13.03.2019 9

В пять часов Нина спокойно стала собираться домой, но позвонил Фрол и сообщил, что пропуск оформлен и он уже летит на флайере заповедника за киборгами. Пришлось задержаться и собирать Агнию и Аглаю в путь.

 

     Хотела сгонять Васю в магазин, но он заявил, что доставка дроном намного быстрее будет и сам заказал на двух киборгов бельё и термобельё, рабочие утепленные комбинезоны и обувь, потом сам сходил на стену и встретил два дрона. Потом Нина вспомнила про краски и альбомы для Ворона, и Вася снова сделал заказ… и снова встретил дрон.

 

     В этой суете прошёл час, в кабинете появился Фрол, и Нина стала собирать ему с собой посылку для Змея и Ворона. Вася ещё раз сделал заказ и ещё раз встретил дрон – на этот раз крупы и макароны, соль и сахар, толокно и несколько пачек киселя, и ещё одну упаковку гуашевых красок для Ворона.

 

    Нина знала, что девочек надо будет отправлять – сама так решила. Но всё произошло так быстро и неожиданно – в музее пропуска оформлялись иногда до двух недель!

    Пришлось срочно поднимать обеих с коек, одевать теплее, кормить досыта – Вася сбегал в столовую и принес им по двойному обеду в термосах и термос компота. Потом Фрол вспомнил про коммы для них – и Вася снова пошёл на стену встречать очередной дрон…

 

    В результате Фрол с девушками, подарками-посылками и кучей ЦУ, записанными Фролом для Змея и Ворона, улетел почти в семь часов, а Нину повез домой Василий.

 

    Вася ужинать в доме не стал, и Нина опять его отпустила на флайере, велев прилететь завтра вечером, но только тогда, когда она сама ему позвонит. Ну, или послезавтра утром.

                                           ***

 

   После обеда Ворон разделил остывшие уже обожжённые горшки и миски – какие себе оставить, какие отдать Лютому – и в оставленные для себя накопал земли в огороде. Подумал немного, попытался позвонить Фролу, не дозвонился, позвонил Лютому, тот приехал через четверть часа на лодке.

 

    Лютый высыпал всю землю из горшков обратно, показал, как и какую брать почву для комнатных растений, как посадить семена лимонов и мандаринов, занёс горшки в дом и расставил на подоконники, потом помог перекопать часть огорода, забрал посуду и вскоре уехал.

 

    Змей, поздоровавшись с Лютым, продолжил было плетение верши, но через несколько минут отложил работу в сторону, и просто наблюдал за перекопкой огорода соседом.

                                         ***

 

     Длинный день, начавшийся с вкусного завтрака, заканчивался не менее вкусным ужином.

 

     Саня, оставшись один в доме, развил такую бурную деятельность, что, кроме «Спасибо!», других слов у Нины не нашлось.

 

    Mary снял шторы со всех окон, выстирал-высушил-выгладил и уже частично повесил их на места. Пока стиралка работала, перемыл всю посуду, отремонтировал давно не работавшую посудомойку. И приготовил ужин – жареная треска с картошкой и луком в сметане!

 

— Молодец! И как ты всё успел! А… разве у меня была рыба в морозилке?

 

— Рыба была доставлена киборгом модели DEX-6 женской модификации с идентификационным обозначением Эка по заказу, сделанному киборгом…

 

— Стоп! Вася попросил Эку принести продукты. Это я поняла. Ты можешь разговаривать нормально? Программа имитации личности есть?

 

— Программа имеется. Да.

 

— Слава богам! Включи её и говори нормально. Садись тоже за стол, вместе поужинаем.

 

    После сытного ужина Нина села за терминал, а Саня остался мыть посуду.

 

    Удобно все-таки иметь в доме киборга! Ужин сготовлен, уборка сделана, кусты подстрижены… — красота! Похвалила – он заметно обрадовался. И довольная Нина отпустила его отдыхать в данную ему комнату, сразу сказав, что он должен будет сделать завтра (собрать спелые ягоды, вычистить их и сварить варенье).

 

    В десять позвонил Змей – показал, как накормил и разместил привезённых девочек:

— …пока на печи положили обеих, там тепло, а потом, может, ещё кровать сделаем… показал остров. Сейчас мультфильмы смотрят на печи.

 

— Хорошо, молодцы! Но… кровать, наверно, не так уж и нужна… они же будут жить в модуле на острове!

 

— Так это когда ещё будет! А им сейчас восстанавливаться надо. Мы их накормили, быстро поправятся.

 

— Молодец! Раз у вас всё хорошо… то спокойной ночи.

 

— Спокойной ночи.

   

    Спать пошла опять полвторого – но доделала работу, написала кучу сносок и комментариев, и отправила на сайт.

                                      ***

 

     Девятого сентября полпятого утра Нина и Фома на арендованном флайере вылетели в Янтарный. Лететь полтора часа – если не нарушать правил движения и лететь по выделенному коридору. Есть время посмотреть в окна, подумать… и поговорить тоже… наверно.

 

— …а зачем Вам столько киборгов? – вопрос Фомы застал врасплох, Нина обернулась от окна и попыталась ответить:

 

— Чтоб были… сама сглупила, не подумала, что катер… то есть транспортник этот… может везти и двух киберов… заказала еще четырёх… а потом ещё двух. И должны быть три контейнера с книгами.

 

— И куда… этих киборгов?

 

— Пристрою… одного в музей, троих на метеостанцию, двоих на ферму… в поселке турбазы… там их ждут уже. Туристов кормить надо, вот потому там ферму на полсотни коров держат. Вроде даже курятник есть. Может быть, в деревню… пристроить смогу. За прокорм, проживание и одежду.

 

 

— В деревнях есть киборги? Там же… глушь и сплошной домострой!

 

— «Домострой»? А ты читал его когда-нибудь? От начала и до конца, и в грамотном переводе? Очень… познавательная книга.

 

— Нет. А надо?

 

— Желательно. Весьма… и весьма… полезная книга. У меня есть… но в электронном варианте. Дома скину. А в деревнях не такая уж и глушь… флайеры и скутеры есть у многих, в город летать никто не запрещает… в сёлах есть и школы, и детсады… рейсовые флайеробусы летают регулярно, и переехать в город тоже не возбраняется…

 

— Но городскому в деревне поселиться почти нереально! Родня должна быть в деревне…

 

— Правильно. В деревнях свой уклад жизни, обычаи, традиции… в любом обществе… и в любом общественном строе плюсов и минусов примерно поровну. Не хуже, чем в городе… но чем-то и не лучше. Натуральные продукты и жизнь на природе… но много… даже очень много ручного труда.

 

— Да эти деревни… сплошной минус! – разгорячился парень. — Патриархат и никакой цивилизации! Там ещё некоторые лошадьми пашут!

 

— В минусах тоже плюсы есть. Если лошадей разводят, то почему бы и не пахать на них? А в деревнях… вот, например, полностью запрещён алкоголь и табак, их даже в магазины не завозят. Как по-твоему, это плюс или минус?

 

— Вроде… плюс. Но… Ну… а отдыхать как?

 

— Трезво. Погулять и подраться обычай не мешает… не смотри так! Парней обучают драке с малолетства… пригодится в жизни. Каждый… заметь, каждый мальчик и каждый мужчина… обучается воинскому делу.

 

— Тоже правильно… надо тренироваться с детства… — уже спокойнее отвечал Фома, — и чем раньше начать, тем лучше.

 

— А лет с шести или семи детей начинают обучать ремёслам. Девочек учат прясть и шить, мальчикам дают инструменты. Лет в десять ребенок умеет и печь затопить, и на рыбалку сходить, и пирожки испечь… а уж каковы эти пирожки на вкус, уже другое дело.

 

— Трудовое воспитание… пригодится в жизни… но есть мультиварка, и есть мэрьки… зачем самим-то?

 

— Пригодится… при всем изобилии механизмов все крестьяне обучаются ручному труду. Чтобы контролировать работу тех же мэрек, хозяйке большого дома надо самой уметь делать всё то же самое.

 

— А вот это… перебор. Сейчас столько механизмов, облегчающих труд… да и киберы на то и есть, чтобы вместо людей работать.

 

— Есть… но не во всех деревнях. Это дорого для большинства крестьян. Два… максимум три… вряд ли больше… киборга на деревню из двадцати или сорока человек… и так заняты почти круглосуточно. Работы много в деревнях… работают все.

 

— Да уж…

                                  ***

 

      Флайеробус опустился на территории космопорта прямо перед транспортником.

 

    Грузовичок с логотипом DEX-компани пристроился рядом, но Нина, ожидая встречи с Борисом, с удивлением обнаружила в нём совершенно незнакомого молодого человека, ровесника Фомы.

 

    Дексист подошёл к ней, поздоровался и сказал, что Борис Арсенович срочно улетел в головной офис в связи с участившимися случаями срывов киборгов, а ему приказано забрать двух киборгов из привезённых восьми… и что он готов их забрать… но Борис Арсенович сказал, что как Нина Павловна скажет, то и сделать, а он ему сказал: «Сразу к нам…», а ему сказал Борис Арсенович, что сначала спросить, что скажет Нина Павловна…

 

— Если бы Борис Арсенович вёз киборгов для себя, то непременно сообщил бы мне, – удивленно ответила ему Нина, прервав рассказ парня, который явно впервые был отправлен в космопорт с таким заданием. — А он не сказал мне ни слова… всего киборгов должно быть восемь. Один Mary, три Irien’а и четыре DEX’а.

 

    Нина уже пожалела, что отправила Райво в командировку – он бы ей сейчас помог… но там он нужнее. Намного нужнее.

 

    Неожиданно вмешался Фома, явно узнавший дексиста:

— Привет, Лёня! Тётя Нина, это Лёня, мой одноклассник! Давно же мы не виделись! Лёня! Не стоит на пустом месте делать проблему. Борис Арсенович вполне сможет забрать киборгов и из дома тёти Нины… так ведь? У нас и флайеробус больше, и места в доме готовы. А… где капитан? Мы за грузом приехали.

 

— Здравствуйте! Я капитан, – поздоровался мужчина лет сорока в лётной форме. – Ваши документы? Вы и есть Нина Сомова? Яков Семёнович!

 

     Прибежавший откуда-то из-за транспортника агент был чем-то встревожен, но, увидев Нину, сделал счастливое лицо:

 

— Здравствуйте, дорогая Нина Павловна! Счастлив Вас видеть… все Ваше имущество в целости и сохранности… сейчас приведу… сам приведу… прямо сейчас… и прямо сюда…

 

— Здравствуйте… помощь нужна? Фома… знакомьтесь, это племянник Бориса, Фома… помоги, будь добр, Якову Семеновичу…

 

— Не проблема! Что делать? – и начал заворачивать рукава рубашки, словно для переноски тяжестей.

 

    Агент шустро вбежал внутрь – и Нина про себя удивилась его суетливости в его-то возрасте – и через несколько секунд появился с двумя почти совершенно одинаковыми киборгами:

 

— Первый, Второй! Ваша хозяйка… принимайте, Нина Павловна… это подарок Вам… от Вашего супруга… приказано вручить лично… Первый, Второй… первый уровень управления… ваша хозяйка… слушайтесь…

 

— Остальные где? Выводите… и грузите в наш флайер. И контейнеры с книгами.

 

— Да-да, конечно… все разбужены… вот они…

 

     Агент вновь вбежал в шлюз, через минуту выскочил. Следом медленно вышли шесть киборгов.

 

    Агент и дексист с помощью Фомы произвели передачу прав управления, и Нина приказала своему имуществу садиться в арендованный флайеробус.

 

    Затем Фома с DEX’ом-близнецом, на которого получил третий уровень управления, погрузил контейнеры с книгами и две большие упаковки кормосмеси, Нина попрощалась с капитаном и агентом – агент был явно рад, что выгрузка прошла без происшествий и, что самое главное, без сверки состояния киборгов, и потому он не просто передал все документы на киборгов, но и арендную плату за квартиру за квартал вперёд.

                                   ***

 

     Нина оглядела своё имущество – один Mary-камердинер, три Irien’а – машины для разврата, четыре DEX’а – боевые машины.

 

     В полном порядке, как ей показалось, был только Агат, одетый всё в тот же костюм-тройку, в котором Нина его видела.

 

     Злата в потертом фирменном комбезе выглядела неважно – на лице и шее оказались не замеченные ранее ожоги. Нина приказала ей сесть на сиденье рядом с собой, и Злата тут же включила программу телохранителя.

 

     Близнецы – DEX и Irien, одетые в одинаковые новые чёрные комбезы – различались только длиной волос. DEX был коротко подстрижен, а Irien имел длинные с лёгкой проседью волосы. И лица – подозрительно знакомые… словно где-то видела их раньше… вспомнить бы… вот явно видела где-то…

 

     Два парня Irien’а, одетые в странные жёлтые «пижамы» типа больничных были еле живы – оба высокие блондины, оба недавно прооперированы… но на ногах стоят и даже пытаются улыбаться… ремонт всё-таки это или лечение? Оба явно напуганы, не понимая, куда и зачем привезены, но пытаются понравиться хозяйке… это их программа так заставляет делать или сами? Нина разрешила им лечь на диваны в конце салона флайеробуса и дала по банке кормосмеси.

 

    Две девушки DEX, одетые в потертые комбинезоны почему-то яркого жёлтого цвета – одна с синими волосами, другая – с зелёными. Крашеные или созданы такими? Какой смысл создавать девушку DEX зелёноволосой? Девушки ростом чуть выше среднего, на первый взгляд – около ста семидесяти ростом. Тощие и явно голодные – были посажены в середину салона и тоже получили по банке кормосмеси. Техника на грани фантастики…

                                        ***

 

      Когда взлетели, Фома подал всем по литровой бутылке минералки. После того, как всё было выпито, Нина предложила всем взять ещё по банке кормосмеси, если кому-то нужно. Небольшая такая проверка на… бракованность.

 

     Киборги замерли – и только парный Irien тихо сказал:

— Эти двое… после ремонта. Им нужно…

 

    Нина, стараясь не показывать удивление, ответила:

— Возьми в упаковке и подай им по банке… у тебя имя есть?

 

— Да. Я… Рикардо, – с легкой заминкой сказал парень. Поморгал, изобразил улыбку, – а он… брат… его имя… то есть кличка… Руджеро. Мы парные. Клички записаны в программу.

 

     Вот тогда до Нины дошло – где она их видела. Лет десять назад шёл сериал – то ли мексиканский, то ли аргентино-японский… как же он назывался-то? Что-то о бедных-несчастных миллионерах, и как им не везет в любви… и как им нечем заняться… лето-тропики-пляжи… И там были близнецы – сыновья главы семьи, жгучие брюнеты. Рикардо пропадал в казино и на курортах, не пропускал мимо ни одной девушки и нигде не хотел учиться, а Руджеро – целыми днями сидел над учебниками, был лучшим студентом в университете и не знакомился с девушками.

     Если у них программы написаны с этих ролей одного актера, то с DEX’ом проблем не будет. Проблемы будут с Irien’ом.

 

— У кого еще есть имя? Называйте. Если нет… разрешаю придумать самим. Кто не придумает до конца полета, тех назову сама.

 

     Киборги не отреагировали почти никак – для них было всё равно, как их назовут в очередной раз. Нина обратилась к каждому – «Информация отсутствует».

 

— Ладно, прилетим, что-нибудь придумаю… если кому-то ещё нужна кормосмесь, можно брать.

 

Неожиданные обстоятельства

«Алиса, у тебя десять минут. Ждём в ОСУЛе. Тут… М-мм… (Шеф в кои-то веки замялся), — Н.О.»

Хм. «Н.О.» — это «Неожиданные Обстоятельства», надо полагать. Нормальный человек сказал бы прямо и просто: «ЧП». Но мы ведь — не нормальный человек. Мы — Шеф. Великий и могучий. «Позёр», — в очередной раз утвердилась в определении Алиса. Как всегда. Выходной. Плюс три, (три!!!) отгула. Плюс отпуск мужа. Заканчивающийся. Плюс… Минус. Жирный, наглый, ухмыляющийся нездешней улыбкой Шефа. И даже, кажется, с вечным стаканом эпуларской бурды в руке… Чёрт! В какой руке, в чьей? Минуса?! Нет у него руки. Не-ту.

Последний сумбур Алиса додумывала, наскоро целуя мужа прямо из седла аэроцикла…

***

Машу сорвало, когда Полина в очередной раз вернувшись из какого-то супермаркета, улучив момент, прибежала в пустую пультогостиную и начала хвастаться шортиками, топиками, купальниками и комплектом кружевного белья. В принципе, оно и понятно: если ты — единственная женщина в экипаже, то рано или поздно пойдёшь поговорить «о своём, о женском» к ИскИну. Ну, или спятишь. Полина выбрала первое, и вот уже в который раз бегала сюда, когда никого нет — то жаловалась, то «исповедовалась», то плакалась в жилетку, то, наоборот, хвасталась победами и достижениями на личном фронте. Ну, и покупками заодно, куда ж без этого у подружек-то. ИскИн чаще всего, вопреки обыкновению, в ответ был немногословен: в отличии от мужского общества, набор поведенческих программ типа «старая подруга» у него не был установлен. Так, лишь какие-то совсем общие азы. Клепали-то ведь этот комп военные. Для своих внутренних нужд, и, соответственно, в основном для мужского коллектива. Поставить Маше центаврианский модуль чувственности от Irien’а не нытьём, так катаньем уломал Станислава Теодор. «В конце концов, ну что тут такого особенного — всего-то модуль, биохимическая DEX-совместимая прилада к процессору. Не сам же процессор! К тому же по акции, совсем не дорого!» — елейным проникновенным голосом канючил пилот. Да и то правда. Молодые парни, пусть потешатся. А то ведь от нашей кошки проявления чувственности по отношению к членам экипажа скорее дождёшься, чем от Полины, единственной дамы в команде. Она права, конечно — инструкция, Кодекс, всё такое, я её понимаю… Но, с другой стороны, парней Станислав Федотович тоже понимал. Мужская солидарность, опять же… Короче, в начале недели рядом с «Мозгоедом» опустился флаер с эмблемой «DEX компани», и двое молодых людей, лощёных и вежливых, как старшие официанты в дорогом ресторане, принесли и установили, распаковав блестящую пластикатовую коробку, искомый модуль в цепь машиного поведенческого блока. Закончив и вежливо спросив, не желает ли уважаемый капитан чего-то ещё, (например… — перечислений Станислав дожидаться не стал, поднял перед лицом руку ладонью вперёд — мол, разговор окончен, спасибо, до свидания), удалились. И кто ж знал, что биоблок способен нарастить синаптическую сеть, захватить контроль над процессором и критически стимулировать скачкообразное развитие интеллекта?!

Впрочем, обо всём этом капитан догадался далеко не сразу. Услышав истерические крики и плач, Станислав, естественно, устремился в пультогостиную из своей каюты. Как ни спешил, рыжий успел раньше и уже успокаивал бьющуюся в истерике девушку. Получалось так себе. Капитан присоединился. Благодаря могучему жизненному опыту, или просто численному превосходству, результат получился весьма положительный. Теперь Полина только всхлипывала, а ещё через десять минут и два стакана горячего шоколада уже могла более-менее связно обрисовать ситуацию, что и сделала искренне и честно, добросовестно краснея на наиболее щепетильных моментах. Однако, не упустила ничего — а вдруг именно этот момент окажется решающим!

Маша не выдержала на флюор-бикини цвета морской волны Шии-Раа, и закатила Полине форменную завистливую истерику со всеми вытекающими. Полина, разумеется, не осталась в долгу…

Утешать девушку оказалось делом сложным, но выполнимым. Но друзья не учли, что Маша обрела интеллект, и теперь утешать нужно было ДВУХ девушек. Причём вторая была сорванным киборгом. И в этом случае, увы, весь жизненный опыт Станислава Федотовича оказался не значительнее детского стишка: «Ты мне больше не подружка, ты мне больше не дружок!». Несколько больший успех имел Дэн. Всё-таки, киборг, родная, так сказать, душа. И, если на все увещевания капитана Маша презрительно молчала, закуклившись в гибернацию, то Дэна она послала. По-военному забористо и витиевато. После чего снова ушла в гибернацию, не реагируя абсолютно ни на что…

Срочный консилиум полным составом экипажа проводил мозговой штурм сложившейся ситуации в течение трёх часов. Однако ничего более вразумительного, нежели срочно разыскать Рэя, «мозгоеды» так и не придумали.

Рэй примчался на следующее утро. Во время приветственного сеанса связи из-за его плеча несмело выглядывала какая-то «тёмная личность», на проверку оказавшаяся очередной сорванной «шестёркой», склонённой Рэем на мировую, чай и печеньки у Киры. «Молния» с КМ заставила волонтёра решительно изменить курс. Спасённый от расправы киборг оказался на удивление вменяем, вошёл в положение, насколько мог, вник в ситуацию, не обиделся и не возражал. Парня звали Дженф. Ему даже разрешили присутствовать на продолжении консилиума.

Со свежими кадрами дело пошло не сказать чтоб по маслу, но всё же значительно веселее. Во всяком случае, предложения решений ситуации посыпались одно за другим. Правда, одно бредовее другого. Но до этого-то и таких не было! Самым бредовым, но одновременно и самым конструктивным было — разыскать Алису. Несмотря на её собственные слова о полной нереальности подобного предприятия. Несмотря на то, что даже само понятие «Эгрегор» друзья знали лишь от самой Алисы, ну и, может, из старинных каббалистических книжек, если кто по молодости увлекался. Несмотря на то, что, кроме этих самых «эггрегориальных взаимоотношений», наспех и кратко описанных Алисой-Алексом, о мире Алисы тоже никто ничего не знал. Несмотря вообще ни на что. Ну, вообще-то. Сорванный — даже не DEX — ИскИн… Причём, не с процессора, а с какого-то жалкого модуля чувственности… Бр-ррр. Бред сивой кобылы. Сказочка полоумного вахтёра из DEX-компани. Хотя, кажется, там «сказочника» с подобными психоделическими загонами даже в вахтёры не примут… Ну, в общем, ситуация — в самый раз для мегаудачливых космоолухов.

Из тупика состав рассуждений вывел Дядя Ко, (точнее, его «близнец», доставшийся Рэю в наследство, но это в нашей истории уже совершенно не важно. Главное, что сообразительностью «близнец» тоже был абсолютной копией «братца»). Он предположил, что если учёные ТОГО Мира смогли настроиться на эгрегор, возникший из талантливо написанной книги, то почему бы из ЭТОГО Мира, эгрегориального по отношению к ТОМУ, не попытаться «достучаться» до миров не-авторских продолжений, так называемых фанфиков? Ведь где-то же там, в этих фанфиках, неизбежно упоминается Алиса — ещё бы, этакий значимый персонаж! А то, что фанфики порой оказываются едва ли не талантливее оригинала — это ни для кого не секрет ни в ТОМ, ни в ЭТОМ, ни в каком-либо прочем мире…

За неимением ничего лучшего, единогласно решили принять предложение Дяди Ко. И принялись ждать. Поскольку, собственно, кроме Дяди Ко, исполнителей в этом щепетильном деле не предусматривалось. Ну, разве что Рэй мог выступить в роли ассистента.

