На пульте агронома сельхозкооператива «Элегия» загорелась красная лампочка. Вернее, загорелась-то она раньше, но хозяин кабинета, Стефан-Ипполит, заметил её только сейчас. Урожай забирал всё время, Стефан-Ипполит только вернулся с гидропонной фермы, что он, бюрократ – весь день экраны рассматривать?
Красная лампочка означала нарушение периметра, попросту – кто-то порвал сетку и хозяйничает на морковном поле. Стефан-Ипполит выругался: не кто-то, а медведь повадился. Гоняют его, гоняют, да всё без толку!
– На гидропонику её надо, на гидропонику, – пробормотал Стефан-Ипполит, – и проблем никаких…
И жетонов, подсказал ехидный внутренний голос. Натуральная морковка стоит чуть не втрое дороже гидропонной, да ты продай её сначала, гидропонную-то!
Агроном отключил сигнал и тронул плашку селектора.
– Григорий?
– Брым-грым… – проскрежетали после паузы динамики.
– Давай, Гришкин, хватай хлыст и дуй на морковкино поле!
– Быр-бырым?
– А как же, он, любимчик твой! Снова пришёл.
– Бу-ру-ру… – зашлись динамики нечленораздельно.
– Хватит, Гриша! – отрезал Стефан-Ипполит. – У всех дела, всем некогда! Петька пусть хлыст прихватит, зря мы столько жетонов на лицензию извели?..
Григорий сообщил что-то совсем уж не подлежащее расшифровке и отключился.
Двадцать второй век на подходе, подумал агроном, рассматривая провинившиеся динамики, а мы звук наладить не можем! Перед попечителями совестно.
– Чтоб его!.. – Стефан-Ипполит взъерошил непослушную шевелюру, подхватил рабочий халат и выскочил из кабинета. Медведь медведем, а вешенка ждать не будет.
Со щелчком замка лампочка замигала вновь.
Когда Григорий, он же Гришкин, Гришандий, Гришуня – и ещё дюжина изобретённых агрономом имён, – был маленьким, то хотел стать охотником с большим ружьём, чтобы защищать Красных Шапочек и их бабушек, а также поросят и бедных маленьких барашков, от волков. Потом Гриша вырос и узнал, что попечители давным-давно запретили ружья; охотники остались, но обходились луками или арбалетами. Умом Гриша понимал, что это справедливо, но детскую мечту было жаль.
Так он стал зоотехником и главным по медведю.
Григорий мишку понимал, но и досадовал на него. Топтыгин морковь больше портил, чем ел. Но разве зверю объяснишь, как правильно?
Место, где пировал медведь, они нашли сразу. От леса вглубь поля тянулась неровная полоса мятой ботвы и разрытой земли.
– Хоп! Хоп! – закричал Петя, включая хлыст.
Гонять медведя было – по молодости – для него в радость. Закончив кое-как обязательную школу, он устроился в кооператив подсобным рабочим. Учиться ему надоело, бездельников попечители не жаловали, а так – и жетоны есть, и весело.
Медведь оторвался от кормёжки и недовольно заворчал.
– Не нравится… – сказал Петька. – Вот и нам тоже. Хоп! Хоп!
– Осторожно! – Григорий ухватил Петьку за плечо. – Близко не подходи.
– А то что?
– А то бросится.
– Сбегу, – пожал плечами Петя.
– Захочет, он тебя вмиг догонит, – сказал Григорий. – Нельзя ему спину показывать. Убегаешь – значит, добыча. Подожди-ка…
Зоотехник вынул из кармана маленький складной зонтик.
– Зачем это? – удивился Петька.
– Увидишь, – пообещал Григорий. – Давай-ка, пощекочи его хлыстом издалека.
– Ага, дядя Гриша, – Петя выставил хлыст на минимум.
Хлыстом на полной мощности не то, что медведя – слона свалить можно. Попечителям это не понравится. Нет ничего хуже, чем убить дикого зверя. Только если лес поджечь. Но это невозможный случай. Гипотетический, как сказал бы Стефан-Ипполит. Кому нужно лес поджигать?
Петька удлинил хлыст и кончиком ловко погладил медвежью спину. Щёлкнуло, с хлыста слетела белая искра. Медведь дёрнулся, отмахнулся лапой, удивлённо крякнул.
– Иди, иди отсюда, – закричал Петька. – Хоп!
Медведь оскалился.
– В сторону! – рявкнул Григорий.
