Народная киборгская сказка с прологом и эпилогом о не похищенной Принцессе, красивом драконе, влюблённых киборгах – в лучших традициях рыцарских романов — и организации колхоза в одном, отдельно взятом, драконьем замке.
Пролог
Жил в одном тёмном-претёмном замке большой дракон, долго жил, но скучно. Раньше хоть в гости летал к другим драконам – но ни одного не осталось, все разлетелись кто куда, когда короли стали свои королевства расширять, города строить на драконовых землях.
Один жил, замок большой и квадратный, четыре башни и каменная ограда — каждая стена в версту длиной – и курятник, и коровник есть, кошек стая целая мышей ловит в подвалах, каждую неделю телёнка откормленному съедал, курицей закусывал, водой из колодца запивал – и спать ложился в большом и тёмном зале, даже чай не пил, чайник был сломан, а ремонтировать некому, а на костре согреть лень. Скучно!
И даже местные жители, которые в коровнике и курятнике работали, от него разбегаться начали – так скучно и без единого плана ведения хозяйства жил! Экономикой совсем не занимался! И зарплату задолжал за три месяца – вот работники и разбежались, взяли по корове в счёт зарплаты и исчезли. И даже агроном из тепличного хозяйства замка сбежал, хотя там стащить уже было нечего! Только плёнку с парника. Что он и сделал.
Иногда приятелям звонил по видеофону или в Инфранете общался – там у него друзей почти три сотни было, а почти никто не делился новостями! – а на аватарке у него был котёнок, и не знали они, что общаются с драконом. И он не был уверен в тех, с кем общался – вдруг среди них дракон есть? Признавался иногда – но ему не верили, дракон разве может иметь страницу в соцсети и свой сайт? Но страница была без картинок и сайт он обновлял редко – нечем, так скучно и невесело.
А в гости приехать никто не хотел – и его в гости не звали. Такой дракон скучный был! Хоть и красивый местами, золотисто-зеленый в крапинку, и не очень злой – просто ему заняться нечем.
И не знал дракон, что совсем скоро жизнь его изменится настолько, что со светлой тихой грустью будет вспоминать он те времена, когда тихо и спокойно жил один в целом замке, никого не трогал – и его никто не доставал! И ведь только от скуки своей согласился помочь приятелю – приключений захотелось! И по доброте душевной – тоже!
Примечание: картинка из И-нета – дракон, игрушка Петровская (Костромская область)
Продолжение банкета, или Страусиная политика в действии
Если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот и кленовой медовухи.</i>
Айвен вжался лицом в подушку, прислушиваясь, как где-то поблизости приглушенно чем-то шуршит, чем-то вжикает, что-то роняет и яростным шепотом матерится Бай. Голова раскалывалась. В глаза словно насыпали песку или плеснули той самой медовухи, от которой лучше держаться подальше, а во рту будто кошки насрали. И жуткое ощущение, что это лишь часть свалившихся на тебя проблем, самая маленькая, скромная и незначительная. Что слишком поздно. Что сам виноват. И что ничего уже не поправить.
Лучше не думать об этом. Лучше думать о чем угодно, только не об этом. Например, об опасности торфяных болот. Или о том, что это вообще такое, болота эти самые. И почему о них вдруг подумалось.
С медовухой все понятно, тут и спору нет. Она опасна. И коварна. От нее и в самом деле лучше держаться подальше, если рассудок и жизнь тебе действительно дороги. С болотами сложнее, тем более торфяными. Да и есть ли вообще на Барраяре торфяные болота? Айвен не был силен в родной географии и понятия не имел.
<i>Если рассудок и жизнь дороги вам…</i>
Что за странная цепочка ассоциаций выдернула из подсознания эту фразу именно сейчас? И по какой причине? Если вспомнить о том, о чем не надо <i>(не надо!!!)</i> вспоминать и думать, то сейчас куда уместнее было бы что-нибудь про маленькие, темные, тесные и к тому же запертые снаружи помещения, с которыми у Айвена до сих пор наблюдались некоторые проблемы.<i> Держитесь подальше от…</i> Ну да. Хороший совет. Правильный. Вот только почему все хорошие и правильные советы приходят на ум слишком поздно, когда ничего уже не исправить?
Вот, к примеру, еще один хороший совет — никогда не полируйте бренди кленовой медовухой. Никогда. Если не хотите, конечно, проснуться на следующее утро со смутным подозрением, что внутри вашей черепушки выступает ансамбль этнической песни и пляски «Вива, Дендария!», а все потомство Царапки вместе взятое последовательно или одновременно использовало ваш рот в качестве лотка.
Короче, если рассудок и жизнь дороги тебе и нет желания оказаться в полной… М-да.
На собственном диване. В обнимку с придурком и скандалистом, которого по какой-то невероятной глупости еще вчера полагал если не другом, то хотя бы приятелем. Коллегой. Достойным доверия и пусть и по-своему, но все-таки человеком порядочным, словно забыв, что имеешь дело с клоуном и лжецом, и понадеявшись, что тот, кто обманывает и подставляет всех, почему-то сделает для тебя исключение…
Самый скандальный и придурочный из самого скандального и придурочного семейства отъявленных психов и скандалистов по фамилии Форратьер. Тот, о выходках которого по столице не метут языками разве что наиболее ленивые. Какая роскошная новая сплетня их ожидает!
И словно этого мало, ты абсолютно голый. Совершенно и безнадежно. Ну да. Чтобы уж точно ни малейших сомнений, даже если бы долбаная память вдруг отказала. Словно мало всего остального. Словно наличия не менее голого Байерли Форратьера под боком тоже мало…
И почему все правильные мысли приходят в голову только тогда, когда она раскалывается и уже слишком поздно и ничего не вернуть?
Хорошо летим!
Астероид остался позади, Каара почему-то недовольна, а меня просто распирает энтузиазм от пришедшей в голову идеи!
У нас тридцать два киборга! С Алисой – тридцать три! И все — как на подбор – красавцы!
Перед взлётом всем приведённым киборгам предложила:
— Если кто-то хочет вернуться к хозяину, отпущу! Есть желающие остаться?
Никакой реакции! Алиса ответила за всех:
— Нет желающих!
— Тогда летим!
И мы полетели. Вперёд, в светлое будущее.
Киборги у нас замечательные! Все разнообразие фенотипов – от негра до платинового блондина, все высокие и стройные. Тощие и драные. Но это поправимо.
Пришлось сначала разместить в грузовом отсеке, вместе с подаренным Алисе набором «Юный агроном» — небольшой трактор с навесными орудиями, сеялка, культиватор, и комплект запчастей к ним, а также комплект инструментов для работы с посевным материалом, — но с разрешением ходить в туалет и в душ.
Но это временно – когда высадятся все пассажиры, мы займём все восемь гостевых кают.
Команда яхты особого восторга не проявила, но из-за бесплатного гашения капитан, пилот и навигатор любезно согласились нас подвезти до Ново Суоми. А с небольшой доплатой – согласились лететь с максимальным количеством остановок на станциях, где есть Инфранет и межпланетка.
Лететь предстоит четыре дня, и немного не в ту сторону, куда Каарапланировала.
Но тридцать три киборга – аргумент весомый.
— Алиса, за мной!
Входим в трюм – тридцать два киборга сидят у стенок, смотрят вдаль. Заметили нас – вскочили.
— Алиса, закажи курьерской доставкой тридцать два спальника и приличную одежду на всех. А также альбомы и блокноты для рисования, ватман, карандаши, краски, фломастеры… и наборы для вязания. И тридцать два набора «Юный художник»! На первой же остановке заберём.
— Приказ принят. – И через минуту – Приказ выполнен.
— Так! Отлично! DEX’ы направо, Irien’ы налево, Mary по центру! Молодцы! Итого у нас шестнадцать DEX’ов, в том числе девять парней и семь девушек,девять Irien’ов, из них пять парней и четыре девушки, и остальные Mary парни. Классно! Всех займем работой! Irien’ы будут работать, DEXы охранять, Mary готовить, стирать и одевать!
— Бордель?
— Никакого борделя! Алиса, дай связь с Юсси, прямо здесь, как только будет возможно, и включи детекторы!
Появилась Лия и задумчиво так оглядела три группы киборгов:
— И шо это значит?
— Творить будем, Лия! Вытворять! Такое, что ты и не видала никогда! И нигде!
— Займусь для начала документами на них.
— Молодец! И подойди через полчаса, когда будет связь, сейчас всё всем скажу.
Тем временем Алиса включила межпланетку и развернула вирт-окно пошире, в кадр попал высокий могучий блондин в свитере и кожаных штанах, стоящий в студии за мольбертом.
— Привет, Юсси! У меня новость! Везу немного киборгов. Тридцать два! Юсси! А что это так грохнуло? И что ты делаешь на полу? Вставай, всё отлично! Всё просто здорово!
— Сколько киборгов?
— Тридцать два! Здорово, правда? DEX’ы будут охранять, а Irien’ы работать! Наша галерея будет самой крутой в галактике! Тортовик, отсканируй свои картины и отправь сканы ему! Алиса, распредели всех на четверки, каюты здесь большие, поместятся, чтобы по два DEX’а в каждой четверке!
— Приказ принят. Приказ выполнен.
— Что это? Это, по-твоему, картины?
— Да, Юсси, это картины, нарисованные киборгом! Это новое направление в современном искусстве! Киборги-художники! Ни у кого нет! У нас будут!
— Но такого направления нет!
Юсси от возмущения даже побледнел, и художественный беспорядок вокруг него как-то даже увеличился.
— Будет! Сделаем! Ты же искусствовед! Срочно пиши статьи в разные журналы, убеди всех, что киборг-художник – это модно! И готовь галерею, привезем выставку, картины будут висеть сутки, потом аукцион! За четыредня, пока летим, это должно стать модным!
— Ты сама видела, что здесь… нарисовано? Берег моря, схема звезды в правом верхнем углу, стоящий на стуле парень в зеленом комбезе, увешанный… что на нем висит?
— Гирлянда! Представь, киборги сами сделали гирлянду из фигурок дексхантеров! И на стуле стоит DEX Ёлка, и там этот стул был табуретом.
— С ума сошла! Выставлять в галерее ЭТО!
— Именно это! Юсси! Никто и никогда не занимался выставками киборгов художников! Мы будем первыми! Новое направление в современном искусстве! Надо только создать спрос! А картины они нарисуют! Впереди день Святого Валентина! Нарисуем не только картины на стены, но и открытки и гифки! И куча праздников впереди!
— Это мысль! Встречу!
— Юсси Зайцев! Это Лия, наш юрист. Это Каара, наш пилот и хозяйка яхты. Оформи и оплати недельный фрахт этой яхты! Возьми кредит, если не хватит. Юсси, если правильно сделаем, всё окупится! Пока.
***
— Алиса! Еще закажи шоколад, десять коробок разного, можно с орехами, сахар, какао, повидло, сушки-баранки, цветные ленты, халаты и полотенца! И сухофрукты.
— Уже! Сейчас привезут.
— Молодец! И что бы я без тебя делала!
— Ничего.
А она права! Её совершенно разбитую подарил брату один военный – Юсси организовал выставку его рисунков, и всю мазню удачно распродал после выставки. За пару месяцев Алиса не только поправилась, но и порядком оборзела.
И мне это нравится. Почему-то. Мы подруги, но я немного главнее. Потому что старше. Она выглядит на двадцать пять, мне тридцать два.
— Все слышали? DEX’ы будут рисовать и охранять, Irien’ы будут позировать, Mary… медики есть? Двое! Отлично! Повара есть? Трое! Прекрасно. Итак, если кому-то нужна помощь, можно лечить и лечиться. Кроме кормосмеси дам всем каждый день по шоколадке! Кому надо, включите регенерацию. У кого есть пирсинг – убрать. Тату убрать, но если кто хочет сохранить, спросить разрешения. Всем понятно?
— Всем! – ответила за всех Алиса.
— Ёлка, имя тебе будет Елисей! Будешь выдавать кормосмесь, всем по банке утром и по банке вечером. Тортовик, имя тебе Гена. Рисуй, что хочешь! Но каждый день будешь собирать все рисунки, сканировать и отправлять сканы Юсси.
— Приказ принят!
***
Все указания выдала, теперь можно и отдохнуть.
Но расслабляться рано!
— Алиса! Просмотри в Сети инфу о рисующих киборгах, свяжись с ними, если возможно, попробуй выкупить. Отследи статьи Юсси и настрочи рецензии, желательно разгромные, надо организовать и подогревать интерес к теме. Открой форум, подключи блоггеров… Ты знаешь, что делать!
А сама тем временем пошла смотреть своих… сотрудников.
Как только Юсси подтвердил найм яхты и с неё сошли все пассажиры, стала размещать своих по каютам.
Хорошо, что Алиса «семёрка» – и может одновременно и в Сети строчить и в реале действовать.
Одна четверка чисто мужская, одна женская. Остальные смешанные. Полдня ушло на выдачу ЦУ всем – осмотрела всех, колечек и серёжек наснимали со всех почти кило!
Даже в голову не приходило, куда некоторые несознательные хозяева могут вставить колечки киборгам! И не просто колечки, а золотые и с бриллиантиками! Будет чем оформить картины.
Тем временем курьерский катер привез заказ, выдала всем по большой шоколадке и по альбому с карандашами и фломастерами – и все начали рисовать. Велела рисовать то, что сами захотят, что видели или что нравится самим. Творчески настроенных личностей надо поддерживать.
DEX’ы рисуют гранаты, плазмомёты и бластеры. Irien’ы рисуют ню вверёвках, цепях и ошейниках. Mary рисуют посуду, скалки и сковороды с жареной картошкой.
Прошла по всем каютам, посмотрела рисунки, пришла в ужас.
Но не стала отчаиваться! Нарисовано-то классно!
Тут вопрос в другом – что нарисовано! А это поправимо.
***
Снова пошла по каютам, уже зная цель. И в первой каюте приказала:
— Вы будете рисовать букет ромашек! Из пяти штук!
Во второй каюте – маки, в третьей – гвоздики, и так далее в том же духе.
Цветы они все должны были видеть. Теоретически.
Через час пошла снова, смотреть картинки:
— Что это? – я вообще-то цветы рисовать велела! А на рисунке…
— Ракетно-зенитный комплекс типа «Ромашка», пять штук… как приказано.
