25.03.2019 9

Верс немного провел Старшего и его парней, чтобы убедиться: обратно не повернут и его выискивать не станут. А то с командира группы станется — утром, наплевав на приказ, снова упираться взялся. Видать давно догоревший костер из наемника и остывающий прах при сумрачном дневном свете показались не столько впечатляющими, чем в ночи хлынувший от руки огонь. Но даже если бы и захотели, то все равно не отыщут — Верс в себе не сомневался. Но следовал за вездеходами до балки, и лишь когда те перебрались на дорогу, что вилась вдоль опушки, развернулся и углубился в чащу. Шел быстро и легко, совершенно беззвучно и не глядя по сторонам — обострившийся до предела слух уловил бы появление врага, а приученное действовать тело среагировало бы само, так что можно было попробовать обдумать ситуацию. То ли действительно тащиться в учебку южан, мурыжиться там еще семь лет и потом возвращаться, если отпустят и позволят, к отцу, и заниматься чем прикажут. То ли взять и исчезнуть: мало ли люда по дорогам шелобудится, а там, глядишь, прибиться к какой-нибудь ватаге — умелые воины всегда в цене. Верс сбился с шага, сплюнул: вот и стоит ли скрываться ради того, чтобы снова за меч браться в наемниках? Но если раньше мог хотя бы мечтать о том, чтобы заделаться сказителем да песенником, то теперь от такой рожи любого честного человека отвернет, а совестливый еще и в службу донесет — мол, бродяга подозрительный объявился, точно прикончил кого или ограбил. Да и расписанной кнутом спины у порядочных путников не бывает. 

От таких мыслей словно силы все разом пропали и Верс опустился на купину мха, что обволакивала, словно оборонительный вал, ствол дерева. Прислонился спиной к шершавой сыроватой коре. И впервые задумался о том, ради чего вообще стоило выжить, пройти огонь, побывать за кромкой… И не нашел ответа. Подмениться с братом, спасти кровного родича, выполнить волю отца — это все когда-то имело смысл, а сейчас… или каждый сам за себя, или один за весь район… Верс закрыл глаза. За себя намного проще и легче. Ведь что ему за дело до войны за землю и передел районов? Никакого. Отбыл учебку раз положено и позором для отца стало, если бы старший сын нарушил традицию. Но во второй раз в тот омут? А Лерт… пусть бы сам поехал… Верс выругался шепотом, но с такой злостью, что аж тошно самому слушать было: подох бы братишка — прав отец. Только вот от ему от этого не легче. Брат может еще раз десять во что-нибудь вляпаться или его просто прикончат, отец может сгинуть, если война все-таки пойдет по северному району — западники, если толпой повалят, то щадить никого не станут, а без командующего сражение будет проиграно, даже не начавшись… 

Человек не подкрадывался, и не таился, но до броска ничем не выдал своего присутствия. Верс только слегка качнулся, чтобы нож вошел не в висок, а в дерево. И лишь тогда открыл глаза — засапожник метнули сильно, вонзился в кору аж до обмотанной ременными петлями рукояти. 

— Вытаскивать сам будешь, — лениво обронил Верс. 

Герен усмехнулся и выскользнул из-под еловых лап. 

— Учуял? — ординарец подошел и опустился на колени, как и положено слабому воину перед могущественным. 

— Не знаю… наверное, — Верс ладонью коснулся рукояти засапожника. — Тепло, в котором нет угрозы. Знакомое. И холод. Пусть покажется… кто там с тобой… 

Герен восхищенно присвистнул: силен парень: мертвеца мало кто услышит, пока тот сам знак не подаст. А погребенный затаился, хоть и был поблизости, но Герен даже не догадывался где. 

— У него просьба к тебе, — ординарец склонил голову. 

Верс выслушал молча, кивнул: обряд провести не жалко. Да и не дело бросать начатое на полпути. Словно угадав его решение, мертвец возник, соткавшись из уплотившегося воздуха. И, как прежде ординарец, опустился на колени. Видеть перед собой размытого прозрачного человека, от которого сквозило смертной стужей, было непривычно. Верс коснулся плеча Герена, проверяя свои ощущения — то ли ординарец отца притерпелся к мертвецу, то ли сам напитался от того дыханием смерти. 

— Это обещание, — впервые подал голос мертвец. — Взаимное. Оттого ты и холод чувствуешь от живого. 

— Не думал, что ты со мной заговоришь, — Верс поднял руку, несколько раз сжал в кулак пальцы, а затем направил ладонь на мертвеца. 

— Ты милость проявил, — выходец из нави спокойно поглядел на окутавшуюся огнем руку. — Живой огонь мертвое испепеляет. А ты крепко горишь… 

Герен заметил опасно сузившиеся глаза Верса и перехватил горящую руку, с силой нажал, заставляя парня опустить ладонь к земле. Недоуменно покосился на свои длани — волдыри от ожога вздулись слишком быстро. Пожалуй, так сильно он не обжигался, даже когда дотрагивался до первого воина Зова порубежников. 

— Да не стану я его сжигать, — Верс раздраженно отмахнулся. — Поведай мне… Лерт, мой брат единокровный… он в навьем мире или еще не перешел кромку… ты же можешь на обе стороны зрить. 

— Он не там и не здесь, — мертвец помедлил. — Он путник, может ходить, где пожелает. А теперь еще и кормитель — навьиных детей напоил своей кровью. 

Верс скрипнул зубами. Брат опять натворил бед. 

— А мой отец? 

— Он близко подошел к кромке, но не перешагнул, — мертвец опустил голову. — Про всех я тебе отвечать не буду. Нельзя так, хоть ты и воин Зова. 

— Мне больше и не про кого спрашивать, — Верс лишь теперь заметил, что на его пальцах продолжали свою бесшабашную пляску язычки огня. Встряхнул рукой, словно хотел сбросить с себя живой огонь. 

— А хочешь… про тебя скажу, — вдруг усмехнулся мертвец и в бездонных глазах вдруг заполоскалась черная дымка, — когда тебе придет пора подойти к кромке? 

— Незачем, — Верс припомнил слабость и отчаяние, что накатило на него здесь щепку назад. — Когда придет срок, тогда и перейду в навь. Что тебе для ритуала надобно? Огонь и моя кровь? Возьми сколько потребуется, а зла не держи. 

Мертвец попытался коснуться Верса, но только обжегся — жар исходит от человека такой, что проще в раскаленную печь сунуться. Он даже другого человека потрогал — ничего, горячий, но терпимо. 

— Давай сам, — мертвец поклонился Версу, а затем обернулся к ординарцу. — Я тебе помогу, когда позовешь, но только один раз. Обещание еще держит, так что я приду. 

Верс прищурился и окинул взглядом выходца нави. Теперь он знал, что даже рукой направлять огонь лишнее. Он сам был огнем, огонь жил в нем, и рвался прочь, видя такую близкую и доступную жертву. И если раньше приходилось напрягаться, чтобы сделать что-то с этой огненной силой, то после той ночи, как он сжег тело наемника, стало труднее сдерживаться, чтоб не спалить все вокруг. 

Мертвец, словно в погребальное полотно, закутался в огонь. Столб пламени вырос мгновенно в рост человека. Герен передернулся: слушать гудение огня, видеть человеческую фигуру в безумной пляске огненных языков и спокойную улыбку на лице мертвого наемника — было жутко. Огонь полыхнул последний раз, растворяя в своем жарком нутре выходца нави и опал, исчез, как его и не было. Даже пепла гости не осталось. 

— Верс, — Герен молчал долго, собираясь с силами. В конце концов полковник велел ему найти сына и помочь выжить, так что этот приказ он точно выполнит, а вот все остальное… — если хочешь, можешь уйти. Я все сделаю сам…

Узкоглазый швейцар в наряде самурая распахивает двери. Портье (классическая тройка, бабочка, пробор) начинает улыбаться и кланяться издали, кладёт на стойку старомодный регистрационный журнал.

Конти задерживается у стойки, носильщик с чемоданами проходит к старинному лифту с решётчатыми раздвижными дверями. За ним идёт девочка лет семи. Светлые волосы сколоты на затылке голубым бантом с бежевой, в тон блузки, каймой. Белые шортики, белые носочки, голубые сандалики. В лифте она оборачивается, но двери уже закрываются, на лицо ложатся тени от решеток, путаница движущихся тёмных и светлых пятен, больше ничего не различить.

Камера надвигается на двери, двери распахиваются в номер. Входит Конти с огромным меховым тигром в руках, улыбается:

 — Смотри, Тори, что я тебе…

Замолкает на полуслове, перестаёт улыбаться.

Камера стремительно разворачивается, скользит панорамой вдоль вполне европейской обстановки — обезличенно-белая мебель, стекло, множество мелких светильников на шарнирах, пушистые ковры, напротив окна — странный мобиль, серебряная фольга и хрустальные подвески находятся в непрерывном движении, сверкая искрами и тихонько позванивая.

По инерции камера проскакивает мимо бело-оранжевой фигурки у стены.

Возвращается.

Зеркало.

Поправка — огромное зеркало.

Оно занимает всю стену. Девочка стоит рядом с ним, почти прижавшись лицом  к стеклу. Она кажется очень маленькой рядом с таким огромным зеркалом. 

Шорох — падает на пол мягкая игрушка. Звенят подвески мобиля.

Зеркало во всю стену.

Звон.

Все стены зеркальные, звон, и с каждой секундой звон нарастает, а зеркал становится всё больше и больше.

И перед каждым — замершая фигурка.

Звон начинает вибрировать.

Воображала оборачивается. (Поворот не доведён до конца, повторяется, ускоряясь, и опять возврат…) Звон достигает высшей точки, обрывается со звуком лопнувшей струны.

