Заднее сиденье легковушки. На улице пасмурно, дождь, по стеклу бегут капли. За ним мелькают размытые неяркие огни города.
Справа — женщина лет двадцати пяти, светло-серый жакет, белый свитер, светлые волосы небрежно убраны назад. Она красива, но устала и раздражена, курит длинную сигарету в светлом мундштуке, пальцы тоже длинные и светлые.
Слева — девочка лет двух. Она стоит коленками на детском сиденье, обернувшись к заднему стеклу и положив локти на спинку. На ней оранжевый комбинезончик-шорты и белые колготки. Девочка тянется рукой к бегущей по стеклу капле. Голос женщины — усталый и раздраженный:
— Сядь нормально, кому сказали? Горе ты моё…
Но настоящей злости в голосе нет, и девочка не обращает внимания.
Крупным планом – бегущие по стеклу капли. За ними – вечерний город, неясно и размыто, в быстром движении.
смена кадра
Крупным планом — бегущие по стеклу капли. За ними, неясно и размыто, вечерний город. Но движения нет, это уже не стекло машины.
Камера отъезжает и показывает просторную комнату — мебель светлой полировки, бежевый ковёр, световые панели на потолке, полукруглый эркер. Мельком – журнальный столик у одного из квадратных окон, на нём ярко пламенеют лежащие гвоздички и стоит ваза. Мужчина у огромного зеркала, не в фокусе, резко — его отражение. Он высокий, черноволосый и кареглазый, с подвижным волевым лицом, одет по уличному (темный длинный плащ, брюки со стрелками). Вид довольный и уверенный.
Ярким пятном — приклеенное скотчем к зеркалу фото из журнала, трое на берегу реки. Черноволосый мужчина принужденно улыбается в камеру, молодая женщина в белом купальнике смотрит неприязненно и надменно, девочка в голубых шортиках и оранжевой панамке смеётся, сидя на траве. Часть заголовка, крупные буквы: «Эдвард Конти и его вторая…»
Мужчина перед зеркалом берет шляпу, оглядывается и замечает цветы на столе (резкость на гвоздики, они на первом плане, потом камера наплывает на вазу и тут же откатывается назад, — ваза в руках у мужчины, видны только эти крупные ухоженные руки, посверкивают запонки на манжетах). Руки ставят вазу в раковину, под кран.
Но вместо звуков льющейся воды слышны отдалённые сигналы машин, смутный шум ночного города, скрип тормозов и устало-раздражённый голос светловолосой женщины:
— Я кому сказала — не трогай!..
Камера потихоньку отъезжает, теперь видны гвоздики в вазе и обстановка кухни. Кухня выдержана в более тёплых и ярких тонах, красные ромбы на кафельных плитках, алые кастрюльки на полках и что-то светло-бордовое на полу. Гвоздики кажутся здесь более уместными, чем в гостиной.
Конти мельком глядит на часы и протягивает левую руку к крану, одновременно правой берясь за край вазы.
Голос женщины:
— Я кому сказала…
Конти выключает воду и поднимает вазу.
Визг тормозов.
Женский крик.
Ваза неловко цепляется за край раковины, наклоняется. Выскальзывает из пальцев. Падает.
Визг мокрой резины по асфальту. Грохот удара, скрежет ломаемого металла, звон стекла.
На ковре расползается тёмно-вишнёвое мокрое пятно, оно увеличивается, занимает весь экран, становится более насыщенным, почти чёрным.
смена кадра
Вой сирены. В правом верхнем углу появляется светлое пятнышко, оно растёт, перемещается к центру, стремительно приближаясь, камера вылетает из чёрного туннеля в дождливый вечер. Сирена продолжает звучать, камера вместе со «скорой» проносится по мокрым улицам, влетает на больничный двор (быстрый обвод фасада, светящихся окон, стоящих и отъезжающих автомобилей, — и возвращается к приехавшей машине, но уже со стороны).
У машины — короткая деловая суета, обрывки фраз:
— Давление?..
— Давление падает…
— Интубация…
— Катите в девятую, бригада на месте…
Санитары с носилками, рядом — девушка, несущая капельницу, быстрым шагом (камера на уровне носилок, вид немного снизу). Распахнутые двери, яркий свет в коридоре, жмущиеся по стенкам встречные медсёстры. Свет становится ярче, последний поворот, ещё одни двери, белый стол, стойки с инструментами, какие-то медицинские агрегаты. (Камера быстро проходит по спирали вверх, цепляет разгорающиеся лампы).
Свет усиливается до ослепительного, чей-то гаснущий голос:
— Давайте наркоз…
смена кадра
Свет медленно гаснет, становясь прерывистым и синим, превращается в мигалку на крыше патрульной машины.
Улица, мокрый асфальт, ядовито-жёлтая форма патрульных режет глаза. На первом плане — полосатая лента временного ограждения и знак объезда. Места аварии загораживают машины дорожно-патрульной службы и «скорой». Мигалка «скорой» погашена, в движениях медиков нет обнадёживающей торопливости. Один из них курит, двое возятся у открытых дверей, укладывая в машину чёрный полиэтиленовый мешок. Другой такой же лежит прямо на мокром асфальте. Молния на нём расстёгнута. Рядом, на корточках, — молодой врач. Поднимает голову, говорит курильщику:
— Давай ещё разок, а? Ну просто, на всякий пожарный…
Курильщик пожимает плечами, прижимается плотнее к машине, стараясь спрятаться от дождя. Молодой вздыхает, встаёт, сворачивает и убирает в машину провода, наклоняется, тянет за кольцо (характерный звук закрывающейся молнии).
смена кадра
— Нельзя так. Нет, я сказала! Блииииин, ну что за деревенские понятия о моде? Нет, это не подойдет! Что значит, почему? Потому что не подойдет и все. Сейчас такое не носят. Не надену, и не рассчитывайте!
— Госпожа!
— И кварц этот свой уберите.
— Это ваш талисман! — старикан уже закипал, — Ваш камень по знакам рождения!
— Не катит.
— Куда… не катит?
— Никуда. Я хочу изумруды.
— Изумруд — не ваш камень, леди Александра. Ваш — это розовый кварц, бычий глаз, ал…
— Что? Сами одевайте ваш коровий камень!
— Бычий глаз!
— А мне фиолетово. Я не повешу это на свою шею.
Старик бросил на меня такой взгляд, словно хотел повесить на мою шею что-то типа бетонного блока, а потом столкнуть в озеро. Я состроила, как папа говорит, «морду кирпичом», а сама тайком порадовалась. Шаман и Галл потихоньку «доводились». Солдаты залегли по окрестным кустам и давились хихиканьем.
А я…
Ха!
Я сидела на той самой шкуре в Риковой рубашке, а эти экстрасексы пытались меня одеть. Наколдовать мне прикид, подходящий для визита в замок барона. Кое-что мне даже понравилось. Но… говорили про распущенную, так теперь не жалуйтесь.
— Нет, это слишком тяжелое.
— А это кричащее…
— Фи, мода черте-какого года?
— Дед. Ты с дуба рухнул? Кто носит такое без бюстика? Что такое бюстик? Ну вы тут отсталые… Вот такое!
Объясняла минут пять, а потом еще десять ржала. То, что старикан наколдовал первый раз, еще куда ни шло, хоть и неудобное и колется, а во второй получился спаренный парашютик расцветки «лошадь обкурилась мухомором»
Я от вредности забраковала оба, и все началось сначала.
— Нет, с этим даже и не подходите. Почему? Сами напяливайте это синее уродство!
— Фу, это что фасон «Я беременная слониха»?
— Это не гламурно!
— А такое носят только синие чулки. Нет, не живые… И не зомби. Колдун, ты это… не отвлекайся!
— А это пойдет только лошади. Какой? Ну вон той!
На «лошади» старик сломался.
Швырнул одежку на траву, пару раз от души попинал, попрыгал даже (глаза Рика стоило видеть), а потом что-то сказал, и она заполыхала…
— Ну вот, — огорчилась я, — А мне только начало нравиться…
На этот раз на меня так глянули, что я заткнулась — испепелят нафиг вместе с платьем… Или — вот ужас — перекрасят… Допрыгалась…
Но старику было не до моих волос.
— Грыббаз! — рявкнул он сжимая кулаки, — Рик, а ну иди сюда!
— Мастер?
— Иди сюда!
— Но мастер!
— Мааааалчать! — заорал старик, и с дерева посыпались какие-то пташки. Наверно, в обморок, — Маааалчать! Рикке эсте маттике…- и он резко махнул рукой.
Бэмс!
Я окосела…
Рик исчез. Вместо него на траве топталась… я? Ой папочка… Я! Моя фигура, мои волосы… и мое лицо!
— Ой…- мяукнула я…
— Твою ж мать! — сказала вторая-я… И в ужасе сунула нос в вырез такой же рубашки… — Грыббах е…
Рик стал… мной! Ни фига себе приколы тут откалывают!
— Пойдешь извиняться сам! — завопил старик мстительно, — Вместо нее!
— Что? — заорала я… ну и не-я тоже…
— Вместо меня? Нет!
— В женском теле? Мастер!
— Да он на каблуках на третьем шагу свалится!
— Надо мной весь отряд хохотать будет!
Будет-будет. Уже начал… Шаман набросился на приколиста-учителя
— Мастер, ну как же я… Я — и в юбке?
— Да он даже тон наложить правильно не сможет!
— Куда его… уложить?..
— Ха! Да он хоть умеет правильно платье надевать? И снимать?
— Что?
— А извиняться как будешь — словами?
— Сни… — у Рикке что-то случилось с горлом, — Да я к этому бабнику на перестрел не подойду!
— А ты вообще сможешь…
— Тихо! — рявкнул старикан еще раз.
С деревьев посыпалась вторая партия пташек… Шаман отдернулся от одной, чуть не попавшей ему на голову, и охнул — бюст тоже подпрыгнул.
— Ох… — пробормотал он, глядя на украшение так, словно там вместо груди болтались две жабы.
— У-у-у! — присвистнул командир стражи…
— Э-э… — начал колдун…
— О-о… — заинтересовались солдаты, придвигаясь поближе. Еще бы! Натуральный третий размер, и форма что надо! Супер! А кстати…
— А там на ощупь еще то самое или уже другое? — заинтересовалась я и потянулась пощупать.
— Эй! — возмутилась моя копия… но я уже выяснила, что хотела — на ощупь тоже все было как надо.
— Прекратите! — старик перестал орать. Но все стихли как выключенные телевизоры — голос был как у моего папы перед «разорву-как-тузик-грелку!». Витте, займите чем-нибудь солдат. Рикке. Сесть! Вы… ты… Леди Александра, займитесь делом!
Это каким?
Ну… не тем же?
Я посмотрела на мою копию — а ничего так… Да-а, я, как всегда, красавица! Только старикан про маникюр понятия не имеет, жалко…
— Каким?
— Поделитесь с Рикке вашу… ваши…
— А?
— Вашими этими… женскими секретами!
— ?
— Ну хоть как в юбке ходить!
О-ой, как было весело! Я уже сто раз пожалела, что не было ни фотика, ни мобилки — это было что-то с чем-то. Солдаты, засмотревшись на нас, чуть не накормили лошадей порохом вместо крупы…
Рик злобно молчал, пока я прыгала кругом, запихивая его в самое идиотское платье из наколдованных тряпочек. Такое голубенькое, с рюшечками-цветочками-оборочками-бантиками — ну вылитая клумба, только вся в нашлепках из золота — кило на семь-восемь тянет… В таком платье только извиняться! В нем постоишь — уже считай фитнесом занялась. С поднятием тяжестей. Тоже мне, бодибилдера нашли. Да это платье и не одевают — в него надо входить, как в комнату!
Потом старикан притащил… ну, вообще-то он сказал, что это обувь. Но если это обувь, то я профессор колледжа!
Такую платформу я даже на презентациях авангардной моды не видела… и с шнурочками жуткими. Я постучала по лбу и спросила этого модельера продвинутого, он когда-нить пробовал на велосипедах ходить? Старик не пробовал. И никто не пробовал… И пришлось еще рассказывать, кто такой велосипед, мать моя женщина, какие ж они тут отсталые… Я постаралась объяснить колдунам, что такое нормальные босоножки… Минут пять растолковывала, нарисовала даже прутиком на песочке! Где каблучок, где перепонка, где стразы приляпать надо…
Ой, лучше б не пробовала…
Вы б видали этих чудиков с перепонками, которые Рик вытворил… Не, у меня нормальные нервы, но я чуть в озеро не сиганула. Почему? Ну вы когда-нибудь видали ножки в босоножках на каблуке? Ага… А теперь представьте, что они живые, зеленые, как крокодиловая сумочка, кончаются пониже коленок, причем вместо стразов глазки? И с перепонками… И еще прыгают за тобой и похрюкивают…
А эта зараза белобрысая заявляет, что он по рисунку все делал, и нечего сваливать с больной головы на здоровую! Ну подожди у меня, приколист недоделанный!
Я мстительно сцапала гребешок (ничего, вы у меня живо массажные щетки захотите придумать!) и дернула свою копию за волосы…
— Эй!
— А?
— Что ты делаешь?
— Прическу «Золушка до бала»!
Ближе к обеду в лагере все падали…
Рик от усталости (я час таскала его по поляночке, втолковывая про модельную походку. Ну а что? От его шагов из выреза си… бюст пару раз чуть не выпрыгнул! Надо было видеть, как блондинчик… или блондинка? Ну в общем, как оно запихивало их обратно! Как папа — мой дневник… ). Старик — от злости. Солдаты — от смеха… Тоже мне, цирк нашли. А я — от того, что хорошо потрудилась. С моей помощью шаман перестал лягать шлейф платья, наступать на юбку и падать с дикой обуви… научился строить глазки (солдаты вообще полегли и принялись свидание выпрашивать).
Мужики, блин…
— Ну, ладно, — наконец вздохнул Гаэли, — Вид у тебя, Рикке…
— Какой?
— Недостаточно несчастный. Ты должен выглядеть раскаивающимся… Понимаешь?