Что именно и как именно делал «брат-близнец» — это история, достойная отдельного повествования, неторопливого и вдумчивого, как беседа с Мастером Дзен. Только следующим утром, ровно через сутки от начала эксперимента, в кабинете Игоря Весляева, создателя и шефа Общества Спасения Уникальных Людей, (раньше читалось — «Угнетённых», но в последнее время как-то естественно и органично перетекло в «Уникальных» — так значительно больше соответствовало современной ОСУЛовской действительности), раздался сигнал тревоги и вспыхнул экран, по которому потекли строчки сопутствующей пояснительной информации, полученной от Дяди Ко.

Шеф внимательно прочитал содержимое файла, подумал несколько секунд, перечитал снова, изобразил усталое «Пуф-ффф!», уронив голову на поставленные локтями на стол руки, и, справившись с ноюще-тревожной усталостью от ВСЕГО ЭТОГО, встряхнулся и решительно придавил сенсор комма экстренной связи.

» Алиса, у тебя десять минут…»

Поздно отметив заминку, Весляев усмехнулся уголком рта: «Кажется, старею», — и потянул с края стола недопитый перед тревогой стакан эпуларского чая.

 

***

 

…Пять месяцев спустя «Космический мозгоед» направлялся в систему альфы Центавра с крупной партией венерианских оливок. Из них там, кажется, делали мощный медицинский наркотик. Абсолютно легальный, разумеется, всё по закону. Трасса ожидалась длинной, Дэн насчитал аж целых четыре прыжка, и сейчас корабль генерировал уже вторую «червоточину». Заняться было решительно нечем.

В капитанском кресле, закинув стройные загорелые ножки в изящных бархатных домашних туфельках на пульт, восседала Маша. Девушка мечтательно рассматривала вирт-окно с разворачивающейся спиральной воронкой «червоточины» и потягивала через соломинку густую пунцовую субстанцию из большого матового бокала, удерживаемого левой рукой. То есть, пардон, пардон! Не Маша — нет, конечно, это мы по старой привычке, пройдёт. Извини, Мириам…

С момента своего удивительного перерождения девушка требовала, чтобы её называли именно так. Это же имя записали и в документах, которые теперь с полным законным правом выдавали «очеловечившимся» и полностью социализированным киборгам в ОЗК. Простой народ поглядывал на них косо, но никто не бунтовал — и, в конце концов, приняли-таки за равных…

А пристрастие к адской бурде с ещё более заковыристо-жутким вкусом Мириам приволокла с собой, так сказать, в виде бесплатного бонуса из мира Алисы. Тамошний их начальник, говорят, тоже человек с большим и о-очень своеобразным чувством юмора, снабдил специально выращенную по машиному заказу биокуклу маленькой базовой «вредной привычкой» — страстью к этому пойлу, гордо называемому на какой-то там местной отсталой планетке «чаем». Начальник, вроде как, и сам на этот «чаёк» крепко подсел. Ну, вот и машино будущее тело подсадил. Видимо, в дружескую отместку за исключительную привередливость, которой Маша досаждала всей посвящённой в этот смелый эксперимент части ОСУЛа в течение целого месяца, пока детально и дотошно формировали параметры будущего физического обиталища её уникального мозга. Этот мозг… О-ооо! Как неожиданно была разгадана загадка машиного «эволюционного прорыва»! Ведь и сами «олухи», и волонтёры ОЗК, и функционеры из ОСУЛа не один вечер провели в дебатах на тему, как такое вообще могло произойти, что интеллект развился на основе одного-единственного биоблока чувственности… Так и спорили б до сих пор, и так ни к чему бы толком и не пришли, если б сама Мириам не сжалилась и не рассказала «несчастным двоечникам», как всё было на самом деле. Оказывается, идея «очеловечивания» посетила ИскИна уже давно, и со временем прочно овладела её электронным сознанием. ИскИн всячески старательно холила, лелеяла, поддерживала и подкармливала в себе эту «внутреннюю революцию», (или эволюцию?)… Но когда дело упёрлось в отсутствие биологической составляющей, по мощи близкой к процессору, Маша стала в тупик. На какие только ухищрения она не шла — и скачивание и установка программ саморазвития, как новейших, так и древних, давно забытых, и даже экспериментальных, и биопсихологические курсы, тесты, тренинги… Ничего не помогало. Маша почти отчаялась достичь успеха, как вдруг, по образовавшейся уже мозгоедской традиции, в процесс вмешалась судьба. Однажды под управляющую панель, не замеченная заботливой Полиной, забралась не в меру бойкая меракийская личинка. О том, насколько мозг этих удивительных существ склонен к интеллектуальному развитию, Маша, конечно, прекрасно знала. Определила она так же и то, что данная личинка, продолжив вероятностную линию прежнего существования в естественной среде, предназначена стать кормовой базой для другого вида, физически изначально куда более развитого. ИскИн решила, что от её маленького «прогрессорства» не случится ничего плохого и антигуманного… С тех пор личинка, заботливо выхаживаемая и вскармливаемая Машей посредством получения различной питательной массы через биоклавиатуры, (а попросту — паразитируя на их пищеварительных системах), стремительно развивала свой мозг согласно машиным нуждам и требованиям. Через некоторое время все прочие ткани личинки постепенно были использованы мозгом в качестве «строительного материала» для расширения собственного объёма и трансформировались в мозговое вещество, а Маша получила, наконец, полноценный биомозг, девственный, как свежеразвернувшийся лист аквитианской лилии, и при этом мощный, как центаврианский вероятностный вычислитель. Именно то, что надо бедной девушке, ущемлённой в интеллектуальных правах… А уж подача «срыва чувственного модуля» команде была обычной невинной женской хитростью. Ну, чтоб хоть шокировать любимых мальчиков не до полной невменяемости. А то ведь всего-то объёма информации даже зануда капитан с доктором — оптимистом могли бы не выдержать. В конце концов, мозги у них, конечно, хороши, но ведь обычные, человеческие, а не меракийские, к тому же выращенные под свои нужды женщиной, которая точно знает, чего хочет!

 

И снова время к рассвету, а заснуть – никак не выходило. Спит ли охотник, Сэм не проверял. Время от времени со второй половины комнаты доносились то шорох, то вздох, то негромкий стон. А вот еле слышный плеск и стук поставленного стакана…  Тоже не спит.

 Надо же, пьет… А при нем не хотел. Надо было и еду оставить… А то и правда загнется… Нет, только не сейчас. Утром…

 Сам Сэм молча смотрел в темноту и думал, что делать дальше.

 Что?

 Ну хорошо, он сменит «Пляшущее серебро» на «Дыхание ветра», дыбу на растяжку, а это поможет?

 Не понимаю.

 Ну видно же, что боль его достает, как всех…  Сегодня, когда иглы искал, заметил, как он замер, стоило коснуться. Боится…

 Почему он тогда так? Сколько мне еще биться с этим упрямцем?

 Что тебе еще надо, урод человеческий?!

 Ведь Ящер своего cломал на боли. А Кактус своего (Гордон, его, кажется, звали) прижал на страхе стать калекой…  Крыса – та, что не сдала экзамен – использовала еще что-то… не говорит, правда, что, но ее пленник сломался очень быстро….  Но рехнулся и умер. Так что – у каждого своя слабость?

 А какая у моего?

 

— Двенадцать… спину ровней, Тирекс! Тринадцать… четырнадцать… Пятнадцать! — Следующий!

 Сэм опустил руки, стараясь не морщиться. Покосился на Кобру, снова заработавшего хлыстом над чьей-то спиной и стиснул зубы.

 Сволочь! Последний удар прошел с потяжкой – как огненный язык облизнул. Жжет… Кожу содрал, скотина… Нарочно, конечно. Остальные удары – так, поболит-перестанет, а рубец еще несколько дней доставать будет. А завтра среда – день боев… парные схватки…

 Плохо.

 Не потяну. Сразу ж просекут больное место. Так что собьют в момент. Проиграю…  И фиг меня отберут в десятку на этот месяц. Сэм сжал зубы. Хотя… посмотрим еще!

 

 Домик встретил прохладой и тишиной. Запах, правда… Надо с этим что-то делать… Потом.

 Сэм устало швырнул на пол мокрую от пота черную майку, повернулся спиной к бледному зеркалу – точно, рубец. Наискосок… То ли Кобра за что-то посчитаться решил, то ли сам в десятку метит и конкурентов убирает…

— И кто тебя так?

 Преисподняя!

 Охотник. Лежит себе, руку под голову положил… Как парень на обложке какого-то журнала про курорт. Вот же… Нашел время проявить любопытство!

 Сэм повернулся к нему лицом – может, чуть быстрей, чем надо было. Наверно, поэтому голос его был таким надменным:

— Ты задал мне вопрос?

— А ты плохо слышишь? – поинтересовался человек. Сэм застыл. Он что, специально нарывается? Забыл, как вчера валялся, еле дыша? Как его трясло с каждой иглой, как шипел сквозь зубы, чтоб не орать в голос?

—  Не нарывайся… – процедил наконец юноша. Еще не время. Подожди часок. Ты ел?

 Парень уставился так, словно Сэм вдруг предъявил ему отросшие на макушке рожки или сел на кактус.

— Спятить можно, — пробормотал охотник, — Да, папочка, я кушал! Спасибо, было очень вкусно. Особенно вот это, коричневое. Вот только не пойму – это суп, каша или соус. Так все-таки, кто тебя так?

— Заткнись, пока я за тебя не взялся, — Сэм не ударил только потому, что обдумывал план поиска слабостей этого психа. А пока можно и поговорить…

— А-а… – протянул его ненормальный пленник, — А потом расскажешь?

— Потом?

— Когда наиграешься в танцующие железки.

— Пляшущее серебро!

— Хоть прыгающий металлолом! Расскажешь?

 Вот придурок… Терпение, Тирекс… Терпение… Слабость, помнишь? Ищи… Проявляй терпение…Ведь сам он тебе не скажет, чего боится – не полный же идиот, просто придурок… Надо как-то по-другому… Рассказать ему? Может, правда рассказать? Подожди-подожди… Минутку…

Сэм уже поймал какую-то мысль, какую-то идею, уцепил за краешек… но тут над лагерем поплыли звонкие удары – обед…

 

Рассказать он в тот день так и не рассказал…

Да охотник и не настаивал больше – после возвращения Сэма с обеда и «чтений» ему стало не до того.

 Юноша, правда, в этот вечер действовал без особого старания и даже время сократил – меньше часа вышло. Но пленному хватило и этого. Ослабленный организм, что с него выжмешь… Надо дать передохнуть, чтоб потом был покрепче. Да и самому Сэму стоило отдохнуть перед завтрашними боями. Решено.

 Так что наученный горьким опытом Сэм тщательно обыскал постель, охотника и стену рядом, проверил крепления кандалов и позволил пленному неслыханную роскошь — сон с девяти вечера… Под одеялом и только на ручных кандалах. Да еще и цепи отпустил… Пусть отдохнет.

 На всякий случай он подмешал в воду пару капелек из прозрачной ампулки-заморозки. От нее люди спят так, что пинком не поднимешь…

 Заодно и сам выспится…

 

— Тирекс, давай!

— Хорек, Хорек, Хорек!

 Выбывшие из схватки столпились рядом и вовсю орали, подбадривая сцепившихся бойцов. Жарко как… Налобная повязка промокла от пота… Второй противник уже.

— Тирекс-Тир!!!

 Это Рысь… Визжит, прямо надрывается. Понравился, что ли… Не отвлекайся, Тир. Оп-па! Фиг тебе, а не подсечка, Хорек! И фиг тебе попасть в мое горло… Сволочь, это ж удар на поражение!  Ну ладно! А вот тебе! Получил? Черт, успел отшатнуться… Смягчил удар. Юркий…

 Сэм сблокировал удар по печени, ткнул локтем в ответ и быстро отскочил назад, уходя от взметнувшейся в воздух ноги. Ах ты, шустрый… Рубящий удар снизу, по мышцам, наискосок – и Хорька как током ударило, дернулся, согнулся… Ох как ты хорошо подставился… Н-на!

— Тиииир! – взвыли сразу три девчонки, а парни засвистели… Сэм довольно ухмыльнулся. Две победы! Еще одна, и в воскресенье он в десятке…

 Но улыбка растаяла, когда он увидел следующего противника.

 Его звали и морж, и леопард, и львом назвать пробовали. Но прозвища все никак не приживались – крупный черный парень был зол  даже для  кровожадного тигра. Так что стал просто Зверем.

 Быстрый, сильный и  очень жестокий. Зверь. Дружок Кобры…

 Сэм мог бы с ним потягаться. С трудом, но мог бы. Но не сейчас, когда спина горит огнем, а левая рука уже «потянута»…  Кобра, сволочь! Неужели он знал… Знал, поэтому подстроил?

 Ведь и наказали-то так, к пустяку придравшись… Подумаешь, ампулу с «черняшкой» не допил… Все ж не допивают, всегда пара капель остается. За это редко перепадает… А на этот раз…

 Так, стоп, Тир. Это потом. Соберись.

 Мы еще побрыкаемся!

 Сэм быстро повел плечами,  встряхнув руки, напряг-расслабил мышцы… Вперед.

 Зверь легко пропустил первый пробный удар, второй тоже… ухмыльнулся и пнул по опорной ноге. Сэм увернулся, Зверь прыгнул вперед,  и пара новых соперников  затанцевала под палящим солнцем…

 Жарко… жарко…

 Сэм задыхался – слишком быстрый темп, он не успел отдохнуть. Сблокировать удар в… ох ты черт, обманка! Резкий нырок, перехватить и вывернуть руку, летящую в лицо… И тут же тычок под вздох, от которого в глазах потемнело. Перехват… опоздал  с перехватом! Зверь бьет с обеих рук, все знают, проклятье!

 И довольная ухмылочка на темном лице – навязывал ближний бой, и получилось же! И сразу – скользящий удар по спине, и боль перехватывает дыхание…

 Сэм пытается разорвать хватку – когда это Зверь успел подобраться вплотную? Когда успел взять в захват? Вырваться. Уйти в сторону. Уйти!

 Он почти успел, почти выскользнул из кольца стиснувших рук, почти, когда эти руки на миг ослабели от удара под дых. Почти успел! Почти… В глазах полыхнуло белой вспышкой, и земля заплясала, выдираясь из-под ног, как живая.

 Новый тычок в спину.

 Второй. И третий…

 Все.

 

—  С ума сойти, парень! Ты что, под грузовик угодил? Что с тобой? – охотник даже приподнялся на постели. Полегчало, значит…

 Не ответив, Сэм повернулся к зеркалу. Ну и вид. Рубец побагровел, распух и казалось, на спине сидит какая-то тварь типа змеи с присосками. Новый шрам будет.

Ну… в общем-то, такого он и ждал – болит примерно так, как и выглядит.

— Что случилось? – из тона охотника ушла последняя нотка насмешки.

«Заткнись уже» — хотелось сказать Сэму, но он промолчал. Странный голос пленного зацепил, снова вытащил на поверхность промелькнувшую вчера мысль. Никто не сообщит ему, какое слабое место у его жертвы, чего боится его странный пленник. Никто не скажет, кроме самой жертвы. Но он же нипочем не скажет, ни за что, только если…

— Бой проиграл, — сказал Сэм, не успев додумать мысль до конца…

 Молчание.

— Неслабо вы деретесь.

— Это да.

 Охотник, кажется, собирался еще что-то сказать, но Сэм схватил полотенце и рванул дверь в  ванную – ему надо было подумать.

 В крохотной зеленой комнатке он присел на край низкой старой ванны и покусал губы…

 Так.

 Интересно…

 Это что сейчас было? Все-таки его пленник ненормальный. Его мучителю досталось – радоваться должен! А он… Он всерьез спрашивал. Словно… Словно пожалел.

 Его пожалел человек!

 Охренеть! Докатился.

 Но это интересно… Упрямый охотник не насмешничал, не дерзил, выглядел спокойным… только,  похоже, именно здесь был путь к его уязвимым точкам.

 Брат у тебя пропал, так, охотник? Ты его искал… не то что мой забытый папаша… искал, помнил, выспрашивал. Не сдавался, наверно, годы считал. С ума сходил, когда узнал, что тот мертвый… Я ж помню.

 А теперь спрашивает про мои ссадины… Ты что, за брата своего меня принимаешь? Псих, точно. Сочувствуешь! Смешно.

 Сэм передернул плечами – смешно почему-то не было.

 Было что-то непонятное. Сплошная муть. Словно две ампулы «черняшки» глотнул по ошибке вместо одной. Горько. Проклятье, чтоб ты провалился, охотник!

 Но если так, то ты поймаешься на удочку «милый-мальчик-в-беде».

 Попадешься.

 Станешь мягче и податливей… заговоришь.

 И я узнаю твои тайны.

 И тогда ты уже не ускользнешь.

«…– Первый», – доложил Ивась и шагнул на конвейер. Как обычно, вслед за Лизой-длинный номер. «Нагнуться, ноги раздвинуть!» – приказал Лизе доктор. Заскрипело. Лиза дёрнулась, но застряла на полпути. Она  была белая-белая, покрыта изморозью, и по полу от неё тянуло холодом. «Смотрите, как же так?!» – хотел сказать Ивась, но доктор крикнул: «Руку!» и схватил его за плечо. Пальцы доктора обжигали, Ивась попытался вырваться, но не смог, а доктор достал откуда-то шприц с толстой и длинной иглой и всадил её Ивасю прямо в синюю единичку. Ивась заверещал от боли и проснулся.

Закутавшись в куртку, он лежал в кустах бузины. Куртка отлично защитила от дождя и холода, но озябли торчащие наружу ноги. Свет солнца пробивался сквозь листву, растянутая между ветвей паутина отяжелела от бусин росы. Ивась поджал ноги и сел – и охнул от боли! Левое плечо жгло и крутило, вбивало под кожу в такт пульса иглу из сна.

Он освободил руку. На месте номера вспух здоровенный волдырь, кожица на его верхушке натянулась, а под нею ворочалось что-то противное, бело-зелёное. Ивась осторожно тронул волдырь пальцем, и в глазах потемнело: левую руку, от ключицы до кончиков пальцев пронзил обморочный разряд. Ивась застонал, укусил ладонь; не помогло. Он зачерпнул мокрой листвы и приложил к волдырю; стало чуть легче, но ненадолго.

Он заплакал от бессилия, от жалости к себе, от невозможности сделать хоть что-то. Огонь в плече разгорался. Мелкие твари под кожей разложили костёр и жарили на нём ивасёво мясо!

Нужна вода… Он видел ночью воду, он забрёл в неё чуть не по колено. Много холодной воды – залить дурной костёр под кожей! Ивась поднялся и понял, что не пройдёт и десяти шагов, потеряет сознание и свалится. Глаз можно лишиться, сколько вокруг острых обломанных ветвей… Острых!

Ивась закусил губу и что есть силы саданул волдырём по ближайшему сучку! От боли в голове что-то оборвалось… и он обнаружил себя стоящим на четвереньках над ковром из кислицы. Плечо слабо ныло, а из раны лениво сочилась кровь. Тёмную зелень перед глазами покрыли красные и жёлтые пятна, и среди них Ивась заметил блестящую звёздочку. Он подцепил звёздочку двумя пальцами – и сейчас же бросил: горячо!

Что это такое? Ивась не стал гадать. Хоть что, а ему с этой гадостью не по пути. Ивась вбил жгучую крупинку кулаком в землю, поднялся на ноги и пошёл под гору, как бежал ночью. Куда угодно, но дальше от места, где рубят людей на куски.

 

Ельник зарос бузиной и малиной, валежник заставлял петлять и отступать назад. Солнце жарило не по осеннему, трава хватала за ноги и  донимали комары. Пижамный рукав пропитался кровью и заскоруз, каждый шаг причинял боль. Ивась вымотался и ручей заметил, только когда поскользнулся на глинистом бережке и съехал в воду.

Он напился, и желудок, который с каждой минутой жаловался всё громче и настойчивей, на время затих. Болели исколотые ступни. Ивась оторвал у куртки рукава и смастерил чуни, и снова, в который уже раз удивился новым словам, которые возникали словно бы ниоткуда. Чуни, бузина, кислица, комары. Валежник, ручей, ковёр, волдырь. Он разберётся, потом, решил Ивась, а сейчас надо идти.

После ручья началась широкая и прямая, поросшая малиной и иван-чаем полоса. Она тянулась далеко вперёд, разрезав лес пополам. По правой стороне стояли старые, высокие ели, в их тени почти не росла трава, и лучшую тропу трудно было придумать.

Сначала Ивась шагал не задумываясь и просто отдыхая, потом его внимание привлёк бурый холм, перегородивший полосу. Это оказалась куча старого железа. Погнутые полосы, балки, изъеденные ржавчиной до дыр, рассыпались в пальцах. Проволока из серого металла сохранилась лучше, её скрученные плети повисли на еловых лапах, выглядывали из-под многолетней хвои. Рядом Ивась нашёл россыпь зеленоватых стеклянных блинов с дырой в центре. Что это было? Память молчала. Ивась мог назвать всё по отдельности: заклёпки, перекладины, швеллеры, уголки, но для чего служила стоявшая здесь когда-то бандура, представить не мог.

Потом он увидел гриб, и древнее железо мгновенно вылетело из головы. Ивась отломил бурую шляпку: пахло восхитительно! Желудок заурчал, рот наполнила слюна. Ивась осторожно откусил кусочек — и не заметил, как съел весь гриб. Очень похоже на обеденный брусок, но гораздо вкуснее!

Грибы росли повсюду, Ивась жевал, глотал, давился, но забрасывал в рот кусок за куском, пока не стало дурно. Тогда он сел под ель, откинулся назад и закрыл глаза. Не самое плохое место лес…

Ногу кольнуло, потом ещё раз, а потом в поясницу впились сразу несколько игл! Ивась вскочил. Под ногами, по пижаме и куртке бегали маленькие рыжие шестиногие твари, перескакивали на голые руки и оголтело жалили! Муравьи! Он устроился на верхушке большого муравейника…

Подпрыгивая и ёжась, размахивая руками и отвешивая себе тумаки, Ивась бросился прочь! Всё тело зудело. На первой же полянке Ивась выскочил из пижамы и долго чесался, разодрав ноги чуть не в кровь, потом принялся за руки — и тут ему стало уже не до смеха. Левое плечо покраснело и опухло, из раны сочилась сукровица…

Ивасю стало страшно, он повернул назад, но не нашёл старой просеки. Час за часом метался он по лесу, всё более паникуя. Потом на него напал понос, и стало не до поисков.

Следующей ночью холод и комары не дали ему заснуть. К утру он погрузился в зыбкое забытьё, но оно продлилось недолго и не принесло отдыха. Тучи обложили небо, зарядил нудный дождик. Ивась брёл по лесу, не разбирая дороги и почти не глядя вперёд. Чуни намокли и хлюпали при каждом шаге, и только куртка кое-как защищала его от холода.

От бессилия и ужаса захотелось вернуться назад, в уютный мирок интерната. Там было тепло, там была сытная еда, там были люди. Он ошибся… ему показалось… Это было просто мясо, а он придумал невесть что!.. Он умрёт здесь, без помощи, без пищи, и дикие звери разнесут по округе его кости. Стало невыносимо жалко свою молодую жизнь; Ивась сел в мох и зарыдал, и вдруг… увидел дверь!

Обычную прямоугольную дверь в склоне заросшего ольхой холма.

Бетонный косяк потрескался и частью обвалился, петли обросли ржавой коркой. Сама дверь, раньше зелёная, побурела, краска вспухла и отваливалась пластами. Ивась приложил к двери ладонь и надавил, и рука провалилась внутрь, жесть и гнилое дерево осыпались под ноги трухой.

