ТЕТРАДЬ.
Илана Поленз
Два часа дня.
Ух, ну и жара же… Собралась на ручей, открываю дверь – а там киса эта опять! Судя по виду, ждала под дверью давно. Встала, спинку дугой: «Мррррррмяааау!» «Заходи, говорю, Добрая Гостьюшка!» Она забегает, прыг в кресло (причём, в то самое, в которое ей тогда Клим подстилку клал, надо же, запомнила ведь!) и давай вылизываться… Тут я заметила, что кошка принесла с собой запах, слабый-слабый, но вполне определяемый, раньше его не было. Знаете, вот, когда из похода приходишь, после посиделок у костра – так волосы могут слабый запах дыма хранить… Вот и от её шерсти пахло так, как будто кто-то готовил на костре, разожжённом из можжевельника или кедровых шишек, и использовал в готовке ваниль. Странная такая смесь. Неожиданная… Хотела с Вацлавом поделиться этим наблюдением – куда! Дрыхнет, открыв рот, у себя в кабине… Да и толку ему рассказывать, я ведь точно реакцию знаю: «А-а». Вот и всё. Интересно, если б я с ним попыталась, скажем, о вертолётных каких-нибудь штуковинах заговорить? Надо почитать на досуге, вечером, что-нибудь из техдокументации… А сейчас, всё-таки, пойду на ручей.
ЧЁРТ!!! Чёрт, чёрт. Попросила Вацлава налить вина. Нету ни капли на борту. «Забыла, говорит, кто начальник?» Блин, точно же, Свартмэль на дух не переносит, категорически, строжайший сухой закон – правило в его экспедициях, мы согласие своё с этим правилом даже письменно как-то подписывали… ЧЁРТ!!! Стыдобища-то какая, позорище… Ещё и описывать сейчас всё это придётся, никуда не денешься…
Прихожу к ручью, к заводям этим, думаю, искупаюсь, как обычно в последние дни, потом травы надёргаю… Разделась, шмотки сложила, парализатор с поясом — сверху, пошла в воду… Всё с себя сняла. Ну, люблю я неглиже купаться! Всё равно же глушь, никого, даже бабочек нету, Вацлав дрыхнет, как сурок, да хоть бы и не дрыхнул… Мне даже приятно бывает, когда знаю, что тайком, издалека, посматривают, а подойти-то – ни-ни! Вот и глотают слюнки, как первокурсники. Так и надо, нефиг задаваться. В общем, плещусь всласть, думаю про всякую фигню, смотрю – кто-то идёт, слева, из-за вертолёта, вдоль завала! «Валь, – говорю, – обалдел? Или ослеп? Исчезни, нахал!» А он — ноль реакции… Смотрю – да не Вацлав это никакой, как в голову-то пришло спутать! Ростом ниже, худой, как спичка, и комбинезон на нём чужой, не наш!!!! О-оох, я и перепугалась! Обмерла прям, торчу по шейку в воде, плечи руками обхватила, сама – в ступоре каком-то… А этот подходит к моим вещам, деловито так, по-хозяйски, наклоняется и берёт парализатор, вместе с поясом! Я пытаюсь что-то сказать, а получается только: «Эй, эй!…» А что ещё тут сказать-то можно? Он поднимает голову, гляжу – батюшки, да это пацан совсем, мальчишка, ну, лет восемнадцать ему, не больше, а то и шестнадцать даже! Чёрт, думаю, ещё не легче! они в этом возрасте через одного озабоченные, а как такие цыплята на мою внешность реагируют, я хорошо знаю, причём, когда я вполне себе в одежде…Тут я не то, чтоб выскочить, а только подальше отплыла, инстинктивно. А паренёк, похоже, всё прекрасно рассчитал, возможно, давно следил, не первый раз. Спокойно парализатор рассмотрел, ещё голову при этом так наклонив чуть в сторону, так иногда смотрят очень умные, дрессированные овчарки, потом выпрямился, развернулся, как на параде «Кругом!», и побежал – странно так побежал, я никогда таких движений не видела, только разве в балете, на сцене: пригнувшись чутка вперёд, широкими длинными прыжками, ноги поднимая не высоко, ровно настолько, чтоб в траве не путаться, скорость не терять, но и не бухать при этом по земле, как слон… Нет, вот ведь сущность, а! Боюсь, трясёт аж, зыбь мелкая по воде расходится, а какая-то часть сознания отмечает: красивый мальчик-то… Красииивый… Вырастет – ох, и сердцеедом станет…
Перемахнул он через ручей – и адью, скрылся в чаще. Тут я опомнилась, страх-то отпустил немножко, истерика началась. Реву в голос, «Вацлаааав!!!» – ору… Прибегает, быстро, надо сказать: «Ты чего, кричишь?» Блин! Будто не видит, в каком я состоянии… Я слёзы сдержала, окунулась с головой, выныриваю спиной к нему, говорю: «Валь, положи, пожалуйста, мою одежду на самый берег. Ага, вот так… Теперь – отвернись, не дай бог, замечу, что подглядываешь…» Хотя, знаю — не подглядывает. Как же, от этого дождёшься, щщас… Вон, так зажмурился – аж уши к затылку поползли… Я вылезла, полотенцем быстренько обмахнулась, оделась, комбинезон напяливаю: «Всё, – говорю, – можешь разжмуриваться, робот-исполнитель.» Пошли мы с ним. Я молчу, с духом собираюсь… Как сказать-то, что я парализатор проворонила? Рассказала, как есть, со всеми подробностями, что ж делать. Ребята вернутся, как Климке сказать, как в глаза Свартмэлю смотреть – вообще не знаю… Иду, красная, как горный мак, об уши, наверное, спичку можно поджечь… Вацлав до вертолёта проводил, забраться внутрь помог (надо же!!!), а сам спрашивает: «Куда, говоришь, пацан побежал – туда?» – «Ты что, гоняться за ним собрался? Опомнись, Пинкертон! Во-первых, он уже, скорее всего, отсюда не меньше, чем в километре – ты не видел, КАК он бежал, а я видела! А, во-вторых, у него парализатор, и, судя по тому, с какой целеустремлённостью он его украл, он прекрасно знает, как с ним обращаться. Исследуемым материалом стать не терпится?» Он спорить не стал, не с чем тут спорить: «Ладно, тогда чай согрею.» Блин! Прям, перерождение, эволюционный прорыв!