— Бластер, плазмомёт и пистолеты системы «Ромашка», пять штук… как приказано.
— Набор элитной косметики «Ромашка», кремы, пять штук, в упаковке с бантиком… как приказано.
— Набор кастрюль «Ромашка», противопригарные, с крышками и свистками, пять штук… как приказано.
И так во всех восьми каютах! В последней каюте только небольшое разнообразие – приказано было рисовать один цветок – хризантему. Захожу и командую:
— Показывайте, что нарисовали!
И они показали!
— Химическая формула отравляющего вещества «Хризантема», одна штука… как приказано.
— Система залпового огня «Хризантема»…
— Способ связывания, переводится с японского как «Хризантема»…
— Ручная граната типа «Хризантема»… очень ручная…
— Тарелка из сервиза «Хризантема», одна штука… как приказано.
Это надо переварить.
Прошла ещё раз по каютам – узнала много нового. Даже не подозревала о существовании таких вещей и занятий!
Киборги нарисовали много чего – но только не цветы. На рисунках было множество разного оружия, костюмы химической и радиационной защиты, банки с отравой и банки с удобрениями, ошейники и ремни, верёвки и прищепки, косметика и шампуни, посуда и даже газовая плита с баллоном.
И что с этим всем делать?
***
Спасла положение, как всегда, Алиса.
— А пусть они на этих рисунках ленты изобразят, а на лентах надписи:«Поздравляю!» и «Поздравляем!», «С Праздником!» и так далее в том же духе.
— Зачем?
— Так впереди ещё много праздников. Дни рождения, день Защитника Отечества, Женский день, апрельские и майские праздники, день строителя и день геолога и ещё…
— Всё, не продолжай, поняла! Организуй-ка связь с Юсси на первой же остановке! И сканы рисунков ему подготовь.
— Сейчас сделаю.
— Юсси! Привет! Как дела? Получил?
— Кайса! Получил. Это нельзя выставлять!
— Юсси! Это необходимо не только выставить, но и продать, и как можно дороже! Нам киборгов кормить надо! Как статьи?
— Кайса! Все мои статьи разгромлены! Критики в бешенстве! Кто же мазню киберов купит?
— Юсси! Это Алиса под пятью никами зарегилась и тебя громит. Нужен скандал и ажиотаж! И она справляется! Классно, правда же!
— Ах, так, Кайса! Ну, держись! Сейчас я такие статьи настрочу! Разнесу всех критиков! На всю галактику галерею прославим! Лучшего аукциониста найму!
— Вперёд, Юсси! Надо такой спрос создать, чтобы все картинки ушли смолотка быстро и дорого! А предложение мы сделаем! И монтаж выставки должен быть максимально быстрым! До встречи!
— Ага! И приглашу дексистов и ОЗК-шников.
— Из ОЗК пригласи, а дексистов не надо.
— Понял! Они сами припрутся! Тот ещё шум будет! Пока.
— Пока!
***
Долетели вовремя, приземлились на рассвете, удачно, Юсси подогнал большой грузовой флайеробус, погрузили все рисунки, побродили кругами – и загнала всех киборгов обратно на яхту. У нас еще три дня оплачено, будем находиться в каютах.
С собой взяла только Елисея охранником и Гену как художника. Им полезно на народ посмотреть.
Зал подготовлен, рамки на месте – триста двадцать рисунков на стенах разместили и столько же осталось, будем вешать по мере освобождения мест, так как проданные будем снимать и вручать покупателям сразу и предельно торжественно.
И к большинству картин Елисей и Гена аккуратненько по булавке, по колечку или по серёжке прицепили. Красиво!
Первой повесили картину с морем и Ёлкой на табурете. И гирлянда из фигурок дексхантеров в центральной витрине на трёхметровой искусственной ёлке висит – красиво!
Открытие провели торжественно, местная звезда эстрады выдала нетленный шедевр на тему «Не уходи, я вся твоя», Юсси сказал речь:
— Да здравствует новое направление в современном искусстве… вот стоит художник… стачала он сидел в торте, а потом создал шедевр…
Засверкали вспышки, зашумели репортёры, включились голокамеры… журналисты ведут прямой репортаж с места события. И заодно берут интервью у приехавшей звезды эстрады… и у приехавших искусствоведов… и у директоров музеев… у ценителей искусства…
Потом взял слово представитель ОЗК:
— Да здравствуют творческие личности среди киборгов!.. а у нас ещё и скульпторы есть…
Потом вылез дексист:
— Всех в утилизатор!.. и скульпторов в первую очередь…
Потом сказал приезжий искусствовед:
-…новизна в искусстве… приветствуем гениев… вперёд к свершениям!.. ждём работ скульпторов!..
Потом снова сказал Юсси:
— Впервые в нашем городе и впервые на планете… это ново и актуально… в каждом доме должна быть картина, созданная киборгом!
И в результате выставку признали открытой.
Журналисты снимают репортажи, берут интервью, девушка с первого канала подошла ко мне:
— Почему вы обратили внимание на киборгов? Эта техника, киборги, есть у многих людей, и желания рисовать никто из них не проявил.
— А у них была возможность проявить желание? Гена, ты мог проявить желание рисовать?
— Приказ не распознан… не мог. В торте сидел. Голодный был.
— Ну вот! И остальные не могут. Не получают развития таланты, а могли бы… такое сотворить… а вот у наших есть возможность для проявления своей гениальности и мы им всецело помогаем…
Зрители ходят по залу молча – необычно видеть на картинах наборы кастрюль, перевязанных красной лентой с надписью, или перевязанные лентами бластеры с бантами, или перевязанные лентами нагие тела с бантами на причинных местах.
Народ в шоке!
Тишина необычайная!
И опять спасла положение Алиса!
С умным видом и одетая в ультра-мини, и на шпильках, она стала так… выразительно рассматривать рисунки и восторгаться ими, что толпа заволновалась.
Всем тоже стало… интересно.
А Алиса, подхватив под руку какого-то толстячка, начала восторгаться:
— Ой, как красиво! Вы, случайно, не знаете, кто это нарисовал? Просто шедеврально!
— Разве?
— Ах-ах-ах! Как загадочно легли цвета!.. Как же талантлив этот художник!.. И как выразителен этот мазок!.. и как красиво это колечко…
— Который мазок? Где? Рисунок, вообще-то, карандашный…
— Ах! Вот здесь… и здесь… ах! Талант!.. просто гениально!.. Вы не находите?..
— Да! Вы правы!.. колечко замечательное…
И вслед за ними стали восторгаться все пришедшие – чтобы их не сочли не разбирающимися в современном искусстве.
А когда вся толпа стала восхищаться картинами и «шедеврами» — Юссиобъявил начало аукциона.
И приглашённый модный аукционист начал торг. Стоимость первого лота с десяти единиц возросла до двухсот сорока, дальше пошло круче… второй лот продан за двести восемьдесят, третий – за триста десять… — и таким образом за шесть часов были проданы все шестьсот сорок рисунков.
И каждый последующий рисунок продан дороже предыдущего!
Последний лот продан за пять тысяч!
Прибыль… просто фантастическая!
Журналисты в шоке! Искусствоведы в шоке! Прямые репортажи на всю галактику, весь Инфранет в видеороликах с выставки!
И Юсси в шоке! Вот кто никак не ожидал такого успеха!
***
— Какая я молодец! Как классно придумала!
— Это я молодец! Это я создала спрос и активировала интерес!
— Алиса! Ты гений! Что бы мы без тебя делали?
— А ничего! Я молодец?
— Да. Ты самый-самый-самый молодец!
На вырученные деньги Юсси – после выплаты кредитов – купил скромный трёхэтажный особняк в ста километрах от столицы, на побережье фьорда, участок в пять гектаров ухоженной земли и столько же леса, поставил мощный забор и DEX’ов в охрану периметра (чтобы папарацци не просачивались) – и творческий процесс продолжился!
Каждая четверка киборгов получила большую комнату с кроватями и окном, одни DEX’ы стали охранять, другие – рисовать, Irien’ы работают – позировать художникам надо, сменами по два часа работы – так вдохновенно и выразительно, что картины не успевают провисеть в галерее и пары дней!
Mary занялись своими прямыми обязанностями – уборка, стирка, готовка, но и их привлекаем – иногда – позировать или рисовать.
Всем отведено по восемь часов на сон, а в свободное время разрешено заниматься, кто чем хочет.
И они занимаются – кто на рыбалку ходит, кто на охоту, рыбу несут в столовую, зверюшек пойманных несут туда же, на лыжах катаются, и на санках, и с горки ледовой тоже. Как дети малые!
Пришлось купить игрушек и сделать игровую комнату – занятия проводим по программе детского сада.
Так что живём! Завалим всю галактику своим творчеством!
Какие же мы молодцы!
И как же хорошо нам живётся! Нас – два человека, то есть я и Юсси, одна авшурка – а как же без Лии? – она наше всё!
И еще команда альфианской яхты, они развозят наши творения по галактике и привозят бумагу и краски.
И тридцать три киборга! Таланты и гении!
***
А на дворе скоро февраль, и скоро надо покупать семена, потом пахать и сеять, Алиса в рабочем комбинезоне чистит трактор из набора «Юный агроном» и песни поёт:
— Во саду ли, в огороде…
— Алиса! Может, тебе учебник по земледелию подарить? И по агротехнике зерновых тоже?
— Да! Всегда мечтала стать агрономом! Кайса! Я ведь не «семёрка», а Bond! Просто признаваться не хотела, не знала, как отреагируешь.
— Да просто отлично отреагирую! Собери себе бригаду и работай, если нравится, на земле. Свои продукты будут. Теплицу поставим, овощи свои будут, покупать не надо! Здорово!
— А весной курятник поставим, и своё мясо будет.
— Здорово! Рыболовецкую артель организуем, и рыба своя будет в столовой постоянно… своя коптильня, и своя пекарня… и кондитерская своя…
— Тогда придётся еще киборгов доставать! И ещё дом строить, чтобы всех разместить…
— Достанем! И построим! И разместим! И будем жить все вместе, дружно и весело! Не проблема! Алиса, подруга моя задушевная! Поедем в ОЗК, уберём меня и Юсси из твоих хозяев, и будешь здесь управляющей!
— Здорово! Спасибо!
— Надо своего программиста заводить. Будет у нас свой отдел ОЗК!
— Будет! Сделаем!
Пассажирский лайнер «Посейдон», огромный, неповоротливый, как старый кит на мелководье, весь покрытый наростами отсеков и надстроек, готовился к последнему прыжку на Асцеллу.
Кора Эскот, свежеиспеченный доктор филологии, защитившая несколько дней назад диссертацию по типологии синтаксических норм в альфианском языке, краем сознания уловив мурлыкающую просьбу искина, потянулась к ремню безопасности. Вопреки установленным на борту правилам она не вернулась в каюту, где ожидали прыжка ее муж Доминик и пятилетний сын Мартин. Несколько минут назад она сама отослала их обоих на вторую пассажирскую палубу. Мартин хныкал и тер кулачками покрасневшие веки. Все предшествующие дни, пока лайнер неторопливо, с величием монаршей особы, перемещался с одной планеты на другую, мальчик почти не спал. И не потому, что путешествие выдалось увлекательным, а он, как всякий ребенок, был томим любопытством, а по причине странного, почти болезненного беспокойства. Причиной этого беспокойства родители полагали легкое недомогание, которое, благодаря своевременно введенному иммуномодулятору, не проявилось в соматическом спектре ни повышением температуры, ни болями, ни тошнотой, а находило выход в необъяснимой детским разумом нервной щекотке. Корделия не раз украдкой подносила ко лбу сына «родительский» диагност, но прибор не находил значимых отклонений. Частота пульса у верхней границы, излишняя нервозность почти естественна для ребенка в ситуации незнакомой и даже пугающей своей грандиозностью. Более ничего существенного.
— Что с тобой, сынок? – в очередной раз спросила она, когда Мартин за ужином, вяло отщипнув десерт (покрытый шоколадной глазурью пончик), отодвинул тарелку. – Болит что-нибудь?
Сын только покачал головой. Доминик вернулся со стаканом молочного коктейля.
— Спать хочет, — мягко пояснил он и с мультяшной строгостью обратился к мальчику. — Доложить обстановку, юнга.
На днях они читали вслух «Остров сокровищ» Стивенсона, книгу о давно канувших временах на старой Земле. Подумать только, те древние люди плавали по морям под парусами! Доминик нашел в инфранете изображения земных кораблей, несущих многоярусную громаду, чтобы более доходчиво объяснить сыну принцип. Управлялось такое судно вручную! И путешествие от одного земного материка до другого длилось месяцы и даже годы! Маленький Мартин был очарован. Историю отважного Джимми Хокинса он слушал, затаив дыхание, и очень скоро сам назвал себя «юнгой». Пассажирский лайнер «Посейдон» мало походил на книжную «Испаньолу», а главный стюард – на Джона Сильвера, но Мартин все же не упустил случая поискать потайной люк в трюм или даже подкрасться к капитанской рубке, чтобы подслушать, о чем совещаются доктор Ливси и сквайр Трелони.
Кора, благодарная за часы плодотворного одиночества, торопливо сверяла данные с первоисточником. Она очень волновалась. Это был ее первый доклад в качестве доктора ксенофилологии, науки, пока еще порождающей больше сомнений, чем надежд, и от предпринятых ею исследований зависело само будущее этой новорожденной научной дисциплины. Сомнения прежде всего высказывались маститыми учеными, полагавшими, что усилия и средства предпочтительней тратить на отрасли менее умозрительные, на такие, как ксенофизиология, ксенопсихология, ксеносоциология и тому подобные, которые способствуют успешному взаимодействию человечества с другими разумными расами. А ксенофилология это как увлечение, хобби. Достаточно понимать язык инопланетян ради заключения взаимовыгодных сделок и пользоваться при необходимости ретранслятором, тем более, что каждый ксенос держит такое устройство при себе, или даже встраивает его в собственное тело. А у людей переводчик по умолчанию монтируется в скафандр. И все же наука развивалась, приобретала спонсоров и адептов. Находились молодые энтузиасты, кто в дополнение к первоначальной специализации, брался за сравнительную типологию, особенности синтаксиса, стилистические нюансы языка центавриан или наффцев.
— Ну а что такого? Изучали же в 21м веке древнегреческий! — сказал однажды Доминик, наблюдая, как неугомонная супруга развешивает вирт-окна с корневыми подгруппами.
