Корделия, по укоренившейся традиции, сидела в углу, на шатком приставном стульчике. Во время всевозможных советов, совещаний, выборов правления, брифингов, пресс-конференций и приемов она избегала занимать главенствующее место. Предпочитала наблюдать со стороны. Сидеть тихонечко с планшетом на коленях, что-то там выводить пальцем на дисплее и слушать. Чаще всего на протяжении совета или конференции она не произносила ни слова. Для людей сведущих это означало, что течение данного мероприятия ее в целом устраивает, ибо по вопросам незначительным она никогда не вмешивалась, но бывало, оторвавшись от планшета, сначала долго разглядывала выступающего, затем вставляла несколько слов, сводя эффект от доклада к противоположному. Все совещания и конференции вел ее первый зам, Конрад Дымбовски, в прошлом известный журналист, уволенный с трех федеральных каналов за бескомпромиссные репортажи. Корделия разыскала его на кухне припортового ресторана, в котором гордый правдоискатель подрабатывал ночной посудомойкой, подменяя сбойнувшего андроида. К моменту их знакомства Корделия еще не успела обзавестись всегалактической славой и только начинала свой путь медиамагната, получив в наследство близкую к банкротству «Holonet News». Конрад оценил степень ее безрассудства, сопоставил со своим и принял предложение стать соучредителем «GalaxiZwei». С тех пор прошло более десяти лет, их безумный проект оказался успешным, но степень безрассудства Корделии до сих пор вызывала у него тайную зависть.
На собрание с краткими отчетами были приглашены руководители всех редакций. Большинство из них работали на канале не первый год, успели зарекомендовать себя, приобрести репутацию и влияние. Исключение составлял один Эдвард Сикорский, принятый на работу по рекомендации одного из членов Совета Федерации, но еще не утвержденный в должности. Корделия еще раз просмотрела краткое досье на этого вундеркинда. Ни компрометирующих связей, ни фактов. И все же… Что-то в этом биографическом эссе ее зацепило. Как шероховатость под пальцами. К тому же эта рекомендация… Она не терпела, когда ей кого-то или что-то настоятельно рекомендовали, особенно, если эти рекомендации поступали из СФ. Но и отказать по той же причине ей казалось несправедливым. А если парень окажется талантливым, таким же по хорошему дерзким и отчаянным, каким некогда был Конрад, или таким же «воином чести», как начальник безопасности холдинга майор Ордынцев? Нет, она не вправе лишать это юное дарование шанса. Пусть поработает. Три месяца у него есть.
Доклад Сикорского следовал сразу после выступления шефа редакции новостей. Когда платиновый выпускник Высшей школы непринужденно развернул перед собравшимися вирт-окна с графиками и таблицами, Корделия взглянула на докладчика с интересом. Почему он ей так не нравится? Слишком гладкий. Ни морщинки, ни ряби. Хорошо поставленный голос, уместная шутка и доклад идеален. Аргументирован, краток.
— Как вы сами имеете возможность убедиться, изучив приведенные мною цифры, финансовый квартал завершается для отдела рекламы, а также, рискну обобщить, и для всего холдинга, крайне положительно. Прибыль от рекламы превысила ожидаемую.
Далее пошел список самых щедрых рекламодателей. Этот выскочка перечисляет названия фирм, производящих прогулочные яхты или навигационные системы для флайеров, будто это его личная заслуга. На самом деле все эти фирмы, корпорации, холдинги, консорциумы — уже не один год надежные деловые партнеры «GlZwei». И уступать свои драгоценные рекламные минуты в прайм-тайм не намерены. Этот самоуверенный мальчишка пока еще не сделал ничего, чтобы это партнерство «углỳбить», кроме коррективы в сетке вещания. Кстати, а зачем он это сделал? Конрад что-то говорил ей об этом, но она не уделила данному вопросу и минуты. Кроме «GlZwei» в холдинг входило несколько крупных инфорпорталов в инфранете, музыкальный канал, а также две студии по производству голофильмов, художественных и научно-популярных. Корделия, конечно, умела высыпаться за пять часов, но все-таки… Все-таки она не киборг. Кстати, о киборгах.