Отдышалась я, успокоилась немножко, в кресле сижу, и тут стыд на меня опять такой нахлынул… Тут-то я вина у Вацлава и попросила… Ну, пришлось чаем обойтись. Правда, хороший чай получился. А он, оказывается, хотя бы чай умеет заваривать!
Восемь вечера.
Вырубилась я, нервы сказались… Просыпаюсь – Вацлав меня за плечо теребит: «Ланка, вставай, наши пришли!» Я подскочила, чуть шишку не набила об потолок, и — к окну… Точно, идут!!! Уррра, наконец-то!!!
ТЕТРАДЬ. Василик Свартмэль
20ч.05мин., 23-го дня месяца червен.
Прочитал записи Иланы, про серебристого незнакомца и парализатор. Она и сама подошла, жутко комплексуя и запинаясь, стала рассказывать… Я говорю:
– Лана, не надо, я прочитаю. Лучше вот подумай, припомни и опиши-ка мне его комбинезон.
М-да… Ну и дела начались. Час от часу не легче: то жабы с коронами, размером с буфет, то незнакомцы в комбинезонах, мечтающие о парализаторе… А ведь, судя по всем описаниям, это васпа и был. Одно смущает: как-то уж больно спокойно он находящуюся в непосредственной близости обнажённую девушку со счетов списал… И ведь красивую, надо сказать, девушку, очень красивую, одно личико чего стоит… Судя по всем описаниям, васпы ведь на это дело реагируют, как бык на красное. А этот и не поглядел-то на неё толком, так, взглянул, оценил отсутствие опасности – и дальше парализатор рассматривать… Обидно даже… А потом и вовсе сбежал. С парализатором в руках. От девушки, которая его явно смертельно испугалась, да и комплексами своими скована крепче любых цепей, которая могла стать его добычей вообще шутя, без единого усилия. Вот это настораживает… Чёрт. Очень чешется место, по которому попал язык жабы. Через комбез ведь попал, через водолазку неопреновую… Интересно – как? Комбез прямое попадание кислотно-щелочного заряда выдерживает, словно простой плевок… Что ж там у неё такое в слюне намешано? Ну, не царская же водка… Кстати, осмотрю-ка свой комбез.
Сюрприииииз! Мне нужен новый комбез. Наискосок через грудь – аккуратная веретенообразная дырка длиной сантиметров пятнадцать, с побуревшими, истончившимися волокнами по краям. Ещё снимал – ничего этого не было… Впрочем, я не смотрел подробно, не до того было. Но дыры, точно, не было. А вот место, над которым прошёлся язык, уже почёсывалось… Так… Пойду к Илане, пусть подробные анализы всей этой ерунды делает!
Анализы. Всё, что удалось обнаружить имеющимися на борту средствами – присутствие как на комбинезоне и водолазке (дыры ещё нет, но есть почти обесцвеченный, в раз обветшавший неопрен), так и на моей коже препарата «димексид». Место попадания языка покраснело и покрылось сыпью. Сначала немилосердно чесалось, теперь ещё и жжёт. Только димексид тут не при чём, димексид – препарат вторичной функции, сверхпроводник того, что выполняло функцию третичную, и, вероятно, основную… А вот в чём она заключалась – вопрос. Что наша жаба с добычей своей делает с помощью этой слюны? Просто обездвиживает, парализует? Убивает? Или заранее переваривает, как пауки? Куда ни глянь – радужная перспектива, особенно если учесть, что ничего, кроме димексида, самого нейтрального и безобидного из всего набора, нам выявить не удалось… Иланка наугад замазала мой ожог активным противоклещевым бальзамом и сделала укол противозмеиной сыворотки. А что делать? И то – хлеб…
Илана, пока меня пользовала, рассказала, как выглядел комбинезон нашего воришки. Серебристо-серый, с небесно-синими вставками по рукавам и вороту, цельный, без видимых застёжек. С перчатками. На груди слева — эмблема в виде жёлтого знака бесконечности, перечёркнутого по горизонтали чёрной стрелой. Всё это — в чёрном же круге, по которому ещё символы какие-то, она не разглядела точно. Когда пришелец убегал, на спине его одеяния она увидела ещё одну эмблему: опять же жёлто-чёрного «шестиногого паука» биологической опасности. Очень странно всё это, очень… Спрашиваю:
– А ты не заметила, часом, не был ли комбез этот велик хозяину или, наоборот, мал? Не создавалось впечатления, что он – с чужого плеча?