Воображала оборачивается.

Её лицо на полуфазе, нечётко — какое-то время оно с улыбкой и без шрамов, потом — сшитая из белых лоскутков карнавальная маска, фазы укорачиваются вместе с затуханием отзвука, переходят в стремительную дрожь, сливаются в одно, сначала нерезко, потом улыбка побеждает, озаряет номер яркой вспышкой и медленно гаснет.

Воображала снова лицом к зеркалу, ласково проводит по нему рукой, говорит с тихим восторгом:

— Красивая штука, правда!?..

В зеркале отражаются хрустальные подвески мобиля. Они дрожат, переливаются, камера сосредоточена на них, отражение Воображалы становится нечётким и пропадает.

 

Смена кадра

 

За окном — глубокая ночь. Мигание неоновых рекламных иероглифов, беззвёздное небо, чёрные громады домов с редкими пятнами светящихся окон. На подоконнике сидит Конти, курит, зажигая одну сигарету от другой, смотрит в ночь. В номере полумрак и тишина, только чуть позванивают мягко мерцающие подвески мобиля.

Воображала спит, свернувшись  на огромной кровати, светлые волосы разметались по подушке, лицо повёрнуто к стене. На затылке — яркое пятно света от маленького бра. Конти долго смотрит на это пятно, единственное в тёмной комнате, с забытой сигареты осыпается на пол столбик пепла. Осторожно встаёт, крадучись, подходит к кровати, наклоняется.

Но Воображала спит, уткнувшись лицом в подушку.

Конти пожимает плечами.

Выключает свет…

 

смена кадра

 

Яркое солнечное утро. Конти выходит из душа с полотенцем через плечо. Замирает, глядя мимо камеры (та разворачивается, прослеживая его взгляд). Воображала спит, но теперь она лежит на спине и мешает лишь поднятый локоть закинутой за голову руки.

Конти на цыпочках приближается к кровати, наклоняется. Крупным планом — её лицо, мозаика разнокалиберных шрамов. За прошедшие годы они побледнели и стали еле заметны, но перекос глаз и рта усилился, верхняя губа из-за него выглядит слишком короткой и не закрывает мелких неровных зубов.

Конти выпрямляется. Осторожно делает шаг назад. Задевает мобиль. Десятки сверкающих подвесок приходят в движение, мелодично звеня. Воображала потягивается, глубоко вздыхает и открывает глаза.

Звон усиливается до пронзительности, начинает вибрировать.

Её лицо дрожит, плавится, стремительно меняясь, секунда — старая маска, секунда — новое, с улыбкой. Дрожь убыстряется, постепенно сходя на нет вместе с затихающим звоном.

— Привет! — говорит Воображала, садясь на кровати и сонно поводя плечами. Оборачивается к зеркалу. Там мелькает отражение её настоящего лица, потом стекло подёргивается рябью, успокаивается. Улыбка отражения сонная и счастливая, требовательно взлетает указующий пальчик:

— Хочу такую!!!

Камера надвигается на зеркало, заостряя внимание на фигурной резьбе по краю, потом отступает.

 

Смена кадра

 

Крупным планом – фигурная резьба по краю большого, во всю стену, зеркала. Свет приглушён, комната другая. На столике — книжки вперемешку с игрушками, на спинке стула висят небрежно брошенные белые легинсы, на сиденье — ботинок с роликовым коньком.

Из-за приоткрытой двери доносится захлёбывающийся восторгом голос Врача – камера потихоньку идёт на звук, минует дверь, пересекает узкую площадку, заглядывает через перила вниз.

Конти и Врач сидят за тяжёлым столом тёмного неполированного дерева в холле первого этажа. Вернее, сидит один Конти, Врач же бегает от стола к окну, попеременно хватая себя то за бороду, то за остатки шевелюры.

— Вы хоть понимаете, что вы натворили? Да нет, вы не понимаете, вы просто не можете понять! Экстрасенсы – ха! Это даже не локальные магико-гипнотические проекции Месмера и уж тем более не технические иллюзии Коггерена! Я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами! Активная самотрансформация, подумать только… И если бы только само… Это же власть — не глупая власть королей или президентов, нет, власть настоящая, стихийная и безграничная, власть не только над людьми и предметным миром — власть над самими законами природы! Да такой власти не мог себе представить ни один император! Калигула был несчастен, потому что хотел луну. А представьте на минутку, что луну захочет ваша дочь?.. А если не луну?.. Страшный риск! Невероятный! Но, вместе с тем, и шанс, может быть — единственный! Посмотрите на мир вокруг! Мы же катимся к катастрофе. Озоновые дыры, кислотные дожди, кризисы-дефолты, с каждым годом всё больше больных детей, вечером опасно выйти на улицу, детская преступность, психические расстройства… И ваша дочь… Растущая, развивающаяся, обладающая силой невероятной мощности… Если её вывести на правильный путь… Опытные воспитатели, лучшие психологи, никаких дилетантов! Страшно даже представить, что она может натворить, если вдруг… Наркоман с ядерным чемоданчиком — и то не так страшен. Детям свойственна немотивированная жестокость, они при этом даже не злы — просто не способны предвидеть последствий, осознать значение. Это не опасно, когда рядом есть взрослые, когда они контролируют, оберегают, исправляют. Но способны ли вы контролировать? Способны ли устранить нанесённый ею вред? Даже в том идеальном случае, когда сумеете этот вред обнаружить?.. Вопиющая самонадеянность, просто-таки преступная! И о чём вы только думали, когда подстраивали эту штуку с зеркалом?!

У Конти очень усталый вид, и чем большим энтузиазмом разгорается Врач, тем большая безнадёжность проступает в выражении его лица. Наконец он поднимает голову, морщится, глаза у него совсем больные.

— Это была случайность, — говорит он, и голос у него тоже страдальческий и усталый, — Ну почему вы всё время всё переиначиваете? Я заказывал без зеркал, специально оговорил, они просто перепутали номера… Какая опасность, о чём вы? Тоська — хорошая. Добрая. Послушная. Вы же её совсем не знаете…

— А вы? Вы сами её знаете? Можете с чистой совестью дать гарантию, что её способности не будут обращены во зло? Молчите, да? Скажите откровенно, вам за эти годы ни разу не было страшно?..

Конти молчит, кладёт подбородок на сцепленные пальцы. Крупным планом — его глаза.

 

Смена кадра

 

Дребезжание музыкального автомата, гул неясных голосов, приглушённый звоном стекла.

Камера отъезжает, теперь Конти моложе и без усов, но глаза такие же несчастные. Он сидит у стойки бара на высоком табурете, перед ним — наполовину пустой стакан. На соседнем табурете — мужчина лет сорока, прилично одетый, но весь какой-то помятый. Пиджак висит, как с чужого плеча, жёваный галстук сбился на сторону, рубашка перекошена и даже лицо скукожено вечно недовольным выражением. Он ноет, выбрав Конти в качестве собеседника и нисколько не смущаясь его безучастностью:

—… такие засранцы, просто вылитая мамочка, и всё время — дай, дай, дай! Словно я их печатаю! Весь день эта нудиловка, шеф скотина, всё ему не так, другие — что, лучше, что ли?! Домой идёшь, думаешь — отдохну! Как же! Дома то же самое, мамаша её — стерва, так и строит из себя, что я ни сделаю — всё в штыки… А хабалка эта,  моя дражайшая… Тоже — та ещё… Нет чтобы поговорить о чём, в кино там сходить… стерва!.. Вечно в бигудях и халате, и всё время жрёт, и куда в неё только лезет! И смотрит так, словно я — насекомое. И детей своих так же воспитала, они меня ни в грош! Целый день ради них пашешь — и хоть бы спасибо сказали, хоть бы поговорили с папочкой! Нет, только — дай! Наушники напялят — и разговаривай сам с собой, пока не свихнёшься. Так и сидишь весь вечер, в телек уткнувшись…

Над стойкой висит небольшой телевизор. На экране идёт шоу-конкурс на «Мисс Чего-то там», много музыки, ярких красок, красивых улыбающихся девушек в купальниках. Сначала они даны мельком — ни лиц, ни фигур не разобрать, лишь сияют одинаковые голливудские улыбки, но потом одна приближается, занимает собою весь экран.

 

Смена кадра

 

Выбранная девица мелькает в разных ракурсах – в фас, в профиль, в полный рост…

Быстрая трель довольно уверенного «Поп-корна».

Голос Воображалы (с интересом):

— Она тебе нравится?

Камера отъезжает от телевизора, стоящего в холле первого этажа дома Конти. Хозяин смотрит конкурс, развалившись в огромном мягком кресле, забросив ногу на ногу и покачивая шлёпанцем в такт «Поп-корну». Макушка пальмы достаёт почти до середины окна, молодой рыжий кот лениво точит о её ствол когти. Воображалы не видно. 

Конти задумчиво шевелит губами, оглядывая девицу на экране. Говорит:

— Да-а… Тут ты права, экстерьер вполне…

— Ты хотел бы такую? — спрашивает Воображала быстро и слишком заинтересованно. Эта интонация заставляет Конти развернуться вместе с креслом.

Воображала сидит на пушистом ковре, ей лет девять. Рядом с ней, у самой стены, стоит одна из «мисс», та самая, с экрана — в позе манекена, с голливудской улыбкой, в купальнике, с лентой-номером через плечо. Продолжая замороженно улыбаться, делает книксен.

Конти стонет сквозь зубы, говорит, сдерживаясь:

— Тося, куклы не интересны даже тебе.

— Большая кукла — большому мальчику? — пробует пошутить Воображала, вопросительно улыбаясь, но Конти не принимает тона, говорит холодно:

— Виктория, убери эту гадость.

