Когда Александр бросился за Юми, Рэй воврямя, но с трудом остановил себя, заглушив желание присоединиться. Если не к погоне, то к увеличению дистанции между собой и страшным человеком, с которым он остался один на один. Но делать нечего, пришлось соответствовать.
Рэй выразил сочувствие человеку, у которого оказался разумный киборг. Да, совершенно точно, разумный, да, как в головизоре. Да, мы его отловим и заберем. Получите компенсацию, пожалуйста, вы можете выбрать любую модель из находящихся в салоне. Да, придете с деньгами, там выберете и расплатитесь. Нет, прийти без денег и взять бесплатно нельзя, у нас разные счета, мы работаем от центра, а у вас филиал, мы к ним не имеем никакого отношения. То есть не совсем никакого, но самое отдаленное. А если не хватит – вот, примите еще тысячу, сейчас хватит точно. И лучше скажите, не наблюдались у вашего киборга признаки разумности до этого момента? Определить очень просто – замедленное исполнение или перевирание приказов, пропажа сладостей, повышенный трафик инфранета. Нет. Точно нет? Странно. Кофе? Да, хорошо, спасибо, очень вкусно. Пирожки Юми пекла? Что вы говорите! Хорошая кулинарная программа. Нет никакой программы, соседка научила? Ну вот, а вы говорите, что не было признаков разумности. И макаку научить вышивать можно? Ха-ха-ха, это вы хорошо сказали! Ой, извините, мне сообщение пришло, это мой DEX где-то застрял, надо помочь. Прощайте, всего хорошего.
Рэй не оглядываясь, поспешил покинуть бывшего хозяина Юми, сейчас совершенно обескураженного и нервно крошащего вкуснющий пирожок с мясной начинкой.
Обозначенная в сообщении точка находилась на территории водоочистных сооружений завода «Полимербытхим». Сигнал видеофона не ловился. Ни в пробиваемом датчиками, ни в обозримом пространстве не было ни одного человека, и Рэй рискнул пролезть между витками колючей проволоки и пройтись, таясь и выискивая скрытые камеры, вокруг закрытых ангаров. Потом подумал, решил, что раз уж он работает как человек, так и действовать надо как человек. И пошел в обход к главной проходной с намерением поднять на уши всю охранную службу завода воплями «Помогите, у вас тут мой DEX потерялся». Ну и что, пусть ржут, фигня. Алекс важнее.
Далеко уйти ему не дали. Процессор засек присутствие другого киборга, и из-за экранирующей излучение как процессора, так и блокатора, железобетонной стены высунулась Юми:
— Стой! Повернись медленно и так, чтобы я видела твои руки. Сядь. Руки за голову.
Рэй выполнил приказания.
— Кто вы?
— Александр и Рэй, разумные киборги, как и ты.
— Это я вижу, что разумные. На кого вы работаете?
— Волонтеры ОЗК, маскирующиеся под работников DEX-компани.
— Как интересно. И именно поэтому Кира Гибульская на меня орет, куда я дела вашего Алекса?
— Откуда я знаю, почему она на тебя орет? Подожди, — Рэй аж привстал, — как она узнала, что ты куда-то дела Алекса? И куда ты его дела, если уж на то пошло?
— Потому что я ей позвонила. Номер по всем каналам крутят. — Юми вышла из-за стены целиком и приблизилась к Рэю, — а она как давай орать, чтобы я вернула видеофон Алексу, а самого Алекса откуда взяла. Держи свою пищалку, — она швырнула аппарат Рэю.
— Видеофон хорошо, Алекс-то где?
— Пошли.
На задворках территории Юми ткнула пальцем в направлении вниз:
— Там. Если еще живой.
Рэй выковырял из рамы тяжелую крышку, отпихнул, заглянул вниз. Снизу не доносилось ни звука.
— Точно там?
Юми молча кивнула.
— Лезть надо.
Юми повторила кивок.
— Где ближайший магазин чтобы веревку купить?
Юми молча скинула карту местности.
— Может, я сбегаю?
— Ты? Ты себя видела? Мочалка раскисшая! – не выдержал Рэй, — Тебя в семи водах отмывать надо. – Действительно, пестрое платье киборга превратилась в лохмотья, пропитанные гнилой водой, волосы грязными тряпками облепили чумазое лицо.
Тут уже Юми тоже взорвалась:
— На хрена вы пришли? У нас все так хорошо было! Он… он любил меня!
Рэй крутнул головой:
— Отставить истерику! Сейчас вытаскивать Алекса, отмываться, одеваться, потом думать, что делать дальше. Может, еще больше любить будет. Сиди здесь, я быстро.
Рэй действительно «быстро». Быстро добежал, быстро купил веревку, достаточную, чтобы выдержать нужный вес, быстро вернулся обратно. Но как бы быстро он это ни проделал, за это время успела приползти грозовая туча и начался сильный дождь. «Хоть чуть отмоется», -ехидно подумал пока еще чистый Рэй. Когда он вернулся, Юми безучастно сидела на краю люка, свесив ноги вниз.
— Ты так говоришь, больше любить будет, как будто собираетесь вернуть.
— Нет. Побегаешь и сама вернешься, на фига ты нам нужна? – Рэй подошел и сноровисто захлестнул конец веревки под мышками Юми.
— Эй, а чего я? – возмутилась она, вскакивая.
— Потому что ты там уже была. И потому, что меня ты не удержишь, я тяжелее, а тут зацепиться негде, вниз уволоку.
— Логично. Держи конец, — Юми с места прыгнула вниз, Рэй едва успел подхватить веревку и плавно ее застопорить. Потом стал вытравливать уже медленно.
Веревка ослабла и снизу долетело «Стоп!». Потом возня и снова далекий крик: «Тащи!».
Рэй потащил. Сигнал активного процессора стал слышен на середине подъема, веревку Рэй вытягивал быстро и плавно, и, когда у края люка показалась рука Александра, быстро перехватил ее, вытянул бессознательную тушку на поверхность целиком и, распустив скользящий узел на кисти, хорошо, что не на шее, скинул веревку вниз для Юми. Свободно провисающий конец натянулся резким рывком, как будто киборг уцепилась за нее в прыжке. Вытащив и ее тоже, Рэй потихоньку выругался: «Адреналинщица!» — наглая девчонка не удосужилась обвязаться веревкой, а поднималась, просто обмотав ее хвост вокруг кулака. Юми, конечно же услышала и самодовольно усмехнулась.
Рэю было уже не до нее: он осматривал Александра. Бледный до синевы, с цианозными губами и ногтями, дышащий лишь верхушками легких, но живой.
— Ну значит, сейчас очухается, — постановил Рэй и перевалил напарника животом себе колено, нажал на нижнюю часть ребер. Александр всхлипнул и надрывно закашлялся, изо рта потекла вспененная, с прожилками сукровицы слизь. Заметно было, что программой реанимации управляет процессор, потому Рэй, убедившись, что дыхание восстанавливается, быстренько скинул напарника с колена на бетон. Во избежание. А то кто знает, что там процессору причудится – вдруг во вражеские объекты с устатку запишет – это ж драться придется, а не хочется.
Александр еще некоторое время повалялся, заходясь кашлем, потом медленно пришел в себя. Стеклянный его взгляд сменился узнаванием, потом озабоченностью. Он попытался приподняться, но Рэй толкнул его обратно на бетон:
— Не вставай пока, очухайся сначала.
Александр что-то прошептал, но отекшие связки издали только сипение. Рэй постучал себя пальцем по голове, мол, канал связи тебе на что дан?
— Надо найти эту дуру, — ушло сообщение, которое Рэй тут же передал Юми.
— Зачем? Она тебя чуть в говнище не утопила, а ты ее искать собрался, — ответил Рэй голосом.
— И куда она? До первого патруля?
— Эта нигде не пропадет. Оглянись, — он поманил Юми поближе.
Александр выкрутил голову, увидел своего канализационного Сусанина и ощутимо вздрогнул, настолько девчонка была оборвана, грязна и мокра.
Юми обиделась:
— Сам-то не лучше выглядишь. Еще и дохлым трупом тут валяешься. И вообще сам дурак.
Александр согласно кивнул, перевалился на спину и подставил лицо под струи дождя. Они смывали черный липкий ил, оставляя въевшиеся запахи.
Рэй дал ему еще несколько минут, а потом стал поднимать:
— Пошли уже, отмываться, одеваться и думать, что дальше делать.
К кораблю мокрый, но чистый Рэй направился один, оставив мокрую и грязную парочку дожидаться его рядом с территорией завода. По дороге купил пленки, замотал пассажирское сиденье флаера и только тогда полетел обратно. Мокрая, грязная, а теперь еще и замерзшая парочка съежилась вдвоем на пленке, стараясь ничего не касаться, Юми на коленях у Александра. Рэй покосился на них:
— Срочно под горячую воду.
— И чистую. Надеюсь, мыло у вас найдется, — деловито согласилась Юми. Александр согласно кивнул.
У корабля Юми заставили раздеться прямо на улице, и только тогда Рэй провел ее внутрь, показал, где душ. Она с нетерпением выпихнула его и открыла кран с горячей водой на полную.
Рэй кинул взгляд в рубку, где на обзорном экране Александр зябко скукожился, обхватив голые плечи ладонями, заварил чая, сыпанул в кружку побольше сахара и вышел.
— На, грейся.
— Спасибо. Что-то я совсем замерз, — связки уже работали, но сипение осталось. Отхлебнул и сморщился:
— Ты сюда сахара ложки три фуганул?
— Обижаешь, четыре. Столовых.
— Оно и видно. Полезно конечно, особенно киборгам, но такая ж гадость, — Александр передернулся и выпил чай залпом, как лекарство.
Рэй встревожился:
— Что-то ты совсем неважно выглядишь, уже должно быть лучше.
— Мне бы до душа добраться. И до антибиотиков.
— Что такое? Совсем простыл?
— На грязную железяку напоролся. И что-то лейкоцитарная система не сработала, наверное, была другим делом занята.
— Показывай.