Они познакомились в первый год ее аспирантской практики в университете галактической истории, когда Кора появилась в аудитории в качестве преподавателя по старинной ксенографии. Доминик учился на факультете ксеноархеологии. На последнем курсе им добавили очень редкую дисциплину – языки погибших цивилизаций. На некоторых планетах, уже освоенных и заселенных людьми, при прокладке сверхглубоких туннелей, стали находить окаменелости со странными знаками, не подпадающими не под одну из признанных систем ксенописьменности. Материала для изучения было немного, тем не менее он послужил достаточным стимулом для развития ряда научных направлений, как некогда тому послужили рисунки на стенах египетских пирамид. Выдвигались гипотезы о зарождении и гибели древних цивилизаций. Строились всевозможные догадки. Кора выбрала это полуфантастическое направление и принялась за поиски своего «розеттского камня». Над ней посмеивались, дружески и не очень подтрунивали, вероятно, так же как посмеивались и подтрунивали над первыми египтологами или первооткрывателями календаря майя. Свои лекции она читала ярко, с артистическим вдохновением, будто пересказывала полузабытые похождения древних богов, перемежая их видеороликами, схожими с блокбастерами. Доминик, высокий светловолосый красавец, родом из семьи первых переселенцев на Элладу, бывший, разумеется, предметом обожания студенток и благосклонности преподавателей, первые две лекции прогулял, выражая таким манером свое пренебрежение к девчонке, выдающей себя за ученого. Но на третью лекцию, не желая навлечь на себя дисциплинарное взыскание, все же пришел, сел поближе к кафедре, чтобы при первом же удобном случае бросить язвительное замечание или задать каверзный вопрос, но так ничего и не сказал. Всю лекцию он просидел молча. Пришел он и на следующую лекцию, исправно посещал семинары, но экзамен блестяще провалил.
— Почему? – спросила тогда изумленная Кора, выслушав вместо ответа на вопрос феерический бред.
— Хочу пересдать, — с улыбкой объяснил Доминик.
Они встретились через неделю в пустой аудитории. И тогда он признался ей в любви. Кора испугалась. Она расценила это признание, как насмешку. Как розыгрыш.
— Преподавателям строго воспрещается вступать в личные отношения со студентами, — тихо произнесла она.
— Так я и не настаиваю, я предупреждаю, — ответил молодой человек. – Получу диплом. И вернусь.
И он вернулся.
Родители Доминика выбор сына не одобрили. Кора оказалась старше их отпрыска, без всякого почтения к долгу жены и невестки, к тому же, сомнительного происхождения. Мать никогда об отце не упоминала. А дочь, после единственной попытки установить истину, была одернута суровым взглядом и вопросов более не задавала.
Они поженились спустя год после окончания Домиником университета. Вскоре родился Мартин. На Элладу молодые родители не вернулись, даже несмотря на то, что свекровь готова была нянчиться с внуком. Доминик занимался организацией и снабжением археологических экспедиций, предоставив чистую науку своей жене.
— У меня не хватило бы терпения перебирать инопланетные черепки и гвозди, — со смехом признавался он, сноровисто обеспечивая легкими скафандрами, респираторами, фильтрами, перчатками и саморазогревающимися консервами тех, у кого на это терпения хватало.
Все же запасаться этим пресловутым терпением ему приходилось, ибо супруга упорно следовала за своим графологическим призраком, вылеживая его то на Леразии, то забираясь в Магелланово облако, а то и вовсе покушаясь на туманность Конская голова. Теперь они возвращались на Асцеллу: она, чтобы принять участие в научной конференции, он, чтобы подготовить очередную экспедицию. Кажется, в систему Сириуса, где на почерневшей, обугленной планете были обнаружены циклопические сооружения.
Мартин потер глаза. Взгляд усталый, недетский. Кора, не доверяя диагносту, коснулась губами лба мальчика.
— Он устал, — спокойно пояснил Доминик.
Он уже в который раз это повторял. Ох уж эти женщины, эти безумные матери! Ну капризничает пацан, ну дуется. С кем не бывает? Он и сам в детстве беспокойным был. Все через это проходят. Дети.
— Мы в каюту спустимся, — примирительно предложил отец, заметив, что жена вновь тянется за диагностом, а мальчик хмурится и пытается отстраниться, — Скоро последний прыжок. А потом еще двадцать часов на маршевых двигателях, и мы на месте. А ты не задерживайся.
Он подхватил сына на руки и направился к выходу из пассажирского салона, уже полупустого. Переступив порожек отсека он оглянулся. Высокий, светловолосый. Глаза полные света и незамутненных надежд. Глаза доверчивого разумного существа, без оглядки доверившего свою жизнь породившей его вселенной. Чего ему было опасаться? Вселенная его колыбель, его дом. Эта вселенная миллиарды лет пестовала и лелеяла первые неразумные клетки, укрывала их от гамма излучения, от нейтронных бурь, от вымерзания при падении температуры до абсолютного нуля и жара сверхновой. Вселенная позволяла этим простейшим организмам расти и усложняться. Она оснащала их органами обоняния и осязания, она укрощала ради первых водорослей вулканы и охлаждала материки. Эта вселенная не могла поступить вероломно. Точно так же, как он, отец, не мог поступить вероломно и подло со своим ребенком, маленьким, доверчивым человечком, уже дремлющим на сильном плече. В безмятежном взгляде любимого мужа, самого лучшего, самого доброго и терпеливого, Кора не уловила и тени беспокойства. Он ничего не знал об отпущенных им мгновениях будущего. Так же, как и она, махнувшая им на прощание рукой. Небрежный, даже нетерпеливый жест. Да идите уже, мне работать надо!
Она их видела в последний раз.
Когда несколько недель спустя на Асцеллу со старой Земли, административного центра Федерации, прибыла специальная комиссия, чтобы расследовать гибель «Посейдона», ни в черных ящиках, ни в показаниях выживших, так и не нашлось однозначного ответа, что именно привело к столкновению с астероидом. И откуда он взялся, этот астероид, если ни в одной навигаторской карте сектор 13-47 в созвездии Лебедя не обозначен, как астероидно опасный. Позже ходили недостоверные слухи, которые муссировались в «желтых» СМИ, что астероид сошел с прежней орбиты после испытания импульсной пушки, которую впервые использовали во время маневров. Военным требовалось сравнить теоретические выкладки инженеров с практическим результатом. В качестве мишени послужило скопление астероидов, часть которых была переведена в пылеобразное состояние, а часть – согнана с облюбованных орбит. Один из таких изгнанников, обуреваемый жаждой мести, пересек границы безлюдного сектора и ударил в бок первый подвернувшийся объект – пассажирский лайнер.
Кора услышала скрежет и стон. Протяжный, гулкий стон раздираемого металла. Корабль содрогнулся, как раненое животное. И тут же вновь застонал. Почти беззвучно, на самых низких частотах. Стон катился болезненной, раздражающей вибрацией. Едва уловимой, очень ласковой, расслабляющей, с набегающей частотой колебаний. Кора, недоумевая, огляделась. Немногочисленные пассажиры, полуночники, также оглядывались. Что происходит? Вибрация усиливалась. Переборки трещали, жалобно, натужно прогибаясь, стеная с живой обидой. Крик… Голоса… Их много. Голоса всплывают с нижних палуб жутким, давящим аккордом. Отбросив планшет, Кора бросилась к выходу. Внезапно пол стал уходить у нее из-под ног. Дыбиться, прогибаться, складываться в неровные великанские морщины. Кора поскользнулась, ее отбросила к стонущей переборке. Она видела, как по самому краю мечутся люди. Дверь отсека вдруг уменьшилась в размерах, обращаясь в игольное ушко. Конечно же, дверь автоматически срабатывает при аварийном повреждении корпуса. Отсеки будут герметически замкнуты, изолируя те, что уже вспороты, как брюхо старого кита умело брошенным гарпуном.
Доминик… Мартин… они там, внизу! Там что-то происходит. Нападение? Диверсия? Сбой прыжка? Вой сирены. Мерцание. Освещение, как прерывистый пульс при затянувшей аритмии. Издевательски мягкий голос корабельного искина:
— Разгерметизация нижних уровней. Критическое повреждение корпуса. Отказ гравикомпенсаторов. Просьба всем пассажирам сохранять спокойствие.
Кора не слышала. Она не понимала слов. Она, филолог по образованию, утратила навык вербального восприятия. Она ползла, она продиралась, протаскивала оглушенное, ослепшее тело в оставшееся пространство между переборкой и гильотиной автоматической двери. Успела. Выдернула ногу. Пол под ней все стремительней обращался в вертикаль. Ее швырнуло в сторону. Корабль валился на бок, все более уподобляясь раненому киту, который вот-вот обратит к торжествующему китобою свое белое, в мелких ракушках брюхо. Лестница… Где же лестница? Кора перебирала по ступенькам руками, цеплялась и висла. Топот и вой… Какой страшный, ползущий изнутри вой. Кто-то катится с визгом. Чья-то нога давит каблуком на ее запястье. Она все равно не чувствует. Она цепляется и ползет. Там внизу этот страшный вой. Сгусток предсмертного отчаяния. Черный провал лестницы. Жерло, уводящее в ад… Рядом с ней всхлип. Чуть позади хриплый, придушенный кашель. Слева – неразборчивая, судорожная молитва неверующего, и там же проклятье. Их, замерших над провалом, не меньше десятка, обезумевших, уже без человеческой составляющей, сброшенных до животной протоплазмы. И вдруг – тишина… Там, внизу, тишина. Она слышит нарастающий до предельного крешендо свист. Это воздух. Корабль истекает кислородной кровью. В пустоту, в ненастную, черную утробу вселенной, в бездонный издевательски растянутый резервуар. Кора видит над собой этот черный разверстый глаз в крапинах подмигивающих звезд. Это иллюминатор, прежде находившийся сбоку, у самой лестницы на нижние палубы. Теперь этот черный зрачок висит прямо над ней. И по внешнему прозрачному веку текут «слезы». Воздух. Корабль теряет воздух.
Спасатели прибыли десять часов спустя. Выживших оказалось около полусотни из трех тысяч. Все, кому повезло, полуночники, засидевшиеся в салоне и в круглосуточном баре. Все пассажиры, дисциплинированно ожидающие прыжка пристегнутыми в каютах, погибли.
По длинному больничному коридору брела безымянная женщина. За женщиной с грохотом волочилась стойка с капельницей и заходился истерическим писком монитор. Женщина пьяно переставляла босые ноги. На нее не обращали внимания. Палаты маленького госпиталя при космопорте Селены были забиты пострадавшими. Во время спасательной операции ранения получили несколько сотрудников МЧС. В морге пассажиры с нижних развороченных палуб, которых вылавливали в открытом космосе с траурной педантичностью, громоздились жуткими многорукими, многоголовыми слоями. Морг был под стать госпиталю – тесный, укороченный, предназначенный для смертей редких и случайных, для тел неосторожных, безалаберных и похмельных. Этот морг не предназначался для умерших от удушья детей, их матерей и отцов. Безымянная женщина с гремящей капельницей ничего об этих бездыханных поселенцах не знала. Она не знала и своего имени. Ее спрашивали. Она не отвечала. Врач светил ей в глаза. Зрачки реагировали. Она жмурилась, и не отвечала. Или отвечала. Невпопад, словами странными, увязанными в белый стих, будто вылавливала их в далеком прошлом.
— «…то, чего нет в мыслях, нет и в устах…»*
Приходил штатный психолог, полупьяный от бессонницы толстячок. Тоже задавал вопросы. Она молчала, будто бы думала, прислушивалась к тем же далеким словам, затем отвечала:
— «…не первых нас, добра желавших, злой постиг приказ…»**
Психолог устало вздохнул. Больше ее не спрашивали. В отличии от прочих спасенных эта молодая женщина физически почти не пострадала. Несколько ушибов. И потеря памяти.
Выбравшись из палаты, она все искала выход на какую-то лестницу. Ее возвращали в палату, кололи успокоительное, она засыпала, но очень скоро просыпалась и уходила вновь. В четвертый раз ей все же удалось обнаружить этот выход. Или же она поверила, что ей это удалось. Узкая дверь из отполированного металла, светлая, манящая, как зеркальный омут. Такой же была дверь из пассажирского салона. Прямо за ней была лестница на пассажирские палубы. Сейчас она выйдет за эту дверь и спустится. Она успеет. На этот раз она успеет.
Приблизившись, она заметила бредущую ей навстречу нескладную, всклокоченную фигуру в больничной хламиде. От фигуры тянулись провода к подвижному глазастому ящику на колесах. Отражение передвигалось босиком, шаркая узкими ступнями, безразличными к холоду. Безымянная женщина остановилась и склонила голову набок. Фигура жест отзеркалила. Женщина подошла ближе, чтобы разглядеть существо пристальней. Возможно, это создание с тонкими щиколотками идет оттуда, с нижних, пассажирских палуб. Оно уже знает путь. И за спиной этого создания тот же прибор с огоньками. И хламида того же тоскливого зеленоватого цвета, и лицо худое, неузнаваемое, с глазами, отразившими черноту космоса, и волосы так же коротко острижены. Жалкий, неровный больничный ежик. Седой…
Комментарий к Звездный "Титаник". Пролог.
*«…то, чего нет в мыслях, нет и в устах…» У. Шекспир "Король Лир"
**«…не первых нас, добра желавших, злой постиг приказ…» У. Шекспир "Король Лир"
Направленность: Джен
Автор: Ирен_Адлер (https://ficbook.net/authors/1494924)
Фэндом: Громыко Ольга «Космоолухи»
Рейтинг: R
Жанры: Драма, Психология, Философия, Hurt/comfort, ДружбаПредупреждения: Насилие, ОМП, ОЖП, UST, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета
Размер: планируется Макси, написано 125 страниц
Кол-во частей: 25
Статус: в процессе
Описание:
Перечитывая в третий или четвертый раз эпилог «Технолухов», я задалась вопросом: каким образом Кире, беглянке, вынужденной скрываться на задворках Галактики, удалось так легко и быстро засветиться на всех новостных каналах? Попробуйте в наше время, без денег, без связей, продвинуть на каком-нибудь федеральном канале самую благородную идею. И тогда я предположила, что есть кто-то еще, очень влиятельный и состоятельный, есть союзник. И взялась сочинить историю этого союзника, вернее, союзницы.