— Не понимаю… — Воображала хмурится, она растеряна. Придирчиво разглядывает «мисс», пожимает плечами. Щёлкает пальцами («мисс» делает несколько манерных телодвижений), обиженно спрашивает:

— В чём дело? Чем она плоха?

Конти закрывает глаза, считая про себя до десяти. Говорит раздельно и веско:

— Тося, она — ненастоящая.

— А-а, только-то! — быстро и с облегчением откликается Воображала. — Ну, так это нетрудно…

В ту же секунду в холле раздается отчаянный женский визг.

«Мисс» больше не напоминает манекен, её кукольное личико перекошено ужасом, да и одета она теперь иначе, хотя и не менее соблазнительно — в ажурный чёрный комбидрез с массой серебристых кружев по краям. На ногах — домашние пушистые тапочки с помпонами. Глаза дико вытаращены, причёска растрёпана, она трясёт головой, продолжая истошно верещать и размахивать руками, словно отпихивая кого-то невидимого.

— Так лучше? — спрашивает Воображала ехидно, морщится от наиболее пронзительного взвизга, щёлкает пальцами. Визг обрывается.

— Это нечестно! — говорит Конти.

Он стоит, напряжённо выпрямившись, лицо затвердевшее, голос звенит.

— Нечестно и подло. Ты же давала слово! Тебе бы понравилось, если бы с тобой — вот так?!.. — резкий жест головой в сторону «мисс», которая всё это время продолжает трястись и беззвучно открывать рот.

Воображала смотрит на неё уже без улыбки, говорит хмуро и виновато, с некоторой долей удивления:

— Я никогда не думала про это — так. Извини. Больше не буду.

Лицо её напряжено.

Пушистый ковёр пуст.

 

смена кадра

Вдруг девочка, стоящая впереди Лютого, взглянула на старенький видеофон и подняла руку, и учитель, который был прописан как лицо с правом управления первого уровня Драган Сребрич, сказал:

 

— Малёна, слушаю тебя!

 

— Драган Благоевич, а как их зовут?

 

— Пока не знаю… а ты что предложишь?

 

— Кот и Лиса! Он… такой белый… на кота похож… из мультфильма, а она… рыжая, как лиса… им очень подойдёт.

 

— Что же, хорошие имена… Кот и Лиса… значит, так, – обратился он к киборгам, – ваши имена будут такие… ты Кот, а ты Лиса. Запомнить и отзываться.

 

— Идентификационное обозначение записано. Приказ принят, – ответили DEX’ы

 

/Откуда она узнала? Ты сообщил?

/Да. Теперь ты Кот, а она Лиса. А разве ты не этого хотел?

/Теперь они будут знать… что мы не такие, как все.

/Я тоже не такой. Успокойся. Они не знают, какие должны быть киборги… правильные. А таких… неправильных… киборгов здесь достаточно.

/И что теперь?

/Жить. Работать. Вы охраняете школу, я охраняю школьницу… и её брата… а вот если отпустят отдыхать… то можно и к нам в гости.

/Сам-то веришь, что это так?

/Сам-то верю.

 

     Торжественная часть закончилась, ученики разошлись по классам, Драган повел DEX’ов в свой кабинет, находящийся на первом этаже рядом с библиотекой, и подключил к школьному искину.

 

    Начав загружать программы по местному диалекту и местным праздникам, обнаружил, что в цифровой памяти обоих почти не осталось свободного места, удивился, что киборги не отформатированы, и уже собрался всё удалить, но… вспомнил, как Нина Павловна просила скопировать ей на планшет всё, что было у её киборгов в памяти, тоже сначала скопировал себе все файлы обоих DEX’ов, и только после этого удалил у киборгов.

    После этого дал DEX’ам схему школы, карту местности и список местных жителей.

                                                 ***

 

      Нина уже на работе вспомнила, что забыла позвонить Змею. Пока на дворе никого не было и никто, кроме её киборгов, не мог её подслушать, вышла на стену и набрала номер Змея.

 

  Поздоровавшись, спросила, всё ли нормально – получила ответ:

— Да, у нас всё хорошо… вот Фрол прилетел на скутере… только что.

 

   Нина успокоилась, но ещё раз напомнила своим киборгам о бдительности – и о том, что им пока что крупно повезло, что никто из местных не выложил в Сеть снимки Ворона с раскрытыми крыльями. 

 

— И не выложат! – уверенно заявил Фрол. – Местные люди считают птицу ворона вестником богини смерти Мары и без крайней необходимости стараются с ним не связываться. Надо поставить на капище идол Мары, и она защитит своего вестника… крестьяне будут считать, что Мара его защищает.

 

— А… здесь есть капище? – изумилась Нина. – А… какие там идолы?

 

— Есть, – совершенно спокойно сообщил Фрол, – на соседнем острове. Вы сами сказали, что для местных людей Змей должен изображать человека… Киборгам я сообщил об этом… не выдадут.

 

— Ну… да, я так сказала. Тут порядки такие… киборгу без человека нельзя. А раз Змей для местных является человеком… то да. Здесь ты прав. Он должен соблюдать местные обычаи и обряды. Хотела бы я посмотреть на это капище… в следующий раз, когда приеду, покажете.

 

— Хорошо, покажем.

 

— Тогда пока… да, чуть не забыла! Сколько жемчуга собрали? И собирали ли? Пока есть возможность… ищите. И запасите глины ещё и на зиму, чтобы зимой было, чем заниматься. Привезут Ново-Московских киборгов… надо всем занятие найти… и нужны будут деньги на лекарства и одежду.

 

— Жемчуг есть, Ворон уже почти сто грамм нашёл… и ещё найдёт. За глиной съездим… прямо сейчас и втроём… возьмём Агнию, она почти поправилась. Всё в порядке.

 

— Молодцы! Отдыхайте! – и отключилась.

 

    У ребят всё хорошо, всё спокойно. И на душе у Нины стало легче.

                                              ***

 

     Драган передал обоих киборгов завхозу, которая повела их знакомиться со школой, и стал просматривать скопированные записи — почти три сотни роликов продолжительностью от десяти секунд до десяти минут — и задумался.

 

    Неужели этот зам главы филиала не знал, кого везёт в деревню? — два таких киборга в школе подобны гранате с выдернутой чекой. Неизвестно, когда и где рванёт.

   Или знал? Тогда как это назвать? Это уже не подарок. Это уже… укрывание бракованных киборгов от утилизации? Но… зачем? С какой целью?

    Надо попробовать поговорить с ними… и с обоими сразу, и по отдельности.

                                           ***

 

    Светлана пришла полдвенадцатого, посмотрела на Агата и разочарованно сказала:

— Какой-то он тощий… и мелкий. Я думала, он крупнее будет… а мы его уже в план включили… и чайную комнату делаем. Почти сделали.

 

— Света, это же не DEX. Это DEX’ы крупные и высокие. А это Mary. Он нормальный. А что тощий… так это наживное. Откормится. К тому же… если в кимоно, то даже незаметно будет, что тощий.

 

— Какое кимоно? – возмутилась Светлана. — Мы самовары купили… настоящие, электрические!

 

   Нина усмехнулась:

— Настоящие самовары как раз без электричества нагревались. А как раз огнём и дровами. А кимоно… тоже пригодится. Лиза сшить сможет. Только схемы нужны… и ткань.

 

— Да ты что! Ты их видела хоть раз… настоящие-то самовары?

 

— Видела… и не один раз. В прошлый год… или в позапрошлый… была выставка из Ново-Тульского исторического музея… у нас, на третьем этаже… было целых двенадцать самоваров разного размера.

 

— Вспомнила чего! Выставка-то была три дня всего! И… я её пропустила… была на семинаре в Янтарном.

 

— Мне хватило. И посмотреть, и сделать видео… Вася, найди видео с той выставки и скинь Светлане.

 

— Понял. Сделано, – мгновенно отчитался Василий, и на планшете Светы появился новая папка с файлами.

 

— Вот там… — показала Нина на один из файлов в папке, — есть разбор самовара на части. Да, и у настоящего старинного самовара от двух до десяти съёмных деталей… и огонь внутри зажигается.

 

— Ну ничего себе! – просматривая видео, Светлана удивилась ещё больше. – У нас такого нет! А нам надо… или купить, или сделать.

 

— Но… в фондах у нас настоящего самовара… насколько я знаю… нет. Только электрические.

 

— Ладно, мне пора… так дашь киборга?

 

— Так он для тебя и приведен. Агат, третий уровень Светлане Юрьевне. Вася, сопровождение и охрана… короче, проводи его туда, побудь с ним и приведи обратно. Да… и на пути обратно сходи с ним в столовую. Накорми… сам можешь поесть… и конфет возьми девочкам.

 

— Будет сделано!

 

— Ну и борзой же он у тебя! – не то восхищённо, не то возмущённо заявила Светлана. – Тут явно непростая программа.

 

— Так ведь Bond’овская… заходи после обеда. Или позвони.

 

— Видно будет. Пока.

                                     ***

 

    Завхоз повела киборгов сначала по первому этажу – зная, что схема киборгам уже дана, она быстро показала, где столовая, где кабинет директора, где актовый зал: «…а там по коридору ещё четыре классные комнаты… все двери открыты… непорядок!.. а здесь ваша комната… и рядом комната охраны…».

     Кот и Лиса послушно шли за ней следом, запоминая расположение дверей и окон, а особенно – как открываются и закрываются окна и двери. Пригодится при планировании побега.

 

     Когда поднялись на второй этаж, женщине кто-то позвонил, она сказала: «Сейчас буду!», заглянула в первую же дверь и со словами: «Девочки, покажите ребятам второй этаж, пожалуйста! Кот и Лиса, слушайтесь Малёну и Любице!» оставила киборгов и ушла вниз.