Александр спустил джинсы. Рэй присвистнул: ткани вокруг раны распухли и посинели, а сама дырка сочилась грязным гноем.
— Видишь, сейчас работает. Лейкоцитарная функция. Но поздновато.
— Сейчас принесу уколю. Что нести?
— Какой «сейчас»? Сначала мыться.
От раненой ноги внимание напарников движение и голоса сбоку, метрах в трёхстах. В мужчине, разговаривающем с кем-то на маленьком корабле, они с удивлением узнали хозяина Юми. Он договорил, огляделся и уверенным шагом направился к ним. Но, подойдя ближе, большую долю уверенности он растерял. Еще бы: киборг, который так резво чесанул вслед за беглянкой, мало того, что смотрел сейчас совершенно человеческим несчастным взглядом, так еще и поднялся для разговора, отставив кружку, с трапа, где они сидели вдвоем с хозяином.
— Кто из вас человек-то? – не нашел ничего лучшего ляпнуть он.
Напарники дружно заржали:
— Никто.
Мужчина совсем опешил, но быстро взял себя в руки.
— Так, парни, у меня к вам деловое предложение. Вы не ловите моего киборга. Можете написать у себя там в отчетах, что поймали, утилизировали, все как положено. Но оставляете ее в покое. А я вам перечисляю, скажем, восемь тысяч.
Напарники переглянулись.
— Девять сто. Больше у меня нет.
Александр покачал головой.
— Мало? Я могу переоформить на кого-нибудь из вас недвижимость.
— Мужик, ты что, рехнулся? – прорезался голос у Рэя, — Сам-то где будешь?
— Мы выкрутимся, ничего.
— Мы? – заинтересовался Александр.
— Ну, может быть, Юми ко мне вернется. Я ей все объясню, она поймет, она умная девочка.
— Так, мужик, — Рэй тоже встал, — денег мы с тебя не возьмем, свои есть. А вот Юми… только если она сама захочет к тебе вернуться.
— Да я бы спросил, да не у кого, — желчно ответил мужчина.
— Так спроси, — Рэй чуть приотвернулся и произнес в пустоту:
— Дядя Ко, пригласи, пожалуйста, нашу гостью выйти.
Минутой спустя в шлюзе показалась девичья фигурка, замотанная в полотенце и распространяющая волны аромата травяного геля.
Несколько секунд она молча смотрела на своего хозяина. Тот, смутившись, произнес:
— Юми, девочка моя, пойдем домой. Я тебе анчоусов принес. Сушеных, ты любишь, — он неловкой рукой потащил из кармана пакетик.
Юми так же молча подошла и внезапно запрыгнула на него, руками обвила шею, ногами уцепилась за талию, спрятала лицо на груди. Полотенце упало в лужу. Хозяин подхватил киборга под бедра, потом отпустил, потащил с себя куртку, снял неловко, накинул на голую спину.
— Кажется, вопрос, вернется ли она, задавать излишне. Я пошел, — Александр ухромал в душ.
Отмывшись, он забрался в кресло, опустил к себе медблок и долго вычищал и обеззараживал рану, шипя и вполголоса ругаясь на паникершу Юми, на себя, идиота, и заодно на конструкторов ОСУЛа, не добившихся полного соответствия. Фост собирал ампулы и грязные салфетки и уносил в утилизатор. Потом Александр вяло пожевал разогретый паек, влил в себя кружку сиропа и вырубился, неудобно скрутившись в кресле.
Ночью Рэй проснулся от стона с пилотского кресла, свесил голову посмотреть. Александр метался во сне, и температура у него была 40,1. Рэй спрыгнул с койки, откинул плед на напарнике. По ноге от голени до паха, уходя даже выше, на живот, разливалась сине-фиолетовая опухоль, и температура была… внутри 42,3, на коже 35,8. Рэй потянулся за антибиотиком – он помнил, что колол себе Александр. От укола Александр проснулся, обвел происходящее мутным горячечным взглядом, прошептал, облизнув сухие губы:
— Мне домой надо.
— Ну так уходи, чего ты ждешь?
— Ничего. Помоги выйти. На открытое место надо. А то пульт унесу. И искина моего копируй мне.
— Все что нужно, я уже собрал, надо на флешку перекинуть, вон она, в ящике. Давай шустрее, — недовольно пробурчал Дядя Ко.
Рэй нашарил флешку, сунул ее в гнездо, ИИ слил все приготовленное. Рэй вложил флешку в ладонь напарника, сжал поверх нее его холодные пальцы.
— Мне будет тебя не хватать. Спасибо за все. Если получится, хотя бы пиши.
— Не получится. Это навсегда. Прощай, — отрывисто, между короткими вдохами произнес Александр.
Рэй сжал его пальцы еще раз и вместе с пледом вынес на бетон.
— Что надо делать?
— Ничего. Отойти на три шага, чтобы не зацепило, — Александр сжал хронду.
Рэй отступил и внезапно с воплем «Бля!» метнулся обратно в корабль, выскочил наружу с пакетиком и метнул его в Александра, точнее, в зеленый вихрь, который возник на его месте.
Когда сполохи потухли, Рэй осмотрел место ухода. Запах озона, на доли градуса похолодевшая земля. Пакетик исчез. Рэй улыбнулся, довольный собой, тем, что хотя бы в последний момент вспомнил про «камешки».
— Рик, а тут зима скоро?
— Нет, тут только лето начинается… — убитым голосом ответил шаман. Устал, что ли? Подумаешь, всего-то десятый вопрос задаю. У папы терпение обычно на пятнадцатом кончалось, и он вызывал гувернантку и секретаря, чтоб те за него отдувались.
Ну не спалось мне никак, я у Рика то про дорогу спрашивала, то про местные деньги, то про то, какую одежду тут носят, то, как называется вон та звездочка… а повторить? Не, все равно тупо звучит. В общем, много чего. Неужели я смогу попасть домой?
Домой…
К моим курортам, шоппингам, коктейлям, неделям высокой моды… К папе. К маме…
Они ведь меня уже ищут…
Домой…
Ну как тут уснешь?
Шаман сопит — аж зависть берет. Эх… а может, он притворяется? Я привстала — он вздрогнул. Точно притворяется! Мужчина, называется!
— Рик, а у тебя есть телка?
— Нет… — удивился шаман, — Только две коровы и баран… В деревне.
Я поперхнулась. Не-е-е-е, баран у него точно есть. От него и заразился, наверно, тупостью…
— Я про девушку, чудило!
— Н-нет…
— А чего?
— Ну…
— Ты не больной?
— Боль… — с шаманом, кажется, что-то случилось. Язык прикусил, что ли? Целую минуту молчал, потом выдал, — Я это… понимаете, госпожа, магическая сила… Сезоны… Это все очень сложно для разумения госпожи. В общем, нет.
— Что — нет? — нет, я может, не гений в этой… алзебре, но лажу чую. И вдруг мне показалось, что зубы… в общем, подросли и стали язык покалывать. Если я счас узнаю, что этот шаман недоделанный тоже решил меня бортануть, то…
— Больной! — спешно ответил шаман.
— А-а-а… — огорчилась я. Нет, надо все-таки поспать… — Слушай, а я красивая? Ну, у вас?
— Госпожа прекрасна! — ответил Рик. И замолк, поганец. Я подождала, но он больше ничего не сказал. Уснул, что ли? А жалко…
— Ладно, давай спать.
— Спокойной ночи!
Но попробуй тут усни…
— Рик, а чем колдун отличается от шамана?
Мне показалось, что шаман простонал. А, ну точно, больной же…
— Эй, тебе плохо?
Но он не успел ответить. Мне давно что-то щекотало плечо, я думала — шерстинка… На этой дубленке мех и правда был сказочный — длинный, красивый, я такого в жизни не видала. Где-нить в Париже за такую шубу «вешалки» передрались бы… Я представила, как иду в этом мехе по алой дорожке и скосила глаза на щекочущую шерстинку… Ну, я думала, что шерстинку. Сдуть хотела, чтоб не мешала мечтать.
Так вот, это была не шерстинка.
Потому что она ползла.
В следующий момент я заорала так, что с неба чуть звезды не посыпались!
МААААААААМАААААААААА!
Это был ЧЕРВЯК. Большой зелено-оранжевый ЧЕРВЯК! С глазами!
МАМА! ПАПА! ШАМАААААААН!
Я оказалась на Рике буквально через секунду, хотя, клянусь, не вставала, а только на четвереньках ползла — а ползти было метров десять вокруг костра. Плохо помню, что было дальше. Вообще-то меня вроде как обнимали-утешали. Даже, кажется, по головке гладили… пока не затихла. Объясняли…
Червяк оказался змейкой.
Неядовитой.
Ерунда.
Куда интересней было другое… Ну да, то самое… Я так плотно прижалась, что ничего почувствовала б только слепоглухонемая идиотка.
— Шаман, а шаман? Че ж ты мне врал-то? Что больной?
Вид у красавчика стал самый мой любимый: когда у парня такие виноватые глазки, он для тебя все что хочешь сделает!
— Я не ша… э… не боль… не врал! — попытался отодвинуться Рик, но я не из тех, кто просто так выпустит из рук то, что туда попало.
— Вра-а-а-ал.
— Я только… прошу, можно поосторожней? Я только не хотел прогневать госпожу!
Не, ну вы видали? Такие отмазки только с первоклашкой прокатят! Кем он меня считает — полной дурой?!
— Промахнулся, красавчик! — сообщила я сердито, — Я уже разгневана!
— Ну… пока не очень… — попытался вставить он, но меня было не остановить.
— Ах ты, симулянт сезонный! Врун паршивый! Ах ты…
— Госпожа, умоляю, держите себя в руках! Себя, не меня… Я сейчас все объясню!
— Рискни здоровьем.
Отодвигаться я не стала. Руки убирать тоже не стала, и подгоняемый угрозой, шаман начал объяснять:
— Госпожа знает, что такое сезоны?
— А? Нет, знаю, конечно, но при чем тут…
— Сейчас начинается летний сезон, а природа моей колдовской силы зиждится на энергии Солнца и Огня… понятно?
