нормально, тут лес не сильно густой, держим край завала в поле видимости. У Гора возникло предположение, что наша точка лежит где-то рядом с курортом. Но ни он, ни я там никогда не были. Поживём – увидим, как говорил доктор.
Эх, сюда бы Анну… Хотя, как представлю: мы крокодила откапываем, а она бурчит, что работаем медленно. Мда, пожалуй, сюда бы эту старую извращенку с кляпом во рту. Ей бы понравилось».
Кир закрыл тетрадь, положил её на столик, потом выключил плафон под потолком кузова. Доктор научил подопечного многим хитростям, например тому, что, если из больничного дневника не делать тайны, то его неинтересно будет читать. Гор, судя по всему уже спал. Кир застегнул спальник и тут услышал, что в лесу кто-то мычит. Потёр ладонью стекло. Рядом с крокодилом стояла Анна, с кляпом во рту и связанными руками. На женщине была длинная тонкая ночнушка. Ветер то и дело налетал, и полупрозрачное полотно обрисовывало плавные изгибы её тела. Теперь васпа потёр глаза, но Анна никуда не делась: дёргаясь, пыталась освободиться и что-то сказать. Порыв снова прижал ночнушку к её телу, сделав акцент на груди. Киру показалось, что внутри у него взорвался фейерверк, и огненные комочки начали падать вниз. Анна покупала такие ночнушки килограммами: васпе нравилось рвать одежду, а его женщину безмерно возбуждал звук рвущейся ткани. Но тут пока ещё присутствующая на посту верхняя голова задала резонный вопрос: «И откуда она взялась?». Мозг заскрипел, силясь переключить управление на себя. Через минуту Кир сообразил, что перед ним болотница. От досады приоткрыл дверь и послал её по матери. Верёвки на руках Анны исчезли, она вынула изо рта кляп и крикнула:
– Что, при виде настоящей женщины в штаны навалил?!
Подождала, но никакой реакции не последовало, потому что Кир, измученный откапыванием крокодила, завалился на обитую кожзамом скамью и уснул. Болотница буркнула, что все мужики – козлы, приняла свой натуральный облик и уползла во тьму.
Солнце, собравшись с силами, изгнало иней, от его живительного тепла встрепенулись и запели птицы. Кир вышел на поляну, после умывания в ручейке, пробиравшемся среди исполинских деревьев, погреться было особенно приятно. Капитан подошёл и тоже замер на солнце.
Завтракали грибами, благо одних белых тут было столько, что «на поесть» набрали, не отходя от крокодила. Кир забавлялся мыслью, что они будут сидеть на сухой ягодно-грибной диете всю зиму. Вскоре Гор завёл мотор, прогрел его, и крокодил тронулся, оставляя за собой где две полосы вывороченной почвы, где примятые деревца и кусты. Подлеска почти не было, сосны стояли, как солдаты на построении, именно это сравнение приходило на ум Киру в те мгновения, когда крокодил выползал на ровный участок, и мир за стеклом переставал прыгать.
Часа через полтора звук мотора изменился: стал глуше и менее трескучим — двигатель начал троить и терять мощность. Крокодил будто потяжелел в два раза и теперь с трудом проворачивал гусеницы. Гор остановил машину, послушал мотор. Повернул ключ и в наступившей тишине выдал тираду, в которой не помянул только Королеву и Улей. Кир сидел, уставившись на капот, ему ничего объяснять было не нужно. В корме валялось много полезных вещей, например, лом и кувалда, вот только запасного комплекта колец там не было. Дальше – только пешком.
Кир запнулся об корягу и растянулся на земле, потревоженный куст стряхнул на него добрую сотню холодных капель. Он поднял голову и увидел, что Гор обернулся.
– Эй, вставай давай!
Капитан подошёл ближе. Кир встал на четвереньки, ему показалось, что рюкзак набит камнями.
– Помоги… сесть, – прохрипел он.
Гор придержал рюкзак, и его спутник уселся, привалившись к стволу.
– Не могу, нет, не могу встать…
– Ты эт чего?
– Мы заблудились, мы уже километров на тридцать прошли больше. Мы ещё вчера должны были прийти!
– А ну, поднимайся! И ещё пятьдесят пройдём, если понадобится!
Кир обвёл взглядом тайгу. Деревья стояли, окутанные белёсым туманом, на хвое висели капли.
– Ты, что, человечий пасынок, Королеву предать собрался?!
С коротких седых волос капитана по вискам стекали ручейки, он нависал, широко расставив ноги, и казался Лешим, древним хранителем лесных угодий, где нет места человеку. Он был старым, как покрытая лишайниками ель, но глаза его горели тем огнём, который понять способен только васпа. Огнём, подаренным новой Королевой.
– У неё никого кроме нас нет!
Эти слова прожгли Кира до самой глубины того, что заменяет полу-осам душу. Юная, ещё не окрепшая Королева послала их, строить укрытие от враждебного людского мира. И Кир поднялся, подскользнулся, припал на одно колено, но всё же удержал равновесие. Гор подхватил его под локоть и одним движением поставил на обе ноги.
– Молодец, солдат, молодец…
А сам дышал тяжело, через раз. Кир почувствовал, что тот держится на каких-то невероятных резервах организма. Доктор, кажется, называл их верой.
– Мы с тобой это… Давай на ночёвку устраиваться. Ты пока костёр сообрази, а я травок поищу, чтобы силы поддержать.
«День девятнадцатый.
Мы уже двое с половиной суток идём по тайге. После лемеха погода стояла ясная, но сегодня утром пошёл дождь, мелкий-мелкий. И не дождь вовсе, и не пошёл, а будто лес провалился в какую-то неподвижную взвесь. Оба промокли и очень устали. Капитан держится молодцом, всячески подаёт пример, встряхнул тут меня, чтоб я не забывал, для чего родился. Сделал отвар, не знаю, что на туда засунул, но вроде полегче стало. Остатки провианта экономим, жуем ягоды и грибы, благо их тут целые россыпи попадаются. Сахар не трогаем, решили – вскроем, только если совсем худо придётся. Дождь перемежился, пишу около костра, который мы еле-еле разожгли.
По прикидкам, мы должны были дойти до места в самом крайнем случае вчера вечером. Компас вертится вокруг своей оси – ориентируемся по мху и муравейникам. Если мы и наткнулись на искомые координаты, то благополучно их не заметили.
Слушаю шум в голове, он не стал слабее, только слов я по прежнему разобрать не могу. Королева, я жалею только об одном: что мне не хватило времени, что меня забрали слишком поздно. Сейчас я бы отдал что угодно, чтобы пройти королевские пытки. Я бы выдержал и двойную порцию яда, и твёрдость божественных жвал, ради того, чтобы сейчас слышать Твой голос.
Теперь, когда моя смерть щерится из темноты Дара, я понимаю, что доктор искренне хотел сделать мою жизнь полноценной, но, боюсь, это невыполнимо. Нам всегда говорили, что наша привязанность к умершей Королеве — всего лишь инстинкт, который надо изжить. Но это так же глупо, как сказать человеческой женщине, что надо изжить в себе желание иметь детей. Не знаю, сколько мы протянем, но до последнего удара сердца я буду верен Тебе. Спасибо за этот поход, за последний глоток жизни, за единственного за все прожитые годы друга, за право на счастливую смерть».
Когда ветер задремал,утомившись гоняться за сумерками среди франтоватых новостроек, когда глупые машины уснули, когда дома закрыли усталые глаза морщинистыми ладошками штор, когда Трамвайный буксир с платформой-баржей, выше фальшборта заваленной снами, отправился в свой еженощный рейс, а поэты позажигали свечи и настольные лампы, когда Город погрузился в молчаливое ожидание подступающего чуда — тогда из подъезда, из подворотни, из мелового рисунка на кирпичной стене выступила неясная тень. В неверных кругах редких фонарей, в блеклом сиянии звёзд, среди подмигивающих жёлтыми от бессонницы глазами светофоров чёрная фигура добрела до площади и опустилась на ступеньки Ратуши.Ступеньки вздохнули теплом, подаренным на прощанье безвозвратным «Вчера». Тёмная фигура шепнула в ответ: «Не грустите о Прошлом. Прошлое прекрасно уже тем, что оно — История и Легенда.» Из-за призрачной спины Фигуры вдруг как-то сама собой возникла Скрипка, а Фигура уже держала в руках канифоль и смычок…
Через четверть часа с вышины, от верхушки ратушной башни, что сторожит границу между владениями Города и звёзд, долетел гулкий, неторопливый удар. Затем — второй, предупреждающий. Затем Башня подождала, пока Город в полусне сообразит, что время настало, и тяжело столкнула в остывающий кисель уличной тишины третий удар, возвещающий явление Чуда.
