От шока я отходил долго. Половив ртом воздух, как вытащенный из пруда карась, я взял-таки следующий листок. Там шли результаты каких-то тестов, анализов и энцефалограмм, и я не понял в них ровно ничего; зато следующие два листка занимало моё весьма подробное досье с фотографией и копия отправного листка нашей экспедиции со списком заявленного оборудования, описание целей и предполагаемая карта маршрута с указанием возможных районов посадок. Ай, да Вацлав, ай, да сукин сын… Вот уж никогда бы не подумал, что наша рядовая, заштатная картографическая экспедиция может оказаться объектом внимания тайной разведки затерянной в тайге «масонской ложи» Лебоша Лютенвальда! Я подумал, что надо бы расспросить об этой папке Иминай. (/МОЮ ДЕВУШКУ/… Блин. Как же трудно было это понятие ассоциировать с собой, закостенелым холостяком!)
Покинув злосчастное кресло и забрав папку, я выбрался в салон. Клим басом пропел что-то вроде: «Доброе утро, последний герой!», – и сообщил, что Иминай с Иланой убежали купаться к речке, далеко, туда, где ручей набирает хоть какую-то ширину и глубину, а он уже вернулся, чтоб сообразить к их приходу копорский чай. М-дэ… Не со мной пошла… Спать меньше надо, пан картограф. Летящий медленно баклан, как всегда, опять пролетел мимо. Один — ноль. Не в мою пользу. Я проборонил пятернёй волосы и побрёл умываться в санузел. Вернувшись, увидел, что Клим с интересом рассматривает папку.
– Это что — гербарий твоих чувств, засушенных между страниц отчётов? Ты их оттуда достаёшь и регидрируешь, для Иминай?
Блин. Психолог-самоучка.
– Нет, это пыльный архив для твоих тупых шуток. Открой да посмотри, чем начальству дерзить.
– Э-э, а ты чего, говорит, шефовский стукач, друга заложишь? Нет, ты в мои честные, искренние глаза глянь — заложишь?! И кто ты после этого?
– Начальство и есть. Расслабились тут, забыли, кто тут я или мыши!
– А-а, говорит, ну, прости, ты — про мышей… А я думал, ты про начальство…
Ну, гад форменный. Ещё и глумится, ковбой хренов. Папку открыл, перелистнул, дошёл до описания эксперимента… Тут улыбочка-то у него сползла, и рот он разинул, не меньше моего, я аж позлорадствовал. Смотрит то в папку, то на меня, и слов не находит. Наконец, обрёл дар речи:
– Это что же, Вацлав, значит… Того… Казачок засланный?
– Значит, – отвечаю.
Клим остальные бумаги перелистал, на экспедиционных списках хмыкнул.
– Хорошо, – говорит, – что сначала ушёл. А то бы я ему в щи отвесил. Вот только дядьку твоего жалко. Вацлав нас бросил — и его бросит.
– Не бросит, у них общий интерес — Институт этот. Насколько я понял, Вацлав тоже — оттуда пришёл, туда и вернуться должен. Что-то много их тут тусуется за последнее время, этих «зеленодверных ушельцев…
Тут Клим аж присвистнул:
– И-иихх, ты, гляди! Выходит, ушелец-то он оттуда ушелец, да вот обратно не должен пришелец! – и пальцем мне в страницу тычет.