— Ну.
— Так вот. Лето находится в первой стадии, когда идет накопление энергии, после которой следуют циклы формирования и созревания… и эта цикличность, в соответствии с законом Равновесия Сил, сформулированном на конвенте магов во втором веке нашей эпохи, подразумевает в начальной стадии накопления…
Нет, первые слова я еще понимала.
Потом все слилось в обычный шум, как на уроке или на папиной лекции «Дочка-ты-моя-наследница-пора-образумиться». Длинно, нудно и с кучей непонятных слов!
Ну то есть с моим засыпанием на третьей строчке… Но на этот раз фиг я тебе засну! Если б тут был класс или папин кабинет, если б шаман был постарше лет на двадцать… нет, на сорок…( хотя и тогда еще не гарантия, был у нас один профессор, так он… ой, не о том я, не о том!) Короче, был бы он дедушкой или задохликом каким, у него б еще был шанс усыпить меня, а так…
— Шаман, а шаман… — перебила я этого ботаника, — Ты паукам не родственник, случайно?
— Что?
— То! Кончай мне мозги заплетать!
— Но я не хотел!
— Врешь! Очень даже хотел!
— Но я не могу!
— Чего это не можешь?! Слушай, ты что, хочешь меня разозлить?
— Нет!
— А мне вот кажется — хочешь… — мурлыкнула я как пантера.
Рик глянул на меня, как учитель колледжа, которому мы подсунули на кафедру стринги, резиновую женщину и упаковку виагры…
— Простите, госпожа.
— Прощу. Если поцелуешь…
Вот честное слово, когда он так смотрит… я почти готова забыть, какой он зануда! А когда целует… ой мама-мамочка… ох ты…
Звезд стало в два раза больше…
О-о…
Ой, хорошо, что рубашка местная, я б счас даже в пуговках запуталась… пальцы прыгают… ох ты… Рик…
От его волос пахнет травой… озерной водой…
Руки какие… неж… о-ох…
И снова звезды танцуют, а потом гаснут — глаза сами… закрываются. Потому что я не помню, чтоб кто-нибудь так целовал еще…
И шепчет, шепчет что-то, спрашивает…
Я сосредоточилась:
— Что?
— А госпожа не девственница?
Вот дурак.
Ох… ну я и оттянулась — за все и сразу… И за Нелкиного шефа, и за свои нервы… И за червяка этого, и за птичек, и вообще.
Права была Леська со своим одурением на природе, ох, права…
Белая шкура на зеленой травке да под звездным небом, да никаких тебе ароматических свечек, а только воздух, да озеро темное — как второе небо… Ох, красота ж какая…
Я поняла…
А главное поняла, что Леська — дура. Полдня мне тогда талдычила про небо и воздух. Главная красота — это когда рядом такой… такой… Блин, ну куда у нас дома такие мужики подевались?! Вымерли?
Или есть, но прячутся от меня по лесам?
Вернусь домой — поищу. А пока — не выпущу этого.
Слышишь, Рик?
Считай, тебе повезло.
Справочник Викинета
Синдром Аста Ксоны (в дальнейшем АК).
Другие названия — Звездная аллергия. Планетарная зависимость. Непереносимость пустоты.
Впервые классифицирована и описана на Аста Ксоне в 322 году, названа по месту обнаружения, хотя талерланский институт генетики оспаривает приориетет, ссылаясь на статьи доктора Аспиро о психосоматических расстройствах эры активной колонизации, изданные в 306 году.
В некоторых отдаленных системах АК была обнаружена самостоятельно и потому в дополнение к основному официальному названию имеет местечковые определения, форма которых может меняться от планеты к планете, но суть остается неизменной и сводится к вышеперечисленным.
А если простыми словами, то подверженный АК не способен переносить Космос. Даже в том мизерном количестве, в каком виден он в крохотных иллюминаторах пассажирских катеров. Даже если нет у этих катеров иллюминаторов. Он навсегда оказывается прикован к планете, на которой родился…
Спровоцировать приступ может любой из множества инициирующих факторов — перегрузки при старте, последующая невесомость, простое изменение силы тяжести, если ни перегрузки, ни невесомости не было и в помине, изменение радиационного фона на какие-то микроскопические доли, даже приборами не фиксируемые, вибрация двигателей, поля работающих эмканов… В частности — то смутное, почти подсознательное ощущение ИНАКОСТИ, хорошо знакомое любому опытному путешественнику.
Именно последнему фактору отдают предпочтение новейшие разработчики теории аста ксоны, мотивируя свои выводы тем, что ни разу ни в одной лаборатории на поверхности многочисленных планет не увенчались успехом не менее многочисленные попытки спровоцировать приступ искусственно, ни применяя факторы по отдельности, ни используя их оптом, и даже в том случае, когда испытуемые были твердо убеждены, что находятся за пределами орбиты.
Аста ксона — штука серьезная. Ее на мякине не проведешь.
Проявления ее тоже могут быть различны — от легкой головной боли, тошноты, ломоты в суставах и общей вялости, до кататонического ступора, кровоизлияния в мозг, паралича, остановки сердца.
Есть у Аста Ксоны и еще одна неприятная особенность.
Она неизлечима…
***
(Выдержка из скандального доклада профессора Нгу Ена Ли на межсистемной медицинской конференции, посвященной тенденциям борьбы с отдаленными последствиями генетических отклонений и потенциального их купирования на ранних стадиях развития зиготы. Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой ведущему оператору-мнемонику разбили голову, чем привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершенность отснятого материала, предоставляемого ею широкой общественности)
— …Вы полагаете, что царем природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царем природы человека сделала Ее Величество Приспособляемость. Человек – такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живет и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек – приспосабливался и выживал!
Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной теплой шкуры, он научился разводить костер и утепляться при посредстве шкур, содранных с неумеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…
(смех в зале, отдельные хлопки)
— …И даже объявив войну природе, он все равно приспосабливался – к задымленному воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждает, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!
(легкий одобрительный шум в зале)
Еще не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу.
Космос.
Покорили, приспособившись. А, значит, изменившись.
Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не Аста Ксона и синдром, названый в ее честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря так называемому синдрому аста ксоны мы до сих пор остаемся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной – наше спасение…
(шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок. Слышны отдельные растерянные выкрики: «профессор, вы о чем?», «Что он несет?!». Властный и уверенный голос докладчика пока еще легко перекрывает нарастающий гвалт)
—…Я повторяю еще раз – господа коллеги, руки прочь от аста ксоны! Когда же до вас наконец дойдет, что это – не болезнь, а защитный механизм?! Иммунная система и спинной хребет человечества! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чертовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!
(негодующий шум в зале, выкрики с мест)
— …Да, да, я все это понимаю! Ни один из больных синдромом Аста Ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному, ему ведь что главное? Ему главное – выздороветь. А, значит — болезнь уничтожить. И ему наплевать на последствия, до которых он все равно не доживет! Но вы же ученые, господа! И не думаю, что кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..
(шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущенные крики с мест)
—… Да, я согласен, что это – самое настоящее проклятье для людей, ей подверженных. Но с тем, что это – проклятие всего человечества в целом, я не согласен категорически! Аста ксона — благословение человечества! Его неубиваемая фишка и козырный туз-джокер! Именно благодаря аста ксоне человек в любой глубинке остается человеком. Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами – люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук — это мелочь, господа, самая настоящая мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря аста ксоне все еще возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, сумеете вы отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И сумеете уговорить на подобную авантюру какую-нибудь не слишком расторопную хиятанку до того, как она откусит вам голову!
(смех в зале. Шум. Выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика)
— …Уничтожать гены стабильности – все равно, что пилить сук, на котором выстроено все здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени – менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной среднеиндустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…
(хохот в зале, аплодисменты, свист)
—… На Диксаунте ее называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии – они ведь очень разной степени тяжести бывают. От легкой крапивницы до глубокого отека Квинке-Фингербальда, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с аста ксоной дело обстоит точно так же, вы же и сами это прекрасно знаете, господа.
Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться – что может быть ужаснее?! Особенно, если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же верхних Галапагосах…
(Смех в зале)
— … Но ведь это – всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Легкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном псевдоартрите Лероны вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть свою родину! Не надо их жалеть – пожалейте себя! Они вполне способны перенести полет, слегка потерпев! Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам еще со студенческих времен наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…
(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)
— …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете – почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас еще остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!
(шум в зале нарастает)
— …Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там не утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчеркивать свою ущербность! На Аста Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил — «взрослого», дети у них рождаются вполне… Да что вы себе позволяете, молодой человек?! Вы бы еще про мифический Котдог вспомнили! Вы же ученый, а не…
(шум, крики, звуки потасовки. Обрыв записи)
Дальнейшее я помню так, будто в сильно затемнённом помещении кто-то включил дискотечный стробоскоп. Помню пылающий факел падающего в тайгу «СИ-2», потом двигатель чихал и кашлял, а Клим матерился, как дворник — у нас, кажется, кончилось топливо… Потом был взрыв южнее, в тайге — там, откуда били зенитки и куда упал горящий вертолёт Вацлава. Потом была борьба с ветром, изредка взрыкивающий и снова замолкающий мотор… А потом была очередь из зенитного пулемёта. Основной массой пули прошли выше и не причинили никакого вреда, но несколько, с противным взвизгом прошив лобовое стекло кабины, влетели внутрь. Я почувствовал тёплый, резкий укол чуть ниже левой ключицы, словно жарким летом в лесу с размаху наткнулся на острую ветку. Прежде, чем и без того неуверенно работающее сознание отключилась, я увидел, как Клим конвульсивно дёрнулся и завалился в проход между кресел, головой в салон. Потом были, как мне показалось, долгие, заполненные тягучим, кисло-горьким клейстером боли дни, и среди этого клейстера иногда проступали черты Иминай. И тогда боль отходила, уступая место воспалённому, тяжёлому забытью. На этих волнах, меняющих оттенки от грязно-серого до гнилостно-коричневого, я качался, а мимо меня, не касаясь, проходили месяцы, годы, зимы и лета. Пока однажды, наконец, не наступила весна. Кто-то поднял затёкшие от долгого бездействия веки, и мягкий предвечерний свет показался фарами «Северина», направленными с близкого расстояния прямо в глаза. Проморгавшись, я понял, что этот кто-то — я. Приподнявшись на локте, я осмотрелся, ожидая увидеть адские сковородки с чертями вокруг, или райские кущи с сонмами ангелов, но увидел всего лишь знакомый до мелочей салон «Северина». Впрочем, один ангел всё же был, причём, в непосредственной близости. Надо мной склонилось, светло и чуть таинственно улыбаясь, прекрасное лицо Иминай.