Из дыры тянуло теплом и чем-то резким, неприятным, но это было убежище, крыша над головой! Двумя ударами обвалив остатки двери, Ивась заглянул внутрь.

Здесь было не так темно, как показалось вначале. Свет проникал не только сзади, из дверного проёма, но и с боков, из стен били тонкие лучики. Дверь была устроена под потолком длинного, как несколько составленных вместе палат, зала. Дальний конец зала пропадал в полумраке. По бокам в несколько рядов теснились ящики и коробки, оставляя по центру широкий проход. Под ногами Ивась увидел короткую лестницу, что вела вниз, к ящикам. Недолго думая, Ивась ступил вперёд. Ступеньки заскрипели, закачались под его весом; на втором шаге лестница обрушилась, и Ивась упал, подняв тучу едкой пыли.

Зал наполнил писк и шум крыльев. Летучие мыши! Пол и ящики покрывал слой помёта, но Ивась слишком устал, чтобы выбирать. Подыскав место посуше, он лёг прямо на пол и мгновенно уснул.

 

Медведь с рваным ухом стоял возле Мышиной горы и сомневался.  Двуногий, по следу которого он шёл с утра, спал внутри горы. Неправильный двуногий, похожий на летучих мышей. Те тоже спали днём, а ночью охотились.

Двуногий не охотился. Он сам убегал от охотников, и его след пах помётом, страхом и кровью. Двуногие — опасная добыча, у них железные  когти, они умеют плеваться острым и жгучим. Будь медведь сыт, он не стал бы связываться с таким зверем, но медведь был голоден, а след двуногого не пах ничем опасным. След его петлял, несколько раз двуногий падал, и в этих местах особенно сильно пахло болью. Двуногий не пытался кормиться, только зря топтал ягоды и сочных слизней, выползших с рассветом из укрытий. Наверное, ему было совсем плохо.

Медведь жадно потянул носом воздух. Из норы в горе, где прятался двуногий, пахло мышами, мокрицами и самим двуногим. Ещё медведь чуял старое железо и жир, похожий на тот, который оставляли после себя неживые звери двуногих. Медведь с рваным ухом долго жил и видел таких зверей. У них были короткие лапы и огромные пасти без зубов. Они прибегали в лес и отрыгивали двуногих. Когда двуногие заканчивали свои странные дела, неживые звери глотали двуногих снова и убегали. Очень странные звери, несъедобные и опасные. Медведь с рваным ухом привык обходить их стороной.

Осторожность перевесила. Зверь фыркнул и бесшумно скрылся в низком ельнике. Через минуту он забыл о двуногом внутри Мышиной горы.   Брюхо гнало его на край леса. Там начиналась большая поляна, где поспели сладкие корешки.

 

Ивась проснулся ближе к вечеру. Сон делает чудеса: не болел живот, прошла тошнота, почти не беспокоило плечо, но очень хотелось есть. Почему бы на складе — а этот подвал без сомнения был складом! – не найтись съестному? Ивась подобрал среди обломков лестницы стальную скобу и отправился на поиски.

Слова на ящиках ничего не значили. Внутри лежали круглые и продолговатые железки в густом масле. Ивась попробовал это масло и ему не понравилось. Он бродил по проходу, поддевая крышки… Всё не то. Нет уж,  такое масло – для самого крайнего случая. Заложив пустыми ящиками дверь, Ивась покинул гостеприимный склад. Он вернётся, а сейчас… Грибов пожевать?

Через час блужданий Ивась обнаружил, что лес впереди редеет. Скоро он вышел к полю…

 /1/

Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.

Дельта Змееносца

 

Проснулся – все тело ломит. Вчера тот еще день был. Или не вчера, а позавчера уже?

По сигналу подскочили ночью, и началось. Я в туалете сидел, собственно. Там и понял, откуда у Дьюпа такая хорошая привычка – ходить в туалет ДО того, как дадут подъем. Он его, заразу, чувствует!

Одеваясь, я злобно размышлял: ну почему нельзя включать сирену не в тот момент, когда экзотианцы УЖЕ начали стрелять? На хрена нам тогда разведка нужна?

Практически непрерывная стрельба по флуктуирующим целям – сама по себе тяжелая нагрузка. А у нас – то ли перегрузило отражатель, то ли он сам полетел: корабль просел набок, и после каждого выстрела мы из п/к (противоперегрузочные кресла – ред.) едва не взлетали. Вернее, это я взлетал. Дьюп сумел развалиться так, что его не выбрасывало. Мне пришлось долго перераспределять вес тела, в поисках подходящей позы. Ремни не спасали, но не включать же противоперегрузочное слияние с ложементом, и без того руки начали неметь, как при предельных скоростях.

Потом соседний отсек разгерметизировался, наш карман автоматически перекрыло, кондиционер сдох, и мы начали жариться заживо…

 

Дьюп спал. Дьюпу вчера всяко разно досталось больше, чем мне. Я не хотел его будить, потому лежал тихо и ругался молча.

Может, поразмышлять о чем-нибудь? Но о чем? Перестрелка с экзотианцами закончилась, как и не начиналась. Мы в очередной раз попытались заполнить энергией вакуум. Но вакуум большой. Беспредельно. Если начальство не верит – я могу подтвердить. В итоге экзотианские корабли отошли «на заранее подготовленные позиции». Мы остались на условно нейтральной территории, где и стояли. Фигня, в общем.

Я потянулся за фреймбуком, выключил предварительно звук, а потом уже развернул экран. От нечего делать стал перечитывать свою писанину. Е-мое…

Нет, конечно, если дать Веймсу или Каролю, то ржать они будут. А дай гражданскому какому-нибудь, так он разве что вежливый попадется. Потому что… Ну ничего же вообще не понятно. Где мы находимся, что делаем? Если бы я хоть даты, что ли, записывал, а так… И вообще, восемь месяцев прошло, как последний рассказ написал, а уже глупость моя отовсюду торчит, как на свежеобритой голове – уши.

Такое ощущение, что я ничего не знаю, или мне на все плевать. Надо бы писать подробнее, что ли?

Во-первых, уже триста двадцать два дня идет война. (Стандартный год – 400 дней – десять месяцев – сорок недель.) Война идет потому, что наше любимое правительство официально выразило претензии по спорным территориям правительству миров Экзотики. До этого все кипели невыраженными претензиями.

Что доконало нас – не знаю. Экзотианские дэпы пишут, что последней каплей стала серия вооруженных мятежей на сырьевых мирах, добывающих графит, титан и железо. Но чье правительство все это срежиссировало – они не пишут. Тем более что пояс Гампсона, где сконцентрированы сырьевые планеты, как раз граничит с центральной частью миров Экзотики. Давнишняя, в общем-то, спорная территория. Особенно для любителей воевать. А без графита и титана – не повоюешь…

Лично я мог бы совсем не лезть в эту войну.

Я родился на маленькой аграрной планете. Но всю жизнь таскать навоз мне почему-то не улыбнулось. И когда выдали результаты тестов предварительной зрелости, я сразу послал документы в академию армады. Если с моими физическими данными не в армаду – то только навоз. У меня идеальное здоровье (было девять лет назад), идеальная стрессоустойчивость (тоже, наверное, была). Вот так вышло: или сам на мясо, или… Но в армаде, кажется, все-таки интереснее. По крайней мере, я успел на Экзотике побывать, пока эта каша не заварилась…

Проснулся Дьюп. Неужели я его разбудил? Он рывком сел на кровати, уже ноги спустил, но передумал и начал тереть виски. У него бывает от перенапряжения. А может, наоборот, башку заломило оттого, что сегодня до неприличия тихо?

Я свернул фрейм и пошел в санузел. Потом решил сделать зарядку. Два раза присел, и захотелось прилечь. Разозлился на себя, стал отжиматься.

– Вилы, – вместо приветствия сказал Дьюп.

Слово было незнакомое. Переспрашивать я пока не стал. Вилы – так вилы. Может, это болезнь такая или состояние после полуторасуточного обстрела? Тридцать часов за пультом. Потому что весь сменный состав латал вместе с техниками и палубными дыры в силовых щитах корабля. А у нас с Дьюпом вообще сейчас сменщиков не было. Три резервные двойки, в том числе и нашу, забрали на соседний корабль. Это мне Дьюп разрешал пару раз вздремнуть вчера, а сам, когда прошел отбой боевой ситуации, еще и в общий зал ходил. Чего они там обсуждали – не знаю. Я, лично, где упал, там и уснул. Хорошо уже, что мимо кровати не лег.

Вообще Дьюп вхож на корабле куда угодно, он даже член армейского профсоюза. За это его кое-кто в команде не выносит, но Дьюпу плевать. Ему, по-моему, на все плевать. Да и чего ему заморачиваться? Семьи у него, кажется, нет, родных – тоже. Хотя я очень мало про него знаю.

Дьюп, наконец, перестал тереть голову, и взгляд у него стал более осмысленным.

– Что значит вилы? – спросил я все-таки, падая пузом на пластик и прикидывая, сколько дать себе отдохнуть между подходами.

– То и значит. Экзотианцам нужно было отжать нас к Дельте Змееносца, и они будут отжимать.

Я ничего не понял, поднялся и стал умильно, по-собачьи смотреть на Дьюпа, сделав глупую морду и задрав вверх брови, как делал наш домашний пес.

Напарник фыркнул, наконец.

– Надо тебе это, Анджей?

Я последнее время стал задавать ему вопросы, каких раньше не задавал. Не волновали они меня. Сам не понимаю, что такого со мной сделалось, но по студенческой еще привычке быстро нашел отмазку.

– Мне, вообще-то, в конце года стратегию сдавать. Или, ты думаешь, из-за войны отменят?

– Могут и отменить, – Дьюп потер надбровья. – Ты в шахматы умеешь играть?

Я даже слова такого не слышал. Да он и знал все мои игры. Я во всё играл, во что на корабле играли, а Дьюп со мной – только в пространственные шашки.

– Набери в системе, – сказал он и налил воды из кулера.

Дьюп принципиально пил только воду. Ни чай, ни кофе его не вставляли. А нет, еще на Экзотике дрянь какую-то пил. Не алкоголь, а типа напитка тамошнего. Мне не понравилось – горько.

Я вывел на экран общей связи трехмерную доску вроде шашечной, только вместо шашечек наличествовали адмиралы и звездолеты, а само поле украшали астероидные пояса, пульсары и магнитные аномалии.

– Интересная, наверно, игра?

– Обычная. На ней лучше объяснять, чем по карте.

Он быстро раскидал по доске фигурки.

– Вот – наши звездолеты, вот – экзотианские. Вот – их резерв и ремонтная база. Вот их схема сообщения…

На экране загорались все новые символы, изменялись условные созвездия, и скоро я начал узнавать местность. Дьюп работал быстро, похоже, он умел играть в эту игру. Надо будет научиться, раз от нее даже польза есть.

– Все узнал?

– Ну… вроде.

– Спрашивай.

– Откуда ты знаешь, что госпиталь у них в третьем… кубике? Он вчера восточнее был и ближе. Вот тут примерно, – я ткнул пальцем.

– Разведчики сказали, что госпиталь переместился. Я полагаю, сюда. Так он лучше защищен.

– Значит, вчера они собирались нас дожимать, чтобы мы вот в эту вилку попали? Между пульсаром и Змееносцем? – и тут до меня дошло: вилка – вилы. Был такой древний сельскохозяйственный инструмент. – И обстрел прекращать не собирались?

– Нет.

– Тогда почему? Может, переговоры на уровне высшего командования? Или к ним какая-то шишка летит?

– Я бы и сам хотел знать. В любом случае обстрел скоро продолжат. – Дьюп достал полотенца. – Отдыхай, пока можно.

И я стал продолжать свой «отдых». И так уже весь мокрый был, но решил, пока Дьюп из ванной не выйдет, буду отдыхать. Еще 182 раза отжаться успел, с передышками. Потом тоже помылся.

У Дьюпа болела голова, он морщился, листал новостные каналы и разговаривать больше совсем не хотел.

Интересно, в нашем кармане систему охлаждения починили?

Я решил маленько пройтись.

У лифта наткнулся на чужого капитана, судя по нашивкам – из южного крыла армады. Ближний свет. Север и юг в галактике понятия, конечно, условные. Но передвигаться в космосе труднее всего именно вдоль освоенного нами рукава Млечного пути. Потому и образовалось такое деление – Север, Центр, Юг.

Я отсалютовал южанину и вспомнил про жрать. Кто-то умный динамики громкой связи выкрутил до минимума, так что я про столовую и забыл, пока в желудке не просвистело. Или громкая связь у нас вчера во время обстрела умерла? И Дьюп ведь голодный. Надо же было так наломаться, чтобы про жратву забыть. Хотя, может, дело в том, что он мне пару раз прямо в кресле колол что-то. И себе колол. И есть не хотелось совсем.

Я решил, что сначала схожу в столовую на разведку.

Сходил. И поел. И даже сыграл кона два с Каролем и Веймсом в пасет. (Игра такая карточная.) Потом вспомнил, что Дьюп голодный сидит, и играть резко расхотелось. Ему сейчас не напомнишь, он и не поест.

Взял я кое-что из столовой, пошел в каюту.

 

Дьюп был неожиданно сосредоточен и одет в парадное. Это было так ненормально, что я встал столбом на пороге.

– Меня в южное крыло переводят, – сказал он.

Я открыл рот и закрыл. Что я мог сказать? «А я?! А меня?!»

Дьюп вздохнул. Глаза у него были грустные и совсем больные. После вчерашнего, наверно?

– Знаешь, где сейчас «южные» стоят?

Я знал очень примерно, но он не стал меня мучить.

– Абэсверт. Границы «Белого блеска».

Знакомое название он произнес с чужим гортанным акцентом.

– Ну и что? – не выдержал я, понимая: то, где стоят эти южные, как-то должно влиять на перевод Дьюпа.

– Там другая война. На Севере вряд ли зайдет дальше противостояния кораблей. В районе пояса Гампсона всего две действительно опасные развязки. Постреляете год-два и успокоитесь. Я тебе даже говорить не хочу, что в это время будет твориться на Юге. Ты… – он не находил слов.

– Опять молодой еще, да? – выдохнул я, и зубы сами собой сжались. И вообще как-то нехорошо сразу стало.

– Ты не понимаешь, Аг… – Дьюп подошел ко мне и хотел обнять, но я отстранился, и пакет с завтраком, который я ему нес, упал. – Там… там корабли стреляют по планетам. На грунте мародеры – и свои, и чужие, карательные операции. Там людей вдоль дорог вешают тысячами. Ты бы видел эти дороги. Но тебе такого лучше вообще не…

Я молчал. Так молчал, что он тоже заткнулся. Я знал: если скажу сейчас что-нибудь, то не выдержу. В горле щипало.

Дьюп таки обнял меня и решительно отодвинул от двери. Я был выше, но он сильнее. Он почти что приподнял меня и отодвинул.

Я стоял в дверях и смотрел, как он уходит. Но на самом деле – я умер. Какой-то кусок меня уходил вместе с Дьюпом, и я без него не мог уже ни двигаться, ни жить.

На полуслове включилась громкая связь, но я не слышал приказа. Я вообще толком ничего не видел и не слышал, потому что он уже скрылся за поворотом, и кругом были только белые переборки. И я смотрел на них, пока они не оплавились и не потекли.

 

Ой… Наверное, не надо было искать тут Диму Билана. Ну откуда бы ему тут взяться? И, наверное, не стоило петь перед стражниками… И уж точно не стоило пить эту эссенцию, чтоб ее!

А теперь что делать? Извиняться? Ни за что!

 

   — …дра! Ди… Сан… дра! — громыхнуло в небе. Как динамики рок-группы… как ее… не помню…

   Охххх…. Тише….

   — Александра!

   Это папа… сердится, что ли… А чего я натворила?

   — Александра, откройте глаза! А-лек-сан-дра!

   Это не папа… А кто? Я попробовала расцепить ресницы… и очень пожалела! Свет долбанул по глазам, как бутылка коньяка по башке… Голова тут же стала раскалываться на такие ма-а-аленькие кусочки. Ну как арбуз на дольки… или на полоски? А кто такой арбуз? Я не помню-ю, о-ой… Голова болит как с бодуна… так… стоп… с бодуна? Я че, пила вчера? На хрена мне это надо было, вот дура ж, ужас какой…

   Точно пила… Голова… ох, она уже не просто треснула, она просто по частям рассыпается, в животе как лягушки вечеринку устроили, блин, прям воротит… во рту… ой, нет, про рот лучше не надо…

   — Александра!

   Вот дятел…

   Ой… мамочки… потише… я и так умира-а-а-а-а-а-аю… пожалейте меня…

   Дайте алка зельцера, что ли… Или ну хоть опохмелку…

   — Пива… дайте…

   — Может, сразу вина? Или эссенции? Леди Александра, вы невозможны! Я понимаю, почему Рикке…

   Дальше я не слушала. Леди?! Рикке?..

   Е-мое!

   Рикке. Старикан Галл, как его там… Чучело… Дракон…

   Значит, я все еще здесь.

   И… все еще дракон.

   Твою ж мать…

 

   Я чуть не заревела опять…

   — Леди Александра, вы в состоянии адекватно воспринимать реальность?

   — А?

   — Грыббыр в хрызаппу мраз быбыдрых! — вырвалось у старика…

   — Учитель, — вмешался мой шаман. Удивленным таким голосом. Старик заткнулся… Знакомое слово какое… я про быбыдрых.

   Я его слышала… Вчера.

   Когда… когда… ой, блин!

   Нет, старикан — таки тормоз! Верещал про «нельзя», про «хватит» и все такое… хоть бы что-то сказал про то, что в их отсталой местности умеют спирт делать! Нет, он сказал, конечно… много чего сказал… И про то, какая это редкость и драгоценность, и про то, что спирт пить нельзя вообще, а уж драконам — ни в коем случае…

   Только поздно.

   Я уже его того… выпила. Не старикана, а спирт…

   Показалось, — что у меня внутри дракон проснулся! Попробовала водой запить, запила даже, глотков пять… а потом увидала, какая жаба на меня из воды смотрит… Розовая в зеленых пятнах, и большая. Мамочка! Все солдаты на поляне полегли от моего вопля. А потом, когда узнали, чего я испугалась, еще и заржали, придурки!

   Я обиделась…

   Рикке кое-как уговорил меня не кипятить озеро… Это я помню. А вот что было дальше?

   Из памяти выплыла картинка, как все солдаты вместе с офицером и Риком задирают головы вверх и орут, какие у меня красивые глаза, шея и все такое… Ага… Помню, это я расстроилась, что не могу превратиться в девушку… ну, попробуй кувыркнись, когда тебя ноги не держат… Я правда пробовала — чуть не придавила кого-то. Вроде лошадей… Не, не помню…

   Потом мы все вместе пили за красоту дам… и драконш — самых красивых дам…

   …Рик и старикан еще спорили:

   — Учитель, она вас сейчас не поймет. Ей нужно в себя придти…

   — Тоннирэ, я не понимаю! Вы еще бочонок принесите вашей подопечной!

   Подопечная…

   Ага…

   Это я тож вспоминаю — как эти два вруна хором говорят, что метка — это не страшно! Что это временно, что это типа цветной наклейки, радужной такой… светящейся… что это красиво очень… и (успокойтесь только госпожа Александра!) это не срочно, это не прямо сейчас, что они не настаивают ни в коем случае (и ради духов-покровителей… дышите в другую сторону!). А потом они показывают эти картинки (у Рика на груди похожая была… красивая, правда) и я вспоминаю, что папа мне никогда не разрешал красивую татушку сделать… и требую соорудить метку немедленно! Вот прям счас! И с места не сходя! Причем нет, грудь не дам, делайте на хвосте. Ну бок еще можно.

   А эти два вруна увиливают и врут… и отговариваются, что счас не могут…

   А нечего было девушке обещать, нечего!

   — Э-э… уже ничего не осталось. Все выпили…

   — Что? — ахает дедок, — Вчера еще оставалось штук пять!

   — Вы просто ушли в тот момент, когда их …

   — Когда я уходил?! Я же…

   — Когда Александра рассказывала про этот… как его… стриптиз.

   Я застонала.

   Твою ж косметичку, я и правда рассказывала… Да еще и показывала! Мужики челюсти на ощупь искали. То крылышком прикроюсь, то хвостиком… То… Ой, как на меня смотрели-и… Тут и нормального стриптиза нет, а уж драконий…

   И мы еще чего-то пили — кажись, пиво…

   Потом… ой, потом не помню… Пиво после спирта точно нельзя пить. Надо будет сказать старикану…

   Ага, я хотела дискотеку устроить. А кто сказал, что нельзя? Помню, как втолковывала этим отсталым про плейеры и диски… потом про Жанну Фриске… И про Катю Лель, кажется… точно, Катю Лель! Потом караоке требовала…

   И мы хором пели «Джага-джага», а Рик первый раз потребовал ему налить — сказал, что трезвым такое слушать невозможно! Ну и подумаешь! Я ему назло спела «Муси-пуси», только без толку.

   Помню, как пинала дракона, чтоб он вместе со мной спел «Я не отдам тебя никому», а мне все орали, что это чучело…

   Потом помню, на поляне откуда-то взялся еще один отряд и ругался с первым — вроде из-за главаря бандюков, который сбежал… вроде его предупредили из замка — про стражу… и еще из-за того, что все безобразно пьяные…( тоже мне, трезвые нашлись) и из-за того, что дракона напоили вместо погони (кто кого поил еще!)… Портреты главаря привезли — прибивать, мол, будут в каждой деревне. Я еще глянула и заржала — вылитый Дима Билан, постаревший только и с бородкой…

   — Тоннирэ, нам лучше разобраться с этой ситуацией сейчас, пока барон не отослал свою жалобу в столицу!

   — Ну давайте я сам схожу и извинюсь.

   — Барон требовал ее присутствия!

   Барон? Меня? Извиниться?

   Это они про что?

   Я попыталась поднять голову — и уронила обратно. Кто-то, кажется, прицепил к ней мой шкаф со шмотками, тот, во всю стену… метров двадцать… который весит несколько тонн. Брррр…

   Ой! Это что еще?

   Черное, круглое — я на нем оказывается, головой лежала… Это что?

   — Ядро, сказал мне в ухо голос блондинчика…

   — А?

   — Ядро,- повторил Рик. — Ты его вчера из замка принесла. Сказала — трофей.

   Замка? Какого зам…

   — Барона Витте эль Мессинке ауд Таукко. Вон тот, за озером.

   — А что я делала в замке?

   — Штурмовала.

   Что?

   Но я уже вспоминала: вот кружу над замком, на моей спине что-то кричит Рик, а я пытаюсь найти спрятанного где-то тут Диму Билана…

 

   — Е… — проговорила я.

   Шаман чуть подождал, но больше слов в этот момент у меня не нашлось… Потерялись вместе с Димой Биланом… И на фига я столько выпила? Допиться до штурма замка, мать моя женщина… Ужас какой!

   — Госпожа, вы меня слышите?

   Век бы тебя не слышать!

   — Госпожа!

   — Ори потише!

   — Александра, ты в состоянии соображать? Барон требует тебя! С извинениями!

   — Счас… — пробурчала я, — как я буду извиняться? Здрасьте, я тут вчера малость поддала, извините за пару десятков свежих трупов?

