(февраль 2898)
Первая часть
Для тех несчастных, кто словом первым
И первым взглядом твоим сражён,
Ты есть, была и пребудешь перлом,
Женой нежнейшей из нежных жен.
В округе всяк, не щадя усилий,
Трубит, как дивны твои черты,
Но я-то знаю, что средь рептилий,
Опасней нет существа, чем ты.
Под нежным шёлком, сквозь дым фасона,
Свиваясь в кольца, как напоказ,
Сверкает туловище дракона!
Но этот блеск не для третьих глаз.
М. Щербаков
Саша спустился на первый этаж, поплотнее намотал шарф и вышел из подъезда. Вьюга будто поджидала его, бросила в глаза пригоршню снега и отвесила ветряную пощёчину. Он опустил голову и чуть боком стал продвигаться к соседнему дому. Февраль он не любил больше всех остальных зимних месяцев, потому что в Дербенде кончалась зима, то есть уже вылезала зелёная травка, а тут были двухметровые сугробы, нечищеные тропинки, кошмарные ветра и мороз.
Когда подобие снеговика по фамилии Славко ввалилось в прихожую, Василик взял веник, выставил гостя обратно в подъезд и принялся обметать его со всех сторон. Когда Сашу подмели, он зашёл и принюхался: в воздухе витал аромат фирменной печёной рыбы пани Свартмель, рецепт которой, по её словам, знали все женщины Машьялоры курт, откуда она была родом.
Саша засунулся на кухню, поздоровался с Иминай и пошёл в большую комнату. Она была почти точной копией предыдущего жилища супругов (однокомнатной квартирки в старом трёхэтажном доме). Слева от двери стоял шкаф-стенка из сосны, с множеством отделений и полок, в середине его приютился маленький старый телевизор. Но на этом привычный городскому обывателю интерьер заканчивался. Угол справа и большая часть противоположной стены были задрапированы плотной поблёскивающей янтарной тканью. На полу лежал сектор толстого ворсистого ковра, цветом похожего на июльскую тундру, крайние точки его совпадали с границами драпировки. По его краю стояли четыре никелированных стойки, поддерживающих идущий из угла балдахин, Саше казалось, что он сделан из застывшей в виде складок карамели. Под этим навесом на ковре стоял низенький столик, по традиции оформленный под шахматную доску, а вокруг лежали маленькие подушечки в огромном количестве. Вкус у хозяйки был необычным, но ему тут нравилось. Он не знал, как обставлены две другие комнаты, да и вообще не понимал, зачем с такой тягой к минимализму, как у Иминай, нужна такая большая квартира. «Эх, надо бы привести сюда Грасю и объяснить, что так обставлять квартиру — модно. Может, она перестанет мне есть мозг со своей блажью про новый комплект мебели…»
Вошёл Василик и приподнял бровь. Саша улыбнулся и кивнул. Они расставили фигуры и начали партию. Играли, как обычно, молча. В момент, когда он почувствовал, что Свартмель задумал что-то, и понял, что от следующего хода будет зависеть итог партии, в комнату вошла Иминай, а за ней Кяти. Девушка не проронила ни слова, скользнула ящеркой в объятия мужа и замерла, оценивая расстановку сил. Улыбнулась, Саша улыбнулся в ответ — с ней он никогда играть не садился. Не то, чтобы она была сильным шахматистом, но иногда в её голове рождались такие комбинации, предугадать которые было сложно. Работа женской головы подобна полёту кубиков, подсказывало самолюбие, может шестёрка выпасть, а может единица. На сей раз ему удалось переиграть Василика. В отличие от Клима он не расстраивался, если ветреная виктория перепархивала на другую сторону. Потом они сидели и болтали о передрягах в институте. Саша, наблюдая за супругами, подумал: «Какой же она кажется хрупкой в объятиях этого медведя». Мысли поползли в сторону того, что Василик чувствует, обнимая такую красавицу. Он мысленно поднял себя за шкирку и встряхнул.