— Все же, невзирая на все прошлые и настоящие успехи, на удачное партнерство и временем утвержденное сотрудничество, каждая система во избежание стагнации нуждается в периодическом обновлении, в новых лицах и связях. Мне бы не хотелось ставить под сомнение платежеспособность каждого из вышеперечисленных спонсоров, но почему бы не добавить в этот список еще одного солидного клиента. Наши конкуренты «StarMC31» уже приняли его предложение.
— И что же это за солидный клиент? — спросил кто-то из управленцев.
Корделия тоже прислушалась. Платиновый выпускник обвел собравшихся торжествующим взглядом, помедлил, сохраняя интригу, и произнес:
— «DEX-company»!
Наступила тишина. Конрад переглянулся с Марком Фицроем, замом по финансам, и с Анжелиной Крейг, бывшей джазовой певицей, ныне состоящей на должности выпускающего музыкального редактора. На «GlZwei» все предложения от «DEX-company» негласно отвергались.
— То есть, — осторожно начал Конрад, — вы предлагаете пустить на нашем канале рекламу от «DEX-company»? Я правильно вас понял?
— Да, — радостно подтвердил молодой специалист. — Они готовы платить по пятьдесят пять тысяч единиц за минуту рекламного времени.
Предложение более чем щедрое. Так как для всех прочих минута в прайм-тайм стоила тридцать пять тысяч, а в более «тихое» время — двадцать пять. Конрад украдкой бросил взгляд на Корделию. Та сидела, уткнувшись в планшет. Затем вдруг подняла голову и потянула вверх руку, как школьница на уроке. Докладчик поперхнулся и замолчал.
— Разрешите вопрос.
— Д…да… пожалуйста.
Эдвард не раз видел Корделию, фактическую владелицу холдинга. Он даже был ей представлен, когда менеджер по персоналу подтвердил его назначение. Но говорить с ней без посредников ему еще не доводилось. Он знал, что она будет присутствовать на совещании, и психологически был готов к этому. Ему нечего опасаться. Прибыль от рекламы за последний квартал значительно превышала прогнозируемые цифры. К тому же он был осведомлен о ее манере занимать не председательское место, а ютиться в каком-нибудь углу. И все же Эдвард почувствовал мгновенную пустоту в груди, заметив в конференц-зале эту невысокую элегантную женщину с короткими пепельными волосами. Он знал, что Корделии Трастамара около сорока лет, что живет она одна, родственников у нее нет, и все свое время она посвящает работе, что характер у нее невыносимый, что она безрассудна до самозабвения и невероятно удачлива, что запугать ее невозможно, а вынудить пойти на сделку, противоречащую ее принципам, предприятие заведомо гиблое. Корделия обладала удивительным талантом обращать в золото все, к чему прикасалась. Однажды прорвавшаяся к ней журналистка успела задать вопрос, на который мечтал получить ответ каждый второй гуманоид галактики.
— В чем секрет вашего везения?!
Корделия, редко дававшая интервью и всячески избегавшая публичности, ответила загадочной фразой:
— Когда ты мертв, тебе все равно.
И более не произнесла ни слова.
Эдвард собирал все материалы, находящиеся в открытом доступе, чтобы разгадать владелицу холдинга и посредством полученной информации приобрести если не влияние, то возможность карьерного роста. Как известно, и у богов есть слабое место. Есть даже такое выражение — ахиллесова пята. Кажется, это из земной мифологии, сказано о неком боге или полубоге, у которого уязвимой было только пятка, в которую воткнули не то отравленный нож, не то стрелу. Давно это было. Да и разницы нет. Достаточно уловить смысл и поискать эту пресловутую «пятку» у самоуверенной дамы.