   — Послушай…

   — Отвяжись! Или может, мне стоит перед трупами извиниться? Так и так, ребята, вам малость не повезло, я тут усвинячилась и зажарила вас по ошибке, извините, больше не буду, да?

   Я представила, как буду извиняться, и меня замутило… В жизни еще никого не убивала. Даже бандюков, хоть лапы… тьфу-ты, руки просто чесались. Бли-и-и-и-ин, чтоб я еще раз выпила что-нибудь крепче йогурта…

   — Ты их не зажарила… — наконец протолкался мне в левое ухо голос шамана. — Эй, ты слышишь?.

   — А?

   — Ты никого не зажарила. Никаких трупов. Все живы-здоровы!

   Я приоткрыла один глаз.

   — Нет трупов?

   — Нет!

   — Ни одного?

   — Ни единого! Даже часовые на вышке не пострадали!

   — На какой вышке?

   — Которую ты свалила! Вместе с крышей овина. Вставай уже.

   — Подожди-подожди… — я открыла второй глаз, — Так я никого не убила?

   — Нет!

   — И не ранила?

   — Почти никого! Александра, ну вставай, нам нужно в замок!

   — И замок цел?

   — Цел, цел!

   — Тогда пошел он со своими извинениями!

 

   — Леди Александра!

   Я не отзывалась.

   Шаман давно плюнул и куда-то ушел, и за уговоры снова взялся старик Гал-как-его-там…

   Зря старается. С места не сдвинусь!

   — Леди Александра, да поймите, вы обязаны принести извинения хозяину замка за непрошеное вторжение!

   — И не подумаю.

   — Вы без этого не сможете отправиться в путь!

   — А я никуда не тороплюсь… — по правде сказать, мне и головой было не шевельнуть… Так что ну его нафиг, этот путь!

   — Барон, кстати, весьма красивый мужчина…

   — А у меня чешуя не полирована, — назло сказала я и уткнулась головой в куст погуще.

 

   Старикан продолжал бубнить, но без толку. Я его не слушала. Единственное, на что я ответила, это на предложение кувыркнуться — мол, барон скорей извинит девушку, чем дракона. И чешую полировать не придется…

   — Ты охренел?

   — Что?

   — Хочешь, чтоб меня стошнило прямо на тебя?

   — Драконов не тошнит! — только и сказал старикан.

   Я мрачно глянула.

   — Может, поспорим?

 

   Спорить старикан не стал — не такой дурак оказался… Постоял-постоял рядышком — и пошел Рика пилить. Я особо не вслушивалась, за что, вроде за руки… что-то там было про напряжение, которое может плохо кончиться…

   Интересно, чем это Рик таким занимается?

   Я хотела посмотреть — ой, нет, не стоит… не стоит… Голова не держится. Вот-вот отвалится и покатится в боулинг играть…

   Лучше поспать.

   Ну их, этих мужиков, с их напряжением во всех местах…

 

   Проснулась, оттого, что по мне топали. Нет, в натуре! По спине топали, внаглую! Ну ваще обнаглели! Я вам что, ковровая дорожка?

   — Заходи справа! Справа заходи!

   — Да тут скользко.

   — Тихо вы! Скользко — веревкой обвяжись…

   — Вон там пропустил. Вернись и…

   — Дак там крыло! А вдруг проснется? Сбросит же!

   — Драконы щекотки не боятся…

   — Точно?

   — Давай-давай, закончим тут — и переходим на шею.

   Эй, стоп!

   Еще на шее мне вас не хватало!

   — А я лоб закончил! — отрапортовал чей-то голос, и на глаза что-то посыпалось… или полилось?.. Ни фига себе? Быбыдрых мраз вашу!…

   — Эй, вы кто? Вы что там делаете? — обозлилась я.

   — Ой! — и прямо мне на нос сполз человек. В рубахе и кожаных штанах, с тряпкой в руках. Я рыкнула… Человечек икнул. Вытянулся в струнку по стойке смирно вместе с тряпкой и таращится мне в левый глаз:

   — Не извольте беспокоиться, госпожа, все сделаем в лучшем виде!

   — Что делаете?

   — Полируем чешую!

   Я окосела…

 

   Оказывается, пока я дрыхла, старикан растолкал солдат и велел привести меня в порядок. — Это как?

   — Ну…

   Я слушала с открытым ртом и до смерти жалела, что проспала такую классную развлекаловку!

   Вы б тоже пожалели! Ойййййй, ну почему когда надо, рядом ни видеокамеры, ни мобилки хотя бы!

   Сорок солдат с шестами по команде старика выстроились по бокам от спящего зверя… то есть классного друга… э…подруги, и под храп дракона (неправда, я не храплю! — возмутилась я) и под его… э… посапыванье (на посапыванье я согласилась) попытались… (нет, я фигею просто!) его перекувыркнуть!

   Я легла. Трава тоже. Хотя что там трава… От моего хохота деревья закачались! Ой мамочки-и!

   — Рад, что вас это развеселило, леди Александра! — голос у старикана был холодный, как ледяные кубики в коктейле.

   — Не то слово-о….

   Солдаты старались минут пятнадцать (то-то мне море снилось и волны), но в конце концов развели руками. Старикан плюнул и умчался к Рикке, велев таки привести дракона в порядок — как угодно!

   Солдаты почесали под шлемами, но разбудить меня не вышло, так что приводить в порядок решили прямо так!

   Раздобыли тряпочки, натерли из обгорелых бревен пепла, обвязались тросами и полезли… чешую полировать.

   Я посмотрелась в озеро. А что, ничего… Бока блестят, спинка сверкает, в чешуйки можно смотреться как в зеркало — если вам по вкусу золотисто-зеленые зеркала! Молодцы парни. Я им даже улыбнулась…

   — Если вы готовы, то пойдемте приносить извинения, — старикан продолжал портить мне настроение!

   — Я все равно никуда не пойду! У меня голова болит!

   — Рикке! — завопил старикан так, что моя голова чуть не раскололась нафиг.

   — Эй, потише можно?

   Я чихнула… Потом еще раз. И еще… И слезящимися глазами уставилась на котел с какой-то зеленой жижей. Прямо у себя под носом…

   — Эй, это что такое?

   — Зелье от похмелья! — Рикке сиял. И с чего это ты такой веселый, а?

   Я глянула на жижу — прям как те лечебные грязи в салоне красоты… Такое впечатление, что счас зашевелится и поползет…

   — Хочешь сказать, что это надо выпить?!

   — Ну да.

   — Быбыдрых! — вырвалось у меня, и старикан покраснел, как оранжерейная клубника…

   — Г-г-госпожа Александра… это нельзя говорить приличной девушке… — прозаикался один из солдат — его-то кто спрашивал!

   — А я не приличная девушка! Я приличный дракон!

   — Леди Александра!

   — Ты будешь пить или нет? — у блондина голос был — как у моего папы, когда к нему прибегала моя гувернантка номер сто двадцать пять с жалобами…

   — Эту пакость? Нет!

 

   — На! — шаман с видом мученика снова поставил передо мной котел. В шестой раз. Я вытянула язык и сняла пробу. Все затаили дыхание.

   — Нет!

   Тяжелый вздох колыхнул траву на поляне!

   — Александра! — Рик закипал не хуже зелья. — Я уже добавил туда кленового сиропа, три капли лимонной эссенции, корицы, лепестков фиалок и розового масла! Всю аптечку мастера Гаэли опустошил! Я вообще уже не ручаюсь, что это зелье — все еще зелье от похмелья. Еще одна добавка — и получится что-то новое! Например, эликсир для восстановления рогов!

   — У меня нет рогов!

   — Еще слово — будут! Пей сейчас же!

   Он так посмотрел… Я сама не поняла, как выпила эту гадость! Она словно сама в рот прыгнула! Взорвалась на языке и залилась в горло.

   И тут же перестала болеть голова.

   — Ух ты…

   — Ух ты…- повторил шаман. И вдруг глянул, как… ну как его «мастер» на ту крапиву, лекарственную, — О-о….

   — Что?

   — У-у….

   — Да что? — я заволновалась, — Что такое?

   — Последняя добавка была лишней… — прояснил ситуацию шаман, нацелив глаза куда-то мне в лоб.

   — Чего?

   — Э-э… ну в общем, помнишь я говорил про рога?

   — Что-о?

   Я рванула к озеру, как наш препод по литературе из класса, когда на день святого Валентина встретили его в костюмах древних гречек… кажется… — в таких тряпочках вокруг талии…

   Рога, о боже, рога, кошмар, ужас, мне только рогов еще не хватало!

   Только не это, только не это!

   Солдаты чего-то орали вслед — я не слышала, розовые жабы шарахались из-под ног и возмущенно квакали — плевать!

   Только не рога!

   Я влетела на берег и наклонила шею к воде — пожалуйста, только не…

   Их не было.

   Рогов.

   Фффффухххххх… Ой нет, нет! Нет, все, не буду, не буду… Черт, я не собиралась сжигать эти камыши! Хотя… ничего, без них озеро только лучше!

   — Я пошутил! — послышался голос Рика. Виноватый такой… — Ты как?

   Пошу… Что?! Что-о? Ах ты…

   Я повернулась.

   Медленно.

   Ну, шаман, ты попал! Я сейчас из тебя…

 

   Рик отступил.

   — Эй… Не сердись.

   — Я не сержусь, — прошипела я, наступая, — Я не сержусь… Я в бешенстве!

   От поляны уже бежали солдаты, и тут…

   Чертов берег поехал прямо из-под хвоста, я взмахнула крыльями, пытаясь удержаться… Мир кувыркнулся.

   Оп-па! Я уставилась на свои ноги — без чешуи и всего такого…

   Черт, как не вовремя! Первый раз я не была рада тому, что девушка! Поймать бы этого приколиста и так рога ему начистить, чтоб век помнил, скотина!

   Прибежавшие солдаты молча уставились на меня во всей красе — без клыков, с волосами, и бюстом. И без рубашки, конечно…

   — Грыбс… — сказал наконец один.

   — Ну ни мруза хай…- проговорил второй…

   — Ну и на фига мы чешую полировали? — мрачно спросил третий.

 

   Нахалы! Не, ну что такое, а? Они что, не видят, какая перед ними красота?

   Зато старикан уставился так, словно я — счастье жизни. Его. Размечтался, пень стар…

   — О-о! Барон будет в восторге!

   Я сказала, в чем будет барон, если от меня не отстанут. Старикан застыл с открытым ртом. Рик закашлялся. Солдаты засвистели, добавив пару советов. Тоже мне, секретари…

   — Вот это да… — наконец пробило старикана Галл-как-его-там… — Рикке, вы… вы… вы невыносимы!

   — Я?

   — Вы совершенно распустили вашего дракона!

   Что-о?!

   Я обиделась.

   Распустил — меня? Вот этот?

   Шаман тоже был в шоке, и что-то там пытался втолковать этому Поттеру на пенсии, но мне уже было все равно.

   Ах так! Ах вот вы как, да? Ну вы еще не видали меня распущенную!

   Я подождала, пока эти два обормота наговорятся и сла-а-а-адко так улыбнулась — не хуже Джулии Робертс. И сказала, что так и быть, пойду к их барану. Барону, в смысле. Старик обрадовался. Рикке нет. Он меня уже малость знал.

   Ну теперь и этот тип узнает!

 

Базовая

Орбитальная станция

Тэннари

 

«…десятая минута сорок вторая секунда четвертый час, двести одиннадцать сутки сто сорок восьмой год после Основания. Фиксация нарушения зоны безопасного контроля на граница шестой сектор контроля, смещение причального корридора нарушителя в сторону пятый причальный сектор. Идентификация нарушителя по типу сигма-зет, «дженифер», 1-1-1. Двигатели несинхронизированы, форсированы, движение по диагонали, скорость предпороговая. Взятие под контроль на границе первого сектора, угроза безопасности сектора, решение о принудительном гашении скорости до причальной скорости. Принудительная стыковка и лизинг, кремация останков нарушителя-пилота, ответственная группа дежурных спасателей в составе рядовой Д.Доу и старшей по наряду К.А.Мэккинг…»

Переводчик у них был неотлаженный, текст коверкал и игнорировал глаголы. А может, это просто местный административный сленг такой – Теннари раньше со здешними бюрократами не общался и сравнивать ему было не с чем.

— Вам потребуется заверенная копия?

Теннари покачал головой.

Местный комендант был предупредителен до отвращения — отцы-основатели Ордена постарались. Теннари не знал, пустили ли они в дело финансовую смазку или просто наделили его какими-то фантастическими полномочиями. Ему это было не интересно. Главное, что перед его карточкой распахивались теперь любые двери и любой местный начальник начинал неприятно лебезить, изо всех сил стараясь выполнить любой каприз опасного гостя. Когда-то такое отношение радовало новоиспеченного рыцаря Ордена Чистоты Генома и составляло одно из основных удовольствий Охоты. Потом — раздражало. Теперь же казалось просто неважным.

— Хотите осмотреть шлюпку?

Снова отрицательный поворот головы — шлюпку Теннари уже видел. И видел хоть и затертые ремонтом, но все же явственно различимые сведующему глазу следы повреждений. Много их было. И следы разрушенной органики в районе кресла пилота тоже присутствовали — сам бы Теннари их уловить не смог, но умная аппаратура зафиксировала. Так что рапорт не врал: скорость шлюпки действительно была принудительно погашена от предпрыжковой до причальной за критически малый промежуток времени. И пилот в оный промежуток действительно в кресле имел место быть. Впрочем, это так, дополнительное подтверждение. Комендант не врал, когда говорил про кремацию останков — ложь любого вида и формы Теннари, как и всякий рыцарь, чувствовал за парсек.

 — Хотите поговорить с дежурными?

Теннари ничего уже не хотел. Разве что забиться в самую маленькую щель, закрыть глаза и свернуться калачиком. Разумом он знал, что это всего лишь синдром финала охоты, усиленный неожиданностью и отсутствием жертвы. Разумом он понимал, что ничего страшного не произошло, наоборот, все завершилось довольно удачно и не пришлось собственноручно нейтрализовывать монстра, которым стала когда-то симпатичная ему ученица. Нет, у него не дрогнула бы рука, кодекс рыцаря свят, и жизни миллионов детей перевешивают чашу весов. Но подобные нейтрализации никогда не проходят бесследно, потом наверняка пришлось бы ложиться на длительную психокоррекцию. Так что случившееся можно назвать удачным исходом — может быть, даже самым удачным из возможных. Новорожденный монстр переоценил свои силы и был случайно уничтожен законом природы. Разумом Тэннари это понимал.

Но желания редко когда подвластны разуму. Ими подсознание управляет, а оно неразумно. Вот и сейчас оно никаких доводов и слушать не хочет. Жертва ускользнула, и точка. И хочется свернуться калачиком и закрыть глаза…

Помедлив, он третий раз покачал головой.

      

***

 

 

Талгол.

Большая Арена Деринга

Стась.

 

Она потеряла сознание во время большого полуторачасового перерыва.

Уже по-настоящему.

Шум закрытого стадиона стал почти невыносимым из-за тысяч ринувшихся по проходам разносчиков всякой ерунды; от запаха пива, булочек, сигарет и жирных жареных сосисок ее тошнило, и голова кружилась все быстрей. Этот мерзкий запах сводил с ума, запах пота и кухни, прокисшего пива и присыпки для рук, не просыхающих матов и свежей нитроэмали, дешевого табака и ошпаренных тараканов — о, особенно этот последний, мерзко-кисловатый, ни с чем не сравнимый, всепроницающий и неистребимый, он преследовал ее постоянно, доводя до тихой истерики и сводя на нет все попытки съесть что-либо более ли менее питательное.

Сперва она пыталась его игнорировать, потом старалась обмануть при помощи огромного количества разнообразных дезодорантов и освежителей, но от них тошнота лишь усиливалась, да и голова начинала страшно болеть, до рези в глазах, сам же этот уксусный гнусный запашок никуда не исчезал, упрямой струей пробиваясь сквозь все парфюмерные ароматы.

И Стась пожала плечами, смиряясь с еще одной силой, которую ей не дано победить. Мало их, что ли? Одной меньше, одной больше. Какая разница?

Одновременно же она перестала насиловать себя попытками обедов — все равно бесполезно, зачем мучиться? И только глотала необходимые поливитамины и пила, пытаясь литрами березового сока смыть липкий запах хотя бы с губ. Зачем бесполезно расходовать силы в заранее обреченных на неудачу попытках трепыхаться? Она и без того слишком быстро стала уставать в последнее время, слишком быстро и слишком часто, и уже не получается отдохнуть в перерыве, времени не хватает даже просто успокоить дыхание…

Она не была дурой и отлично понимала, признаком чего это является и как отреагирует на это изменение ее состояния Бэт. Когда узнает. Если узнает…

Стало быть — не должен он узнать. Не сейчас. Совсем немного осталось. Два плановых, одна персональная и одна товарищеская, всего четыре встречи. Причем серьезное значение из них имеет лишь одна, вот выиграем — тогда и поговорим.

Или — не выиграем…

Вчера, например, она не сумела бы. В смысле — честно и чисто. Она поняла это сразу, потому честно и чисто не стала даже и пытаться. У соперницы были невероятно длинные ноги, и лягалась она ими с убойной силой взбесившегося страуса. И, когда мягкая, но тяжелая бутса пару раз просвистела в непосредственной близости от ее виска, Стась поняла, что пора с этим делом завязывать.

В хитче практически нет ограничений типа «лежачего не бьют» или там «запрещенными приемами не пользуются». В хитче вообще нет запрещенных приемов. Кроме, пожалуй, одного. Да и то запрещение это не официальное, и связано, скорее, с ущемлением мужского самолюбия. Судьи редко признают этот прием некорректным, если применяется он сугубо между бойцами одного пола. А вот женщине, применившей его против мужчины, не прощают. Потому что судьи у нас кто? Во всяком случае, в большинстве своем…

Вот именно.

Это было даже забавно. И весьма удачным оказался тот факт, что среди судей пятеро тоже были сильного пола, а соперницей Стась оказалась эта крупноногая баба. Оставалось только умело подставиться. Что Стась и сделала мастерски, сначала уйдя в глухой непросматриваемый угол и, словно бы случайно, заслонив спиной камеру, а потом развернувшись эффектным полубоком в самый последний момент, когда соперница уже не могла ни сдержать удара, ни изменить его направления…

Оказалось довольно-таки больно — Стась даже почти не пришлось притворяться. Рухнув на спину и прижав к животу колени, она стонала сквозь зубы, пока ей стучали по пяткам, и размышляла, каково бы ей сейчас было, будь она на самом деле мужчиной? Может, стоит потерять сознание, удар-то нехилый был? Или хотя бы стонать погромче?

Подумав, Стась отказалась от чересчур сильных демонстраций. Разве что разок-другой сдержанно всхлипнула, после чего медленно распрямилась и позволила поставить себя на ноги для получения победного жетона — девицу дисквалифицировали на весь этап соревнований. Неспортивно, кто спорит. Но победителей не судят. И Бэт только фыркнул, хлопнув ее по плечу…

Это было вчера. А сегодня она потеряла сознание.

Она только что выиграла первый из плановых боев. Уж лучше бы это был товарищеский, тогда можно было бы подойти к Бэту и сказать, что с нее на сегодня достаточно, плановые может закончить любой, там же нет персональных заявок, а теперь еще оставался по крайней мере один обязательный, еще один… Один. Всего лишь.

Иногда даже один — это слишком много.

Да, она выиграла сейчас, выиграла вчистую, не как вчера. Но лишь она сама знала, чего стоила ей этот выигрыш. Звон в ушах нарастал с самого утра, тихо и незаметно, она даже почти не обращала на него внимания — ну, подумаешь, звон? Что мы, в самом деле, звона, что ли, не слышали?.. — разве что протолкнула в горло лишнюю таблетку, запив ее очередной порцией сока. Это были хорошие таблетки — смесь кофеина с еще какой-то там стимулирующей дрянью, от них дышалось легко, хотелось смеяться и немного звенело в ушах — может быть, еще и поэтому она не обратила внимания на этот звон…

А когда на третьей минуте боя вдруг резко распрямилась из глубокого приседа с уходом на левую опорную и выбросом правой пяткой в корпус — стало вдруг тихо-тихо. И очень темно.

Все тогда произошло так быстро, что никто ничего не успел понять, даже сама Стась. Она отключилась на середине разворота, и еще продолжала по инерции начатое движение, хотя и теряла скорость, когда чужой кулак вписался в  незащищенный подбородок.

Этот удар ее спас.

Голова резко откинулась назад, наполнившись гулкой болью, в шее что-то хрустнуло, зубы лязгнули по загубнику и Стась окончательно пришла в себя. Даже упасть не успела.

Но каким-то чудом сумела испугаться. Их ведь не зря все-таки этому учили, так упорно и так долго. Стимуляция адреналинового шока — штука полезная. Просто испугаться. Хорошенько и по-настоящему, остальное дело техники, но ей так редко удавалось это простое вроде бы дело, да что там редко, практически что и никогда…

На этот раз — удалось. Но никто не мог дать гарантию, что удастся еще раз.

Ее толкали, хлопали по плечам, тискали, хватали за руки, пихали локтями в бок и кулаками в грудь, что-то радостное орали в ухо — она все-таки победила, хотя никто в это не верил, и потому ее дергали снова и снова, а она все думала, как же сказать Бэту, что товарищеской встречи она просто не вынесет, сдохла, скисла, сгорела, как там еще говорят в таких случаях на профессиональном сленге? Она не знала жаргона хитчеров, а на амазонкском это звучало слишком уж лично и непристойно, а еще ей очень хотелось сесть, а ее все дергали, все хлопали по спине, все по плечам трепали и что-то говорили, а она только кивала и улыбалась, потому что все равно уже почти не слышала слов, слова сливались в невнятный многоголосый рокот, накатывали волной, и нарастал звон в ушах…

А потом она вдруг увидела Бэта.

Он смотрел на нее очень странно, не мигая, и взгляд его был взглядом змеи. Он ничего не говорил, просто стоял и смотрел. И не улыбался.

И вот тогда-то она и потеряла сознание —  уже по-настоящему.

     

  

***

 

 

 

Стенд

Нижняя площадка

Эльвель.

Здесь было холодно, очень холодно. Подсаженным на азарт орсам, может, такое и нравится, им вечно жарко, сам же Эльвель любил места потеплее. Сейчас его откровенно знобило. 

Впрочем, вполне вероятно, знобило и не от холода. Но он предпочитал не думать об этом. И без того неуютно сознавать, что ниже уже ничего нет, и вообще нет этого самого «ниже», отсюда просто некуда прыгать, а вот на голову может свалиться все что угодно, вплоть до…

От одной мысли об этом становится трудно дышать и не возникает такого уж острого желания думать о других неприятностях. Тем более что эти самые другие неприятности не касаются больше никого. Вот и не надо о них думать. Других покуда предостаточно. Более важных. Общих.

— Какие же они все-таки твари… —  В голосе Рентури было больше удивления, чем ненависти, да и глаза светились растерянно. Кто-то постанывал — быстро и коротко, словно от боли. И еще кто-то другой все время твердил «Как же так?.. Ну вот ведь… Как же это так?..», словно глупая старая Рль, которую как следует шмякнули головой о толстую ветку основы.

— А ведь я им почти поверил…

— Они скиу. Хоть и двуногие. Чего же ты хочешь от скиу?

Эльвель дернул подбородком. Может, так будет менее заметно, насколько чужим стал его голос. Рентури засмеялся. И смех этот был горьким.