«Не несчастный» шаман в клумбе из оборочек чуть не упал:
— Что? Мастер, не надо!
— Ладно, дойдешь, — колдун опустил руку, которой собрался чего-то делать, — Отправляемся.
— Как? — ахнула я. — Подождите немножко!
— Зачем? — охнул шаман.
— Как зачем?! — не, мужики тупые, чес-слово! — А я? Я тоже должна собраться!
— Долго?! — моя копия и так уже пошатывалась. И с чего колдун решил, что у Рикке… То есть теперь Рики… вид недостаточно несчастный? Самое то! Если приглядеться.
— Ну полчасика… Или час… Ну самое большее, полтора…
— Что? Но госпожа Ал… — колдун не договорил — что-то дернуло нас троих, сильно и резко… в животе прыгнуло и перемешалось… по голове словно пыльным мешком шарахнули… и оп-па…
Мы оказались там.
В смысле, в замке.
Ух ты… Я закрутила головой. Как в кино… Стенки с зубами… в смысле, с зубцами… Башни. Флаги… Эти… как их… головы как кастрюли — рыцари!
От нас тут же шарахнулась какая-то дура с … ой, не могу, держите меня — это правда оно? Корыто? Как на картинке…
— Рикке? — голос у старикана был какой-то нехороший, — Что это значит?!
Это он о чем?
— Зачем вы это сделали?! А отряд? И в вашем состоянии такой перенос, да еще с грузом… Рикке!
— Я случайно. Вы говорили — будут остаточные выплески. Вот он и проявился, — шаман-блондинка нервно потянулся/потянулась к ожерелью на груди (была у него такая привычка) и на эту самую грудь наткнулся. Я как-то нечаянно сунула палец в ароматическую смолу в салоне, кипящую — и то не так быстро руку отдернула:
— Ахромыддаз!
— Тихо! — прошипел старик. И разулыбался, глядя куда-то нам за спины, — Господин барон! Мы хотим принести извинения за горячность нашей юной подопечной, которая…
Он еще чего-то говорил, но я уже смотрела на барона. И понимала, что Рик попал… На морде крепкого чела лет за тридцать было написано: я бросаюсь на все, что шевелится.
И смотрел он как раз на «юную подопечную».
Ой…
— Ххххурмыс, — послышался тихий стон. Рик, похоже, тоже просек, в чем дело, и сразу стал смотреться очень несчастным — ну в точности как старик советовал. Кажется, с ресниц вот-вот слезки закапают! Я чуть не хихикнула. Гаэли, свин такой, даже обрадовался. Барон, кстати, тоже…
— Я очень сожалею, — выдавил шаман с бюстом. И посмотрел почему-то на меня. Такими глазами, что я… в общем, мне почему-то стало неуютно. Это еще с чего? А извиняется-то как, извиняется! Слова выползают прям как паста из тюбика. Засо-о-о-о-охшая. Тоже мне…
— Надеюсь, столь искренние извинения тронут вашу милость, ибо девушка воистину не желала зла, а была преисполнена боевого воодушевления…
Чего? Какого во… во уше? При чем тут уши? И чьи?
Я б обязательно переспросила, но меня почему-то перестали слушаться собственные губы! Эй, эй! Я даже хлопнула по ним рукой. Без толку — не работают и все! Да что ж такое, а?
— Боевого? — переспросил баран… В смысле, барон…
— Леди Александра столь юна и неопытна…
На себя посмотри, ископаемое! Неопытную нашел… Еще скажи — невинна!
— Невинная девушка, для которой дар драконьей крови оказался внове…
Ну вот! Как по заказу! Я уже и невинная. Слуш, старикан, ты и впрямь такой тупой? Разве можно такому типу про невинность толкать? Да у таких при одном слове «девушка» все в охотничью стойку поднимается! А на невинных так вообще! Ты глянь на своего борова… то есть барона — у него ж сейчас изо рта закапает!
Блин, да что ж с губами-то? Не шевелятся и все! И язык какой-то… как будто я снова выпила тот придурочный коктейль из непонятно чего в том придурочном баре на задворках Москвы… Только кончик и шевелится… Я попробовала его высунуть… и вроде даже начало получаться… но тут меня дернули за рукав и я его чуть не прикусила. Язык, в смысле. Какого ху… как его… хурмыса? Что со мной? Я вцепилась в губы пальцами и попробовала заставить пошевелиться… Ну… давай же! Растянула в сто-о-ороны…
Не выходит… А если так? Помню, я как-то ногу отсидела… нет, руку отлежала… и мой френд по кровати мне объяснил… ну, он много чего говорил, учитель как-никак, из нашего колледжа, я половину не поняла. Только помню, что когда что-то не слушается, надо подвигаться… восстановить какое-то там обращение.
И хорошее лекарство для этого именно кровать. Мы попробовали — правда, прошло…
Но тут-то… я осмотрелась и скривилась. Мда… Как-то ни с кем не хочется восстанавливать. Ну, кроме Рика, а он занят… Может, просто попрыгать? Это мысль…
— Э-э… Гаэли?
— Господин барон?
— Это что такое? — барон с чего-то уставился на меня. И… так, не поняла — это с каких пор на меня, без пяти минут финалистку конкурса «Мисс Европа» смотрят как на дохлую жабу? Ах ты, урод!
— Не обращайте внимания, — Гэл закрыл меня собой и украдкой показал кулак. Ни фига себе… — Это бедная девушка, которая слегка не в себе…
Я обалдела.
Это он про меня?!
— Бедняжка повредилась рассудком после нападения оборотня. Ее спасли, но, как видите, последствия остались — каждый раз строит гримасы и пританцовывает, едва видит привлекательного мужчину.
Что? Это он-то привлекательный? Фильтруй базар, мухомор жеваный!
Стоп-стоп… Пританцовывает? Ах ты зараза! Да это не ты ли мне такой прикол подстроил, а? А, колдун? Мать моя женщина, как же это, наверное, выглядело…
— Ыыыфф! — обозлилась я, но старикан и бровью не повел.
— Не волнуйтесь, скоро она окажется у целителей, и все будет хорошо…
— А-а… — и этот придурок отвел глаза, вы подумайте!
Ну погодите вы у меня!
Я вам покажу и «бедняжку», и «невинную»! Все, Гэл, ты меня достал! Если ты думаешь, что женщине для мести нужен только язык, то ты ошибаешься! Колдун, елки…
Старикан еще чего-то журчал-бормотал, чел кивал, а глазки все таращились на мой… (то есть не мой, а шаманский) бюст… Урод озабоченный! Я тебе устрою «что такое», чтоб тебе вечный нестояк и банковский кризис! Не знаю, что такое кризис, но папа так ругается, если злится… А папа разбирается, чем ругаться.
— Согласны со мной? — наконец закончил гнать пургу разговорчивый свод… э… колдун.
— Э… — барон явно не слышал ни слова — ну а то! Третий размер таки, да еще в такой упаковочке… Все они такие, мужики! — Э… в общем да…
— Тогда подпишите это и мы поедем, — Гаэли подпихнул барону какую-то бумагу и (я падаю!) Перо! Во порядочки, а? Интересно, куда он его себе засунет… О, им оказывается, пишут… Ну-ну, пиши давай… И мы свалим, наконец. Но тут барон очнулся, прям как папа при подписании какого-нить контракта:
— Эй, погодите! А как же долг гостеприимства? Не каждый день мой замок посещает такая фея!
У «феи» в момент стал такой затравленный вид, как у щенка, на которого нападает громадный кот. Или как у гувернантки номер пять… Когда она смотрела на мои штучки такими глазами, честное слово, просто руки не поднимались дальше хулиганить.
Во влип парень, а? Я даже пожалела… У меня в тусовке мелькал один двинутый мозгами, который мечтал стать девушкой, но Рик-то не такой идиот…
— Доблестный барон, увы, мы вынуждены отказаться… — начали эти два обманщика (ну точь-в-точь как белые мышки в мышеловке), но кот… то есть барон… их в момент перебил, — Без ужина не отпущу! Любезная леди, разрешите пригласить вас…
И как-то само собой получилось, что мы с этим стариканом остались во дворе, а Рик, которого барон ловко так ухватил под локоток — у двери… И у этой двери между прочим, тут же стража нарисовалась… Такие мордовороты — прям как мои телохранители… Только еще в железки упакованы…
— Завтра утром я дам вам эскорт, — ухмыльнулся барон-бабник. И смылся.
Базовая
Орбитальная станция
Борт нарушителя
Неофитки Ордена Божественной Зои
Несколькими днями ранее
Чем хороши тяжелые десантные скафандры полной защиты — так это тем, что все делают за тебя. Малейшее усилие — что там усилие, просто намек на него! — они превращают в мощное и несокрушимое действие. Человеку в таком скафандре совершенно не приходится напрягаться. Если, конечно, питание подключили по полной. Разгребать завалы и распутывать перекореженную арматуру в поврежденной аварийным торможением шлюпке в таких скафандрах не сложнее, чем расправлять смятое оригами.
И они совсем не мешают разговаривать.
— Я тоже сначала широкий поиск запустила, по аналогиям. Знаешь, сколько мне вариантов прислали?
— Штук двести?
— Двести тысяч страниц, не хочешь?! Ну, если точной быть, не двести, конечно… Но больше ста пятидесяти. Одно перечисление источников заняло больше сотни страниц. Ну, смотрю я, значит, на это дело и медленно шизею. Неужели, думаю, мне все это перелопатить собственноручно придется? И тут меня как что-то толкнуло. Дай, думаю, сужу поиск. Чем кубик не шутит? И набираю… Убери эту хреновину, иначе мне труповозку не протолкнуть. Нет, рядом которая… ага! Ее. Вот так порядок… Знаешь, что я набираю?..
— Ну?
— Орден Божественной Зои.
— Ну у тебя и самомнение!
— Дура! Мы же тогда даже зарегистрированы не были! Я тот, древний в виду имела… Вспомни, Она ведь тоже тогда говорила про какой-то Орден.
— Мало ли что Она говорила… Может, его и не было вовсе…
— Был. Ну и теснотища на этих старых шлюпках… Как они в этот шлюз влезали? Боком, что ли?
— С ними не было гробов. Да и одевались полегче. Что тебе ответили?
— Да в том- то и фишка… Набираю, понимаешь, Орден Божественной Зои, включаю поиск. И вся эта многотысячная мутотень с экрана вмиг исчезает. Вся. Полностью. И смотрю я, значит, на пустой экран… Тупо так смотрю… И вдруг понимаю, что он не совсем пустой. Торчит, понимаешь, в самом углу одна коротенькая строчечка… И тут меня словно ударило — оно!.. Когда потом развернула и вчиталась — уже окончательно убедилась, а поняла сразу, как только увидела…
— Осторожно! Сначала выровняй давление.
— Не учи мать рожать, я здесь на два месяца дольше тебя
— Смотри-ка! Действительно — совсем ребенок… Эй! А ведь он жив.
— Нехилые детишки пошли… Подожди, не трогай, просканируй сначала, он может быть весь переломан…
— Кто теперь учит ученую?.. Да и нет у него ничего, что я, не вижу, что ли?.. Повезло.
— Ну, это как сказать… Его сейчас быстренько подлечат и такой штраф впаяют, что небо с перчатку покажется. Пожалеет, что жив остался.
— Осталась. Это девочка. Бедненькая… Сообщаем диспетчеру?
— Подожди… У нее точно шея не сломана?
— Точно. Даже никаких внутренних повреждений, что совсем удивительно.
— А почему голова так вывернута?
— Судороги… Ничего себе!..
— Что такое?
— В крови столько химии, что сканер зашкаливает.
— Понятно теперь, почему она чуть полстанции не разнесла!
— Не поэтому… Знаешь, звучит невероятно, но это больше всего похоже на антиксоновскую смесь. У нее ксона.
— Не может быть. Ты не путаешь?
— Нет. Понимаешь, химия эта… У меня у брата тоже. Я из-за него и в медицинский-то пошла. На ранних стадиях он еще пытался летать, вечно этой дрянью ширялся. Да только все равно, сглаживай симптомы, не сглаживай… толку-то, если зашкалит… Бедная девочка.
— Она в сознании?
— Не знаю… Так что, сообщать?
— Подожди… Она говорить может?
— Что, не надоело еще?
— Ну, когда-нибудь же должно повезти… Просто по закону вероятности. Так она в сознании?
— Не уверена. Реакции расплывчатые. Если и в сознании, то в довольно-таки сумеречном.
— Ладно, так даже лучше для чистоты эксперимента… Подожди пока, не сообщай ничего… Эй! Ты меня понимаешь? Ты говоришь на лингве?.. Ты говоришь на архэнгле?.. На рашдойче?..
— На архэнгл реакция точно положительная. Говори на нем, если хочешь, чтобы она тебя хоть чуть-чуть поняла…
— Ты меня слышишь? Вижу, что слышишь… Ответь — чет или нечет? Это не сложно… Просто — чет или нечет?
— Ну что ты пристала к ребенку? Ей сейчас и дышать-то больно, не то что говорить…
— Чет.
— Она что-то сказала!..
—Тебе послышалось, что она могла сказать?!
— Чет.
Пауза.
— Она сказала чет.
— Ну и что?
— Ничего. Просто она сказала чет…
— Ну и что, что сказала? Подумаешь, совпадение! Когда-нибудь кто-нибудь обязательно должен был ответить тебе именно так. Статистика!
— Угу. Только пока что-то никто не отвечал. Все почему-то предпочитали сами задавать вопросы и пускаться в длинные дискуссии.
— Ты на нее посмотри! Ей же и НЕЧЕТ-то сказать в два раза труднее, чем ЧЁТ, вот и все! Какие уж тут дискуссии! Ну что ты опять задумала?!
— Сегодня пятница. И она сказала чет…
— Послушай! То, что ты задумала… оно пахнет должностным преступлением.
— Старик на лодке…
— Тихо! Она что-то сказала. Что-то про старика…
— Чет… Зоя так загадала, и он сказал чет… Но это — неправильно… потому что потом… Засада… они ждали ее… потом… в гостинице…
Пауза.
Длинный двойной выдох – кажется, сквозь зубы.