Сведений, к сожалению, не нашлось. Никаких компрометирующих связей и обстоятельств. Известно только, что родом Корделия с Геральдики, планеты аристократов, на посещение которой требуется официальное приглашение кого-то из ее граждан. А если визит коммерческий или чрезвычайный, то разрешение администрации. Трастамара очень древняя, знатная, даже королевская династия. Эдвард не поленился и даже пролистал земную историю до начала века парового двигателя, хотя вся эта замшелая историческая рухлядь не вызывала у него ничего, кроме скуки. И в самом деле, среди Трастамара были короли. Затем род долгое время считался угасшим, пока один из потомков, уже в 21м веке, не проследил всю генетическую цепочку от Изабеллы Кастильской и не восстановил фамилию.
Теперь династия вновь пребывала на грани забвения, ибо Корделия была последней. «Интересно, почему она не выйдет замуж? Ну или не закажет клона?» подумалось тогда Эдварду. «Кто-то же должен унаследовать этот холдинг!» Ответа на вопрос не нашлось, и говорить с ним на эту тему желающих также не оказалось. Среди журналистов, редакторов, ведущих, гримеров, секретарей, рекламщиков вообще не принято было сплетничать, что в первое время Эдварда очень удивляло. Они вообще там, на этом «GalaxiZwei», были какие-то… с принципами. И боссиха эта… Не знаешь, чего от нее ждать. Взгляд жесткий, как рентгеновское излучение.
— Так я задам вопрос? — кротко переспросила Корделия.
Эдвард кивнул. В горле пересохло.
— Скажите, молодой человек, вы не слышали о неком сэре Джоне Хоукинсе, английском адмирале, которого пожаловали в рыцарское достоинство за храбрость, проявленную в битве с Непобедимой Армадой?
Эдвард застыл. К чему это она? Что еще за адмирал? Не знает он никакого адмирала. И все остальные не знают. Вон как обалдело переглядываются. Даже этот бородатый Дымбовски.
— Так не слышали?
Эдвард отрицательно качнул головой. Рубашка на спине стала мокрой.
— Жаль, — вздохнула Корделия. — Примечательная была личность. Талантлив, предприимчив, отважен. В рыцарство в то время просто так не посвящали. Сама королева Елизавета пожаловала титул. Адмирал был безжалостен к врагам, но и милосердию не был чужд. Основал приют для ветеранов, приучил англичан курить табак и есть картофель. Это нам сейчас в 22м веке смешно. Подумаешь, картофель. Эка невидаль. А в середине 16го века, когда не было ни синтезаторов, ни центаврианских «телят», вопрос был крайне актуальным.
Эдвард все больше холодел. О чем это она? Какой еще картофель? Похоже, правду о ней говорят, чокнутая она.
— О чем это я? — невинно спохватилась Корделия. — Ах да, о сэре Джоне Хоукинсе, выдающемся негодяе. А знаете, почему? Почему ко всем своим неоспоримым достоинствам, подвигам и достижениям, он все-таки негодяй? А потому, что наряду со всеми своими патриотическими увлечениями, открытиями и победой над Армадой, он промышлял пиратством и работорговлей. Что, кстати, нисколько ее величеством Елизаветой не осуждалось, а скорее наоборот, поощрялось и вознаграждалось. Опять не поняли? — Корделия вздохнула. — Простите, я вам тут свою многоуровневую ассоциацию рассказываю, в наивной уверенности, что вам все станет ясно с первого же намека. Ну не буду никого утомлять. Так вот, «DEX-company» это и есть современный сэр Джон Хоукинс. Прогресс? Несомненно. Польза для Федерации? Да сколько угодно! Отчисления на благотворительность? Сироты и ветераны благословляют щедрого дарителя. Победа над Великой Армадой? И тут награды и почести. Одобрение правительства, льготы, преференции — это своего рода аналог рыцарства, возведение в некий священный ранг. И обратная сторона великолепного фасада — что?
— Что? — машинально повторил Эдвард.
— Работорговля. А рекламы работорговли на моем канале не будет.