Щёлкнул замок — это пришёл Вацлав, дверь открылась, потом хлопнула. «Обметаться пошёл», – догадался Саша. Через несколько минут он появился в комнате – спина прямая, сам как тетива.
– За мной следят, – потом кивнул гостю, – здравствуй, Саша.
Иминай покачала головой:
– Чего и следовало ожидать. Ладно, иди мой руки, переодевайся. Силь, помоги мне всё с кухни сюда принести.
– Конечно, – он прикоснулся губами к её волосам.
«Должно быть, они чудесно пахнут», – подумал Саша и тут же отвесил сам себе мысленный подзатыльник.
Пока ели, Вацлав рассказал, что когда он из магазина шёл, заметил слежку. Саша вздохнул и подумал: «Ну, что за жизнь! Прилетели позавчера, оказалось, что жена набрала отгулов и с детьми к тёще укатила погостить, правда, они уже в поезде, так что скоро дома будут. Думал, от Дара отдохну — на тебе, кто-то Вацика нашего пасёт. А может, кажется ему? Кому он, такой красавец, нужен?»
– Саш, ты чего? – спросил Василик.
– Да я вот думаю: а может, Вацлаву показалось?
Взгляд Сибенича превратился в мухобойку, а Саша – в муху. Иминай вышла, а через некоторое время вернулась с большой пухлой папкой и положила её на середину стола, с которого Василик предупредительно убрал посуду. На папке было забавное изображение: стрелки часов, развёрнутые в положение «четверть десятого», пересекали горизонтальную восьмёрку знака бесконечности, всё это заключал в себе стилизованный циферблат. Над эмблемой большой синий штамп «В АРХИВ», который задевал своим краем приписку от руки: «предв. эксп. 2886-88гг».
– Это что? – спросил Саша.
Василик ответил:
– Клим бы сказал: мол, папка, не видишь что ли?
– С этой папкой история запутанная, – Иминай достала один из листков и протянула его Саше.
Пока он рассматривал стенограмму какого-то эксперимента, она начала рассказывать:
– Помнишь упавший самолёт около курорта?
– Конечно.
– В самолёте нас было четверо: я, механик-радист и два пилота. Нас подбили в северо-восточной части Дара, и мы на одном двигателе и одном крыле мы дотянули до почти заросшей посадочной полосы. Оба пилота погибли при посадке – фонарь кабины пробило ветками. Зрелище то ещё было, – Василик взял её за руку и стал поглаживать тонкие пальцы, будто успокаивая. – Когда мы с механиком выбрались наружу, то оказалось, что за нами наблюдает коренастый старик с ружьём. Удивились мы несказанно. Особенно я, когда поняла, что перед нами — дикий васпа. Но, боги, создавшие этот мир, делали его с юмором: он крикнул, что пришёл помочь, а нам ничего не оставалось, как проверить, что за помощь он нам предлагает, причём на собственной шкуре.
Саша окинул её взглядом, в котором недоверие перемешалось с жгучим интересом. Девушка-сюрприз продолжала:
– Он сказал, что его зовут Йощка. Оказалось, что история этого старика похожа на историю нашего Кира, только он не воевал и никогда не был на юге. Главный Улей разбомбили практически сразу после того, как он вылез из кокона. Спасло его то, что в момент бомбёжки Йощка был в каземате. Оттуда его вытащил контуженный васпа Сот, у того с головой всё было совсем плохо. С точки зрения васпы, – пояснила она. – Спасённого паренька он протащил с собой чёрт знает сколько километров, пока они не наткнулись на маленький каменный улей, в котором и стали жить.
– Это наши, что ли?