Короткий смешок.
— Ну вот… А ты говорила — диспетчеру.
***
Базовая
Общежитие спасателей
Номер для новобрачных
Сцинк был маленький. Гораздо меньше тех, которые показывали всей малышне так понравившиеся фокусы в цирке на Хайгоне прошлым летом. Меньше тех, что украшали руки, прическу или воротник великолепной леди Эл, когда приезжала она проведать свою ненаглядную и единственную наследницу Люси, из соображений воспитания в духе модного демократизма отданную в кулинарный колледж. Те ведь были взрослыми, пусть даже и из рода украшений, а этот — совсем маленький, только-только вылупившийся, еще даже слепой.
И это было очень удачно, что слепой еще. Потому что кто его знает, может он, конечно, и безвредное украшение, у которого ни инстинктов боевых, ни ядовитых зубов в наличии не имеется от рождения, не надобны поскольку, а вдруг нет? Вдруг все-таки телохранители вырастают именно из вот таких вот крошечных козявок со стрекозиными крылышками?..
Он еще не умел петь, вернее, не петь даже, петь сцинки не способны, нет у них голосовых связок, да и легких тоже нет, а обмен веществ такой, что ксенобиологи до сих пор за головы хватаются и наотрез отказываются признавать их за живые существа. А то, что называют их песней, добавляя при этом всевозможные эпитеты, самым мягким из которых будет «смертоносная», получается при быстром-быстром соударении острого псевдометаллического язычка и не менее острых псевдометаллических зубов. А смертельно опасный резонанс возникает из-за пустотелости этих самых зубов и собственно сцинковых костей, да и то лишь в том случае, если сцинк напуган, а напугать его непросто.
Гораздо опаснее сами зубы. И пустотелый, острый как бритва язычок, способный располосовать человека до костей, проткнуть броню или попросту прыснуть концентрированной кислотой метров на десять.
Впрочем, это все взрослых особей касается. А этот был маленький. Совсем еще кроха.
И ему давно уже надоело лежать в кармане сумки.
Выбраться было нетрудно, он затратил не больше пяти минут. Немногим больше заняла ориентация в окружающем сумку пространстве. Поскольку глаза у него еще открываться не умели, он воспользовался присущим всем сцинкам чувством, которое можно было бы сравнить со своеобразным компасом. Ксенобиологи называли его «Направленным поиском». И главным тут было правильно выделить объект этого самого поиска.
Но тут маленькому и неопытному сцинку опять повезло — в пределах досягаемости находилось не так уж и много возможных объектов. А подходящими и уже запомнившимися характеристиками обладал из них лишь один.
Ксенобиологи расходятся в оценке эмоциональной шкалы сцинков. Некоторые вообще утверждают, что они не способны испытывать что-либо, напоминающее эмоции. Другие же полагают, что способность таковая у сцинков имеется, но вот эмоции их существенно отличаются от привычных человеку. Если исходить из первой теории, то ползти вверх по свесившемуся с кровати одеялу сцинка подвигло не что иное, как безусловный рефлекс и реакция на тепловой раздражитель. Если же отдавать предпочтение оппонентам, то нельзя исключить вероятности, что юный прикроватный альпинист был в тот момент обуреваем чем-то, отдаленно напоминающим радость и предвкушение.
Кровать была высокой, а на одеяле имелись складки, что не облегчало подъема. Дважды сцинк срывался. Один раз — на пол, второй — в пододеяльник, где чуть не запутался. Но выбрался и продолжил утомительное восхождение. И в конце концов добрался до перевала.
Потом он долго отдыхал, привалившись мягкими еще пока гранями крылышек к высунувшейся из-под одеяла руке, прежде чем начать почти такое же утомительное восхождение на подушку. Добравшись до вожделенной цели, он ткнулся пару раз мордочкой в теплую кожу, примериваясь, и слегка кольнул острым, как иголочка, языком.
Вернее, это он хотел — слегка, но не удержал равновесия и щеку проколол почти насквозь…
Зашипев, Жанка села на кровати, прижала к щеке ладонь. Полизала изнутри прокол, успокаивая боль, слизнула с ладони кровь. Сцинк позвякивал виновато, тыкался носом в коленку, трогал кожу языком, но уже осторожно, чуть-чуть.
Жанка проглотила вертевшиеся на языке не слишком приличные выражения, которыми собиралась приветствовать столь бесцеремонное пробуждение, погладила остроносую переливчатую головку, подняла к лицу, потерлась носом о нос. Сцинк радостно звякнул и открыл глаза.
Они были золотистыми. И очень большими.
Жанка перестала дышать.
Какое-то время она таращилась в эти золотистые шарики, словно парализованная змеей крольчиха. Потом осторожно (очень осторожно!!!) отвела ладонь от лица. Сглотнула.
Все равно — близко. Слишком близко. Взрослые могут плюнуть метров на пять спокойно, значит, этот метра на два тоже достанет. Говорят, сцинка очень трудно разозлить или испугать. Может, и не врут. Да вот только…
— Ладно, допустим, — сказала она и заметила, что голос ее звучит не слишком-то уверенно. Кашлянула, попыталась продолжить более твердым тоном. — Давай рассуждать спокойно. Я, конечно, не являюсь твоей хозяйкой. И ты это знаешь. Должен знать, вас же еще до рождения программируют. Но ты также должен знать, что я тебя не крала. Знаешь? Надеюсь, что знаешь… Ты скорее всего украшение, слишком уж ласковый. Раз я тебя не крала — я, стало быть, хорошая, так? Так. И я тебя обязательно отдам… при первой же встрече. Вы же эмпаты, ты должен чувствовать, что я не вру. Даже если ты телохранитель… Ладно, пусть. Я ничего плохого твоей хозяйке не сделала, так? Так… И не сделаю. Правда-правда! Мы даже подругами были… насколько это вообще возможно. Я плохо помню, но что-то там было по поводу временной опеки друзей подопечного при отсутствии самого подопечного. Будем надеяться, что ты у нас парень правильный, обученный то есть. А я — друг. Слышишь? Ладно, будем надеяться, что не только слышишь.
Сцинк звякнул жалобно, ткнулся носом в ладонь. Жанка сглотнула пару раз — горло почему-то сразу пересохло. Осторожно погладила пальцем маленькую мордашку точно между золотыми глазами.
Говорят — от яда сцинка нет ни защиты, ни противоядия. Врут. Наверное.
Сцинк обрадовался, зазвенел увереннее, потрогал ее палец острым кончиком языка — самую малость потрогал, осторожненько, не уколол даже. Не злой он был, просто маленький и неумелый. И ласковый. Наверное — действительно украшение, и нечего было так паниковать.
Скрипнула дверь.
— Проснулась? Вот и хорошо. Есть хочешь?
Жанка подумала. Покачала головой.
— Ты узнала насчет корабля?
Вошедшая казалась совсем девчонкой. Старше Жанки, конечно, но не намного. Только вот глаза… И тонкие пальцы любительницы отшибать себе память при помощи сладкой дряни с запахом мятного шоколада. Жанка не помнила, как ее зовут, — она не слишком-то хорошо соображала вчера, словно в тумане плавала. Кажется, поначалу ей пытались что-то объяснить, но она была слишком занята сперва ванной, потом — едой, а когда начались песни, просто и тривиально заснула, так и не успев толком ничего понять.
— Узнала. Вот… — Вошедшая протянула Жанке узкую пластинку распечатки. Жанка взяла, еще не понимая. Взглянула на голограмму. Прочитала текст. Со свистом втянула воздух сквозь зубы.
— Послушай, у меня же просто нет таких денег! И ничего настолько ценного… — Она вдруг запнулась. Потому что поняла, что сказала неправду. Ценность у нее была. И ценность немалая.
Сцинк.
Если окажется, что он все-таки украшение… Или того лучше — производитель. С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае — семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…
И еще она поняла, что сцинка не отдаст.
— И не надо. Считай это подарком от нашего клуба.
Странно, но этой отшибистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.
— Не понимаю…
— И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу.
(зимняя экспедиция 2897)
Первая часть
Нам ночами июльскими не спать на сене
Не крутить нам по комнатам сладкий дым папирос
Перелётные ангелы летят на север,
Их нежные крылья обжигает мороз.
А. Городницкий.
Вертолёт оторвался от земли. Саша, как обычно, сидевший в самом дальнем кресле, глянул в иллюминатор (тайга под хмурым небом и снег, снег, снег) и отвёл взгляд. Вчера он поругался с приехавшей в гости тёщей и посему пребывал в мрачном расположении духа. «Опять в Дар, опять с оголтелой четвёркой и Вацлавом, – пожаловался он сам себе. – Нет, ну, когда Грася начинает причитать, что я опять в экспедицию улетаю, с этим ещё можно справиться: слова ласковые, доводы убедительные, в конце концов, экспедиционные пообещать ей отдать в безраздельное пользование — и всё, кончились причитания. Да я понимаю, что тяжко без мужика в доме, но… Она же у меня умная девочка, понимает, что никак я не могу всё это бросить. А эта старая дура… Надо ж ей было приехать в гости, как раз перед отлётом. Я всё понимаю: она, конечно, мать и за дочь переживает, но в нашу жизнь лезть-то зачем? И по солдатам моим опять прошлась, а то, что я Маришке дом для кукол сделал, в котором даже диоды в светильничках загораются, как-то никто не вспомнил! – он невольно улыбнулся, когда вспомнил, с какой неохотой дочка ставила крышу домика на место. – А Грасе вообще нервничать нельзя, шестой месяц как-никак. Эх, опять в Дар, быстрей бы обратно», – он откинулся и попытался задремать. Не получилось. Впереди сидели Клим с Иланой, перед вылетом Штрудофф сказал, что его жена на четвёртом месяце. «И как он её пустил? И как Свартмель её принял? Оставили бы женщину в положении дома сидеть. Хотя, эту оставь, попробуй. Нет, хорошо, что Грася у меня покладистая». Саша предпринял ещё одну героическую попытку заснуть и тут понял, что вертолёт пошёл на снижение. Он хлопнул Клима по плечу:
– Это ещё что за новости?
– Сейчас увидишь!
Все застегнули куртки и надели шапки. «Северин» сел на широкую поляну, посреди которой был расчищен снег. Саша с удивлением рассматривал заснеженный лес. Василик и Иминай подошли к двери. Свартмель открыл дверь, а девушка махнула кому-то рукой. В салон забрался старик в добротной зимней одежде с рюкзаком на плечах, а за ним двое мальчишек лет десяти в драных куртках и таких же штанах. Дверь за ними сразу захлопнули, Иминай усадила незнакомцев в кресла и дала Вацлаву знак взлетать. Саша вытянул шею, но рассмотреть пассажиров ему не удалось – мешали спинки. «Северин» поднялся над тайгой и лёг на курс. Только сейчас метеоролог заметил, что летят они не тем маршрутом, что обычно. Две салонных печки работали на полную, прогревая порцию морозного воздуха, ворвавшегося вместе с незнакомцами. Когда стало тепло, поплыл запах. Сначала Саша не понял, что к чему, потом принюхался к тошнотворной смеси и понял, что это запахи грязных тел, нестираной одежды и… запах нави.
Вертолёт стрекотал над заснеженной тайгой, тучи — бескрайнее тёплое одеяло – сделали своё дело, по сравнению с прошлой неделей сильно потеплело, аж до минус восемнадцати. Пока летели, Иминай и Илана дали мальчишкам бутерброды и пузатый зелёный термос, старику достался кусок канди — сахарно-медового теста. Когда «Северин» сел, Саша остался на месте, не по себе ему было от этого ритуала приветствия. Вышла Иминай, потом Клим с Иланой, затем Василик шепнул пассажирам, чтобы те выходили. Метеоролог подождал, пока они покинул салон, стоять рядом с этой дурно пахнущей компанией не хотелось.
«А оказывается, васпы пахнут куда приятнее, чем немытые люди, – отметил он про себя. – Интересно, зачем их сюда притащили?» Любопытство в очередной раз победило, и Саша высунулся наружу. Здесь было так же пасмурно, как в Выгжеле, но снега на земле не было, да и васпы, уже принявшие положение стоя, были не в шубах и дублёнках, а куртках и рабочих комбезах. Вдохнув свежего воздуха, он оценил, как воняло у них в салоне. Разглядеть незнакомую троицу не удалось, они стояли к нему затылками. Один паренёк, что повыше, был в грязно-фиолетовой куртке с подвёрнутыми рукавами, свисающей до середины бедра, чёрных штанах и ботинках; другой совсем мелкий, на нём была потёртая чёрная куртка на синтепоне, местами торчащем наружу, из которой он вырос ещё в прошлом году, тонкие брюки, не дотягивающие до уровня щиколоток, а обут мальчишка был в сапоги на плоской подошве, на которых сохранились дорожки клея, в котором отпечатались сидевшие там когда-то стразы. В том, что их одежда происходила с помойки, Саша не сомневался. Он по привычке пересчитал шеренги: четыре коричневых кителя, тридцать пять серых комбезов и цветник (Виолетта, Роза и Маргарита) в зелёных. Розочку и Маргаритку притащила из Славена в прошлом году Илана, перерождение они прошли тем же летом. Население гнезда рассматривало пацанят с любопытством: конечно, посторонний наблюдатель сказал бы, что у них были «каменные рожи», но Саша научился читать эмоции на невыразительных лицах ос. Особенно заинтересовались ими командиры. Цветник, по всей видимости, размышлял, достанутся им эти игрушки или нет. Тот же посторонний наблюдатель предположил бы, что они умилились при виде малышей, но Саша знал, что оски во время прохождения кокона навсегда расстаются с материнским инстинктом и подпускать их к детям после этого нельзя. Молчание кончилось и гнездо зашумело, принимаясь за дела. Между собой васпы могли общаться только при помощи слов, неслышимая речь — привилегия беседы с Королевой. Старик ушёл с командирами в их улей, а пареньков увели в баню.
Саша подошёл к Киру, тот улыбнулся, отчего шрам на щеке превратился в рисунок колодезного журавля:
– Здравствуй.