Посвящение:
Посвящается Ольге Громыко. За дарованную творческую "одержимость" и "таблетки" от стресса и депрессии.
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
Возможно, мой стиль покажется кому-то вычурным и тяжеловесным. Заранее приношу извинения. По другому писать не умею. Если буду себя ограничивать или подгонять текст под образцы и требования, то не напишу ни строчки. К тому же, на свою беду, страдаю «гигантоманией». Люблю до всего докапываться и все обосновывать.
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
Б.П. Пастернак
А так же грешу ссылками на классическую литературу и цитатами из нее.
Корделия Трастамара
https://yadi.sk/i/irzh1NBa1M8Ilw
Глава 1. Сентябрь. Побег.
Тихий осенний вечер. Спокойная река несёт свои воды к холодному северному морю. Одинокая лодка плывёт по течению, будто сама по себе. Для смотрящего с берега – лодка пуста. И на берегу почти никого нет – только дачники, собирающие урожай на своих участках. А для лежащего на дне лодки парня – слишком многолюдно. Старенький, но крепкий еще комбез, украденный нож, старое – снятое с пугала – рваное пальто, старая мешковина закрывает парня с головой – и никому нет до него дела. Холодает – но хоть без ветра.
Ему подарили ещё три месяца жизни! Много это или мало? – и если учесть, что ему около семи лет, то, вероятно, много – и то случайно. Чем приглянулся он новым купившим его хозяевам? – дешевизной, скорее всего – продавали его по объявлению, срочно.
Три года в армии – всё ли помнит? Что-то осталось в памяти, хотя и отформатировали её после списания. Первый командир, пьяный сержант с хлыстом, охрана столовой с запретом есть – и постоянное чувство голода, жирный кот капитана, спрятавший однажды задушенную крысу в его ячейке… а потом и ещё одну… Первая кличка… жестянка… побои… задания… урод… И снова кличка, собачья – Рекс, но он узнал значение слова и принял решение – да, он Рекс… король. Знали ли об этом те, кто его так назвал? Уже неважно – многих из них уже нет.
Середина сентября, и по ночам всё сильнее подмораживает. Он старается спать на берегу, где нет людей и домашних животных. Тихо причаливает, сканируя берег, выходит из лодки бесшумно – программа выживания стоит хоть старенькая, но хорошая! – прячет лодку, прячется сам и отдыхает, завернувшись в пальто. Холодно, сыро, но терпимо. И мысли лезут в голову.
Семья – хозяин, хозяйка и трое детей подросткового возраста – купили его с в конце мая для охраны съёмной дачи, куда они переехали на всё лето из города. Именно его – практически готового к утилизации, глючного и тупого – а потому самого дешевого. Охранять дачу вполне в состоянии – что ещё надо? – достаточно и такого.
Армия – охрана объектов, тренировки личного состава, голод… и собачья кличка. Многое забыто, но и многое из того, что помнится – вспоминать не хочется совершенно. Приятного мало… — но крысу он съел тогда… и вторую тоже… кот и так жирный… и крыс не ест… а вот у того кота было самое настоящее имя – Томас! И был он похож на своего хозяина – сытой и здоровый, но охотился и крыс душил постоянно, хоть и не ел их – забавлялся так. Так и капитан – сытой и здоровый – забавлялся с киборгами… и тоже душил… и собаками…
Лодка скользит по середине реки, вода снизу, вода сверху…дождь второй день, и пальто, мешковина промокли и уже не спасают. И холодно. Когда на реке никого нет – парень достает вёсла и разогревается греблей, когда сканер показывает присутствие людей – ложится на дно и укрывается. Сыро и ветер – но и это неплохо – рыбаков на реке нет. Река широка и медлительна, но порой сужается – но основные пороги он помнит, и старается проходить их берегом и ночью. Один из порогов так и назывался – Мёртвая Голова. На одном из берегов из камней сложен памятник, и вялый букет у подножия. Кто сложил там голову – не имеет значения. Для него – не имеет.
Потом было списание из армии по результатам очередного тестирования. И продажа на аукционе. Новый хозяин – охрана второсортного борделя. Подарок клиенту. И снова продажа – и новый хозяин… и следующий… и ещё один… Сколько их было… не упомнить. Ему везло – каждый раз его продавали – в другие руки, не на утилизацию! — и каждый раз – дешевле и дешевле. Сейчас важнее то, что он живой. Пока – живой.
Три месяца жизни! Охрана дачи – вроде не трудно. Жилой модуль, пара теплиц. Несколько чахлых яблонь и черемуха. Малинник и кусты смородины. Спальное место во дворе. Рядом с собачьей будкой. Но это тоже неплохо. С собакой поладил быстро – большая лохматая псина ложилась рядом с ним, теплая и живая. Хотя собак он не любил… но эта даже не пыталась его кусать и лизала в лицо. Там вместе и спали.
По ночам, на берегу он находит кусты смородины с ягодами, и на малине ещё попадаются ягоды, иногда удается поймать рыбу или крысу – приходится есть сырыми, костёр могут заметить дачники, живущие в посёлках на берегу. Спать приходится чутко, почти в боевом режиме – если позволяет количество энергии. Лодка плывет по реке медленно, хоть и по течению – слишком часто приходится ложиться на дно.
Предпоследний хозяин – жив ли ты? – а продать успел! – я таки смог накапать в твой чай… — выпил ли, вылил ли – отрава медленная, но верная, чем ты меня тестировал, тем и я тебя… Покойся с миром? – так вроде принято говорить у людей… Но всё-таки продал! – а мог бы обменять на «семёрку»… — не догадался? Или – не захотел палиться – ведь и сам купил меня с рук, почти без документов…
Если бы только охрана территории – это не сложно, ещё и с собакой. Но Инфранет частенько барахлит, а подросткам скучно… Хозяйка вроде нормальная – но приказ сопровождать детей в ближайший лесок – «За ягодами?… конечно, идите…» — и никуда не деться, идёшь за ними… а детишки недостатком фантазии не страдали…
Лишь бы не пропустить протоку, соединяющую озеро с рекой, и вовремя свернуть! Карты местности он себе скачал сразу, и знал, что вокруг озера – огромный природный заповедник, а на самом озере – полтора десятка мелких островов. И само озеро не маленькое – вытянутый неровный многоугольник – в ширину от десяти до двадцати семи километров, в длину девяносто два километра. И даже не протока – узкая быстрая речка с илистыми берегами бежит из озера в реку. А с другой стороны впадают в озеро несколько мелких речек.
Последние хозяева, уезжая в конце августа с дачи, его попросту забыли. Или оставили? Собрали вещи, мебель, собаку – погрузили в два флайера и улетели, передав ключи от дачи приехавшим хозяевам. Детям пора в школу, взрослым – на работу. Рекс отлеживался в канаве за кустами смородины после очередного «тестирования» — слышал голоса, крики, лай, но напоминать о себе не стал. И его забыли. Или – сочтя мёртвым – оставили… тоже вероятно — куплен-то без документов…
Озеро – центр заповедника, но это не помешало разместить на противоположных берегах две турбазы. Но на острова туристов не пускают, он знает, нашёл в Инфранете – места гнездования перелётных птиц, охраняемая территория. И полностью запрещена охота. Но разрешена любительская рыбалка с удочками, а вот сети под запретом. Вот его цель – доплыть, поселиться на острове и тихо жить. Просто жить – и чтобы никто не трогал.
Он ходил по территории дачи – один, без хозяев, без приказа, без запрета. Непривычно и странно. Пару дней отлеживался, питаясь ягодами с кустов и украденными с других дач продуктами. Снял пальто с пугала – крепкое ещё, хоть и с дырками. Потом нашел на берегу старую лодку и пару дней ремонтировал втихаря, в поселке украл нож и мешковину… и начал свой путь к свободе.
Вот и поворот. Вовремя заметил. Теперь на веслах – против течения, людей на берегах нет, и нужно грести долго-долго… пока хватает сил… и, остановившись на берегу, развести огонь, пожарить и съесть рыбу, выспаться – и плыть дальше, с такой скоростью – дня два ещё. Или три – как повезёт с погодой и едой.
Для похода Джанкарло отобрал, кроме Ивася, ещё четверых. Ими стали Луиджи, земляк предводителя и охотник, близнецы Феликс и Багратион — за силу и выносливость, и, наконец, Николай, хоть Руженка висла на нём и выла. «В посёлке не останусь. Не справятся они без меня!» – отрезал тот, и пришлось ей отстать.
Шли по широкой дуге, обходя лесом городки и посёлки. Ивась пытался объяснить дорогу, но Джанкарло только рассмеялся:
– Ты номер сказал, парень, больше и не надо. У меня давно все фермы переписаны. Шестнадцать их вокруг города. Маршруты тоже готовы!
– А откуда?..
– Следов в сети – как свора собак пробежалась! – довольно сказал Джанкарло
– Что, так и написано: «здесь интернат номер тридцать семь?» – не поверил Ивась.
– Нет, конечно, – сказал Джанкарло. – Болтают люди из Управы иногда. Один пишет на форуме: «Ездили вчера с мясным», – значит, берём на заметку дату, время. Дальше ищем в базах маршрутов. Ты знаешь, что каждый мобиль отчёт оставляет: когда, куда и сколько пассажиров вёз?
– Нет.
– Знай. Хотя это неважно, – махнул рукой Джанкарло. – Смотрим все отчёты от нужной даты, ищем наш, читаем курс: опа! – вот он наш интернат! Проверяем на спутниковых снимках. Точно, есть в лесу что-то…
– Так легко?
– Трудно, – сказал Джанкарло, – но я же не сам, боты есть. Так что не волнуйся, дойдём в лучшем виде! Главное, не опоздать!
– Странно это, – задумчиво сказал Ивась. – Если можно найти место, легко, трудно, всё равно как, зачем попечители это всё хранят? Зачем не запретят спутники? Не чистят базы?
– Во-первых, – ответил предводитель, – не попечители, Управа хранит, а во-вторых… Не боятся почему-то. Плевать им на нас.
Джанкарло поправил лямки рюкзака и зашагал быстрее.
Ивась поспешил следом.
Лес готовился к лету. Молодая трава почти скрыла прошлогодний опад, берёзы и осины надели платья из молодой нежной листвы. Птицы орали на все голоса, торопились жить; проснулись и снова заполнили свои тропы рыжие муравьи. Ивась поёжился: ноги до сих пор помнили их укусы.
– Что мы можем сделать? – спросил он. – Чего мы добиваемся, если попечителям плевать?
– Попечителям – да, – согласился Джанкарло. – Людей надо поднять. Показать, что такое попечители, что такое интернаты. Не всем показать, не таким как я, это бесполезно. Жизнь налажена, быт, семья, дети. Кто захочет её ломать? Я, приятель, один, наверное, такой, с шилом в заднице. Для молодых стараюсь. Пойдёт за нами молодежь – победим, если нет…
Он сплюнул.
– Не хочу, чтобы попечители были правы. Не хочу, чтобы человек был просто скотом… Взять его, подлеца, за шкварник, и вытащить на свет. Пусть звучит гордо.
Последних слов Ивась не понял, но промолчал. Джанкарло старый и умный, ему виднее.
Больше не говорили. Темп Джанкарло задал такой, что скоро Ивась мог думать только о том, как не отстать, не показаться слабее вожака. И о привале.
Джанкарло гнал до вечера и скомандовал ночёвку уже в сумерках, на берегу лесного ручья. Затеплили костерок, вскипятили тёмной торфяной воды.
– Убегали вы меня сегодня, парни, – объявил Джанкарло. – Не пожалели старика.
Ответом стали удивлённые смешки.
– Ладно, – посерьёзнел предводитель. – Завтра чуточка осталась. Должны успеть. Сначала Ивась сторожит, через два часа – Коля, я третьим подтянусь. А сейчас – всем отдыхать!
И подал пример, забравшись в шалаш.
Ивась поднялся на взгорок, затаился в молодом осиннике. Часы, которыми снабдил его Джанкарло, отсчитывали минуты. Они то тянулись как резина, то сжимались в неощутимые мгновения.
Комары пока не проснулись, стояла мёртвая тишина. Слух Ивася, казалось, обострился и раздвинулся необычайно. Он слышал, как дышат в шалашах его спутники. Сопят, похрапывают, стонут во сне.
Пролетела ночная птица. Она не издала ни звука, но Ивась увидел серый мазок на чернеющем небе и почувствовал дуновение воздуха от взмаха крыла. Сова. Хищница отправилась на охоту. В бурление маленького водопадика под ногами вплёлся новый звук. Какой-то зверёк пришёл на водопой и деликатно насыщался, пользуясь, что беспокойные гиганты затихли.
Потом Ивась услышал тихий скрип. Кто-то осторожно поднимался к нему, замирая и почти не дыша. Кто-то, кто не хотел, чтобы его заметили!
Поднять тревогу? Нет, это один из их команды, иначе Ивась засёк бы его давным-давно. Он идёт к нему, Ивасю, и он не хочет шума.
Человек подобрался совсем близко. Сейчас он медленно крался за спиной Ивася. Остановился. Ивасю показалось, что он различает скрип позвонков, с которым визитёр крутит головой, пытаясь увидеть хоть что-то в чернильной темноте.
Запахло чесноком.
– Уже смена, Коля? – спросил Ивась.
– Драные попечители!.. – прошипел Николай. – Драная тьма. Ты что, видишь как кошка?
– Привык, – ответил Ивась. Кажется, слева ворочалось нечто, отличное от остального мира.
Щёлкнул тумблер, Николай включил фонарик. На секунду стало ярко как в солнечный полдень, потом снова тускло, но уже не темно.
Коля сидел на корточках в шаге слева и слепо щурился. Фонарь на ремне больше слепил его, чем помогал. В руках Николай крутил кухонный нож.
– Я здесь, – сказал Ивась.
– Вижу, – буркнул Коля.
– Ещё час до смены. Зачем ты пришёл?
– Убить тебя…
Николай завороженно смотрел, как по лезвию ножа бегут блики от фонаря.
– Руженка молчит, ничего не объясняет, только ругается, – проговорил он. – Если ты её обидел, я тебя убью! Отвечай сейчас же: ты напал на неё?!
Голос Николая дрожал и срывался.
– Ты такой же сумасшедший, как твоя жена! – разозлился Ивась. – Если хочешь знать, это она на меня напала!