 

    Не то, чтобы добрейшая Лариса Петровна не знала закон – знала… просто ей в голову не приходило, что киборг может причинить вред человеку. Ведь их привёз такой человек! Сам заместитель начальника филиала DEX-компани! А он сам сказал, что киборги надёжные и проверенные!

   К тому же живущие в селе мэрьки и «пятёрки» были само смирение.

 

   А девочки и сами с киборгом – собрание было объявлено срочным, и потому некоторые родители освободили DEX’ов от работы и отправили с детьми в школу.

                                        ***

 

    В кабинет просветителей Света с киборгами шла самым коротким путем, но стараясь не встречаться с группами туристов, идущими на галерею – вниз на лифте, потом через внутренний дворик, через две арки и ещё один дворик… быстрым шагом дошли минут за двенадцать.

 

    В просторном помещении с четырьмя окнами было шесть рабочих мест и столько же людей. Светлана представила Агата всем сотрудникам отдела – столько много народа сразу киборг никогда не видел.

 

   Всё было ново и необычно. Но спрашивать что-то он решался только у Васи и только по внутренней связи, и DEX пытался его успокоить, и показывал, что где находится.

    Люди что-то говорили, Агат сначала включил фильтрацию звуков, чтобы слышать только Светлану, потом выключил и стал прислушиваться к остальным.

 

— …а как его звать?

— Агат. Будет в чайной комнате… церемонии проводить.

— А он умеет?

 

— Посмотрим. Агат, иди за мной, – Светлана пошла на выход из кабинета, и когда оба киборга двинулись за ней следом, она обернулась:

 

— Василий, тебе туда идти не обязательно.

— Приказ хозяйки. Сопровождение и охрана.

— Ну… ладно. Пошли.

                                        ***

 

    Драган немедля позвонил завхозу:

— Лариса Петровна! Где новые киборги?

 

— Так… с Малёной оставила… мне тут позвонили, мебель надо принять для комнат… селить киборгов надо в школе, они же парень и девушка… вместе же селить нельзя! вот две кровати и заказала… и перегородку поставить надо…

 

— Как… с Малёной?

 

— Ну… она же не одна. С Лютым… — уже не так спокойно ответила женщина, — и Любице с ними… они новым… этим… DEX’ам… второй этаж показывают.

 

— Немедленно заберите их! Прямо сейчас!

 

— Ладно-ладно… как скажешь… сейчас только подпишу накладную… и пойду…

 

     Драган не стал её дослушивать, отключил звонок. И тут же набрал номер Любице:

— Где Малёна и киборги? Она с Лютым?

 

— Малена с Лютым остались в мастерской, а я веду Кота и Лису в подвал, покажу, где теперь находятся тренажёры… — радостно почти пропела девочка, — …и ты же сам говорил, что там зал для аэробики… мы только посмотрим…

 

— Немедленно возвращайся! – приказал ей Драган.

 

— Дядя, всё же нормально! Они хорошие, слушают внимательно… я умею обращаться с киборгами…

 

   Драган с видеофона подключился к Лютому, скинул ему несколько коротких роликов, скопированных с Кота, и сразу позвонил Малёне:

— Разреши мне отправить Лютого в подвал… кое-что принести надо.

 

— Да, конечно… Лютый, иди и помоги Драгану.

 

   DEX’а как ветром смело – с такой скоростью он кинулся к подвалу.

 

    У самого входа в открытую уже дверь подвала Лютый сказал Любице, что ему нужно принести наверх будто бы забытый Драганом планшет, вошёл в подвал, включил свет и дал возможность Коту и Лисе всё осмотреть (полупустой зал пять на восемь метров с матами в углу и парой велотренажёров у стенки), потом подхватил девочку на руки и со смехом, чтобы она не успела испугаться, понёс к Драгану в кабинет.

                                              ***

 

     Комната, названная «чайной», находилась на втором этаже…  и была размером пять с половиной на шесть метров.

   В ней стояли шесть столиков со стульями, у дальней стенки стоял буфет с посудой и небольшая кухня, отделенная от зала со столиками стойкой. Напротив входной двери – небольшая сцена, почти подиум. На двух окнах плотные бежевые шторы.

 

    Агат прошел к буфету, Вася остался у входа внутри комнаты и включил режим охраны, что явно нервировало Светлану.

 

    Mary бегло осмотрел содержимое буфета и неуверенно сказал:

— Для проведения японской чайной церемонии недостаточно продуктов… и посуда другая нужна. И… здесь нет чая…

 

— Как это нет? – возмущённая Светлана сунула под нос киборгу ещё не открытую недавно купленную дорогущую пачку чая. – А это что?

 

   Агат просканировал пачку и отчитался:

 

— Листьев чайного куста в пачке не обнаружено. Обнаружены листья… — и перечислил с десяток незнакомых Светлане растений.

 

   Зав отделом в состоянии полнейшего шока открыла пачку – в ней оказалась труха и мелкие веточки – и уставилась на Mary:

— Как ты узнал? Ты… разбираешься в сортах чая?

 

— Необходимые программы имеются, – испуганно ответил Агат.

 

     Василий, как более опытный в музейном деле, спросил:

 

— Светлана Юрьевна… это действительно не чай. Может, Агат сам смог бы выбрать чай в магазине?

 

— Я его по каталогу заказывала! Десять галактов пачка! Стограммовая! Теперь её… что?.. выбрасывать?

 

— Такая пачка настоящего чая стоит сто двадцать галактов. Старый хозяин покупал… раз в полгода, – тихо сказал Агат, держа в руках ярко-розовую коробочку с картинкой и надписью: «Рассвет на горе».

 

   Света уставилась на него, как на привидение.

 

— Так! Пачку можешь взять с собой… оставь у Нины Павловны, я к ней зайду. Далее. Агат, какая нужна посуда? Скинь мне список… — после просмотра файла добавила: — и по продуктам тоже… надо же, сколько всего! Попробую заказать сама… или действительно, взять тебя с собой… я подумаю. Можете идти обратно… пока что.

 

— Хорошо.

                                      ***

 

      Перед обедом позвонил директор заповедника:

 

— День добрый! Сообщаю новости… раз уж погрузили столько Irien’ов… завхоз купил модуль на шестнадцать мест с кухней, столовой, гостиной, двумя гаражами и тремя мастерскими. Или… под лаборатории можно. Сейчас завхоз с рабочими полетел на остров устанавливать модуль… пара DEX’ов вроде должна быть сразу.

 

— Благодарю! Отличная новость! – обрадовалась Нина. — Как только установят, два первых киборга будут поселены.

 

— Установить-то недолго… часа за три справятся. Там автоматика и электроника… может, и быстрее. Что за киборги?

 

— Две девушки DEX. Они сейчас у Змея в доме… отлёживаются.

 

— Две девки одни на острове… это непорядок. Девушки… да и женщины тоже… одни не должны жить. Или с мужем, или с родителями… ну, или с братом… какой пример местным? Хотя… это киборги… но всё равно, парня им надо.

 

— Парней привезут. Там же егерь с DEX’ом живёт… присмотрит пока за ними… может быть, Фрол бы присмотрел… спрошу у Снежаны, если он ей не слишком нужен… то может и пожить там.

 

— Добро. Договорились. Теперь оплата. Ещё жемчуг есть?

 

— Ворон собирает. Должно быть… копилка у него. Распоряжусь, чтобы Вам отдал всё собранное. Позвоню сейчас.

 

— Добро. Тогда… до встречи.

 

— До свидания.

 

Один Мастер Дзен прославился тем, что ему не было равных в поединке. И вот великий воин, которого знала вся империя, отправился к Мастеру с целью выиграть поединок с ним, и тем самым опровергнуть слухи о непобедимости Мастера.  «Ты не боишься поражения?»   — поинтересовался Мастер. »  Поражения — от тебя?! Да я выходил без единой царапины из схваток с несколькими бойцами сразу, и то были лучшие из бойцов! И ты смеешь пугать меня каким-то поражением от щуплого, убогого монаха?!»    »  Быть по-твоему», — отвечал Мастер. — »  Завтра приходи на Холм Одинокой Сакуры».   На следующий день, едва взошло солнце, воин был у подножия холма. Мастер уже сидел под сакурой в позе лотоса, так, словно был здесь всегда. Стояло начало осени, и листья изредка печально опускались на Мастера. » Защищайся! »  — воскликнул воин и занёс над головой Мастера огромный меч. Мастер только медленно поднял руки над головой. Целый вихрь листвы сорвался с ветвей древней сакуры, и, когда меч опустился с силой кузнечного молота, он лишь разбросал у ног воина этот ворох осенних листьев.  Воин удивился, и, примерившись уже более тщательно, нанёс второй удар. Однако Мастер лишь опустил ладони к земле. Меч без малейшего вреда прошелестел по пучкам жухлой травы. Воин впал в ярость, и нанёс третий, самый сокрушительный удар, подступив почти вплотную. Но Мастер лишь выставил руки перед собой — и страшный исполинский клинок, со свистом прорезав воздух, увяз в нём, словно в густом клейстере. «Ты проиграл, — сказал Мастер воину, — знаешь, почему так произошло? Потому, что отказавшийся от нападений начинает чувствовать и постигать Защиту и гармонию во всём, что окружает его — в деревьях, травах, земле, воздухе, ветре и течении стремительных горных ручьёв…»   Тогда воин опустил на землю не нужный ему более клинок, и уже через несколько минут опавшая листва, трава и воздух на Холме Одинокой Сакуры позабыли образы двух путников, исчезнувших в вечерней дали.