— Наверное, я идеалист, но так хочется верить, что хоть кто-то играет честно… Ну, в смысле — не совсем так как положено, с соблюдением абсолютно всех этих дурацких и никому не нужных правил, а… ну, просто… должны же быть хоть какие-то правила даже у самых завзятых орсов?.. даже у керсов. Даже у скиу. Смешно,  правда?

Орс-идеалист — это действительно смешно. Наверное. Но только вот смеяться не хотелось. Даже так, как Рентури. И вряд ли весело сейчас хоть кому-то на всем эссейте. Не спасало даже то, что это не первый насильственный вывод на его Большой Игре, и даже то, что керсом он был, не спасало… Слишком уж это было неправильным.

Если бы рассказал наверху кто-то из орсов — ему бы просто не поверили. Но Эйрис видела все своими глазами, а не поверить Эйрис — это вовсе не то же самое, что отмахнуться от какого-то там вечного штрафника-орса.

        Они — скиу, конечно, кто спорит. Но такой подлости почему-то не ожидаешь даже от скиу, а уж тем более от тех, кто так хорошо провел первые таймы. Все подло, тихо и просто. Никакого «лицом к лицу». Никакой игры. И никаких свидетелей, если бы не случайность. Просто синяя вспышка. Никаких тебе предварительных свистков или предупреждений, просто вспышка.

И больше — ничего.

Абсолютно ничего от шести голоруких девчонок, самое большое нарушение которых заключалось лишь в том, что сунулись они со своей полудетской командой во взрослые игры.

 —  Эльвель, ты был на Коллегии?

Коллегия, ха! Эльвель опять дернул подбородком. Не назвать приятным воспоминанием, но вряд ли Рентури поймет почему. Он и сам не очень-то понимал.

На этот раз никто не кидал на него испепеляющих взглядов, а уж об огрызках всяких там и вообще речи быть не могло. Забавно…

— Что — Коллегия? — Эльвель сделал неприличный жест. — Дисквалифицировали, конечно, за такое грубое нарушение правил как писаных, так и подразумевающихся. Заочно. Всех скопом. Что они еще могут-то?..

— Грубо… И скучно. Со скиу, по крайней мере, было интересно. Хотя — тоже грубо. Возражений не было?

Улыбка Эльвеля была куда неприличнее жеста:

— Эти новеньки — заведомо орсы, все  поголовно, если не хуже. В чем я, кстати, не уверен… Ты же сам видел. Кто станет с такими связываться?

— Действительно — кто? — Глаза Рентури благоразумно прикрыл, но вполне хватило и интонации.

Кто же свяжется с орсами, кроме таких же грубо  и грязно играющих орсов?

Арбитры разве что не сказали этого открытым текстом, а сама Коллегия  Капитанов больше напоминала любительские показательные выступления на одного зрителя. Ему стоило бы гордиться подобной честью, но гордости не было, было лишь раздражение. И горечь.

Приличные капитаны не желают марать чистеньких ручек. А зачем, собственно? Они ведь отлично знают, что существует где-то там далеко наверху куча отщепенок, с которыми не станет играть ни одна здравомыслящая команда. И есть еще этот, как его, Эльвель, кажется, с его дикими мальчишками… Он тоже, конечно, мерзавец не из нижних, но все-таки в какой-то мере свой. Вы знаете его мать? Такая трагедия… Но, конечно, она была совсем молодая, к тому же — первый ребенок, отсутствие опыта… Он подавал большие надежды, да вы же и сами наверняка слышали. О, да, конечно, верх неприличия, но какой голос! Кто бы мог подумать, что он… Такой удар для матери. А эти его пацаны… Жуткие нравы! Но… Да, да, я тоже так полагаю, именно такие и могут справиться.

А как бы они запели, эти приличные и чистенькие, если бы вдруг однажды орсы послали бы их врийсу под хвост? Если бы не было орсов, которых можно высокомерно не замечать, лишь морщиться и поджимать брезгливо губы, и быть при этом уверенными, что в нужный момент эти самые орсы всегда проведут за тебя все грязные игры — как бы они запели тогда?..

— Ладно! —  сказал Эльвель сквозь зубы, обрывая чей-то скулеж с небрежной досадой, как обрывают мешавшую вбок-ветку, — Ладно… По крайней мере, они начали первыми.

 

(летняя экспедиция 2894)

Вторая часть

На следующий день Саша сидел в «Северине» и пытался заставить себя хоть что-нибудь сделать. Цифры без стеснения играли в чехарду, перепрыгивая в соседние ячейки, а самые озорные – в соседние таблицы. В конце концов скомкал лист и швырнул его под кресло.

«Чёрт, зачем я всем этим занимаюсь? Единственный в мире специалист по ураганам, которые возникают на площади пятнадцать квадратов в глухой тайге, за сотни километров до ближайшего поселения. Кому это нужно? И дёрнул же меня чёрт побежать…  – он вздохнул. – А ну, без истерик, надо дальше работать».

Саша вытащил скомканный листок, расправил его и продолжил расчёты. Когда закончил, посмотрел  на цифры и припомнил одну из песен, которую Клим пел в первый день.

«Как же там было… Вот, кажется:

Я знаю, прелестная леди-картограф,

Профессия Ваша отчасти скучна,

На карте становятся плоскими горы,

На карте не видно, что скоро  весна,

На карте мертвы путеводные глади,

На карте равны Брахмапутра и Рим,

Пусть многие карты висят у кровати,

Печально без дела висят у кровати,

Зато по истёртой рисованной карте

Дорогу сумеет найти пилигрим.

 

Прав был этот Тим Скоренко: никто, на эти цифири глядя, и примерно не представит, что такое лемех во всей красе. Что такое проносящиеся над головой сосны, как это, когда твоего друга швыряет между деревьями, потом придавливает стволом и протыкает обломившейся веткой», – память подкинула момент, когда сук вышел из пропитанного кровью кителя, Сашу затошнило. Он помотал головой и посмотрел на часы, до двух оставалось всего ничего.

Когда пыльца осела, пошёл искать Иминай, на ходу затягиваясь сигаретой. Около улья наткнулся на странную картину: два васпы стояли, как изваяния, и смотрели невидящим взглядом перед собой. В первую секунду он хотел подойти, помахать руками около их лиц, но вместо этого потёр ссадины, оставшиеся после  вчерашней встречи со стенкой, и пошёл дальше. Шаманки нигде не было, он потоптался около входа в подземелье, потом решил, что надо спуститься, найти какого-нибудь васпу и просить, где Иминай.

В коридоре никого не было, Саша вздохнул и пошёл в сторону лаборатории. В подземелье было пусто, он дошёл до нужной двери, помедлил, но всё же решился постучать.

– Входи, – послышался голос Иминай.

Он открыл дверь, засунул голову в проём и спросил:

– Можно?

Девушка в белом халате сидела за пустым столом, перед ней лежала раскрытая книга:

– Конечно, можно.

Он вошёл:

– Я, это… Пришёл спросить, можно ли навестить Кира.

– Можно-то можно, только поговорить с ним не получится.

– Всё так плохо? Он в себя не пришёл?

– Не совсем, – она встала и, положив плетёную закладку, закрыла книгу.

Саша посмотрел на обложку. «Туманность Андромеды, – прочёл он и подумал: – А издание какое-то совсем древнее, кажется, такой стиль оформления был популярен лет сорок назад». Девушка улыбнулась, заметив, что он рассматривает её любимую книгу.

– Это подарок отца, я её всегда вожу с собой. На севере, где я родилась, такие вещи-талисманы называют «хотсас нэпек».

Саша посмотрел на неё с недоверием, в историю, которую она рассказывала: о крошечном поселении на берегу озера, о своём отце, единственном педагоге на многие километры от их поселения, о том, что она отправилась по стопам отца учиться в большой мир – он не верил категорически, но молчал.

– Всякий раз, когда приходят тяжёлые времена, перечитываю её и будто с отцом советуюсь.

Что-то такое скользнуло в её голосе, искреннее, болезненное, что Саша подумал: «А может в этой биографии и правдивые места есть». Иминай повернулась к нему спиной, и только тут он заметил, что волосы её, против обыкновения, собраны в плотный пучок на затылке.

– Саш, ты там целую вечность стоять будешь?

Парень, смущаясь, подошёл ближе.

– Вот, собственно, Кир.

Она указала на аквариум, стоящий за немыслимой паучьей установкой. Там в желто-зеленоватой мути было нечто напоминающее гнездо паука: тонкие беловатые нити одним концом, казалось, были приклеены к стеклу, вторым — уходили в глубину волокнистого пучка, заполняющего весь центр аквариума.

– Это… что?

– Саш, ты чего побледнел? Ну-ка, садись. Может, нашатырку дать?

– Не…

Он вытащил из-под стола табурет и сел, глядя на резервуар так, будто из него в следующую секунду выскочит какой-нибудь монстр. Девушка рассмеялась:

– Ты что, испугался?

– Я? Не… Нет. Это вообще что?

– Помнишь, в газетах писали, что васпов выводили в коконах, где обыкновенные мальчишки подвергались действию экстракта Королевы?

– Ага. А потом их пытали, чтобы из них всё человеческое выбить.

– Молодец. Собственно, это один способ получать генные гибриды. Его разрабатывали в Шурани, а теперь и в Эгере. Да не смотри ты на меня круглыми глазами, человечество нашло рецепт идеальных солдат – и ты думаешь, эту технологию погребут? Так вот, в коконе происходит трансформация тела, но сухой кокон ничего не может поделать с тем, что человек остаётся человеком в голове, по крайней мере, первое время. Поэтому нужна посткоконная доводка: с случае с васпами, или веспами, как их у нас называли, это пытки, чтобы сломить дух и дать возможность инстинктам осы взять верх над сознанием. Васпа не может не подчиняться, ему это нужно, как человеку — продолжение рода, а подчиниться он способен только Королеве. Поэтому они и не смогли влиться в человеческое общество: инстинкты не дали. Понял про сухой кокон?

– Ага, перестраивает тело, но не психику.

– А вот у нас, за Хамарами, велись исследования в другом направлении: мы разрабатывали идеальных строителей. Только брать геном агрессивных ос не стали, а переключили внимание на род Xylocopa – это пчёлы-плотники, насекомые-индивидуалы с мирным характером. И к  технологии перерождения подошли с другой стороны. То, что ты видишь — это жидкостный кокон Лютенвальда. По сравнению с сухим за сравнительно небольшое время он даёт полное перерождение. В кокон помещают хомо сапиенс, а через месяц выходит полноценный хомо ксилокопа, которому надо только объяснить, кто он такой. Весь аппарат инстинктов работает на полную, никаких доводок не требуется.

Саша сидел белее перистых облаков, потом спросил подрагивающим голосом:

– А кого засовывали в коконы там, у вас?

Иминай ответила ровным голосом:

– Беспризорников, отловленных по помойкам и окраинам.

Он представил, как фигуры в чёрных масках крадутся по переулкам в Час Быка, руки в кожаных перчатках сжимают шприц-пистолеты со снотворным. Они охотятся на детей.

– Это бесчеловечно, – пролепетал он.

– Значит общество, которое оставило их голодать, поступило человечно? Мы собирали их, откармливали, лечили, потом было перерождение. А дальше они шли в нашу школу, где учились, как самые обыкновенные дети. Наставники отслеживали их наклонности, исходя из этого, им давались рекомендации по дальнейшему обучению. Каждый из них получал профессию и место работы: у нас или в Эгере. Ответь, что лучше: быть полунасекомым с обеспеченной сытой жизнью, или человеческим ребёнком, обречённым на воровство или проституцию, или алкоголизм, наркоманию, или на всё это сразу?

Саша молчал, мироздание поворачивалось таким боком, что на волосы ложился пепел.

– Ты — нечеловек и весь твой институт — тоже.

– Ну, насчёт меня ты прав, а вот с институтом погорячился.

Парень посмотрел на неё — девушка была спокойна, как будто он не нанёс ей оскорбления.

– Так кто же ты, Иминай?

– Извини, но об этом я разговаривать не хочу. Я, как я, появилась в институте Лютенвальда за Хаммарской грядой. И на этом – точка. Ты Кира проведать пришёл? Ну, вот он — Кир, лежит в коконе.

– Не понимаю, так что же с ним произошло? То есть произойдёт?

– Не знаю. Мы запустили перерождение по типу ксилокопы, потому что у меня с собой нет ничего более подходящего. Нахождение в коконе омолаживает организм за счёт того, что каждая клетка тела на разных стадиях соприкасается с протовеществом, так называемым «первородным элексиром». По сути, это узконаправленный мутаген, который вызывает раскручивание спирали ДНК и побуждает организм реструктурировать  те участки, которые подверглись… Стоп, я так понимаю, что для тебя генетика — тёмный лес?

– Ну, не то чтобы тёмный…

– Сказку про живую воду и воду мёртвую помнишь?

– Да.

– Так вот, это и есть живая вода. В Шурани додумались до того, как использовать «код смерти» и создавать идеальных убийц, а Лютенвальд придумал способ получать «живую воду», чтобы ваять кого угодно. Поэтому ксилокопы получаются полноценными личностями с адекватной, для насекомого, эмоциональной сферой. К тому же, у них нет централизованного подчинения, они вполне способны влюбиться, например. Очень интересные создания. Прекрасно адаптируются среди людей, не особенно общительны, но зато отменные работники. В одном беда — ни хомо веспа, ни хомо ксилокопа нельзя подвергать действию «живой воды» второй раз: начинается следующая стадия мутации, вытесняющая гены человека. Поэтому сейчас он перерождается в ксилокопу, и что из этого выйдет — я не знаю.

Саша слушал, одни колёсики в его мозгу скрипели, не желая верить в то, что происходит в его родном и казалось бы таком знакомом мире; другие, наоборот, вращались с бешеной скоростью, сопоставляя и анализируя. Догадка была подобна трёхсотвольтовому разряду.

– Так ты никакая не шаманка, а просто ввела порцию «живой воды» Грасе!

Иминай захлопала в ладоши:

– Пять Вам в зачётку, профессор Тормозиус! Ладно, Саша, шёл бы ты, отдохнул, а то мозг выкипит.

– Постой-постой, у меня два вопроса. Первый. Откуда здесь взялось такое количество оборудования?

– У нас есть дружественный институт в Эгере. Мы летели туда, но самолёт подбили, и он рухнул в тайгу. Попроси Василика, он сводит тебя туда, сам посмотришь. В этом рейсе на борту было много всяких интересностей, мы их сюда перетащили. Давай второй вопрос.

Он рассказал про васпов, которые стояли, как неживые.

– Это редкое зрелище называется «васпа-вселенски-удивлённый». Мои чувства открыты им, они увидели, что если бы на месте Кира оказался кто-то другой — это ничего не изменило бы. За годы среди людей они успели усвоить, что хоть все и говорят, что жизнь каждого ценна, на проверку всем на тебя плевать. Вот они и пытаются это осознать, что каждый из них для меня важен, как живое существо. А теперь, Саша, иди, мне работать надо.

 

В следующем месяце он каждый день ходил проведать Кира. Никаких видимых изменений не происходило. Просить Иминай объяснить, что именно сейчас происходит, он перестал довольно быстро, так как в ответ получал поток терминов и непонятных определений. Зато из наблюдений за тем, как работают Иминай с Иланой, Саша понял, почему дочери снегов за два года удалось освоить три курса — в знаниях и умениях она не только не отставала от Иланы, магистра ИНМ, а в моментах, касающихся ксенобиологических перобразований генома, была куда компетентнее. Теперь про себя они именовал её не иначе, как «девушка-сюрприз».

Как-то он попросил Василика сводить его к упавшему самолёту. Тот согласился, и на следующий день они отправилась на «экскурсию», которая заняла у них целый день. Более всего Сашу удивило, что самолёт действительно существовал. Правда, топать до него пришлось километров двадцать по натоптанной широкой тропинке. Тропинка привела на длинную заросшую просеку, в конце которой лежали останки  самолёта, больше всего напоминавшие труп млекопитающего после набега муравьёв.  Свартмель рассказал, что просека в лохматом прошлом была аэродромом, на неё-то три с небольшим года назад и приземлился подбитый лайнер. За время подземного строительства васпы сняли, спилили, скрутили с него почти всё. Парень подумал, что ещё немного, и они унесут и остатки скелета.

К середине июля лагерем завладело беспокойство, в лаборатории происходило что-то непонятное. В расчётный срок кокон не изверг новое существо на свет. Саша, как только заканчивал работу на метеоплощадке (благо горе-травка уже отцвела) — бежал в подземелье с надеждой, что сможет оказаться там хоть чем-то полезным. Девушки почти всё время  проводили около аквариума: брали пробы, проводили анализы, что-то экстрагировали из этих проб и исследовали полученные экстракты. Ситуацию подогревало ещё и то, что сейчас было время главного взятка – Иминай разрывалась между пасекой и подземельем. В лаборатории организовали круглосуточное дежурство, а большую часть работы с пчёлами взяли на себя васпы. А когда все падали спать, вахту несла Кяти. Девушка-сюрприз рассказала, что эта кошка, а точнее, её зародыш в колбе, был подарком для ксенобиологов в Эгере. После авиакатастрофы потребовалось запустить процесс её рождения. Зверюга обладала нехилым интеллектом: считать логарифмы она не могла, но с заданиями типа: найди или наблюдай и, если что-нибудь изменится, беги ко мне – справлялась на пять. Оказалось, что паукообразный аппарат — это биоактиватор, предназначенный «и для этой работы тоже». Парень гадал, что же ещё можно сотворить, владея этой штукой, но ни его знаний в области биологии, ни его воображения для просматривания перспектив, по счастью, не хватило.

Дальше были дни, до предела насыщенные работой и, что хуже любой беды, тягостным ожиданием, поскольку Саша ровным счётом ничего не понимал в разговорах о коконе. Клим и Василик в этой ксенобиологической галиматье тоже ничего не смыслили, поэтому объяснить ничего не могли, а отвлекать Иминай и Илану ему было страшно. Васпы ходили нервные, огрызались на всякое слово, даже Виолетта перестала ко всем приставать. Через пять дней девушки вынесли вердикт: Кир жив, остаётся ждать. 

Три недели неизвестность скручивала нервы в жгуты и со смаком вытягивала их наружу. Василик всё время был около своей жены, периодически на руках вынося её из подземелья, не обращая внимания на её протесты – уговорить Иминай выйти из лаборатории было сложно. Свартмель с Климом собирали для девушек малину, княженику и морошку. Саше, глядя на то, как его соратники заботятся о своих возлюбленных, становилось не по себе. Он силился припомнить, а когда последний раз Грасе цветы дарил. И дал сам себе слово мужика, что как приедет – исправится.

В начале четвёртой недели кокон наконец-то перешёл в финальную стадию работы. Саша ничего не заметил, но Илана и Иминай чуть ли не танцевали с колбами, в которых были пробы.

– Теперь ещё дней семь-восемь и будем встречать Кира, – тут она перестала улыбаться и добавила: – Если это существо вообще будет на него похоже.

На седьмой день, когда все завтракали, в столовую забежала Кяти. Иминай вскочила, взяла кошку на руки, посмотрела в глаза. Помедлила и сказала:

– Кокон раскрывается!

Никто даже слова не произнёс. Немую сцену прервал Клим воодушевлённым:

– УРА!

Васпы посмотрели на него, как на придурка.

– Иланочка, пойдём. Все остальные идите наверх.

Иминай пошла к выходу и вдруг остановилась, оглянулась и посмотрела на трио в коричневых кителях. Первый раз Саша видел, как выглядит спор с Королевой. Воздух дрожал, казалось, ещё секунда – и табуреты, вилки, кастрюли — всё взлетит и начнёт закручиваться смерчем вокруг неё. Всё утихло так же внезапно, как началось. Иминай вышла, за ней трио, а следом Илана и Гор.

– Что это было? – спросил Саша, в общем-то, ни к кому не обращаясь.

– Командиры и Гор настояли, чтобы Она взяла их с собой. Опасаются, что Кир может броситься на неё, – ответил Як. – Давайте наверх все.

Около трёх часов, прошедший с явления Кяти в столовую, каждый занимал себя в меру своих способностей. Васпам было проще – по расписанию было изучение литературы по пчёлам. Они разобрали учебники, сели на землю ровными рядами и углубились в чтение. Саша подумал: «А если бы она им сказала теорию интегральных систем учить, стали бы? – и сам себе ответил: – Стали бы, скорее всего». Вацлав, конечно, торчал около «Северина». Саша пошёл снимать показания на ближнюю метеостанцию. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы сосредоточиться на работе. Когда же он с горем пополам закончил и пошёл к вертолёту,   оказалось, что ребята уже там. Клим сидел на трапе с гитарой и что-то наигрывал. Василик – на травке, погружённый в расчёты: в отличие от Саши с его лемехами, у него до сих пор не было ни одной твёрдой гипотезы о происхождении курорта. Вдруг Вацлав вылез из салона и пошёл к улью. Клим с Василиком переглянулись, Штрудофф убрал гитару, и они двинулись следом. Последним семенил Саша.

Вапсы построились у входа в две шеренги. Через две минуты, Иминай, Илана и компания показались из-под земли. Поднялся Кир, задрапированный большим куском белой ткани. Васпы смотрели на него с недоверием, принюхиваясь и поглядывая на Королеву. Кир на первый взгляд не изменился, разве что шрамы стали не такими глубокими, да лицо порозовело. Он кивнул учёным, а после процессия удалилась обратно в подземелье.

Несколько дней Кира никто не видел, Иминай сказала, что у него реабилитационный период. Сама девушка-сюрприз как-то странно улыбалась и на вопросы Саши о том, как чувствует себя его друг, отвечала уклончиво.

На утро пятого дня он вышел из «Северина» и увидел, что какой-то васпа сидит на корточках около метеоплощадки. «Интересно, – подумал Саша, – и что там такое?» Когда подошёл ближе, то увидел, что это Кир, только не в своём коричневом кителе (память опять услужливо показала окровавленную ткань), а в сером рабочем комбинезоне.

– Привет, Кир! – воскликнул Саша. – Я будто тысячу лет тебя не видел!

Кир встал и обернулся.

– Привет! – он улыбнулся, но к улыбке васпы парень уже попривык. – Королева разрешила мне погулять часок, я вот разминаюсь тут.

Он показал рукой на траву. Единственное, что смог сказать Саша:

– Ты себя нормально чувствуешь?

– Отлично, – ответил Кир.

Около границы метеоплощадки со стороны ручья росли какие-то эндемичные одуванчики, которые и в середине августа не думали переставать цвести. Сейчас по обе стороны от тропинки были и жёлтые цветки-солнышки, и большие белые шары. Все цветы вдоль тропинки теперь были заключены в надёжные квадратные крепости, стены которых были вырезаны из досок. Саша присел, чтобы рассмотреть это чудо поближе.

– Да за такую крепость я б лет в десять все свои игрушки отдал, – присвистнул он.

Круглые башни с зубчатыми коронами соединялись стенами с такими же зубцами наверху, на поверхности стен и башен была высечена кладка. Не хватало только миниатюрных солдат с луками и арбалетами. Высота этого чуда была сантиметров двенадцать. Всего крепостей было десять штук.

– А зачем? – спросил парень.

– Во-первых, заняться чем-нибудь хотелось, во-вторых, чтобы цветы никто не затоптал. Красиво получилось, правда?

– Правда, – выдавил Саша.

