Дальнейшее я помню так, будто в сильно затемнённом помещении кто-то включил дискотечный стробоскоп. Помню пылающий факел падающего в тайгу «СИ-2», потом двигатель чихал и кашлял, а Клим матерился, как дворник — у нас, кажется, кончилось топливо… Потом был взрыв южнее, в тайге — там, откуда били зенитки и куда упал горящий вертолёт Вацлава. Потом была борьба с ветром, изредка взрыкивающий и снова замолкающий мотор… А потом была очередь из зенитного пулемёта. Основной массой пули прошли выше и не причинили никакого вреда, но несколько, с противным взвизгом прошив лобовое стекло кабины, влетели внутрь. Я почувствовал тёплый, резкий укол чуть ниже левой ключицы, словно жарким летом в лесу с размаху наткнулся на острую ветку. Прежде, чем и без того неуверенно работающее сознание отключилась, я увидел, как Клим конвульсивно дёрнулся и завалился в проход между кресел, головой в салон. Потом были, как мне показалось, долгие, заполненные тягучим, кисло-горьким клейстером боли дни, и среди этого клейстера иногда проступали черты Иминай. И тогда боль отходила, уступая место воспалённому, тяжёлому забытью. На этих волнах, меняющих оттенки от грязно-серого до гнилостно-коричневого, я качался, а мимо меня, не касаясь, проходили месяцы, годы, зимы и лета. Пока однажды, наконец, не наступила весна. Кто-то поднял затёкшие от долгого бездействия веки, и мягкий предвечерний свет показался фарами «Северина», направленными с близкого расстояния прямо в глаза. Проморгавшись, я понял, что этот кто-то — я. Приподнявшись на локте, я осмотрелся, ожидая увидеть адские сковородки с чертями вокруг, или райские кущи с сонмами ангелов, но увидел всего лишь знакомый до мелочей салон «Северина». Впрочем, один ангел всё же был, причём, в непосредственной близости. Надо мной склонилось, светло и чуть таинственно улыбаясь, прекрасное лицо Иминай.
– Ну, вот, всё правильно — ровно семь часов! – воскликнула девушка, и решительно подтолкнула меня в спину. – Вставай. Надолго пока нельзя, но полчаса у тебя есть!
Я поднялся, прислушиваясь к ощущениям. Тело отозвалось натужным гудением затёкших, не тренированных мышц. «Всё. Вернёмся — пойду в спортзал», – мелькнула мысль. Огляделся, посмотрел в иллюминаторы. Было раннее утро, тайга парила, выдыхая избытки проглоченной за ночь влаги. Окрестная тишина, казалось, обрела плотность и стала видимой. Я обернулся к задней части салона. Там, возле ящика со спецкостюмами, на двух сдвинутых и разложенных креслах лежал Клим. Его голова, предплечье и грудь были опутаны бинтами, предавая Климу отдалённое сходство с мумией. Он был без сознания, либо очень крепко спал. Иминай, до сих пор не мешавшая моей «реабилитации», сказала, что пока в сознание он не приходил. Я ужаснулся:
– Господи, это сколько же дней…?
– Одну ночь, – опять улыбнулась девушка.
Как… Как — одну ночь?…
Оказалось, с момента воздушной трагедии прошли не годы, не месяцы и не дни, а одна-единственная ночь. Я получил вчера две пули из крупнокалиберного зенитного пулемёта. Климу повезло меньше. Он получил три, и одна, последняя, до сих пор ещё находится в его теле, в грудной клетке, всего на пару сантиметров выше и правее сердца. Иминай не стала проводить опасную в таких условиях операцию, ожидая самостоятельного отторжения пули тканями в течение ближайших пяти-семи часов.
– Тем более, что вторую пулю таки пришлось удалять хирургически: при отторжении она неудачно повернулась и упёрлась в кость, пришлось направлять, – как ни в чём не бывало, пояснила Иминай.