– Ну, вот, всё правильно — ровно семь часов! – воскликнула девушка, и решительно подтолкнула меня в спину. – Вставай. Надолго пока нельзя, но полчаса у тебя есть!
Я поднялся, прислушиваясь к ощущениям. Тело отозвалось натужным гудением затёкших, не тренированных мышц. «Всё. Вернёмся — пойду в спортзал», – мелькнула мысль. Огляделся, посмотрел в иллюминаторы. Было раннее утро, тайга парила, выдыхая избытки проглоченной за ночь влаги. Окрестная тишина, казалось, обрела плотность и стала видимой. Я обернулся к задней части салона. Там, возле ящика со спецкостюмами, на двух сдвинутых и разложенных креслах лежал Клим. Его голова, предплечье и грудь были опутаны бинтами, предавая Климу отдалённое сходство с мумией. Он был без сознания, либо очень крепко спал. Иминай, до сих пор не мешавшая моей «реабилитации», сказала, что пока в сознание он не приходил. Я ужаснулся:
– Господи, это сколько же дней…?
– Одну ночь, – опять улыбнулась девушка.
Как… Как — одну ночь?…
Оказалось, с момента воздушной трагедии прошли не годы, не месяцы и не дни, а одна-единственная ночь. Я получил вчера две пули из крупнокалиберного зенитного пулемёта. Климу повезло меньше. Он получил три, и одна, последняя, до сих пор ещё находится в его теле, в грудной клетке, всего на пару сантиметров выше и правее сердца. Иминай не стала проводить опасную в таких условиях операцию, ожидая самостоятельного отторжения пули тканями в течение ближайших пяти-семи часов.
– Тем более, что вторую пулю таки пришлось удалять хирургически: при отторжении она неудачно повернулась и упёрлась в кость, пришлось направлять, – как ни в чём не бывало, пояснила Иминай.
«Интересно, а я однажды не столкнусь с проблемой незнания нужной цифры, чтобы обозначить количество талантов моей возлюбленной?» – подумалось тогда мне. Подумалось просто для того, чтобы мозг получил разрядку и не провалился в трясину сумасшествия. Три. Пули. Из крупного калибра. И Клим ещё жив. Без сознания, но стабилен. Две таких же. И я чувствую себя помятым, старым и усталым, но — разве мёртвые чувствуют себя хотя бы так?! Блин. Чёрт. Ччччёёёрт!!! Так, ладно… Где хотя бы пули-то были? Ага, так. Одна, кажется, в плече… Да, точно — вот, над ключицей, точка какая-то чешется, спасу нет. Ладно… Вторая? Хм… Вторая-то — где? А-а. Вот она. Предплечье. Кучненько легли, да… Хи-хикс. Ля-ля-ля, я — супермэн…
Открылась входная дверь, и в салон зашла Илана. Испуганное выражение на её лице сменилось радостью, когда она увидела разгуливающего по салону меня. Подбежала, обхватила за плечи, отдёрнулась:
– Ой… Не болит?!, — обхватила опять, прижалась…
Я почувствовал, как её слёзы наконец-то нашли выход. Сел в кресло, аккуратно опустив Илану себе на колени, Иминай присела рядом на корточки, нежно гладя её волосы и приговаривая какие-то едва слышимые милые пустяки. Уже привычным мысленным усилием я заглушил свою «сверхслышательную» способность, чтобы не нарушить вторжением волшебную силу доброты, предназначенной в этот момент только Илане. Девушка довольно быстро взяла себя в руки, поднялась, утёрла слёзы рукавом, поблагодарила меня, и молча, взглядом — Иминай. Подошла к Климу, поправила одеяло и подушку.
– Как он? – спросила почему-то шёпотом.
– Не волнуйся. Пулю надо вывести, вот и ждёт пока там, у вечно спелой мёрэх. Как пуля выкатится — так и он вернётся.
Ещё одна Иминай предстала передо мной тогда. Иминай — лекарка, Иминай — ведьма, знающая суровые тайны Севера, обучающаяся премудростям у древних родовых духов… Думая об этом, я не заметил, как оказавшаяся рядом девушка помогла мне лечь, укрыла пледом, как веки отяжелели, смыкаясь, и я провалился в глубокий, спокойный сон без сновидений.
Проснулся к вечеру, не в пример более бодрым и отдохнувшим. Только вот есть хотелось зверски. Иминай в салоне не было, а Илана сидела рядом с Климом и находилась в приподнятом расположении духа: пол-часа назад организм Клима справился с пулей (пуля от крупнокалиберки — ффи, па-аадумаешь! Нам-то, суперменам!), и теперь Климу, как сказала Иминай, осталось спать всего семь часов, так же, как и мне, ночью, когда вышла вторая пуля.
– Зато тебе теперь — до самой ночи гулять можно! Так Ими сказала, — сообщила Илана.
Ну, до ночи — так до ночи, мы, больные, народ послушный — доктор сказал — в морг, значит — в морг… От чего я сойду с ума прежде — от вопросов, или от ответов на них, я пока определить не мог, и потому решил повременить как с первыми, так и со вторыми. Вместо этого встал, умылся и полез в холодильник. Вскрытый и уполовиненный девушками паёк, полбанки компота и какой-то потрясающий сладко-терпковатый крем с фруктовым запахом исчезли в моём желудке, как по мановению волшебной палочки, оставив, как в мультфильмах, даже не успевшую упасть целлофановую упаковку и вращающуюся с жалобным звоном опустевшую креманку. Хрюкнув, как довольный поросёнок, я услышал сзади Иланино хихиканье. Сказав закрытому холодильнику: «Спасибо!», – я решился всё-таки на один вопрос из огромной очереди, распиравшей мой мозг.
– Лан, слушай, а как мы тут очутились, вообще? Ну, в смысле, на ЭТОМ свете, хотя, по всей логике, должны быть на ТОМ…
– Вертолёт удалось посадить. Там какая-то чехарда с бензобаками была, я, честно, сама плохо понимаю — в одном всё кончилось, но в другом, вроде, что-то осталось — пока стояли, откуда-то там натекло, остатки какие-то… Ну, не знаю я, Силь. Клим проснётся — спросишь.
– Погоди… Кому удалось его посадить?! Клима же скосило из пулемёта, это было последнее, что я помню — он ещё с кресла упал, наполовину в салон!
– Это тебе кажется, будто видел. Ты уже без сознания был. А он, раненый, сперва «Северин» посадил, и уже только потом сознание потерял.
А сама глаза в сторону отводит и смотрит, куда б смыться, чтоб разговор не продолжать… Ба-аа! Да она ж врёт… М-да, дела…
Иминай вернулась откуда-то — довольная, разрумянившаяся. Подскочила ко мне, поцеловала — легонько, шутя. Рассмеялась, будто задела связку серебряных колокольчиков. На мой вопрос о том, как сел «Северин», она ответила слово-в-слово то же самое, что и Илана, только чуть поточнее рассказала, что именно произошло с баками. Пока мы торчали на болоте Веэна, топливо, оставшееся в трубопроводах и шлангах после ручной перекачки, стекло обратно в опустевший бак, и его набралось там пяток литров — достаточно, чтобы «оживить» двигатель и посадить вертолёт. Клим переключил баки и смог совершить посадку. Потом потерял сознание. Так. Стало быть, у меня ещё и участок ложных воспоминаний имеется… Только вот почему тогда Илана глаза прятала? Ладно. Разберёмся.
На следующее утро я проснулся поздно, хотя чувствовал себя по сравнению со вчерашним – просто небо и земля. Встал, потянулся, перевёл кресло в сидячее положение. И наткнулся на печальные, едва ли не со слезами, взгляды девушек. Клим, проснувшись ночью, не как предсказывала Иминай, через семь, а через двенадцать часов, успел только добрести до туалета. Уже при выходе из него Клим, как подкошенный, снова повалился без сознания. И не пришёл в себя до сих пор.
Илана сидела мрачнее осенней тучи, но особенно расстроена была Иминай. На ней просто лица не было. Она постоянно то бродила по салону, не внятно, напевно бормоча что-то (я даже «включил суперслух» и попытался разобрать слова, но оказалось, что Иминай произносит набор абсолютно не смысловых, бессвязных звуков, по крайней мере, так это восприняло моё неискушённое сознание), то сидела в кресле, строгая, тонкая, похожая на изготовившегося к броску богомола, и совершенно не реагировала на окружающее, то без устали рылась в шуранских архивах и ещё каких-то бумагах, оказавшихся в её багаже.
– Опыты, наблюдения… – рассеянно отреагировала она на мой вопрос о содержании этих бумаг.
Складывалось впечатление, что она что-то искала, чего-то ждала. Эта неизвестность даже немножко пугала, хотя. благодаря ей Иминай становилась в моих глазах только всё более и более привлекательна. Тем не менее, мои сомнения и догадки насчёт того, что Иминай что-то старательно скрывает, стали перерастать в уверенность.
Умывшись и убедившись, что ничего конструктивного для Клима сделать я сейчас не могу, а состояние его не ухудшается, я решил осмотреться. Надел спецкостюм поверх комбеза, проверил пистолет, контейнеры для образцов, заряд батарей, и направился к двери. Иминай немедленно вскочила с кресла:
– Силь, ты куда?
Хм…
– Прогуляться, – говорю. – Или мне забыли сообщить, что я — строго лежачий больной?