– Здравствуй, Кир. У меня подарок есть, – он достал из-за спины плоскую коробку, – это набор резцов.
Кир открыл коробку, улыбнулся ещё шире, начал перебирать резцы.
– Цветок, который ты прошлым летом вырезал, Иминай около кровати поставила.
Кир и бровью не повёл, но Саша знал, что у друга сердце ёкнуло. После перерождения он потерял способность целиком ощущать Королеву, то есть он слышал, что Она говорит, но любое событие между посещениями гнезда было для него тайной. Человек остался доволен и решился задать ещё вопрос:
– Слушай, а откуда этих оборванцев взяли?
– Прибывший, Ворх, по западной ветке добирался, в Торе к нему эти двое прицепились, он решил их на свой страх и риск сюда притащить. Мы давно говорили, что Гнездо стареет, нужны неофиты.
Саша решил, что на данный момент информации хватит:
– Пойду «Северин» разгружать.
– Есть идея, как ветряк более эффективным сделать.
– Да? Поделись.
Они пошли к вертолёту, рассуждая о форме лопастей и лишнем ветре. Иминай и ответственные за пасеки ушли проверять пчёл, а Илана с ребятами остались руководить разгрузкой. Разгружались долго, на этот раз кроме топлива и продуктов привезли всякие хозяйственные нужности и полезности. Саша прикидывал, сколько денег уходит на поддержание жизни гнезда, и диву давался. Он как-то спросил у Иминай, откуда такие прибыли у семьи научных сотрудников, на что она сказала, мол, какие прибыли — сплошные убытки. А Клим на этот же вопрос выдал непонятную шутку о девочке Пеппи Длинный Чулок. К Илане и Василику подходить было бесполезно, их хоть калёным железом пытай — не ответят. К «Северину» подошёл Як, поздоровался и стал выбирать то, что предназначалось его мастерской. По ходу жизни гнезда возникла необходимость ремонтировать одежду и обувь, а значит, кому-то надо было осваивать профессии портного и сапожника. С этим успешно справлялись Як и двое васпов под его началом. Он осмотрел наборы игл, пучок молний и прочую мелочь, но особенно доволен он остался, когда увидел рулоны ткани и пощупал их. Илана защебетала, как пичуга в солнечный день (ткань закупала она). Портной сказал, что этого хватит на текущие нужды, но в следующий раз надо будет привезти ещё. Саша прикинул, сколько метров в каждом из рулонов и подумал: «А вот интересно, а тридцать лет назад, когда при старой королеве в ульях жили тысячи васпов, как они с обмундированием вопрос решали? Ладно, портных обучить, вон, Як с напарниками махом освоились. А ткань в таких количествах где они брали? А обувь? Неужели Иминай права, и их Эгер снабжал всем необходимым…» Он поёжился, взял ящик и потащил его входу в подземелье.
После ужина все сразу отправились спать. Саша позволил уговорить себя на этот раз пожить в подземелье, гонять в «Северине» печку ради его царственной особы Вацлав не хотел. Кир проводил его в спальню: узкую комнату, в которой были только деревянная кровать и тумбочка, на дверце которой был вырезан портрет Граси. Пока Саша не верил своим глазам и пыхтел, вместо того, чтобы поблагодарить друга, Кир хлопнул его по плечу, усмехнулся и вышел. Он был доволен.
Саша вздохнул: подземелье васпы устраивали сообразно своим представлениям о комфорте. На кровати стопкой лежали два одеяла, пододеяльник и простыня. Он постелил пенку, на неё оба одеяла, простынь запихал в спальник, разделся и залез в него. Дотянулся до тумбочки и провёл пальцами по изображению Граси. Усмехнулся: теперь он понял, куда делась фотография, которую он таскал с собой в экспедициях. Подумал выключить свет и содрогнулся. «Ладно, привыкну, к запаху привык и к этому привыкну», – подумал он, но свет гасить не стал.
Вяло позвал Морфея, хотя уже догадался, что у него и без Александра Славко клиентов хватает. Перед глазами стояли лица этих мальчишек: худые, с нездоровым цветом, лихорадочно бегающими глазами при виде еды. Борислав и Горислав, десять и девять лет, дети какой-то спившейся бомжихи, ошивавшиеся около вокзала в Торе. Как и почему они увязались за васпой — кто их знает. Может он пообещал им что-нибудь такое, от чего дети не смогли отказаться? Он вспомнил, как Славка за ужином утащил под стол кусок хлеба и спрятал его под футболкой. Иминай встала, наклонилась к нему и сказала, что он может оставить его себе, но в этом нет нужды, потому что больше он не будет голодным. «Этим многого не нужно — крыша над головой и хотя бы какая-то еда каждый день, – подумал он. – Скорее всего, их уже готовят к посадке в кокон. Месяц – и родная мать их узнать не сможет. Хотя… Нужны они своей матери. Это же готовые васпы — их били, предавали, морили голодом, и кто знает, что им ещё пришлось пережить. А ведь такие бабы, как моя тёща, которые готовы кому угодно порвать глотку за своих детей, даже если узнают, что эти бомжата пропали – перекрестятся только. Человечество никогда не избавится от нави, потому что само создаёт её каждый день», – он перевернулся. Мысли потекли в другую сторону: «А вот интересно: Иминай говорила, что в пчелиной семье не только матка влияет на рабочих пчёл, но и обратная связь есть, и неслабая. Кир сказал: «Мы давно говорили, что нужны неофиты». Так что же получается: Иминай поддалась их влиянию, или Ворх на свой страх и риск действовал с её молчаливого одобрения. В любом случае, зачем ей молодые васпы?» Он долго ломал над этим голову, в конце концов уснул, а снилась ему земля, которую не было видно из-под шевелящегося чёрно-желтого покрывала.
Саша проснулся, посмотрел на часы: «Ну, ни то, ни сё, – до подъёма оставалось семь минут, – ночь пролетела, а будто всего час поспал». Встал, оделся и пошёл умываться.
В столовую он пришёл тоже раньше всех. Обычно люди садились во главе дальнего от входа стола, рядом с Иминай, он сел на край скамейки и стал ждать. Повар с дежурными брякал за перегородкой кастрюлями и посудой. Саша вспомнил, что прошлым летом пчёлы подлетали к нему, касались усиками и улетали обратно, но его не ужалили ни разу. «Похоже, даже кожа у меня васпами пропахла. Я — собственность гнезда, потому трогать меня нельзя», – усмехнулся он про себя. Вскоре стали подходить васпы, а с ними запах нави. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы скорее принюхаться. Саша подумал, что теперь узнает васпу, даже если он будет загримирован и полит дезодорантом. Их визитная карточка – движения: резкие, отточенные, экономные. Стоят до последнего с безучастным выражением лица, а в следующую секунду оказываются рядом. Каждый в отдельности – старик, двигающийся так, будто каждый шаг отдаётся болью в изломанном теле, а вместе… Саше показалось, что реальность поплыла, и не было никаких васпов – из неосвещённого коридора к окну раздачи, а потом к столам ползла серая змея, состоящая, как дождевой червь, из сегментов. Он смотрел и смотрел на новые сегменты, появляющиеся из прохода, и его кишки заворачивались против часовой стрелки; вдруг прямоугольник входа залило золотым светом, видение задрожало, смазалось и исчезло. Вошла Иминай, рядом с которой щебетала Илана, за ними — Василик, внимательно слушающий Клима, и Вацлав. Только сейчас он увидел, что подруги двигаются по-разному: Илана легко и грациозно, а Иминай… её движения неуловимо напоминали движения васпов, плавные, даже немного замедленные, но точные, как кончик кнута, рукоять которого – в ладони мастера. Потом появились командиры и летописец. Кир чем-то выделялся из команды в кителях: то ли двигался он свободнее, то ли взгляд у него был живее. Последними вошли оски: фигуристая Виолетта и стройные сёстры-двойняшки. «Надо же, – подумал Саша, – летом были подростки ни-груди-ни-попы, а сейчас вон какие девицы, меньше девятнадцати ни за что ни дашь! И лица у них изменились, после кокона были такие симпатичные мордашки с пухлыми щёчками, а сейчас — скулы резкие, да и вообще черты заострились. Хищницы, что скажешь». Сёстры почувствовали, что за ними наблюдают и посмотрели на мужчину. Двигались они синхронно: одновременно оглядывались, садились или вставали, одинаково расставляли предметы, всегда тянулись к одному куску хлеба и пытались взять одну конфету. Саша на всякий случай уставился в пол, он припомнил, что Илана сказала как-то: «Сёстры — уникальный эксперимент. Ими предположила, что если два организма пройдут перерождение в одном коконе, то оба мозга получат возможность синхронизироваться, образовывать идеальный тандем. Правда, я волнуюсь, что если сестрички получат возможность суммировать мощности своих сознаний, то и контролировать их будет в два раза сложнее».
– Саша, приветики! Ты сегодня не завтракаешь?
Он поднял голову: оказывается, оголтелая четвёрка уже расселась за столом.
– Да он на диету сел, – пояснил Клим, – кости свои ещё немного подсушит и вместо метеозонда полетит облака изучать.
– Ага, а тебя вместо балласта прихвачу, – отшутился он и пошёл за своей порцией.
Пока брал кашу, задумался, а очнулся, когда упёрся в скамейку.
– Саш, ты чего? – спросил Василик.
– Это он наличие кнопок проверяет, – ответил Клим.
Саша сел.
– Да я перед отлётом… В общем, вызывает меня Репка и говорит, – он втянул голову в плечи, надул щёки и забасил: – Пан Славко, наш институт называется Институт Нового Мира, а значит, надо идти с пресловутым миром в ногу!
Ребята прыснули, до того похоже получилось.
– В общем, этот… боров по инновациям потребовал, чтобы я занялся созданием компьютерной модели лемехов: мол, в следующем веке наша святая обязанность возродить досумеречные технологии управления погодными явлениями. Я ему: мол, я ж не программист, а он плечами пожал и ответил: «Ну, у тебя же там компьютер есть, автоматика твоя исправно работает, я проверял, так что будет тебе чем заняться». Так что я и жнец, и жрец, и на дуде игрец теперь до кучи.
– Да… – вздохнула Илана.
Иминай задумалась:
– А ведь прав пан Репка: надо идти в ногу со временем, а значит, вскоре придётся переоборудовать нашу лабораторию и васпов усаживать за освоение компьютеров.
Она посмотрела на Сашу, тот аж подавился:
– Что? Я? Нет, – показал он на Клима, – вон, пусть Штрудофф этим занимается!
– А что я-то? Да я всегда пожалуйста! Что нужно уметь, если тебя посадили за компьютер? Правильно! Пасьянс раскладывать! А у меня где-то даже колода завалялась.
Зима в этом сезоне была холоднее предыдущих: в аномалии температура не поднималась выше плюс семи, часто шёл снег, таявший, не долетая до земли. Саша практически не вылезал из метеобудки: то тонул в книгах, то пытался применить знания, добытые во время глубоких погружений. Эффект не заставил себя ждать: на четвёртый день у него начался жар и рекой потекли сопли. Гор осмотрел его и буркнул: «Меньше хлюпика на сквозняках оставлять надо». Следующие два дня Саша почти не выходил из комнаты и глотал жуткую бурду, которую васповский доктор называл лекарствами. На третьи сутки Гор разрешил ему выйти прогуляться. Саша поднялся наверх и зажмурился от яркого света. Над тайгой ликовал вечный скиталец по бескрайнему лазурному простору, и, купаясь в лучах его радости, щебетали птицы на голых ветвях кустарника. Саша скорее вышел на солнечное пятно и подставил лицо теплу, льющемуся с небес. Ясные дни — ещё один приятный сюрприз аномалии.
Что произошло дальше, он не разобрал: кто-то завизжал в лесу, мимо него пронеслась некая масса, снова завизжали на этот раз на два голоса, опять масса, только большая, сшибла щуплого метеоролога. Пока он поднимался, около командирского улья образовался сход, по какой причине – он не понял, но ругань стояла такая, что даже сосны покраснели, как на закате. Саша подошёл поближе, картина стоила того, чтобы на неё посмотреть. Перед тройкой в кителях стояла Фиялка с поднятыми руками и держала за шкирку по сестрёнке в каждой руке – у обеих на лицах красовались синяки, зелёные комбезы стали пятнистыми от грязи. Они болтали ногами в воздухе, визжали и на сленге сапожников требовали опустить их на землю. Пытаясь их перекричать, Виолетта объясняла, что нашла их в лесу, но её голос тонул в мощном басе Яка, который заметил, что у Розы комбез порван, и теперь обещал свить нитки для ремонта из её кишок. Фиялка перешла на ультразвук, швырнула сестёр на землю и понеслась к входу в подземелье.
– Ну, всё, Королева позвала, – убитым голосом Як, – хана нам всем.
Саша развернулся и пошёл следом за Виолеттой.
В подземелье было тихо. Он, с носка на пятку, шаг за шагом, пробирался по коридору. Вдруг из столовой раздалось визгливое:
– Да, да! Словами! Почему?
– Ты с ними словами разговариваешь, вот и со мной так поговори, – голос Иминай звучал так, что Саша на всякий случай прижался к стене, но всё же миллиметр за миллиметром продвигался ближе к двери.
– Они подрались.
– И что с того?
– Они нарушили запрет.
– И что ты будешь делать?
– Побью… Ой, я же… Прости! Я… я… я поговорю с ними!
– Молодец. Ты умнее, образованнее и старше их обеих, потому ты — наставник. Твоя задача направить их мысли в нужное русло. Если бы ты лишилась связи со мной?
– Нет, только не это!
– А если бы снова обрела?
– Это было бы счастьем!
– Вот и надо до них донести, что есть в жизни величайшее счастье. Стремление стать преторианцем — естественно для любого васпы, используй это.
– Я… я поняла!
Они помолчали с полминуты, потом Виолетта сорвалась и побежала к выходу. Когда её топот затих, Саша услышал:
– Славко, ещё будешь подслушивать — голову оторву.
Он вошёл в столовую. Иминай сидела, закрыв глаза, и тёрла переносицу.