«Интересно, а я однажды не столкнусь с проблемой незнания нужной цифры, чтобы обозначить количество талантов моей возлюбленной?» – подумалось тогда мне. Подумалось просто для того, чтобы мозг получил разрядку и не провалился в трясину сумасшествия. Три. Пули. Из крупного калибра. И Клим ещё жив. Без сознания, но стабилен. Две таких же. И я чувствую себя помятым, старым и усталым, но — разве мёртвые чувствуют себя хотя бы так?! Блин. Чёрт. Ччччёёёрт!!! Так, ладно… Где хотя бы пули-то были? Ага, так. Одна, кажется, в плече… Да, точно — вот, над ключицей, точка какая-то чешется, спасу нет. Ладно… Вторая? Хм… Вторая-то — где? А-а. Вот она. Предплечье. Кучненько легли, да… Хи-хикс. Ля-ля-ля, я — супермэн…
Открылась входная дверь, и в салон зашла Илана. Испуганное выражение на её лице сменилось радостью, когда она увидела разгуливающего по салону меня. Подбежала, обхватила за плечи, отдёрнулась:
– Ой… Не болит?!, — обхватила опять, прижалась…
Я почувствовал, как её слёзы наконец-то нашли выход. Сел в кресло, аккуратно опустив Илану себе на колени, Иминай присела рядом на корточки, нежно гладя её волосы и приговаривая какие-то едва слышимые милые пустяки. Уже привычным мысленным усилием я заглушил свою «сверхслышательную» способность, чтобы не нарушить вторжением волшебную силу доброты, предназначенной в этот момент только Илане. Девушка довольно быстро взяла себя в руки, поднялась, утёрла слёзы рукавом, поблагодарила меня, и молча, взглядом — Иминай. Подошла к Климу, поправила одеяло и подушку.
– Как он? – спросила почему-то шёпотом.
– Не волнуйся. Пулю надо вывести, вот и ждёт пока там, у вечно спелой мёрэх. Как пуля выкатится — так и он вернётся.
Ещё одна Иминай предстала передо мной тогда. Иминай — лекарка, Иминай — ведьма, знающая суровые тайны Севера, обучающаяся премудростям у древних родовых духов… Думая об этом, я не заметил, как оказавшаяся рядом девушка помогла мне лечь, укрыла пледом, как веки отяжелели, смыкаясь, и я провалился в глубокий, спокойный сон без сновидений.
Проснулся к вечеру, не в пример более бодрым и отдохнувшим. Только вот есть хотелось зверски. Иминай в салоне не было, а Илана сидела рядом с Климом и находилась в приподнятом расположении духа: пол-часа назад организм Клима справился с пулей (пуля от крупнокалиберки — ффи, па-аадумаешь! Нам-то, суперменам!), и теперь Климу, как сказала Иминай, осталось спать всего семь часов, так же, как и мне, ночью, когда вышла вторая пуля.
– Зато тебе теперь — до самой ночи гулять можно! Так Ими сказала, — сообщила Илана.
Ну, до ночи — так до ночи, мы, больные, народ послушный — доктор сказал — в морг, значит — в морг… От чего я сойду с ума прежде — от вопросов, или от ответов на них, я пока определить не мог, и потому решил повременить как с первыми, так и со вторыми. Вместо этого встал, умылся и полез в холодильник. Вскрытый и уполовиненный девушками паёк, полбанки компота и какой-то потрясающий сладко-терпковатый крем с фруктовым запахом исчезли в моём желудке, как по мановению волшебной палочки, оставив, как в мультфильмах, даже не успевшую упасть целлофановую упаковку и вращающуюся с жалобным звоном опустевшую креманку. Хрюкнув, как довольный поросёнок, я услышал сзади Иланино хихиканье. Сказав закрытому холодильнику: «Спасибо!», – я решился всё-таки на один вопрос из огромной очереди, распиравшей мой мозг.
– Лан, слушай, а как мы тут очутились, вообще? Ну, в смысле, на ЭТОМ свете, хотя, по всей логике, должны быть на ТОМ…
– Вертолёт удалось посадить. Там какая-то чехарда с бензобаками была, я, честно, сама плохо понимаю — в одном всё кончилось, но в другом, вроде, что-то осталось — пока стояли, откуда-то там натекло, остатки какие-то… Ну, не знаю я, Силь. Клим проснётся — спросишь.
– Погоди… Кому удалось его посадить?! Клима же скосило из пулемёта, это было последнее, что я помню — он ещё с кресла упал, наполовину в салон!