– А-аа… Н-ннет, конечно… Думаю, тебе сегодня вообще можно не вспоминать о режиме, пока не устанешь совершенно естественным образом…
Я усмехнулся и вышел из вертолёта. «Северин» стоял на большой прогалине, сужающимся языком уходящей к югу. Погода сменила гнев на милость, и воспрянувшая было зима поспешно исчезала мутными лужицами среди густой хвойной подстилки и только начинающей здесь несмело пробиваться первой травяной поросли. «И воскресение, и благодать»… Только вот звона колоколен что-то не слышно. Чёрт… Какие зенитки? Какая стрельба? Какие сбитые вертолёты? Даже мысли обо всём этом на фоне окружающего природного умиротворения смотрелись как-то нелепо и не уместно. Чужие какие-то мысли, воспалённые и болезненные. Да только вот место, в которое позавчера пуля вошла, чешется сильно… Или это и не пуля никакая была вовсе – так, мошкА таёжная укусила, инфекцию занесла – а мне в горячке вся эта хрень с зенитками привиделась?! Ведь запросто, а что!
Перемалывая в мозгах всякую подобную чепуху, я незаметно добрёл до дальнего края прогалины, где лес смыкался, нависая колючими хвойными лапами над редеющей цепочкой уходящих на юг полян, постепенно отгрызаемых тайгой от послужившего нам посадочной площадкой «языка», и стал пробираться по ним дальше. Сразу стало сумрачно, стыло и влажно – так всегда бывает в старом густом хвойном лесу. Воображение почему-то сразу нарисовало огромных лохматых сов Ухумисью, с жёлтыми клювами и страшными, крючковатыми когтями. Аж передёрнуло. Так я миновал три поляны. На четвёртой, придавленная наполовину сгоревшим вертолётом и обломками стволов и сучьев, косо, словно пасынок от давно поваленного бурей телеграфного столба, торчала зенитка. «СИ-2», в отличие от «Северина», машина одновинтовая, такие управляются до последнего, даже в падении, лишь бы не вышел из строя задний «рулевой» винт. Умирая, Вацлав до последних мгновений удерживал контроль над горящей машиной. Он был не просто пилотом. Он был асом, наш Вацлав. Я долго стоял и смотрел на чудовищный памятник моему другу. И только потом заметил на земле, поодаль от разбитой зенитки, несколько лежащих бесформенными кулями тел. На всякий случай достав пистолет, я нерешительно приблизился. Тела были какие-то несуразные, длинные, с неестественно вывернутыми конечностями. Рука одного вообще валялась в стороне, судорожно вцепившись серыми суставчатыми пальцами в лежащую по направлению к телам ветку, словно, даже будучи отчленённой, всё ещё пыталась добраться до тела и воссоединиться с ним. Один из трупов лежал лицом вверх, оно было иззелена-серым, землистым скуластым и худым, с множеством мелких и несколькими большими шрамами. Бесцветные водянистые глаза непонимающе стеклянно смотрели перед собой, видя, но в упор не узнавая свою смерть. Словно персонажи, шагнувшие из созданного злым гением непопсового триллера, передо мной на взрыхлённой дракой весенней земле лежали мёртвые васпы. Сдерживая тошноту, я вытянул ногу и пошевелил ближайший труп. Он покачнулся, и верхняя его половина, неуклюже перевалившись, откатилась вбок, оставив нижнюю часть тела лежать на прежнем месте. Из идеального, будто сделанного гильотиной, поперечного среза вывалились какие-то ошмётки и влажные обрывки внутренностей, облепленные спекшимися сгустками свернувшейся чёрной крови. Содержимое моего желудка было уже где-то в пищеводе, когда я почувствовал присутствие – над поляной словно прошла медленная невидимая волна тяжёлого обречённого могильного сплина. (Мысленно «проигрывая» ту ситуацию теперь, в более спокойной обстановке, я понимаю, что звук шагов, едва ли воспринимаемый простым человеческим ухом, я услышал задолго до этого ощущения, но не обратил внимания, полностью занятый завораживающей своей нереальной жутью картиной). Я медленно обернулся. За моей спиной, на границе леса, стояли васпы. Трое. В руках среднего, в положении «от бедра», беззубо, как крохотная маска Крика, щерился автомат.
Оружие на меня направляли впервые. То есть, «слепые» выстрелы откуда-то из леса – это, конечно, было; но это – не то… Вы были когда-нибудь под прицелом? И не рекомендую. Это ужасно. Ты ничего не можешь: говорить, кричать, бежать, даже просто шевелиться – всё бессмысленно. Я поступил ещё глупее и нелогичнее. Шагнул навстречу. Про зажатый в руке взведенный пистолет, равно как и про свои новоиспеченные суперменские качества, я тупо забыл. В конце концов, я – просто гражданский картограф, стареющий университетский мыш в остроугольной шапочке магистра. С кисточкой на переднем уголке. Впрочем, как оказалось, про пистолет я забыл на своё счастье. Это спасло мне жизнь. Стрелять как и убивать любым другим способом, васпы умеют несравнимо лучше меня. Особенно, если учесть, что я ничего такого не умею делать вовсе. Ну… На тот момент не умел.
Дальнейшее снова прозрачно напомнило сюжет народной детской сказки. Стоявший справа васпа шагнул мне навстречу, поднимая руку – не то для удара, не то для захвата.
– Оружжие… – его голос напоминал хрипловатое рычание старой бездомной собаки.
Вдруг его глаза, в упор, не мигая, глядевшие на меня, подёрнулись тонкой туманной поволокой, и взгляд устремился вдаль, словно я был просто полупрозрачной оболочкой. Ломаное, зомбическое движение замерло, васпа застыл с ногой, не достающей земли сантиметров на десять. Затем он, как в детской игре «Замри – отомри», отмер, закончил движение, кукольно развернулся направо (возникло ощущение, что нелепая, будто составленная из сегментов фигура сейчас развалится на модули, не выдержав инерции при повороте), и таким же неестественным, слегка подныривающим шагом протопал в каком-то полуметре от меня, так, будто на моём месте находился пустой участок пространства. Двое других, опустив оружие, прошествовали следом, и вскоре вся эта бредовая троица скрылась в еловых зарослях. А у перелеска, отделяющего эту полянку от предыдущей, молча стояла Иминай. В нужное время моя лягушонка в коробчонке приехала. Всё, как в той сказке, параллель с которой началась на дарском болоте, тысячу лет назад, в прошлой жизни.
– Силь. Идём. Здесь дальше оставаться небезопасно, – протянула руку.
Я только теперь опомнился, посмотрел ошалело на пистолет, поставил на предохранитель, сунул в кобуру. Обошёл останки вертолёта, взглянув последний раз и мысленно попросив у Вацлава прощения за то, что не остановил его, и за то, что поздно спохватился, не догнал. И мы покинули поляну, оставив подвиг – истории, а мёртвых – их мертвецам.
До «Северина» шли молча, только хрустели под ногами сухие ветки да редкие птицы коротко перекрикивались среди ветвей. Илана встретила возле трапа. Ничего не спросила, но реакция была понятна по глазам – они сперва округлились, сделавшись неправдоподобно, мультяшно огромными, затем вернулись в нормальное состояние, затем облегчённо, расслабленно опустились долу и на мгновение вовсе укрылись за частой мережкой ресниц.
– Здесь нельзя оставаться. Улетаем.
Ещё одна Иминай. Уверенная. Решительная. Властная. Не оставляющая ни права на возражения, ни желания возражать… На борт «Северина» поднялся Капитан. Я понял, что в этот момент я уже даже не начальник экспедиции. Точнее, нет, не так. Я — ВСЕГО ЛИШЬ начальник экспедиции… Когда я увидел, что Клим по-прежнему без сознания лежит, пристёгнутый к креслу, я уже ничему не удивился: устал.
Иминай прошла в кабину.
– А топливо-то? – спохватился я.
На меня посмотрели… Ну, ПОСМОТРЕЛИ, в общем.
– Правый полный, левый – на половину. До какой-нибудь Новой Плиски, а то и до Славена – дотянем, а там заправимся, — последовал ответ, и мир потонул в грохоте прогреваемого двигателя и свисте раскручивающихся винтов.
*****************************************************************************
Эпилог: намёк
*****************************************************************************
…Солнце надраенной медяшкой сияло в левом иллюминаторе. Расстегнув ремни, я смотрел на склонившуюся над Климом Илану. Простая человеческая женщина, верная, любящая своего единственного мужчину. Красивая, умная, но – обыкновенная. Человеческая. В глубине души несмело подняла голову маленькая серая кобра. Зависть.
Рассекая лезвиями соосных винтов звонкий весенний воздух, «Северин», со своим вечным едва заметным креном на левый борт, уходил на Юг, в догорающий полдень, к городам, к суматохе цивилизации, оставив за развилкой двойного киля дарскую тайгу с её аномальными зонами, синими бабочками, ульями, васпами, памятниками безрассудному героизму, неслыханной глупости и чудовищным ошибкам. Оставив мёртвых Вацлава и Йощку, и огромную жабу Веэна, так и не понявшего, за что же ему пришлось принять смерть, а вместе с ними – моё патологически затянувшееся детство, мои надёжные, проверенные, спасительные «розовые очки». Я сидел в кресле возле заливаемого солнцем иллюминатора и думал о своей таинственной царевне-лягушке. Откуда ты? Кто ты, Иминай?
Крысу в клетку.
Мир Земля. Ян.
А он… еще думал… что слухи насчет принцессы… просто сплетни…
Ошибся. Какой юной и беззащитной не выглядела бы эта девочка-подросток — однажды он даже видел, как она плакала… — все равно. Руки у нее были сильные…
Преисподняя, больно…
— Ваше высочество, мы же договорились…- в голосе Иоганна причудливо мешались почтительность с досадой, — Он и так уже… не совсем пригоден для жертвы, а если вы его покалечите, то семье почти ничего не достанется!
— Заткнись. Я тебя позвала не для того, чтоб ты бубнил мне свои советы! Гэс, старина, заставь-ка его поднять голову…
— Но…
— Заткнись!