– Что?.. – растерялся Николай.
– То! Возь… – Ивась замолчал на полуслове. То, что он собирался сказать, несомненно, было правдой, но то, что он хотел рассказать её, было явной и несомненной подлостью. – Вот так, в общем.
– Но… – замялся Николай. Решимость его на глазах улетучивалась, как воздух из проткнутого пузыря. – Поклянись, что не обидел её!
– Нет, – подумав, ответил Ивась. – Не поклянусь. Это будет нечестно. Клянусь, что не коснулся Ружены даже пальцем.
Николай задумался. Он ждал других слов. Как это: не коснулся, но при этом, возможно, обидел?
– Что же мне теперь делать? – спросил он у ночи.
– Спать иди, – сказал появившийся из темноты Джанкарло. – Нашли время женщину делить!
– Никого я не делил и не собирался! – возмутился Ивась.
– Это ты так думаешь, – ответил вожак. – Бабы это, знаешь ли, бабы. Не заметишь, а уже окрутили. И делишь, иначе не выходит. Всё, хватит. Устроили тут!.. Забыли, что завтра? А если бой? Об остальных подумали? Спать оба! Я посторожу. Бессонница…
Жарило солнце.
Ровное как стрела шоссе пронзало лес. Тёмно-синяя полоса, расчерченная гексагональной металлической сеткой. Обочины заросли иван-чаем и чистотелом; недавний ливень напоил кюветы водой, и в них пели лягушки.
Изумрудная стрекоза присела на узкий лист, сложила слюдяные крылышки. Чёрные полушария глаз отразили пустую дорогу вдалеке и дрожащее над ней марево. Из марева вынырнул водяной жучок-вертячка, быстро приблизился, вырос до плавунца.
Раздался треск, стрекозу накрыла тень. Летунья снялась с листа и заметалась над травой. Тень росла, тень была повсюду, стрекоза сбежала в последний миг.
Треща сучьями и поднимая тучи пыли, высокая ель рухнула поперёк шоссе! Закричали, взметнувшись с верхушек деревьев, вороны, а лягушки по обочинам, наоборот, притихли и затаились.
Жук-плавунец, который превратился уже в небольшой синий грузовик с красной полосой вдоль борта, успел затормозить и опустился на шоссе в нескольких метрах от помехи. Люк открылся, вышел человек в синем мундире. Остановился возле перекрывшего путь дерева, шевельнул ботинком ветку, отбросил желтоватую шишку. Снял с носа чёрные очки и закусил дужку, задумчиво глядя перед собой. Почесал в затылке и позвал:
– Лумумба! Выходи из таратайки. К чему бы это?
– Стас! Сколько раз просил не называть меня Лумумбой! – отозвался, выглядывая из люка, второй. – Смеёшься?
– А как тебя называть? – деланно удивился Стас. – Смеюсь, да. Посмеяться нельзя.
– Игорь меня зовут, понял? – негр присел рядом с елью, отломил веточку, понюхал зачем-то. – Вроде бури не было, почему упала?
– Может, от дождя? – пожал плечами Стас. – Ливни хорошие прошли.
– От дождя?.. – протянул чернокожий Игорь, поднялся на ноги и потопал в сторону комля.
– Слушай, Стасик, – донёсся его голос из кустов, – ёлку-то подпилили! Кому это могло пона… ар-р-р…
Он забулькал горлом и замолчал, мгновением спустя раздался шум падения тела.
Стас, который до этой секунды недоумённо, даже лениво-мечтательно, рассматривал учинённый рухнувшей елью разгром, словно очнулся. Он потянул руку к нагрудному карману, но не успел. Арбалетный болт ударил ему под кадык. Не издав не звука, Стас кучей тряпья, словно лишённый костей, лёг на шоссе.
Из кустов потянулись диверсанты. Николай шёл, опираясь на пилу. Когда он увидел хлещущую из горла убитого кровь, его затошнило. Ивасю тоже стало не по себе, хотя в свинарнике он привык к виду крови. Но одно свиньи, а другое — человек, пусть он и враг… Близнецы, стараясь не смотреть на мёртвого синемундирника, сразу полезли в грузовик.
– Курсограф! – закричал им Джанкарло. – Сначала курсограф снимите! Искать потом…
Глаз его дёргался.
Последним вышел Луиджи. Бросил взгляд налево, направо, и только потом вниз. Нагнулся к убитому, равнодушно перевернул его на спину.
– Хороший выстрел, Лу, – проскрипел Джанкарло. – Посмотри в кармане, что там?
– Коммуникатор, Джанкарло.
– Дай мне!
Повертев пластинку в ладони, вожак размахнулся и забросил его в лес, подальше от дороги.
– Это даст нам время, – объяснил непонятно.
Подошёл бледный Феликс, протянул серебристую таблетку.
– Курсограф, Джанкарло.
– Молодец, паренёк, – Джанкарло улыбнулся, впервые с вчерашнего вечера. – Луиджи, снова твоя очередь!
Охотник аккуратно поставил на дорогу рюкзак, открыл клапан и достал закрытую корзинку. Внутри, поджав лапки и прикинувшись мёртвой, лежала куропатка.
– На нас не наведёт? – спросил Джанкарло.
– Сомневаешься во мне? Не должна бы, – Луиджи разжал птице клюв. – Клади. Не спеши, не пугай её.
Предводитель осторожно положил курсограф в раскрытый клюв куропатки, а Луиджи ловким движением протолкнул его внутрь. Птица дёрнула головой, и круглый комок в её зобе провалился ниже. Куропатка разевала клюв, вертела головой. Похоже, ей было нехорошо.
– Вот и ладненько, – сказал Луиджи. – Лети!
Он подбросил птицу в воздух и громко свистнул. Куропатка заполошно захлопала крыльями и скрылась среди деревьев.
Николай ещё не пришёл в себя. Ивась с Джанкарло подхватили синего за руки и за ноги и оттащили в приготовленную заранее яму, где уже лежал чернокожий. Быстро забросали песком и закрыли могилу дёрном.
– Это задержит их ненадолго, – сказал Джанкарло. – Боюсь даже, вообще не задержит… Некогда искать, – пожаловался Ивасю.
– Что именно?
– Чипы. Такие же, как у тебя в плече, – объяснил Джанкарло. – Всё, уходим!
Все уже сидели в грузовичке. Бледный Коля, молчаливые близнецы, Луиджи за джойстиками управления.
Мобиль приподнялся над дорогой, медленно сполз с шоссе и углубился в лес. Машина тряслась и качалась из стороны в сторону. Пульт сиял алыми огнями.
– Жалуется, – объяснил Луиджи. – Не могу, говорит, найти несущую шину.
Как когда-то давно с папой на рыбалку. Ивась вспомнил озеро, вспомнил чудовище на крючке, но не смог увидеть лицо отца. Защипало глаза, спёрло дыхание. Он понял вдруг, что папа пытался его защитить!
Загнав грузовик в густой ельник, дальше двигались пешком. Феликс и Багратион сгибались под тяжестью двух контейнеров, Ивась и Коля тащили по два рюкзака.
– Мы только что убили двух человек! – не выдержал Николай. – Слышишь, Джанкарло? Я хочу видеть доказательства, Джанкарло!
– Это пастухи, а не люди, – произнёс Ивась.
– Ты их увидишь, – одновременно с ним сказал Джанкарло. – Прибавим!
И сам перешёл на бег. Глаза его горели, он будто помолодел лет на десять. А ведь Джанкарло знает, что в контейнерах! Он не может не знать, слишком уж уверен.
Через четверть часа немыслимого кросса остановились на полянке, присмотренной накануне. Путь дался тяжело всем, особенно близнецам. Они свалили ношу, где остановились, а сами упали на неё. Ивась сел в мох и завалился на спину. Сердце отчаянно стучало о рёбра, рядом пёрхали и плевались земляки Луиджи и Джанкарло. «Двоих… человек!… – одышливо повторял Николай. – Двоих!»
– Не… ной, – просипел Джанкарло. – Обещал… доказать, сейчас… будет! А вы, пареньки… – он повернулся к близнецам, – не сидели бы… на коробках. Нехорошо сидеть… на гробах!
Феликс Багратион разом вскочили.
– То есть? – спросил Феликс.
– Почему гробы? – испугался Багратион.
– Потому.
Джанкарло с натугой поставил контейнеры один на другой:
– Очумелые попечители, как вы их волокли?
Братья дружно пожали плечами.
Джанкарло пробежал пальцами по ряду кнопок на торце контейнера, погладил матовую крышку.
– Дай нож, Коля! У тебя сталь хорошая…
Просунул лезвие в щель на боковой грани, медленно провёл слева направо. Лицо Джанкарло приобрело сосредоточенное, отрешённое выражение, он склонился вплотную к контейнеру и повёл нож в обратную сторону.
Ивась на минуту перестал дышать. Джанкарло замер, удовлетворённо кивнул, вогнал нож в контейнер на треть и надавил, словно стараясь зацепить, поддеть что-то внутри. Полотно согнулось в дугу, а старик продолжал давить, потом раздался щелчок, и замок сдался…
– Хорошая сталь, – повторил Джанкарло, возвращая Николаю нож. – Не потеряй, смотри!
И поднял крышку.
Внутренность контейнера затягивала плёнка поля, она лопнула с треском, едва Джанкарло коснулся её рукой.
Повеяло холодом. Контейнер был набит прозрачными пеналами; каждый наполняла кремовая бороздчатая масса. Джанкарло вынул один пенал. От движений масса в пенале подрагивала; её пронизывали красные прожилки сосудов.
– Это… – Николай позеленел. – Это ведь…
– Да, – сказал Джанкарло. – Это мозг человека. Если отдать его знающему врачу, окажется, что было ему лет семнадцать-восемнадцать, что… Эй, парень?! Завязывай блевать, сюда смотри! Ты доказательств хотел? Вот доказательства! Здесь человек двадцать, в этом ящике! Мальчиков, девочек, таких, как он! – рука Джанкарло безошибочно нашла Ивася. – Ты всё заснял, Луиджи?
– Да, – охотник похлопал по нагрудному карману. – Здесь хорошая связь, ролик уже на сервере.
– Не торопись размещать, – сказал Джанкарло, – подумаем, как сделать лучше.
– Конечно, – ответил Луиджи, – а что с… ними?
– Похороним, – решил Джанкарло. – Здесь похороним.
В рюкзаке Луиджи нашлась складная лопатка. Орудуя ею по очереди, диверсанты выкопали яму у края поляны. Джанкарло положил пенал на камень, сверху ударил булыжником. Пенал треснул, со всхлипом всосал воздух.
– Чтобы не досталось попечителям, – распорядился Джанкарло, – делаем так. Они побрезгуют, даже если найдут.
– А они найдут, – добавил Луиджи.
Пока остальные ломали пеналы, Джанкарло вскрыл второй контейнер. Никто не возражал, но все мечтали, чтобы тягостная работа скорее кончилась…
Они успели забросать яму землёй и даже закрыть дёрном, когда воздух вокруг зазвенел. Заболели уши, заныли корни зубов.
Их нашли.
– Сойка! – заорал Джанкарло и бросился в заросли. Перед тем, как последовать его примеру, Ивась успел посмотреть на небо. Над поляной висел винтовой аппарат, синий с красной полосой, как и грузовик. Над ним неправдоподобно медленно вращались лопасти. Они и производили мерзкий звук.
Спина Джанкарло мелькала впереди. Ивась побежал за ним, забыв, что тем самым нарушает уговор. Тревожный сигнал «Сойка», один из оговоренных в посёлке, значил: «Разбегаемся, к точке сбора возвращаемся поодиночке!».
Сзади дико закричал Феликс, почти тут же завопил Багратион. Братья до конца держались вместе…
Ивась бежал, рыскал из стороны в сторону, мечтая об одном — не потерять Джанкарло! К звону прибавилось шипение, воздух буравили молнии, во мху и ветвях то и дело вспыхивал и тут же гас злой синий огонь. Их обстреливали!
Старик вдруг обнаружился совсем близко, в шаге впереди. Ивась не успел увернуться, и они вместе покатились в густой малинник.
Колючие плети рвали одежду и руки, которыми Ивась успел прикрыть лицо. Удар о скрытую в кустарнике корягу почти вышиб из него дух, несколько секунд Ивась не мог дышать, только беззвучно открывал и закрывал рот.
Рядом стонал Джанкарло.
Наконец, Ивась смог вдохнуть.
Это невероятно приятно – просто дышать. Плевать, что глаза засыпаны трухой от сломанных стеблей малины, во рту пыль и привкус крови, а руки ноют от глубоких царапин, зато воздух свободно льётся через трахею, и растаял гвоздь, прибивший спину к земле!
– Ты жив, старик? – прошептал Ивась.
– Тихо, – ответил Джанкарло. – Ты слышишь, как тихо, мальчик?
Вой винтов и шипение разрядов отдалились и были почти не слышны. Неужели синие мундиры их потеряли?
– Помоги мне, приятель, – попросил Джанкарло.
Теперь они не бежали, а плелись, обнявшись как братья. Лес изменился, остался позади мрачный ельник, вокруг зашумела светлая берёзовая роща.
Ивась запнулся. Впереди, на поваленном стволе сидел Коля с пилой под мышкой и посматривал на небо в разрыве крон. Вместо солнца и облаков над лесом переливался тусклый перламутр силового поля.
Вот почему их перестали гнать! Вернулся на базу винтокрыл, синие мундиры перестали без толку тратить заряды. Зачем, если поле для них всё равно, что клетка?..
– Сначала оно было еле заметным, – с тоской сказал Николай, – но всё темнее и темнее.
– Оно становится плотнее, – задумчиво сказал Джанкарло. Кадык дёргался под седой щетиной. – Они стягивают… Простите, парни.
Он замолчал и безвольно сел рядом с Колей.
– Я не понял, – Ивась тряхнул Николая за плечо. – Почему вы сидите? Нам надо бежать, – он с сомнением посмотрел на Джанкарло, – идти, уходить отсюда, скорее!
– Ты точно не понимаешь, парень… – горько сказал Джанкарло. – Где-то там, где мы сидели в засаде, синие поставили генератор поля. Огромный пузырь над лесом… Пузырь сжимается, стенки движутся к центру. Мы сами придём к ним.