Голос Корделии внезапно утратил обманчивую, едва ли не заискивающую мягкость. Она выпрямилась и взглянула на Эдварда в упор. Взгляд жесткий, как рентгеновское излучение.
Глава 3. Октябрь. Снег.
Потом зарядили дожди – на неделю, промокло всё.
И в середине октября выпал снег. И сразу много – снег был везде – белый и слепяще яркий. Ещё вечером его не было – а утром всё бело, и чётко видны все следы на покрытой снегом земле. И холодно – но терпимо, и ещё можно быстро искупаться. Резкие оттепели – и такие же резкие заморозки, колебания температуры усиливаются резким ветром. И опять тучами летит снег – и к полудню тает.
И красиво… но знает ли он, что такое красота? Что для него – красиво? Сорванный и сбежавший, уплывший в украденной лодке киборг, поселившийся в землянке на острове посередине озера в природном заповеднике – один и свободен. И — ничей! Понятие «красиво» не для него, для него есть слово «выжить».
Рекс живет на острове почти месяц, старый комбез грязен и порван, только выбросить – но есть одежда из шкур, есть крепкая землянка с очагом и запас копчёного мяса и рыбы, есть оружие – ножи и острога, есть еще ягоды на рябине – источник витаминов, попадаются съедобные грибы, поставлены и проверяются силки на зайцев и птицу.
Набравшись наглости, всё-таки еще раз ночью сплавал на турбазу – быстро на берегу украл топор, кое-что по мелочи – схватил чей-то собранный рюкзак, и собаку с ошейником. Собаку убил сразу – разделал уже на острове. Мясо сварил – в рюкзаке нашлись котелок и соль. И пачка сахара! Какая роскошь! А также пара свитеров, жилет и носки – пригодится всё, зима будет долгая.
Несколько дней отлеживался – но никто собаку искать не стал, решили, что медведь задрал и жирует – и успокоился. На медведя сваливать свои вылазки оказалось очень удобно – его никто не видел, но все знают, что медведь где-то рядом, не делая попыток на этого самого медведя охотиться. Но слишком борзеть всё же не стоит – чтобы не затеяли облаву.
Егеря острова осматривают только через дрон – а обследовать основательно некогда, да и незачем – без крайней необходимости – беспокоить живущих на островах птиц. Утки улетели не все, часть птиц осталась зимовать в кустах островов. А в планах руководства заповедника – поселить и лебедей, планируется покупка нескольких птиц по весне, и новость эта уже на сайте.
Рыбы в озере много – крупные щуки и лещи, на двух других островах попались в силки зайцы – сыт и одет – смог сшить из шкурок накидку, шапку, штаны и обувь. Откуда зайцы взялись на островах, он не знал и не интересовался – жили ли они там, привезены ли были, сами ли приплыли с берега – но зайцы были крупные, жирные и вкусные. И зайцев было много – сам видел неоднократно. Видел и стаю волков – но убивать их не было необходимости, волки ему не мешали. Собак убивать намного проще, они сами к рукам идут, голодные и тощие – почему местные жители практически своих псов не кормят, понятно не было.
Но когда однажды резко похолодало – пришла мысль выйти к людям и сдаться – и Рекс отогнал эту мысль и постарался углубить и утеплить землянку, выделив и укрепив жердями отдельное место под склад продуктов. Копчёное мясо и рыба занимают довольно много места – и теперь для их хранения готова кладовка. Но возникла другая проблема – мыши стали грызть запасы, пришлось построить небольшую клетушку на ели в густых ветвях, совершенно незаметную со стороны.
Дни становятся короче и холоднее. Лёд тонкой коркой покрывает поверхность воды – пока только забереги, но через неделю тонкий лёд покрывает уже почти всю поверхность озера. Потом, когда лёд станет толще – его без труда смогут найти собаки лесничих. А могут и не найти. Тут кому как повезёт. Или — не повезёт.
Рекс старается много спать, вылезает из землянки один или два раза в сутки – размяться, помыться и проверить ловушки. Когда есть возможность – проверяет последние новости на сайте и на форумах, Инфранет ловится слабо, но сигнал устойчивый.