Ян зажмурился, ожидая новой вспышки боли… и пропустил миг, когда в кабинете что-то изменилось. Только уловил, как разом затихли его «посетители».
Иоганн захлебнулся протестами на полуслове, Гэс выпустил зажатые в кулак волосы… а рука Зои замерла, едва коснувшись.
— Так-так, — послышался знакомый низкий голос. Очень знакомый. — Дензил, я вроде бы просил Яна?
— Милорд…
— Да, ты не ошибся, я вижу. Просто мы были не в курсе того, что Зеленский почему-то… не один. И какого же это черта творится? Сестрица, ты ничего не хочешь мне сказать?
Ян кое-как открыл глаза. Нет, Зоя не отобрала у него зрение, хоть и грозилась… просто сегодняшняя ночь, кажется, станет для него последней. Но почему-то не было страха. Только усталость. Он даже не удивился тому, что пол под ногами из бежевого стал темно-синим с золотыми прожилками, сменив к тому же узор и фактуру. И стены… совсем другие стены. Ах, да… Малая приемная. Восемь месяцев назад он сам подбирал для этого помещения палитру красок, добиваясь ощущения спокойного величия. Золотистые светильники вдруг качнулись и расплылись на миг — тот дознаватель, Гэс, его отпустил. Перестал держать. Ага… И что… это значит?
— Зоя. — уже без всякой иронии проговорил Повелитель, — Я жду объяснений.
Молчание. То ли ее высочество не понимала, во что влипла, то ли градусы напрочь отключили у нее инстинкт самосохранения.
— Ясно. Долински?
— Я.. меня позвала ее высочество! — для убедительности бывший братец ткнул куда-то в сторону принцессы, — Я просто… не мог же я отказать!
Дальше Повелитель слушать не стал. Уставился на Гэса:
— А ты?
— Ваше величество…
— Понятно. Ты тоже не мог отказать нашей принцессе. Надо же, какие преданные тебе попались подданные, Зайка.
— Ой ладно, — вдруг старательно улыбнулась принцесса, — Подумаешь! Всего только малость повеселились! Дим, да все путем! Хочешь, это… выпьем? — и, подмигнув, Зоя достала из воздуха… фляжку.
Молчание. Повелитель больше не смотрел ни на приунывшего Гэса, ни на притихшего братца Иоганна. Только на Зою.
— Что, не хочешь? — нетрезвая принцесса, похоже, не особо расстроившись, глотнула из фляжки сама. — Ну как хочешь.
— Как же ты меня достала… — вдруг проговорил Вадим с какой-то почти тоской, — И что тебе вечно не хватает?
Едва ли Зоя слышала эту странную нотку в голосе брата. Иначе даже в настолько пьяном виде не стала бы так вызывающе улыбаться:
— Че, опять в козу превратишь? Гляди, забодаю!
— Довольно. — в голосе Вадима зазвучал отдаленный гром. — Значит, тянет тебя в Службу Дознания… Впечатлений не хватает… Ладно!
Он хлопнул в ладони. Просто хлопнул в ладони… Ян даже не понял, что Он применил.. просто на месте Зои вдруг скрутился сероватый туман… а когда он развеялся, на полу испуганно топталась… крыса.
— Вот так, — крыса возлеветировала в воздух и приземлилась в руки Гэса — уже с клеткой, — Держи, преданный подданный! Научишься не прятаться за женские мини-юбки — вернешь. А пока моя сестрица, раз уж ей, дьявол забери, так хочется, поживет в Службе Дознания! Еду вам будут доставлять. И смотри, Гэсси, чтоб моя сестричка не скучала!
— Милорд…
— Пшел вон. Ты тоже, — Повелитель махнул рукой и бывшему братцу. — Дензил… Доставьте моего декоратора в его комнаты и пригласите врача. Послезавтра у нас бал. Тебя ждет работа, Ян. С возвращением.
Перенос, и комната расплывается, как плохо настроенный медиа-шар, и чужие руки не дают упасть… и диван такой мягкий…
Кто-то говорит рядом, негромко и глухо, но слова Ян не различает. Другой голос звучит в ушах, другие слова кружатся, как хищные птицы.
Просто мы были не в курсе того, что Зеленский почему-то… не один, – светлые глаза чуть сужаются в прищуре…
Дензил… Доставьте моего декоратора в его комнаты и пригласите врача. Тебя ждет работа, Ян.
— Господин Зеленский, спокойнее. М-милорд Дензил, вы будете присутствовать? – туман – новая часть декора – кружит рядом, касается мягкими лапами. Туман… больно, д-дьявол. Кто меня… кому я на этот раз понадобился?
Туман мешал. К тому же в его словах было что-то неправильное. Господин… до сих пор он был «подследственный Зеленский». Ян почти додумался, к чему эта странность, но его кое-как собранные мысли разбил другой голос, иронично-холодноватый:
— Разумеется. Мне необходимо поговорить с этим… с господином Зеленским.
А-а… Это тот самый врач. И лорд Дензил, главный дознаватель. Исполнительный. Все как приказано – покои, целитель. Не истинный, их не осталось, обычный… Знакомый запах лекарств. И снова – чужие руки и боль, уже несильная, терпимая… но как же тянет отпихнуть эти мягкие ладони, рвануться прочь, исчезнуть. Голос в ушах звучит и звучит. Как вой бури за окном…
Послезавтра у нас бал. Тебя ждет работа, Ян. С возвращением.
Тебя ждет работа…
— Господин Зеленский?
С возвращением…
Ян устало открывает глаза.
— Что?
— Подвиньтесь немного. Лягте ровно. И дайте я вас зафиксирую.
Зафиксирую… Мерзкое слово.
— Зачем?
Врач – незнакомый мужчина, по виду из людей, осторожно разминал руки.
— Ребра должны срастись правильно. Спокойнее, больно уже не будет.
— Пока вы размышляете, господин Зеленский, позвольте довести до вашего сведения некоторую информацию, — главный дознаватель не спрашивал разрешения, просто извещал. Но Ян все равно кивнул – чисто машинально, поглощенный странным ощущением удовольствия: как все-таки хорошо, когда ничего не болит…
— Это касается вашего статуса, — деловито пояснил Дензил, — Итак, вы освобождены и оправданы милостью Повелителя. Вам, как повелел милорд Вадим, возвращена ваша работа и ваш статус. Ваш доступ по-прежнему действителен.
Он подождал реакции, но в голове по-прежнему было пусто-пусто… и отвечать было нечего.
— Теперь касательно вашего имущества. – перед глазами завис шар – Извольте проверить опись.
Ян безразлично заскользил глазами по зеленоватым строчкам. Дом… Мебель… Посуда… Прислуга… Жан… ЧТО?! Не веря своим глазам, Ян всмотрелся в зеленоватые буквы. Жан Дегрэ! Он не скрылся?! Он все это время… все это время… он был дома? Что-с-ним…
Темные глаза Дензила насмешливо блеснули:
— Повелитель отклонил прошение рода Долински о передаче вашего имущества в собственность семьи. Ваш… э-э… ученик ждет вас дома. И кстати, Зеленский… мы не освещали Повелителю странную историю приобретения этой собственности.
На ниточке.
Мир Земля. Этьен Леклер.
Д-демон! Этьен с силой потер лицо и почти с ненавистью уставился на сколотые листы серой бумаги. Какую там задачу решал Иисус? Накормить пятью хлебами пять тысяч человек?
А семь тысяч? Накормить их, обеспечить лекарствами, дать какую-никакую одежду, да не забыть про оружие, да снабдить сырьем для гаданий, зелий, смесей. И чтобы каждому нашлось место. Возьми меня в ученики, боже милосердный, вразуми, как с этим справиться!
Хотя где там…
Даже Ты не сможешь помочь мне наладить постоянную и защищенную от пеленгации связь с остальными группами бывшего Убежища. Даже Ты не скажешь, как, демон забери, защититься от рейдовых атак. От Службы Дознания, которая должна, обязательно должна – я чувствую! – сейчас заслать к нам шпионов. А у нас три телепата на шесть убежищ, и каждый новенький должен проходить многоуровневую проверку, которую теперь, без Липучки с его маниакальной подозрительностью, некому наладить как следует. И беглецы, которых присылает, все-таки присылает уцелевшая городская резидентура, не понимают, почему их месяцами держат в карантине. Разве шрамы и следы от ошейников, разве раны от когтей – недостаточное свидетельство, что им нет обратной дороги? Разве нельзя просто дать им оружие и показать, как расправляться с этими демонскими тварями?
Смог бы Ты их убедить подождать, Господи? Ох, не знаю.
Даже тебе, наверное, не под силу вразумить придурка Вано с его ненормальной группой террористов, которые додумались спалить вампирий клуб «Вкуси и закуси» вместе со всеми, кто был внутри. А там был не только Мастер Протектората Европа-1, но и куча народу вполне живого. Жертвы, клиенты, артисты, обслуга… Теперь Варшава кипит и бурлит, и лигистам туда хода нет – слишком народ зол на всю Лигу в комплекте. А Служба Пропаганды растрезвонила об этом по всем континентам, расписав всех лигистов террористами и убийцами… И если б только они, господи!
Группа не примкнувших к Сопротивлению инсургентов в Кордильерах совершила налет на лабораторию, позабыв как следует разузнать, что там, собственно говоря, творят. И теперь вырвавшиеся на свободу гарпии охотятся на людей по обе стороны гор, причем в первую очередь они проредили именно инсургентов – видно, в благодарность за свое освобождение.
Как нарочно выставляя Лигу сборищем не то преступников, не то просто идиотов!
Невеселые дела, господи…
— Этьен! – дверь распахнулась, на пороге оказалась неразлучная парочка Марк-Линдэ, — Этьен, тебя зовут, там…
Там – это было в «отстойнике», у входа… туда сейчас бежали девочки-медички, вторая смена охраны, группа дежурных… из пещеры радистов выглянула Оксана, торопливо накинула куртку и помчалась следом…
Коридор гудел от голосов:
— В чем дело?
— Не знаю, давай за мной!
— Медики! Где медики?