На рассвете ветер стих, в воздухе зазвенел мороз, и выбеленный небосвод словно покрылся инеем. От холода захватывало дух, лес замер и вытянулся по струнке, скованный стужей, лед потрескивал под ногами, и иногда от этого становилось страшно — Лешек без труда представлял себе глубокую черную воду, и сосущее течение, и саженную корку льда над головой.

Он сильно озяб и подозревал, что обморозил лицо и пальцы. Иногда он растирал лицо рукавами, но только напрасно сдирал кожу: заиндевелый волчий мех на отвороте не согревал, а царапал. Поначалу он еще дышал на руки, но потом отказался от этого: они обветривались, но не согревались. Теперь же Лешеку казалось, что дыхание его остыло и выдыхает он точно такой же морозный воздух, какой и вдыхает.

Надо было уходить с реки в лес: при свете дня его увидят издалека, а конные нагонят его так быстро, что он не успеет как следует спрятаться. Странно, но погони Лешек не боялся, и легкая улыбка все еще играла на обветренных губах. Будто его страх, вечный страх, остался в монастыре, будто он скинул его с себя вместе с ненавистным подрясником, сорвал с шеи вместе с крестом.

Лешек огляделся: лес стоял по обоим берегам реки, но один берег был крутым, а другой — пологим. На пологом берегу его скорей начнут искать, зато, поднимаясь на крутой, он не сможет замести следы. В конце концов он выбрал пологий берег — если погоня обнаружит его следы, то его найдут за час, не больше.

Жаль, что стихла метель. Лешек оглянулся — на санном пути следы его мягких меховых сапог не были заметны, метель сдула с реки снег, уложив его валиком на берега. Конечно, следы можно было разглядеть, и тот, кто станет его искать, несомненно их увидит. Он вздохнул и прошел по собственному следу назад, прошел довольно далеко, с полверсты. Теперь они точно не найдут того места, где он углубится в лес.

Засыпа́ть глубокие дырки от сапог на берегу оказалось тяжелей, чем он думал: снег набился в рукава, и заломило запястья. Самое обидное, что за ним все равно оставалась широкая полоса потревоженного снега, которую при желании можно разглядеть, как бы тщательно он ее ни заравнивал.

Лешек только-только добрался до первых елей с толстыми стволами, когда услышал глухой стук копыт. Сердце упало, он присел и постарался слиться с серой корой дерева. Но, на его счастье, кто-то проехал мимо в сторону монастыря — на санях, запряженных парой коней, с молодецким гиканьем и свистом. Из-под полозьев во все стороны летела легкая на морозе снежная пыль, и Лешек выдохнул: теперь его следов точно не увидят, напрасно он шел назад. Удача снова тронула губы улыбкой.

Он зашел в лес довольно далеко — при свете солнца невозможно заблудиться. Сначала он собирался идти вдоль реки вперед, но пришлось отказаться от этой мысли: сугробы кое-где доходили ему до пояса. Но и остановиться на несколько часов было опасно: мороз убьет его, как только он перестанет двигаться. Оставалось лишь разжечь костер и отогреть наконец лицо и руки. Высушенные морозом дрова будут гореть бездымно; что-что, а костры Лешек разжигать умел. Он без труда нашел подходящую валежину и только потом сообразил, что топора у него с собой нет. Пришлось ломать сухие сучья непослушными руками.

Прозрачный, почти невидимый огонь жарко разгорелся за несколько минут, сжирая ветки со сказочной быстротой. Лешек протянул к нему тонкие посиневшие пальцы, и вскоре к ним вернулась чувствительность. Пришлось перетерпеть боль: ему казалось, что любой звук разнесется по лесу на несколько верст. Однако руки отогрелись, загорелось лицо, и мучительно потянуло в сон.

Есть Лешек не хотел — слишком сильное волнение всегда перебивало голод, поэтому пшено он решил поберечь. Чтобы не уснуть, он наломал еще сучьев, на этот раз потолще, пожевал еловую ветку и пососал снег — можно ничего не есть несколько суток, но пить и жевать еловую хвою при этом надо обязательно, так научил его колдун.

Если он уснет, то костер погаснет через полчаса. И даже если он зароется в снег, как это делают на морозе собаки, то все равно может замерзнуть.

 

* * *

 

Лешек попал в Усть-Выжскую Свято-Троицкую Пустынь, едва ему исполнилось пять лет. Между тем, он хорошо помнил свое детство. Помнил мать — сначала молодую, веселую, румяную, а потом в одночасье состарившуюся от болезни. Помнил ее прозрачное лицо с синевой на щеках, тонкие руки, обнимающие его за шею, губы, целующие его лоб. А вот отца и деда он помнить не мог — их убили, когда ему не было и года.

Через много лет, передавая колдуну рассказы матери, Лешек узнал, что дед его был знаменитым волхвом Велемиром; им и его сыном князь Златояр когда-то откупился от церковников. Дом сожгли, и они с матерью прятались у чужих людей, переходя из деревни в деревню. Голод, горе, несложившийся быт подкосили ее, и первая же лихорадка высосала из нее жизнь. Лешека отдали в приют, к монахам, не желая связываться с хлипким, болезненным мальчонкой, который никогда бы не стал в семье хорошим работником.

Монахи тоже не обрадовались этому приобретению. Из приюта для подросших воспитанников вели два пути — стать послушником или поселиться в какой-нибудь деревне, которые во множестве были разбросаны по монастырским землям, и платить монастырю подати, размер которых с каждым годом становился все больше, не оставляя возможности выбраться из нищеты. И какой из этих путей выбрать, каждый решал для себя сам.

Любой послушник мечтал стать монахом, однако большинство из них доживали до старости, так и не добившись пострига. Зато те, кому это удалось, превращались в «белую кость» монастыря — их ждала сытая, безбедная жизнь и необременительный труд. Послушники же, еще более бесправные, чем слободские крестьяне, выполняли и черную работу при монастыре, и пахали землю, которую монастырь еще не роздал под крестьянские наделы.

Лешек не годился ни для того, ни для другого. И только когда обнаружился его чудесный голос, который монахи упорно называли божьим даром, они смирились с его существованием. Он один из немногих мог быть уверен в том, что из послушника превратится в монаха очень быстро, а возможно, когда-нибудь получит духовный сан.

Его обучали грамоте, но этим и исчерпывалась разница между певчими и остальными приютскими детьми. Лешек вспоминал семь лет в приюте с содроганием: с первого до последнего дня эта жизнь казалась ему кошмаром.

Его не любили воспитатели за его странную повадку — слегка отстраненную, что со стороны казалось надменностью, а может, ею и была. Они хором твердили о «грехе гордыни» и смирении, но в те времена он их не понимал. Он так и не привык к побоям и всегда думал, что непременно умрет, когда его будут сечь, но так и  не умер, только всегда долго плакал, не столько от боли, сколько от унижения. Страх перед розгой не делал его умней и осторожней — он просто не понимал, почему все вокруг стремятся его уязвить, и хотел стать хорошим, но не знал как. Мир казался ему несправедливым и непонятным.

Его не любили сверстники, завидуя его исключительному положению даже среди певчих, и при каждом удобном случае старались либо расправиться с ним самостоятельно, либо свалить на него вину за свои прегрешения. Он не пытался им понравиться, держался особняком, вызывая еще большее озлобление. А при его хрупком сложении перед сверстниками он был беззащитен.

По ночам, свернувшись клубком под тонким одеялом и дрожа от холода, Лешек думал о маме. Он, конечно, знал, что она умерла — об этом ему частенько напоминали воспитатели, — но не вполне понимал, что это значит. Он воображал, как она приходит в спальню, садится на кровать рядом с ним, обнимает его и целует. Иногда эти мысли согревали его и утешали, а иногда заставляли тихо и безысходно плакать, зажимая рот подушкой, чтобы никто не услышал, как он исступленно шепчет себе под нос: «Мамочка, приди ко мне, пожалуйста! Приди только на минутку!» Мама любила его, гладила по голове, понимала с полуслова и жалела. Лешек даже не думал о том, что она может защитить его или просто забрать из этого мрачного, холодного места — так далеко его мечты не простирались. Возможно, допусти он такую мысль хоть раз, и безнадежность свела бы его с ума. Нет, о таком он мечтать не смел — ему хотелось лишь, чтобы его пожалели и приласкали. Поэтому в грезах он и пересказывал ей свои горести и представлял, как мама прижимает его к себе и шепчет ласково: «Мой бедный Лешек».

Он был бесконечно одинок, и его первые попытки сблизиться с кем-то из ребят всегда заканчивались плачевно: если его и принимали в игру, то лишь для того, чтобы насмеяться, оставить в дураках или заставить плакать. Став постарше, Лешек понял, что таковы были правила игры: и смеялись, и оставляли в дураках, и доводили до слез не только его одного. Но лишь он один сдавался и бежал от таких игр, бежал сам, когда его никто не гнал. В конце концов он оставил попытки подружиться со сверстниками, замкнулся в себе, и всякое приглашение к игре испуганно принимал в штыки, чем настраивал ребят против себя еще сильней, пока окончательно не превратился в изгоя, довести которого до слез считалось не только не зазорным, но и в некотором роде почетным. И если сначала ему было скучно, то потом — страшно и стыдно.

Он ходил, стараясь слиться со стенами, и в спальне забивался под одеяло, чтобы лишний раз не попасться кому-нибудь на глаза — тому, кто не знает, чем сейчас заняться, и найдет развлечение в том, чтобы немного его помучить. Лешек был гадок самому себе, противный страх сковывал его с головы до ног, если кто-то заступал ему дорогу или стаскивал с него одеяло. Он не был способен даже на то, чтобы разозлиться, и неизменно мямлил и просил его не трогать.