Мигнули глубокие бессонные глаза. Шевельнулись и приподнялись беззвучные крылья. Во все стороны мягким, бархатистым чернильным облаком над Городом распластался Час Совы.
А Скрипач уже стоял, чуть опершись спиной на холодно-величавую колонну, и Скрипка врастала в его худое плечо, покачиваясь и устраиваясь поудобнее… И вот, задорно и испуганно, словно девушка, в порыве весёлой удали решившаяся окунуться в прорубь, вскрикнули струны — и смычок задрожал, рассыпав по площади радугу первых созвучий, и поплыл навстречу зарождающейся мелодии, ведомый опытной, привычной рукой. И мелодия полилась, потекла следом за расстилающимся облаком чудес, сказок и сновидений, повторяя каждый его изгиб, лаская каждую ложбинку и округлость, словно опытный фат на теле юной возлюбленной.
Но вот смычок заметался, забился, вибрируя и извиваясь, штопором ввинчиваясь в колышащуюся тишину, и мелодия рванулась вслед, взвихрилась, закружилась в соблазнительной пляске молодой подвыпившей циганкой — и ожили, перемигнулись красными после короткой ночи зрачками стражники-светофоры, померкли фонари, уступая круглое пространство под столбами новому, вольному, безграничному, всепоглощающему свету, заторопился в свой сонный порт сгорбленный Трамвайный буксир, волоча шаткую опустевшую баржу-платформу.
Лохматая ночная Сова хлопнула тёмными глазами, ухнула, завозилась, и медленно, укладывая пёрышко к пёрышку, свернула мягкие звёздчатые крылья. Над улицами, над крышами, над зябко блестящими рельсами, шелестя бумажками и жухлой листвой, над Городом — промчался первый порыв утреннего ветра.
А Скрипка звенела трелями пробуждающихся трамвайных звонков, вскрикивала зуммерами отключаемых сигнализаций, дребезжала разноголосым хором надоедливых будильников, визжала скрипом сотен открывающихся дверей.
На небесном ложе, в пене и кружеве пурпурных облаков, от любви умирающей Ночи и оживающего Города рождался рассвет грядущего дня.
Трапеза в столовой на романтическое свидание не походила, хотя на потолке помещения, как помнилось девушке, горело выложенное огоньками созвездие Печи. Но идти даже на такой неформальный ужин в совсем уж домашних трениках не хотелось. Через десяток шагов желание выглядеть наряднее стало нестерпимым.
– Вы подождете минутку?
Макс вежливо-обреченно кивнул («знаем мы этих женщин, им нужно не меньше получаса, чтоб вернуться через секундочку»). Яна шагнула к своей каюте. Третья от угла, через одну от Карининой…
Рыжий кот, пять минут назад мурлыкавший в кают-компании, торчал прямо перед дверью ушедшей спать Карины. На Яну он даже не глянул – встал на задние лапы, оперся передними о дверь и с мерзким скрипом «съехал» вниз, оставляя на пластике борозды от когтей.
– Кис-кис, – неуверенно позвала Яна. Кот даже не обернулся и повторил движение, добавив к скрипу заунывное мяуканье.
Карина, видимо, решила, что настойчивого кавалера проще ненадолго впустить, чем объяснить, что общения она не желает. Дверь отворилась и, кажется, не закрылась изнутри.
Смолина нырнула к себе. Ох… Синее платье не выглажено, черная блузка идеально подходит к бежевой юбке, но тогда придется переобуться, да еще и это гнездо на голове… нет-нет, джинсы, майка и хвостик — наше спасение и отрада!
Из коридора послышался шум шагов. Макс? Нет, непохоже.
Девушка торопливо провела расческой по волосам (ох уж это лунное притяжение, вместо приличного хвостика – растрепанная во все стороны метла, стянутая сверху резинкой!). Шаги повторились… Хотя нет, это кто-то еще…
С каких пор коридор стал таким людным местом?
Смолина выскочила из каюты, и заготовленная для Макса улыбка сползла – вряд ли под действием слабенького тяготения. С Правым, неубедительно изображая непринужденность, беседовал Костя. Рядом торчал столбом завхоз, всем своим видом показывая, что он тут совершенно случайно.
Ага, в половине двенадцатого ночи. В спальном секторе. При том, что его каюта даже не в этом коридоре.
Когда раздались звуки, издаваемые четырьмя ногами, Яна даже не удивилась. Подумаешь, вся база решила устроить именно здесь рандеву. Отчего бы двум благородным рыжим донам не присоединиться к компании?
Ужин явно накрывался медным тазом, но не уходить же теперь, когда происходит что-то интересное! Пригласить пока Макса в каюту и не закрывать дверь? Можно, но тогда надо звать и Костю…
Размышления Смолиной прервал звон какой-то упавшей тары, негодующий вопль Карины и возмущенный – кота. Честная компания без раздумий ввалилась в каюту стоматолога. Завхоз, которого Костя толкнул плечом, сыграл роль тарана, рыжие техники оказались в арьергарде.
Карина, с серо-голубым лицом («маска из голубой глины», машинально отметила Яна), вцепившись в одеяло, ошалело смотрела не на разношерстную кучу малу на пороге, а на пол возле тумбы. Кот, ставший зеленым и мокрым, яростно тер лапой морду, а прямо перед ним по-лунному медленно оседало облако розовато-бежевой пыли, проявляя в воздухе очертания замершей мыши.
Немая сцена длилась доли секунды: пришедший в себя хищник кинулся на добычу и поймал бы ее, если б не чистая случайность: мышь все еще плохо бегала в лунных условиях и ее попросту занесло на повороте. Рассчитавший движение куда более ловко кот оказался не в той точке.
Выигранных мгновений Косте хватило, чтобы набросить на мышь полотенце. Кот озадаченно-возмущенно задрал голову.
– Какого?.. – яростно прошипела Карина. Закутанная в белое одеяло и с мертвенно-голубой маской на лице она выглядела поистине устрашающе. Рыжие техники замерли у двери. Завхоз, с разбегу оказавшийся ближе всех к хозяйке, съежился под полыхающим зеленым взглядом.
– Я… это… подумал, помощь нужна… вы кричали…
– Что вы делали среди ночи под моей дверью?!
– Я… это… – он вздохнул и обреченно признался: – За котиком следил. Думал, правда какую травку жрет… то есть таблетки или еще чего… чует и… А что это был за порошочек на мышке?
– Моя пудра для невесомости! – рявкнула взбешенная Карина.
– А что с котом? – осведомился Макс, прикидывая, как бы взяться за это зеленое чудовище, не измазавшись, и остаться без царапин.
– Мой тоник для волос!
Костя бессовестно заржал и поплатился за невнимательность – пленница тяпнула его за палец. Биолог выронил мышь, та кинулась к двери, мимо завхоза, Смолиной, Правого и застрявших на пороге рыжих, проскользнула в проем… Зеленый кот бросился за бледно-розовой мышью: хваленая пудра отлипать не желала, зверек был отлично виден хищнику.
Свернувшие за угол жертва и охотник исторгли из чьей-то груди вопль. Через секунду показался восхищенный Гоша.
– Там! Настоящий! Малахитовый! Кот! – радостно сообщил он столпившимся в проеме зрителям. Священный творческий экстаз светился в его глазах. Яна содрогнулась.
***
Столовая находилась выше жилого крыла на втором этаже, рядом с продовольственными складами. Обширное по лунным меркам помещение с десятком столов, из которых одновременно использовалась хорошо если половина. Макс с Яной прибыли уже после ужина, потому столовая пустовала, сверкая только что натёртым до блеска полом.
– О! Опоздавшие! Как раз только что подоспели порции для опоздавших! – пошутил повар, возившийся у стойки для раздачи, и выставил две тарелки с дымящейся субстанцией непонятного происхождения. – Выглядит не очень романтично, вкус на любителя, зато чрезвычайно полезно.
– Хорошо, что не морковка, – пробурчал Макс и сверился с меню на стене. – А где заявленное картофельное пюре с рыбой?