Демон, что могло случиться! Этьен прибавил шагу и ворвался в «отстойник». И застыл, будто споткнувшись.
Они стояли у входа, угрюмо ссутулившись. Еще с порога Этьен выхватил взглядом Антона Войцеховского, по прозвищу «Цех» (частично из-за профессии – до Пришествия Тошка работах в колбасном цехе, а частично из-за обширных размеров); Дашу Вьюгу, связистку, Асан-оружейник, «питерцы» Петр и Павлик… На полу лежали еще четыре тела, вокруг них суетились медики. Девять человек. Все – с Камчатки, из группы «Ключи».
— Что произошло? Антон, Даша?
— Нападение. Ночью…
— Три штурмовых отряда. И наемники, – Асан виновато опустил голову. — Мы ничего не смогли сделать. Они первым делом блокировали выходы и аварийный телепорт. Видно, давно наблюдали.
— А остальные?
Парни переглянулись. Даша закусила губу и отвернулась, но слез не удержала. Они быстро поползли по измазанным щекам… Пауза затягивалась, и Этьен, холодея, понял, что значит это молчание. Не может быть!
— Что?! «Ключи»…
— Мы все, кому удалось выбраться.
Дом встретил тишиной. Полной. Нет, гостиная выглядела жилой – ни пыли, ни паутины, воздух чист и свеж, в вазах – свежие цветы. Кто-то побеспокоился…
Ян молча прислонился к стене, оглядывая знакомую до последней черточки обстановку своего жилища. Теплый колорит стен, мягкий свет ламп, уютный диван, над которым завис неактивированный медиа-шар. После серости тюремных стен на это хотелось смотреть не отрываясь. Уют, покой…
Тишина.
Все обман. Теперь он знал, как легко сломать этот уют – в любую минуту тишина может рухнуть под топотом сапог, раствориться в шепоте «Вы арестованы». Это его жилище в случае чего не защитит и не укроет. Разве это дом…
Он привык жить на краю пропасти… но теперь оказалось, что пропасть с двух сторон. И между ними – лишь узкая тропка. Куда?
— Ян? – послышался знакомый голос. – Я-ан!
Вслед за голосом послышались быстрые шаги, и лестницы не сбежал, а буквально ссыпался светловолосый мальчишка. С ликующим воплем он метнулся вперед, полностью игнорируя кодекс о поведении учеников в присутствии старших (а также собственности при хозяине) и схватил демона за руки.
— Ян… Ты живой! Вернулся, вернулся!
И демон ощутил, как крепко умеют обнимать люди – до хруста в костях.
— Жан…
Заметно повзрослевший юноша поднял на него блестящие глаза:
— С возвращением домой, Ян. С возвращением…
И эти простые слова как-то разрушили неуловимое отчуждение, которое стеной окружало молодого демона после тюрьмы. Лампы словно стали ярче, цветы – свежей, и, отзываясь на неслышный приказ, ожил и засиял всеми красками медиа-шар. Дом… Конечно, дом. А что же еще. Дом – это там, где тебя ждут.
Укрощенный феникс.
Мир Земля. Лина.
На ней было белое платье.
То самое платье-паутинка, то, что соткали тогда умные паучки по нечаянной просьбе Леша. Роскошное ожерелье — она таких никогда не носила. И те самые белые браслеты.
Вокруг шумел праздничный бал, с потолка сыпались нежно-легкие пушинки и золотые цветы, вдоль стен бесконечным потоком — только руки протяни — проплывали блюда с закусками, и гости со смехом то строили из них пирамиды, то тянули к себе, что нравится, то спорили, какая из выбранных тарелок первой доберется до соседнего зала…
Под потолком молча кружили люди-птицы, изредка спускаясь вниз и катая желающих, а у фонтана стоял странный демон Ян и смотрел так, словно просил подойти. Но она не подойдет. Не может…
Лиина опускает голову, глядя на переливчатый темно-зеленый пол.
Все — как полгода назад… Только она не та.
— Ты ничего не ешь, — слышится голос слева. Низкий и властный.
— Благодарю, милорд.
— И не пьешь.
Гостеприимно. Она отпила глоток, не чувствуя вкуса…
— И не танцуешь…
— Нет. Вы приказываете, милорд?
— Хватит изображать тут послушную куклу, — Повелитель почему-то хмурится, и в праздничном зале словно ветром ледяным дохнуло.
Лина не шевельнулась.
Что бы она сейчас ни сказала и ни сделала, это ничего не исправит…
— Ладно, — на скулах Повелителя проступили алые пятна. — Что ж, рад, что ты настолько послушна. У меня есть для тебя поручение, верный феникс.
— Да, милорд.
— Лешка. Приведешь его сюда. Как только он появится — а я думаю, что мой умненький братик при старании может и обойти систему станций — он придет к тебе. А ты… ты приведешь его ко мне.
Что? Что?! Не все, оказывается, умерло в ней…
Она посмотрела в серый лед… И сказала, не успев подумать:
— Нет.
Черные зрачки Повелителя медленно расширились…
И тут же, словно нарочно, засветился на ее руке знак феникса. Нет! Не может быть. Алекс вернулся…
Если на свете существует настоящая любовь, то я ее видел. Они оба говорили о ней, захлебываясь от счастья. Они перебирали в памяти встречи, перетирали мелочи, замирая от восторга и переходя на шепот, они прикрывали глаза и кусали губы от переполнявших их чувств. Они задыхались от головокружительных воспоминаний и говорили, говорили, говорили… Выплескивали на меня свою радость и свою боль. Я никогда не видел их вместе, но представляю их отчетливо и без труда.
Мотылек-однодневка… Чувство, вспорхнувшее над реальностью, вырвавшееся из реальности: невероятное, неожиданное, чуждое этой реальности, как цветок в колее разъезженной дороги, неуместное, как томик стихов на столе у следователя. Оно не имело времени на то, чтобы погаснуть, поэтому осталось таким, какой бывает любовь в самом ее начале: ярким, чистым, не омраченным первым непониманием. Оно не узнало ни ревности, ни охлаждения, ни ссор. Оно осталось летать в пространстве навсегда таким, каким родилось.
Мотылек-однодневка, обретший вечность.
— Я вышла с работы, как всегда, около семи часов. Сейчас мне кажется, что я предчувствовала что-то с самого утра, но я обманываю себя. Я ничего не предчувствовала. Я думала о дяде Лео, об акциях, о Морготе. Он ведь почти убедил меня в том, что он из Сопротивления. Если бы я знала тогда… Я и этого не могу ему простить.
— Но он ведь вас не обманывал, — снисходительно, с улыбкой говорю я, — он никогда не говорил, что он из Сопротивления. Вы сами так решили, разве нет?
— Он не разубеждал меня. Ему нравилось, что я так думала. Он хотел, чтобы я восхищалась им, он хотел, чтобы я уважала его за это! И я, глупая, уважала его и восхищалась! Если бы я только могла себе представить, что все это — фарс! Честное слово, мои переживания сошли бы на нет за несколько дней. Я бы не разрывалась на части между отвращением и уважением. Я не хочу говорить сейчас об этом. Я шла и думала о дяде Лео… — лицо ее освещается легкой улыбкой, глаза мутнеют, и ресницы опускаются. — Я шла на автобусную остановку… От нее как раз отходил автобус, но я видела, что не успеваю, и не стала торопиться. А Макс, наоборот, бежал, надеясь успеть. Он не хотел меня толкать, это получилось случайно. Он был такой огромный, неуклюжий, он задел меня совсем легко, но я упала, и он испугался. Наверное, такое бывает раз в жизни! Такие встречи не могут происходить случайно, это судьба сводит людей. Представьте себе, в таком огромном городе ты вдруг находишь того, кого искал всю жизнь! Мне хватило одного взгляда, чтобы это понять. Он нагнулся, помогая мне встать, и когда я встала на ноги, я уже знала, что люблю его. И он тоже знал, что меня любит. Это было как озарение…
— Действительно вот так, с первого взгляда?
— Сейчас мне кажется, что я любила Макса всегда, с самого рождения, но никогда его не видела. Он проводил меня до остановки. Он был… Он обращался со мной как с цветком… Это не нежность даже, это… Мне не объяснить этого словами… Мы гуляли всю ночь. Доходили до моего дома, стояли под окнами и снова шли гулять. Ночь была прохладная, но ясная. Он обнимал меня за плечо, чтобы согреть. Он делал это совсем не так, как Моргот. Я всегда хотела… чистоты…
— Моргот позвонил мне не очень поздно вечером, и мы зашли выпить пива в летнее кафе, — лицо Макса становится мечтательным, воспоминание о предтече следующего дня делает его романтиком, — он рассказал мне о Кошевых. Вообще-то он не любил говорить о своих неудачах, и если отнекивался от каких-то поручений, то объяснял это совсем другими причинами, только не неудачами. Более того, он мог отказаться, а потом преспокойно сделать то, о чем его просят. Я думал, он и в этот раз ломается и набивает цену. Я знал его как облупленного, но не всегда мог заранее угадать, что он предпримет на следующий день. Он на полном серьезе убеждал меня, что встречаться со Стасей ему неприятно, что она надоела ему хуже горькой редьки, что ему с ней скучно, что она не сегодня-завтра поймет, что он герой не ее романа. А изображать из себя ее идеал ему противно, и роль «милого друга» не для него. Мы едва не поругались. Я, конечно, не хотел терять такой источник информации. И предполагал, что события вокруг продажи цеха теперь будут развиваться очень быстро. Моргот, разозленный, посоветовал мне самому познакомиться со Стасей и встал, чтобы уйти. Все это мы проходили, и не раз. Поэтому я и старался обсуждать щекотливые темы у него в подвале, чтобы ему некуда было сбежать. А тут мне ничего больше не оставалось, как сказать ему, что я с удовольствием и сам бы с ней встречался, но, к сожалению, мы незнакомы. И талантом обольщения я не владею.
Я посмеиваюсь, представляя себе эту сцену.