– Я сбежал из интерната! – закричал Ивась. – Я прошёл сквозь поле! Значит, мы все сможем!
– Мальчик… – ответил Джанкарло. – Оно против птиц, против мелкой живности, поле над интернатом. Оттуда не бегут, ты – исключение, редкое исключение…
– Я никуда не пойду, – заявил Николай, – обниму берёзу…
– Разумеется, не пойдёшь, – усмехнулся Джанкарло, – ты побежишь вприпрыжку! Поле вроде хлыста, это очень, очень больно…
– Что с нами будет? – спросил Николай.
– Отправят в мясной загон, – неестественно спокойно ответил Джанкарло. – Ивася вернут на ферму. Не знаю, какая теперь разница?
Вот и всё… Ивась присел рядом. Шершавая кора грела ладонь, чирикала неизвестная ему пичуга, пролетела, рисуя в воздухе причудливую ломаную линию, белая бабочка. Большой рыжий муравей, бежавший по бревну, добрался до его пальца и замер на месте, шевеля усиками.
Ивася разобрал смех. Сначала он крепился, тихо похрюкивал сквозь сжатые зубы, потом заржал в голос.
– Я просто… представил… – утирая слёзы, объяснил он в ответ на недоумённые взгляды Джанкарло и Николая. – Как мы… побежим всей толпой… лоси, медведи, волки и мы! Вороны и воробьи, такая куча!..
– Да, смешно, – скучно сказал Джанкарло, – только мы побежим одни. Поле устроено хитрее. Так бы оно и деревья с собой потащило… Нет, там умные фильтры…
Джанкарло замолчал, уставившись взглядом куда-то за спину Ивася и шевеля губами, побледнел, потом покрылся красными пятнами. Ивась испугался, не помер бы старик раньше времени!
– Я идиот, – сказал Джанкарло страшным голосом, – старый идиот! За мной, скорее! Здесь река!
Неширокая, но бурная Седая ворочалась в глинистых берегах. Беглецы затаились в прошлогоднем, чудом не унесённом паводком рогозе. Поле стояло уже совсем близко, и оно двигалось! Ивась увидел, как мерцающая граница, ползущая через реку наискосок, проглотила кривой тополь на другом берегу, и теперь он просвечивал сквозь неё расплывчатой тенью.
– Нет смысла ждать, – прохрипел Джанкарло. Волосы его слиплись от пота, повисли сосульками, грязь изрисовала лицо неопрятными потёками. Коля выглядел не лучше, да и сам Ивась, конечно, тоже.
– За мной, в общем…
Он с натугой поднял тяжёлый камень, один из тех, что усеяли берег, и вошёл в воду. Течение било и качало его, норовило свалить с ног, но старик упорно двигался вперёд, пока не забрёл по грудь.
– Ладно, Коля, – сказал Ивась. – Прощай.
От холодной воды онемели руки, Ивась чуть не выронил булыжник. Течение завивало вокруг маленькие водовороты, тащило траву и мусор. Седая, бурля, ныряла под стену. Гребни волн шипели, испаряясь на нижней кромке стены, впадины открывали узкий, в ладонь, просвет между полем и водой.
Джанкарло впереди глубоко вздохнул и ушёл под воду с головой. Камень не даст ему всплыть раньше времени, значит, между стариком и полем останется просвет…
– Умён старичина! – восхищённо прокричал сзади Николай.
Ивась задержал дыхание и присел.
Медленно тянулись секунды, скоро перед закрытыми глазами замелькали цветные пятна, в груди заболело. Захотелось вдохнуть.
Ивась терпел. Потом ему показалось, что горячая и тяжёлая волна прошла над головой. Он выждал ещё несколько ударов сердца и выпрямился.
Поле проскользило мимо! Впереди из воды торчала голова Джанкарло, он пристально смотрел на Ивася. Сзади с шумом вынырнул Николай, и Джанкарло слабо улыбнулся.
– Нам на тот берег, парни… Разведём костёр, иначе я околею!
На том берегу пришлось потратить время на поиски укромного места, но это было уже неважно.
Хотелось упасть в койку и закрыть глаза, но я начал внушать Исти, кто он здесь и что из себя представляет. Сайл молчал. Кажется, он задремал под мое рычание. Молчал и Келли. Нас запихали по четверо в обычные двухместные каюты. Кровати – одна над другой. Подо мной возмущенно сопел Неджел.
Я выругался от усталости и бессилия вложить настоящий смысл в придуманные слова. Сайл вздрогнул и проснулся. А Келли сказал вдруг:
– Вы бы это завтра… По тише бы, что ли, а?
– Ты о чем? – нахмурился я.
– Капитану сказал… этот, у ямы. После десанта. Зачистка, значит.
– Ну и что? – не выдержал тягомотины Неджел. Келли говорил скомкано, да еще и с приличным акцентом. Он вырос на отдаленной колонии, где сохранились языковые общины.
– Зачистка – это… когда гражданских, – отозвался Келли чуть слышно. По коридору протопал дежурный.
Неджел выругался шепотом.
– Надо это… остальным сказать, – закончил Келли, отворачиваясь к стене. – Чтобы это… завтра.
Осмыслить сказанное я не сумел. Минуты две честно сидел, уставившись в темноту со слабо различимыми перегородками кроватей и горящей у входа тревожной кнопкой. Дверь была заблокирована с пульта дежурного, но здесь не карцер и разблокировку можно провести удачным пинком.
Я не буду бояться, я прав. Пусть Хокинс меня боится. А завтрашние проблемы как-нибудь доживут до завтра.
Утро началось за два часа до восхода.
Кормить никто не собирался. Но транквилизатор вкололи – один и тот же всем без разбора.
Я вспомнил список разрешенных стимуляторов, где рукой Дьюпа напротив моего имени было дописано – М52. И обведено в кружок. Да я и сам подозревал, что не на всех эта дрянь одинаково действует, тем более, если брать привыкшие к экстремальным нагрузкам мозги пилотов.
Оглядываясь на своих, я ловил и затуманенный взор Исти, и совершенно трезвый – Роса, и лихорадочный блеск в глазах Разика. А ведь транквилизатор может и возбуждать!
Наша эмка, вместе с похожей по тоннажу посудиной, шла следом за спецоновским десантом. Рядом шныряли шлюпки. Полутяжелых, десантных было мало – в основном двойки, легкие полицейские катера и даже гражданские водородные, переваренные под боевые задачи. Теперь я понял наконец, почему на ЭМ-112 столько пилотов.
На Севере я всего один раз принимал участие в боевой операции, где основной ударной силой были модули, отстреливаемые от КК, так называемые двойки – юркие посудины, способные какое-то время поддерживать автономный огневой режим. Такие модули здесь, как я понял, снимали со старых кораблей, чинили списанные. У нас на эмке левых двоек набралось восемь штук, да еще три стояли на своих родных местах, в огневых карманах корабля.
Если выдрать из двойки реанимационный блок, там вполне можно оборудовать два сидячих места. Так здесь и делали. И десантников подсаживали к пилотам. Получалась забавная ударная единица. Невозможная на Севере, потому что там не воюют на грунте. Планеты – слишком большая ценность, чтобы подвергать их риску возможного радиационного загрязнения. Ведь сердце безобидной маленькой двойки – реактор антивещества. Иначе, отделившись от корабля, она не простреляет и десяти секунд.
Имелись у нас на эмке и две большие десантные шлюпки – старые, похожие на жестяные банки: вся изоляция внутри была тщательно вырвана. Туда и загнали десантников. Ну и нас вместе с ними. Шлюпка гудела и вибрировала так, что поговорить с Аленом и Яниславом я не сумел. На Роса и Обезъяну надежды было больше в плане спонтанных реакций. А двух молодых бандаков следовало предупредить, чтобы держали себя в руках. Тем более, глаза у Разика продолжали блестеть, и гримаса застыла на лице не самая подходящая.
Раньше я только читал про зачистки. Мне казалось, что так называют работу спецона по подавлению остаточного сопротивления противника после светочастотного удара с воздуха. Но на практике этот материал не разбирался. Только из курса военной истории я знал, что подобная техника ведения боя применялась в войне с хаттами. После обстрела с воздуха их вытаскивали из нор и добивали. Но мы-то что будем делать? Трупы закапывать? Так следом пойдет похоронная команда. Разбивать район на секторы и контролировать до прибытия полиции?
Я вообще плохо понимал происходящее. Наша эмка, кажется, не относилась к силам спецона, но подчинялась ему. Возможно, она являлась частью планетарной армии? На Севере такого не было, но… Да кому нужна армия на планете? За порядком следят полисы, нештатные проблемы решаются силами спецона… И всё-таки мы, похоже, не являлись ни спецоном, ни полицией. Вот такое головидео…
От транквилизатора плыло перед глазами, звенело в ушах, а между горлом и сердцем кровь потихонечку превращалась в стекло. Если бы не это, я сорвался бы уже от увиденного. Хотя видели мы мало, очень мало. Но мозг достраивал. Я сидел так, что частично различал показания на панели первого пилота. Ну и через армпластик в лобовой части шлюпки был кое-какой обзор.
Я видел, как остывал под нами раскаленный город. Скорее всего, впереди шла группа тяжелых шлюпок и лупила по зданиям. Более легкие шлюпки зависали, ожидая, пока уцелевшие горожане начнут стрелять из подвалов. Они подавляли остаточные очаги сопротивления. Потом спецон сбрасывал десант, проводивший черновую разведку захваченного района. Остатки мирного населения десантники сгоняли в наскоро сооруженные электромагнитные клетки. И уходили дальше.
Спецоновцы распоряжались в городе, словно у себя дома. Некоторые были в штатском или в такой форме, по которой вообще невозможно было судить о чинах и званиях. Один, в форменных штанах и черной гражданской рубашке, замахал нам руками, приказывая садиться. И тут же пилот получил аналогичный приказ – на пульте вспыхнул сигнал переговорника.
Мы просели вниз (ползли на брюхе на символической высоте) и опустились перед машущим. На бывшую городскую площадь. Справа дышали жаром развалины, слева спецоновцы гнали куда-то толпу гражданских. Видимо, экзотианцев, но я не уловил различий. Как не находил каких-то особенных черт и у раненых, сваленных прямо на землю возле огороженной проводами площадки, где толпились в основном мужчины, но я разглядел и женщин, и даже девчонку с младенцем на руках. Обычную девчонку лет семнадцати с грязными от слез щеками.
Наверное, замер не один я.
– Выгружаемся, скотское мясо! – заорал какой-то сержант.
Его голос вернул меня в духоту десантной шлюпки. Я постарался протиснуться к Алену, чей затылок маячил чуть впереди. Мы смешались с десантниками ЭМ-112. Средняя десантная рассчитана на пятьдесят бойцов, а набить можно и больше. И пока Хокинс скакал, выискивая подопечных, я успел донести до Ремьена, чтобы не высовывался ни при каком раскладе. Что бы ни случилось – стоять-молчать-не рыпаться.
Вторая десантная с нашей эмки легла метров на триста западнее, сама сто двенадцатая тоже возвышалась рядом. Спецоновец в черной рубашке направился к капитану, снова курившему спайк в молчаливом окружении замполича и полудюжины старших сержантов. Говорят, спайк – наркотик довольно слабый, однако в комбинации с алкоголем мало не покажется.
Двигался спецоновец с нарочитой расхлябанностью, но неуловимо отточено и четко, словно кукловод, изображающий марионетку.
– Ваша задача, – сказал он кэпу, – очистить возможные подвалы от гражданских. По огневым точкам прошелся спецон, эксцессов быть не должно. Раненых – добивать, медтранспорта не будет. Если встретите серьезные очаги сопротивления – стучитесь к тридцать второму борту или лично ко мне. Живых… – он огляделся и кивком приказал капитану отойти с ним. Я больше не слышал, о чем они говорили, но лицо у кэпа вдруг стало серым.
Спецоновец кивнул ему на прощание, махнул рукой, и над ним тут же зависла двойка, усиленная хемопластиковой броней. Видно, ему нравилось вот так махать.
Капитан велел сержантам отобрать два десятка бойцов, кого не жалко. (Он так и сказал – кого не жалко). Остальных отправил осматривать захваченную территорию.
Неудачливых десантников с эмки, нас и штрафников выстроили в шеренгу. Сержант из хозяйственной бригады принес охапку коротких лопат с клиновидным лезвием. Положил перед строем. Капитан скользнул глазами по лицам тех, кому предстояло исполнять приказ кукловода, сплюнул, раздавил сигарету и зашагал к лежащему на пузе кораблю.
– Вы что, недоделанные, приказа не слышали! – взревел Хокинс. – Лопаты взяли! Чтобы через час свалили всё в одну кучу!
Всё – это он имел в виду раненых, лежащих у электромагнитной клетки. Их было много, сотни две, может, больше. Рискнувшие отстреливаться. Обожженные, страшные, пахнущие словно… Я сглотнул. Человеческое мясо пахнет, как и любое другое. И тошнота подкатывает только сначала, потом – лишь когда смотришь не глазами, а сердцем.
– Шевелись, я сказал!
Неровная шеренга замерла как замороженная.
– Разбираем лопаты, сонная зараза! Не справите через час – останетесь без жратвы!
Ну да, если кто-то сможет после этого есть.
Часть 1. Глава 2
Ты..
Она шла к сцене.
Намеченная жертва – певец. Наверно, как и она, ведьмак скрывает свою магическую суть. Хорошо скрывает, и музыкант, наверно, хороший – зал набит битком, и это концерт еще не начался. Мягкий перебор гитарных струн льется из стен – запись пока. А красиво.
Ей надо пройти поближе к сцене, причем незаметно. Остановиться на расстоянии удара. Клиент не заказывал какую-то особую смерть, так что можно просто..
О!
Юношески гибкая фигура возникла-соткалась в перекрестье лучей, приветственно взмахнула рукой, и рев восторженной толпы ударил по ушам. Лина не слушала, что вопят почитатели ее жертвы, молча проталкиваясь вперед. Еще шагов пять.
Каждый из вас – звезда, — вдруг мягко пропел со сцены юношеский голос, и Лина едва не споткнулась. Это.. это он поет?
Каждый из вас – звезда..
Только решись на это..
Только скажи судьбе «Да»,
И засияешь светом..
Только откройся тому,
Что в твоем сердце пылает..