– Как вам сказать… Это ведь оно и есть. Да-да. Измельчённое, смешанное, с добавлением хлореллы. Первый раз опаздываете? – в голосе явно скользнуло сочувствие.
– Не то чтобы… просто такое случается не часто, успел привыкнуть к хорошему!
Парочка взяла выставленные порции и направилась к дальнему столу в углу.
– Прошу! – Правый отодвинул даме стул. – На что заменим салфетки?
В столешницы «для психологического комфорта» встраивались копеечные голографические проекторы, что позволяло создать иллюзию присутствия чего-нибудь. По умолчанию стояли стопки салфеток. Большинство работников базы любили неведомую пучеглазую зелёную зверушку – стилизованного Малахитового Кота из околокосмического фольклора. При большем упорстве можно было получить уменьшенную во много раз модель Луны. Или букет цветов в стеклянном стакане – их видовую принадлежность до сих пор никто не смог определить.
Макс ткнул нужную кнопку. Ничего не произошло. Ещё раз. Никакого эффекта.
– На вашем столе сломался, – печально отозвался повар.
– Вот те раз. Это что, настоящие салфетки?!
– Если смущают, могу забрать. Но мой вам совет: переверните их, на обратной стороне нарисованы прекрасные рожи… я хотел сказать розы!
– Надеюсь, не Гошей!
Яна перевернула стопку и улыбнулась красным кругам.
– При должной фантазии здесь можно увидеть не только рожи с розами! – заметила она.
– Ну, что, предлагаю…
– А компот? – донеслось возмущённое из-за стойки.
– …взять компот, – со вздохом закончил Макс, – а то не отстанет!
– Мне чаю! – крикнула Смолина.
Начальник инженерно-технического отдела сходил за чаем. Теперь-то их оставят в покое?
Но нет. Щелчок открываемой двери возвестил о прибытии Покровского, взявшего курс прямиком на единственный занятый стол.
– Хорошо, что вы оба здесь, – он сел между угрюмым благородным доном и готовой рассмеяться от нелепости трещащего по швам свидания дамой. – Три головы лучше, чем одна.
– И в чём же затруднение? – спросил Правый, лениво ковыряя однородную малоаппетитную массу.
– Помните сообщение, которое Цуркан «выловил» из планшета Леонова? Я его следователю на допросе… простите, во время беседы показывал? Да вот же оно!
Не в силах развеять непонимание в глазах подчинённых, Алексей Юрьевич вывел сообщение на экран наладонника и положил на стол, чтобы всем было видно.
«LXIX, 12-14».
– Очевидно, что это шифр! – продолжал начальник базы. – Ибо слова Lxix я не нашёл ни в одном из словарей!
– А вдруг это молодёжный сленг? – подал идею Макс. – Тогда словари такое знать не будут. Попробуйте вбить просто в поисковик.
Яна поспешила спрятать лицо в ладони.
– Хм… – пальцы Покровского забегали по наладоннику, – запись числа 69 римскими цифрами. Ну, и к чему бы это? Получается «69, 14-12». Четырнадцатое декабря 69-го года. Новый судный день? Ждать осталось недолго?
Сквозь ладони девушки начал прорываться истерический смех.
– 2-12-85-06, – загадочно выдал Правый.
– А это ещё что? Продолжение числового ряда?
– Нет, единственная комбинация с числом 12, приходящая на ум. «В мире есть семь, и в мире есть три»…
– «Есть загадочные девушки с магнитными глазами»! – протолкнула сквозь смех Смолина.
– Скорее, притягивающими, если речь конкретно о вас, – поправил Алексей Юрьевич. – Я понимаю, что немного помешал свиданию, но нельзя же так нескромно себя вести!
– То есть если на этой базе за столом сидят трое, это считается свиданием на троих? – невинно осведомилась Яна. – Я запомню.
– Это творчество БГ, – разъяснил Макс.
– Да? А я думал, генератора случайных чисел. В моём родном городе поставили памятник пузатому дядьке с гитарой в руках и выбили подпись: «Мы дети БГ». К нему время от времени стекаются какие-то хиппи, дядька у них что-то вроде канонизированного святого. Хотя, может, это кришнаиты? Там ещё вандалы красным маркером написали: «Не пей вина, Гертруда!». И знаете? Я с этим полностью согласен. Пьянство не красит дам! Но какое отношение это имеет к Леонову?
– Алексей Юрьевич, – Смолина строго взглянула на начальника, – давайте исходить из того, что здесь стоит запятая. Явный разделитель. Так можно коротко записать что-то для памяти, ну, например, «Вася, 100 р.». Правда, непонятно, должен этот Вася или, наоборот, одолжил… Будь записей побольше, мы могли бы…
– Записи мне только что скинул Цуркан, – признался Покровский. – они все примерно такие же. Несколько заглавных латиницей и несколько арабских цифр. Вот, от 14 февраля: «XV, 12-14». 31 декабря: «LXI, 1-8». 12 апреля прошлого года: «LXII, 1-4» — красный маркер, выуженный начальником из кармана, переплел на салфетке буквы и цифры с красными же «розами».
– Это может быть записью времени или даты, – задумчиво пробормотал Макс.
– А если говорить о бредовых версиях… – девушка потянула к себе салфетку, – тогда можно предположить, что это классический способ зашифрованной переписки. Известная обоим книга, римские цифры – это номер главы, страницы, абзаца… строчки или слова… Только издания должны быть одинаковыми. И, возможно, бумажными, чтоб от размера кегля или случайного глюка не слетела вся нумерация страниц.
– Библия? – приподнял бровь Макс.
– Необязательно, – качнула головой собеседница. – Даты, кстати, праздничные, заметили? Новый год, День космонавтики и, что любопытно, День влюбленных. И меня смущает номер главы. Шестьдесят девять глав – это много. А в запросах было что-то необычное?
– Ничего особенного, – поглядел на наладонник Покровский. – Кино, музыка, новости, лунный форум. Из странноватого только Петрарка несколько раз мелькнул – но ему же вроде нравилась такая поэзия…
– Лаура, – пробормотала Яна, хватаясь за свой наладонник. – Белладонна. Прекрасная донна Лаура.
– Что?
– Погодите! Вот. Петрарка. Сонеты на жизнь мадонны Лауры. Не понимаете?.. Смирнов сказал, что любимую девушку Андрея зовут Лаура. Лаурой же звали возлюбленную Петрарки. Нынешняя Лаура – филолог, специалист по средневековой итальянской литературе.
– У Петрарки шестьдесят девять сонетов?
– Больше, – качнула головой девушка. – Вот текст – но в переводе, конечно, итальянского я не знаю.
И вдруг – твоих посланников орда
И дружный хор над бездною пустынной:
«Стой! От судьбы не скрыться никуда!»
– Мрачно, – пробормотал Макс.
– Зато отлично вписывается в ситуацию, когда Леонов от кого-то убегает, – пожала плечами Яна.
– От безымянного приезжающего под номером двадцать пять, – задумался Правый. – Если он знал, сколько человек летит, но не слышал, что это Ипполит… Алексей Юрьевич, а поговорить с Леоновым нам дадут? По открытому каналу, конечно. Пусть хоть сто раз записывают. Спросить, есть ли опасность для других… а там уж как разговор пойдет. Можно и о литературе побеседовать.
– Я уже отправил запрос в Интерпол, теперь они распоряжаются доступом к Андрею, – с уважением глянул Покровский. – Но ответа до утра не будет. Ладно, пойду к себе. Спасибо за помощь. Если вдруг увидите хирурга, пусть ко мне зайдёт.
– Может, вызвать? Нужна врачебная помощь? – встрепенулась Смолина.
– Нет, это не срочно… и не совсем по работе.
***
– Разрешите? – Воробьёв заглянул в проём отъехавшей двери кабинета Покровского.
– Да, конечно, входи.
Алексей Юрьевич задумчиво мерил шагами расстояние от одной стены до другой, время от времени бросая взгляды на развёрнутый монитор, в котором хирург без труда различил шапку знакомого форума.
– Я уже несколько часов пытаюсь вникнуть в эту систему, но там всё так сложно и запутано…
Евгений недоумённо уставился на начальника базы, пытаясь угадать, о чём речь.