Просмотрел программу предстоящих зимних мероприятий, запланированных для привлечения туристов – надо знать, когда и какие на турбазе будут люди, и по какой причине. Вроде заповедник – запретная территория! – а тут столько всего… а объяснялось всё недостаточным финансированием природоохранной деятельности и необходимой научной работы, и потому руководство пыталось зарабатывать деньги, предоставляя услуги туристам в виде проживания на берегу озера и походов по тропам разной степени сложности. У людей это называлось отдыхом. И где ж они так устали – что так отдыхают? Никакой логики!
Основным празднованием предполагался Новый Год – целых две недели гуляний, катаний и фейерверков. Анонсировались поиски главной новогодней ели – её предстояло заранее вырубить и отвезти в город на центральную площадь. Но на островах ель искать скорее всего не станут – и то хорошо! – так как лёд еще неустойчив и вывозка ели проблематична. Заповедник большой – есть где выбрать ёлку понаряднее. Но вот зачем губить целое дерево ради одной праздничной ночи – непонятно. Странные эти люди, никакой логики в действиях.
Впереди долгая зима – снег сойдёт только к середине апреля – и пережить её в землянке на острове будет трудно. Даже не из-за холода и голода – тёплые шкуры и достаточное количество еды у Рекса уже есть. Причина одна – люди. Что будет, если его обнаружат? И когда это произойдет? Он предпринял все возможные предосторожности для маскировки своего жилья и запасов – бдительность прежде всего!
Зима предстоит трудная – впервые в жизни он предоставлен сам себе, сам выбрал свой путь и сам защищает себя – нет ни хозяев, ни их приказов.
Но он жив – и свободен! – и он доживет.
— Тир!
— Эй, иди сюда…
— Иди, смотри, что у нас есть!
Сэм замедлил шаг.
Троицу из молодняка просто распирало от желания продемонстрировать трофеи от вчерашней вылазки. И проконсультироваться заодно. Шоколадки и консервы они опознали сразу, а вот надписи на мазях-шампунях-лекарствах были на других языках, а у Сэма как-то получалось разбираться. Не всегда, правда. Он и сам порой удивлялся, но иногда на него «накатывало», особенно после приема. «черняшки». И он мог сказать, что и для чего предназначено. Хотя чаще это получалось без видений, достаточно было подключить логику. Поспрашивать и подумать – и пожалуйста, это вот жаропонижающее, это крем для тела, это… смешно, это для собаки, это таблетки для… для… неизвестно для чего. И вот этот флакон… А я его уже видел…
Ситуация вдруг резко перестала нравиться.
Это что, проверка?
Почему ему подсовывают то, что он уже видел? И это… это тоже приносили. Он еще получил плату за помощь – книжку…
— Мне пора.
Троица переглянулась.
— Эй, подожди…
— Тир, а вот это? Узнай, и выберешь что захочешь!
— Потом.
— Подожди!
— Стой!
Тут настойчивую троицу позвал кто-то из наставников, и Сэм заторопился домой, каждую секунду ожидая окрика в спину. Обошлось.
У входа он замер.
Это что?
Нет, он не ждал, что охотник будет без него будет все время лежать, но… резкий звон цепи, глухой удар. Пытается сбежать?!
Ах ты…
Где там ампула со стимулятором?
Сумка полетела в сторону, Сэм с грохотом пнул дверь и ворвался в комнату… И застыл.
Охотник не пытался сбежать… Он все еще был в койке. Только цепи не висели свободно, как утром, а были натянуты через вделанные в стенку кольца так, что и пальцем не шевельнешь.
Распластанный по стене, он поднял голову навстречу Тиру.
Закушенные губы, ненавидящий взгляд… обрывки черной рубашки на постели…
— Какого черта?! – начал Сэм, не понимая… и резко обернулся.
В окне за спиной – звон стекла…
Кто-то удрал…
Черт!