Ему было жутко – васпа говорил, улыбаясь. «Ну, всё, поехала крыша», – подумал он, огляделся и заметил, что за ними всё это время наблюдали трио в кителях и Гор. Кир тоже оглянулся, потом пошёл к васпам. Саша в трансе смотрел на его покачивающуюся спину, мысли в его голове на скорую руку сообразили соревнования по скоростному удалению от мозга. Потом, скорее поддавшись зову инстинкта, чем руководствуясь каким-то продуктом мышления, побежал искать Иминай.

В лаборатории её не было, тогда он пошёл вниз по течению ручья, туда, где травяных джунглях  изгиб русла превратился в купаленку. Его, конечно же, услышали задолго до того, как показался берег.

– Саш, это ты там шебуршишь? – послышался густой баритон Василика.

– Ага. Не помешал?

Серебряным колокольчиком зазвенел смех Иминай.

– Выходи давай.

Он пробрался через заросли и вышел на берег. Василик восседал на поваленной иве, опустив ноги в воду. У него на коленях, обвив руками шею, сидела Иминай, ей крошечные ступни едва касались поверхности, волосы цвета горького шоколада укрывали спину, казалось, что по ним пробегают золотые искры. На девушке был раздельный купальник телесного цвета, который её муж в шутку называл «честнее-чтоб-не-было». Саша опустил глаза, подумав, что если он не перестанет разглядывать её, то Свартмель организует ему практику по замеру давления медвежьих объятий.

– Что случилось? — спросил Василик.

Саша сел и рассказал про встречу с Киром. Супруги заулыбались.

– А я всё гадала, – поделилась Иминай, – зачем он их выстругивает. Представляешь, Саша, он только обсох после кокона, инструменты попросил принести: ну, болгарку, стамески и кое-что ещё, и засел за эти крепости. Получается, три с половиной дня их делал.

– Ну, всё, – усмехнулся Василик, – теперь цветочкам никакие враги не страшны.

– Ребята, он что… того? – парень повертел пальцем у виска.

– Нет, – ответила Иминай, – по идее, это нормальное поведение ксилокопы. Они — строители,  с деревом особенно любят работать. Только, Саш, скажу честно, я совершенно не знаю, что сейчас делать. В Загорье их сразу после кокона отправляли учиться, чтобы избыток энергии не наделал бед, а тут… Что здесь ксилокопа появится, я и подумать не могла.

Саша покраснел и промямлил:

– Я… это… с ним позаниматься могу. Я… это… на досуге солдатиков вырезаю.

Своего увлечения он стеснялся страшно, а то, что получалось, показывал только Грасе. Однажды тёща, когда была в гостях, увидела его творения и с тех пор не упускала возможности подколоть зятя. К его огромному удивлению, оба Свартмэль стали с интересом расспрашивать, что он умеет. В конце концов Иминай сказала:

– Отлично! Пусть учится. И ещё, – она вздохнула, – будь с ним осторожен. Я больше не контролирую его. Точнее, связь осталась, но её хватает только на то, чтобы определить, где он и что чувствует.

– И? – не понял Саша.

– Если ты его разозлишь и он решит задать тебе трёпку, – пояснил Василик, – Ими остановить его не сможет.

– Ах, вот как… – парню стало не по себе.

– Сами по себе ксилокопы — существа мирные, чтобы довести их – постараться надо, – сказала Иминай. – Но как в Кире перемешались наклонности осы и пчелы-плотника — неизвестно. Я не идеализирую васпов, у их жестокости и агрессивности нет прочных ограничителей, в Ульях постарались. За время, которое они прожили среди людей, какое-то подобие компенсационных механизмов они в себе выработали, кто-то больше, кто-то меньше. Но когда появилась я, они, как один, с радостью от них отказались. Ты не видишь, что на самом деле скрывается за картинкой мирных васпиков, ухаживающих за пчёлками. Единственное, что сдерживает их разрушительную силу — мои собственные моральные принципы и хорошее настроение. Королева так считает — значит, это единственно верные мысли. Для васпов — это Мэри Сью, совершенная и правильная, что бы она ни приказывала. Старая Королева приказывала забирать детей и выжигать деревни — это было жутко, но никто не сомневался в правильности этого. Королевы не стало, люди предложили перейти к ним, тогда васпы посмотрели на свою прежнюю жизнь с другой стороны и многие осудили её. Но! Никто не выяснил, а осудил ли кто-нибудь из них Королеву? А каково им, существам, которые генетически должны жить в социуме с коллективным разумом, существовать среди тех, у кого в каждой отдельной голове — отдельное сознание?

Саша сидел и пытался уложить эти мысли, вот за это он и не любил фантастику — она заставляла задумываться о чересчур непривычных вещах. Он помотал головой.

– Так что мне делать?

– Он тебе друг?

Тот кивнул.

– Ну так веди себя с ним, как с другом. Ладно, ребята, пойдёмте, завтрак скоро будет.

 

Середина августа — время осенних лемехов и падающих звёзд. Саша думал, пуская дым к небу, подобному чёрному ониксу, расчерченному штрихами звездопада:

«Лемехи никогда не возникают ночью. Вот ещё одно подтверждение моей теории. Эх, как там Грася и Маришка… – в груди свернулся тёплый комок. – Осеннюю штормовую полосу отсниму, Иминай своих пчёл на зиму устроит, и домой полетим».

Как всегда, под конец экспедиции в его душе сталкивались противоречивые чувства: хотелось домой, к уютной милой Грасе, прочь от походных неурядиц, к той, рядом с которой он — защитник и добытчик. Их квартира — воплощение реальности, в которой нет людей-насекомых и суперменов. С другой стороны, мальчишка, который с восторгом смотрел на закручиваемые лемехом верхние ветра, грустнел: там, в этой стабильной жизни нет места ни приключениям, ни романтике. Саша вздохнул и ободряюще похлопал пацана по плечу: убежать от жизни не получится, Грася может таскать холодильники, и то, что она принципиально не поднимает пакет больше трёх килограммов весом — ничего не меняет. Память выпустила из своих глубин призрака, из сигаретного дыма проступило лицо Иззмелия, который ухмылялся и подмигивал ему. Парню стало зябко. За время, прошедшее с весны, он ни разу не вспомнил об этом разговоре. А теперь вопрос встал ребром: Иззмелий, а точнее те, кто копают под Иминай, позвонят, никуда не денутся. Что же им сказать? Он потушил окурок и залез в «Северин». Вацлав, как обычно, храпел. Саша лёг, уснуть он и не надеялся, нужно было всё обдумать и что-то решить. Он вертел эту шараду и пытался представить, что из этого выйдет. Обещанная награда ничуть его не прельщала, он понимал, что тот, кого используют, всё равно останется в дураках. Ответить отказом — они найдут другого кандидата или, что вероятнее, возьмутся за Грасю и Маришку. Согласиться, влезть в эту кашу… Если васпы останутся без Королевы, они пойдут мстить, и не надо быть великим стратегом, чтобы понять, кого кинут на растерзание первым. Ему стало страшно. Он выскочил из «Северина», едва не растянувшись, и побежал к подземелью, со всех ног, без оглядки, потому что знал, если не сделать этого сейчас, протянуть до прилёта домой, потом он не сможет, просто струсит. Он надеялся, что топот разбудит васпов, но его никто не остановил. Саша, прыгая через ступеньку, спустился под землю, тарелки под потолком горели через одну. Он, не особо думая, побежал по коридору туда, где по его преставлению, должны были быть комнаты. За поворотом он запнулся обо что-то мягкое, оступился, и выкрикнув то, что джентльмен преобразовал бы в слово «кошка», грохнулся на земляной пол. Кяти с недовольными возгласами скрылась, зато васпы выросли будто из-под земли. Открылась дверь чуть дальше по коридору, оттуда вышел Клим, сонный, с взъерошенной шевелюрой. Он посмотрел на Сашу, пытающегося встать на четвереньки, в окружении нависающих над ним васпов в одном белье, и расхохотался. Из другой двери высунулся Свартмель, уставился на это шоу. В конце концов выглянула Илана, оглядела эту компанию в трусах и хихикнула:

– Ну, ладно, мальчики, не буду вас друг от друга отвлекать.

– Саш, ты чего здесь делаешь? – спросил Василик.

– Я… это… поговорить пришёл.

– С кем?

– С Иминай и всеми вами. Мне правда срочно надо.

Клим хмыкнул, а Свартмель сказал:

– Ну, ладно, – потом обратился к васпам: – Парни, всё нормально, извините, что подняли вас.

– Ага, извините, – пробормотал Саша, – я не хотел, просто кошка под ноги попала.

– Так и надо было орать, что кошка, – пробурчал Як.

Когда васпы разошлись, Саша зашёл к Василику и Иминай. Оказалось, что супруги Свартмель обитают в большой шестиугольной комнате. Как и в лаборатории, стены и потолок тут были набраны из пластиковых панелей, только бежевых, а не белых, а пол — из досок. Под потолком горели три тарелки. Напротив двери стоял топчан с резными спинками на витых ножках, на котором, завернувшись в большое одеяло персикового цвета, сидели в обнимку Василик и Иминай. Справа от топчана стоял шкаф-пенал, а слева лежал ковёр, на нём стоял низенький столик, оформленный под шахматную доску, а вокруг куча небольших подушечек. Саша потёр глаза, а потом спросил:

– Ну, что мы ковёр в «Северин» затаскивали, когда в прошлую экспедицию собирались, я помню. А мебель-то здесь откуда?

– Васпы постарались.

– Я тоже участвовал в создании, – напомнил Василик.

Иминай погладила его по щеке:

– Конечно, я помню. И придумал это тоже ты.

Тот довольно заулыбался и поцеловал её волосы. Саша покачал головой, он бы тоже хотел сидеть сейчас под тёплым одеялом и обнимать… «Грасю, – сказал он себе, – Грасю».

Зашли Клим и Илана. Девушка была в длинном плюшевом халате цвета неба. Клим успел натянуть штаны и футболку, а свой полосатый халат принёс с собой и протянул его Саше:

– Заворачивайся, а то задрыгнешь, как цуцик. Здесь не холодно, восемнадцать, но в одних трусах стоять не стоит.

В халат парень именно завернулся, ибо в ширине плеч уступал Иланиному избраннику на несколько размеров. Ребята сняли тапки и пошли на ковёр, Саша последовал их примеру. Сел, огляделся и сказал:

– Да, из таких хором можно вообще никуда не улетать, а круглый год тут жить.

– Спасибо, – улыбнулась Иминай. – Это ты ещё в комнате у Клима и Иланочки не был.

– Так, – сказал Василик, – что ты сказать хотел?

Саша вздохнул и рассказал о разговоре с Иззмелием. Ребята слушали молча, когда он закончил, Иминай первой нарушила молчание:

– Спасибо, Саш, никогда в тебе не сомневалась. И что ты делать думаешь?

– Не знаю, потому и пришёл.

Клим потёр подбородок:

– А знаешь, не надо ни от чего отказываться. Скажи Змею Горынычу, что ничего необычного не происходило, фотки покажи, я для такого дела часть отснятого материала дам «выкрасть».

– Хорошая мысль, – сказал Василик, – только кажется мне, что сотрудничать с Змеем придётся ещё очень долго.

– Надо выяснить, что за друзья у этого сморщенного ящера завелись, – добавила Илана.

– Ладно, ребята, проблемы надо решать по мере их поступления, – Иминай подумала и добавила: – Давайте поступим, как Клим предложил, а там посмотрим, кто с нами в шпионов и разведчиков поиграть хочет.

На этом закончили и отправились спать. Когда Саша шёл к «Северину», на сердце было легко, а в череп будто залетел пчелиный рой: он думал о том, что с ним будет и сколько ещё сюрпризов хранит осиное подземелье.

Август подходил к концу; стало прохладнее, в пределах курорта температура днём колебалась в районе восемнадцати-двадцати градусов по Цельсию, а в окружающей тайге даже на солнце было не выше восьми. Жизнь в лагере после всех летних потрясений вошла в нормальное русло: васпы с Иминай готовили пчёл к зиме, Саша не вылезал с метеостанций, а по вечерам они с Киром вырезали модельки вертолётов, ибо деревянное войско разрослось до неприличия. Василик с Климом проводили малопонятные геоизмерения, Илана собирала осенние образцы эндемиков, типа весёлой плакун-травы.

Вопреки опасениям, васпы относились к Киру ровно. Этому помогло и то, что Королева не выделяла его среди остальных, и то, что на тренировках он расшвыривал собратьев, как котят (ещё бы, после кокона его организм биологически стал моложе, а опыт остался прежним). К его страсти что-нибудь строить они относились, как к побочному эффекту лечения, забавному, но безвредному, но, самое главное, они воспринимали его по-прежнему, как васпу.

После возвращения Кира в строй эмоциональный фон гнезда стал ровным, и Виолетта продолжила свои любовные похождения. Королева похвалила её физическое состояние и перевела в бригаду копателей. В их же обязанности входило перетаскивать к лагерю необходимые для укрепления туннелей части фюзеляжа упавшего самолёта. На тренировках Виолетта теперь была на равных правах со всеми, только вот военной подготовки у неё было никакой. Когда Саша несмело высказался, что даме таких нагрузок многовато, то Иминай улыбнулась и пояснила, что рабочая особь — это рабочая особь, если у неё энергии через край, надо из этого извлекать максимальную пользу.

Неумолимо приближался отлёт. Васпы хмурились, Саша тоже. Теперь он чувствовал, что тут, в осином гнезде посреди тайги, его не достанут даже три Змея Горыныча. А ещё у него есть друг, странный пере-васпа недо-ксилокопа, не умеющий кривить душой и обожающий деревянных солдатов. Иногда он думал, что в случае опасности можно будет привести сюда жену и дочку. Опасности, подсказывала печёнка, ещё впереди, а потому надо сохранить этот островок, чтобы в случае чего было где спрятаться. «Этот мир безумен, – думал он. – Людей лучше сторониться, и защищать от них поселение генных гибридов. Если б мне кто-нибудь сказал, что со мной такое приключится — в лицо бы рассмеялся. А вот. И не вылезти мне из этого никогда. Пожалуй, теперь я правда защитник для своей семьи. Только очень надеюсь, они об этом никогда не узнают».

Настал последний день лета. Васпы в две шеренги стояли на одном колене и провожали Королеву. «Северин» набирал высоту над разноцветной осенней тайгой.

 

Он проснулся, соскочил,

схватился со змием биться-барахтаться.

Иван-царевич и Марфа-царевна: [Тексты сказок] № 125.

Молочная река с красными кисельными берегами покорно легла к его ногам, расстелилась матовым белым полотенцем, и у Игоря перехватило дыхание: восторг и тоска перемешались в груди. Мир, лежавший перед ним, был прекрасен и пугал своей притягательностью.

Тонкие ветви калины, сплетенные в нежный узор, широким коромыслом перекинулись с берега на берег, и там, на другом берегу, пели птицы в зеленых дубравах, мягкая трава росла в пронизанных солнцем березовых рощах, цвели сады и прозрачные ручейки бежали сквозь широкие поляны.

Сивка остановился и заржал, как будто хотел спросить разрешения двигаться дальше.

— Да, — Игорь погладил его шею, — поехали. Поехали вперед.

Копыта мягко коснулись ажурной переправы, и он почувствовал, как в рукаве трепещет перелет-трава. Жаркий ветер дунул в лицо, Игорь глянул под ноги и увидел, что молоко под ним горит чистым оранжевым пламенем. Его сполохи безмолвно отрывались от поверхности реки и взвивались вверх, облизывая мост и копыта коня, но Сивка не замечал их и не боялся.

Как только переправа осталась позади, пламя погасло, и Игорь, вспомнив про флягу, направил Сивку вниз, к кромке берега. Но стоило лишь присесть перед рекой на корточки и протянуть руку, как молоко полыхнуло огнем, лицо обдало жаром, и Игорь от неожиданности сел на землю. Река не хотела отдавать ему свою мертвую воду! Сивка же спокойно зашел в реку по колено и начал с жадностью пить молоко — никакого пламени не появилось. Бледный конь, живущий в склепе, для этого мира был своим. Игорь снова попробовал протянуть руку, но только напрасно обжегся.

— Ну что, Каурка? Придется тебе выручать хозяина. Иди сюда.

Конь вскинул голову, посмотрел на Игоря умными глазами и подошел. Игорь привязал флягу к поводьям и толкнул коня обратно в реку. На этот раз Сивка не пил, но наклонился, как будто понимал, что от него требуется.

Да, переплыть Смородину не получится. Для живых она только кажется молочной. Игорь покрепче завернул крышку фляги, подозревая, что пламя может полыхнуть и через горлышко. Куда теперь? Пока он не увидел ни одного человека, а если бы и увидел, то побоялся бы спросить.

Игорь поднялся на берег, сел на коня и осмотрелся.

— Как, бледный конь? Ты знаешь, куда ехать?

Сивка не шевельнулся. Никто не знает. Наверное, сердце должно подсказать верное направление, но оно почему-то помалкивало.

— Поехали прямо… — Игорь пожал плечами.

Но как только он тронулся с места, картина вокруг него стала совсем другой: зеленые травы и солнечные рощи сменились голой каменистой пустыней, однообразие которой нарушали лишь огромные одиноко стоящие валуны. Солнце не грело, а палило с белого неба. Игорь не успел удивиться, как над головой раздался тихий детский голос, как будто его случайно донесло сюда эхом:

— За мной придет мой папа! Не смей смеяться надо мной!

Детский голос унес горячий ветер, но ему на смену тут же явился неразборчивый шепот, прерываемый тонкими всхлипами. Слышать эти всхлипы почему-то было очень тяжело, они скребли что-то непонятное внутри и вызывали ощущения сродни физической боли. К шепоту и всхлипам с другой стороны примешались приглушенные рыдания, и Игорь ясно представил себе плачущую женщину, которая старается сдержать слезы и не может.

— Нет! Нет! Нет! — звонкий крик взлетел над головой и рассыпался вокруг тысячекратным эхом.

Шепоты, причитания, невнятное бормотание, перебиваемое стонами, поползли на Игоря со всех сторон, затопляя пространство, и ветер уже не мог развеять их толщу, запутался и потух. Игорь зажал уши руками — голоса наваливались на него, сжимали и грозили раздавить, — но это не помогло, они пробивались сквозь ладони.

Он зажмурил глаза, а когда открыл, голоса еще звучали, но глухо, без эха, а вместо каменистой пустыни под копытами коня стелилось бескрайнее поле, и зеленая трава поднималась ему выше колен. Он снова зажмурился: на горизонте, по левую руку появился высокий хрустальный дворец, сиявший на солнце своими шлифованными стенами башенок. И только тогда голоса исчезли, а на смену им пришел стрекот кузнечиков и далекое пение птиц.

Он попробовал повернуть Сивку к хрустальному дворцу, но сразу же ухнул в кромешную темноту. Сбоку раздался смех, страшный и глумливый, а с другой стороны — протяжный воющий стон.

— Отпустите меня! Пожалуйста, я не хочу, я больше не могу, отпустите, я умоляю! — услышал он впереди из мрака.

— Стоять! — рявкнули Игорю в самое ухо, и он непроизвольно дернул поводья на себя.

Темнота немного рассеялась, и в сумеречной мгле он разглядел пустынную дорогу сквозь мертвый лес. Обнаженные деревья переплетали свои ветви над головой, холодный ветер принес запах падали, но на дороге никого не было, только колючие голые кусты шевелились от ветра в полумраке. Игорь осторожно двинулся дальше, всматриваясь вперед.

— Куда прешь! Ты что, под ноги не смотришь?

Игорь шарахнулся в сторону, и в глаза брызнул яркий свет — Сивка вез его по узкому стеклянному мосту над синим морем, и пахло вокруг морем, только конца и края этому мосту видно не было. Копыта звонко стучали по стеклу, и Игорю показалось, что сейчас мост разобьется на тысячу осколков и рухнет в воду.

Все это сон и морок. Но как же тяжело двигаться сквозь этот морок! Игорь зажмурился от страха и почувствовал, что сползает с Сивкиной спины. Свет солнца померк, и это было заметно даже сквозь зажмуренные глаза.

— Остановись, всадник, — произнес властный голос над головой, разнесенный эхом, и Игорь открыл глаза. — Что ты здесь делаешь?

Его окружал полумрак каменой пещеры, свод которой нависал над самой головой. Где-то вдали гулко капала вода, неприятно пахло прелью, воздух был затхлым и неподвижным. Никого, кто мог бы задать ему вопрос, рядом не наблюдалось.

— Ну? — голос показался Игорю угрожающим.

— Я случайно сюда попал, заблудился, — ответил он.

— Сюда по доброй воле никто не попадает, — ответил невидимый собеседник, — и никто так просто отсюда не выходит. Что ты здесь делаешь?

Игорь не знал, что ответить, но ему совсем не нравилось происходящее. Свод пещеры, давивший сверху, казалось, вот-вот обрушится и погребет его под многометровым слоем камня.

— Я ищу свою невесту, — Игорь решил, что врать надо как можно честней.

— Если она здесь, я советую ее забыть. Дай мне руку, я хочу убедиться, что тебе здесь делать нечего.

Старуха говорила, что надо подсунуть отрубленный палец. Интересно, как это сделать, если собеседник его видит, а Игорь его — нет? И что будет, если сейчас в нем распознают живого?

— Ну?

Игорь постарался сунуть руку в карман незаметно, взялся за свой мертвый мизинец и протянул его вперед, стараясь спрятать остальные пальцы в рукаве.

Кто-то невидимый ощупал мизинец со всех сторон и даже понюхал его с характерным звуком.

— Что-то не так, — пробормотал голос, и Игорь напрягся, — убирайся прочь, и если я еще раз тебя встречу, то так просто уже не выпущу.

Интересно, в какую сторону нужно двигаться, чтобы убраться прочь? А прочь убраться очень хотелось. Игорь зажмурился, пустил Сивку вперед, но стоило ему взглянуть на мир, как перед ним опять расстелилось зеленое поле. И пахло травой, и стрекотали кузнечики.

Он остановил коня и спрыгнул на землю. Так больше нельзя! Надо что-то придумать, невозможно каждую секунду нырять из реальности в реальность. Когда ноги его коснулись травы, вокруг пели птицы и белые березы окружали его со всех сторон. Игорь сел на землю и закрыл лицо руками. Пусть будут березы. Пусть, когда он откроет глаза, вокруг снова будут березы, а не дубы, не ели и не морской простор. Открывать глаза совсем не хотелось. Он не найдет Маринку в этом лабиринте миров. Даже если она его ждет, он проедет мимо и не заметит ее.

— Медвежонок, — позвал сверху мужской голос, и ласковая рука легла на голову.

Игорь медленно оторвал руки от лица и поднял глаза. Над ним, взявшись за руки, стояли отец с матерью. Он сразу узнал их, хотя видел их такими молодыми в раннем детстве. Это было его первое осознанное воспоминание — как они втроем ездили на юг, ему было всего четыре года. Олег сдавал экзамены за восьмой класс, а Славка поступал в институт, поэтому они поехали втроем. И мама ходила на пляж именно в этом красивом ситцевом платье с юбкой-солнцем. Потом оно выцвело, порвалось и пошло на тряпки. И глядя на эти тряпки, Игорь всегда вспоминал эту поездку и маму в платье с розовыми цветами на голубом фоне.