Он пел, и тонкие пальцы плясали по струнам гитары, и зал затих, впитывая негромкий, очень теплый голос… По сцене струился золотой огонь, мягко трогая бликами каштановые волосы.. тонкое лицо.. зеленую рубашку… Лина замерла. Господи.. Это. Это что, про нее?.. Про нее же, правда? Или.. Мысли всполошенными птицами умчались прочь – ясный голос снова пронесся по залу, тронул-коснулся-погладил..
Каждый из вас – звезда..
Звезды ведь тоже – солнца…
Девушка, затихшая рядом, быстро вытерла слезы… Юноша, весь в разводах люминесцентной татуировки, расправил плечи и обнял хрупкую девочку…Высокая шатенка в супердорогом прикиде вдруг виновато улыбнулась и уткнулась стоящему рядом парню в грудь, похоже, шепча что-то извиняюще-ласковое..
Каждый из вас – звезда…
Парень с гитарой допел припев и поднял глаза на зрителей.. И вдруг остановился на полуслове. Вздрогнул, шагнул к самому краю, напряженно всматриваясь… Резко вскрикнула гитара под неловким движением руки. Зал стих. Совсем…
Взгляд юноши ожег лицо. Лина, не понимая, напряглась, готовясь к драке..
И вдруг он что-то вскрикнул — стоявшие рядом расступились – и кошкой слетел вниз. К ней. Схватил за руки…
— Ты! Это ведь ты?
Сглотнув комок (и спрятав возникший нож) девушка изумленно всмотрелась в удивительно яркие зеленые глаза.. Почему-то знакомые.. Знакомые..
Юноша растерянно отступил, на шаг, ни на миг не отрывая глаз:
— Это ведь ты, правда? – почти просяще прозвучал его голос, — Лина…
Выражение лица всколыхнуло память, вернув ее на 6 лет назад.. Не может быть!
— Лёш?
Всю ночь он болтался за городской стеной и размышлял о бытие. Тогда ему и вспомнился рассказ Голубы о медальоне, который хранит в спальне благородный Градислав. А что если это и есть тот самый медальон, который висит у него на шее? Если его так ищут, наверное, это не простой медальон! Это же можно всех — всех! — сделать счастливыми! Не только благородным счастья хочется, простым людям оно тоже не помешает.
Есеня вынул медальон из-за ворота, покрутил в руках и поковырял ногтем — медальон не открывался. Есеня подозревал, что в крохотном замочке есть какой-то секрет, но, сколько ни старался, найти его не смог. Он и на камушки нажимал, и зубами его покусывал, и с обеих сторон пытался открывать — ничего не вышло. Но раз медальон так ищут, наверное, не стоит таскать его с собой на шее: если стражники найдут Есеню, то обыщут и отберут хорошую вещь. И дело не в двух оставшихся золотых — глупо отдать его просто так, не узнав, что это за полезная штука.
Есеня спрятал медальон в лесу, в старом дубе, взобравшись на самую его верхушку. Он частенько туда лазил: с дуба можно было глядеть не только на окрестности, но и на звезды. Есене казалось, что с такой высоты они видны гораздо лучше. Там, где вершина дерева раздваивалась, была глубокая темная трещина — лучшего тайника для медальона и не сыщешь.
В эту ночь звезды спрятались за тучами, и Есеня спустился: ему нравилось просто гулять, и мысли в это время приходили к нему в голову интересные и захватывающие.
Размышляя о том, на что потратить золотой, он снова подумал о кинжале, который отдал Жидяте. Да, иметь такой было бы здорово, даже без камней на рукоятке. Может, и вправду попробовать выковать такой для себя? Только отец ни за что не даст ему отливку, которую варил Мудрослов. Булат — это для благородных, слишком трудно его изготовить, хотя, казалось бы, — из старых гвоздей и подков!
И тут Есене пришла в голову мысль: а что если самому сварить булат? Он сотни раз видел, как это делает Мудрослов, и даже знал, как можно сделать лучше! Неужели отец пожалеет лома, который валяется в кузнице? Нет, лома отец, конечно, не пожалеет, а вот угля…
Остаток ночи Есеня размышлял о своем ноже — и о том, как он будет разрезать шелковый платок, подкинутый вверх, и о том, как можно будет рубить гвозди без всякого вреда для лезвия. Он его сделает еще лучше, чем тот, что отдал Жидяте, и не кинжал, а нож. Кинжал — слишком уж благородно для нормальных людей. Вот нож — это по-мужски, это вещь дельная. Еще у того кинжала баланс был рассчитан на бросок, не на удар, а Есеня давно придумал, как можно совместить и то, и другое. И потом, бросаться такими клинками — все равно что бросаться золотыми монетами.
Дело оставалось за малым: вернуться домой и убедить отца в том, что Есеня может это осуществить. Он нащупал в кармане золотой. Если его не отдать, отец так и будет морить сестренок голодом — только для того, чтобы Есене стало стыдно. Стыдно Есене не было, он прекрасно знал, что без этих голодовок можно обойтись. Если золотой вернуть, то договориться про нож будет проще. Но отец точно решит, будто Есеня его украл. А не все ли равно? Пусть думает, что хочет!
Есеня вернулся в город, когда рассвело. В животе урчало от голода, во рту стоял противный металлический вкус. Денег у него не осталось, и единственное место, где он мог рассчитывать на завтрак, был все же родной дом. Идея с ножом отбила всякий сон — обычно он домой не спешил, а тут захотелось бежать вприпрыжку.
Он зашел в кухню, когда вся семья сидела за завтраком. Лицо мамы просияло, сестренки — все четверо — оживились, а отец оглянулся через плечо и спросил:
— Где был?
— Гулял, — ответил Есеня.
— Я когда тебе сказал домой идти?
Есеня решил не лезть в бутылку, молча вынул из потайного кармана золотой и, подбросив на руке, кинул на стол. Монетка прокатилась по гладким доскам и со звоном остановилась, ударившись в горшок с кашей. Есеня невозмутимо сел на свое место, мама тут же начала суетиться, а отец, убрав золотой в карман, спросил:
— Где взял? Украл?
— Нашел, — Есеня пожал плечами.
— Да ну? Сколько лет живу на свете, ни разу не видел, чтобы золотой на дороге валялся.
— Тебе просто не везло, — усмехнулся Есеня.
— То-то за тобой стражники приходили. Смотри, узнаю, что украл, — своими руками убью, понял?
— Не сомневаюсь, — Есеня скривился.
Мама навалила ему полную тарелку горячей каши с постным маслом и отрезала кусок теплого белого хлеба. Есеня впился в него зубами, как будто месяц ничего не ел.
— А молочка? — спросил он с набитым ртом.
Мать вопросительно посмотрела на отца.
— Ладно, пусть Клёна к молочнице сбегает, так и быть, — добродушно разрешил отец.
Ведь ни на секунду не поверил, что Есеня мог золотой найти, но взял, и подобрел, и за молоком сестренку послал! Жадина!
— Я сегодня поеду к углежогам, вернусь вечером, — сказал отец. — А чтоб ты не скучал без меня, в кузне прибери и почисти там все от сажи.
— Бать, — Есеня решил, что лучшего времени не будет, — у меня тут мысль одна есть…
— Слушать не желаю про твои мысли! — отец хлопнул ладонью по столу.
— Ну бать, ну ты же не слышал еще!
— Ничего хорошего тебе в голову прийти не может. Ну?
— Я хочу нож сделать. Как ты Жидяте выковал.
— Делай, кто мешает. Заготовок навалом.
— Нет, бать. Я булатный хочу сделать.
— Чего? — отец посмотрел на него, как на ненормального. — Нет. Не дам отливки переводить. Им цены нет.
— Я сам отливку сделаю… — Есеня прикусил губу.
— Сам? Булат сваришь? Ладно, гвоздей не жалко, — отец презрительно покачал головой. — Уголь, конечно, денег стоит, но уж лучше ты уголь будешь переводить, чем по улицам шататься.
Он поднялся из-за стола и посмотрел на Есеню то ли подозрительно, то ли удовлетворенно.
Есеня проторчал в кузнице весь день, и впервые ему не хотелось оттуда уходить. С одной стороны, в одиночестве там было не так уж плохо — гораздо лучше, чем на пару с отцом, который поминутно делал замечания и давал подзатыльники. А с другой — идея захватила его целиком.
Разумеется, его ожидало разочарование: как ни старался он повторить действия Мудрослова, первая отливка оказалась обычным — и довольно посредственным — чугуном. Впрочем, как и вторая, и третья, и четвертая. Он нарочно сделал маленький тигель, чтобы провести побольше опытов за короткое время: ждать всегда противно. Может, все дело было в этом?
К обеду, испортив две отливки, Есеня хотел бросить это глупое занятие. С него лился пот, он устал раздувать мехи и обжег пальцы, по глупости потрогав тигель, вынутый из горнила, — был уверен, что тот достаточно остыл. А главное — ничего не получалось! Куда уж ему! Со свиным рылом в калашный ряд! Мудрослов — благородный, ученый и талантливый. А он кто? Балуй, одно слово. Мысль о том, что отец нисколько не удивится, увидев чугунные отливки, которые Есеня наплодил в изобилии, привела его в бешенство. Он отказался обедать, и Цвета принесла ему кринку молока прямо в кузницу.
К вечеру, на четвертой отливке, он в первый раз… увидел. Он увидел движение шлака, он понял, что происходит внутри тигля, он заметил даже узор! Мудрослов переставал раздувать мехи в тот момент, когда тигель начинал проседать, и именно этого мига Есеня и ждал. Но вдруг что-то произошло: узор, все более и более заметный, начал растворяться, исчезать, и можно было не сомневаться — в тигле теперь варился низкосортный чугун.
Поздно! То ли он раздувал мехи не слишком хорошо, то ли, наоборот, чересчур старался. Он вынул тигель из горна и поставил его в угол — можно не смотреть, ничего не получилось. Одна секунда — и вместо бесценного булата получается чугун. И эту секунду надо почувствовать!
Отец, вернувшись от углежогов, посмотрел на результат, многозначительно кивнул и ушел ужинать. Есеня загубил еще пару штук — теперь он неправильно охлаждал отливку. Это был уже не чугун, но еще и не булат: как он ни старался, остывание сверху шло быстрей, и «грязь» уходила в центр отливки.
Он все делал, как Мудрослов! Он таращился на остывающие угли до боли в глазах! У него обгорело лицо — он силился рассмотреть, что происходит внутри тигля. Он чувствовал, как подрагивают угли, ему казалось, он слышал, как потрескивает металл, превращаясь в мягкие кристаллы, и как дорожки этих кристаллов бегут от стенок тигля внутрь.
— Ты спать пойдешь? — спросил отец, заглянув в кузницу, когда совсем стемнело.
— Пойду, — ответил Есеня со злостью.
— Хватит. Столько угля коту под хвост!
— Да!
Только к исходу вторых суток, к утру, у него получилось. Не хуже, чем у Мудрослова! Он снова обжег пальцы — ему не терпелось пощупать отливку, хотя Есеня уже знал, что это — булат. Он чувствовал это по тому, как тот остывал. Он чувствовал, он понял и теперь мог наконец исправить те ошибки, которые допускал Мудрослов. Тигель — толще, стенки — чуть более шероховатые. И горячей, в горниле должно быть намного жарче!
— Сколько можно? — отец зашел к нему перед завтраком. — Иди прочь отсюда!
— На, — Есеня кинул ему в руки отливку, похожую на только что выпеченную булку. — Теперь угля не жалко?
Отец долго рассматривал кусок металла, стучал по нему, даже попробовал получить искру на точиле. Он ничего не сказал. Он не столько удивился, сколько задумался. Есеня считал, что отец разозлится на него, начнет орать — его всегда раздражали попытки Есени добиться чего-то сверх положенного. Но отец задумался и… огорчился. Не из-за того, что Есеня доказал ему свою правоту. Из-за чего-то другого. Есене даже показалось, что отец жалеет его. Это было так необычно, так неожиданно, что Есеня подумал, будто ошибается.
— Делай что хочешь, — проворчал отец и ушел.
Лечь спать сейчас, когда дрожащие руки чувствовали металл, когда наитие тонкой иглой кололо грудь, когда в воздухе витало понимание? Есеню слегка потряхивало от волнения и недосыпа, в голове что-то сдвинулось, и происходящее казалось не вполне реальным. Он смотрел на стены кузницы, на открытую широкую дверь, на солнечные лучи, падавшие на утоптанную землю двора, и думал, что все это сон. Настоящим был горн и белый огонь в нем. И тонкие жилки, пронизывавшие металл.
Есеня сделал две отливки. Он не стал показывать их отцу — тот бы все равно не понял, чем они лучше отливок Мудрослова. Даже если бы распилил. А всего-то и надо было, что обложить горнило кирпичом со всех сторон да чуть-чуть изменить форму тигля — сделать его ниже и шире. Почему Мудрослов этого не понимал? Ведь это же так просто!
Время подошло к ужину, и Есеня, ковырнув кусок курицы в тарелке, уронил голову на стол и уснул. И не почувствовал, как отец отнес его в постель.
Проспал он без малого сутки, а потом принялся за клинок. С кувалдой он управлялся неважно, молотком-ручником владел и вовсе отвратительно, зато в закалке и заточке ему не было равных, да и протравка у него всегда получалась отлично.
Приходили стражники, спрашивали про вечер в кабаке, но Есеня соврал, что подобрал на улице девку и провел с ней остаток ночи. Наверное, ему поверили: выглядел он солидно, в кузнице, с молотом в руках — ни дать ни взять, опора матери и надежда отца.
С клинком он возился долго, примеривался перед тем как ударить: испортить отливку было жалко. Рисунок, который он изобразил прямо на полу, несомненно, выглядел совершенней, чем то, что вышло на самом деле. Еще день Есеня потратил на рукоять.
То, что получилось у него в конце концов, привело его в отличное расположение духа. Может, выглядел нож не так красиво, как хотелось, но гвозди перерубал с легкостью и был острым, как бритва. Отец издали посмотрел на его работу, но даже не взял ножа в руки, презрительно смерив сына взглядом. Обидно стало до слез. Чтобы как-то утешиться, Есеня решил сходить к Жидяте — кто еще понимает толк в оружии? Он еле дождался утра и выскочил из дома, наспех позавтракав.
На базаре уже собирался народ, день начинался солнечный, но Есене было не до того. Он и сам не понимал, почему ему так важно, чтобы кто-то оценил его работу. Если и Жидята не поймет, придется бросить все это и никогда больше не браться за такую ерунду.