Адское пламя… Сэм выглянул на улицу, но конечно, никого не увидел. Кто б это ни был, он ведь не дурак, напоказ выставляться. Вмешаться в чужой экзамен – это серьезный проступок, наказание будет не ниже семерки… а может и выше…
И что он сделал?!
Сэм метнулся к постели.
— Что произошло?
Быстрые пальцы пробежались по костям – переломы… переломов нет. И открытых ран. Только ссадины и ушибы. И красноватые следы.
— Что ты молчишь? Что тут было?
— У дружка своего спроси!
Голос злой какой… Стоп-стоп… Дружка?
— Динго?
— Что?
— Это Динго был? Рыжий, крепкий, рост примерно мне до уха, руки такие мосластые? Да? Тот, что вчера приходил?
Сволочь, скотина, урод, да как он посмел! Это МОЙ человек! Сэм клокотал от ярости и еще какого-то чувства… странного, словно… ладно, не до подбора слов!
— Тебе лучше знать, для кого ты игрушки на столе приготовил.
Игруш… Шокер, он про шокер? Он думает, это я… Лицо Сэма запылало.
Не говоря ни слова, он быстро снял с цепей фиксатор, положил на постель рядом с охотником аптечку и вылетел из домика.
Он ничуть не удивился, завидев рядом с рыжим троицу, что так успешно отвлекла его полчасика назад. Сговорился, значит… Сволочь!
— Динго! На пару слов!
Рыжий переглянулся со своими, но подошел.
— Ну?
— Срываешь мне экзамен, Динго?
Тот резко покраснел. Похоже, он ждал не такого вопроса. Или вообще не ждал?
— Не докажешь!
— А мне и не надо… – злость превратила улыбку Тирекса в оскал, — Прикинь варианты, рыжий. Вот счас подеремся. Наставник это мигом засечет. И?
Допрос у Наставника рыжего не привлекал – Сэм с радостью отметил вспышку страха в его глазах…
— Чего ты хочешь? Не хотел я его бить, понял? Он сам нарвался! Язык как кислота, камень бы не выдержал!
Сам знаю.
— Не хотел, да?
— Нет. Ты ж понимаешь… Слушай, я…э-э… хочешь чего-нибудь из добычи? Мы много чего забрали в этот раз.
— Посмотрим. Ответь мне на такой вопрос, Динго. Простой и понятный. И тогда обойдемся без наставников. Идет?
— Ну.
— Значит, ты не хотел мне мешать. Не хотел кулаки об мою жертву почесать. Так?
— Ну.
— А что ты тогда хотел?
Динго нервно оглянулся.
— Я… э… Ребята, идите сюда!
Сэм возвращался в домик, пряча злую усмешку. Конечно, вряд ли они сказали ему правду (если уж им так приспичило посоветоваться с человеком по поводу найденных таблеток для секса, могли б и разрешения спросить), но в следующий раз они хорошо подумают, прежде чем лезть.
Пока заговорщики подбирали ему «плату за молчание», он хорошенько разбавил им трофейный напиток милой комбинацией слабительного и снотворного… Нехилый вариант, он его у кого-то из людей подслушал, когда они машину заправляли…
Все не так уж плохо!
Он отомстил, причем по-хитрому, не светясь, Дин… пленный, не пострадал почти, и … экзамен не сорван, все обошлось, верно?
И ему не придется сегодня вечером трогать человека… – мелькнула полуосознанная мысль…
Пока он разбирался, человек успел привести себя в относительный порядок. Даже запястья под кандалами перевязал…. вот молодец, мне меньше работы.
Лицо замкнутое… Сэм молча прошел по комнате, подхватил со стола электрошоковую дубинку и демонстративно сунул в коробку. На полку. До завтра?
— Он больше не придет. И… чтоб ты знал – я его не звал. – почему-то ему захотелось это сказать. Показалось, что нужно.
— Я понял.
— Ты отдыхай… До завтра.
— Понятно.