– Я случайно…
– Голову оторву.
Саша спиной вперёд попятился в коридор.
До вечера он просидел, а точнее, проспал в своей комнате. Когда проснулся, чувствовал себя отлично, будто и не было никакой простуды. Долго думал: идти ли на ужин, но всё-таки пошёл. Иминай вела себя так, будто не случилось ничего, только выглядела уставшей.
После ужина всё разошлись. Саша пошёл к себе, лёг, поворочался минут с двадцать, потом решил побродить, потому что за день выспался, как ему казалось, на двое суток вперёд. Ноги принесли его в коридор, который вёл к лаборатории коконов, её дверь была открыта. Он остановился, прислушался: как только разобрал, что там с кем-то говорит Иминай, засеменил в противоположную сторону. Оказалось, что там есть коридор, в котором он никогда раньше не был. Неудовлетворённое любопытство вылезло и стало требовать всякие непристойности. Саша решил, что надо сходить и проверить, что тут находится. Как обычно, тарелки под потолком, стойки через каждые полметра, и двери. Он дёрнул первую: закрыто. Двинулся дальше, потом дверей не было. За поворотом он увидел открытую дверь, за ней кто-то негромко разговаривал. Подкрался, потом вспомнил, что все здесь слышат его шаги за много метров, вздохнул и откашлялся.
– Заходи, Саш,– раздался голос Кира.
Он зашёл и удивился – за дверью оказалась та самая мастерская, в которой они с Киром выстругивали солдатиков. Около верстака стоял Ворх.
– Здравствуй, – поздоровался Саша, старик кивнул. – А я и не знал, что сюда от лаборатории пройти можно.
– Недавно выкопали, – отозвался Кир, перекладывая бруски.
– Я думал, после ужина общий отбой.
– Нет, после ужина у васпов свободное время начинается, нам же спать надо гораздо меньше, чем тебе.
– А… И кто чем занимается?
– Кто чем, – ухмыльнулся Кир, довольный каламбуром. – Я вот как обычно, а Ворх поздороваться зашёл. Мы вместе реабилитацию проходили.
Ворх кивнул.
– Из Дербенда? – спросил Саша.
– Да.
– Я тоже. Правда, сейчас в Выгжеле живу. Тепло в Дербенде?
– Да, теплее, чем здесь.
Саша вздохнул: васпа настроен разговаривать не был, значит надо браться за Кира.
– Видел я сегодня интересную картину, – начал он и пересказал то, что видел и слышал утром, кроме последних фраз, которые сказала ему Иминай.
– Да, – ответил Кир, – знаю.
– Не знал, что Фиялка – старшая в цветнике.
– Она — наставник. Я поначалу думал, что у неё мозга, как у шудры, а оказалось, вовсе нет. Этих дурёх с какой-то помойки притащили: ни читать, ни писать. Командиры с ними бились, бились — никакого толка. А потом Королева Фиялку назначила наставником. И представляешь — дело сдвинулось.
– Подожди, так Иминай занимается их образованием?
– Она занимается нашим общим образованием. Мозг — вот наше главное оружие, а оружие должно быть в порядке.
– Да, да… мозг — это важно, – рассеяно ответил Саша.
Ему стало не по себе. За последние годы он потихоньку изучил все материалы по психологии васпов, которые нашёл в ИНМ. «Поразительно: Королева полярно поменяла их точку зрения, более того, в гнезде васпы вообще отличаются от канонов психики веспогибридов. Но как? Неужели она действительно может ими манипулировать? Хотя, Кир — ксилокопа, а эти в принципе любят учиться. Надо будет за цветником понаблюдать, – он вспомнил, как Виолетта поймала его в лесу, и откорректировал свой план: – С расстояния, конечно».
– Она нынче не в духе, – вздохнул Кир.
– Почему?
– В нескольких ульях пчёлы оказались на грани голодной смерти. Не доследили наши пасечники. Если б пчёлы васпами питались, Она бы их всех в канди закатала.
– Иминай разозлилась?!
– Какое там, она просто в ярости была.
– Я и не заметил…
– Ты же видишь только то, что видишь.
По лицу Кира пробежала тень, Саша знал, что потеря полной связи с Королевой была для него страшным ударом.
– Но до тебя мне, как до небес, – он постарался ободрить друга. – А сейчас-то она как?
Кир помолчал, прислушиваясь к ощущениям.
– Мальцами занимается, переживает за них. Слушай, а ты-то что не спишь?
– Я ж последние три дня только и делаю, что сплю. Решил побродить – может, на Морфея наткнусь за каким-нибудь углом.
– За углом можно наткнуться только на кулак, – оскалился Ворх.
Саша заставил себя посмеяться над шуткой и решил действовать:
– Что, наконец-то прийти в гнездо появилась возможность? Ты ведь насовсем?
– Да, – кивнул Ворх, – у меня жена умерла.
– Соболезную.
– Брось. Королева запретила имеющим семьи уходить. Я ждал. И дождался.
Человек смотрел на васпу со смесью ужаса и отвращения.
– Что так уставился?
Саша поспешно опустил глаза.
– Ты же не знаешь, что такое связь с Королевой, это стоит всех человеческих женщин вместе взятых.
– Да почему же, – он взял себя в руки и посмотрел ему в глаза. – Королева — ваш смысл жизни. Место васпы около Неё.
– Молодец, соображаешь. Вижу, ты и правда так считаешь, а значит – ты свой.
Мысленно Саша поблагодарил всех, кто занимался изучением психики этих творений глупости человеческой, без этих знаний он давно оказался бы во «врагах народа».
– А чем в гнезде думаешь заняться?
– Я плотником работал последнее время, так что у Кира буду.
– Замечательно! Тогда мы в мастерской ещё не раз пересечёмся. Ладно, пойду я, пожалуй, ближе ко сну.
– Ага, давай.
– Спокойной ночи, – сказал Кир.
Саша бодрым шагом дотопал до поворота, потом прислонился к опоре, чтобы не стечь на пол. Васпы умеют читать эмоции, единственный способ убедить их в чём-то — поверить в это самому. Отдышался и пошёл дальше. В конце коридора снова прижался к стене — из лаборатории вышли подруги.
– Нет, – услышал он голос Иминай, говорили они тихо, но кое-что он сумел разобрать, – эти цветочки у меня в голове места занимают больше, чем все васпы. Всё, больше никаких женщин, тем более из двойного кокона.
– А в чём проблема?
– Понимаешь, преторианское посвящение они должны заслужить. А пока я их ощущаю, как единое сознание. По моим ощущениям, у них в голове были какие-то внутренние метания, а оказалось, что они поссорились и подрались.
– Да, тяжело тебе с ними. Вообще не представляю, как ты с целым гнездом в голове живёшь…
Голоса затихли. Он вышел и увидел, что дверь лаборатории открыта. Любопытство пересилило, он быстро-быстро зашагал к полоске света, падающей в коридор. В лаборатории стало на один аквариум больше, второй стол, с реактивами, отодвинули к стене, а первый так и стоял посреди комнаты. На столе лежали какие-то бумаги. Саша подошёл и стал перебирать их, а сам разглядывал переплетения белых нитей в желто-зелёной жидкости. Глянул на лист, который держал в руках, и обомлел. Посмотрел на дату – свежая.
– Славко! – за спиной раздался голос Иланы.
Он развернулся, прижал листок к себе, будто хотел за ним спрятаться. Подруги стояли в двери. Иминай была спокойна, а вот Илана походила на разъярённую кошку. Кяти вошла в лабораторию, глянула на него и стала умывать лапу. «И как я её не заметил! Смотри-ка, сбегала,» – подумал Саша.
– Любопытство не порок, но именно оно и сгубило…
Иминай взяла её за плечи.
– Иланочка, не надо рвать мальчика на части. Саша — один из нас, потому имеет право знать всё. Только спрашивать надо в открытую, а не рыться в бумагах.
– Это… Это что такое?! – он потряс в воздухе листом.
– Грасина медкарта, – сладким голосом ответила Илана. – Читать разучился, что ли?
– Вы её что, как подопытного кролика используете?
– Саша, сядь, сейчас всё объясню.
– Да я..
Илана метнулась к нему, и одним движением посадила на скамью около стола.
– Пусти! – взвизгнул Саша: ему показалось, что её пальцы сейчас проломят ключицы.
Иминай оказалась рядом и погладила подругу по руке:
– Лана, тебе нельзя нервничать. Присаживайся.
Руки медленно разжались, Илана села рядом. Саша замер, решив, что любое резкое движение может кончиться чем-нибудь нехорошим. Королева налила из графина в кружки тёмно-зелёную жидкость и дала обоим.
– Успокойтесь, ребята.
Саша принюхался. Автором зелья, судя по запаху, был Гор. Отхлебнул, питьё оказалось вполне приятным на вкус.
– Мы постоянно следим за состоянием Граси, особенно сейчас.
– Но зачем?
– Действие живой воды до конца не изучено. В обычной больнице ей помочь в случае чего не смогут. А если она попадёт к военным… Думаю, не надо объяснять.
Саша кивнул.
– Умница, – похвалила его Иминай и продолжила: – Поэтому мы позаботились о том, чтобы Выгжельская больница в её официальной карте писала общепринятые вещи, а настоящие наблюдения сдавала нам. Не могли же мы тебя и Грасю бросить.
Он прищурился и решился:
– Я подумал, что вы наблюдаете за ней из-за Иланы.
– Хм… Отчасти.
Илана взяла его за руку, Саша вздрогнул:
– Сашенька, у нас ситуация гораздо сложнее. Я в своё время приняла одну порцию живой воды, а Клим — две. Ты же учёный, должен понимать, насколько данные Граси при таком раскладе могут быть полезны для меня.
Он прикинул:
– Не сильно.
– Вот именно.
– Саша, – обратилась к нему Иминай, – ты равноправный член команды, никто от тебя ничего скрывать не будет, но рыться в бумагах, как минимум, не красиво.
Про себя подумал: «Доверяй, но проверяй, Королева», – и сказал:
– Хорошо, извини. Знаете, пойду-ка я спать.
Они пожелали ему приятных снов. Он вышел и на этот раз действительно пошёл к себе в комнату.
Саша проснулся от того, что кто трясёт его за плечо.
– Просыпайся!
– Гор, у тебя голос прям как у райской птички, – из полудрёмы отозвался Саша и попытался засунуть голову под подушку.
В следующий момент васпа схватил его и поставил на ноги. Пока пациент хлопал глазами — сунул ему кружку.
– Лекарство пора пить. Кстати, ты завтрак проспал.
– Блинский нафиг!
– Пей давай.
Саша проглотил порцию, поморщился и сказал:
– Ты им мёртвых поднимать не пробовал?
Васпа смотрел на него, не моргая.
– У нас не умирал никто.
– Я себя отлично чувствую, можно мне приняться за работу?
– Конечно можно: например, пойти посуду мыть. Чего рожу кривишь? Занимайся чем угодно, только в метеобудку не суйся и наверху долго не гуляй, сегодня там дует.
– У меня уже никак сил в комнате сидеть нет!
– Ну, посиди в классе или в библиотеке.
– Чего?
– Слова, что ли, не знакомые? Идёшь к жилому блоку, в главном коридоре первый перпендикуляр, сворачиваешь — там налево библиотека, направо класс. Ко мне за лекарствами по расписанию.
Гор вышел. Саша вздохнул, умылся, взял книги и пошёл в столовую. Пока жевал остывшую кашу, ему в голову пришла мысль, которую он расценил, как гениальную.
Нужный коридор он нашёл без труда, в частности, потому, что ещё в жилом блоке услышал раскаты голоса Виолетты. «Ага, – подумал Саша, – судя по тону, она читает нотации, а значит, сестрёнки там же!» Когда он подошёл, ближе услышал обрывок фразы:
–… и только когда вы соединитесь с Королевой, станете полноценными особями!
Он подождал несколько секунд, но продолжения не последовало. Тогда постучал в дверь.
– Да?
Вошёл. Класс оказался большой комнатой, в которой вместо парт стояли четыре длинных стола. На противоположной стене висела старая школьная доска, слева от неё кафедра. Саша мысленно хлопнул себя по лбу. «Ну, конечно, мог бы сам догадаться про школу! Всего досок мы запихивали в «Северин» три штуки: две висят в лабораториях, значит, третью сюда определили». Троица в зелёных комбинезонах обернулась. Он отметил, что на рукаве у наставницы нашивка, изображающая осу, такая же была у Гора.
– Что тебе нужно?
В вопросе не было ни удивления, ни смущения. В отличие от Кира, Фиялка научилась маскировать свои эмоции. Сёстры с интересом разглядывали метеоролога, отвернувшись от тетрадей, лежащих перед ними.
– Мне нужно разобраться с вот этим, – он показал стопку книг, которые принёс с собой, – можно я тут посижу, почитаю?
Виолетта кивнула, а потом спросила:
– Бумага нужна?
– Если можно, один лист.
Виолетта подошла к кафедре, вынула из неё лист и карандаш, принесла Саше.
– Спасибо.
Фиялка кивнула и повернулась к оскам – те, как по команде, уткнулись в тетради и стали писать. Саша открыл книгу и сделал вид, что читает, но занятие проходило молча, поэтому он углубился в дебри программирования, делая пометки на листе. Вскоре Виолетта подсела к своим воспитанницам, проверила задания и начала разбирать ошибки. Учёный попытался разобрать, о чём они говорят, но не получилось: острый слух сформировал у них еле слышную речь, – попутно он оценил, как же орала на них только что наставница. Четвёрка только первые дни после прилёта по привычке говорила с громкостью, комфортной для человеческого уха, а потом они начинали шелестеть, как остальные обитатели гнезда.
Урок закончился, и троица двинулась к выходу.
– Можно с тобой поговорить? – обратился к наставнице Саша.
Сестрёнки с любопытством посмотрели на него, Виолетта зыркнула, и они исчезли в коридоре. Потом она села на скамейку так, что они оказались по разные стороны стола.
– Слушаю.
– Скажи, насколько твои воспитанницы способны к обучению?
– В каком плане? Ты задал слишком общий вопрос.