Смотрю, и волосы у меня дыбом. Как же это я проглядел? А, может, этого и сам Вацлав не видел, случайно, почему нет?! В самом низу страницы, слева, стояла резолюция: «По обнаружении объект уничтожить». Бледненько так, не броско… Как же так-то?! Он же САМ мне папку эту подсунул, значит, явно ознакомился с содержимым… Как мог он не заметить этой страшной резолюции? Ччччёрт…
Пришли девушки – весёлые, раскраснелись обе – гонялись они там, что-ли, друг за дружкой вдоль речки… Когда увидели папку, веселье как-то сразу завяло. А как дочитали до резолюции, так и вовсе погрустнели. Клим не шутит, девушки молчат, Иминай чуть ли не в слезах. Прямо, как перед «Лемехом». Я подошёл, обнял её, а у самого на душе не то, что кошки – барсуки норы роют, многоэтажные… Илана чуть в себя пришла, листок из папки вытянула, внимательно так вчиталась, говорит:
– Кажется, я кое-что начинаю понимать в описании эксперимента…
А нам не до эксперимента сейчас, я сижу, думаю, вот он туда полетел – там его смерть поджидает, а он сам добровольно к ней в руки идёт… Клим тоже смотрит куда-то глубоко в себя, от Иминай вообще впечатление, что в моих обьятиях одно её почти невесомое тело осталось, а её самой тут в помине нет… В общем, никто Илану не поддержал, не время сейчас обсуждать то, что уже случилось, сейчас в пору думать о том, что наверняка случится, если мы ничего не предпримем, чтоб помешать. Тут слышим рокот мотора, свист лопастей. Выскакиваем – вертолётик тот, синий, с йощкиного «аэродрома», уходит севером, на восток, чуть вперёд наклонился – скорость набирает… А там, в кабине – Вацлав. Шпион, предатель… Может, и не человек вообще давно вовсе. Только сейчас – фигня всё это. Потому что сейчас он – просто камикадзе. Смертник, почему-то пренебрегший, фактически, божьим предупреждением, уверенно идущий навстречу своей погибели. НАШ Вацлав. Потому, что, кем бы он ни был согласно этой вот ничтожной бумажке – отнюдь не он улепётывал в вертолёт, трусливо приседая от выстрелов парализатора, и отнюдь не я лежал, практически не скрываясь, на краю завала и посылал пули в ночную темень, наугад, по слуху и вспышкам…
Откуда он вдруг вылез, этот Свартмэль-Начальник – не знаю, только я на доли секунды перед собой лицо увидел – борода мочалкой, шрамы через щёку и лоб, глубоко в колодцах глазниц – две не по возрасту неутомимые зелёные молнии… Укоризненно так взглянул – сопли, мол, намотай на кулак, слюнтяй, и вспомни – всё сейчас от твоего слова зависит, от твоего решения…
– Так, говорю, ребята, ситуация «Ч», по местам! Клим, заводи, и – за ними!
«СИ-2» – маленькая машина, манёвренная, скоростная. Их используют в санитарной и пожарной авиации, доставляют экстренную помощь, срочную почту. А «Северин» – тяжёлая, не поворотливая экспедиционная транспортная калоша, да и Клим – не Вацлав, тот не пилот был – шаман, однако, будто заклинания какие-то знал, слова нужные. Нет, Климка, конечно, тоже пилот хороший, сколько раз с ним летали – никогда не подводил, но он привык всё чётко по инструкции, «от сих – до сих»… Указан там потолок в 3000 метров – Клима подняться выше 2900 под дулом не заставишь, указана крейсерская скорость 240 км/ч – о 245 можно не мечтать… А Вацлав свой «СИ-2» под три сотни-то, точно, гонит. Это, если керосин экономит, а если нет – то и все 340. В общем, пока мы раскочегаривали, пока выводили на эшелон, пока разгоняли нашу «летающую улитку», синий вертолёт превратился в крохотную даже для бинокля точку на северо-восточном горизонте. Сижу, думаю, как бы Клима на подвиг вдохновить – на инструкции наплевать… Думал-думал, смотрю на скоростемер – а стрелка у отметки 280 подрагивает! Вот тебе и верный инструкциям Клим!
– Силь, – кричит, – больше не могу, нельзя: срывы потока пойдут, грохнемся! – а сам на приборную доску, как шахматист перед эндшпилем, уставился, и медленно так ходовой триммер жмёт. На скоростемере 290… 300… 310… На трёхстах пятнадцати вертолёт мелко затрясло, воздух в кабине взрезал вой ревуна сигнализации.
– Срыв! – кричит Клим, рывком переводит триммер на зависание, убавляет обороты и угол атаки винта.
Скорость падает до 280, вертолёт выравнивается и перестаёт трястись. Клим снова начинает свою «шахматную партию», доводит скорость до трёхсот десяти и фиксирует триммер. Мотор ревёт, винты высвистывают нервно, с каким-то даже подзвоном – прямо аж душой чувствую, что вертолёт идёт на пределе. Но идёт, слава богам, ровно идёт, как пилоты говорят, «держит поток», срывы не повторяются. И то-ли Вацлав не торопится, то-ли на их «СИ-2» остались какие-то мелкие недоделки, но вертолётик уже впереди невооружённым глазом просматривается: догоняем! У меня внутри прямо ликование какое-то поднялось, азарт. Иминай в кабину заглядывает, кричит:
– Догоним! Только бы на форсаже не ушёл!