Охотник, казалось, хотел что-то сказать, но сжал губы и закрыл глаза. Правильно, надо отдыхать. Только…
— Подожди! – окликнул Сэм. Раскрыл сумку. – Поешь.
Пленный приоткрыл один глаз и усмехнулся.
— Супокашу? Извини, парень, но видок у нее, как у одного инопланетянина из фильма. Вот-вот выползет из тарелки и начнет жрать все вокруг.
— Ешь. Съешь – получишь это.
Пленный круглыми глазами уставился на золотисто-коричневую плитку шоколада. И вдруг закашлялся, безуспешно скрывая смех, блестя зелеными глазами:
— Ну ты даешь! Парень, вот не быть тебе дрессировщиком!
— Это с чего?
— Да ладно, забудь, — человек вдруг уверенным жестом протянул руку ладонью вверх… и Сэм положил на нее шоколадку, прежде чем успел подумать, что делает. Ой!! В зеленых глазах прыгнули озорные чертики, но комментировать ситуацию он не стал, а поглядев на рассерженного Тира, неловким жестом разломил плитку пополам.
— Только поровну. Идет?
Рехнуться можно!
Пробовал кто-то из молодняка обедать с жертвой? Вряд ли. Ну, если это поможет, то ладно.
Шоколад Сэм любил, хотя есть его доводилось нечасто. Пару раз ему перепадали шоколадки во время рейдов, раз поделился Ворон, раза три платили за консультации. Ну и пиры, конечно. Раз в год. Вкусно…
Когда он станет Властителем, наверняка получит право и на шоколад, и на другие вкусности.
— Сейчас бы еще печенье, — мечтательно протянул охотник. – Хорошая штука. В детстве у нас с братом был щенок, мы его Сникерсом звали, у него… – он откусил очередной кусочек и временно умолк…
— Шкурка была коричневая… – машинально договорил Сэм, с наслаждением откусывая квадратик с аппетитным орешком. Охотник вдруг закашлялся, поперхнулся, расширенными глазами уставившись на него. Что такое?
— Эй, ты что? Воды?
— Ага…
Пока он принес стакан, пленный успел откашляться и воды выпил самую малость… Только смотрел как-то не так.
— Что?
— Нничего, — с запинкой выговорил тот… – Нормально все. Нормально… Так вот, Сникерс обожал лопать все подряд… и бананы, и кости… и в помойки лазил… и папа шутил, что мы неправильно его назвали… он не шоколадка, потому что с хвостиком и толстый, он…
— Кокос…. – проговорил Тир на автомате. И замолк. Взгляд охотника стал невыносимо, невероятно пристальным… выпытывающим… что-то тяжело застучало в виски, больно, громко…. голова… закружилась…
И голос Дина прозвучал точно сквозь подушку, негромкий, с отчаянной надеждой:
— Сэмми…
Шея затекла, но Рудольф стоял неестественно прямо, вздёрнув подбородок, и только глаза жили на его лице, как привязанные следуя за женщиной в синем.
Марика медленно выхаживала перед ним, акцентировано тянула ногу, чуть излишне качала бёдрами, затянутыми в тончайшие неуставные лосины. Она дразнила его! Секс угоден попечителям, но сейчас Рудольфу было не до совершенства её тела.
– Ты доволен, растущий?
Смотрительница остановилась прямо перед Рудольфом и упёрла стек ему в грудь.
– Чем, совершенная?
– Ах, какая у нас короткая память! – досадливо сказала Марика и продолжила дефиле. – Неплохой вышел щелчок, растущий Рудольф. Крепкая, от души, размашистая оплеуха. Ты же этого хотел, отпуская питомца?
– Нет, совершенная.
– Конечно, нет! – рявкнула Марика. – Ты хотел проверить ход шестерёнок! Садись, растущий!
Рудольф выдохнул и опустился в гостевое кресло в собственном кабинете. Смотрительница села напротив, закинув ногу на ногу. Какие у неё колени… Невозможно отвести глаз, да и нужно ли?
– Ты смеёшься надо мной, совершенная, – сказал он.