– Какой-то наглец закрыл все мои темы с вопросами, выдал целую кучу предупреждений и отправил в какое-то загадочное «РО». После этого произошёл какой-то глюк, и у меня теперь не получается написать сообщение.
Лицо Воробьёва невольно расплылось в улыбке.
– Как – чёрт возьми – как играть в эту дурацкую «горку»?!
***
С отдыхом и уединением на базе, по-видимому, в этот день было плохо. Во всяком случае, их с Максом не спасло даже бегство в оранжерею. Уже на пороге купола они услышали шаги и голос Карины, с кем-то говорившей по наладоннику:
– Да, в оранжерее. Все равно теперь не засну. Нет, я не хочу его видеть! А до утра не подождет? Перестань смеяться, я ничего не понимаю! Какой кот? Костя!..
Непривычно бледная (без макияжа, сообразила Яна), с наскоро подхваченными в хвостик волосами, Тихова проскочила мимо приятелей оранжевой молнией, метнулась к крану, выпила стакан воды мелкими глотками, и только тогда повернулась к Максу и Яне, стоящим у бассейна с хлореллой.
– Сейчас сюда придет Гоша, – убитым голосом сообщила она. – Только «клавушку» наденет.
– Зачем? – обреченно поинтересовалась Смолина.
– Не поверишь, решил, что я его на что-то там вдохновила! Костя хихикает и что-то говорит про кота.
– И как там зелёно-рыжий? – спросил Макс.
– Костя его нашел в своей лаборатории, – фыркнула Карина. – И не спрашивай, как этот котяра туда просочился! Пол заляпан зеленым, пара пробирок разбита, на полу лежит кот и караулит мышь у щелочки. Как она эту норку выгрызла – не знаю, стены прочные. Костя выманил мышь на сыр и отмыл кота, причем моим шампунем! А когда полез замазывать дыру, обнаружил там – что бы вы думали? – бумажку с рисунком «тарелочки». С жирными пятнами.
Яна кашлянула, вспомнив импровизированную салфетку. По счастью, как раз в эту минуту появился художник. Разумеется, с холстом в руках.
– Карина, – проникновенно начал Гоша, – эту картину я написал буквально за полчаса, и вдохновением я обязан именно вам! Вы скажете, что все произошло случайно, но без вашей творческой натуры эта случайность была бы невозможна!
Макс как бы невзначай сделал несколько шагов в сторону, разглядел изображение и беззвучно засмеялся. «Творческая натура» сделала страшные глаза. Гоша эффектным жестом протянул подарок.
Кот оказался если не малахитовым, то, по крайней мере, зеленым, его фигура была очерчена несколькими стремительными линиями. Мышь стала сиренево-розовым вихрем, вываливающимся из рамки. На заднем плане возвышалась синевато-белая размытая помесь греческой статуи с привидением.
– Спасибо, – сдавленно прохрипела Тихова. Если она сейчас и напоминала кого-то из мифологии, то Медузу Горгону с волосами-змеями.
Гошу спас запиликавший наладонник.
– Извините… Да, через секунду буду! Карина, я очень рад, что вам понравилось.
– Героиня! – Яна изобразила аплодисменты. – Я бы его уже стукнула!
– Этим? – поинтересовалась Тихова, глядя на подарок. – Избавиться от картины и Гоши одним махом?
– Его так легко не прибьешь, – фыркнул Макс. – Что ты теперь будешь делать с этим полотном?
– Заведу смертельного врага и повешу над его кроватью!
– Пока этого не случилось, можно пристроить в коридоре, – утешила подруга. – Где-нибудь поближе к смотровой площадке. Пусть Смирнов смотрит и вдохновляется.
– И ты, Брут! – обожгла ее взглядом Карина. Яна поспешно сменила тему.
– Покровский попробует добиться сеанса связи с Леоновым, – поделилась она. – Надеюсь, Андрей расскажет, почему убежал. Макс думает, он испугался, когда услышал, что в последний момент кто-то стал двадцать пятым. Подумал, это по его душу. Он мог не знать, что это Ипполит.
– Похоже, – задумчиво протянула Тихова, прислоняя к стене невесомое полотно. – Кстати, Покровский, по-моему, был уверен, что никакого преступника на базе нет, и все это дурацкое совпадение. Иначе б так не откровенничал, да и со следователем бы все поодиночке общались. А загадка белладонны, похоже, разгадана. Ты читала новости? Смотри. Это самое спокойное изложение…
«Скандал с итальянской фирмой «Кавальканти и К», поставляющей детали для космических кораблей, получил продолжение. «Я не позволю навредить репутации нашей фирмы: в ближайшее время я отправляюсь туристкой на лунную базу «Артемида», и доставит меня туда аппарат, снабженный нашими деталями», – заявила пресс-секретарь фирмы и дочь главы предприятия Лаура Кавальканти.
Напомним, глава фирмы, по версии журналистов, был участником схемы, позволяющей уйти от налогов. Претензии к качеству продукции в материалах не фигурируют.
Как известно, именно на «Артемиде» находится сотрудник базы «Восточная», бежавший оттуда по неизвестным причинам. При этом светская хроника семилетней давности зафиксировала любопытный факт: по утверждению одного из знакомых девушки, синьора Лаура в свое время встречалась с молодым человеком, который после беседы с ее отцом спешно переехал из Италии в Россию. Звали его Андреа Леоне. Как утверждает наш источник, сегодня он известен под именем Андрея Леонова».
Яна молча развела руками – слов не было.
– Вот так, – понимающе кивнула Карина. – Ну, я, пожалуй, вас оставлю. Надо же пристроить это творение, – держа картину на вытянутых руках, стоматолог критически осмотрела Малахитового кота. Кот загадочно улыбался в ответ.
***
Чёрное небо смотрело сквозь стеклянный купол миллионами звёзд на две тёмные фигуры у бассейна с хлореллой. Ночь на часах в очередной раз совпала с гораздо более длинной астрономической лунной ночью, залив «Восточную» до краёв тишиной.
– Загадочная история, – подвёл итог Макс, пытаясь угадать выражение лица Яны на тёмном силуэте. Освещение по обоюдному согласию приглушили до минимума для наблюдения за звёздами. – Даже нелепая.
– Криминально-любовная драма, – усмехнулась Яна. – Похоже, первая на Луне. Интересно, появится когда-нибудь космическая полиция?
– Думаю, нечто подобное уже создано на Земле, и Сименонов тому неоспоримое доказательство. Или будет создано по итогам развязки. Но меня удивляют ваши глубокие познания в творчестве Петрарки.
– О, они совсем не глубоки, вы же видели – я всё искала в Сети. Хотя пару сонетов знаю наизусть с детства: они положены на музыку, а мама нас частенько укладывала с помощью песен. Ближе к полуночи она была готова петь что угодно, лишь бы мы с сестрой угомонились!
– Справедливости ради «Вздыхаю, словно шелестит листвой» действительно знают многие бабушки. «Когда часы делящая планета» – тоже известная песенка. Но не все знающие песню способны всё это соотнести с авторством Петрарки… Разрешите нескромный вопрос: зачем вы здесь? Не чуждая романтики женщина запирается в коробке на Луне, где люди хоть и занимаются наукой, но розовые очки уже сняты: большинство землян открыто считают естественный спутник не более чем источником дешёвой энергии.
Яна тихонько засмеялась.
– Хорошо звучит в устах человека, который четвертый год сидит в этой же коробке! Впрочем, ладно. У меня есть два ответа, и оба честные. Вам какой – прагматичный или романтичный?
– Оба!
– Если первый, то все просто: медики на Луне нужны скорее на всякий случай, чем ради постоянного наблюдения за пациентами. Космонавты – весьма здоровые люди. Поэтому у каждого врача тьма времени на научную работу. Программа опытов и экспериментов просто огромная, на Земле исследователи и институты дерутся за возможность втиснуться в нее. С таким материалом не получить через три года звание кандидата наук – это ухитриться надо! Карина и хирург, кстати, как раз скоро будут защищать диссертации. И еще один заметный плюс – хорошая зарплата, которую здесь попросту не на что тратить.
Девушка замолчала, и Макс напомнил.
– Вы обещали два ответа!
– Хорошо… Мне нравится романтика фронтира в науке и в жизни, так что здесь мне самое место. Ну, чтобы уши шерстью не обросли. И раз ради дешёвой энергии люди забрались на Луну, я буду надеяться, что на Марсе отыщется что-то еще более ценное, ради чего можно затевать колонизацию! Граница должна сдвигаться!