Зонт раскрылся с громким хлопком. Большой чёрный зонт с изображением зубастой пасти.
Косолапый подпрыгнул на месте, развернулся и помчался к лесу, смешно, как собака, занося вбок задние лапы.
– Вот и всё, – сказал зоотехник. – Ограду только починить…
Он прошёл между грядок. Обидно, хорошая морковка уродилась. Медведь выбирал самые большие, самые крупные морковины, остальные помял да поломал. Урон не большой, но жалко…
– Дядя Гриша! – окликнул его Петька. – Сюда иди! Смотри, что тут…
Между грядок, прижав к груди недоеденную морковину, спал парень в синей пижаме.
Эти люди ничем не отличались от воспитателей и наверняка были с ними заодно. Ну и что, что нет очков? А хлыст? Ну и что, что он хотел вернуться? И не того захочется, когда холодно, мокро и в животе пустота. Ивась решил молчать и при случае сделать ноги. А пока – можно и отдохнуть.
Зато вода у них вкусная! Странного цвета, но сладкая и горячая. Ивась допил воду и поставил кружку рядом на стол. Хорошо, хоть и мало. Но просить он не станет. Никогда! Нельзя просить у человека с хлыстом…
– Налить ещё чаю? – парень, который сидел напротив, Ивась уже знал, что его зовут Пётр, потянулся к кружке. Ивась опасливо отодвинулся. Молодой, не старше его самого, ну и что? Зато у него хлыст. Ивась в который раз огляделся: вряд ли стоявшие у стен грабли и тяпки помогут справиться с хлыстом. Эх, добыть бы такой же!..
– А ну, показывайте вашего найдёныша!
Дверь открылась, вошли ещё двое. Сзади стоял Григорий, так его называл Пётр. Впереди – незнакомый человек с длинными, торчащими в разные стороны рыжими волосами и весёлыми глазами.
– Вот он, Стефан-Ипполит, – сказал Пётр. – Молчит. Наверное, он вовсе говорить не умеет? Но чай выпил.
Рыжий Стефан-Ипполит посмотрел на Ивася и враз поскучнел.
– Может, и не умеет, – ответил он. – Интернатский это. Дитя попечителей.
– И что нам с ним делать? – подал голос Григорий.
– Говорю же, интернатский. Не наша это забота, – сказал Стефан-Ипполит. – Ничего не делать, в загон отвести.
– Во-от как… – протянул Григорий. – А дальше?
– Назад вернуть, что ещё?
«Я не вернусь!» – хотел закричать Ивась, но не смог, горло перехватило. Эти люди не помогут. Они заодно с воспитателями, только воспитатели разводят людей, а эти – морковь. Заодно. Заодно!
Сделать из человека скотину легко. Назвать место, где он находится, загоном. Этого достаточно. Глиняный круг под колпаком силового поля, мягкая подстилка, чтобы лежать, ящик с пищевыми брусками – и запах выгребной ямы. Ивась упёрся ладонями в радужную плёнку, надавил… Ничего не вышло. Он помнил такое, он проходил сквозь такое, когда убегал, но эта плёнка не пускала его, а только жалила руки. Почему? Наверное, не хватает сил, решил он. Надо поесть и отдохнуть, и тогда…
Ивась лёг на подстилку и задумался. Второй обитатель загона, толстый мужик с серым лицом, смотрел в одну точку и жевал бруски – один за другим. На вопросы он не отвечал, говорить не пытался. Кажется, он даже не заметил, что у него появился сосед. Толстяк мерно двигал челюстями, и от этого Ивасю тоже захотелось есть. Пусть вонь, пусть неизвестно, что ждёт впереди…
Ивась откусил от бруска. Чуть солоноватый сок напоминал о покое, равнялся покою, тянул в сон, предлагал лечь, забыть прошедшие дни, забыть голод, не думать… Всё будет хорошо, он вернётся в интернат и будет спокойно жить, трижды в день есть восхитительные бруски… Ловить нитки на экране и получать сладкие пастилки… И так всегда, и так до тех пор, пока… Пока его не разрубят на куски и не съедят!
Ивась вскинулся и замотал головой. Уснул! Ивась отбросил брусок. Больше никогда в жизни, сколько ни осталось, он не съест эту дрянь! Но голод заставит его, значит, надо бежать…
Что-то изменилось вокруг. Ивась поднял голову: через плёнку поля на него смотрела женщина в сером.