– Нет, такой же, как наши, только он гораздо восточнее, полдня топать надо, чтобы до него дойти. Он особенный — на термальном источнике стоит. Когда Сот и Йощка наткнулись на курорт, поразмыслили, но решили, что дом с горячей водой в тайге лучше, чем на курорте без неё. И прожили они там целых пятнадцать лет. Потом совершили поход в Шурань, с те самые лаборатории. Оказалось, что там когда-то произошёл страшной силы взрыв, практически уничтоживший верхние ярусы, зато в тех, что уцелели, васпы обнаружили ценнейшие документы. В том числе рукопись профессора Лютенвальда, в которой описывались истоки экспериментов по созданию генных гибридов. Всё это богатство они унесли с собой в Дар. Через несколько лет Сот снова отправился в поход, на этот раз один. Месяца через четыре он прилетел на СИ-2, правда, вертолёт был не вполне исправен, поэтому он оставил его на заросшем аэродроме, а сам пешком пошёл в Загорье.
– Бред какой-то! Пешком – в Загорье?
– Я же говорю, у него с головой не всё в порядке было. Хотя… Может, он дотопал до Ополья, а там ещё какой-нибудь транспорт ангажировал. Больше о Соте ничего не известно. С собой он привёз некоторое количество бумаг, которые оставил в улье, а уходя, забрал тетрадь Лютенвальда.
– И что из этого?
– Слушай дальше. Это было осенью девяностого года, весной девяносто первого наш самолёт аварийно садится в Даре. Связи нет, никакой возможности выбраться нет, поэтому мы воспользовались гостеприимством Йощки и поселились в его улье. Тогда я впервые столкнулась с васпой. Чтобы остаться живой и по возможности невредимой, мне пришлось попытаться подчинить его. Ати (дед, в переводе с моего родного языка) обладал могучей, как старый кедр, волей, а у меня не было ровным счётом никакого опыта. Сломить его у меня не получилось, но на помощь мне пришли обыкновенные человеческие инстинкты, которые наставники не успели выбить из ученика. Направив движение «души» в нужную сторону, я перевела желание иметь детей в форму желания иметь внуков, коих он обрёл во мне. Ати полюбил меня, как внучку, а на этой почве мне удалось погасить его желание. Вместо того, чтобы пытаться овладеть мной, он стал меня защищать, даже объект нашёлся — механик-радист, который хоть и человеком был, а посматривал на меня вполне однозначно. Механику в конце концов крупно не повезло — на охоте нарвался на медведицу с медвежатами.
– Бедняга, – вздохнул Саша.
– С Ати я прожила чуть больше года, а в июне девяносто второго лемех забрасывает на курорт картографическую экспедицию.
Василик прижал жену к себе и добавил:
– Вот так мы и познакомились.
– Ну и история!
– Это, Саша, только небольшая её часть, – улыбнулась Иминай.
– Собственно, вот мы и добрались до главного на данный момент. Настоящий Вацлав Сибенич в той экспедиции погиб. Погиб героически, спасая нас. Перед смертью он побывал в улье Йощки, оказывается, с собой он везде и всюду таскал вот эту папку. В неё же положил документы, которые привёз на СИ-2 Сот. Написал эту записку, и вскоре скончался.
– От чего?
– Это совершенно другая история, сейчас неважно, от чего, – сказала Иминай тоном, которому не хотелось возражать, и протянула записку.
Почерк был ровным, хотя и не сильно разборчивым. Всего две строчки:
«На редкость удачная находка. Василик, эта папка способна объяснить многое, избавив меня от необходимости делать это самому — ты же знаешь, я плохой рассказчик.»
– И всё?
– И всё.
Колёсики под костями черепа пришли в движение, и Саша запоздало спросил, показывая на сидящего напротив мужчину, чьё лицо покрывали шрамы:
– А это кто?!
– Я Вацлав Сибенич. То есть новый Вацлав Сибенич.
Саша уставился на него, силясь понять этот шифр.
– Это васпа, – сказала Иминай.
Учёный чуть не подскочил, потом хлопнул себя по лбу:
– И как я раньше не догадался, ты же, Вацик, всё время с осами тусил! Но всё же — откуда?
– Мы полетели на поиски Сибенича, помнишь – было такое?
– Да, ты ещё всё своё наследство туда спустила… Август девяносто второго?