– Нет, что ты! Наоборот, впечатление было, что ему его в элитной швейной мастерской шили.
ЧуднО…
Вроде, жжение от ожога прошло, да и чесаться стало меньше. Хорошо, если наши препараты помогли. Вообще-то, отличные препараты, разрабатывались для спецподразделений, дислоцированных в джунглях, болотах или пустыне, где помощи ждать неоткуда. Но, всё же, на радиационных мутантов эти препараты, боюсь, никто не рассчитывал…
23ч.15 мин.
Полтора часа назад сходил на ставшую знаменитой среди нас заводь, искупался. Пришёл, налил чаю, взял книжку по биологии радиационных мутаций, не успел и страницы прочитать, как стало плохо, появилась тошнота и головная боль. Илане сказал сразу же. Она дала капсулку Батилола и побрызгала ожог Лиоксазолем. Надо сказать, полегчало даже. Но только что опять совсем худо стало. Тошнит, башка кружится, сознание плывёт, и температура поднялась до 38,4. Сейчас покажусь Илане и пойду лягу.
5ч 40 мин. 24-го дня. Илана Поленз.
Василик плох. Всю ночь дежурила возле него. Вчера поздно вечером, когда, не смотря на мощные противолучевые препараты, он потерял сознание, меня охватила откровенная паника. Большого труда стоило взять себя в руки. Наварила кофе на шестерых, выпила три порции подряд. За себя две и за него. Всю ночь дежурила у его кресла. Метался, немного бредил про жабу эту, на болоте. Как представлю… Бр-рр… А где-то внутри такой ма-ааленький любопытный человечек встаёт… Улыбается, говорит: «А представь, такую из парализатора, а?! Ведь взял бы, не мог не взять! Какой улов!!! Сенсация, премия Олд-Клейна!» Шутки… А жаба-то не шутила…
Два раза вводила Василику сердечные стимуляторы. Дала жаропонижающее и ввела пролонгированный антибиотик широкого спектра. К утру успокоился, уснул спокойно. Встал Клим, пришёл меня заменить. Пойду, посплю часа три.
7ч. 00мин. 24 дня, Клим Штрудофф.
Василик спит. Дыхание ровное, глубокое. Измерил температуру. 37,2. Не плохо, по сравнению со вчерашним вечером…
Кошка, как безумная, на улицу рвётся – не хочет в туалет в лоток ходить, вот хоть ты убейся! Я песка уж принёс с ручья, Иланка кювету химическую выделила для неё – ни в какую! Ладно, придётся выпустить, пыльцы ещё мало в этот час.
Открываю дверь, выпускаю кошку. Та выскакивает, и, вместо того, чтобы бежать сломя голову в тайгу, как она в прошлый раз сделала, начинает крутиться у двери, с таким замуркиванием, в голос, как бы с мяуканьем вместе… Думаю, что за ерунда такая? Закрыл дверь, одел защитку, шлем застегнул и выскочил наружу. Ни разу, кстати, почему-то так не делали – то ли потому, что в нём исключительно не удобно, то ли просто нужды такой не было… Вышел, смотрю, она справа от дверного проёма трётся, аж катается. Взял её, она мурчит, лапами перебирает, рвётся – туда ей надо… Смотрю, а там пакетик лежит, прямоугольный, примерно пять на десять сантиметров, с клапаном на «липучке», серебристо-серый, и эмблема там, как Илана говорила, «паук шестиногий»… Ещё не легче, «капитан Никто» завёлся… У скафандра моего контейнер для образцов в комплекте и щипцы. Хороший контейнер, керамический, освинцованный. Отвинчиваю крышечку, беру пакетик аккуратненько щипцами, кладу в контейнер, крышку назад завинчиваю. Щипцы к борту вертолёта ставлю. Контейнер тщательно перчаткой обтираю, приоткрываю дверь и закидываю внутрь. Расстёгиваю «молнии» скафандра, стоя лицом к двери, почти в упор, вышагиваю из костюма в чуть приоткрытую дверь, тут же закрываю и включаю на вытяжку оба вентилятора, на полную мощность, а сам «обжариваюсь» под инфракрасной лампой. Двойная перестраховка, но бережёного боги берегут.
8ч.30 мин. Илана Поленз.
Ну, Клим герой! Во даёт… Сейчас будем смотреть, что там кошка в лукошке принесла. Откуда же ты, «посылочка»? Осторожно отвинчиваю крышечку, держа контейнер в боксе через «рукава». Анализатор уже включен, инфракрасная лампа — тоже. Достаём пакетик. А пакетик-то из той же ткани, что и комбез на том красавчике был! Из остатков, что-ли, пакетиков нашили, чтоб тряпочка не пропадала?