– Марс будет уже без нас, – подмигнул Макс. – А если серьёзно, там, у ущелья, когда достали окровавленный шлем, мне подумалось: зачем это всё? Вот был человек – да, сейчас мы знаем, что Леонов жив, но тогда всё указывало на обратное, – был человек, занимал какое-то место в жизни, ушёл и… что? Объективно для базы это не потеря. Здесь функции любого дублируются так, чтобы безболезненно дотянуть до нового пополнения. Мне хотелось какой-то значимости, а получается, здесь целых три инженера. Выходит, наши роли ничего не значат? Вот и вместо вас диссертацию обязательно напишет кто-то другой! Но если взглянуть под иным углом… я же помню его песни, шутки, он умел развеселить, отвлечь от тяжёлых мыслей… Пожалуй, в какой-то степени он изменил каждого человека вокруг себя. И тогда – что? Неважно где ты, и кто ты, мир всё равно ощутит воздействие и изменится?
– Когда я… хм… ладно, буду пессимистом: когда мои внуки соберутся на Марс, я скажу им – не позволяйте другим прожить вашу жизнь и сделать то, о чем мечтаете вы сами. Хотя бы потому, что у этих других тоже есть планы. Пусть каждый поет свои песни и по-своему влияет на окружающих. В конце концов, в разнообразии и сложных связях залог устойчивости любой системы!
– Я думал о том же, – кашлянул Макс. – Вот послушайте:
Чернила разлиты над серою далью.
В бездонном эфире плывёт пара фраз,
Что звёзды проникли во все орбитали,
Сиянье навечно останется в нас.
Рассыпаны кратеры щедрой рукою,
Они сохранят каждый в памяти след.
Мгновения точат неспешной рекою
И мягкое кресло, и клетчатый плед.
Я здесь потому что отчаянно нужен,
На жизненный путь – как в обойму патрон.
За мной! Мы узнаем реальность снаружи!
За льющимся светом галактик вдогон!
Ты помнишь, как наши ракеты взлетали?
Как звёзды неистово пили взапой?
Проснись! Их сиянье вошло в орбитали!
…И я с этим светом останусь с тобой…
– Как красиво, – Яна запрокинула голову, и Макс невольно повторил ее движение. Почти над головой, чуть правее точки зенита, зачерпывал космическую черноту ковш Большой Медведицы, обвитый изогнувшимся Драконом. Окаймляя горизонт, над ломаной линией кратеров тянулась с запада на юг полоса Млечного Пути. На его сияющем фоне спорили яркостью Юпитер и Бетельгейзе, повисшие над западным краем, а немного выше побледневшее созвездие Близнецов терялось в блеске далекой и прекрасной Земли.
Она стояла в коридоре, свет с лестницы заставил ее глаза на миг заблестеть сухим лихорадочным блеском сходящего с ума человека.
— Только тихо. Очень тихо. Говорить можно шепотом. Сними плащ, пройди в комнату, разверни кресло спинкой к окну, сядь. Выполняй, — вполголоса, но жестко приказала Лотта.
Ирина смолчала, и, двигаясь с грацией ненастроенного механизма, выполнила приказ. Пусть она согласилась подчиняться, тело с доводами разума согласно не было, отсюда и ломаность движений, и возмущенное сопение.
— На крыше дома напротив снайпер. Сейчас ты ему не видна, — Лотта прошла вслед за ней в комнату, не заходя в поле зрения из окна, опустилась на пол возле дивана.
— Скажи, пожалуйста, что тебе говорит имя Глеб Сиверов?
— Что с ним? Где он? Он жив? – вскинулась Ирина.
— Вижу, знакомы. Да, жив. К сожалению, привет передать не может.
— Почему? Что Вы с ним сделали? – голос Ирины постепенно набирал силу.
— Тише, не говори так громко. Могут подслушать. Ничего особенного. Просто он не знает, что я здесь. Если бы ты могла его увидеть, что бы ты сказала ему?
Ирина надолго задумалась, потом твердо ответила:
— Я бы попросила прощения. За то, что не верила в него, за то, что предала, за то, что переложила на него еще и свою боль.
— Неплохо. Скажи, есть что-то в Москве, что держит тебя?
Снова молчание. Взвешенный ответ:
— Только дочь, там, на кладбище.
— Ты бы хотела оказаться в том месте, где сейчас Глеб?
— В том месте или рядом с ним?
— Второе.
— Да.
— Я отвезу. Только, оказавшись там, ты сюда уже больше не вернешься. Никогда.
Молчание.
— О могиле позаботятся. Может быть, потом перевезут туда, где будете вы.
Молчание. Длинная пауза.
— Он помнит меня?
— Несомненно.
— Он бы хотел видеть меня рядом с собой?
— Думаю, да.
Еще одна пауза.
— Да, я поеду. Когда?
— Через пять часов.
— Что я могу взять с собой?
— Ничего. Абсолютно ничего, лишь то, что сейчас на тебе. Даже сумочку не возьмешь. Там все будет.
— Хорошо, — в голосе появилась смесь надежды и отчаянности.
— Теперь ты можешь задавать вопросы, на какие можно будет – отвечу.
— За что мне такой подарок?
— Это не тебе, это ему. Аванс за примерное поведение.
— Авааанс? Если я аванс, то какая же зарплата?
— Более, чем приличная.
— Чем он занимается?
— Нет ответа. С криминалом не связано, не противозаконно, не тайно. Достаточно?
— Вы заставили его снова убивать?
— Нет.
— Ммм…Это место в другой стране?
— Не только.
— В смысле? Другой континент? Америка?
— Нет. Увидишь.
— Сколько времени займет дорога?
— Минуты три.
Ирина порывисто вскинула голову:
— Вы шутите!
— Нет, нисколько. Правда, чтобы увидеть Глеба, придется немного подождать, его там нет. Но он приедет. Лотта не стала уточнять, что «немного» — это пара недель.
— В данный момент он проходит стажировку. Переобучение. У него высокий потенциал, но навыки, прямо скажем, специфичные. Они нам не нужны.
Лотта услышала, как облегченно выдохнула собеседница.
— Могу я пройти на кухню выпить воды?
— Да. Только свет не включать, от окна подальше. И мне принеси тоже.
Ирина ушла, зазвенела графином, вернулась со стаканом. Протянула хрупкое стекло в темноту, вздрогнула, когда стакан потянули из руки.
— Если минуты три, это что, в соседний подъезд?
— Чуть дальше. Но оттуда уже не вернетесь.
— Вы меня пугаете. Кажетесь сумасшедшей.
— Не стоит сейчас на этом зацикливаться, ты все поймешь.
Снова продолжительное молчание.
— Три последних дня меня преследовала череда неприятностей. Ваших рук дело?
— Четыре.
— Что четыре?
— Четыре дня. Да, моих. Так было нужно, поверь. Когда ты поняла?
— Когда получила ведром по ноге. У уборщицы из метро была слишком здоровая кожа. Свежая, с легким загаром. Нехарактерная для москвички, которая месяцами не видит солнца.
— Солярий?
— Не смешите меня. Уборщица и солярий – это несовместимые понятия, во-первых. Во-вторых, загар цвета не солярия, а открытого свежего чистого воздуха. При этом она не работала на улице целыми днями – тогда кожа была бы обветренная. И, потом, резкий диссонанс действий, слов и выражения лица.
— И какое же было выражение? – Лотта заинтересовалась, ей Ирина начинала все больше нравиться. Не истерит, хотя, может, больше и некуда, не суетится, сидит спокойно и поражает выкладками редкой разумности.
— Пожалуй, всепонимающее. Это были Вы?
— Да.
— Теперь я знаю, как Вы выглядите.
— И рыжая девица, и дама в алом плаще, и байкер – это все тоже была я. И звонила тоже я.
— Вот теперь, как Вы выглядите, уже и не знаю, — Ирина повеселела. – Но знаю, что я жутко хочу есть, да и Вы, наверное, тоже. У меня есть батон и колбаса, не откажетесь от бутербродов? – пресекая возражения, добавила:
— Свет в кухне включать не буду, холодильник из розетки выдерну, микроволновку прикрою полотенцем.
— Прекрасно. Кто тебя учил конспирации?