– Именно. Мы летели от Ополья к курорту. Не долетая до Сулими, увидели, что с поляны, совсем рядом с нами, запустили красную ракету. Мы туда. А там зрелище, достойное фильмов ужасов — медведь мужика жуёт. Вертолёта добрый мишка испугался, добычу бросил. Сели и – к пострадавшему. А на нём живого места нет, весь в крови, переломанный, ободранный. Поняли — до больницы не долетим, помрёт. Единственное, что я могла сделать — ввести васповакцину, которая запускает неполное бескоконное перерождение. В результате состояние стабилизировалось. Мы полетели к себе, в аномалию, следующие две недели занимались тем, что кости сращивали. Там не до красоты было, поэтому лицо вышло каким ты его видишь.
– А мне нравится, – рыкнул Вацлав, – стоит только глянуть исподлобья – разбегаются все.
Саша скептически усмехнулся. Иминай продолжала:
– Подлечили Вацлава, я соединила его с гнездом, потом Клим на «Северине» добросил его до границы Ополья, подзаправился на заимке «Сулимь», тогда там оставался керосин в бочках с каких-то совершенно лохматых времён. Ну, всё, «Северин» летит обратно, забирает нас с курорта, и мы отправляемся в Выгжел, где оставляем нашего соосного друга до следующей экспедиции. На поезде доезжаем до Дербенда, а в институте нас настигает радостная весть, что пожёванный медведем Вацлав лежит в больнице в каком-то мелком опольском городке. Клим с Василиком мчатся туда, опознают друга — полный happy end!
– А как же врачи не заподозрили, что он васпа?
– Вакцина действует не быстро. Досумеречная техника, которой оборудованы лаборатории в тех медвежьих краях, ни за что не определила бы такие тонкие изменения крови, а исследовать мозг там просто не на чем. Окончательное перерождение произошло летом девяносто третьего. Вацлав был первым, кто прошёл через собранный нами жидкостный кокон.
– Хитро, – протянул Саша, потом посмотрел на васпу, которого распирало от гордости. – И всё-таки у меня сотня вопросов по этой истории. Что стало с Сотом? Где сейчас Йощка? Откуда взялась вакцина и что это такое? И как это связано с тем, что за Вацлавом следят?
– Ну, добрый молодец, – рассмеялась Иминай, – по старой сказочной традиции отвечу я на три вопроса. Когда мы с Ати познакомились с Василиком, он понял, что за моё будущее можно не беспокоиться, и ушёл вслед за Сотом. Я бы могла заставить его остаться, но за год жизни в его улье я прониклась к нему огромным уважением и не стала мешать ему воплотить заветное желание. Вакцина была в числе прочего на нашем самолёте. А как это связано с Вацлавом, я сейчас покажу.
Она достала ещё один лист. Тут Саша обнаружил, что так заслушался, что напрочь забыл о листе, который всё это время держал.
– Ты что-нибудь из стенограммы понял?
– Нет.
– Положи лист на папку, сейчас покажу. Дело в том, что Вацлав-изначальный человеком не был.
Иминай стала рассказывать, водя пальцем по строчкам, набранным латиницей, и останавливаясь на важных местах.
– Вот тут — цель эксперимента – выведение генных гибридов; здесь условия, судя по всему — сухой кокон, а вот сокращение «g. Bombus lapidarius», это означает, что использовался геном каменного шмеля. Работа с шмелиным геномом — наша, загорская разработка, но мы никогда не пользовались сухими коконами. На папке логотип нашего института, значит, эксперимент проводился в дружественном институте в Эгере, в лаборатории, которую курировал Лютенвальд. Эгерцы хомо бомбус используют как разведчиков, получается, что Вацлав Сибенич был…
– Эгерским шпионом! – воскликнул Саша. – И теперь с ним пытаются связаться, но никак, потому что наш Вацик ни черта не знает!
– Не совсем. Стенограмма, что ты держишь, была в папке, которую принёс Вацлав-первый. А вот три любопытных листка, которые принёс с собой Сот.