– Ну, насколько легко они усваивают новую информацию?
– Уже лучше, — она задумалась. – По-разному: с математикой у них неплохо, с географией тоже, ботаника и анатомия хорошо идут, а с языком – просто беда.
– Ботаника и анатомия?
– Конечно, васпа должен знать своё тело и в случае чего суметь подлатать себя, чтобы до гнезда дотянуть. Гор преподаёт то и другое. Но к чему этот вопрос?
– Недавно Королева говорила, что в скором времени надо будет обучать васпов работать с компьютерами. Я подумал, что девочки могут стать первыми ласточками в этом деле. Пока мы тут, я могу с ними позаниматься, да и ты свои знания освежишь, а потом работайте на компьютере в метеобудке дальше. Когда дело дойдёт до переоборудования лаборатории, у тебя будет два подготовленных кадра.
Она чуть наклонила голову и ухмыльнулась.
– Вот ты себя и выдал. Пытаешься соблазнить меня возможностью выслужиться перед Королевой? Ты плохо представляешь себе отношения внутри гнезда. Зачем тебе это, человек?
Сашины шестерёнки крутились со всей возможной скоростью – нужен был убедительный ответ. Он посмотрел ей в глаза и сказал:
– Человек хочет быть полезен для гнезда.
– Не верю, – отрезала оска. – Или ты забыл, сколько времени я прожила среди людей? Человек и шевелиться не станет, если не видит в том выгоды.
Юлить было бесполезно – похоже, за два с половиной года после кокона мозгов у Фиялки прибавилось.
– Мне просто интересно понять вас.
– Мы что – лабораторные мыши, на нас эксперименты ставить?
– Каждый из вас личность, – он вздохнул. – Виолетта, я же учёный, я встретил непонятное явление и мне хочется его изучить.
– Пожалуй, как учёного тебя можно понять. Но все занятия будут проходить в моём присутствии.
Саша чуть не зашипел от досады, но постарался успокоиться, пока она вообще не передумала:
– По рукам.
– Что-то ещё?
– Заходи в гости, посидим, поболтаем.
Она прищурилась:
– Не боишься?
Выдержать её взгляд было сложно, но он справился:
– Ты же преторианка — достойная – ты не нарушишь приказ Королевы.
Виолетта усмехнулась:
– Хорошо, приглашение принято.
Только теперь он понял, насколько она изменилась. Перед ним сидела уверенная в себе женщина, вобравшая в себя силу васпы и непостижимую изворотливость женского ума. Это пугало и приводило в восторг. «Да, – подумал Саша, – это хорошо, что Иминай больше не будет разводить таких вот… фиялок и розочек».
Мы возили Первуню к ушному врачу уже без Моргота, а когда вернулись в подвал, они с Салехом успели набраться так, что оба едва не падали со стульев и орали друг на друга, продолжая философскую беседу.
— Слушай, ты, философ! — Салех лег грудью на стол, пытаясь заглянуть Морготу в глаза. — Ты слишком много думаешь! Тоже мне, рефлексирующий интеллигент!
— И где ты это вычитал?
— Я тоже книжки читал, не надо песен! Не надо думать, что Салех — полное дерьмо. Я в армии политинформации вел.
— Что-то не помогли тебе эти политинформации. Наверное, без души их готовил, а? — Моргот рассмеялся.
— Я? Без души? Я все делаю с душой, если хочешь знать! Только кому она нужна, моя душа? Вот и пропиваю теперь душу… Потому что никому она не нужна.
— А, так вот оно что! А я-то думал, чего это Салех пьет? А он, оказывается, душу пропивает!
— А ты не издевайся. На себя посмотри. Ты-то кому нужен?
— Слушай, Салех, а мою душу хочешь пропить? — Моргот достал из пачки сигарету, хотя в пепельнице еще дымился большой окурок.
— Пошел ты к черту, — Салех мотнул головой.
— Хорошая идея. Год пить можно, если захочешь. Ты сходи в военную полицию, спроси, сколько тебе заплатят, если ты им расскажешь, где живет Моргот Громин… — Моргот щелкнул зажигалкой, но Салех, перегнувшись через стол, вцепился рукой ему в рубашку и ненароком выбил сигарету из рук.
— Ты думаешь, я сволочь? Да? — прошипел он, брызгая слюной. — Думаешь, я такая сволочь? Думаешь, я уже все мозги пропил?
— А еще скажи, что нет, — невозмутимо усмехнулся Моргот, отрывая цепкую руку Салеха от рубашки.
— Нет. Я друзей не продаю, ты понял? Ни за деньги, ни за водку, ни за собственную жизнь.
— Ух ты! — Моргот хохотнул. — Как это пафосно. Ты только их шмотки продаешь, а самих друзей — ни-ни, правильно я понял?
— Шмотки — это дерьмо, — Салех убрал руку от Моргота.
— Ну да, водка значительно полезней золотых часов.
— Да ладно, вспомнил! Подумаешь — часы! Хочешь, я тебе завтра новые принесу? Золотые?
— Спасибо, не надо. Будем считать, это мой вклад в покупку твоей души, — Моргот машинально забрал горящий окурок из пепельницы и затянулся.
Мы с Бубликом собрались разогревать макароны и жарить колбасу, пока Силя укладывал Первуню в постель: доктор велел ему лежать под одеялом и пить теплый чай. Конечно, Моргот с Салехом нам мешали, но мы привыкли не обращать на них внимания, когда они напиваются вдвоем. Правда, от этого они оба делались очень приставучими и не давали нам покоя. И на этот раз Моргот пристал ко мне с вопросом, прочитал ли я книжки вслух, и заставил Бублика и Силю что-то ему пересказать, но его педагогический порыв быстро сошел на нет, потому что Бублик и Силя на самом деле стали наперебой пересказывать книжку про разведчика, во всех подробностях, да еще и в лицах. Разумеется, слушать это Морготу было неинтересно.
— Силя! — Моргот оборвал темпераментный пересказ, развернул Силю лицом к себе и встряхнул за плечи. — Ну-ка быстро отвечай, ты Родину любишь?
— Чего? — у того вытянулось лицо.
— Я спрашиваю, ты Родину любишь?
— Моргот, отстань от него, — вмешался Бублик, — я Родину люблю, и чего?
— А тебя не спрашивают! — Моргот щелкнул Бублика по лбу. — Ты соврешь — недорого возьмешь. За что тебе Родину любить, скажи мне? Что ты от нее видел, от этой Родины, а? Воровские притоны?
— Чего надо, то и видел, — проворчал Бублик, — вот тебя, например.
— Ничего ты не видел, — фыркнул Моргот. — И ничего ты в этом не понимаешь.
Он вдруг поднялся рывком и, сильно шатаясь, быстро пошел к выходу. Он всегда ходил быстро, даже когда плохо стоял на ногах.
— Давай дальше рассказывай! — неловко махнул рукой Салех. — Про разведчиков.
Силя с Бубликом переглянулись: Моргот своими дурацкими вопросами сломал им азарт и вдохновение. Бублик промямлил что-то, стараясь вспомнить, на чем они остановились, но Моргот вернулся очень скоро, подошел к столу и швырнул на него горсть земли. Комья разлетелись по стопкам и тарелкам, перепачкали столешницу с ободранным лаком и просыпались на пол; развести на столе такую грязь за одну секунду не удавалось даже нам.
— Ну и какого черта ты свинишь-то? — обиженно пробормотал Салех, пристально всматриваясь в дно своей стопки с налитой водкой: неколько комков земли осели на дно, а сверху плавала тонкая пыльная пленка и волосатый корешок какой-то травинки.
Моргот не обратил на Салеха внимания и рявкнул, брезгливо показывая пальцем на стол:
— А ну-ка быстро все на это посмотрели!
Мы замялись и пожали плечами: ничего интересного в этом безобразии не было.
— Ну? — Моргот обвел нас пьяным взглядом и вытер руку об штаны. — Видели? Знаете, что это такое?
— Земля, — ответил Бублик.
— Точно. Мать сыра земля, мать ее… Нравится? А? Вот эта грязища на столе вам нравится?
Я не всегда мог угадать, какой ответ хочет услышать пьяный Моргот, верней — после какого ответа он успокоится и от нас отстанет. Бублик же неизменно оставался невозмутимым и не пытался ничего угадывать.
— Ты б еще в кастрюлю с макаронами ее вывалил, — проворчал он.
— Вот и объясните мне, за что это любить, а? Ну за что? Что в этой грязи такого хорошего, что я должен ее любить?
— Тебя что, кто-то заставляет? — Бублик намочил тряпку и начал потихоньку вытирать стол, собирая землю в ладонь.
— Никто меня не заставляет! — оскалился Моргот. — Попробовал бы кто-нибудь меня заставить! А ее, понимаешь, в узелки завязывали и на шею вешали!
— Моргот, это только когда уезжали куда-нибудь, — проявил я знание народных сказок, — а когда никуда не уезжаешь, то не нужно.
— Да я и не собираюсь! — выплюнул Моргот, повернувшись ко мне. — Я что, похож на ненормального?
— На неврастеника ты похож, — выдал Салех. — Сядь на место! Думаешь там чего-то про себя, думаешь… Смотри, додумаешься! Проще надо быть! Выпей лучше, глядишь, думать перестанешь. Насвинил тут…
— Салех, ты не понял? Вот это свинство — это и есть твоя гребаная Родина!
— И чё ты тут передо мной распинаешься-то? Мне эта Родина до лампочки! Выпей и уймись!
Моргот, вместо того чтобы разозлиться на Салеха, сел за стол, ссутулился и молча опрокинул в рот стопку водки.
— Через час после появления налоговой инспекции, когда стало ясно, что документов в управлении нет, к нам пожаловала военная полиция, — Лео Кошев покашливает в кулак. — Виталис присутствовал при обыске, его якобы пригласили как представителя завода, и об исчезновении папок они узнали сразу. Я не ожидал, что военная полиция вступит в игру так быстро: у них не было никаких оснований ни для обыска, ни для обвинений. Но, когда надо, фабриковать дела они умели. Ярлык «международный терроризм», да приправленный поисками ядерного оружия, развязывал им руки. Я вызвал адвокатов заранее, но они только развели руками: военная полиция имела широчайшие полномочия, почти любые их действия были санкционированы заблаговременно, в законодательном порядке. По их сведениям, источник которых они не намерены были раскрывать, в управлении завода хранились документы, указывающие места хранения ядерных боеприпасов. Я думаю, этим источником послужил какой-нибудь алкоголик, подписавший необходимое заявление, но для открытия дела этого оказалось достаточно. Ни один человек по этому делу не предстал перед судом, никому не было предъявлено вразумительного обвинения, зато допрошенных и задержанных оказалось достаточно. Они легко получили санкции на прослушку телефонов, на слежку, на установление видеокамер, на обыски, на контроль личных счетов и прочее, и ни один адвокат не мог доказать противоправности их действий. Они имели право на задержание человека без предъявления обвинения до двадцати восьми суток! При подозрении в любом другом преступлении этот срок измеряется часами! Впрочем, я думаю, если бы это право не закрепили для них законодательно, они бы нашли способ обойти закон. Сначала все списывалось на военное время, потом — на борьбу с терроризмом. Они запугали весь мир сказкой о ядерных боеприпасах в руках фанатиков!
— Скажите, а вы сами были задержаны?
— Я был приглашен для беседы, — Кошев не опускает глаз, — и отказаться от этого приглашения не мог.
— Каким образом подозрение упало на Стасю Серпенку? Почему она оказалась первой подозреваемой?
— Она опоздала с обеда на полтора часа и приехала в управление, когда там уже была налоговая инспекция. Налоговики тоже не отличались деликатностью, разгуливали по управлению, как у себя дома, и первое, что Стасе сказал развязный майор милиции: «Вы, небось, черную бухгалтерию вывозили, а не обедали!» Он так шутил, понимаете? Но люди, которые принимали участие в обыске с другими целями, — их было трое — едва не подпрыгнули, услышав это. Она не умела врать и не знала, как и когда можно врать. На проходной тут же выяснили, когда она вышла из управления и сколько времени отсутствовала. Для предъявления обвинения — очень мало, но для логических предположений — вполне достаточно. А когда приехала военная полиция, была изъята запись с видеокамеры на проходной. Их ни в чем не убедило то, что она выходила с пустыми руками. С двери сейфа, с ключа, с ящиков моего стола были сняты все отпечатки пальцев, на следующий день для дачи показаний вызывали уборщицу, выясняя, когда и с какой тщательностью она протирает мебель. Они работали быстро и профессионально, у них хватало людей, денег и времени. Ни один рабочий не покинул площадки, пока они не закончили, а закончили они вскоре после полуночи. Вы же понимаете: люди, которые не имели к руководству завода никакого отношения, работники арендаторов в том числе, и сами арендаторы — все они в это время едва не штурмовали проходную! Пятнадцать человек было задержано при попытке уйти за территорию через дыры в заборе, одним из них оказался наш сантехник. Всех задержанных собрали в вестибюле у проходной, все они ругались и грозили солдатам, которые их охраняли, с каждым часом все громче. И кричали они что-то про чертовы папки, которые полиция никогда не найдет, а они из-за этого ночевать здесь не обязаны. Ну, вы, наверное, можете представить себе, как выглядят подобные протесты…
Я киваю.
— Разумеется, источник сведений о папках был найден за пятнадцать минут. Я думаю, сантехник испугался. Люди в камуфляже с автоматами наперевес не страшны, когда знаешь, что они не будут стрелять, и когда за твоей спиной в прямом смысле стоит четыре юриста, защищающих твои права. А когда ты не имеешь представления о законах, зато помнишь уличные бои, люди с автоматами не кажутся тебе безопасными. В общем, он сразу признался в том, что помог моей секретарше вынести документы. Его задержали, но, насколько я знаю, отпустили под подписку о невыезде через сутки. Его показания, отпечатки пальцев на двери сейфа, время выхода за территорию — этого было достаточно для задержания моей секретарши по подозрению в «пособничестве международному терроризму». И, самое удивительное, она верила в то, что эти документы на самом деле имели отношение к хранению и производству ядерных боеприпасов! Она этого не отрицала, вы понимаете? — рука Кошева отрывается от подлокотника. Он не любитель жестикулировать, но взмахивает рукой, то ли от отчаянья, то ли от возмущения. — Она призналась во всем тут же, в моем кабинете, в присутствии моих адвокатов. И ни слова не сказала о том, что сделала это по моему распоряжению, сказала, что подслушала телефонный разговор. На вопрос, куда она дела документы, она отвечать отказалась. Знаете, она была очень спокойна, очень уверенна…
— Почему вы не дали ей адвоката? Как случилось, что Стася оказалась там совсем одна?