— Сама додумалась, — поднялась с места, исчезла в кухне. Через десяток секунд звук чего-то уроненного и сдавленный стон.
— Что такое? – Лотта возникла рядом с ней.
— Рука болит, колбасу уронила.
— Дай.
Своей энергией нащупать трещину в кости под гипсом, вернуть мертвые клетки назад по оси времени, срастить их, реконструировать молекулы…
— Здорова. Гипс не снимай, не надо его здесь оставлять.
Ирина пошевелила рукой, изумленно охнула.
— Как это?
— Работа у меня такая. Давай, неси уже свои бутерброды.
Бутерброды оказались вкуснющие, Лотта сама не заметила, как умяла свою долю. Разговор затих, Ирина свернулась калачиком в кресле, прикорнула, напряжение последних дней вымотало ее. Лотте пришлось допить энергетик. Организм явственно покрутил пальцем у виска и, тяжело вздохнув, мол, что делать с неразумной хозяйкой, встал на страже.
Сходила вымыла тарелки, уничтожая все следы нормальной человеческой деятельности. Без десяти двенадцать разбудила хозяйку дома.
— Тебе пора.
— Как мне пора? – Ирина пыталась проснуться. – А вы?
— Я приду чуть позже. Тебя встретят. Не волнуйся, сейчас уже все будет хорошо. Где можно включить фонарь, чтобы не было видно отсветов с улицы?
— В ванной.
— Пошли.
В маленькой комнатушке Лотта повесила на шею Быстрицкой хронду, начала ее инструктировать, как вдруг под ванной услышала шевеление и протяжное «Мяу!». Быстро нагнулась, посветила телефоном. Кот. Белый кот.
— Иди сюда, кис-кис-кис! Как ты сюда проник? – вытащила животное за шкирку.
— Когда я заходила. Думала, мне показалось.
— Отлично, пойдете вместе, — сунула кота в руки Ирине. — Там найдем место.
Ирина дослушала инструктаж, подождала, пока выйдет Лотта и прикусила маленький цилиндр из тонкой жести. Лотта сквозь тонкие щели в двери увидела зеленые сполохи сработавшего перехода.
— Отлично! – надела голубой Иринин плащ и поспешила на крышу. Дверь закрывать не стала, как не стала бы ее закрывать женщина в тяжелом нервном расстройстве. Стала подниматься по лестнице на чердак. Идти стало отчего-то тяжело, каждый шаг давался с неимоверным трудом, воздух начал каменеть, а твердые предметы размягчаться. Лотта поняла, что так изнутри выглядит схлопывающийся эггрегор. Впечатлилась и поспешила, приложила все усилия, чтобы пробиться сквозь пленку застывающей реальности. Поднялась по металлическому трапу на чердак, оттуда, откинув незапертый люк, на крышу.
Встала на краю, раскинув руки, наклонившись над высотой пяти этажей, удерживаясь натянутыми мышцами, запрокинула голову, подставляя лицо дождю. На груди заплясала алая точка лазерного прицела.
Сейчас произойдет переход, биокукла займет свое место и безвольно полетит вниз.
Мы — здесь! Мир Ангъя. Алекс.
Здесь было чуть холоднее, чем там, дома.
И рядом не ощущалось ни моря, ни города. Совсем иначе пахнет воздух — вместо пластика и дыма кружат голову степные травы.
И еще…
Это ощутил только он. И пошатнулся, как человек, внезапно утративший груз. Как странно…
— Что, Леша?
— Ничего. Ничего, сейчас…
Эмпатов в мире мало. Слишком тяжела эта способность для ее обладателя. Сколько б ни было тренировок, как бы крепко ты не удерживал барьер, чужие эмоции все равно ощущаются — незримым напором, вечно мятущейся рекой, шумным клокотаньем океана за волноломом. Словно ты стоишь в туннеле рядом с подземной рекой и знаешь — там, за стеной, кипит и клокочет мощный поток. Ты даже можешь коснуться стены. Ощутить дрожь — легкую, почти незаметную, совсем безвредную.
Пока.
Стоит ослабить защиту — и волна из чужой любви, чужих желаний и чужой боли накроет с головой. Раздавит. Сметет.
Лишь под мощной защитой или рядом с любимым человеком эмпат может расслабиться и забыть про «бури за стенами». Отрешиться от всего, отдохнуть душой. Особенно тяжело там, где Зло. Зло чувствуется как привкус — маслянистой горечи на языке. Как рой жалящей саранчи над головой. Кажется, от него даже сердце с трудом бьется. Когда оно пропитывает все и вся, остается или прятаться за барьер, или глотать в ударных дозах «модерато» — состав, приглушающий любые способности.
А здесь все было… не так.
Набегал цветными волнами, кружил и вился вокруг прихотливый поток чужих эмоций, вплетались порой отголоски боли, тревоги, колючими нитками проскакивали вспышки злости. Но все-таки — не так.
Здесь не было… черноты.
— Алекс?
— Все нормально. Кажется, «серых» здесь не осталось.
Ребята чуть расслабились. Головы завертелись уже не настороженно, а с недоверчивым интересом.
— А почему тогда так пусто? У них здесь не город?
— Ну, здесь все должно быть немного иначе. Шесть континентов — другой путь развития.
— А откуда шестой? Может, у них Атлантида не утонула?
— Или Антарктида не замерзла…
— Слушайте… так у нас получилось! Получилось! Глазам не верю… Ребята… Мы в другом мире! — Макс ошалело тряхнул головой. — Получилось! А-а-а-а! — и рыжик от души подпрыгнул на месте, взмахнув руками, как крыльями.
Алекса обрызгало его радостью, как ворохом георгинов — ярких и крупных.
— Алекс, Богуслав, что вы стоите? Мы же здесь! Здесь! Он вдруг закрыл глаза и смолк, дыша неровно и часто.
— Получилось…
— Теперь и другое получится. Получится… Обязательно. Обязательно, — он быстро взглянул на них темными глазами сквозь подозрительно влажные стрелки ресниц.
— Нам все удастся, — твердо сказал Алекс, «услышав», как нуждается в уверенности его маленькая команда. — Все.
Они поднялись на холм, оглядывая зеленые поля нового мира…. Птичью стаю мелькавшую над головой, серебристый блеск на горизонте — там, откуда Алексу слышался привычный «шум» тысяч человеческих сознаний.
Там город? Поселок?
Идти туда? Или нет?
Проблема решилась быстро — шум послышался сразу с трех сторон, и, вынырнув из-за облаков, на траву опустились три узких вертолета. Люди…
Терпеть и ждать. Мир Земля. Лина.
Неделя прошла тяжело — как в Питомнике…
Только сейчас окончательно стало ясно, насколько она изменилась, когда появился Алекс. Она привыкла греться в его любви, привыкла ждать встречи, привыкла просто знать, что он здесь, рядом. Что он есть. И сейчас, без него… было тяжело. Очень тяжело. Лина глушила эту непривычную пустоту в сердце, как могла, и скоро круговерть новых забот и тревог немного приглушила остроту воспоминаний, хоть и не до конца…
По крайней мере, она была счастливее многих. Она точно знала, что Алекс жив. Иначе «приемыш» Пламени уже оказался бы здесь, рядом с ней. Или у огня клана.
Он жив и у него все получится.
Надо только до этого дожить. Если сможешь… А это непросто.
Постоянная тревога стала ее неразлучным спутником. Лина стала хуже спать. Не ночевала в своей комнате, выбирала места потише и понадежней, и все равно — спокойные сны к ней не приходили. А если часто просыпаешься от недобрых видений, то какой там отдых!
Она готовила свой уход — обещала же Алексу не тянуть, но если б это было так же просто сделать, как сказать! Ей необходимо исчезнуть так, чтоб никто не искал. Чтоб и в голову не пришло искать. Не вызвать подозрений. Хоть неделю выждать…
Лина считала дни, считала часы. Стала носить больше оружия, закрепила на поясе аварийный телепорт — на всякий случай. Он сработает, даже если не трогать — на кодовое слово. По всем знакомым точкам-тайникам разложила «набор беглеца» — удостоверения личности на разные легенды, немного продуктов, запасную одежду, деньги. Вроде бы все предусмотрено, ее ждут в Лиге. В обеих лигах. Стоит попросить — и маги снимут чары «вызова». Для этого теперь нужно только защищенное место и небольшой резерв времени — хоть пятнадцать минут. Есть и новое, незасвеченное жилье. И легенда. Запасные квартиры ждали сестер по клану, Марианну и Анжелику. И Беллу с ее мужем. На всякий случай. И так же, «на всякий случай», в кармане куртки всегда лежал дротик-стрелка красного дерева. Последний шанс уйти, если придется.