– Это тебе кажется, будто видел. Ты уже без сознания был. А он, раненый, сперва «Северин» посадил, и уже только потом сознание потерял.
А сама глаза в сторону отводит и смотрит, куда б смыться, чтоб разговор не продолжать… Ба-аа! Да она ж врёт… М-да, дела…
Иминай вернулась откуда-то — довольная, разрумянившаяся. Подскочила ко мне, поцеловала — легонько, шутя. Рассмеялась, будто задела связку серебряных колокольчиков. На мой вопрос о том, как сел «Северин», она ответила слово-в-слово то же самое, что и Илана, только чуть поточнее рассказала, что именно произошло с баками. Пока мы торчали на болоте Веэна, топливо, оставшееся в трубопроводах и шлангах после ручной перекачки, стекло обратно в опустевший бак, и его набралось там пяток литров — достаточно, чтобы «оживить» двигатель и посадить вертолёт. Клим переключил баки и смог совершить посадку. Потом потерял сознание. Так. Стало быть, у меня ещё и участок ложных воспоминаний имеется… Только вот почему тогда Илана глаза прятала? Ладно. Разберёмся.
На следующее утро я проснулся поздно, хотя чувствовал себя по сравнению со вчерашним – просто небо и земля. Встал, потянулся, перевёл кресло в сидячее положение. И наткнулся на печальные, едва ли не со слезами, взгляды девушек. Клим, проснувшись ночью, не как предсказывала Иминай, через семь, а через двенадцать часов, успел только добрести до туалета. Уже при выходе из него Клим, как подкошенный, снова повалился без сознания. И не пришёл в себя до сих пор.
Илана сидела мрачнее осенней тучи, но особенно расстроена была Иминай. На ней просто лица не было. Она постоянно то бродила по салону, не внятно, напевно бормоча что-то (я даже «включил суперслух» и попытался разобрать слова, но оказалось, что Иминай произносит набор абсолютно не смысловых, бессвязных звуков, по крайней мере, так это восприняло моё неискушённое сознание), то сидела в кресле, строгая, тонкая, похожая на изготовившегося к броску богомола, и совершенно не реагировала на окружающее, то без устали рылась в шуранских архивах и ещё каких-то бумагах, оказавшихся в её багаже.
– Опыты, наблюдения… – рассеянно отреагировала она на мой вопрос о содержании этих бумаг.
Складывалось впечатление, что она что-то искала, чего-то ждала. Эта неизвестность даже немножко пугала, хотя. благодаря ей Иминай становилась в моих глазах только всё более и более привлекательна. Тем не менее, мои сомнения и догадки насчёт того, что Иминай что-то старательно скрывает, стали перерастать в уверенность.
Умывшись и убедившись, что ничего конструктивного для Клима сделать я сейчас не могу, а состояние его не ухудшается, я решил осмотреться. Надел спецкостюм поверх комбеза, проверил пистолет, контейнеры для образцов, заряд батарей, и направился к двери. Иминай немедленно вскочила с кресла:
– Силь, ты куда?
Хм…
– Прогуляться, – говорю. – Или мне забыли сообщить, что я — строго лежачий больной?
– А-аа… Н-ннет, конечно… Думаю, тебе сегодня вообще можно не вспоминать о режиме, пока не устанешь совершенно естественным образом…
Я усмехнулся и вышел из вертолёта. «Северин» стоял на большой прогалине, сужающимся языком уходящей к югу. Погода сменила гнев на милость, и воспрянувшая было зима поспешно исчезала мутными лужицами среди густой хвойной подстилки и только начинающей здесь несмело пробиваться первой травяной поросли. «И воскресение, и благодать»… Только вот звона колоколен что-то не слышно. Чёрт… Какие зенитки? Какая стрельба? Какие сбитые вертолёты? Даже мысли обо всём этом на фоне окружающего природного умиротворения смотрелись как-то нелепо и не уместно. Чужие какие-то мысли, воспалённые и болезненные. Да только вот место, в которое позавчера пуля вошла, чешется сильно… Или это и не пуля никакая была вовсе – так, мошкА таёжная укусила, инфекцию занесла – а мне в горячке вся эта хрень с зенитками привиделась?! Ведь запросто, а что!