Но мама, которой Лешек откровенно поверял свой ужас и свою унизительную беспомощность, в его воображении никогда не осуждала его, напротив, утешала и объясняла его слабость понятными и простительными причинами. С ней он говорил о своих мыслях, далеких от окружавшей его жизни, пел ей песни и рассказывал трогательные истории, которые придумывал сам.

Только через три года его жизнь изменилась к лучшему — в приюте появился десятилетний Лытка, крещенный Лука. У него обнаружился слух, и волею отца Паисия паренька определили в певчие, однако он оказался таким крепким, здоровым парнем, что и тринадцатилетние ребята побаивались его задирать. В приюте старшие редко обращали внимание на младших, но Лытку, как показалось Лешеку, уважали и совсем большие ребята.

Лытка не стремился к верховодству, но всякая несправедливость вызывала в нем бешенство, и он восстанавливал ее при помощи увесистых кулаков. Он не собирал вокруг себя «своей» ватаги, но его уважали, к нему тянулись, и очень быстро получилось так, что приют зажил по новым порядкам, и по этим порядкам никто не смел обижать маленького Лешека. Лытка привязался к нему, как к родному братишке, сначала просто оказывая покровительство, а потом, сойдясь поближе, начал смотреть на Лешека снизу вверх, находя его не только способным, но и необыкновенно умным.

Сам Лытка обладал практичным крестьянским умом, но мог бесконечно слушать несмелые рассуждения Лешека об устройстве мира и людей. Лешек с легкостью рассказывал, о чем шепчутся между собой звезды, когда их никто не слышит, что думает трава, когда ее косят, о чем мечтают лошади. И очень смешно изображал монахов: это развлечение полюбил не только Лытка, но и другие ребята. Они залезали в сарай с сеном и смотрели в щелки на проходивших мимо воспитателей и других взрослых.

— Во, толстый Леонтий! — шептал Лытка. — Чего он делает?

— Он ищет, чего бы съесть, — с готовностью сообщал Лешек, стараясь Леонтия изобразить, — он всегда думает только о еде и больше всего на свете любит свое пузо!

Мальчишки прыскали в кулаки, а Лытка искал следующую жертву.

— Старый Филин просто не знает, чем заняться. Но боится завалиться спать, потому что тогда ему влетит от Дамиана.

Лешек показывал, как Филин хлопает глазами и подозрительно смотрит по сторонам, будто хочет что-то украсть.

— Отец Паисий! Давай, Лешек!

— Нет, я не хочу, чтобы вы смеялись над Паисием! Он добрый, он слышит музыку.

Лицо его само по себе приобретало мечтательное выражение отца Паисия, и мальчишки все равно смеялись, потихоньку, ибо (как говорилось в уставе) «душе, изливающейся в смехе, легко отпасть от своего гармонического состава, оставить попечение о благе и еще легче впасть в дурную беседу» — смех не считался в монастыре добродетелью.

Лешек расцветал, когда все на него смотрели и все его слушали, и, наверное, чувствовал себя счастливым. Он быстро забыл обиды и простил тех, кто совсем недавно не давал ему прохода, да и ребята перестали считать его ничтожеством — Лытка заставил их уважать Лешека и ценить.

Лытка был первым, кому Лешек осмелился петь свои песни. Они настолько потрясли крестьянского мальчика, что он требовал Лешека петь их снова и снова, а потом предложил послушать их и другим ребятам. Собственно, ничего особенного в тех песнях и не было, Лешек пел о том, что видел вокруг, — о небе, о земле, о монастыре, но когда замолкал, не раз замечал, что на лицах мальчиков блестят слезы.

Лешек же смотрел Лытке в рот: он боготворил своего друга, восхищался каждым его словом или жестом, считал его героем и посвящал ему песни. Множество раз Лытка спасал его от наказания, принимая на себя вину и подставляясь под розги. Лытка относился к наказаниям с легкостью, никогда не плакал, терпел молча, даже если секли как взрослых, по спине (чем вызывал у Лешека еще большее восхищение).

Его пение однажды услышал толстый Леонтий, и как назло, песня была малопристойной — о ненавистной воскресной службе (в песнях Лешека монастырь всегда рисовался черной краской). Никакие увещевания Лытки на этот раз не помогли — Лешека наказали очень жестоко, и, как бы ему ни хотелось быть похожим на друга, он все равно не смог удержаться от криков и слез, а потом целую неделю лежал на животе и плакал, когда его никто не видел. И, хотя его посадили на хлеб и воду, Лытка умудрялся утащить из-за стола что-нибудь вкусненькое для него.

— Лытка, я такой слабый… — сокрушался Лешек, жуя яблоко или морковку, — я так хочу быть таким, как ты.

— Чепуха! Ты не слабый. Просто у тебя кожа тонкая и косточки торчат. А у меня — потрогай — спина, как рогожа.

Лешек трогал его мускулистую спину и снова восхищался.

— Зато ты поешь песни… — вздыхал Лытка.

— Лучше бы я не умел петь, — Лешек снова готов был расплакаться и удерживался только из гордости.

— Чепуха! Мы просто будем осмотрительней, чтобы никто тебя не слышал!

Но с тех пор Лешек боялся петь и соглашался на уговоры, только если кто-то из ребят вставал под дверью. А главное — не получал от этого настоящего удовольствия, не позволяя голосу развернуться в полную силу.

Киборг и бытовая сторона вопроса 2.

— Хо­зя­ин? — че­ловек пе­рес­тал гип­но­тизи­ровать од­ну бы­товую тех­ни­ку и пе­ревёл взгляд на дру­гую. В гла­зах че­лове­ка бо­ролись страх, от­ча­яние и на­деж­да на по­беду. Декс по­нял, что ко­февар­ку на­до спа­сать и об­на­дежил вла­дель­ца: — Обо­рудо­ванию не­об­хо­димо из­на­чаль­ное ПО по ис­поль­зо­ванию дан­но­го пред­ме­та.

— Ты сам-то по­нял, че­го ска­зал, Рон? Ес­ли да, то ис­поль­зуй хоть вол­шебную па­лоч­ку, толь­ко сде­лай ко­фе! Как бра­та по ра­зуму про­шу, млад­ше­го!

— Тер­мин «вол­шебная па­лоч­ка» не най­ден сре­ди не­об­хо­димых для фун­кци­они­рова­ния… — ки­борг схва­тил ле­тящую в го­лову лу­кови­цу, увер­нулся от вто­рой и зу­бами пой­мал боль­шое яб­ло­ко про­лета­ющее ми­мо ли­ца. Че­ловек по­ис­кал еще ме­татель­ные сна­ряды, по­том мах­нул ру­кой и вер­нулся к раз­мышле­нию о нес­пра­вед­ли­вос­ти судь­бы и от­сутс­твию лю­бимо­го на­пит­ка. Рон по­ложил лу­кови­цу от не­го по­даль­ше и при­нял­ся изу­чать ко­февар­ку, хрус­тя яб­ло­ком. В час­ти он стал­ки­вал­ся с этим ти­пом бы­товой тех­ни­ки. Толь­ко там они бы­ли же­лез­ные и все­го с дву­мя кноп­ка­ми, над­пи­сан­ны­ми пря­мо по ме­тал­лу: «без ник­то», «без ник­то два ра­за». Са­хар ле­жал ря­дом с ко­февар­кой в спе­ци­аль­ном ящи­ке и ки­борг его пе­ри­оди­чес­ки тас­кал. Эта бы­ла чер­ной, плас­ти­ковой, и вмес­то кно­пок пик­тограм­мы в ко­личес­тве де­вяти штук. Приш­лось лезть в ин­фо­нет.

      Инс­трук­ция сос­тавля­лась че­лове­ком и для лю­дей. В ней не хва­тало ку­чи не­об­хо­димых па­рамет­ров: нап­ри­мер, си­ла и дли­тель­ность на­жатия на кноп­ки ука­зана не бы­ла. Прос­ка­ниро­вав плас­тик и оце­нив его хруп­кость, сис­те­ма все-та­ки вы­дала ре­зуль­тат с пог­решностью в три про­цен­та. Ки­борг для про­бы ткнул паль­цем в стен­ку сбо­ку, и за­вис над об­ра­зовав­шей­ся тре­щиной. Или плас­тик на раз­ных учас­тках ко­февар­ки был раз­ной проч­ности, или сис­те­ма где-то ошиб­лась. На­конец це­ной че­тырех тре­щин и нес­коль­ких мыс­ленных прок­ля­тий (ис­прав­ные ки­бор­ги не орут ма­том на лю­дей и их тво­рения) нуж­ное уси­лие бы­ло по­доб­ра­но, про­из­ве­ден за­пуск про­цес­са и че­ловек по­лучил вож­де­лен­ный на­питок. Поп­ро­бовал:

— Спа­сибо, Рон! Ес­ли срав­ни­вать ре­зуль­та­ты на­ших уси­лий, то у те­бя все-та­ки ко­фе вкус­нее, а бо­кови­ну мы зак­ле­им или по­меня­ем. И это… будь че­лове­ком, сде­лай зав­трак.

— Ка­кова не­об­хо­димость мо­дифи­кации в че­лове­ка, и где ска­чать не­об­хо­димое ПО? — нет, он знал, что это прос­то вы­раже­ние, ну уж боль­но счас­тли­вая у его че­лове­ка мор­да по­лучи­лась, вот так — с чаш­кой ко­фе. Не сра­бота­ло. Эрик пос­мотрел с доб­ро­душ­ной ус­мешкой и кив­нул в сто­рону пли­ты: — Обой­дешь­ся без мо­дифи­кации, жес­тянка. Яй­ца мо­жешь под­жа­рить?

