Точка Отсчета ИК
Лайен.
—…Трос заканчивался у второго этажа северо-западной тамбурной зоны. Пехотинцы там были, шестеро, из них трое — на первом этаже, это же периферия, никто не ожидал… Она воспользовалась грузовым желобом, но к этому времени первый этаж был полностью блокирован. Очевидно, она поняла, что прорваться не сможет, и скрылась в санблоке.
Лайен замолчал. Каа с шипением втянула воздух, дернула морщинистой шеей. Еще раз. Опять зашипела. Лайен успел подумать об аптечке, прежде чем понял, что нулевая просто смеется.
— И, разумеется, среди бравых мальчиков не оказалось ни одной бравой девочки!.. — Каа опять зашипела. Вопрос если и был — то явно из разряда риторических, потому что какая же идиотка пойдет в простую пехоту, ежели в наличии имеется огромное количество разномастных амазонских корпусов?
— И, разумеется, когда через полчаса они-таки сумели прийти к консенсусу с синьками и допустили тех до сортира — там никто ничего не обнаружил. Так?
— Почти.
— О? И в чем я ошиблась?
— Им потребовалось сорок три минуты. И они обнаружили мембрану мусоросборника. Выдавленную.
— Мусоросборника? Это становится интересным. Дальше!
— Дальше — ничего. Проверили контейнера, прочесали тамошнюю помойку — пусто. Детектор зашкаливало, пока они догадались, пока уговорили синек отойти подальше… У нее было более полутора часов форы. Вполне достаточно времени, чтобы покинуть порт.
— Ошибаешься. Вполне достаточно времени, чтобы покинуть Базовую.
Лайен позволил себе осторожный смешок:
— Ну, это уж вы … — и осекся, наткнувшись на пронзительно-голубой взгляд.
Хреновое это дело — чувствовать себя бандерлогом.
****
Стенд
Надверхний уровень
Эльвель.
…Хочешь знать, почему я спалился? А зачем тебе это? Лишь затем, чтобы потом самому уберечь свои крылья? Впрочем, неважно. Я на Солнце смотрел. В упор. Не зная еще, что нельзя на него подолгу вот так… Впрочем, и это неважно. Если б и знал — ничего бы не изменилось. Разве можно, увидев его — отвернуться и больше уже никогда. Ну и что, что сгорел. Тоже неважно. Важно лишь то, что оно продолжает…
/Из Утренних песен Эльвеля, Для-Песни-Рожденного четвертого поколения, Стенд, наземная форма, время Первого Кризиса. Перевод подстрочный, адаптированный. Взято из Инфотеки, раздел «история», подраздел «Эпоха зарождения Ордена»\
— Это ты будешь той слабоумной дочерью рль, которая уверена, что сам Эльвель будет чистить ее лькис?
Женщина фыркнула в ответ, гордо опустила голову, но от более резких проявлений негодования воздержалась — здесь была все-таки территория этих зарвавшихся голоруких юнцов, и тонкие вбок-ветки опасно подрагивали под ногами.
К тому же — стоит ли связываться с закомплексованной мелюзгой, если вчера тебе так повезло? Не какой-нибудь безымянный-безбуквенный, а Сам Эльвель, чья безглазость вошла в легенды. Утра не проходит, чтобы кто-нибудь не начинал разрабатывать новую хитрую стратегию по его завлечению в собственную команду, да только что-то пока никому не удавалось даже и близко.
А тебе — повезло.
— Мы вчера с ним встречались на Площадке. До крови. Я выиграла.
Пауза была совсем крошечной, почти незаметной. И тут же Рентури зашипел презрительно, бесстыже скаля зубы и гримасничая вне досягаемости ее длинных рук — был он хотя и нагл беспредельно, но далеко не глуп. И зубы ничего так, хорошие такие зубки, и запястья чисто выбриты, красавчик, любая с первого же взгляда заценит и будет прикидывать — если и не о постоянном членстве, то хотя бы в качестве запасного. Впрочем, тебе-то что отвлекаться на чужие симпатичные зубки, когда вчера сам Эльвель…
— Хвалилась рль, что скиуса поймала!
Кто-то прыснул в кулак, кто-то рассмеялся более откровенно. Они были молодыми и глупыми и безоговорочно верили в непогрешимость своих капитанов, даже когда капитанами были керсы. А может быть — тем более, когда капитанами были керсы.