Он всматривался в листы, пытаясь понять, в чём подвох. Пока не дошёл до последних строк.
– Так, понятно, каждый лист именной, – он показал на низ, где чёрным клеймом значилось «Сибенич Вацлав, 2862 г.р., дбр-ц». – Значит, были ещё двое: Збышек Возняк и Анжей Лисовски. Их что, по имени подбирали?
– Нет, по году рождения и, скорее всего, по физическим параметрам. Ты ещё одну интересную вещь проглядел, – сказала Иминай.
Саша ещё раз просмотрел листы, потом глаза его округлились, он про себя выразился на непереводимом диалекте рабочих посёлков. На каждом из них внизу стояла неброская резолюция: «При обнаружении объект уничтожить».
– Что это значит?
– Саш, мы над этим голову ломали, давай ты свои мозги задействуешь.
Саша взял все листы и разложил их на полу.
– Вот это где-то добывает Вацлав. Кстати, а что там ещё в папке было?
– Результаты каких-то экспериментов, анализы, части медкарт, просто куски текста – белиберда про охоту, дичь, охотников и собак – видимо, это какой-то шифр, и номера телефонов.
В Саше проснулся детектив, благо этот жанр, в отличие от фантастики, он любил. Папку положил слева от себя.
– А вот наследие от Сота. Это я точно знаю, я их в улье Йошки не раз перебирала.
«Наследие» свежеиспечённый Шерлок положил справа. Там были три листа с резолюциями, два паспорта с разными данными, но идентичными фотографиями, не толстая пачка мелких купюр и карта Дербента. Саша пересчитал деньги, подумал, и сказал:
– А знаете, ребята, тут денег, если смотреть на девяностый, как раз чтобы купить еды и билет с Выгжела до Дербенда. Когда я первый раз билеты на экспедицию оформлял, как раз по старым ценам взял, они где-то около двух лет держались, а потом проезд дороже стал.
– Что-то я ничего не понимаю, – вздохнул Василик. – Давайте к нашим любопытным незнакомцам вернёмся. А ты, Саша, потом посидишь с папками этими.
Парень нехотя отвернулся от загадочных документов.
– Дело в том, что слежка за Вацлавом началась ещё до отлёта, – пояснил Василик. – Но если его хотели бы убрать, то сделали бы это гораздо раньше. Скорее всего, они ждут, вопрос: чего? В общем, есть к тебе, пан метеоролог, просьба: сделай нам блоху.
– Ну, не вопрос, только как вы эту блоху агенту эгерской разведки подкинете?
– Придумаем, что-нибудь. Ты, главное, сделай.
– Хорошо, завтра с утра в институт наведаюсь, у меня там есть из чего собрать. Правда, переносной радар у меня один, старый и паяный-перепаянный, так что больше, чем на четыреста метров, не рассчитывайте.
– Пойдёт.
Саша глянул на часы, потом в окно. Ему показалось, что некоторые из снежинок как-то подозрительно медленно пролетают мимо окна.
– Слушайте, ребят, а давайте я у вас переночую, всё равно дома у меня нет никого, а я с этим наследием посижу. Может быть, что-нибудь интересное в голову придёт.
– Да всех богов ради! – широко улыбнулся Василик.
Вскоре всё улеглись спать, кроме Саши, конечно же.
Поспал он часа четыре, всё это время трудолюбивые ксилокопы возводили высоченные стены лабиринта, а Саша метался по нему, замечая, что из-за каждого угла за ним следят васпы. А когда силы его были уже на исходе, на него спикировал двухметровый шмель, обхватил мохнатыми лапами и, взревев, как истребитель, рванул в небо.
Саша, помятый и небритый, сидел в одиночестве на кухне и пил чай, все остальные спали. Он вспоминал, из каких запасов можно соорудить блоху — микроскопический передатчик, который биологи прикрепляли к подопытным зверюшкам, чтобы отслеживать их местонахождение. Но идея «пометить» таким образом вражеского шпиона казалась ему дурацкой. В кухню вошла Иминай, улыбнулась:
– Доброе утро! – сказала она негромко.