— Я, разумеется, на следующее же утро отправил к ней адвоката. Но ему было сказано, что адвокат у нее уже есть, защитник предоставлен ей в соответствии с законом и вполне ее устраивает. Я думаю, если бы я сам оказался там в качестве задержанного, мне бы ничего не оставалось, как согласиться на их защитника. Вы же понимаете, что права человека — это миф. Даже когда доказательства злоупотреблений доходят до общественности, в виде фотографий или видеозаписей, общественность оправдывает их действия. Потому что речь идет о террористах, о фанатиках с ядерными бомбами в руках! Однажды я услышал фразу, сказанную на самом высоком международном уровне: «Воздействия на людей, подозреваемых в терроризме, жестоки, но совершенно безопасны». Я не уверен в их безопасности, но в жестокости не сомневаюсь.
— Как они узнали о Морготе Громине?
— От моего сына, разумеется. Тогда я услышал его фамилию во второй раз. В первый раз Виталис говорил о нем, когда у него угнали машину, но я не сопоставил между собой человека, который отдал мне его блокнот, и угонщика. Я попросту забыл об этом угоне, мне показалось, что это какие-то личные и давние счеты моего сына с однокурсником. Тем более что машину нашли и угонщиками оказались какие-то подростки. Теперь я думаю, что Виталис был прав и блокнот попал к Громину именно этим путем. Но Виталис не вспоминал об угоне: я думаю, существование блокнота он хотел сохранить в тайне от военной полиции. Кстати, это сыграло Громину на руку: факт обвинения Громина в угоне всплыл через пару дней, и полицейские посчитали заявление моего сына о причастности Громина к Сопротивлению очередной попыткой свести старые счеты. Они нашли немало подтверждений этой версии: заявление в милицию многолетней давности, показания однокурсников.
— Вы знали, где он живет, почему вы не сказали об этом полицейским?
Тонкая улыбка трогает губы Лео Кошева:
— Они меня не спрашивали. Им не могло прийти в голову, что я могу об этом знать.
— А откуда вы столько знаете об этом деле? Военная полиция отчитывалась перед вами? — я понимаю, что превращаю беседу в допрос. Но Лео Кошев согласен с моим правом на ведение допроса, он пришел сюда отвечать и оправдываться. И не пригласил адвокатов.
— Я имел осведомителей. И не только я. Насколько мне известно, Сопротивление тоже получало оттуда сведения через своих агентов, только мои осведомители сидели немного выше и получали от меня гораздо больше. В военной полиции, несомненно, было немало представителей иностранных спецслужб, в качестве консультантов, разумеется, но и наших продажных полицейских хватало. Не удивлюсь, если Сопротивление внедряло туда и преданных делу людей, но в деньгах оно не нуждалось.
— Вы считаете, Сопротивление имело какое-то финансирование?
— Вне всяких сомнений! Если бы Сопротивление его не имело, миротворцам следовало бы самим об этом позаботиться. Иначе чем бы они оправдали наличие военных баз на нашей территории?
На следующее утро Моргот проснулся с диким похмельем, он даже глаз открыть не мог, а попытка пошевелить пальцами тут же волной прокатывалась по всему телу, вызывая приступ тошноты и адской головной боли — не иначе, Салех брал водку не в магазине, а в каком-нибудь подвале, где подешевле.
Моргот сразу вспомнил события прошедшего дня, и к страданиям его добавились раскаянье и стыд: почему-то похмелье всегда обостряло в нем недовольство собой, до острой боли, до нежелания жить. И опасность оказаться в руках военной полиции уже не казалась ему столь серьезной, чтобы выставлять себя подлецом и последней дрянью. А также напиваться и изливать душу Салеху, пропившему и без того скудные мозги. Он перебирал в голове слова, которые успел сказать Стасе, и обмирал от мысли, как это было отвратительно, отчего головная боль билась в виски тупой тошнотворной зыбью. Тогда он не вполне представлял себе технологий допроса и способов отличить правду от лжи, и ему казалось, что этот разговор ничего не менял. Нет, его чувства мало походили на муки совести: его не беспокоило, что он сделал, — его волновало, как он выглядел и что о нем думают.
Было довольно рано, за длинным узким окном под потолком пересвистывались пташки, и сырой ветерок нес в каморку запах земли и мокрой травы. Звуки и запахи летнего утра — безмятежного и свежего — еще сильней притупляли ощущение опасности. За перегородкой сопели пацаны и храпел Салех. Моргот очень хотел заснуть снова, чтобы проснуться без головной боли и тошноты, но стоило ему расслабиться, как в голову снова лезли мысли о происшедшем накануне, и сон слетал с него в один миг.
Он не мог слышать шагов возле спуска в подвал (его окно выходило на противоположную сторону), но ему показалось, что он их услышал. Ему показалось, что он вскочил на ноги за миг до того, как открылась дверь в подвал. Кровь отхлынула от головы, и пустота в черепной коробке сдавила виски стальным обручем, едва не ломая кости. Моргот еще секунду стоял, размышляя о бегстве через окно, но в глазах у него потемнело, пространство вокруг закружилось, словно лопасти пропеллера, и он навзничь рухнул обратно на кровать, обхватив виски руками.
Дверь в каморку деликатно скрипнула, и через порог переступил Макс: как он ни пригибал голову, все равно задел макушкой притолоку.
— Ну что ты еще мог сделать, как не нажраться… — сказал он безо всякого дружеского участия и сел на стул.
Моргот хотел послать его к черту, но выдавил из себя только что-то короткое и нечленораздельное.
— Ее арестовали, — Макс вздохнул, скрипнул зубами, но лицо его осталось спокойным и деловым. — Я пришел предупредить. Лучше бы тебе уехать на время…
Моргот подтянул ноги на кровать и перевернулся на бок, продолжая держаться за голову. Ему хотелось спрятаться под подушку, он не был готов обсуждать это в таком состоянии. Куда, интересно, он мог уехать? Здесь, в огромном городе, он как муравей в муравейнике, а появись он в любом другом месте, не столь густо населенном, он тут же окажется на виду, как любой новый человек. Снять жилье без паспорта слишком сложно и еще более рискованно, чем тихо отсиживаться в подвале. Родственники, конечно, паспорта не спросят, но у родственников будут искать в первую очередь, как и у старых знакомых, вроде Сенко или Макса.
— Кто-нибудь знает, где ты живешь? — спросил Макс.
— Нет, — слабо выдохнул Моргот.
— Я считаю, для них это дело времени, дней четырех-пяти. Я придумаю что-нибудь за три дня.
— Придумай, — Моргот хотел, чтобы Макс ушел и оставил его в покое.
Но Макс в покое его не оставил, вышел из каморки и поставил чайник, а через минуту принес Морготу шипучего аспирина в чашке.
— Лучше бы пива принес, — проворчал Моргот: единственное, в чем он увидел пользу от прихода Макса в этот час, — это появление пары бутылок холодного пивка.
— От пива тебя развезет, — ответил Макс, и лицо его стало каменным. Да, наверное, ему было больше нечего делать как бегать за пивом. — Поднимайся и пей. И чем скорей ты оклемаешься, тем лучше.
Моргот пошевелился, попытался приподнять голову, но тут же со стоном уронил ее обратно на подушку.
— Кончай притворяться, — недовольно сказал Макс, — мне некогда сейчас с тобой возиться, как ты не понимаешь?
— И чего ты тогда приперся? — огрызнулся Моргот. — Я, что ли, виноват в том, что она такая идиотка?
Макс поставил чашку на стол, ухватил Моргота под мышки, приподнял и швырнул на спинку кровати.
— Лучше молчи, — он сунул чашку в трясущиеся руки Моргота. — Для нее я уже ничего сделать не могу, мне остается только вытащить тебя.
— Спасибо, конечно, — Моргот кашлянул и поморщился от боли в затылке. — Заметь, это была твоя идея.
— А я с себя вины не снимаю, — Макс вскинул глаза. — Поэтому не жру водку и не бьюсь башкой об стену.
— Ну еще придумай причину, по которой мне нельзя водку жрать! Я ее не заставлял забирать эти папки! Она что, не понимала, как подставляется?
— Не смей… Она сделала то, что ни ты, ни я сделать бы не смогли. Даже не попытались бы.
— Ага! Родина ее не забудет! — Моргот скривился.
— Я не готов сейчас к твоему сарказму. Поэтому лучше помолчи, — лицо Макса оставалось серьезным и непроницаемым.
— Какого черта ты ее не увез из города, ты мне можешь сказать? Как она у них оказалась? Ты что, бросил ее там одну?
— Я не могу быть в двух местах одновременно. И я очень жалел, что ты меня не дождался.
— Ну да, конечно! — фыркнул Моргот. — Я во всем виноват!
— Ты ни в чем не виноват, успокойся. И тебя бы начали искать независимо от того, арестована она или нет. А я… я должен был сначала вывезти документы. Это было правильно, разумно, понимаешь? — Макс посмотрел на Моргота жалобно, словно искал подтверждения своим словам.
— Макс, разумеется, — на полном серьезе ответил Моргот, — я бы даже думать не стал на твоем месте.
— Я дал ей ключи от своей квартиры и велел ждать меня там. А когда вернулся, ее там не было… Я вернулся ночью, поздно…
— Кто тебе сказал, что ее арестовали?
— У меня есть осведомители, — ответил Макс уклончиво.
И тут Моргота прошиб пот:
— Ты что, сказал ей, где живешь?
— Она знала, — спокойно пожал плечами Макс, — она давно знала.
— И ты уверен, что пришел сюда один? Ты уверен, что за твоей квартирой еще не установили наблюдение? Ты сумасшедший… — жаркий пот сменился ледяным ознобом, и Моргот потянул на себя одеяло.
— Она ничего не скажет обо мне, — ответил Макс невозмутимо.
— Да ну? Ты в этом уверен?
— Я в этом, к сожалению, уверен. Лучше бы она рассказала им про меня. Меня бы они не нашли, а ее бы со временем отпустили. Это дело не тянет на международный терроризм, им было бы проще ее отпустить.
— А твоя мама, Макс? Куда бы ты ее дел? Отправил в лес, прятаться в землянке?
— Не знаю. Я бы придумал что-нибудь. Я хотел пойти сдаться, но мне никто этого не позволит. Я слишком много знаю.
— Ты же у нас герой, — Моргот скрипнул зубами, — ты никому ничего не расскажешь!
— Я не знаю, что будет, если мне уколоть наркотик. Это очень рискованно.
— Ага. А Стася ничего про тебя не расскажет даже под наркотиками!
— Не расскажет. Ты не понимаешь. Она любит меня.
— Какую чушь ты городишь! — Моргот покачал головой — от аспирина в ней кое-что стало проясняться.
— Я говорил об этом со спецами. Они сказали, что человека нельзя заставить делать то, чего он подсознательно делать не хочет. Ни наркотиками, ни гипнозом.
— Чушь! Утюг на брюхо, и через три минуты ты подсознательно захочешь сделать то, чего только что не хотел.
— Не надо! — вскрикнул Макс. — Моргот, не надо, слышишь? Не говори мне… Я и так еле держусь…
— Да ладно, — пробормотал Моргот, — держись себе.
— Думаешь, мне не хочется напиться? — Макс опустил плечи и провел рукой по лбу. — Еще как хочется.
— И что тебе мешает?
— Ты! Тебя здесь найдут! Рано или поздно, но найдут. У тебя что-нибудь осталось из того, что может быть связано с цехом? Хотя бы косвенно? Книги у тебя были, выписки какие-то…
— Я все сжег. Вчера, — вздохнул Моргот, вспомнив о тетради Игора Поспелова.
— Точно все? Ты только мне не ври. Ты не видел, как они умеют искать, а я видел. В буквальном смысле: землю роют.
— Я точно все сжег, — повторил Моргот.
— Ты хочешь уехать за границу? Это можно было бы устроить.
Моргот покачал головой. Куда? Кем? А главное — зачем? Мирок, с таким тщанием выстроенный им на развалинах собственной жизни, оказывается, был ему дорог. Он не хотел его терять, он не хотел строить его заново!
— Я понимаю, — кивнул Макс.
— А пацаны? — спросил Моргот.
— Пацаны пойдут в интернат, как и положено. Ты и сам понимаешь, что это не дело. Дети должны учиться. Это же не игрушки, это дети.
— Макс, я что, должен уехать отсюда насовсем, что ли?
— Нет, я думаю, двух месяцев достаточно.
— Два месяца они без меня перекантуются. Они же у меня самостоятельные.
— А если кто-то из них заболеет? Ногу сломает? Отравится чем-нибудь? К ним даже скорая не приедет!
— Перекантуются, — махнул рукой Моргот.
— Короче, я готовлю тебе деньги и документы, мне нужно дня три. Может, четыре.
— Какая заграница, Макс? Меня возьмут в аэропорту или на вокзале!
— Никаких вокзалов не будет. Пойдешь пешком.
— С ума сошел?
— Хорошо, поедешь на машине.
— Мля, что я там буду делать? На кой черт мне это сдалось?
— Будешь, точно так же как здесь, валяться на кровати и читать книжки в какой-нибудь гостинице. Или тебе больше нравятся наркотики и электрошок? Сигарет там выдают десять штук в день, но тебе и этого может не обломиться.
— Я бы съездил куда-нибудь. На море… — примирительно согласился Моргот.
— Разбежался. На море! Я попробую найти что-то поприличней… Да, понадобятся твои фотографии на документы. Я завтра все тебе скажу. Только…
— Что?