Анализатор показывает полный О’кей. Дозиметр тоже молчит. Что, таки можно руками пожамкать? То-то же. Выключаю приборы, открываю бокс. Вот он, пакетик. Тёплый такой, через латекс перчаток чувствуется. Это от инфракрасной лампы, она жарит – ого-го! Шероховатый, мягкий. Внутри округлое что-то. Открыла «липучку», аккуратно вытряхиваю в кюветку. Выкатывается оттуда прозрачная капсула, вероятнее всего, желатиновая, с ярким, лимонно-жёлтым содержимым. Хм… Согласно классике – панацея, надо полагать? Добрый, мудрый и, конечно же, всемогущий Капитан Никто приплыл в заводь на своём «Аргонавте» и предоставил помощь из океанских глубин в самый решительный момент… Ну-уу, всё, это, точно, истерика – начинаю к нормальным описаниям добавлять шутки в климкином духе… Так, хватит. Капсулу осмотрела, проверила внешним анализатором, дозиметром, осветила прожектором и проверила отражённый луч на спектрометре. Чисто, норма, никаких отклонений или странностей. По углу и степени преломления луча можно сделать вывод, что в капсуле маслянистое содержимое. Ой, Василик!
11ч.30мин.
Василик проснулся двадцать минут назад. Очень слаб, часто просит пить. Но улыбается, подбадривает: «Ты, как парализатор пропал, совсем отчаянной девушкой стала, сам чёрт не страшен!» Смеюсь… Он ещё шутит… Рассказала всё про сегодняшнюю «волшебную посылочку». Он удивился, но, как оказалось, даже не посылочке, а совпадению. И рассказал сон.
«…Поблёскивающая антрацитовая равнина, ограниченная с двух сторон мутными синими облаками. Дорога. Сверху – небо цвета индиго, без звёзд, впереди – участок бордового беснующегося моря. Я наверняка знаю: это Смерть. Море Смерти. И мне надо туда. Мне ПОРА туда. Но я туда не хочу. Пытаюсь развернуться назад, но никак: я надёжно зафиксирован в положении стоя, лицом к морю, и меня начинает увлекать туда какая-то неизвестная сила. Тут я опять понимаю: НАДО. Надо-так надо, представляю нашу «царевну-жабушку» во всей красе. Отлично, чувствую – сила чуть отпустила, совсем не много, но всё-таки… Вдруг слышу сзади шум, клокотание, словно идёт волна с прорвавшейся плотины. Волна доходит до меня, подхватывает, крутит… Оковы спали, я свободен в бесконечном движении налетевшей стихии. Оглядевшись, вижу, что вокруг меня вовсе не вода, а густой киселеобразный флюоресцирующий гель ярко-жёлтого цвета. Он медленно поворачивает меня, качает, увлекая вперёд, к морю бордовой Смерти. Я начинаю бултыхаться, пытаясь пробираться против движения геля. Удаётся продвинуться метров на десять от гребня вглубь волны. Гребень докатывается до Моря, и начинается самая настоящая битва жёлтого геля со Смертью. С МОЕЙ Смертью. Никто не пересиливает, но никто и не сдаёт позиций. Пока идёт сражение, я, насколько хватает сил, пробираюсь через вязкое, густое жёлтое вещество всё дальше и дальше от Моря… На этом я проснулся».
Безумие… Всё, что здесь происходит — форменное безумие! Ма-моч-ка…
13ч.50 мин.
Восстанавливаю события по памяти. Важно.
Принесла капсулу, показала Василику. Он только глянул, тут же говорит: «Это и есть тот гель, из сна». «Ну, хорошо, – говорю, – и как же ты предполагаешь, он должен тебе помочь, вступить в бой со Смертью?» Он отвечает:«Не знаю». И закашлялся, спрятав лицо в надувную подушку. Прокашлялся – длинно так, вымученно, голову поднимает… А на подушке — кровь… Мне плохо становится, чувствую, сейчас отключусь, держу себя изо всех сил, сама Клима звать пытаюсь, а голоса-то и нет, хрип только какой-то… Отключаюсь-таки. В себя прихожу где-то через минут двадцать, точно я не знаю, на часы не смотрела. Рядом Клим хлопочет, с аммиачной салфеткой… На кресле Василик сидит. Щёки порозовели, вид измождённый, но бодрый, улыбается… «Ты что, – говорю, – сделал?!» А сама-то уже понимаю, что… «А как ты думаешь? Проглотил эту капсулу, конечно, что ж ещё-то! Ну, сама подумай: для чего ещё можно закатать некое средство в капсулу из желатина, если не для приёма внутрь и постепенного рассасывания? Размер капсулы, её форма — всё указывает на то, что она делалась, как минимум, из расчёта на человекоподобного гуманоида, если не собственно на человека… Да и, честно-то, скажи, а у меня что, был выбор? Между смертью и неким призрачным, чудесным до глупости шансом? Ну, так вот, в такой ситуации я выбрал глупость, если она даёт хоть крохотную надежду на жизнь: я ведь всё-таки учёный, Илана, и уж что-что, а признаки тяжёлого лучевого поражения отлично знаю, и последствия – тоже. Если меня убьёт эта капсула, то, по крайней мере, не прямо сейчас. А если б я её не принял, я б уже пол-часа как был в высях горних, и не смог бы даже убедиться, что ты изволишь вновь украсить наше общество своим явным присутствием…» Меня опять «прорвало». Расхохоталась, не могу сдержаться… Сижу, смеюсь, а у самой – слёзы ручьём… Ну и истеричка же я стала, за последнее время… Взяла себя в руки, глаза промокаю, говорю: «Ты, Силь, что, климкиным успехам на почве юмора завидуешь, тайно у него плоским шуткам учишься?» Засмеялся и он… Не по-больному. Задорно так засмеялся… Тут я чувствую, как меня снова, как тогда, после васпы или кто он там, немилосердно срубает в сон. А понимаю, что надо, как минимум, кровь у Василика из вены на анализ взять. Собралась, притащила оборудование. «Ай, — говорю, — покажи, ручку, красивый! Всю правду скажу!»… Взяла кровь, сделала анализ. Вау… У него ж вечно гемоглобин заниженный был, а сейчас гематокритное число взбесилось, вообще фантастическое какое-то… Шестьдесят шесть! Э-э, э, дяденька! С таким долго не живут, во всяком случае – без больших процентов в пользу больницы и аптеки… А ещё в крови появились… Хм… Как сказать-то, господи… Так, чтоб уж совсем как у двоечницы не прозвучало… Инородные тела, что-ли. Только вот кровь почему-то их не отторгла, приняла, как ни в чём не бывало… Что они такое, какова их функция — совершенно не понятно. Блин, всё, руки не слушаются, глаза слипаются, мыслей меньше, чем у инфузории. Пошла спать, на пару часов.