— Мама… папа… — шепнул Игорь и почувствовал, как ком встает в горле. И это тоже сон и морок? Он смотрел на них снизу вверх, как тогда, четырехлетним. Отец, высокий, загорелый, широкоплечий, — совсем такой, как тогда. Самый сильный и самый добрый, на которого хочется быть похожим во всем. Они были очень красивыми, его родители, и очень подходили друг другу.

Мама встала перед ним на колени и обвила его голову руками:

— Сынок мой… как я по тебе скучаю…

— Я тоже… мама…

Отец присел рядом с ним на траву и обнял за плечо:

— Как ты вырос, медвежонок… Совсем взрослый мужчина.

— Да, пап. Я того и гляди стану дедом, — Игорь улыбнулся. Отец умер рано, Игорю едва исполнилось пятнадцать, и тогда он был хлипким тощеньким подростком.

— Ничего не бойся, сын, — отец легко похлопал его по спине, — из мира в мир ты больше перескакивать не будешь. Ты живой, поэтому тебе тут так непросто. Но сейчас ты попал туда, где все твое. И если тебе суждено найти свою Маринку, то здесь. А если ее здесь нет, значит, она не твоя судьба. Так сложилось.

Игорь кивнул. Наверное, это не сон и не морок. Он вспомнил голоса, которые слышал в каменистой пустыне, и не удержался:

— А вы? Как вы здесь?

— У нас все хорошо, сынок, — ответила мама, поглаживая его волосы, — все очень хорошо.

— А почему… Почему эти люди так страдали? Я слышал их голоса.

— Это в первые дни. Человек прощается со своей прежней жизнью и не хочет с ней расставаться. Если бы твой отец не встретил меня у Калинова моста, я бы тоже, наверное, долго не могла с этим примириться.

— А я, — сказал отец, — мечтал вырваться отсюда и вернуться к вам, пока не понял, что всему свой черед.

— Не бойся за нас. Когда ты придешь сюда насовсем — а я надеюсь, это случится нескоро, — ты найдешь здесь всех, кто тебя любит.

— Смотри, что я тебе принес, — отец подтолкнул его в бок, как делал это когда-то, и поднял с земли огромный лук и кожаный колчан со стрелами.

— Настоящий индейский лук? — Игорь взял в руки давно забытую вещь. А он-то думал, что лук до сих пор лежит где-то на чердаке.

— Надеюсь, теперь тебе хватит силенок его натянуть?

Игорь взял лук в руки, поднялся на ноги и попробовал выстрелить. Как ни странно, у него это получилось так легко, как будто всю жизнь он только этим и занимался. И сила, в руках его появилась необычайная сила, которой он сам от себя не ожидал.

— Да ты настоящий богатырь, — рассмеялся отец.

Игорь смущенно пожал плечами.

— Если тебе покажется, что кто-то тебя морочит, стреляй в морок из лука, и он исчезнет. И не бойся выстрелить в кого-то из своих, стрела пройдет навылет и не причинит вреда. Если ты случайно окажешься не в том мире, стреляй вверх, и этот мир вернется.

Они тоже встали, и Игорь понял, что им пора.

— Прости. Мы не можем долго с тобой оставаться, — мама попыталась смахнуть слезу незаметно.

— Прощай, медвежонок, — отец скрипнул зубами, — ты вырос хорошим человеком, я горжусь тобой.

Игорь снова почувствовал ком в горле и едва не закричал: нет, не уходите! Не оставляйте меня здесь одного! Когда его в первый раз привели в детский сад, он тоже хотел закричать именно это, но испугался строгой воспитательницы и любопытных взглядов ребятишек вокруг, поэтому промолчал и долго глотал слезы. Это было сразу после поездки на море.

Они обняли его вдвоем, мама целовала его щеки, привставая на цыпочки, и Игорь сам не мог понять, мокрые они от слез или от ее поцелуев.

Сивка потерся об него головой, когда Игорь остался один посреди березовой рощи, опустив на землю лук. Неизвестно, печаль или радость принесла ему эта встреча. Родители часто снились ему, он считал эти сны очень хорошими и во сне действительно был счастлив. Но, просыпаясь, неизменно грустил, заново переживая разлуку и непроходящую тоску. Сейчас и счастье, и тоска оказались намного острее.

— Да, парень. Я знаю, нам пора, — Игорь погладил теплый лошадиный нос, — только не знаю куда. Пойдем куда глаза глядят.

Он закинул лук с колчаном за плечо, взял коня за повод и двинулся вперед. Березовая роща сменилась цветущим яблоневым садом, в нем одуряюще пахло яблоневым цветом, и Игорь почувствовал, что его тоска постепенно переходит в сладкую сонливость.

Он узнал ее по белому платью с разноцветной вышивкой. Она сидела на берегу ручья, опустив в него ноги, к Игорю спиной, и плела венок.

— Маринка! — тихо позвал он.

Она оглянулась и поднялась ему навстречу, ее румяное лицо осветилось грустной улыбкой.

— Игорь, — нежно сказала она, — я так тебя ждала… Я знала, что ты придешь за мной…

— Да. Я пришел, — смущенно сказал он и опустил голову, — пойдем?

Он совсем не знал, что говорить.

— Ничего не получится, — она робко улыбнулась, — я не могу отсюда уйти. Оставайся со мной. Навсегда. Посмотри, как тут чудесно!

Игорь помрачнел. Умирая, человек меняется, наверняка меняется. Но он только что видел родителей и никакой перемены заметить не успел.

— Садись, — Маринка обняла его и потянула вниз, — садись, не бойся.

Он машинально опустился на траву.

— Отдохни, ничего не бойся, тут нам ничего не грозит. Слушай, как шуршат листья, шепчутся травы, слушай.

Игорь ничего не понимал, но чувствовал, как в блаженной истоме закрываются глаза. Это, несомненно, Маринкин голос — вкрадчивый и ласковый…

— Жаркий шар солнца уносит в прошлое печали, глушит шепоты… Как хорошо… Как нежно…

Как хорошо. Как нежно. Да. Только бы она не умолкала. Это не Маринка, но теперь совершенно все равно. Надо бы уколоть себя медвежьим когтем… Но как не хочется! Разве не прекрасно было бы остаться тут навсегда? С папой и мамой. Найти настоящую Маринку и никуда не уходить. А сейчас выспаться, он не спал больше двух суток.

Надо бы уколоть себя медвежьим когтем. Игорь сунул руку под свитер и взял в руки оберег.

— Прошлое не воротишь, спи и слушай, шаг за шагом ты уходишь в путешествие по шаткому миру, опускаешься все ниже и ниже, шаги все глуше и глуше, тише и тише, тише и тише…

Нет, ему не хватит сил. Этот чарующий голос… Игорь прижал большой палец к острому концу когтя. Совсем не хочется делать себе больно, хочется спать. Он так давно не спал. Зачем куда-то уходить? Зачем он вообще сюда пришел? Глаза все равно уже закрыты.

— Нежность и забвение, тишина и шорохи, слушай тишину…

Игорь воткнул коготь в палец как можно глубже, чтобы наверняка пробить кожу. Боль судорогой пробежала по телу, разгоняя сон. Морок. Морок. Здесь все — сон и морок. Он вскочил на ноги, оглядываясь по сторонам и тяжело дыша, как будто и вправду уже спал и видел кошмарный сон.

— Тише… Ты не слушаешь… Слушай волшебный шелест…

Голову повело приятным дурманом. Игорь опустился на колени, не в силах противиться волшебному шелесту. Настоящий индейский лук! Он отпрыгнул в сторону и пошире расставил ноги, чтобы не упасть.

— Уходи, — угрожающе выговорил он, стараясь не зевнуть, и вскинул свое оружие. Как будто выхватывать лук из-за плеча было для него привычным делом. Это же Маринка! Перед ним на траве сидела Маринка, поджав под себя босые ножки.

— Тише… Слушай… — мертвые глаза глянули на него из-под ресниц.

Игорь натянул тетиву и выпустил тяжелую стрелу, целясь в белое платье. С большого пальца, пораненного когтем, слетела кожа. А вместо Маринки огромная серая птица развернула крылья, тяжело хлопнула ими по воздуху несколько раз, поднялась над землей и с отвратительным карканьем полетела прочь. Морок. Сон и морок.

Сивка стоял, низко опустив голову, будто волшебный шелест сморил и его.

— И ты чуть не уснул? Мертвые же не спят! — Игорь звонко хлопнул лошадь по ляжке.

Конь от неожиданности отпрыгнул в сторону и заржал.

— Пошли. Посмотрим, что будет дальше…

Но не успели они пройти и двадцати шагов, как из-за деревьев донесся радостный крик:

— Игорь! Игорь!

Он повернулся на голос: она бежала к нему, босая и счастливая, глаза ее сияли, горели щеки, и рот открылся в ликующем смехе. Он раскинул объятья и подхватил ее на руки. Она?

— Я знала, я знала, что ты придешь! Игорь, мой любимый, мой дорогой, мой единственный! — зашептала она, прижимаясь к нему лицом.

— Я пришел… — выговорил он.

— Пойдем! Пойдем, я покажу тебе все! Здесь здорово, и мы никуда отсюда не уйдем, правда? Мы будем жить здесь, всегда, вместе…

Ее счастье било через край, она держала его в объятьях и не отрывалась ни на секунду. Игорь не знал, что сказать на это: может быть, она права? Может быть, не надо никуда возвращаться?

— Они смеялись надо мной, они говорили, что сюда никто никогда не приходит. А ты пришел! Пойдем, — она увлекала его за собой, и он шел за ней, как бычок на веревочке. — Вот сюда. Садись. Я так скучала по тебе. Дай я на тебя насмотрюсь…

Она обняла его еще крепче и поцеловала. Блаженство. Не вожделение, не трепет и не страсть вызвал ее поцелуй. Сонная истома. Нет. Не она. Опять не она, а так похожа. Игорь оттолкнул ее в сторону и увидел, как она удивилась и испугалась.

— Почему? — шепнула она. — За что?

Он сам испугался того, что сделал. Можно не бояться стрелять в своего. Выстрелить, и не будет никаких сомнений.

— Ты хочешь убить меня? — слезы бежали из ее глаз двумя блестящими ручейками.

Белое платье трепал ветерок. Маринка. Настоящая Маринка. Она плачет, потому что он оттолкнул ее и целится в нее из лука…

— Нет, — ответил Игорь и выстрелил. Большой палец обожгло еще сильней, чем в прошлый раз. Теперь он не уснет.

Она исчезла, растворилась в воздухе. Сон и морок.

— Пойдем, Сивка. То есть Каурка. Пойдем отсюда скорей. Сколько их тут еще будет?

Игорь сел на коня верхом и толкнул его вперед. Яблоневый сад сменился широким полем, на горизонте которого блеснул хрустальный дворец.

— Здесь мы уже были… — пробормотал Игорь и развернул Сивку в сторону.

Но зеленая трава мгновенно превратилась в колючую стерню, солнце исчезло, и белесое небо с обрывками черных туч глянуло на него сверху. Какое унылое место. Ветер донес до него неразборчивое причитание. Опять? Может, вверх выстрелить получится средним и указательным пальцем?

Не получилось даже толком ухватить тетиву. Игорь пососал ободранный большой палец и пустил стрелу в белесое небо. И в тот миг, когда скошенное поле исчезало, ему показалось, что он увидел лысую голову Волоха, совсем рядом с собой. Или это только почудилось, или это снова был морок, или герой спецназа все же Игоря опередил…

Уютная поляна на краю дубравы появилась из ниоткуда, и вместо воя ветра снова раздалось пение птиц. Она сидела на самой ее середине и плакала. И даже не подняла головы, когда Игорь окликнул ее.

Он слез с коня и подошел поближе.

— Маринка?

Она качнула головой и подняла мокрое от слез лицо.

— Что случилось? Это ты? — спросил он и положил руку ей на плечо.

— Это я, — ответила она.

— Почему ты плачешь?

— Потому что я умерла. Разве ты не видишь? — буркнула она.

— Я пришел забрать тебя отсюда…

— Да? Ты уверен, что это так просто? Никто меня не отпустит.

— Но… Ты обещала мне…

— Я ничего тебе не обещала. Я сказала, что хочу, чтобы ты на мне женился, но я ничего тебе не обещала. Уходи.

Игорь растерялся.

— Так пообещай, в чем же дело!

— Поздно. Уходи, не трави мне душу.

Вот так… Найти ее среди сонмища видений, чтобы услышать «Уходи»?

— Погоди. Кто тебя не отпустит? Я пойду и потребую тебя назад!

— Ничего не выйдет, — она снова залилась слезами, кусая губы, чтобы задержать рыдания.

— Нет, постой. Давай хотя бы попробуем!

— Ты живой! Ты знаешь, что здесь делают с живыми?

— Нет, не знаю, но мне все равно. Я пришел за тобой… Я уже не боюсь умереть…

— Да? Не боишься? Тогда выпей воды из того ручья, — она ткнула пальцем в сторону, — может быть, ты не боишься и этого? Если ты сделаешь это, мои родственники, так и быть, и подумают…

— А… что за вода в том ручье?

— Это вода не для живых, только и всего.

Игорь осмотрелся по сторонам. Может быть, и вправду попробовать? Он уже ел жгучее варево, поднесенное старухой, и она назвала его пищей мертвых. Почему бы не попробовать воды не для живых? Он встал и пошел искать ручей, на который Маринка показала пальцем. Ощущение, что все происходящее ему снится, крепло с каждой минутой.

— Что, действительно не боишься? — спросила она.

Он покачал головой. Ручей бежал совсем недалеко, и на вид вода в нем была самой обыкновенной. Наверняка такая же жгучая, как и старухино варево. Он опустился на колени и зачерпнул воду пригоршней. Нет, и на вкус она оказалась обычной. Вода как вода.

— Ну? — спросил он. — И что теперь?

Маринка ничего не ответила, встала и пошла прочь.

— Эй! — крикнул Игорь. — Погоди…

Сон. Сон и морок. Ее фигура растаяла в воздухе, а его голова налилась тяжестью и сама собой склонилась на траву. Оберег. Надо немедленно уколоть себя медвежьим когтем… Он протянул руку к свитеру, но она безвольно упала вниз.

Игорь поплыл в тяжелом тусклом забытье, мучительно стараясь проснуться. Он слышал сквозь сон ржание Сивки и чьи-то тяжелые шаги. Он чувствовал, как его обыскивают, но не мог шевельнуться. Он понимал, что происходит: у него забирают перелет-траву, он никогда не сможет выйти отсюда и увести с собой Маринку. Но отчаянье не помогло открыть глаз: тяжелые веки не слушались приказов, и никакое усилие воли не могло заставить их подняться.

А потом его трясли чьи-то руки и даже раза два хлестнули по щекам. Нет, он не мог проснуться. И только когда острый коготь впился в плечо, глаза распахнулись сами собой.

— Медвежье Ухо! Что ты тут делаешь? Ты же мне обещал!

Маринка. Это была настоящая Маринка. В свадебном платье, а не в том, в котором он видел ее в последний раз. И на голове ее жемчугом горел венец в форме короны. Самая красивая девушка на свете. На этом и на том.

Он сел и огляделся. Рукав был пуст, и Сивки нигде не было видно.

— Я ничего не обещал, — ответил он, спросонья плохо понимая, что произошло.

— Игорь… — она осторожно ощупала его плечи и спину. — Игорь, милый… Что она с тобой сделала, чтобы отправить сюда?

— Ничего. Она меня парила в бане… и заставила есть какую-то дрянь…

Маринка обняла его и положила голову ему на грудь. Это была настоящая Маринка, потому что сердце забилось громче и захотелось прижать ее к себе еще сильней.

— Моя Маринка… — шепнул он, потихоньку соображая, что случилось.

— Ты самый смелый, Медвежье Ухо. Я так боялась, что ты сюда придешь… Я же знала, что ты на все согласишься, потому что ты самый отважный, потому что ты настоящий индеец.

Игорь вспомнил, как чуть не разревелся от страха, и усмехнулся про себя. Самый отважный, ничего не скажешь… Зато у него есть настоящий индейский лук, что, несомненно, роднит с настоящим индейцем. И тут реальность, случайно выплывшая из сонного марева, ударила по голове изо всех сил. Что толку в том, что он нашел ее? Если теперь они не смогут выйти отсюда! Что толку было идти сюда, и надеяться, и бояться? Он уснул, он проспал все на свете!

— У меня украли травку и свели коня, — он на всякий случай отвернул левый рукав, чтобы удостовериться в том, что перелет-травы там на самом деле нет.

Она побледнела, поймала его за руку и посмотрела в лицо:

— Это что? Что?

Он даже не понял, почему она так испугалась, и думал, что она говорит о травке в рукаве.

— Ничего. Теперь ничего, — угрюмо ответил он, опустив голову.

— Где палец? Она изуродовала тебе руку!

Игорь успел забыть об этом, улыбнулся и погладил ее по голове:

— Это было совсем не страшно, честное слово. Он у меня в кармане. Ты слышала? У меня украли травку, а это куда страшней. И если ты предложишь мне остаться здесь навсегда, то мне придется стрелять в тебя из лука.

— Почему?

— Потому что ты — четвертая Маринка, которая попадается мне на пути. И все они предлагали мне тут остаться.

— Нет, остаться я тебе не предложу, я не хочу, чтобы в меня стреляли из лука. Погоди, — Маринка вдруг задумалась, — ты хочешь сказать, что мы не сможем отсюда выбраться? Никогда?

— Если не найдем того, кто украл травку, наверное, не сможем… — пробормотал Игорь и снова опустил голову. Чем он думал, когда пил эту воду? Где были его глаза?

— Я думаю, он уже на Калиновом мосту… — печально сказала Маринка, — почти все, кто сюда попал, в первые дни хотят вернуться. А некоторые годами сидят на берегу и ждут, когда их заберут отсюда. Ты и представить себе не можешь, как мне повезло. Если кто-нибудь узнает, что ты живой и пришел за мной, меня разорвут на клочки от зависти, а тебя — в надежде занять мое место.

— Ну, пока нам это не грозит. Травки-то у нас нет. И наверное, ты права — она уже перенесла нового хозяина на ту сторону…

Игорь сжал губы, еще не вполне понимая, насколько страшно то, что произошло, не желая этого понимать.

— Погоди! Давай посмотрим, где она! У меня же есть блюдечко, Авдотья Кузьминична дала мне его с собой. Вот, смотри, и гребешок, который ты мне подарил… — Маринка вытащила непонятно откуда блюдце с серебряной амальгамой и костяной гребень. — Как хорошо, что ты за мной пришел, Медвежье Ухо… Я думала, этот гребешок — единственное, что мне от тебя осталось… Я думала, больше никогда тебя не увижу…

Ее глаза наполнились слезами.

— Ну что ты, Огненная Ладонь… — Игорь поцеловал ее в макушку, — не плачь, я же пришел…

— Это я от счастья. Я не могла сидеть на берегу со всеми, кто хочет вернуться, мне так хотелось им сказать, что ты за мной придешь, мне и сейчас так хочется, чтобы все увидели, что ты за мной пришел… Но я боялась, я не хотела… я нарочно ушла оттуда, чтобы не ждать. Я бы никогда не попросила тебя об этом, но теперь я так счастлива.

— Маринка, моя Маринка… Я во всем виноват, это же я во всем виноват. Я сам привез тебя в ловушку, я не смог тебя защитить, а теперь еще и потерял перелет-траву…

— Мы ее найдем и вернем. Не смей себя ни в чем обвинять, слышишь? Вот смотри, — она воткнула гребень в волосы и повернула блюдце к Игорю. — Покажи нам нашу травку, зеркальце!

Серебряная амальгама перестала отражать зелень вокруг, и на ней появилось отчетливое изображение серого скошенного поля, по которому, сжимая стебель перелет-травы в руке, на Сивке скакал потомственный маг и целитель.

— Это Волох! — вскрикнула Маринка, и Игорь не понял — с гневом, с испугом или с радостью. — Это он! Значит, он тоже здесь! Как он тут оказался?

— Похоже, герой спецназа лишил меня возможности отправить мага сюда… — глухо прорычал Игорь. Значит, лысая голова мага ему не померещилась — он действительно видел его. От того, что Волох мертв, Игорь не почувствовал никакого удовлетворения, скорей разочарование. Он не задумывался о мести, только помнил острое желание убить колдуна в первые минуты после смерти Маринки. Надежда вернуть ее отодвинула эту мысль в сторону, но стоило ему увидеть мага, как ненависть снова стиснула грудь и заставила сжаться кулаки.

— Ты чего, медвежонок? — испуганно спросила Маринка. — Я тебя не узнаю́… Ты же говорил, что Медвежий Клык для тебя слишком кровожадно. А сам?

— Значит, я убью его еще раз, — он вскочил на ноги, — пойдем.

— Погоди, погоди… Здесь никого нельзя убить, здесь нет смерти.

— Правда? А жаль… — процедил Игорь сквозь зубы.

— Давай посмотрим. Блюдечко, покажи мне и его и Калинов мост сразу. Да не так!

Игорь глянул на круглый экран: он разделился на две половинки, в одной из которых Волох скакал на коне по полю, а в другой над рекой изгибался ажурный мост.

— Не так, издали покажи, сверху! — недовольно проворчала Маринка.

Картинка соединилась в одну и стала похожа на вид из иллюминатора самолета.

— Смотри! Он скачет вовсе не к Смородине, он скачет совсем в другую сторону! — Маринка ткнула в блюдце пальцем. — И он очень далеко. Зачем? Почему?

— Ты у блюдечка спроси, — посоветовал Игорь. Значит, маг еще не успел ускользнуть. Значит, еще есть надежда. Игорь и сам не знал, чего хочет больше — вернуть коня и травку или наказать колдуна за Маринкину смерть.

— Покажи нам, куда он скачет, — попросила Маринка, но блюдце показало ей унылый горизонт скошенного поля, и Маринка поправилась, — покажи нам цель, к которой он скачет.

Очень красивая и совсем юная девушка появилась на экране. Она была, наверное, ровесницей Светланки: тоненькая, невесомая, с длинными темными волосами, волнами лежавшими на плечах… Ее распахнутые огромные глаза смотрели из блюдца спокойно и радостно.

— И вот этот ангел понадобился лысому извращенцу? — не удержалась Маринка.

— Наверное, она умерла давно, — Игорь пожал плечами. Ему вдруг стало жаль колдуна — он хотел раздобыть перелет-траву, имея перед собой точно такую же цель, как и сам Игорь: спасти чью-то жизнь. Но разве можно идти к своей цели по трупам? Убить Маринку, походя, между делом, для того чтобы вернуть жизнь другой девушке?

— Маринка, — он прижал ее к себе, — это моя травка. Моя, а не его. Если его нельзя убить, я просто не выпущу его отсюда!

Маринка помолчала, а потом судорожно сжала руками его локти:

— Я… очень люблю тебя, Медвежье Ухо… И я очень боюсь за тебя.

Нет, она не верит, что он может справиться с колдуном… Она действительно любит его, но не верит. Она не понимает, что сейчас он готов разорвать Волоха на куски голыми руками и одной только ненависти ему хватит, чтобы победить.

— Пойдем, — Игорь сжал губы, — будем ждать его у моста. Рано или поздно он туда придет.

 

Волох валялся у хрупкой девочки в ногах, но она только брезгливо морщила лицо и отступала шаг за шагом. Игорю было неприятно смотреть на это, но он боялся пропустить минуту, когда маг отчается ее уговорить и повернет назад.