— Моргот остановился и вернулся за столик. После этого и был разработан план, как мне познакомиться со Стасей. Что же до обольщения, Моргот сказал, что ничего из себя изображать не надо, кролики любят таких вот добрых молодцев, которые в присутствии девушки не могут связать двух слов. В итоге мы договорились, что я буду страховкой на случай, если Стася окончательно разорвет с Морготом отношения. Он будет ей звонить, а я познакомлюсь с ней и попробую подружиться. Моргот на это сказал: «Во-во. Подружиться. Это ей подходит больше. А я с девочками не дружу». Он смеялся над ней и надо мной. Я даже не предполагал тогда…
Макс вздыхает, сцепляет руки замком и опускает голову. На его лице застывает улыбка, немного застенчивая, счастливая и горькая одновременно.
— Я нравился женщинам, чего греха таить… — говорит он, — но они быстро понимали, что́ я из себя представляю, и вертели мной, как им нравится. Я был для них чем-то вроде игрушки, эффектного трофея, которым не стыдно похвастаться перед подругами. И только. Скромные девушки, которые мне всегда нравились, никогда не смотрели в мою сторону, я не знаю, почему… Меня обычно подцепляли девушки энергичные… Когда я увидел Ее, я… я растерялся. Я не предполагал, что она такая маленькая, такая хрупкая… Я не думал, что собью ее с ног. Я испугался. Я никогда не забуду этого мгновения, когда я в первый раз увидел ее глаза, ее лицо… Моргот показал мне ее из-за угла, со спины, и я, пока не помог ей подняться, ее лица не видел. Она показалась мне очень красивой. Не той красотой, которую лепят на рекламные плакаты, нет. Таких, как она, любят всю жизнь.
Я киваю. Стася — очень милая девушка. Я бы не назвал ее красивой или некрасивой. Она именно мила. Она… очаровательна, хотя формально черты ее лица можно назвать неправильными.
Их банальные слова, тысячи раз повторенные человечеством, их взгляды, неотличимые от миллионов взглядов их предшественников, их вздохи, описанные сотнями книг, остаются необыкновенными для них самих. Все влюбленные одинаковы. Смешны и прекрасны.
«Сегодня мы провожаем в последний путь нашего коллегу, выдающегося журналиста-международника Анджея Хитрова. Двадцать лет он проработал на нашем канале, двадцать лет, каждое воскресенье, выходила в свет его «Международная жизнь», собирая у экранов миллионы зрителей. И смерть его, внезапная и загадочная, не оставила равнодушными его коллег. Смотрите на нашем канале журналистское расследование: «Анджей Хитров — последний репортаж».
(На экране — отрывки документального фильма, сменяют друг друга лица коллег известного журналиста).
— Анджей ненавидел коммунизм, он боролся с ним по мере сил и возможностей.
— Его фильмы только кажутся лояльными к режиму Лунича, на самом деле их насквозь пронизывает тонкая ирония человека, в совершенстве владеющего эзоповым языком.
— Лишь в последние несколько лет он получил возможность говорить правду открыто, но годы, проведенные в застенке, каким являлась наша страна до демократических перемен, сделали свое дело.
— Его последний фильм обещал стать настоящей бомбой, развенчивающей Лунича и его международную политику. Но ему не позволили говорить. Кто до сих пор боится правды? Кому помешал журналист-международник? Пока банды вооруженных фанатиков не будут полностью уничтожены, пока правительство не посмотрит правде в глаза и не скажет: с этим пора покончить, мы, журналисты, говоря правду, остаемся под прицелом!»
Макс пришел к нам вечером и застал Моргота перед телевизором, что случалось очень редко.
— Непобедимы! — гаркнули мы и даже построились в шеренгу, увидев, как он входит в подвал, пригибая голову.
— Садись, — Моргот подвинулся в широком кресле и предложил Максу бутылку пива.
— Ты что это, изучаешь пропаганду Плещука с целью ее анализа?
— Нет, мне интересно, как они будут превращать Хитрова в героя, павшего в бою против коммунистов.
— И как? — Макс присел рядом с ним на широкий подлокотник и открыл бутылку.
— Пока топорно. Он, оказывается, всю жизнь говорил эзоповым языком, — Моргот захихикал.
— Между прочим, последний фильм он снимал о вывозе наших технологий за рубеж.
— Откуда ты знаешь?
— Он получил разрешение делать съемки на АЭС, якобы для проверки соблюдения техники безопасности, и отснял скрытой камерой, как миротворцы грузят и вывозят отработанное топливо. Часть отснятого материала попала к нам, а честь пропала безвозвратно. Что он еще успел снять, я не знаю.
— Они забирают у нас плутоний, — сказал Моргот, — на этом же построена вся эта катавасия с ядерным оружием в руках Лунича. Из-за того, что у нас есть плутоний.
— Кстати, миротворцы брали и пробы графита из реактора…
— Я думаю, они их брали не в первый раз… Ты заметил, как быстро они провели журналистское расследование? Сегодня день похорон, трех дней не прошло… Я думаю, фильм начали снимать примерно за месяц до его смерти, — Моргот смотрел в экран.
— Не думаю. Хитров, конечно, сильно мешал, но никто не ожидал от него никаких разоблачений.
— Ты не выяснял у своих, пригодилась ли тетрадка Игора Поспелова?
— Выяснял. Говорят, наши нашли эксперта. Через пару дней мне что-нибудь ответят. Если посчитают нужным.
— А если не посчитают? — хмыкнул Моргот.
— Тогда не ответят, — пожал плечами Макс с улыбкой.
— В шпионов играете? Детский сад это все, Макс. Детский сад. Кнопки на стуле учителя. Вы уже вывезли контейнеры с юго-западной площадки? Я тебе план нарисовал — вы их вывезли?
— Не смеши меня! Как мы их вывезем? Сколько машин потребуется, ты представляешь?
— Вот я об этом и говорю. Зачем это все? Старший Кошев может в сотни раз больше, чем все ваше Сопротивление вместе взятое! Я не удивлюсь, если контейнеров там уже нет.
— Перестань, — махнул рукой Макс, — я устал это слушать. Возьми и вывези контейнеры, что тебе мешает?
— Это вы — пламенные борцы, а я так, погулять вышел… — Моргот хмыкнул. — Кстати, как прошла встреча с агентом «Кролик»?
— Сам ты… Кролик… — Макс отвернулся и скрипнул зубами.
— Что-то я не понял, неужели ты не сумел продолжить столь блестяще начатого знакомства?
— Это не твое дело, — Макс продолжал смотреть в сторону, и лицо его сделалось каменным.
— Да ну? Товарищ командир не желает отчитываться перед подчиненными?
— Отвяжись, сказал.
— Макс, я не понял, — Моргот слегка смягчился. — Ну, не вышло, что ж теперь… Я же должен знать, что мне делать.
— Ничего, — сухо ответил Макс, сжимая губы. — Продолжай ей звонить.
— Да ладно, рассказывай. Неужели добрый молодец, кудрявый блондин двухметрового роста, да еще и герой Сопротивления не впечатлил тонкую натуру художницы?
— Послушай… — Макс наконец повернулся к Морготу лицом, — заткнись, а?
— Да иди ты к черту! Ты еще вчера учил меня, как ее надо правильно трахать, а сегодня это все «не мое дело» и мне надо заткнуться?
Макс неожиданно схватил Моргота за грудки:.
— Не смей даже заикаться о ней, ты понял?
— Убери руки, придурок… — спокойно ответил Моргот.
— Если бы ты только знал, какая ты сволочь… — Макс скрипнул зубами напоследок и толкнул Моргота обратно в кресло, — ты… такая сволочь…
— А ты не знал? — довольно ухмыльнулся Моргот.
— Я всегда знал, — Макс снова отвернулся. — Она же… Она чистая, понимаешь? А ты… ты что, по-человечески с ней не мог?
— Ты чокнулся, — Моргот рассмеялся. — Ты чокнулся, Макс! Ты впал в детство!
— В этом нет ничего смешного. Неужели ты не видел, кто перед тобой? Тоже мне, милый друг…
— Я должен был поразить ее тонкостью душевных качеств и глубиной мыслей? Я выбрал другой путь. Заметь, мне это было совершенно не нужно, это только ради тебя и твоего Сопротивления.
— Иногда я действительно тебя не понимаю… — Макс покачал головой, — я не понимаю, как у тебя рука поднялась? Ну как можно было?..
— Рука? Макс, ты что-то путаешь, — Моргот снова расхохотался, откидываясь в кресло.
— Сейчас я точно дам тебе в зубы. Если ты не заткнешься.
— Между прочим, она была в меня влюблена. Не веришь? — продолжал глумиться Моргот, заливаясь смехом.
— Громин, заткнись! Я мастер спорта, я не промахнусь!
— Макс, ты не представляешь, как это смешно!
Макс поднялся с подлокотника, но не рассчитал и стукнулся головой о низкий полоток, вызвав у Моргота новый приступ хохота. Я думал, Макс обидится, но он, напротив, сначала усмехнулся, а потом неуверенно хохотнул, потирая макушку.
— Конспиратор, мля, — смеялся Моргот, — подпольщик!
— Иди к черту, — проворчал Макс, начиная нерешительно смеяться.
— Непременно, — кивнул Моргот со смехом и смахнул слезу. — Макс, какой у тебя глупый вид! Сними уже с лица выражение восторженного идиота!
Макс не выдержал и расхохотался вместе с Морготом, плюхнулся в кресло рядом с ним и толкнул кулаком в плечо.
Они смеялись и возились, выплескивая пиво на засаленную обивку. Мы даже притихли, недоумевая, чего это взрослые серьезные дядьки резвятся, как маленькие. Это сейчас я понимаю, что они оба были очень молоды. В два раза моложе меня… Та сцена перед телевизором почему-то обведена у меня в голове траурной рамкой, и за кадром я слышу нежную, печальную музыку. Реквием. По телевизору в это время показывали похороны журналиста Анджея Хитрова.
— Все равно ты сволочь и циник, — Макс в последний раз пихнул Моргота в бок, — я никогда тебе этого не прощу.
— Ага, — Моргот потянулся за сигаретами, — а я — тебе.