>Василик Свартмэль<
18ч.30 мин., 24-го дня.
Чувствую себя странно. Так, будто внутри меня – революция, и на всех жизненно важных «площадях» горят костры и перекликаются повстанцы. Всё начало вечера просидели с Иланой, исследуя мою кровь. Я аж надулся от чувства собственной значимости. Только толку – с зерно горчицы. О телах, «поселившихся» в плазме моей крови, так и не удалось сказать хоть что-нибудь определённое. Большинство анализов их просто «не видит», принимает то за лейкоциты, то за эритроциты, и тогда анализ становится фантастическим, ибо существо с лейкоцитами, во столько раз превышающими норму, с точки зрения науки, давно должно быть мертво. Те немногие реакции, которые выделяют эти тела в отдельный вид, абсолютно не дают объяснения их природе. Ни одно вещество из имеющихся в химическом наборе «Северина» не показало внутренней реакции с этими телами. Янтарные овоиды, казалось, жили какой-то совершенно особенной, своей жизнью, никого не трогая, но и к себе никого не подпуская.
Вот что анализы показали совершенно точно, это что у меня резко повысился гемоглобин и существенно увеличилось количество всех форменных элементов. Дальнейшие попытки исследований пришлось прекратить за бессмысленностью. Более глубокие исследования можно будет сделать только, когда, (и «если!»), мы вернёмся домой («на Землю», как мы между собой говорим.) Ладно… Вот мне ещё интересно – откуда она, всё-таки, взялась, эта капсула? Ну, понятно, что её не «по щучьему веленью» занесло и аккуратно опустило к двери вертолёта, принёс кто-то её. Вопрос – кто? И – зачем? Почему именно в нужный момент, откуда он об этом моменте знал? Следил за нами, (в частности, за мной), видел, как меня жаба «поцеловала», и принёс лекарство? Значит, хорошо знаком и с местностью, и с жабой, (или жабами?) этими… Кто он? Сразу напрашивается, конечно, иланин «поклонник» (точнее, её парализатора), ведь он – вообще единственное антропоморфное существо, которое нам здесь довелось встретить. А, может, сама жаба? Да нет, глупости. Они явно не блещут в местном интеллектуальном обществе (во всяком случае, та, которую я видел – точно, не блещет.) Да и не могла она незаметно и бесшумно к вертолёту подобраться, такая туша – хоть тень в окнах Клим увидел бы, день-то солнечный был.
Илана позвала. Сейчас вернусь к записи.
ТАК… У меня глаза на лбу, уши на затылке… НЕ ЗВАЛА ОНА МЕНЯ. Она сидела с Климом на краю завала, как к ручью идти, и рассказывала ему «в лицах», как она меня ночью, в бреду, успокаивала, звала по имени, разговаривала… И, рассказывая, продемонстрировала ему, как меня звала: «Василик, Силь…» Очень спокойным тоном рассказывала. Вечер, тихо, смысл – голос повышать… А я услышал. Из вертолёта, с его звукоизоляцией и закрытой дверью. Так, будто она меня нормальным, уверенным голосом позвала. ЧТО СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?! Возвращаться пора, в Дербенд, в Универ. Там хоть что-то, может, удастся прояснить. Вот… Опять. Опять мне кажется, что Илана меня зовёт… Кричит, прямо…
23ч.10мин.