Впрочем, Эльвель не просто керс, каких много.
Эльвель – этот Эльвель.
Он один.
Женщине было даже немножко жалко их. Ослепленные собственной верой, они не заметили, как напряглись пальцы Рентури, как засветилась тревога в глубине его ехидно прищуренных глаз. Рентури был старше. И на собственном опыте знал, что такое поводок.
И еще он знал, что никогда не проигрывают лишь златоглазые…
— Это правда, — сказала она просто и даже немного грустно. Конечно, приятно иметь в запасных Самого Эльвеля. Но куда приятнее было бы, вступи он в ее команду добровольно.
Однако не зря прозвали его слепым, врийс забери его крылья и крылья его детей! Ладно, ветер с ней, с добровольностью. Притащить такую добычу пусть даже и на самом жестком поводке — тоже не рль чихнула.
Они уже не смеялись. И Рентури молчал, вцепившись потемневшими пальцами в верх-ветку и глядя куда-то поверх ее головы.
Она обернулась.
Он балансировал на самом кончике невероятно тонкой горизонтали — та подрагивала, прогибаясь, — каким-то чудом удерживаясь неподвижно, стоял безо всякой опоры, руки скрещены на груди, плащ перекинут через плечо. И был он близко.
Во всяком случае — гораздо ближе остальных…
Кто-то охнул. Кто-то сказал с отчаяньем: «Не может быть, нет, только не он!» Рентури перестал дышать. Голос Эльвеля – знаменитый бархатный голос Для-Песни-Рожденного — был вкрадчив и обманчиво мягок.
— Эйни-ю, и охота тебе на старости лет дурью маяться? Что скажут приличные капитаны, если увидят тебя в нашем обществе? Твоя репутация…
Она сощурилась. Сказала очень тихо — так, чтобы расслышал лишь он, да еще, пожалуй, Рентури:
— Поводок — штука тонкая. За него ведь и дернуть можно.
Ей хотелось быть великодушной — в разумных, конечно, пределах.
Он ответил еще тише — она скорее угадала, чем услышала:
— Не делай этого. Не стоит.
И ужаснулась на секунду — что же ты творишь?! Это же не просто штрафник — это Эльвель, живая легенда, нельзя с ним вот так…
Но — лишь на миг.
— Пойдешь ко мне?
Он шевельнулся и спросил вкрадчиво, развернув голос широко-полостным веером, чтобы услышали все:
— Капитаном?..
Такого не прощают. Даже живой легенде.
Она больше не сомневалась.
— Покажи руку. Левую, у локтя. — И, напрягая Голос, — Покажи руку. НУ?!
Надо же как-то ставить их на место, молодых и зарвавшихся до полного беспредела.
Эльвель улыбнулся — сладко так и нагло, как лишь он один умел. Крутанулся вокруг вбок-ветки, не меняя позы и удерживаясь лишь пальцами ног. На секунду показалось — сорвется, длинный плащ самым краешком почти задел ее по лицу.
Не сорвался. Завис вниз головой в прежней позе, не шевельнув ни одним лишним мускулом и даже не перестав улыбаться. И, продолжая улыбаться, вежливо проинформировал, куда именно и каким образом может Эйни-ю затолкать себе свои требования.
Тихо, внятно и очень-очень подробно, не забыв поигрывать веерными обертонами, чтобы слышали все.
Они были в восторге, молодые и наглые, даже Рентури что-то орал, хватая за плечи то одного, то другого. И в голосах их уже слышались нехорошие нотки. Предвкушающие такие. Она слышала — глухой услышит, не дурак если! — но испугаться так и не смогла. Слишком велика была растерянность.
— Я же предупреждал тебя вчера. — Он смотрел в сторону. И в голосе — ни торжества, ни злорадства. Только усталость. Добавил зачем-то:
— И сегодня просил… А теперь я — пас.
— Выбравший долю керса сознательно сам выбирает правила, штрафник не обязан… — Она улыбнулась криво. Это было уже на грани просьбы. И далеко за гранью того, на что она считала себя неспособной еще сегодня вечером. Страх — хороший учитель.
Он засмеялся.