— Мо­гу. Но дан­ная опе­рация ве­дет к серь­ез­ным проб­ле­мам со здо­ровь­ем объ­ек­та, а то и к прек­ра­щению жиз­не­де­ятель­нос­ти…

— Ть­фу на те­бя! Это ес­ли мы все-та­ки нар­вемся. А по­ка ку­риные, — и, по­наб­лю­дав за ку­линар­ным эк­спе­римен­том ки­бор­га, до­бавил: — Но из скор­лу­пы ты их все-та­ки дос­тань. Хо­тя и так при­коль­но, на­вер­ное…

      Че­ловек ушел «по де­лам». Фор­му­лиров­ка неп­ри­ят­ная и об­те­ка­емая. Что это во­об­ще зна­чит? И не ме­нее неп­ри­ят­ная «ты по­ка по хо­зяй­ству». С од­ной сто­роны, ки­бор­гу все рав­но, что де­лать. С дру­гой, он декс. Бо­евая мо­дель, а не хо­зяй­ствен­ная. Рон дос­тал бан­ку кор­мосме­си, и по­нял, что не хо­чет. Луч­ше уж что-то дру­гое, бла­го вла­делец ре­гуляр­но по­купал мес­тную еду, в ос­новном слад­кую. При­чем за­чем по­купал, объ­яс­нить не мог. Вот и сей­час в хо­лодиль­ни­ке наш­лась тер­мо­упа­ков­ка ри­са с мя­сом в ме­ду. Дан­ная пи­ща под­хо­дила под ка­тего­рию «Рон, я па­ру ло­жек это­го съ­ем, поп­ро­бовать, ос­таль­ное те­бе». Хо­тя ки­бор­гу эта при­выч­ка нра­вилась, по­чаще бы в та­кие рей­ды, как сей­час!

      Сло­жив гряз­ную по­суду в мой­ку декс за­думал­ся. Пред­сто­яло от­дра­ить кас­трю­лю, и по­дож­дать, ког­да че­ловек вер­нется и сва­рит… и ко­му по­том это от­мы­вать?

Нет уж луч­ше я сам, ин­фо­нет нам не заб­ло­киро­вали, на­личие про­цес­со­ра при вхо­де не про­веря­ют. Так, взять, про­мыть, по­резать, сва­рить… слить, под­су­шить, за­лить со­усом, пос­та­вить в хо­лодиль­ник — до упот­ребле­ния. Ин­те­рес­но, как об­хо­дят­ся ки­бор­ги хо­зяй­ствен­ной ли­ней­ки? Ух, сколь­ко для них все­го есть! Мож­но поп­ро­бовать… упс… раз­бе­жал­ся, жес­тянка. Ус­та­нов­ка но­вого ПО толь­ко с раз­ре­шения вла­дель­ца, под­твержден­ная его го­лосом. Зна­чит, при­дет­ся от­ло­жить до при­хода хо­зя­ина. А по­ка поп­ро­бовать на руч­ном обу­чении.

      В прин­ци­пе про­тив го­тов­ки ки­борг то­же ни­чего не имел. Все луч­ше, чем ча­сами си­деть в жду­щем ре­жиме. К то­му же об­на­ружи­лась ин­те­рес­ная, хо­тя и не оче­вид­ная сра­зу связь: чем боль­ше за­даний он вы­пол­нял без прог­рам­мно­го обес­пе­чения, тем яр­че ста­нови­лось вос­при­ятие, тем боль­ше по­яв­ля­лось мыс­лей, чувств и же­ланий…

      Нап­ри­мер, сей­час вот бы­ло же­лание на­бить мор­ду хо­зя­ину. Его че­ловек не прос­то вер­нулся, он вва­лил­ся за­жимая ру­кой пле­чо. В длин­ном раз­ре­зе кур­тки вид­нелся не ме­нее длин­ный кро­вото­чащий раз­рез тка­ней. Ин­те­рес­но, это вхо­дит в не­лепое ут­вер­жде­ние «я быс­трень­ко ог­ля­жусь, то есть ог­ля­дюсь… ть­фу, ко­роче вдво­ем опас­но, я ско­ро!»

А са­мому не опас­но? Иди­от бес­про­цес­сорный! Ну, да­вай, раз­де­вай­ся, вот ап­течка. Ин­те­рес­но, он за­метит, что я без ко­ман­ды… и что бу­дет де­лать, ког­да за­метит? Не за­метил. У ме­ня луч­ший хо­зя­ин в ми­ре — он пол­ностью слеп и глух, ког­да де­ло до­ходит до дей­ствий ки­бор­га.

      По­ка прог­рамма про­мыва­ет и за­шива­ет ра­ну, мож­но и об­су­дить воз­никшую проб­ле­му.

— Обо­рудо­ванию тре­бу­ет­ся раз­ре­шение на са­мос­то­ятель­ную ус­та­нов­ку прог­рам­мно­го обес­пе­чения.

— Раз­ре­шаю, — че­ловек от­влёк­ся от сво­ей би­той фи­зи­оно­мии, ко­торую гип­но­тизи­ровал в зер­ка­ле. — Что ты ска­зал, декс? Пов­то­ри, че­го я там те­бе раз­ре­шил? Хо­тя хрен с ним…

Мой хо­зя­ин — иди­от. Это дан­ность, за­писан­ная у не­го на уров­не про­цес­со­ра. Раз­ре­ша­ет он! При­дет­ся под­ска­зать.

— Име­ет­ся офи­ци­аль­но при­нятая фор­му­лиров­ка для раз­ре­шения дан­но­го дей­ствия ус­та­нов­ленная из­го­тови­телем. Тре­бу­ет­ся раз­ре­шение на де­монс­тра­цию тек­ста.

— По­казы­вай, — че­ловек дол­го и мрач­но за­читы­вал заг­ру­жен­ный в вирт-ок­но текст. По­том пе­ревел взгляд на сто­яще­го по стой­ке смир­но ки­бор­га: — И но­мер то­же? А под­пи­си под этим твор­чес­твом нет? Я бы ав­то­ра с удо­воль­стви­ем при­шил, осо­бен­но за не­об­хо­димость за­читы­вать но­мер про­цес­со­ра и спи­сок прог­рамм и ог­ра­ниче­ний. Да­вай-ка я прос­то от­дам пря­мой и вы­ражен­ный при­каз, что ты име­ешь пра­во ус­та­нав­ли­вать и сно­сить лю­бые прог­раммы, кро­ме вре­донос­ных. Ус­тро­ит?

— Да, хо­зя­ин, — по­лучив оче­ред­ную ин­дуль­ген­цию на лю­бые дей­ствия, на этот раз со сво­им ПО, ки­борг пе­редал уп­равле­ние над ми­микой про­цес­со­ру, прос­то что­бы не сме­ять­ся над сво­им че­лове­ком. Взял кур­тку со сту­ла. Он, ко­неч­но, бо­евой ли­ней­ки, а не хо­зяй­ствен­ной, но за­шить раз­рез мо­жет. Сна­чала ему вка­тили нуж­ную ути­литу, по­том и сам на­учил­ся. Лю­ди всег­да пе­рева­лива­ют неп­ри­ят­ную ра­боту на ки­бор­гов. По­мыть пол, по­чис­тить одеж­ду и обувь. Мож­но, ко­неч­но, про­явить оче­ред­ные чу­деса ту­пос­ти, но не хо­чет­ся. Его че­ловек не зас­лу­жил из­де­ватель­ств. Он и сам поч­ти не при­калы­ва­ет­ся над ма­шиной, так по ме­лочам. И еще иног­да ле­зет по­перед дек­са под блас­тер и про­чее ору­жие.

Кста­ти, а этот по­рез от­ку­да?! Опять ос­та­вил бо­евую ма­шину до­ма и во что-то вля­пал­ся. Мо­жет при­бить хо­зя­ина, что­бы не му­чил­ся? Тя­жело, ког­да вла­делец… Черт! Ну, опять он к пли­те по­лез! Ну не да­но те­бе это­го, че­ловек! Ну за­чем пор­тить хо­рошие ве­щи? Я имею в ви­ду пли­ту и про­дук­ты. Лад­но, кур­тку я это­му… коз­лу по­том зашью, проб­ле­мы на­до ре­шать по ме­ре пос­тупле­ния.

— Хо­зя­ин! Обед го­тов, ожи­да­ет в хо­лодиль­ни­ке! — и ос­то­рож­но вы­нуть у не­го из рук спер­ва кас­трю­лю, по­том нес­час­тные ово­щи, ко­торые, меж­ду про­чим, не ва­рят, а об­жа­рива­ют в мас­ле, не сни­мая ко­журы. По­тому что ва­реные они по вку­су на­поми­на­ют ер­шик для уни­таза. Эту фор­му­лиров­ку декс на­шел в ин­фо­нете и еще раз за­думал­ся об аль­тер­на­тив­ности не­кото­рых лю­дей. Ну, кем на­до быть, чтоб над­ку­сить этот са­мый ер­шик?

Кста­ти, об иди­отах.

— Хо­зя­ин, тре­бу­ет­ся по­яс­не­ние к по­лучен­ным ра­нени­ям.

— Да ка­кие, нах, по­яс­не­ния, Рон! Нар­вался на му­дака с кук­ри. Ну и не сра­зу уло­вил, что это за хрень. Ты че­го сам не жрешь? Тут впол­не на дво­их хва­тит. Вкус­но, кста­ти, спа­сибо!

      Ус­та­рев­ший ар­мей­ский декс ос­то­рож­но пос­та­вил та­рел­ку на стол, с уси­ли­ем раз­жал паль­цы.