Предусмотрено было все. Но тревога не отпускала. И было отчего.
Дворец его величества Вадима, Избранного Повелителя мира, точно накрыло грозовое облако. Тревога повисла в воздухе, припудрила-припорошила лица придворных сероватой пыльцой страха, приправила горечью каждое угощение, пропитала тихим ядом несмелые шепотки-сплетни…
«Вы слышали? Дознаватели раскрыли новый заговор против императора… какая черная неблагодарность… Повелитель вне себя… секретная информация. А кто, вы не знаете? Как?! У меня же с этим семейством были… нет-нет, я не собирался с ним родниться, что вы, я вообще плохо его знаю, просто знакомы. Издали, шапочно. Вы в курсе новых систем проверки лояльности? Многоуровневых. Говорят, их скоро вводят… вы знаете?
Среди нас враги… тише…»
Балов давно не было, Ян-декоратор, за которого она тоже беспокоилась, со своим выздоровевшим питомцем пропадал где-то — по слухам, на севере, конструировал какой-то ледяной дворец под названием «Зимняя сказка». Вот и хорошо… Подальше от Дворца, замершего в темной паутине страха…
Подальше от людей и нелюдей в серой форме.
Подальше от злой черноты в глазах ее высочества принцессы Зои. От грозовой ярости Вадима.
Подальше от вспышек то яростных, почти немотивированных, диких каких-то поединков, то не менее дикого веселья, которые все чаще встряхивали придворных. Даже демонские нервы не выдерживали напряжения…
Скорей бы вырваться отсюда. Скорей бы.
Лина молча сидела приемной, дожидаясь времени своего дежурства. Бесстрастная, отрешенно-холодная, она не двигалась и, казалось, не вслушивалась в разговоры. Только ножи в ее руках сплетали-расплетали блистающую сеть.
Над дверью ожили часы. Отстукали четыре часа и сменили цвет.
— Вторая смена, — появившаяся секретарь глянула на подтянувшихся телохранителей. — Приготовились.
— Как Повелитель?
— Ничего. В нормальном настроении.
— Пошли.
Шагая в телепорт, Лина вдруг с невеселой усмешкой подумала, что мать сейчас была бы, пожалуй, довольна — ведь теперь дочь практически идеальный феникс. Маска…
Вообще-то дежурства телохранителей в кабинете Повелителя — это скорей дань традиции, чем реальное отражение угрозы. Властелин мира давно набрал столько мощи, что теперь не по зубам никому. Разве что ядерной ракете, и то без гарантий — телепорт у него тоже мощнейший…
Так что четыре охранника, то открытые взглядам, то спрятанные в кокон невидимости, были в этом кабинете почти элементом декора. И демонстрацией власти его величества. Феникс, вервольф, демон, темный эльф, фэйери — в охране дежурили представители всех более-менее значимых магических племен, причем непременно при клановых знаках. Мол, смотрите, кто покоряется мне.
Куда хуже было то, что иногда, при встречах Вадима с протекторами или другими важными лицами в кабинете дежурил телепат… и тогда резко повышалась вероятность нарваться. Телепату не ставили цели проверять лояльность телохранителей, но кто поручится, что он там примет…
Соберись!
..Вадим не обратил на них внимания. Телохранители беззвучно поменялись местами с предшественниками, те «шагнули» в пустоту и растаяли. А его величество не шевельнулся.
Он не слишком изменился внешне за эти несколько недель. Те же широкие плечи, то же молодое лицо в рамке светлых волос, такая же черная одежда. Такая же манера замирать, чуть склонив голову — как статуя темного мрамора — и рассматривать собеседника исподлобья, так что не поймешь, какое настроение…
И все же… не то.
Чуть по-иному, напряженней, сжаты губы. Чуть иначе сдвинуты брови — до морщинки на лбу. И лицо стало иным — жестче, беспокойней. Злее. А глаза… в них и раньше немногие осмеливались смотреть, а теперь даже Зоя предпочитала во время разговоров с августейшим братом изучать декор кабинета. Ярость, ярость, постоянная ярость, то замороженная, зажатая в тиски самоконтроля, то жгучая, как лава, смотрела из этих глаз, как змеи Медузы Горгоны. И казалось, этот яростный взгляд мог убивать — сам по себе, как жесткое излучение. Медленно и необратимо. С потерей брата Вадим словно утратил большую часть своей прошлой человечности. И теперь «холодок», которого так боялся когда-то подросток Дим, обрел окончательную свободу. И стал… кем? Или чем?
Хорошо, что ты сейчас не видишь брата, Алекс.
— Излагайте, — наконец уронил Повелитель, насмотревшись на слегка посеревшего протектора Мануэля дель Негро.
На этот раз никто не стал активировать заклинание, подавляющее шумы. Вадим не собирался сохранять эту беседу «в секрете». А жаль. Лина не отказалась бы услышать что-нибудь полезное. По губам она читала не слишком свободно, но разобрать можно…
— Ваше Величество… — Мануэль почтительно склонил голову (а заодно и глаза отвел). — Мы имеем честь и удовольствие пригласить ваше величество на грандиозный праздник в вашу честь. Просим не отказать.
Вадим дернул уголком рта — то ли усмехнулся, то ли выказал сомнение… но промолчал.
Не получив ни «да», ни «нет», протектор несколько растерянно продолжил:
— Вот, изволите видеть, программа развлечений… Морские аттракционы. Охота… Парк с уникальными ландшафтами…
Кристалл завис в воздухе. Как и молчание.
— Передать вашему секретарю, милорд?
— В честь чего?
— Простите, милорд?
— В честь чего развлечения? — а его Величество здорово зол, по тигру видно. По глазам теперь не поймешь, они всегда злые, а вот тигр все прекрасно чувствует, и сдерживать эти самые чувства не собирается. Вон, оскалился…
Похоже, Мануэль тоже ощутил, что такие вопросы — не к добру.
— М-милорд… как же… для отдыха.
— А ты переутомился? Наверное, много поработал.
— Милорд, весь протекторат трудился сверх меры, чтобы порадовать вас, — де Негро еще пытался держать лицо, не понимая, как близко гроза…
— И потому вы сорвали выполнение госзаказа? – шевельнул бровью Вадим, — Служба Ресурсов?
Невысокий бритоголовый человек материализовался моментально.
— Милорд?
— Говори.
— Протекторат Америка-3 сорвал поставки алоперышника, необходимого для…
— Неважно, — на полуслове прервал хозяин мира. — Ущерб?
— В настоящий момент — около полумиллиона. В перспективе — более пятнадцати.
— Хорошо поработал, Мануэль… — голос Повелителя был почти равнодушным… почти.
— Но милорд! Позвольте! Урожай культуры погиб по недосмотру погодников! Прервался цикл дождей, которые должны были обеспечивать именно сотрудники Службы Ресурсов! Фэйери, сильфиды… они не находятся в моем подчинении!
— Я в курсе. Сильфиды не находятся в твоем подчинении. Более того, Служба ресурсов уже две недели разыскивает своих сотрудниц в связи с их… скажем так, прогулами. Безобразие, правда?
— Да… ваше величество.
— Заслуживает наказания.
— Да… легкомыслие… преступное.
— И вранье к тому же. Знаете, что они сказали, когда дознаватели полтора часа назад обнаружили их укрытие? Что их вроде как похитили!
— Э-э-э…
— Дензил.
Короткое слово с привкусом страха оборвало попытку оправдаться даже не на полуслове — на неясном всхлипе. Темноволосый глава Службы Дознания выскользнул из невидимости, как змея из высокой травы — бесшумно и смертоносно.
— Ваше величество, информация подтвердилась. Три сильфиды, фэйери Льевинн, а также ведьма Шейла, трансформеры Джета и Лариса Строевы, не считая двенадцати человеческих женщин, заявили о том, что их насильно удерживал в «этом борделе», как они выразились, протектор Мануэль. Для личного пользования.
— Это ложь!