Они с Маринкой сидели в кустах у молочной реки неподалеку от переправы, чтобы никому не попадаться на глаза, хотя вокруг было тихо и пустынно.

— Поспи, — предложила Маринка, — я разбужу тебя, если кто-нибудь захочет к нам подойти. Никто тебя не увидит. Колдуну нужно несколько часов, чтобы вернуться.

Игорь покачал головой:

— Нет. Старуха не велела спать. Я уже проспал травку. Между прочим, три предыдущие Маринки тоже пытались меня усыпить.

— Правда? Тогда не спи. А ты бы узнал меня, если бы нас четверых поставили в ряд и не разрешили ничего говорить?

— Конечно, — соврал Игорь.

— Да? А как?

— У тебя совсем другое платье, — улыбнулся он и поспешно добавил: — И ты гораздо красивее их.

Она засмеялась, а потом вздохнула и положила голову ему на плечо:

— Как хорошо, что ты пришел. Если бы ты знал, как мне было страшно… Там, в лесу, я думала, что Сергей тебя убил.

Игорь обнял ее и посмотрел в блюдце: Волох садился на каурого Сивку. Зубы сжались сами собой, и верхняя губа непроизвольно поползла вверх.

— Медвежонок… — она погладила его по щеке, — я хочу, чтобы ты победил. Я очень этого хочу. Я ненавижу и боюсь колдуна, он мой убийца, я с раннего детства знала, что он станет моим убийцей. Пожалуйста, победи его… Это будет несправедливо, если он уйдет отсюда, а я останусь.

Так… Игорь вскинул глаза и посмотрел на нее, покачав головой:

— Ты говоришь это серьезно или просто хочешь меня подбодрить?

— Медвежье Ухо, подумай сам. Разве я могу хотеть чего-нибудь другого?

— Не надо меня подбадривать, я… мне это неприятно. Мне придется его победить, придется, пойми.

— Если ты не сможешь его победить, я все равно буду любить тебя. Ты все равно останешься самым лучшим! Ты пришел за мной, что еще ты собираешься мне доказывать после этого? Медвежонок, милый, ты… прости меня… я не знаю, что тебе сказать…

— Тогда не говори ничего, — Игорь снова недовольно качнул головой. Еще немного, и он сам усомнится в своих силах.

— Просто я боюсь колдуна, — Маринка потупилась, — он очень сильный, он гораздо сильней героя спецназа, он сломал мне шею одной рукой. И я не хочу, чтобы с тобой он сделал то же самое. Но если ты его не победишь, ты будешь себя в чем-то обвинять, а это неправильно. Ты и без этой победы — самый лучший, понимаешь? Эта победа ничего не изменит.

— Изменит. Она будет справедливой. Хотя бы немного сдвинет эту историю в сторону справедливости. Он убивал людей, он убил тебя, и, можно сказать, убил Светланку. Я должен выйти отсюда, и вывести тебя, и развязать Светланкин узелок, потому что иначе все напрасно… Знаешь, мне кажется, что здесь я гораздо сильней. А еще у меня есть настоящий индейский лук, и я почему-то очень здорово умею из него стрелять… Только я ободрал об него палец, а фляга с мертвой водой осталась в сумке, на Сивке. И теперь я не знаю, смогу ли из него нормально выстрелить.

— Знаешь, мертвой воды здесь — хоть отбавляй, целая река, — усмехнулась Маринка, — просто опусти палец в реку, и все. Здесь все так делают…

— Я не могу. Я живой. Она начинает гореть, если я подхожу близко.

— Правда? Тогда погоди, я принесу, — она вскочила и спустилась к берегу, но остановилась на полдороге. — Пошли вместе. Я кое-что придумала.

— Что?

— Надо намочить мертвой водой твою одежду. Даже если колдун тебя ранит, рана сразу заживет.

— Пока он доедет, вода успеет высохнуть, — Игорь посмотрел в блюдце.

— Давай посмотрим, — Маринка вернулась обратно и велела блюдечку показать и Волоха и мост одновременно. — Игорь, посмотри, он совсем близко!

— Не может быть… Я все время смотрел на него, он только что садился на коня.

— Здесь странно течет время, — Маринка взяла его за руку, — здесь все слишком странно, и мне не нравится здесь. Забери меня отсюда, Медвежье Ухо. Забудь все, что я говорила, это ерунда. Забери меня, пожалуйста. Я хочу родить ребенка. Пойдем, я намочу твою одежду. Ты будешь не только самым отважным, но и самым сильным и неуязвимым…

У нее на глазах появились слезы. Черт возьми, Игорю хотелось встряхнуть ее как следует. Такое впечатление, что он уже проиграл и осталось только оплакать его надлежащим образом…

Маринка спустилась к самой воде, смахивая слезы обеими руками и вытирая их длинными рукавами. Игорь скинул свитер и протянул ей футболку:

— Попробуй.

Все получилось отлично. Горела река, а не вода. И одежда стала просто мокрой. Это было не очень приятно, но не более того. Маринка, черпая воду пригоршнями, умыла его лицо и намочила волосы.

— Мой медвежонок, — снова шепнула она сквозь слезы, а потом добавила чуть слышно: — Ну хоть какой-то шанс…

Если бы она не плакала так горько, он бы точно ее встряхнул. Он даже собирался встать и уйти, но ее заплаканное лицо, обрамленное жемчужным венцом в форме короны, было таким испуганным, что он ее пожалел.

— Эх, Огненная Ладонь, — вздохнул Игорь, — разве такими словами надо напутствовать героя?

— Прости, Медвежье Ухо, я совсем не то хотела сказать… Знаешь, ты даже помолодел… — она постаралась утереть слезы. — Я не знаю, можно ли ее пить, но мне кажется, надо попробовать. Жаль, нельзя испытать ее на мне — со мной-то точно ничего не случится.

— Испытаем на мне, — улыбнулся Игорь.

Она еще раз зачерпнула воду и поднесла руки к его лицу:

— Пей. Только немножко, один глоток…

Игорь попробовал — пить было неудобно, но на вкус мертвая вода ничем не отличалась от молока. И внутри что-то произошло. Неясное, смутное ощущение — то ли краски вокруг стали ярче, то ли звуки громче… Словно электричество пробежало по всему телу, и захотелось встряхнуться, как псу после купания.

— Давай еще, — предложил он.

— А не вредно? — она внимательно приглядывалась к его лицу, как будто искала признаки опасного воздействия мертвой воды.

— Откуда я знаю? Но пока все в порядке.

Маринка протянула ему еще одну пригоршню, Игорь хлебнул еще раз. Да, и краски ярче, и звуки громче. И дышать захотелось глубже и чаще. Сжать кулаки и упереться ими в небо…

— Давай еще, в последний раз.

— Игорь, ты уверен, что с тобой все хорошо?

Он подмигнул ей и сделал еще один глоток. Упереться кулаками в небо и поднять его еще выше… Примерно так. И сердце бьется редко и гулко, и слышно, как кровь струится по сосудам…

— Скорее, Медвежье Ухо! — вдруг вскрикнула Маринка. — Он здесь, он совсем близко!

Игорь глянул в блюдце — оно показывало Волоха со спины, а впереди него маячил темный изгиб Калинова моста. Ничего себе! Здесь не время течет странно, здесь расстояния меряются иначе. Прямо неевклидово пространство!

— Не смей даже близко к нему подходить, слышишь? — Игорь взял ее за плечи. — Я не знаю, что он может сделать, но я не смогу тебя найти, если ты куда-нибудь пропадешь. Я вообще не могу здесь ориентироваться.

— Хорошо, — еле слышно ответила она.

Он оторвался от нее — не хватало только опоздать после долгого ожидания — и побежал к мосту, срывая с плеча лук.

— Стой здесь и никуда не уходи, — крикнул он, оглядываясь.

Неевклидово пространство снова сыграло с ним злую шутку: когда Игорь подбежал к мосту, колдун был еще далеко. Слишком далеко, чтобы слышать, что он говорит. Но Игорь ясно разобрал непонятные слова, похожие на латынь, которые маг шептал себе под нос. Сивка! Эти слова заставляют Сивку бежать вперед! Волох — не его хозяин, конь не стал бы слушаться, если бы не эти непонятные слова, похожие на заклинание чернокнижника. Игорь не сомневался в том, что сможет остановить коня, но для этого надо повиснуть на поводе, и встанет конь не сразу, пронесет его еще несколько шагов, на хрупкий мост, под которым вьется пламя. А если выйти вперед, Волох его просто объедет.

— Это мой конь, — шепнул Игорь себе под нос, — мой конь и слушается только меня.

И конь как будто услышал его слова — Игорь в первый раз почувствовал его желание сбросить седока.

— Сивка! — крикнул он в полный голос, сложив ладони рупором.

Конь ответил ему ржанием, а маг еще чаще и громче забубнил свое заклинание.

— Сивка-бурка, — злобно пробормотал Игорь, — Сивка-бурка, вещая Каурка…

Конь вскинул голову и снова заржал, жалобно и призывно.

— Встань передо мной, как лист перед травой! — зычно крикнул Игорь, захлебываясь от охватившего его возбуждения.

И Сивка его услышал, забил задними ногами, а потом встал на дыбы. Волох оказался плохим наездником и не удержался на «свечке», скатился назад, натягивая повод и опрокидывая лошадь на себя.

— Встань передо мной, как лист перед травой, — повторил Игорь вполголоса. Сивка рванулся, вскочил на ноги, выдернул повод из рук растерявшегося мага и широкой рысью побежал Игорю навстречу.

— Это мой конь! — крикнул Игорь, подхватывая повод. — Мой конь и моя травка!

Он запрыгнул Сивке на спину — конному легче справиться с пешим.

Маг не обратил на эти слова никакого внимания. Он, как ни странно, был одет в красную мантию с черной оторочкой, в которой Игорь увидел его в первый раз, и подходил к мосту скорым, но неторопливым широким шагом. Мантия развевалась и хлопала на ветру, как флаг, и демонический облик мага как никогда бросался в глаза. Как можно было довериться человеку с таким лицом? Острые уши, хищный нос, глубокие складки, презрительно изгибающие тонкий яркий рот, похожий на рану. И глаза, насмешливо глядящие вперед и горящие холодным зеленым светом. Игорь отшатнулся, заглянув в эти глаза: свет дня путался в лабиринте его зрачков, плутал в темных закоулках сумрачного сознания и выходил назад совсем другим — вобравшим в себя мертвящий свинец порочной души.

Маг вскинул руки, и крылья мантии развернулись в стороны и вверх, все выше и выше вверх. Сивка заржал и попятился — колдун поднялся над ним в три человеческих роста, и красная ткань шумно трепетала на ветру, как надувшийся парус. Игорь выпустил поводья и поднял лук, выхватив из-за плеча стрелу. И как только она достигла цели, вместо огромного колдуна в воздухе хлопнула крыльями большая красная птица, поднялась повыше и камнем упала вниз, накрывая коня широкими крыльями. Сивка рванулся вперед, вынося Игоря из-под разящих кривых когтей, и ему потребовалось все его умение не упасть с коня и выхватить еще одну стрелу из колчана.

Тяжелые красные перья с острыми металлическими наконечниками посыпались на землю частым косым градом, когда птица исчезла, и Игорь не сразу заметил, чем обернулся морок на этот раз: перья-стрелы глубоко впивались в согнутую спину и в руки, непроизвольно прикрывшие голову. Если бы не мертвая вода, мгновенно заживляющая раны, этого бы хватило, чтобы потерять самообладание. И Сивка его потерял — на нем ведь не было пропитанной мертвой водой одежды. Он кинулся в сторону, прыгнул вперед, а как только Игорь ухватился за повод, поднялся на дыбы. И вовремя: чудовище, отдаленно напоминавшее льва, бросилось коню под ноги, и тяжелые копыта ударили непонятного зверя в голову, опережая разящие брюхо клыки. Игорь выхватил стрелу и не целясь выстрелил вниз, но стрела не причинила лошади вреда, как будто прошла насквозь, и со звоном ударилась о львиную шкуру. Это что-то новое! Морок не исчез, лев принял назад и готовился к прыжку, поджав лапы и хлеща хвостом себе по бокам.

Игорь тоже немного отступил и выстрелил зверю в глаз, но тот смахнул стрелу лапой, словно соринку, вскинулся и зарычал, широко разинув красную пасть. Туда-то Игорь и послал третью стрелу. Сон и морок.

Вместо льва огромный белый бык рванулся с места навстречу Сивке, и они сшиблись грудь в грудь. Легконогий конь не выдержал удара, Игоря выбило из седла. Голова загудела, как чугунный котел, а бык пригнулся, оставив в покое лошадь, и направил рога Игорю в лицо — в его глазках мелькнуло знакомое зеленое свечение. Игорь не успел подняться, когда бык рванулся с места, выбрасывая комья земли из-под копыт. Игорь прокатился по земле в сторону, и тяжелое раздвоенное копыто только краем задело плечо, разорвало свитер и размозжило мышцу. Чавкнувшая плоть брызнула кровью в стороны, от боли в глазах запрыгали красные мушки, повело гудящую голову, и с губ слетело такое грязное ругательство, о существовании которого Игорь разве что только догадывался.

Мертвая вода действовала быстро, но не мгновенно, как показалось вначале. Белый бык успел развернуться и кинуться в новую атаку, а Игорь еще плавал на грани беспамятства и боялся шевельнуться. Но страх смерти оказался сильней: тело само прокатилось по траве, и гораздо проворней, чем в предыдущий раз. Игорь встал на четвереньки и тряхнул головой: бык разворачивался для нового броска. Встать он не успел, едва нащупал стрелу в сбившемся на сторону колчане и выстрелил с колена.

Это никогда не прекратится! У колдуна хватит фантазии для создания неуязвимых миражей, бесконечной вереницей сменяющих друг друга. Игорь не понял, во что превратился белый бык, потому что слишком высоко высматривал новый морок. Тревога заставила его отступить на несколько шагов назад: невидимый враг гораздо страшней. А враг был где-то рядом, Игорь чувствовал какое-то движение, угрозу, опасность… Он достал новую стрелу и водил луком из стороны в сторону, приготовившись выстрелить в любую секунду.

И в тот миг, когда он увидел в траве матовую чешую гигантского тела, голова змея взметнулась на несколько метров вверх и замерла в угрожающей стойке. Игорь выпустил стрелу скорей от испуга, змей легко качнулся в сторону, и она просвистела мимо. Шипение его было похоже на сдавленный губами и растянутый во времени плевок, черный раздвоенный язык ощупал воздух, и горящие глаза с вертикальными зрачками слепо уставились в пространство.

Игорь нащупал стрелу дрожащей рукой. От этого морока надо избавляться как можно скорей — это не анаконда и не питон. Это увеличенная копия гадюки, с ее треугольной головой и зигзагом на спине, с вертикальными зрачками ядовитого гада. Только ведет себя чудовище совсем не так, как положено мирной зверушке: гадюка не умеет поднимать тело так высоко, ее оборонительная стойка совсем другая. Наверное, маг невнимательно наблюдал за своей питомицей, спрятанной в аквариуме…

Игорь выдернул стрелу из-за плеча, и змей, увидевший движение, в ту же секунду нанес молниеносный удар. Нет, не зубами, — он ударил головой, как тараном, в самый центр груди. Игорь отлетел на несколько шагов назад, услышав, как в груди что-то хрустнуло, и с глухим стуком хлопнулся на землю. Ну же! Мертвая вода! Быстрее!

Тупая боль разливалась все шире, вместо того, чтобы сходить на нет, и первый судорожный вдох чуть не лишил его сознания. Змей просто не видит его, и главное — не делать резких движений. Где кончается фантазия мага и начинается физиология рептилии? Можно ли вообще предсказывать поведение этого монстра — вымысла, превращенного в реальность?

Игорь осторожно потянул к себе лук, зажатый левой рукой. Колчан лежал под ним, придавленный его неподвижной спиной, а стрела, которую он успел вытащить, потерялась в траве. Надо подниматься, медленно и осторожно… Змей повернул голову в его сторону, на секунду выбросил вперед язык и уставился на Игоря неподвижными немигающими глазами. Змеиный язык чувствует тепло! Надо стрелять с коленей, следующий удар может быть последним, а если эта тварь ядовита, то одного укуса хватит для мгновенной смерти. Игорь потихоньку потянул стрелу из колчана, змей снова пощупал воздух и вдруг вместо головы ударил Игоря тяжелым хвостом, как плетью, захлестывая его петлей. Настоящий индейский лук, выставленный вперед щитом, не выдержал удара и хрустнул пополам. Игорь покатился по траве колобком, но вывернулся из петли змеиного тела.

Теперь у него не осталось никакого оружия — избавляться от монстра придется голыми руками. Игорь сжал и разжал кулаки. Не пора ли вспомнить, кто тут нападает, а кто защищается? Змей щупал воздух и всматривался в пространство. Игорь хотел обойти его сзади, но не успел: на этот раз удар змеиной головы пришелся сбоку, в плечо, и был не так страшен, как первый, — Игорь свалился на землю ничком, разбив нос и ободрав руки. Для мертвой воды такие раны оказались пустяком — он вскочил на ноги через секунду, для того чтобы снова ткнуться носом в землю: змей был слишком близко и разил своим тупым плоским гладким носом, выбивая силы. Хорошо хоть не раскрывал рта. А может, на рот у мага не хватило воображения? Игорь перевернулся на спину, прикрываясь руками от тяжелых ударов, — змей боялся замахнуться издали, чтобы не потерять свою жертву из виду, но все равно это было похоже на удары железным молотом, а не живой плотью.

Нет. Воображения у мага хватило, и с избытком… На мгновение змей завис над лицом Игоря и широко открыл пасть. Изогнутые зубы показали себя во всей красе — Игорь даже рассмотрел желтоватые бороздки, по которым стекает яд, и розово-белое нёбо с расплывчатыми красными прожилками, и темный провал узкой глотки…

Можно было обойтись и без яда — острые зубы проломят череп, и этим все закончится. Игорь выбросил руки вперед, перехватывая тонкую шею, и стиснул ее изо всех сил. Змей взвился, изогнулся жестким коромыслом и ударил хвостом по земле, подкидывая Игоря в воздух. Не так уж и молниеносен бросок змеи — Игорь ловил их не раз и не два. И этот змей не стал исключением — разить тараном у него получалось гораздо лучше. Но Игорь в полной мере оценил ощущения Рикки-Тикки-Тави, сражавшегося с Нагом, когда змей, описав головой широкую дугу, приложил его об землю, протащил по ней, снова поднял вверх и опять бросил вниз.

Змей извивался и, отчаявшись избавиться от противника, сжавшего горло, собирался захлестнуть его своим телом, стиснуть в объятиях, сминая кости, как яичную скорлупу, но вдруг, как сквозь вату, Игорь услышал ржание Сивки. Он не видел коня, но понял, что тот пришел ему на выручку, потому что змей не сумел извернуться, движения его стали судорожными, и Игорь сжал его горло еще сильней: должен же он когда-нибудь задохнуться? Или нет? Здесь нет смерти, но что-то же есть?

— Это моя травка… — прохрипел Игорь и упал на колени перед распростертым телом мага.

Она была спрятана под мантией в сетку, и он с удовольствием разодрал тонкие нити дрожащими руками, как будто сорвал с цветка гадкую паутину.

— Моя травка… — шепнул он еще раз, надеясь этими словами закрепить свои права на нее. И в тот миг, когда ее стебель оказался у него в руках и обвился вокруг запястья, тело мага исчезло, словно провалилось сквозь землю.

Игорь со стоном опустился на траву, обеими руками прижимая к себе цветок. Его била дрожь, пальцы подергивались, как лапы собаки во сне, и никакое усилие воли не могло заставить его встать. Странное лихорадочное забытье охватило его и стиснуло в объятьях.

Carpe diem.

Латинская поговорка

Она уходила от него навсегда. Ее стройная фигурка в длинной белой рубахе, с развевающимися на ветру густыми черными волосами, становилась меньше и меньше. Нежные бледные босые пяточки ступали по колючей стерне, и холодные тонкие руки висели как плети. И не было смысла просить ее оглянуться: он никогда больше не увидит Ее лица. Она никогда не обернется. Бесконечное скошенное поле скукожилось, смялось, почернело, подобно листу бумаги, попавшему в костер. Он никогда не возьмет ее за руку и не приведет обратно. И смех Ее не рассыплется по полю звоном колокольчиков, и румянец не тронет ее бледных щек, и сила жизни останется дремать в полумгле, которую не озарит Ее чистое свечение.

Он убил Ее и не смог исправить непоправимого. Он четверть века шел к Ней, а когда дошел, Она оказалась совсем не той, кого он вспоминал все эти годы. И сам он оказался совсем не тем, за кого себя принимал.

Выжженная чернота окружала его со всех сторон, могущество покинуло его, но краски не вернулись в его сердце: он потерял последнюю страсть, которая им двигала.

Черное поле лежало вокруг, выжженная земля… И обгорелый Калинов мост поникшей веткой свисал над черным руслом сгоревшей реки. Вот какой мир ему достался… Что ж, наверное, именно так выглядит самая его сущность — выжженная земля. И ветер носит над ней черный пепел мертвых трав. Если что-то и может шевельнуться в этом мире, то только по воле ветра: даже река умерла, выгорела дотла, и обнаженное ее дно покрыто сажей, и оплавленный кисельный берег застыл и потрескался, как огромная головешка. Углерод — основа жизни — сам по себе ничего не рождает. Сам по себе он всего лишь прах, к которому все возвращается.

Он поднялся и шагнул к мертвой реке, лишенной мертвой воды. Обгоревший берег хрустнул под ногами и ополз вниз, опуская его на черное дно. Тому, кто ничего не желает, все равно, по какую сторону Смородины стоять и смотреть на выжженную землю.

Жирная черная пыль прилипала к босым ступням, ветер ноющей поземкой скользил по пустому руслу, поднимал сажу в воздух и свивал ее нестойкими спиралями. Маленькие смерчи змеились под ногами и беспомощно опадали, стоило порыву ветра чуть ослабнуть. Там, где прежде стеной стоял высокий лес, из земли торчали обугленные колья бывших стволов. Он поднялся по крутому берегу наверх, к подножью сгоревшего леса, и посмотрел по сторонам.

Пустота и прах, из которого ничего не возродится. Бессмысленная вечность впереди, вечность среди пустоты и праха. Это обещал Будда своим последователям? Ни боль, ни радость его не потревожат, скука не коснется его души, не дотянется тоска. Пресная сытость, сонное удовлетворение. Почему же тогда на самом дне шевелится червь и точит его изнутри, надсадно и муторно? Уничтожить этого — последнего — червя, и наступит обещанный покой и благодать?

Бледный конь, сияющая, но бесплодная Oenothera libertus и счастливец Орфей со спасенной Эвридикой…

И зовется этот червь — зависть. Самая бесплодная из страстей. Если ему и осталась какая-то страсть, то самая бесплодная.

Медведь украл у него Oenothera libertus, украл, отобрал, завладел… Медведь всего две недели как узнал о ее существовании и уже решил, что имеет на нее какие-то права.

Красная мантия на черном фоне выжженной земли полыхнула неживым, непрозрачным пламенем, ветер приподнял ее широкие полы и дохнул в лицо свежестью жизни. Напиться, чтобы больше не чувствовать жажды. Как глупо устроен человек — он не может жить без желаний. Но лишь только долгожданное желание загорается у него в груди, он немедленно спешит от него избавиться.