Утром над дверями зажглись два синих и три зелёных огня. Значит, пришла пятница, медосмотр. Питомцы выходили из палат в коридор, занимали очередь. Старались встать вперемешку с девочками, чтобы посмотреть, а при случае и потрогать!
Синяя гусеница шаркала ногами и медленно втягивалась в двери смотровой.
– Лиза один-три-семь-девять-первая, – сказала девочка впереди него и потянула через голову пижамную куртку. Куртка, а следом за ней и штаны полетели в кучу в углу смотровой, а голая Лиза встала на ленту транспортёра. Номер 13791 синел над её локтем.
– Ивась, первый, – доложил Ивась, скинул одежду и шагнул на свой сегмент.
Странное, неслыханное имя досталось ему от забытых родителей. Это было отличие, что выделяло его из толпы голых мальчишек: длина доклада.
Смотровую полнил мерный гул. Представлялись питомцы, доктора подавали короткие команды: поднять руки, открыть рот, наклониться, развести ноги… Конвейер двигался рывками, один шаг в несколько секунд. Все они были здоровы, доктора не тратили на осмотр много времени.
Ивась в свою очередь докладывал, поднимал руки и разводил ноги, наклонялся и открывал рот, и одновременно жадно шарил глазами. Увидеть, подсмотреть, запомнить! Бледные, коричневые, розовые соски, гладкие ягодицы и бёдра, спины и животы, и всё ниже, что успел заметить. На неделе случая больше не представится…
Если бы Ивась мог знать и сравнивать, он бы понял, что все они, и мальчики, и девочки, – слишком бледны, чтобы быть красивыми. Однако, он никогда не видел иных тел, а те, что мог видеть когда-то, забыл.
После смотровой они шли в душ. Всё так же, по очереди. Проходили и садились на скамейки. Когда в душевой скапливалась дюжина подростков обоего пола, через форсунки в потолке подавался мыльный раствор.
Потом вода, холодная и горячая, потом снова мыло, так несколько раз.
Пять минут веселья. Пять минут свободы, когда нет рядом воспитателей, и в хлопьях пены и струях воды можно смотреть и щупать визжащих девчонок, и замирать, ощущая чужие руки на своём теле.
Через пять минут они выходили в следующее помещение, находили там чистые пижамы, одевались и по длинному гофрированному рукаву возвращались в палаты.
– Ты видел, какие у неё сиськи? – не мог успокоиться лопоухий Дима, сосед Ивася. Его койка стояла рядом, второй от стены. Разумеется, никого ближе Димы, шесть-ноль-ноль-два-четвёртого, у Ивася не было, ведь его-то кровать стояла у стены! – Здоровские, большие… Я даже дёрнул!
Он откусил от пищевого бруска и зачавкал:
– Я бы… Если она… А там ещё…
– Ага, – согласился Ивась и тоже начал есть. Пищевые бруски были похожи на пресное желе — Ивась помнил это слово из прошлого, но давно забыл вкус, — и отлично утоляли голод.
Ещё они расслабляли. Возбуждение улеглось. Девчоночьи тела в сознании отдалились и стали чем-то неважным, незначительным, оставили после себя неясное желание чего-то.
– Поиграем? – спросил Ивась.
– Давай.
Они раскрыли экраны в спинках своих кроватей.
Палата захлопала крышками, защёлкала и заскрипела джойстиками. Не им одним хотелось поиграть.
Обрывки цветных нитей замелькали перед глазами. Ивась весь ушёл в игру. Он любил её. Не только потому, что она напоминала о почти забытом доме. Если выиграть быстро, можно было получить приз.
Руки двигались сами. Ещё чуточку… Ивась засопел от усердия. Есть! Последняя нитка легла в коробочку. В исцарапанной панели рядом с экраном возникла щель, в ней — красная пластинка.
– Малиновая… – сообщил Ивась, разворачивая упаковку.
Половину пастилки Ивась отдал Димке. Тот, как ни трудился, не мог выиграть у машины больше одного — двух раз в день.
Сытый туман в голове немного рассеялся.
– Слушай, Димон, – сказал Ивась, – ты девчонок всех трогал?
– Да, – не задумываясь ответил приятель. – Что? А, нет…
– Почему?
– Есть одна… – Дима с досадой отбросил джойстики. – Вот ведь пакость, последняя нитка оставалась!
– Кто есть? – не отставал Ивась.
– Девчонка, – сказал Дима. – Она ненормальная, её отдельно купают. Алина, не знаю какой номер. Но маленький. Имя как у тебя, тоже странное.
Интересно, как выглядит девчонка с маленьким номером? Она наверняка похожа на него, Ивася!
– Покажи её мне.
– Ага, – согласился Димка, – сейчас. Только нитки обыграю. Что я, глупее тебя?
– Нет, конечно, – ответил Ивась.
Они поиграли ещё. Ивась выиграл лимонную и земляничную пастилку, а Димон сломал джойстик.
– Это как это… – неверяще сказал он, разглядывая половинки. – Их же нельзя сломать. Они же вечные!
– Значит, ты уже готов, – сказал толстый Валера. Он не был толстым, так, чуточку полнее остальных, но все называли его толстым.
– Куда готов? – не понял Дима.
– В солдаты.
Из них делают солдат. Эта идея всплыла среди питомцев недавно и бродила теперь по палатам, то почти исчезая, то обретая силу. Никто не знал, кто принёс в интернат это слово, что оно значило, но слово было звонким и, наверное, важным.
– Я не хочу в солдаты, – решительно сказал Дима. – Я хочу быть доктором.
– Ну, доктором… – протянул Валера.
Стать докторами хотели все. Что может быть лучше: сиди целый день, рассматривай девочек!
– Ну-ка, по сторонам!
Пришёл техник. Как все взрослые в интернате, в синем мундире, фуражке с золотым солнышком на кокарде и больших чёрных очках. Он пошарил рукой в головах Димкиной кровати, сразу за экраном, собрал все осколки и даже мелкие крошки от старого джойстики, поставил новый и сказал перед уходом:
– Играть можно. Только призов пока не будет. Завтра только.
Автор публикации