Мы в осаде. Жабы атаковали Клима и Илану, а затем и вертолёт. Когда я услышал крики, решил выйти и ещё раз убедиться, что меня никто не звал, а это просто я стал слышать тихий разговор, как крик во всё горло. На этот раз – никакой мистики, Илана кричала в голос, звала меня, Клима. Вацлав выскочил следом за мной, с пистолетом, сунул его мне, сам мигом смотался за вторым. Жаба сидела на поляне у заводи. Перед ней лежала Илана, уже не подавая признаков жизни. Клим, понося на чём свет стоит жабу, мать её, тоже жабу, и бабушку, и бабушку бабушки (тоже жаб, разумеется), изо всех сил держался за толстые ветки в завале, а от его спины, вытянув пузырём комбинезон, блестящей маслянистой жилой тянулся к широкому, приоткрытому жабьему рту её охотничий инструмент – язык. Я снял предохранитель, взвёл курок, прекрасно понимая, что пульки из этой «пукалки» для монстра не опаснее брошенного ореха, прицелился и выстрелил из положения сидя, целясь чудищу в глаз. Видел, как пуля чиркнула по шкуре и ушла рикошетом в тайгу, не то, что не причинив жабе никакого вреда, а даже не вызвав внимания с её стороны. Тут щёлкнул выстрел Вацлава, затем ещё и ещё. Вацлав был неизменным победителем стрелкового пятиборья на универовских спартакиадах, стрелял он хорошо… Но я не знал, что НАСТОЛЬКО. Прежде, чем жаба дёрнулась, успев что-то понять, плеть её языка разлетелась на три почти равных обрывка. Обрубок мгновенно втянулся в пасть, разбрасывая по сторонам тяжёлые брызги густой крови, жаба утробно булькнула, словно сглотнула, повернулась к ручью, поочерёдно переставляя кривые короткие лапы, и прыгнула. В следующий миг лежащее в траве тело Иланы дёрнулось, сложилось в пояснице, взлетело в воздух, описав над ручьём пологую дугу, и приземлилось на пупырчатую спину жабы, которая, казалось, замерла в ожидании. На жабьей спине было отчётливо видно переплетение каких-то канатов, или плетей (а, может, это вообще были тяжи её собственных образований, так сказать, естественного происхождения?)… Они сплетались в некое подобие не то сети, не то упряжи. Жаба шевельнулась, поднимаясь на лапах. Блеснули влажным серебром опутывающие, как оказалось, Илану тонкие нити, практически не заметные в предзакатных сумерках на неподвижном теле. Воздух треснул от ещё одного выстрела Вацлава. Пуля скользнула по жабьей спине в каких-то сантиметрах над головой Иланы, перерубив один из составляющих сеть-упряжь канатов, но больше никакого эффекта не произвела. Зато жаба снова издала рыгающий звук, колыхнулась, словно борец-брюхач перед схваткой , и, с безразличием цунами раскладывая налево и направо подлесок и стволы ёлок, от мелких до средних, скрылась в тайге. Вацлав уже возился возле Клима, устраивая его голову повыше и закидывая руку себе на плечо. Я подполз, без лишних слов подставил спину, на которую Вацлав «загрузил» довольно тяжёлого Клима. Клим был в сознании, но реагировал слабо и замедленно. Вацлав сделал что-то, резко и решительно – секундой позже я увидел, как в сторону леса отлетел обрывок жабьего языка с длинной башмакоподобной присоской, намертво вцепившейся в ткань Климкиного комбинезона, рваным ромбом вырезанную из него ножом Вацлава. Затем я приподнялся, поудобнее устраивая на спине грузного Клима, который даже попытался что-то прозубоскалить, на тему моего всё увеличивающегося сходства с жабой, и ползком потащил его к вертолёту. Вацлав придерживал Клима сбоку. Вдруг он подтолкнул нас с Климом, сказал: «Парни, быстрее!», – и через секунду сзади опять бахнул его пистолет. Решив выяснить причину выстрела после того, как дотащу Клима до вертолёта, я прибавил ходу. Отдышался, когда опустил Клима прямо на рубчатый пол «Северина». Выпрямив затекшый позвоночник, выглянул в дверь… Вацлав лежал, как стрелок в биатлоне, и выцеливал что-то в лесу. Никого и ничего непривычного видно не было. Скоро Вацлав перевернулся винтом, через спину и сразу, с выгибом вперёд, через правый бок, оказался на животе лицом к вертолёту, и пополз. Через минуту он уже закрывал дверь.
– Из леса ударил парализатор, — коротко сказал Вацлав. -Били по вам с Климом. Я отогнал. Попал или нет – не знаю, стрелял на звук и вспышку.
За окнами уже основательно сгустилась темнота.
Мы переложили Клима в кресло, я поставил ему все те же препараты, которые мне ставила Илана, сверившись с её записями. Чуть позже дам противолучевые… Только вот «спасительную таблетку» нам подарили всего одну. Досадное упущение… Что-то было не так, кроме Клима, кроме осаждённого «Северина»… Что-то тут, внутри… Ч-ччёооооорт. ИЛАНЫ НЕТ!!! Не поверите: настолько не представлял подобного, что сейчас… Забыл!!! Забыл, что нет её… «…Почему всё не так? Вроде, всё, как всегда — то же небо, опять голубое, тот же лес, тот же воздух и та же вода… Только он не вернулся из боя», — кажется, так поёт бард Высоцкий, из Климкиной коллекции…
Боги милостивые, что ж делать-то, что делать??? Говорил я, вначале, о своей безграничной ответственности за них за всех… Накаркал, блин. Ведь ждут-то они решающих шагов, как ни крути, от МЕНЯ, даже самоотверженный Вацлав сделает всё так, как я скажу, даже если это будет совсем не дальновидное решение… А у меня в голове — сплошной лимонно-жёлтый кисель…
Клим, вроде, уснул, хотя дышит не ровно и мечется иногда. Ну, хоть пока не бредит…
Валь зовёт.