— Ты мне пока не звони. На всякий случай. Да и дома меня не будет. Звони Сенко, хорошо? Я ему все передам.
— Чего? Кому?
— Сенко. Однокурснику твоему, — Макс невесело усмехнулся. — И никогда не звони ему с ближайшего автомата, и никогда не говори больше минуты, понял?
— Да ты с ума сошел! Сенко — их единственная зацепка!
— Не верю я, что они ему поставят прослушку. А если и поставят, то тебя не вычислят. Только звони обязательно, каждый день. Часов в семь вечера.
— Ладно, — пожал плечами Моргот.
— Тогда я пошел, — Макс поднялся, пригибая голову.
— Погоди… — Моргот попытался встать.
— Что-то важное?
— Погоди, говорю, — Моргот несколько секунд сидел на кровати, схватившись за голову. — Ну не могу я так быстро встать!
— Руку давай.
— Да толку от твоей руки, если башка раскалывается…
Он вышел из подвала вместе с Максом, босиком и в трусах, и, кряхтя и пошатываясь, направился к соседнему корпусу. Роса на малиновых кустах еще не высохла и обжигала тело бодрящей прохладой, мелкие обломки кирпичей под ногами кололи пятки; Макс молча шел сзади. Моргот вытащил спрятанную тетрадь, оглянулся и протянул ее Максу.
— Вот, возьми.
Макс узнал тетрадку и сквозь полиэтиленовый пакет и легонько толкнул Моргота ладонью в лоб:
— Чего не сжег-то?
— Не захотел, — ответил Моргот. — Верни мне ее потом.
— Зачем она тебе?
— Не твое дело.
— Морготище… Мне больше делать нечего, как прятать тетрадки, — Макс усмехнулся. — Имею я право хотя бы знать, для чего это делаю?
— Если эта технология действительно обгоняла западную, как ты говоришь, Игора Поспелова убили люди Лунича, ты это понимаешь?
— Это чушь, Моргот! Зачем? Если все равно существовали чертежи?
— Чертежи в результате ушли к Луничу.
— Да это же мелочь, это не тот масштаб! Ты представляешь себе, что такое операция по ликвидации человека?
— Во время уличных боев? Как видишь, технология стоила миллионов, миллионов в валюте. И, уверяю тебя, она миротворцам досталась очень дешево, можно сказать — за бесценок.
— Но мы бы ничего не потеряли, от нас не убудет, если кто-то еще начнет использовать эту технологию! — Макс покачал головой.
— У нас — не убудет, зато прибудет у них. Возможно, это была единственная наша технология, которая чего-то стоила. Лунич — политик. Где он взял этого эксперта в такой короткий срок? Я тебе скажу: эксперт у него был, давно был, еще когда Лунич законсервировал цех. Возможно, этим экспертом являлся кто-то из ученых, работавших в цехе, тот же Ганев, например. Лунич уже тогда знал, что это такое и насколько это дорого стоит. Он — знал, а ученые не знали. И смерть ученых никому выгодна не была, кроме Кошева, конечно. Но когда убили большинство из них, Кошев об этом еще не подозревал.
— Ты поэтому хочешь сохранить тетрадь? Чтобы это было не только у Лунича?
— Нет, — ответил Моргот. — Если я когда-нибудь умру, мне бы хотелось, чтобы от меня тоже хоть что-то осталось.
Тетрадь с пожелтевшими, хрупкими страницами лежит передо мной на журнальном столике. Ее мне отдал Первуня. Когда мать Макса нашла нас — а мы тогда держались в подвале из последних сил, — она забрала его к себе. Она не могла взять всех четверых и взяла только Первуню. Но мы часто бывали у нее по выходным и ездили к ней на дачу, есть клубнику с молоком. И когда стали взрослыми — тоже.
Теперь содержание этой тетради ничего не стоит. Но я все равно храню ее, потому что так хотел Моргот. Потому что это след человека на земле. Рядом с тетрадью лежит его записная книжка. Не думаю, что его стихи и заметки чего-то стоят для человечества, равно как и моя книга о нем. Но это — его след. След Сенко — библиотека НИИ «Электроаппарат». След Стаси — картина «Эпилог». Кто знает, сколько следов еще они могли бы оставить? Я храню их следы, но когда меня не станет, они исчезнут.
Терна
Нужно ли говорить о том, что с того момента, как Терна открыла глаза, весь мир повернулся против нее. То ли дело было в ожидании побега, и она стала излишне подозрительной, то ли так совпало. С утра ей не хватило похлебки, потом Овод навалил на нее дел, видимо, напоследок, а потом Лилу пришлось из ноги вынимать огромную занозу.
Уже к обеду девушке хотелось взвыть, а думать о деталях побега было некогда. Она держала в голове картинку с рыбьим глазом, постоянно перематывая в памяти момент, когда Аргон рисовал ее. После некоторых усилий ей посчастливилось разжиться угольком, чтобы потом нарисовать знак. Как именно работает нужное заклинание, она так и не знала, но догадывалась, что как-то отвлекающе.
День тянулся бесконечно. Вечером ее еще раз вызвал к себе Овод, и говорил полчаса без остановки о том, как ей следует не делать, чтобы не опозорить своего хозяина. Покупатель обещал приехать рано с утра, не желая светиться на дорогах и в городе, поэтому Терне полагалось встать затемно и пойти умываться-причесываться туда же, где ее готовили к торжественному облачению на церемонию в Фатрахоне. Терна кивала головой, запоминала, особенно – в скользь мелькавшие планы Овода на ночь и на вечер.
После отбоя девушка наконец смогла остаться наедине с своим питомцем. Она оглянулась вокруг себя, рассматривая коморку, в которой буквально выросла. Битый камень, рассохшееся дерево, ворохи соломы, немного текущая крыша…
Как это, засыпать где-то еще?
Как это, решать, когда есть, когда спать, куда идти сегодня, во сколько ложится спать?
Как это вообще, жить где-то там, за пределами чужой воли?
Терна совсем не знала ответов. Она пыталась понять, что чувствует – но неожиданно нащупала у себя внутри пустоту. Как большой мыльный пузырь. Где-то за ним бились волнение, паника, страх, но этот пузырь заполнил в ней все закоулки мыслей, не давай расползаться волнению. Девушка не чувствовала себя безопасно или уверенно, почти не верила в успех предприятия и хотела бы закрыть глаза и открыть, когда все закончится.
Покой внутри нее был ненастоящий и чужой. Может быть, так повлиял на нее стресс – хотя помнится, на сцене с Аргоном она задыхалась и начинала терять зрение от волнения, а сейчас ничего из этого не было. Возможно, это начудил принц и наслал на нее какое-нибудь заклятие, которое снизило ее ощущения в себе, ведь так проще было увидеть и услышать окружающее. В любом случае, Терна просто ждала сигнала принца как приказа, который могла сразу начать исполнять.
Лилос хотел уже улечься спать, но девушка села напротив и стала расчесывать его челку. Зверь сразу понял, что она от него что-то хочет.
— Привет, дружок. – Терна почесала коптарха за ухом – Рано засыпать. Сегодня нам нужно сделать еще много дел.
Она замолчала и прислушалась, не ходит ли кто снаружи? Непривычно было произносить что-то, что не принадлежало для чужих ушей. Девушка зашептала.
— Тебе нравиться жить здесь, Лил? С пастбищем, конюшней, тренировками и овсом? – девушка подкинула вверх несколько соломинок. Странно, наверное, было ожидать ответ от животного, но только не в этом случае – Лил тихо фыркнул и затряс ушами, словно в них попала вода. – Хочешь, убежим? Далеко-далеко. Может быть, встретим твоих сородичей, диких коптархов. Может, других зверей. Будем есть яблоки с деревьев, купаться в речке?
Терна описала свободу так, как она пришла к ней в голову. Честно говоря, она не знала, что ее ждет и как можно было добиться самого удачного завершения их истории. Их побег должен был стать шагом в никуда, где может быть лучше, а может быть хуже. Но только после этого шага туман рассеется и до первого поворота, возможно, Терне откроется возможности дальнейшего пути.
Лилос слушал ее на редкость внимательно для животного. В этом была их сила – то ли коптарх отличался умом от своих сородичей, а тем более, от обычных лошадей, то ли им не оставалось ничего в этом мире, кроме как понимать друг друга. Он следил за руками девушки, неуверенно играющими с соломинкой и громко дышал. Когда Терна посмотрела на него с вопросом, он подался вперед и ткнул ее лбом в лоб, ободряюще, совсем слабо, и всхрапнул. На его языке это означало что-то вроде «Отличная идея, подруга, я готов!». В подтверждение он даже взмахнул хвостом.
Девушка разулыбалась и взъерошила другу холку.
— Нам нужно убежать сегодня, и как можно незаметнее. Главное, не разбудить Овода. Честно говоря, я не знаю, получится у нас, или нет, и даже не знаю, что мы будем делать потом. – девушка грустно улыбнулась – Я вынуждена доверять человеку, которого совсем не знаю, и причин доверять которому слишком много и мало одновременно. Но пока отдыхай – нам нужно дождаться ночи.
Она устроилась у бока зверя. Лилос не стал расслабляться и оперся о стену, немного завалившись, видно было, что хозяйку он понял и занял позицию низкого старта на любые затеи. Терна же немного прикрыла глаза, потому что делать в ее коморке, собственно, было больше нечего, кроме как дремать в ожидании темноты.
Аргон
Принцу весь день не сиделось спокойно. С утра кусок не лез в горло, и ему пришлось сослаться на головную боль – хотя это не было откровенной ложью.
Принц пытался отвлечься прогулкой, но вместо неспешного шага, присущего члену королевской семьи, начинал нарезать нервные круги. Даже слуги шарахались от его пылающего взгляда.
Чтение тоже оказалось не лучшей затеей, буквы разбегались, сливались в кучу, водили хоровод и вообще вели себя, как клоун на пиру. Бесполезно и раздражающе. Аргон хотел улечься спать, но из-за того, что Терне не удалось поесть утром, и в сущности, она так пробегала до самого ужина, у него сильно сосало желудок.
Где-то посреди всего этого господского кошмара ворочалась совесть. Все его проблемы должно быть жалкие по сравнению с проблемами девушки, которая в это время работает и убирает конюшни. И в то же время, большего мучения, чем сегодня, Аргон для себя не помнил.
Он первый раз в жизни чувствовал надвигающуюся панику, захлестывающую его с головой. Хорошо, что ему хватило умения выстроить между ним и Терной мысленную стену и заглушить связь, чтобы не передать ей собственное волнение. Своего ей наверняка хватало. Принц же не мог думать ни о чем, чтобы перед глазами не мелькали какие-нибудь страшные, выдуманные картины. Он видел, как девушку хватают охранники, как Овод добьёт ее своим стальным хлыстом, и возможно вообще заживо сдерет кожу, и может быть, в сравнении с этим – сексуальное рабство вполне сносно.
От страха принц припер в свою комнату, в которой собирался пережить сегодняшний побег Терны, все что мог. Принес магический шар и несколько томов заклинаний, принес несколько зелий из алхимической лаборатории в башне отца (он сам не понял, как проник туда), принес кучу лекарственных мазей чтобы лечиться прямо в процессе.
Паника граничила в принце с желанием поступить, как человек со властью – отдать приказ, послать армию, нарубить голов. Все что угодно, лишь бы не отдавать этот вечер и свою жизнь в руки пастушки. Кнуты были пряниками по сравнению с тем, что сегодня ей нужно было убежать от своей жизни через заборы фермы.
Вечер приближался. Принц отдал приказ, чтобы в его комнату не входили, и понятливые слуги переглянулись между собой и стоило Аргону отойти, начали отгадывать, кому из служанок нынче повезло. Мужчина принял ванну, просто чтобы расслабиться и прийти в себя, сидя в почти кипящей воде, оделся так, словно был готов схватить меч, коня, и пойти войной на ферму Терны, и сел ждать.
Солнце катилось медленно, как жирная лепешка, поблескивая из-за облаков. Горы уже чернели, и Аргон не отводил взгляда от маленькой едва заметной долины между двумя хребтами. Там, рядом с раскинувшимся на реке Фатрахоном, были поля, а за ними – та самая ферма. Если бы Аргон был приучен знать Богов, то, наверное, не выдержал бы и помолился.
Где-то там, Терна тоже проснулась и сидела, глядя на небо в единственном окошке ее закутка. Она знала, на сколько тонов небу предстоит еще стать темнее, и считала мгновения и минуты. Лилос подбадривал ее, облизывая ей то одно ухо, то другое, и даже немного пожевал волосы. Картинка рыбьего глаза крутилась у девушки перед глазами, а в памяти она перебрала все плоские поверхности на ферме, где можно нарисовать знак и применить заклинание. Она уже знала свой примерный маршрут, по которому можно было бы провести такого крупного беглеца, как коптарха.
Нужно было не разбудить только самих животных, что было трудно. Те могли перебудить своих пастухов, а следом обязательно затрепыхалась бы стража. Хуже всего – это место на приемном дворе. Там был особняк Овода, и хотя он редко оставался в нем, и предпочитал уезжать в город, завтрашняя встреча обязала его быть здесь утром, поэтому он остался. Овод спал чутко, не так, как пастухи, но уши его хорошо слышали убегающую наживу. Давным-давно один из мальчишек уже пытался сбежать, да прихватил с собой еще мешок овса чтобы толкнуть на рынке хотя бы за монету. Овод сам нашел его и забил до смерти – далеко ему уйти не пришлось.
Терна старалась не думать о том, что будет, если.
Не было никакого если.
Где-то далеко, там, где солнце вставало по утрам, в огромном замке сидел человек, который ждал ее побега еще больше.
Аргон выдохнул, когда небо почернело, как его собственный плащ. Все слуги давно крепко спали, король – дремал и наверняка храпел на пол северного крыла, как обычно. Ни в одном окне замка не светилось даже огарка, только внизу бегали, как светлячки, фонари стражи.
Принц смахнул, как пыль, стену в собственном сознании и протер шар.
Терна заплела хвост потуже, поцеловала Лилоса в лоб.
Пора.