— Сыграй я сейчас за тебя — и ты же первая потом будешь кричать, что вчера я все-таки проиграл. Что, не будешь? Вот то-то и оно…
Смех его был невеселым. Она молчала, глядя в упор. Он понял вопрос, который она так и не осмелилась задать. Дернул рукой. Ответил встречным:
— А разве это имеет значение?
Засмеялся.
Его плащ хранил запахи полдня, солнца и ветра. И еще чего-то такого, чему трудно подобрать название, только горечью сводит горло.
***
Стенд.
Верхний уровень
Рентури.
День догорал, славный пасмурный день, так и манивший к романическим прогулкам на грани ветра. На вышесреднем уже началась привычная вечерняя суета — запасные всегда просыпаются засветло и начинают всячески суетиться, повышенную активность демонстрируют в надежде запасными быть перестать. Для кадровых слишком рано, а самые нижние вообще встают не раньше полуночи.
Самое время порядочному орсу-штрафнику отправляться баиньки. А уж если он к тому же еще и злостный нарушитель в ранге керса…
— Вот ты где!
Рентури сцепил несколько вбок-веток в примитивном подобии сейта, развалился вальяжно, покачался. Перевернулся на живот.
— Почему ты ушел? У тебя же было право первой крови!
То, что Эльвель сидел, свернувшись в клубок, еще ничего не значило — он почти всегда так сидел, спина Для-Песни-Рожденного не способна выпрямляться до конца, она не для этого предназначена, и кто же виноват, что не вышло? Но вот то, что при этих словах Эльвеля передернуло, значить могло многое. В том числе и…
Рентури пригляделся внимательнее и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Вечер вступал в свои права и было уже не настолько светло, чтобы не увидеть на левой руке Эльвеля, чуть повыше вириссы, свежий порез. Узкий двойной характерный такой порез, который ни с чем невозможно спутать.
След укуса.
Свеженький совсем.
— Что же ты молчал?!
Эльвель лизнул руку, глядя куда-то вдаль. Шевельнул ухом.
— А что об этом — петь, что ли?
Где-то внизу рль выводила первые жалобные такты. Рентури показалось, что он узнал мелодию.
— Конечно! Почему бы и не спеть о том, как Великий Эльвель обрывает поводок самой Эйни-ю? Была бы славная песня. Для усиления эффекта Эйни-ю можно сделать Арбитром…
— Брось. Не было никакого поводка.
Глаза Рентури сузились.
— И — давно?
— Что — давно?
— Давно у тебя… не бывает поводков?
Эльвель повернул голову. Глаза его были темно-серыми, почти черными, голос ровен и сух:
— Ты на что-то намекаешь, троекратный орс Рентури, удаленный из команды отца?
Он не оскорблял — просто обращался, как положено. Мог бы, кстати, и про безбуквенность добавить, и про неизвестную мать, в официоз и это входило…
Не добавил.
— Тебе показалось.
Рентури примирительно запрокинул голову.
В конце концов — зачем пытаться быть крылатее аврика? Глупо терять настоящих друзей из-за такой ерунды, и какая разница кто кого и когда укусил первым?
***
Базовая.
Бар «Триникси»
Экран.
Крохотная фигурка висела между небом и асфальтом в ореоле бегущих по разлаженному экрану радужных полос, хрустела конфетами и рассуждала о предназначении Божественной Зои.
Экран был большим, но старым, сменить бы, да вечно не хватает времени – в обоих смыслах этого слова. Бармен закончил протирать грязной тряпкой грязную стойку, оглядел полупустое помещение, презрительно сощурился.
Так, ничего особенного, шваль помоечная. На таких много не заработаешь, но, как говорится – минутка век бережет. Нормальный народ подтянется попозже, когда кончится смена в порту, а пока…
Зевнув, он выключил экран. Кинул тряпку на поднос. Обернулся.
Вздрогнул, наткнувшись на прозрачный холодный взгляд очень светлых глаз из-под натянутой на самые брови вязаной шапочки.
— Включи.
Оценил с профессиональной мгновенностью сильный загар и эту самую шапочку, в меру грязную и надвинутую почти что до самых глаз, чтобы уж наверняка закрыть виски. Ага, понятно… Тонкие пальцы с прозрачными ногтями, сведенные в точку зрачки. Тоже понятно.
Пожал плечами, щелкнул пультом.
Что он — законченный идиот, чтобы возражать явной отшибистке, да к тому же — из бывших?..
***
Автор публикации