Перемалывая в мозгах всякую подобную чепуху, я незаметно добрёл до дальнего края прогалины, где лес смыкался, нависая колючими хвойными лапами над редеющей цепочкой уходящих на юг полян, постепенно отгрызаемых тайгой от послужившего нам посадочной площадкой «языка», и стал пробираться по ним дальше. Сразу стало сумрачно, стыло и влажно – так всегда бывает в старом густом хвойном лесу. Воображение почему-то сразу нарисовало огромных лохматых сов Ухумисью, с жёлтыми клювами и страшными, крючковатыми когтями. Аж передёрнуло. Так я миновал три поляны. На четвёртой, придавленная наполовину сгоревшим вертолётом и обломками стволов и сучьев, косо, словно пасынок от давно поваленного бурей телеграфного столба, торчала зенитка. «СИ-2», в отличие от «Северина», машина одновинтовая, такие управляются до последнего, даже в падении, лишь бы не вышел из строя задний «рулевой» винт. Умирая, Вацлав до последних мгновений удерживал контроль над горящей машиной. Он был не просто пилотом. Он был асом, наш Вацлав. Я долго стоял и смотрел на чудовищный памятник моему другу. И только потом заметил на земле, поодаль от разбитой зенитки, несколько лежащих бесформенными кулями тел. На всякий случай достав пистолет, я нерешительно приблизился. Тела были какие-то несуразные, длинные, с неестественно вывернутыми конечностями. Рука одного вообще валялась в стороне, судорожно вцепившись серыми суставчатыми пальцами в лежащую по направлению к телам ветку, словно, даже будучи отчленённой, всё ещё пыталась добраться до тела и воссоединиться с ним. Один из трупов лежал лицом вверх, оно было иззелена-серым, землистым скуластым и худым, с множеством мелких и несколькими большими шрамами. Бесцветные водянистые глаза непонимающе стеклянно смотрели перед собой, видя, но в упор не узнавая свою смерть. Словно персонажи, шагнувшие из созданного злым гением непопсового триллера, передо мной на взрыхлённой дракой весенней земле лежали мёртвые васпы. Сдерживая тошноту, я вытянул ногу и пошевелил ближайший труп. Он покачнулся, и верхняя его половина, неуклюже перевалившись, откатилась вбок, оставив нижнюю часть тела лежать на прежнем месте. Из идеального, будто сделанного гильотиной, поперечного среза вывалились какие-то ошмётки и влажные обрывки внутренностей, облепленные спекшимися сгустками свернувшейся чёрной крови. Содержимое моего желудка было уже где-то в пищеводе, когда я почувствовал присутствие – над поляной словно прошла медленная невидимая волна тяжёлого обречённого могильного сплина. (Мысленно «проигрывая» ту ситуацию теперь, в более спокойной обстановке, я понимаю, что звук шагов, едва ли воспринимаемый простым человеческим ухом, я услышал задолго до этого ощущения, но не обратил внимания, полностью занятый завораживающей своей нереальной жутью картиной). Я медленно обернулся. За моей спиной, на границе леса, стояли васпы. Трое. В руках среднего, в положении «от бедра», беззубо, как крохотная маска Крика, щерился автомат.
Оружие на меня направляли впервые. То есть, «слепые» выстрелы откуда-то из леса – это, конечно, было; но это – не то… Вы были когда-нибудь под прицелом? И не рекомендую. Это ужасно. Ты ничего не можешь: говорить, кричать, бежать, даже просто шевелиться – всё бессмысленно. Я поступил ещё глупее и нелогичнее. Шагнул навстречу. Про зажатый в руке взведенный пистолет, равно как и про свои новоиспеченные суперменские качества, я тупо забыл. В конце концов, я – просто гражданский картограф, стареющий университетский мыш в остроугольной шапочке магистра. С кисточкой на переднем уголке. Впрочем, как оказалось, про пистолет я забыл на своё счастье. Это спасло мне жизнь. Стрелять как и убивать любым другим способом, васпы умеют несравнимо лучше меня. Особенно, если учесть, что я ничего такого не умею делать вовсе. Ну… На тот момент не умел.
Дальнейшее снова прозрачно напомнило сюжет народной детской сказки. Стоявший справа васпа шагнул мне навстречу, поднимая руку – не то для удара, не то для захвата.