– Доброе утро… снегурочка.
На ней был длинный атласный халат, цвета весеннего неба. Она села напротив.
– Как спалось?
– Фигово, всю ночь за мной мутанты гонялись.
Девушка тихонько рассмеялась.
– И как, догнали?
– Да, – он потёр колючий подбородок. – Кроме шуток, у вас там каких-нибудь людомуравьёв не вывели, часом?
– Нет, – Иминай улыбалась, вопрос её развеселил. – Разработки генных гибридов изначально велись в институте Лютенвальда в Загорье. Потом параллельно и совершенно независимо этим занялись кнесы, ещё в те времена, когда Эгерского королевства не было, а была кучка мелких княжеств. Потом самый умный из них, Великий князь Эдвард, придумал и включил васподелку, и с этим непобедимым войском двинулся на соседей. Так и появилось Эгерское королевство. Наш институт контакт с Эгером наладил где-то в это время. В Загорье никогда об идеальной армии не мечтали, Лютевальд практически сразу отказался от генома ос и переключился на пчёл-плотников и шмелей. Из первых получили, как ты знаешь, строителей, из вторых — рейнджеров, геологов-разведчиков и тому подобные кадры, которые надо было посылать за ценными данными сквозь воду, огонь и медные трубы. Собственно на этом и начались первые конфликты: Лютенвальд своих гибридов опекал и в обиду не давал никому: никаких издевательств, моральных или физических, у нас никогда не было. А вот из эгерских экспериментов получился Шуранский комплекс, где васпы взбунтовались, перерезали весь персонал, вырвались наружу и почти на сто лет стали бичом севера. Формально наши институты дружат до сих пор, хотя я сейчас туда не полетела бы ни за что.
Саша усмехнулся:
– Сумерки не создали орды кровожадных мутантов в тайге – люди сделали их своим руками. А когда Лютенвальд умер?
– Никто не знает. Он исчез.
– А…
– Саш, хочешь, открою тебе секрет.
Тот аж вперёд подался:
– Давай.
– Ати Йощка сказал, что нам нечего делать среди людей. Теперь я понимаю, сколько мудрости кроется в этих словах. Курорт не сможет вечно служить нам убежищем. Последние пять лет гнезду на руку играет то, что ИНМ ищет полезные ископаемые, досумеречные технологии и ещё чёрт знает что на Срединном плоскогорье. Все считают, что про Дар известно всё и ничего интересного там нет. С этого года мы начинаем готовиться к переходу в Загорье. Но для этого нужно вывести на свет наших недругов, чтобы никто не помешал и не последовал за нами. И тебе предстоит сыграть в этом важную роль.
Саша замер, как кролик перед удавом. Иминай наклонилась к его уху и начала говорить, он посмеивался и кивал.
В институте было пусто. На учёного, пришедшего в неурочное время, вахтёр внимания не обратили: уже привыкли, что двинутые на всю голову ИНМ-щики могут припереться на рабочее место и в воскресенье, и в праздник. Саша зашёл в «паяльную», порылся в ящиках. Оказалось, что и делать ничего не надо: после неудавшегося эксперимента по запусканию блох в шкуру лемеха осталась целая россыпь опытных образцов. Он настроил наиболее подходящий, сунул блоху с радаром за пазуху, вошёл в смежный кабинет, где стоял телефон. Набрал номер Змея Горыныча, которому уже три с половиной года исправно слал «шпионские» данные, тщательно проверяемые оголтелой четвёркой. Саша со злорадством слушал гудки, думая, что в такую рань он ещё точно спит.
– Слушаю.
«Точно спал!» – подумал Саша.
– Здравствуйте!
– Молодой человек, Вы на календарь и на часы смотрели?
– Ой, извините, забыл совсем. Это же нормальные люди отдыхают, а меня эти изверги за мальчика на побегушках держат. Мне всю документацию оформлять, – вздохнул он. – А ведь у меня и своя работа есть. Мне и свой отчёт писать надо.