Му­дака с кук­ри? Хо­зя­ин, у ме­ня сей­час бу­дет срыв. Точ­но. С че­лове­чес­ки­ми жер­тва­ми. Точ­нее с од­ной — очень ту­пой и не­ос­то­рож­ной! Ты во­об­ще по­нима­ешь, что из-за те­бя пос­тра­да­ем мы оба? Я не хо­чу в ути­лиза­тор! И ты вряд ли рвешь­ся в гроб. Ну, ска­жи, как ты в этом прок­ля­том го­роде на­шел единс­твен­но­го, я уве­рен, спе­ци­алис­та по это­му ору­жию!

      Че­ловек под­нял го­лову, ни­чего не по­доз­ре­вая взгля­нул на ки­бор­га, бес­печно трях­нул ко­рот­ко стри­женой го­ловой:

— Лад­но, не смот­ри, буд­то я те­бе мил­ли­он дол­жен! Ну, из­ви­ни, в сле­ду­ющий раз пой­дем вмес­те. И кста­ти, я тут ря­дом хо­рошую кон­ди­тер­скую на­шел! И да­же за­тарил­ся, толь­ко не пом­ню, ку­да бро­сил ко­роб­ку. Это те­бе, ес­ли най­дешь.

Как же с то­бой тя­жело, че­ловек!

— В свя­зи с ра­нени­ем ре­комен­ду­ют­ся уко­лы и пе­реход в спя­щий ре­жим, хо­зя­ин.

— У ме­ня та­кого ре­жима нет, но идея хо­рошая, — че­ловек за­вали­ва­ет­ся на кро­вать, ки­борг мыс­ленно вздох­нув, стас­ки­ва­ет с не­го бо­тин­ки и шта­ны.

Хо­роший че­ловек. Не пи­на­ет­ся, не швы­ря­ет обувью. Прит­во­ря­ет­ся дох­лым. Толь­ко ки­бор­ги не за­быва­ют.

— Хо­зя­ин, не ре­комен­ду­ет­ся иг­но­риро­вать не­об­хо­димые ме­дицин­ские про­цеду­ры. Да, я про уко­лы: ан­ти­би­оти­ки, ре­гене­ран­ты и ви­тами­ны — пол­ный ком­плекс. Так­же в свя­зи с не­дос­та­точ­ным ко­личес­твом и струк­ту­рой ко­неч­ностей не ре­комен­ду­ет­ся убе­гать от сво­его дек­са по вер­ти­каль­ной сте­не. И ле­тать лю­ди то­же не уме­ют. По­это­му да­вай сю­да пле­чо, не на­до ме­нять цвет кож­но­го пок­ро­ва на зе­леный, сис­те­ма все рав­но дей­ству­ет сог­ласно про­токо­лу. Вот те­перь спи.

Мож­но ук­рыть его тон­ким оде­ялом, и как он сам го­ворит «нет че­лове­ка — нет проб­ле­мы». Си­ту­аци­он­ное опи­сание дру­гое, но смысл-то не ме­ня­ет­ся!

      И опять по­мыть по­суду… по­чему у нас нет по­судо­мой­ки? Ну, хоть сти­рал­ка есть. По­ка хо­зя­ин спит, нуж­но заг­ру­зить его ве­щи, прос­нется, а уже все су­хое и чис­тое.

Киборг и бытовая сторона вопроса 1.

    Проб­рать­ся в го­род, ждать, по­ка при­дет спе­ци­алист. Прос­то ждать. Нес­ложное за­дание на пер­вый взгляд. И дом вро­де бы неп­ло­хой сня­ли, и от­дель­ная кро­вать, как у че­лове­ка. Ка­залось бы, что еще на­до дек­су, но… но ска­жите, как с ЭТИМ нор­маль­но фун­кци­они­ровать?
— Эй, жес­тянка, ты ЭТО жрать бу­дешь? — ки­борг заг­ля­нул в кас­трюль­ку, оце­нил по­доз­ри­тель­ную пе­но­об­ра­зу­ющую мас­су и за­думал­ся. Собс­твен­ная сис­те­ма ска­ниро­вания на­мек­ну­ла, что да­же ее воз­можнос­тей на оп­ре­деле­ние сос­та­ва, пи­щевой цен­ности и, глав­ное, бе­зопас­ности ве­щес­тва не хва­та­ет. Ки­борг по­нюхал, а по­том ос­то­рож­но поп­ро­бовал пред­ло­жен­ное блю­до.
— Сис­те­ма не ре­комен­ду­ет упот­ребле­ние дан­но­го про­дук­та в пи­щу, воз­можно, име­ет мес­то ошиб­ка и дан­ное ве­щес­тво пред­назна­чено для со­еди­нения по­вер­хнос­тей с пос­ле­ду­ющей дли­тель­ной фик­са­ци­ей?
— Ка­кое-то гов­но по­лучи­лось, эт вер­но, брат, — сог­ла­сил­ся че­ловек, при­нюхи­ва­ясь к сво­ему тво­рению.
— В ка­чес­тве со­еди­нитель­но­го ве­щес­тва дан­ный про­дукт мо­жет быть ис­поль­зо­ван с боль­шим ус­пе­хом, так как об­ла­да­ет не­об­хо­димым кле­ящим эф­фектом и спо­собен к быс­тро­му зас­ты­ванию.
— Зна­ешь, па­рень, у нас проб­ле­ма, — хо­зя­ин ус­та­вил­ся на дек­са взгля­дом уми­ра­юще­го, как он это се­бе пред­став­лял. — Или ты учишь­ся го­товить, или мы с то­бой прос­то сдох­нем с го­лоду.
— Ус­та­нов­ка на ки­бор­га мо­дели декс-6 прог­рам­мно­го обес­пе­чения от мэ­ри не ре­комен­ду­ет­ся, так как ве­дет к боль­шо­му сни­жению эф­фектив­ности, — это проз­ву­чало чуть эмо­ци­ональ­нее, чем нуж­но, но че­ловек не об­ра­тил вни­мания, пы­та­ясь от­кле­ить ре­зуль­тат сво­его тяж­ко­го тру­да от кас­трю­ли и от­пра­вить в ути­лиза­тор.
— Ник­то твои дра­гоцен­ные прог­раммы не тро­нет, не пе­режи­вай.
Чу­дес­ное про­из­водное люд­ской кри­вору­кос­ти все-та­ки от­ле­пилось от кас­трю­ли и прос­ле­дова­ло в ути­лиза­тор, на­мер­тво его скле­ив. Что-то щел­кну­ло, и не­хит­рая бы­товая тех­ни­ка от­ра­пор­то­вала о пе­рег­рузке и не­об­хо­димос­ти выз­вать спе­ци­алис­та.
      Че­ловек выс­лу­шал ин­форма­цию, по­зеле­нел и пе­ревел взгляд на ко­февар­ку:
— Как ду­ма­ешь, Рон, она опять сго­рит?
— По­лагаю, дан­ный эк­спе­римент луч­ше и бе­зопас­нее про­из­во­дить в квар­ти­ре, при­над­ле­жащей дру­гим лю­дям, и же­латель­но про­жива­ющим в со­сед­нем квар­та­ле, — от­ве­тил ки­борг при­кинув ве­ро­ят­ность. Выш­ла как у мин­но­го по­ля не­из­вес­тной конс­трук­ции: или да или нет, но все рав­но бу­дет пло­хо. Та­кой уж у не­го хо­зя­ин…
      Чем за­кон­чи­лась пер­вая и единс­твен­ная по­пыт­ка ис­поль­зо­вать его вла­дель­ца в про­цес­се при­готов­ле­ния пи­щи в их во­ин­ской час­ти, ки­борг знал. Да что он, там все зна­ли. Эта уни­каль­ная лич­ность ка­ким-то об­ра­зом взор­ва­ла со­вер­шенно бе­зопас­ную, пе­режив­шую нес­коль­ко по­коле­ний сол­дат шо­арр­скую по­левую кух­ню. На по­тол­ке ос­тался от­пе­чаток рыб­но­го су­па — по­чему-то ма­лино­вый, с кра­сивы­ми ка­пус­тны­ми и са­лато­выми встав­ка­ми, а по­вар не­кото­рое вре­мя за­икал­ся и бо­ромо­тал, что «в-сег-г-го на с-сек-ку-нд-ду гад-де-ны-ш-ша ос-т-та-вил!»
      С тех пор даль­ше про­цес­са очис­тки кар­тошки и вы­носа му­сора че­ловек на­рядо-и­ерар­хи­чес­ки так и не под­нялся.
      Декс ус­та­вил­ся на ути­лиза­тор — нес­час­тный ап­па­рат по­доз­ри­тель­но ды­мил­ся, но по­тихонь­ку одер­жи­вал верх над за­гадоч­ным блю­дом. По­том пе­ревёл взгляд на че­лове­ка тос­кли­во гип­но­тизи­ру­юще­го ко­февар­ку. Лад­но, он, ко­неч­но, не ки­борг бы­товой ли­ней­ки, но… ему хо­чет­ся жить. И ко­фе. И как-то это ве­щи свя­заны? Зна­чит, при­дет­ся брать быт в свои неп­риспо­соб­ленные к это­му ру­ки.
      Ки­борг про­верил мес­то на дис­ке — ка­кие-то ути­литы, мо­жет, и удас­тся ус­та­новить, но это­го бу­дет яв­но ма­ло. А на­до не толь­ко го­товить, на­до уби­рать, сти­рать и про­чее. И со­вер­шенно ло­гич­но, что по­весят это на ки­бор­га. Ну, ни­кого же боль­ше нет! Ес­ли толь­ко плен­но­го зах­ва­тить. Так вро­де бы не при­нято зах­ва­тывать плен­ных сре­ди мир­но­го го­рода и без ко­ман­ды.