Опа… Вот так девочка-фиалочка! Она им управлять, случайно, не умеет?! Хотя, едва ли: умела бы – за год хотя бы попытку починить и улететь оттуда предприняла б…
– Ими, – кричу, – иди-ка в кресло, пристегнись: мы на пределе, вот-вот срыв потока будет!
А она мне опять – хлоп по мозгам:
– Не будет, это ж «Четвёрка», на нём в тихую погоду триста двенадцать смело можно держать, срывается не раньше трёхсот пятнадцати!
И ушла. Тэ-ээк-с… Баклана, мимо пролетающего, ещё и по клюву щёлкнуть успели изящными пальчиками…
Погоня продолжалась второй час. Мы постепенно отклонялись всё дальше и дальше к северу. На попадавшихся по пути реках зеркально посверкивал лёд, и температура на поверхности явно более соответствовала канонам севера, нежели в том «эльдорадо», куда загнал нас «сухой лемех». Слева по курсу, за не далёкой уже границей леса, простиралась ещё серая, унылая тундра, с частыми бородавками буроватого, изъеденного оттепелями снега. Навигатор вёл себя странно: то показывал верные, соответствующие картам координаты, а то начинал сбоить, и гнал на экран совершенно неадекватную чушь. Впрочем, система навигации по сигналам, транслируемым через сеть вышек, и в цивилизованных-то районах не была вершиной точности и надёжности, а уж в этих медвежьих краях – подавно. Судя по моментам адекватных показаний навигатора, мы приближались к северным границам Дара и Ополья. Вертолёт Вацлава был уже совсем близко, километрах в двух, когда из тайги наискосок в направлении «СИ-2» прочертил алую пунктирную трассу первый зенитный снаряд. Боги, что это?! Откуда здесь действующая зенитная батарея, и почему она бьёт по гражданской машине?
Вертолётик резко накренился и потянул в сторону тундры, затем снова рыскнул, и завалился теперь уже вправо, на юг – пошёл противозенитным зигзагом. Когда он был в южной точке очередного разворота, на него, с неумолимостью гиппопотама, почти что навалился «Северин». В последний момент Клим, паукообразно подняв локоть, отвёл триммер хода в отрицательное положение и одновременно до предела выжал акселератор. «Северин» осел на хвост и грузно прыгнул вверх, пропустив синего малыша под широким серебристым брюхом. Вдруг ожили шлемофоны, в уши вместе со стрекочуще-цвиркающим «белым шумом» эфира ворвался неожиданно громкий, эмоциональный голос Вацлава:
– Клим, какого чёрта! Что ты делаешь, кто тебя сюда звал? Убирайтесь отсюда! Уходи на север, быстро, дурак!
Небо потемнело, откуда-то притащились неряшливые мокрые тучи, перманентно отхаркивающие липкие сгустки снежно-дождевой мокроты. Из тайги, ещё более отчётливо заметная на ржаво-сером фоне тускловатого освещения, снова пролегла длинная пунктирная линия, теперь напоминающая цветом свежую артериальную кровь. С точностью приложенной линейки трасса была готова соединить точку на земле – чёрное дуло зенитки – и точку в исходящем мокрыми выделениями небе – наш «Северин». В этот миг справа, прочертив винтом среди осыпающихся предсмертных струпьев уходящей зимы короткую разорванную радугу, под брюхо «Северина» метнулся «СИ-2». Нас резко качнуло и подбросило взрывом, двигатель возмущённо рыкнул, отвечая на выжатую Климом гашетку форсажа, и мы снова почти свечкой рванулись вверх. А под нами, словно карнавальная шутиха разбрасывая пылающие протуберанцы, торжествующе набухал, разгораясь, безумный хищный огненный цветок. Мне показалось, что на завивающейся в спираль алой поверхности адского мальстрема на долю секунды проступило тёмное, суровое лицо, навек соединившее в себе образы шамана Йощки Свартмэля и пилота Вацлава Сибенича…