— Да? — казалось эти слова мурлыкнул именно тигр. Потому что Повелитель был неподвижен, а вот огромная кошка подняла голову и зло ударила лапой по камню пола. — Что скажешь, Мануэль? Только хорошо подумай, прежде чем открыть рот.
— Милорд, они… это заговор, это не я, это… это меня подставили, вы же знаете, как мой заместитель рвется в кресло протектора. Он нанял кого-то, это не я…
— Дурак, — негромкое слово хлестнуло колючей плетью. — Кретин… Дензил, займись им.
Сегодня твой заместитель получит свое повышение по службе. Если тоже не прокайфовал мозги!
— Милорд! — рванувшись к трону, бывший протектор наступил на тот самый кристалл с программой развлечений, давно валявшийся на полу, но оправдания жулика-протектора Вадима больше не волновали.
— Да, и вот что… мне любопытно, Дензил… с чего это наш латиноамериканский подданный так осмелел? Не боится проверки… — какой мягкий, какой недобро-мягкий голос, — Или он думает, что ее не будет? Почему бы?
Белые ладони вдруг резко взмыли с подлокотников кресла, на миг замерли в воздухе… и словно поймали Мануэля в невидимую сеть — его фигура нелепо и резко дернулась, затряслась, как от тока, а потом… уменьшилась. Еще раз. Еще… пока невидимая хватка не ослабла, и на пол не упало тело размером с овчарку.
— Проработай вопрос заговора против Императора, Дензил, вытряси из этой свиньи все, что можно.
— Да, ваше величество…
— И чтоб я его больше не видел.
Крысятник… Мир Земля. Вадим.
Еще одна мразь. Тварь жадная, все ему мало, крысе поганой. Так и хочется превратить, посмотреть, как будет визжать и метаться, а потом придавить… чтоб хрустнуло. Чтоб даже лужи не осталось!
Ненавижу…
Все они такие, все, даже Лешкиной эмпатии не нужно, чтоб слышать их мерзкие мыслишки, пакостные желания, бесконечную жадность, постоянный этот рефлекс — хапать все, до чего дотянешься, спихивать других с удобных кормушек, чтоб самим туда взобраться… и опять хапать…
Крысы.
И меня б спихнули, если б могли, спихнули и загрызли, да боятся, твари. Я им не по их тварьим зубам! Слишком крепко держу. Слишком хорошо привязал к себе, притравливая друг на друга… Хорошая свора. Все сделает, что скажу, в пропасть прыгнет по приказу, загрызет кого угодно.
И все равно ненавижу…
В заключении.
Мир Ангъя.
Алекс.
— Быстро они нас засекли…
— Наверное, система слежения за возможными прорывами здесь налажена еще лучше, чем у нас. Слишком досталось этому миру от оккупантов, — Алекс рассеянно осматривал стены комнаты, куда их поместили. С той минуты, как из прилетевших вертолетов высыпали люди, он все продумывал, рассчитывал-пересчитывал стратегию поведения, и в разговоре участвовал лишь постольку-поскольку. Не до того.
Местные жители встретили пришельцев очень настороженно. Злости он не чувствовал и желания уничтожить новоприбывших у ан-нитов тоже не было… Но настороженность была. Оружие, правда, не применили… но говорить с ними на языке серых (на языке ан-нитов Алексей знал всего десятка три слов) — верный способ накликать неприятности. И применять магию пока не стоит. Надо пробовать общаться на этом скудном запасе слов, присматриваться и прислушиваться.
Посмотрим…
Обмолвился же второй серый, что, несмотря на репрессии, в этом мире еще уцелели телепаты. Если он прав, если они уцелели, то вполне логично направить пару-тройку из них к непрошеным гостям. Конечно, показывать свою память очень не хотелось, но дело серьезное, так что «не хочу» должно лечь в коробочку и накрыться крышкой. Просто надо прикрыть кое-какие воспоминания… на всякий случай…
Странные тут все-таки камеры.
Белые стены чистейшие — на таких будет видно каждое пятнышко… и мебель, от которой мозги теряют веру в реальность и требуют потрогать это прозрачное неясно что. Любопытно… и полезно — в таких «нарах» ничего не спрячешь. Интересно, а как на излом? Пробовать как-то невежливо.
— Эх… узнать бы, во всех мирах есть такая система? — вздохнул Максим, растягиваясь на прозрачной мебели.
— А что?
— Повидать бы… Я, когда мальчишкой был — мы с родителями весь мир изъездили. Столько всего интересного… А тут еще целые миры. Где-то живут так, как мы, а где-то…
— А где-то — по-демонски, — буркнул Богуслав. — Нарваться хочешь?
— Почему сразу нарваться? Просто интересно.
— Ты сначала отсюда выберись…
— Да даже здесь интересно! Ты видел, какие здесь дома? И статуи… Я чуть шею не свернул — смотрел бы и смотрел… Жаль, если мы не подружимся.
— Подружимся… хм…
— Леш, а может получиться?
Алексей даже улыбнулся. Максим все-таки редкий оптимист. Веселый рыжий парень был лишь чуть младше Алекса, и до сих пор не утратил какой-то детской жизнерадостности. Рядом с ним Алекс иногда казался себе чуть ли не пожилым.
— Не знаю. Хотелось бы… На этот счет существует немало легенд. О пришельцах, слышали же? А у Стражей на этот счет были целые хроники. Когда-то такие миры, иначе говоря, вероятностные реальности, пересекались не раз. После таких «встреч» с лица земли могли исчезать небольшие поселки… или города… а иногда они не пропадали, а возникали. Гномы, например, или «Рип ван Винкли». Эльфы, кстати, именно так у нас и появились. Потом кто-то из них нашел дорогу в свой мир и ушел, а кто-то прижился… А потом стали появляться барьеры… По некоторым версиям — тогда, когда стало больше войн. Войск. Оружия… Вот и защищаются. Кто барьерами, кто еще как.
— Нам бы такое, — проговорил Богуслав без привычной язвительности.
— А у нас такое и есть. Станции слежения как раз этим и занимаются — пробои отслеживают и отсекают. Мы же об этом говорили, помнишь? — Алекс сдержал порыв повернуть голову к двери. Кажется, там кто-то есть… точно, есть! Подошел и наблюдает…
А Максим приподнялся на локте:
— Совсем? Погодите… А как же мы вернемся?
Множество людей сейчас мечтает о магии. Мечтает, чтобы в жизни действительно можно было встретить вампира или оборотня. Чтобы у ведьмы или мага можно было спокойно заказать волшебное зелье. Человек желает чудес, и это так понятно…
Июльским утром 2023 года мечта вдруг шагнула в реальность. Небо стало черным, среди лета выпал снег, военные базы оказались сметены с лица земли, а на улицы шагнули тысячи вампиров, оборотней и магов, до этой минуты скрывавших свой истинный облик. С этого дня на Земле стал править новый Властелин – потомственный маг Вадим Соловьев. Ему всего двадцать лет, но волшебные расы слушаются его беспрекословно – слишком велики силы нового владыки. Слишком тяжел нрав — даже единственного дорогого ему человека, младшего брата Лешку Властелин не пощадил. За организацию Сопротивления Соловьев-младший успел отсидеть в тюрьме и даже сойти с ума – когда тюремщики перестарались, воспитывая в строптивом узнике уважение к венценосному брату.
Если бы не случай, Алексей так и остался бы растением. Хотя… любовь трудно назвать случайностью. Новая надсмотрщица Алекса, Лина Огнева – из племени фениксов, а они любят раз, но на всю жизнь.
С помощью Лины Алексей возвращает свободу, рассудок, отнятую магию. Постепенно они осознают, что с воцарением Вадима не все так просто, и очень важную роль в его судьбе сыграли дай-имоны, загадочные серокожие демоны, пришельцы из параллельного мира. Именно они установили на Земле жестокие порядки, когда ни одно существо не может считать себя свободным. Именно они видят в людях не личность, а закуску. Именно он невольно инфицировали Вадима загадочным «холодком», который превратил добродушного мальчика из семьи Светлых магов в властного деспота.
Чтобы найти оружие против них, вернуть Вадима Свету и спасти мир от надвигающейся угрозы, Алекс и два его друга отправляются в Ангъя – еще один параллельный мир, который однажды сумел изгнать дай-имонов. Друзья надеются на помощь ан-нитов.
Лина остается ждать.
Удастся ли план? Вернутся ли посланцы… Встретятся ли Алекс и Лина? Скоро узнаем.