– Не нойте, Славко. Скажите лучше, было ли что-нибудь необычное?
Тут Сашу посетило вдохновение.
– Было ещё как! Я зафиксировал очень необычный поток на высоте триста.
– А пани Свартмель? – в голосе проступило раздражение.
Саша понизил голос:
– Погибла при крайне странных обстоятельствах, – он выдохнул, чтобы не рассмеяться, собеседник тоже затаил дыхание, – вторая пчелосемья у пани Свартмель. Корма в улье предостаточно, а пчёлы все – мёртвые.
– Так… Понятно. У Вас всё?
«А через трубку не достанешь, бе-бе-бе!»
– Нет, не всё. Скажите, пилот Сибенич Ваш человек? Можно я через него документацию передавать буду, очень неудобно на почту бегать под разными предлогами.
– Что?
– Просто я несколько раз замечал, что он после посещения архива не через вахту выходит из института, а через чёрный ход.
– Ах, вот как? Ну, ладно, проверю. Всего доброго.
– До связи, пан Горкович.
Из института он направился обратно к ребятам. Когда вошел в квартиру, оказалось, что население только-только сползлось на кухню. Точнее, туда сползлись Василик с Вацлавом, а Иминай, перепархивая от плиты к холодильнику, готовила завтрак. Саша сел, положил на стол блоху с радаром, потом пересказал в лицах диалог со Змеем Горынычем. Ребята похихикали, а по лицу девушки, подобному улыбчивой северной весне, пробежала тень, Саша пожалел, что рассказал об этом: смерть пчёл она воспринимала болезненно.
– Ну, что, господа, – спросил он, уплетая яичницу, – не передумали ещё эгерского шпиона ловить?
Вацлав покачал головой.
– Ну, поймаем его, а дальше?
– Да не будем мы его ловить, – сказал Василик, – Ими просто рядом с ним поскользнётся или оступится, он ей поможет подняться, а в это время надо блоху в карман забросить.
– А кто сказал, что мы его вообще увидим сегодня?
– Попытка не пытка.
– Слушай, Силь, при всём моём уважении, эта идея – бредовая! Вы что, детских детективов перечитали?
– А какой у нас выбор? Вацлава могут убить – нужно что-то предпринять.
Иминай в разговоре не участвовала, она водила карандашом по бумаге. В конце концов Саша спросил:
– А что ты рисуешь?
– Да так…
Девушка протянула ему лист с наброском: мельница в горной долине, посреди которой текла не то маленькая речка, не то широкий ручей, вдали виднелась плотина, от неё шёл жёлоб, вода пробегала по нему и падала на лопатки мельничного колеса.
– Чёрная мельница. Профессор часто про неё говорил, что-то вспомнилось. Для него она была олицетворением мироздания.
– А при чём тут мельница и мироздание?
– Хм, каждый его по-своему представляет. У древних сербов была легенда о вечном Мельнике, одноглазом колдуне, который заключил с Господином Здрайцей сделку: смерть его не трогает, пока шесть жерновов мельницы мелют зерно, а седьмые — то, что привезёт Господин. Он написал однажды, – Иминай начала читать чуть нараспев:
Бьётся, дробится, струится вода,
Иней блестит на спицах,
Мастер молчит. Ему, как всегда,
В зимнюю ночь не спится.
Шесть жерновов этой ночью немы,
Замерли в стылом шоке,
Только седьмой грохочет из тьмы
Каменной песни строки.
Мечутся лисами ученики,
Труд их сегодня чёрен.
В ковш опрокидывая мешки,
Хлебных не видят зёрен.
Спит Лютенвальд, неподвижен Кёльдсбрук,
Дремлют тревожно люди
В час, когда тихо ложится вокруг
Пыль перемолотых судеб.
Она поёжилась и добавила:
– Образ мельницы являлся ему, когда судьба закладывала очередной вираж. Ладно, давайте собираться.
Автор публикации