Есеня постучал в оружейную лавку; Жидята поднимался поздно, поэтому встретил его заспанным и недовольным.
— Ну? — спросил он, когда Есеня сунул голову в дверь.
— Ножик принес посмотреть.
— Заходи, — проворчал Жидята.
Есеня вынул нож из-за пазухи, развернул тряпицу и протянул его лавочнику. Жидята мельком глянул на его детище и поморщился.
— Сам делал?
Есеня кивнул.
— Оно и видно, — Жидята хотел уйти в лавку.
— Погоди. Ну посмотри поближе-то! — Есеня и вправду чуть не расплакался.
Жидята вздохнул и пожалел его: взял нож в руки и тронул лезвие пальцем. Он послушал, как звенит металл, попробовал его согнуть, погладил пальцами, словно слепой, пытающийся определить, что за предмет перед ним. Лицо его постепенно стало меняться — от равнодушия к изумлению, а потом — возмущению, и Жидята прошипел:
— Ты… Ты, сучонок косорукий! Ты понимаешь, какую отливку ты испортил? Где ты ее взял? Ты представляешь, каких денег она может стоить? Ты представляешь, что из нее можно было сделать, а? Отец знает?
Есеня кивнул.
— И что? Ты до сих пор жив? Где ты ее взял, отвечай!
— Я… — промямлил Есеня, — сам сделал…
— Как это?
— Ну, сам сварил.
— С Мудрословом, что ли? Не думал, что Мудрослов когда-нибудь найдет… Всю жизнь ищет…
— Не, я без Мудрослова, один…
Лицо Жидяты вдруг окаменело. Он посмотрел на нож, на Есеню, снова на нож и на всякий случай спросил:
— А ты не врешь?
— У меня еще одна есть, — Есеня полез за пазуху и выудил кусок металла.
Жидята ухватился за него, как неделю назад горшечница вцепилась в золотой, который ей протянул Есеня. Даже ногти побелели.
— Пошли, — коротко велел Жидята и быстрым шагом направился внутрь лавки.
Он смотрел на отливку через толстое стекло, он сделал срез и осторожно протравил его кислотой, он гладил ее и любовался ею, и Есеня, глядя на Жидяту, мог только глупо улыбаться. Жидята не улыбался. Наоборот, с каждой секундой лицо его становилось все мрачней.
— Сядь, — он указал пальцем на стул и тяжело вздохнул.
— Чего? — не понял Есеня и сел.
— Мальчик. Никогда никому не показывай этой отливки, слышишь? А лучше всего — переплавь ее в сковороду.
— Почему? — Есене снова захотелось расплакаться.
— Потому что. Если бы руки твои росли не из задницы, ты бы сделал клинок, за который любой из благородных отвалил бы тебе десяток золотых и был бы очень доволен сделкой. Такой булат привозили когда-то из дальних стран, и никто — никто! — не смог изготовить такого же. Теперь и из дальних стран его не привозят — говорят, рецепт утерян навсегда.
— Так я могу стать богатым?
— Нет. Погоди. Дослушай. Обладатели таких клинков вешают их на стены и оставляют рядом собак, чтобы никому не пришло в голову их украсть. Никакие драгоценные камни не могут сравниться с этими клинками. Не потому что они дороги, а потому что они — редкость, иметь которую почетно, понимаешь?
Есеня кивнул.
— Но это не главное, хотя никто бы не позволил тебе наводнить базар таким булатом. Сколько времени тебе понадобилось, чтобы добиться такого? Сколько отливок ты испортил, прежде чем у тебя получилось?
— Много… — Есеня пожал плечами.
— Я понимаю, что много. Сколько? Сто? Тысячу?
— Да не, штук пятнадцать, наверное…
— Что?
— Ну да, сначала чугун получался, потом получилось, как у Мудрослова. Но я же сто раз видел, как он это делает! Я давно хотел попробовать, думал, сразу получится…
— Мальчик, — Жидята закрыл лицо руками, — это… Уходи от меня, слышишь? Я знать тебя не хочу, понял?
— Чего?
— Убирайся! — Жидята встал и затопал ногами. — Убирайся прочь! Я не хочу этого видеть, я не хочу этого знать! Убирайся! Твой отец… не говори ему об этом, не показывай отливку никому, может быть тогда…
На глазах лавочника блеснули слезы.
— Жидята, я ничего не понял.
— Они уничтожат тебя! Они отберут у тебя… Как отобрали у твоего отца. Как у всех отбирают, даже малости отбирают, а такой талант… Они уничтожат тебя! Я не могу этого видеть! Я не желаю этого знать! Иди, гуляй, пей — только никогда больше не вари булата!
— Знаешь что? — Есеня посмотрел на лавочника с жалостью. — Ты, наверно, сумасшедший.
Он вышел из оружейной лавки, уверенный в том, что надо поучиться ковать булат, чтобы выходило не хуже, чем у отца.
Звягу и Сухана он встретил на краю рыбного ряда: те пытались продать живых раков. Надежды у них не было никакой — рядом стоял торговец с кипящим котлом и продавал раков вареных. Их изредка покупали. Живые раки не интересовали никого.
— О! Балуй! Ты здесь откуда? Мы думали, тебя стражники забрали. Или батя так прибил, что ты без сознания валяешься.
— Не, дело одно было. Чё вы тут стоите? Пока этот своих раков не продаст, он у вас ничего не купит. А это до вечера. Пошли в пивную, продадим хозяину — он возьмет по медяку за пяток.
— Дешево. Вон этот по медяку за штуку продает, — пожал плечами Звяга.
— Котел раздобудь, дров купи и продавай. По медяку.
— Правда, Звяга, надоело уже тут стоять, — согласился с Есеней Сухан. — Раки на солнце передохнут.
Они побросали раков обратно в ведро и направились к пивной. Как вдруг Есеня услышал:
— Ой, лишенько-о-о-о! Ой, детушки мои, детушки-и-и-и! Ой, украли, украли, все украли!
— Погодите-ка, — сказал он ребятам и протолкнулся в сторону, откуда раздавался крик.
— Все, все до медяшечки последней! Целый месяц работы! Чем я буду детушек теперь кормить! Мало я вдова горемычная, и за мужика и за бабу в семье…
Худенькая горшечница ломала руки, сидя на земле, и показывала прохожим обрезанный ремешок от кошелька. Есеня тряхнул головой — не сошел ли он с ума? Но в прошлый раз они встретили горемычную горшечницу у мясного ряда, а теперь она валялась в пыли у хлебного.
— Целый месяц! Целый месяц! — захлебывалась она. — Завтра за молоко надо деньги отдавать, шестеро детей у меня! Шестеро, и все есть просят! И мужика нету-у-у…
Какой-то толстый дядька сунул ей в руки серебреник и тут же исчез, словно застыдившись своего поступка. Серебреник пропал за корсажем так же быстро, как и появился. И тут до Есени дошло. Добрая женщина вложила в ладонь несчастной несколько медяков, а булочница, проходившая мимо, накинула ей на шею вязанку сушек и смахнула слезу со словами:
— Хоть этим деток порадуй.
Есеня стоял и смотрел на горшечницу. Он ни о чем не думал, не испытывал злости, но внутри что-то затвердевало, как остывающий металл, и тонкими нитями разбегалось от центра груди в стороны. Ему не было жалко золотого. Просто… из героя в собственных глазах он превратился в лопуха, которого обвели вокруг пальца. И если сейчас друзья посмеются над ним, то будут правы. И, наверное, стоило начать первому смеяться над собой, но Есене не хватило на это сил.
— Балуй, ты чего? — Сухан робко тронул его за плечо. — Ты что, плачешь, что ли?
Нет, он не плакал.
— Да наплюй ты на нее! — Звяга дернул его за руку. — Стерва она. Пойдем.
К ужину следующего дня он сделал три отливки, но почему-то никакой радости от этого не испытал: процесс превратился в рутину, ничего нового в нем не было, и Есеня охладел к идее научиться булат не только варить, но и ковать. Он и так знал, что нужно делать, чего же зазря стараться? Тем более что никто не оценит его умения. Есеня не понял, почему так разволновался Жидята, да и отец вроде как смотрел с жалостью. Неужели плохо, если в городе будет много хороших булатных клинков?
Плюнув на кузницу, Есеня собрался пойти в кабак: за раков они выручили немного денег, и ребята обещали его дождаться. Но по дороге к калитке его остановил отец:
— Куда пошел?
— Погулять, — сплюнув, ответил Есеня. Надо было, конечно, уйти потихоньку, не через калитку, а через чердак, но чердачное окно выходило на крышу соседей, и те обязательно подняли бы шум. Кому понравится, если по твоей крыше кто-то скачет?
— Марш за стол. Мать даром на кухне корячится?
— А я есть не хочу.
— А я тебя не спрашиваю — хочешь ты есть или нет. Марш за стол, я сказал.
Настроение и без того было отвратительным, и гордость не позволяла вот так просто развернуться и пойти на кухню, поэтому Есеня все же предпринял попытку сбежать — иногда ему это удавалось. Но в этот раз отец ухватил его за шиворот у самой калитки, встряхнул, как кутенка, и прижал к забору:
— Ты долго кровь мою пить будешь, стервец?
— Это кто кому кровь пьет! — злобно ответил Есеня. Отцу попросту не к чему было прицепиться, а прицепиться, видно, хотелось. Повод всегда найдется.
— Смотри, ты доведешь меня когда-нибудь, — отец встряхнул его еще раз, так что Есеня стукнулся лбом о забор, а потом швырнул к крыльцу. — Я сказал — марш за стол. Пока ты в моем доме живешь, будешь делать то, что я говорю.
Есеня, ободрав ладони, едва не врезался головой в ступеньки. И именно в эту секунду дверь из дома распахнулась — Цвета провожала свою аппетитную подружку, которая в последние дни зачастила к ним в гости. Есеня даже выяснил, как ее зовут: Чаруша. Он немедленно развернулся к отцу лицом и сел на земле.
— А я могу у тебя в доме и не жить! — выкрикнул он. — И неизвестно, кому от этого лучше будет!
— Да? Пить-гулять станешь? Воровать начнешь? Нет уж. Сиди дома. И только попробуй уйти — найду, можешь не сомневаться!
— И попробую, — огрызнулся Есеня.
Испуганные девчонки стояли на пороге и боялись шагнуть вперед. Цвета, вообще-то, привыкла к таким столкновениям, Чаруша же побледнела и прижала руки ко рту.
— При людях меня позоришь, — буркнул отец. — Быстро ужинать, все!
К ним вышла испуганная мама, но, увидев, что все в порядке, обняла девочек за плечи:
— Пойдем, Чаруша, поужинай с нами. Темнеет поздно, можешь еще посидеть, а потом наши девочки тебя домой проводят.
Есеня очень удивился — откуда такая щедрость? Обычно ни отец, ни мама не приглашали других детей к столу, считали, что самим не хватает. Ему, например, не приходило в голову позвать на обед Звягу. Он был уверен, что Чаруша вежливо откажется, но она, видно, так напугалась, что могла только кивать головой.
За столом Есеня демонстративно ничего не ел, выпил кружку молока и быстро ушел в спальню, хлопнув дверью. Оставаться дома он не собирался, поэтому открыл окно и был таков — пока отец хватится, он будет уже далеко. А там — пусть ищет. Может, и найдет.
Приключения начались еще в кабаке, где местные играли в кости с деревенскими. Мальчишек, за неимением денег, в игру никто не взял, но они внимательно смотрели и желали удачи городским. Есеня долго присматривался к одному деревенскому, которому несказанно везло: чуял, что тот мухлюет, но не мог понять как. А не пойманный, как известно, не вор. Если бы он кидал свой набор фишек, все было бы понятно, но ведь одни и те же фишки кидали по очереди!
Играли двое надвое, сначала кубики бросали двое деревенских, потом — двое городских. Есеня смотрел, ругаясь про себя, когда подозрительный тип снова выкидывал одиннадцать или сразу двенадцать — ну не могло такого быть, не могло! Он перебрал в голове все варианты и разгадал хитрость только под самый конец, когда у городских заканчивались деньги. Везунчик кидал свои фишки, а его товарищ незаметно менял их на общие. Есеня потихоньку сполз под стол, и его догадка подтвердилась: пока городские трясли кубики в руках, деревенские под столом передавали свои фишки один другому. Работали они ловко, ничего не скажешь, и даже присматриваясь подлог заметить было трудно. Есеня не очень здорово умел прятаться, но в этот раз азарт явно ему помог: на последнем кону он схватил жуликов за руки. Как бы там ни было, а своего он добился: все сидевшие за столом сразу заметили неладное. И хотя деревенский сбросил фишки под стол, никто не поверил в то, что их туда подложил Есеня.
Разумеется, у жуликов отобрали все деньги до последнего медяка, наподдали для памяти и вытолкали взашей.
— Ну, Жмуренок, и глаз у тебя! Никто ведь не заметил! Все смотрели, все знали, что дело нечисто! — едва не проигравшийся в пух и прах Даньша похлопал его по плечу. — На, держи, заслужил!
Он сунул Есене половину серебреника, и у того от удивления раскрылся рот — такой щедрости он никак не ждал.
— Жмуренок вообще слишком умный, — кашлянул хозяин, — и слишком шустрый. Долго не протянет.
— Чего-о? — протянул Есеня.
— Ничего. Тебя даже батька не научил сидеть тихо и помалкивать в тряпочку, куда уж мне.
— А чего это я должен помалкивать в тряпочку? — набычился Есеня.
— Дурак ты, Балуй. Хоть и умный, а дурак. Вечно ты везде лезешь, вечно тебе больше всех надо. Не любят у нас таких.
— Да и пусть не любят! Я, чай, не девка, чтоб меня любили! — он хохотнул, довольный своей шуткой.
Даньша посмотрел на Есеню и обнял за плечо:
— Хозяин верно говорит. Ты бы не высовывался, парень. Или не знаешь, что с такими, как ты, бывает?
— Не знаю и знать не хочу.
— Напрасно. Никогда не видал, какими они из тюрьмы выходят?
— Ну, видал, — Есеня насупился, — а я-то тут при чем? Это же преступники! Я ведь не вор, не разбойник.
Даньша похлопал его по плечу:
— Ребенок ты еще.