7ч.00мин., 25-го дня.
События ночи были более чем бурными, записывать было некогда. Постараюсь кратко…
Клим жив, но не просыпался. Поставил противолучевой препарат и смазал гелем ожог на спине. Иланы нет.
Вчера, когда Вацлав меня позвал, он показал мне на иллюминатор. Через него просматривалась часть поляны перед ручьём и самый край нашего завала. Там, не определяемое среди крайних веток, у основания завала что-то лежало и тлело. Поднявшийся к ночи свежий ветерок то и дело разносил по поляне отдельные искорки. Тление явно грозилось перейти в открытый огонь. Что это ещё такое?! Спросил Вацлава. Он сказал, что не уверен, но, кажется, именно туда упал жабий язык-присоска… И что, чёрт возьму? Они ещё и воспламеняются?
Через полчаса стали видны несмелые язычки пламени. Мы с Вацлавом выскочили наружу, схватив вёдра, поползли к краю бурелома. Как только я поравнялся с горящим участком, из леса снова выстрелили из парализатора. Промазали. Блин, сколько там пневмопатронов, в обойме? Много, штук тридцать… Немедленно отозвался пистолет Вацлава. Я собрался на подвиг, пытаясь прорваться к ручью, но тут же, в неверных сполохах ещё слабого огня, увидел отблёскивающую червлёной бронзой жабью тушу, закрывающую собой заводь… Проверять, та же это жаба или другая, и если та, то не отрос ли у неё язык обратно, мы не стали, а ещё два выстрела парализатора (причём, из пугающе отдалённых друг от друга точек), загнали нас обратно в вертолёт. А через час бурелом, просушенный дневной жарой и раздуваемый ветром, полыхал, охватывая «Северин» полукольцом со стороны ручья, и огонь быстро распространялся дальше, как вширь, так и вглубь… Бежать, с риском попасть-таки под выстрелы парализатора, и поливать очаг размером с полвертолёта теми тремя-пятью литрами воды, которые остались в «Северине», было откровенной глупостью. Уходить, бросив вертолёт, все наработки, всё жизнеобеспечение, таща с собой обездвиженного Клима тоже было выходом на случай, если выхода нет… Пока я думал над этой задачкой, Вацлав опять окликнул меня, только теперь сверху, из моторного отсека. Я поднялся к нему по приставной лесенке (вообще-то, полноценный лаз туда был снаружи) и увидел его сидящим на одном из лонжеронов и держащим в руке автомобильную грушу для перекачки бензина. От груши куда-то в дебри переплетений трубок и проводов уходили два резиновых шланга. Вацлав вручил мне грушу, сказал:
– Твоё дело – качать. Качай, изо всей силы качай, что бы ни случилось – не останавливайся!
И нахлобучил мне на голову звукозащитный шлем с функцией внутренней связи, воткнув штекер линии в гнездо на затылке шлема. Я взял грушу в руку и принялся работать ею, как эспандером, а Вацлав исчез в кабине. Сказать, что я услышал что-то определённое, не могу – тут были и свистяще-булькающие звуки льющейся жидкости, и одиночные чавканья каких-то клапанов, и жужжания микронасосов сервоприводов… Я слышал каждый звук так, будто на мне не то что шлема не было, а словно к уху ещё и прислонили большущий квадратный рупор, какие хранятся в музее радио в Вендене. А потом, после короткого визга стартера, взревел двигатель «Северина». Двигатель ревел, в общий «оркестр» вступили винты, со свистом рассекая лопастями воздух, а я всё качал и качал, периодически меняя устающие руки и чуть смещаясь на перегородке то влево, то вправо. Вот Вацлав убавил обороты, вот снова прибавил и пошёл на форсаж. В наушниках проснулись электрические разряды, и голос Вацлава произнёс:
– Качай, Силь, интенсивнее. Взлетаем!
Я увеличил усилие. Двигатель сначала рокотнул низко, словно хотел спеть что-то гроулингом, затем вдруг спохватился – и загудел так высоко, что вот-вот сорвётся на писк, вертолёт дрогнул, рванулся, рассыпая вокруг факелы горящих веток.
Дёрнуло, сильно накренило вперёд – видимо, переднее шасси зацепилось за бурелом, отпустило, выровнялись… Пошли вверх. Рука у меня деревянная уже, не чувствует ни фига, вторая – не лучше, сижу, одной грушу жамкаю, другой просто трясу в воздухе… Чувствую, что-то пошло не так: обороты у двигателя не ровными стали, будто нет-нет, да в холостую прокручивается, без усилия. И груша какая-то мягкая стала, то, вроде, давишь – чувствуется, как топливо полным потоком через неё проходит, а то – будто воздух прокачнёшь… Только руку протянул тангенту нажать, Вацлава вызвать – он тут как тут, в ушах:
– Силь, шустрее! Бак кончился, переключаю на правый! Качай, оттуда сначала надо до магистрали набрать!