– Оружжие… – его голос напоминал хрипловатое рычание старой бездомной собаки.
Вдруг его глаза, в упор, не мигая, глядевшие на меня, подёрнулись тонкой туманной поволокой, и взгляд устремился вдаль, словно я был просто полупрозрачной оболочкой. Ломаное, зомбическое движение замерло, васпа застыл с ногой, не достающей земли сантиметров на десять. Затем он, как в детской игре «Замри – отомри», отмер, закончил движение, кукольно развернулся направо (возникло ощущение, что нелепая, будто составленная из сегментов фигура сейчас развалится на модули, не выдержав инерции при повороте), и таким же неестественным, слегка подныривающим шагом протопал в каком-то полуметре от меня, так, будто на моём месте находился пустой участок пространства. Двое других, опустив оружие, прошествовали следом, и вскоре вся эта бредовая троица скрылась в еловых зарослях. А у перелеска, отделяющего эту полянку от предыдущей, молча стояла Иминай. В нужное время моя лягушонка в коробчонке приехала. Всё, как в той сказке, параллель с которой началась на дарском болоте, тысячу лет назад, в прошлой жизни.
– Силь. Идём. Здесь дальше оставаться небезопасно, – протянула руку.
Я только теперь опомнился, посмотрел ошалело на пистолет, поставил на предохранитель, сунул в кобуру. Обошёл останки вертолёта, взглянув последний раз и мысленно попросив у Вацлава прощения за то, что не остановил его, и за то, что поздно спохватился, не догнал. И мы покинули поляну, оставив подвиг – истории, а мёртвых – их мертвецам.
До «Северина» шли молча, только хрустели под ногами сухие ветки да редкие птицы коротко перекрикивались среди ветвей. Илана встретила возле трапа. Ничего не спросила, но реакция была понятна по глазам – они сперва округлились, сделавшись неправдоподобно, мультяшно огромными, затем вернулись в нормальное состояние, затем облегчённо, расслабленно опустились долу и на мгновение вовсе укрылись за частой мережкой ресниц.
– Здесь нельзя оставаться. Улетаем.
Ещё одна Иминай. Уверенная. Решительная. Властная. Не оставляющая ни права на возражения, ни желания возражать… На борт «Северина» поднялся Капитан. Я понял, что в этот момент я уже даже не начальник экспедиции. Точнее, нет, не так. Я — ВСЕГО ЛИШЬ начальник экспедиции… Когда я увидел, что Клим по-прежнему без сознания лежит, пристёгнутый к креслу, я уже ничему не удивился: устал.
Иминай прошла в кабину.
– А топливо-то? – спохватился я.
На меня посмотрели… Ну, ПОСМОТРЕЛИ, в общем.
– Правый полный, левый – на половину. До какой-нибудь Новой Плиски, а то и до Славена – дотянем, а там заправимся, — последовал ответ, и мир потонул в грохоте прогреваемого двигателя и свисте раскручивающихся винтов.
*****************************************************************************
Эпилог: намёк
*****************************************************************************
…Солнце надраенной медяшкой сияло в левом иллюминаторе. Расстегнув ремни, я смотрел на склонившуюся над Климом Илану. Простая человеческая женщина, верная, любящая своего единственного мужчину. Красивая, умная, но – обыкновенная. Человеческая. В глубине души несмело подняла голову маленькая серая кобра. Зависть.
Рассекая лезвиями соосных винтов звонкий весенний воздух, «Северин», со своим вечным едва заметным креном на левый борт, уходил на Юг, в догорающий полдень, к городам, к суматохе цивилизации, оставив за развилкой двойного киля дарскую тайгу с её аномальными зонами, синими бабочками, ульями, васпами, памятниками безрассудному героизму, неслыханной глупости и чудовищным ошибкам. Оставив мёртвых Вацлава и Йощку, и огромную жабу Веэна, так и не понявшего, за что же ему пришлось принять смерть, а вместе с ними – моё патологически затянувшееся детство, мои надёжные, проверенные, спасительные «розовые очки». Я сидел в кресле возле заливаемого солнцем иллюминатора и думал о своей таинственной царевне-лягушке. Откуда ты? Кто ты, Иминай?
Автор публикации
