Тихое гудение скрытых в шахтах вентиляторов смешивалось со звуками, издаваемыми воздушными компрессорами коконов-сотов. Дополняемая зеленоватым полумраком дежурного освещения Инкубатора, картина напоминала панораму подводного мира. Пан Лютенвальд сидел в операторской, наблюдал «рамку» сквозь нишу с опущенным стеклом, прислушивался к нервной пульсации выше левого виска и вспоминал то, что произошло в начале весны и продолжается по сей день, и никто не знает, чем закончится, когда над гексагоном откинется полупрозрачная шестигранная крышка…
…Снега в эту зиму было много, но весна взялась дружно, словно саму Чёрную Мельницу решила снабдить шальными талыми водами. Днями стояло почти летнее тепло, и снег таял, как масло на сковороде. Пели птицы, а ранними ещё вечерами долго не гасла пронзительная весенняя лазурь, обещающая только пробуждение и скорое, щедрое на дары лето. Лютенвальд больше всего любил именно это время, когда не приходится заменять на экранах виды с камер внешнего обзора на отснятые в прошлых сезонах летние видеоролики, когда не нужно больше жить тоскливым, томительным ожиданием, когда душа хочет петь и пускаться в безрассудные авантюры.
Зов сумасшедшей весны
В каждом луче, в каждом движении ветра.
Птицей – в окно, или кошкой скользнув за порог;
Пыль до небес, камни, столбы, километры –
Дерзкая песня весны – в ритме дорог!
Долгое эхо звучит
Всякой тропинкой, на всяком лесном перепутье,
Каждой фантазии смелый пророча полёт
Слушай его, в дебрях судьбы наплутавшийся путник!
Гулкое эхо кричит, манит, зовёт.
Мчится весна –
Многоголосая, бешеная, живая,
Свищет, грохочет, рвётся из берегов,
Кажется, будто, мгновеньями, перекрывая
Реквием вечного сна — стон жерновов…
Мастер бродил по окрестностям, наслаждаясь тихим вечером и замершей на пороге пробуждения тайгой – в эти вечерние мгновения не учёный, а бродячий поэт-философ, снова и снова постигающий тайну вечного возрождения. Строки стихов рождались, словно узоры огненных лабиринтов, и такими же неверными огненными сполохами оседали и гасли, уступая место новым. Человека Лютенвальд заметил, только когда едва не столкнулся с ним. Измождённый, почти прозрачный, закутанный в бесформенные рубища, мужчина медленно, словно вслепую, шёл, механически , как-то пугающе логично, рационально переставляя ноги, чуть согнутые в коленях. Руки, казалось, марионеточно повторяли действия ног, двигаясь с ними в лад. Это чем-то напомнило профессору «заводное» вышагивание жука – скарабея. Человек остановился, всего пару шагов не дойдя до Лютенвальда. Или даже шаг.
-Институт… В Загорье… Ищу… Мастера Лышко…
Игерийский язык. С лёгким «муаровым» диалектом, словно, говоря, мужчина постоянно чуть улыбался… Лютенвальд открыл рот, но смог издать только возглас удивления. Кто это? Откуда? Местный, наслушавшийся легенд? Кто-то из Связной сети, попавший в переплёт в Удельских землях? Пока вопросы путались в голове профессора, никак не желая выстраиваться в очередь, ноги мужчины подогнулись, он покачнулся и кулём завалился вбок, на мокрый, ноздреватый, осевший за день сугроб. Лютенвальд подхватил упавшее тело, поразившись его неожиданной детской лёгкости, и попутно нажал кнопку вызова на тангенте спикера. Когда он дошагал с незнакомцем на плече до ближайшего строения «Трёх медведей», у открытого шлюза грузового лифта его уже ждали ксилокопы.
Медицинский блок встретил редкого пациента ярким, тёплым светом ламп и тонким жужжанием климатической системы. Гравиплатформа с мужчиной угнездилась на стапеле. Врачи наблюдали, как двое ксилокопов в бирюзовых халатах быстро и мягко сняли с пациента лохмотья, обнажив тело. Оно оказалось крайне странным, различия с телом обычного человека буквально бросались в глаза. Пациента можно было бы назвать истощённым, если бы не мощные мышцы, опутывающие торс, бёдра, грудь, руки… Нет, истощённым он не был. Но кости его, по всей видимости, были настолько тонки, что позволяли телу иметь изящные, почти женские формы. Весь он был тонким, каким-то полупрозрачным. Ярко выраженной талии могли позавидовать многие девушки. А ещё тело при ближайшем рассмотрении оказалось целиком покрыто короткими золотистыми ворсинками, настолько мягкими, что заметить с расстояния было практически невозможно… А ещё тело совершенно не имело нормального человеческого запаха, причём, не то, что застоявшегося – а вообще никакого. Словно оно никогда не потело, не выделяло жира. Переглянувшись, медбратья переложили странного гостя в нутро реабилитационной капсулы. Как только голова незнакомца коснулась подголовника, он очнулся и открыл глаза. Они оказались двумя маленькими блестящими антрацитовыми вселенными. Безо всякого намёка на зрачок.
— Спасибо вам, — своим «улыбающимся» голосом сказал незнакомец на игерийском. – Я ищу Мастера Лышко Лютенвальда. Учителя.
Лютенвальд шагнул к капсуле.
— Я – Лышко Лютенвальд. Только давненько никто не называл меня этими титулами… Кто Вы, пан? Откуда узнали обо мне?
— Про Вас рассказывал Збенеш, ваш ученик. Меня зовут Джет.
Веки незнакомца сомкнулись, маленькие чёрные вселенные погасли. Сознание вновь покинуло его. Крышка капсулы защёлкнулась, шумно выдохнули кислородные компенсаторы, и капсула наполнилась густым янтарным раствором.
Через неделю Джет окончательно пришёл в себя. Капсула была осушена и открыта, врачи то группами, то попеременно дежурили возле пациента, то и дело собирая стихийные консилиумы: пациент не был похож ни на одно существо, побывавшее в санитарном блоке Комплекса до него. Учёные и медики сгорали от любопытства. Но никаких исследований, а, тем более, экспериментов над пациентом Лютенвальд проводить не разрешал. За исключением банальных анализов – кровь и тому подобное. Впрочем, для начала хватало даже крови. Состав её был каким угодно, только не человеческим. Судя по результатам сканирований и электронного моделирования, кому-то светила не одна Премия за фундаментальные открытия в области глобальных генных мутаций. Если бы эти премии теперь кто-нибудь где-нибудь назначал…
Когда Джет окреп и смог покинуть капсулу, весь Time of Fate уже знал об удивительном мутанте, вышедшем из тайги. Послушать рассказ о его судьбе собралось большинство населения Комплекса – кто пришёл непосредственно в конференц-зал, а кто расположился у экранов трансляторов.