Ёлкин хвост… Куда шустрее-то? Блин… Рука отдаётся тупой болью, и, чувствую, мышцы теряют силу, становятся ватными. А упругость в груше никак не появляется, и звук такой, словно там воздух по клапанам – шших-шших, туда-сюда… Движок кудахчет, как умирающая курица, высоту терять начинаем… После третьей смены рук ладонь, наконец, наткнулась на упругое сопротивление. Шиканье воздуха сменилось на утробное: «Брррук…», – и через пару секунд двигатель заурчал вполне довольно… Только вот пальцев у меня почти что не осталось. Тангенту жму, ладонью уже, пальцы вообще не чувствуют ничего, говорю:
– Валь, надо садиться, у меня руки отстёгиваются, не долетим!
Ну, он, понятно, отвечает фразочкой из известной среди студентов байки про наркоманов:
– Не с…ы, долетим!
И мы-таки долетаем, винты играют финальные аккорды ротации, «Северин» мягко идёт вниз, зависает, плавно заканчивает спуск и замирает, ровненько так, словно на универовской вертолётной площадке… Эххх…
Двигатель останавливается, делая хриплый, свистящий «выдох» продувки. Снизу засовывается лохматая после шлема башка Вацлава. Смотрит на меня странно так…
– Знал бы — дальше б полетели! Хорош качать-то!
Ёлки… Только тут обращаю внимание, что ничего не чувствующая рука продолжает судорожно «сокращать» резинку подкачки…
Прежде, чем спуститься в салон, минут пятнадцать сидел и приводил руки хоть в какое-то чувство. Наконец, спустился. Вацлав сидит в проёме открытой двери и… Курит. Ни фига себе… Сроду не знал, что наш пилот – курящий! Ей-богу, впервые увидел. Ладно, у всех своя «валерьянка»… Я его понимаю. Да и нет у меня в экспедициях как такового запрета на курево, просто, вроде, курящих-то и не было. А вот, гляди-ка…
Выглядываю сверху, смотрю – болото. То самое. И полянка, где с жабой впервые встретились. Как будто специально под «Северин» сделана, разве что «Т» посадочное в серединке не выложено чем-нибудь белым. Свет фар теряется в осоковых джунглях, а дальше, за лесом, поднимается алое зарево пожара… У меня, как говорится, «сердце – в пятки»:
– Валь, тут же болото! Утонем же!
А Вацлав уже своё слоновье спокойствие обрёл:
– Нет. Тут твёрдо. Максимум, на брюхо ляжем. Выдеремся, не впервой.
Понятно. Чего ж тут не понять…
Проверил, как там Клим. Плохо. Мечется, и вот теперь – бредит, Илану зовёт… Илана. И я б позвал, если б помогло. Пока голос не сорвал, звал бы… Завтра с утра влезу в скафандр, пойду искать. Плевать на пыльцу, и на жабу заодно…
Согрели чайник, выпили с Валем по кружке горячего крепкого чая.
– Ну, что, – говорю, – пилот, поспишь? Я у Клима всё равно буду сидеть, как воробей на колу…
Заперли дверь, Валь спать ушёл в кабину к себе. Как-то сказал, что ему там удобнее всего, и выдал невиданную для него лирику: «Там мне — словно в колыбели, мелкому. Всё кругом родное».
Я с Климом рядом сел, на всякий случай всякую срочную реанимационку притащил – магнезию там, капельницу с димедролом… Он немного поуспокоился, вроде, не мечется, но дыхание тяжёлое, прерывистое, испарина на лбу… Протёр, положил прохладный компресс. Сижу. Тихо, ветер за иллюминаторами улёгся, а валёжник наш всё равно полыхает, аж тени по болоту мечутся… Хорошо хоть там ни одного дерева рядом нет: с двух сторон ручей петлёй огибает, с третьей – каменистая гряда, где ульи стоЯт, с четвёртой – поляна до леса значительная, вертолёт же винтами деревьев не задевал…
Задремал я. С час, наверное, проспал, потом проснулся – не могу больше, не спится. Семь утра… Вот, сел события восстанавливать. Пока писал – уже восемь. Скоро собираться начну… Это что? В дверь, что-ли? Блин, точно, стучат!
09ч.30мин., 25-го дня.
Мы с Вацлавом чуть не столкнулись носами, так он быстро на стук этот из своей кабины выскочил. Я пистолет взвожу, у него – уже взведен… Тут я замер, как вкопанный:
– Валь, стой! Осторожнее с пушкой, своих подстрелишь! – он не понял, но замялся, в глазах, кроме боевого азарта, мысля засветилась… Хорошо, что сейчас, а не «опосля».
– И… Что?
– Ничего, — отвечаю, и зажигаю инфракрасную лампу, мы её давно над дверью приладили.
Включаю вентиляторы и открываю дверь. Илана стоит на трапе, улыбается… Красивая… Боги, до чего ж красивая! Я торчу, как дурак на ярмарке, глаза по плошке, и, наверное, зрачки в разные стороны вращаются, если со стороны посмотреть. В голове – всякие восторженно-слюнявые глупости… Ну, не привык я ещё к способности слышать через тридцатисантиметровые стены…
Автор публикации