– Терпи.
– Могу я задать вопрос, совершенная?
– Задавай, Рудольф.
– Ты уверена, что здесь был тот мальчишка? Детектор не бьёт на таком расстоянии.
– Уверена, Руди. Кроме детектора есть генетический сканер. Он там был. Дышал тем воздухом, потел, плевал на шоссе.
– Это что-то новое, – сказал Рудольф. – Я не слышал о таком.
– Тебе здесь и не надо. Зачем сканер, когда есть детектор? Когда всё кончится, – смотрительница, словно прикидывая, посмотрела на Рудолфа, – я отправлю тебя на курсы. Хватит сидеть в лесу как медведь в берлоге!
Съездить на курсы, пожить в городе — без особых обязанностей, да ещё рядом с Марикой, – неплохой вариант! Рудольф решил забыть о нём, во всяком случае, пока.
– Но что мне делать сейчас, Марика?
– Это очевидно, кажется, – удивилась женщина. – Человек с этим генетическим профилем не должен попадать под сканер!
– Уничтожить без следа.
– Да.
– А не проще, – спросил Рудольф, – подчистить архив? Что, если это не его профиль?
– Нет! – резко сказала смотрительница. – Хватит одного подлога. Проблему надо решить! Сканер может врать, мало ли какой сбой, выдал профиль давно утилизированного питомца, но если он снова придёт сюда? Это не только в моих, это, в первую очередь, в твоих интересах, Рудольф. А сейчас… – она потянулась. – У меня есть полчаса, и я хочу секса! Ты в силах ли, Руди? – она засмеялась. – Подбери челюсть! У меня только полчаса…
Последнее время Алёну стали напрягать официальные пятничные оргии для одиноких. Нет, она не сомневалась, что секс угоден попечителям, а оргии сплачивают коллектив, но ей стали противны глаза и руки партнёров и партнёрш, всех этих курьеров, диспетчеров, клерков и охранников.
Она не возгордилась и не отгородилась от сотрудников низших рангов. Оргия – это единение с начальством, это важно и нужно, но ей всё чаще стал сниться парень со странным именем Ивась. Жив ли он?
Но, – всё же, – пятницу Алёна любила! По вечерам в зале при Управе она играла в настольный теннис. Зал был открыт для всех, компания подобралась пёстрая, люди разного возраста, достатка и рода занятий, объединённые одной страстью. Каждый из них, входя в зал, забывал повседневные отношения начальник-подчинённый, учитель-ученик, врач-пациент. Здесь ничего не требовали, но всегда были готовы помочь по мере сил. Оазис спокойствия посреди полного забот и проблем мира.
Два, а то и три часа удовольствия! Трёп ради трёпа, радость движения, восторг победы и горечь поражения… Самые простые чувства.
Смыв под душем следы официоза, Алёна натянула трико, влезла в разбитые, но удобные кроссовки и встала к столу.
Гоняя шары слева налево, справа направо, – на автомате, не привлекая сознание, – народ весело переговаривался.
– Какая ты гладкая стала, Алёнка! – закричал со скамейки Геныч, сморщенный, узкогрудый мужичок неясного возраста. – Попу отращиваешь?
– Ага, – ответила Алёна, – кресло у меня мягкое, а дел никаких!
– Пощупать дашь?
Это Витёк. Он здесь самый сильный игрок и самый, наверное, богатый человек. Директор чего-то там. Посмотреть по службе две минуты, но Алёна никогда не станет этого делать без крайней необходимости. Дружба дороже.
– Кресло? – спросила она.
– Кресло, коне-ечно… – «умным» голосом согласился Витёк. Он вообще мастер интонаций. Окружающие покатились со смеху.
И всё. Пошутили, разогрелись – и хватит, началось священнодействие.
– Самвел, поработаешь со мной? – помахала рукой Алёна.
Самвела не надо долго просить, сейчас же встал напротив. Это Витьку с нею было бы скучно, а когда партнёру скучно, от тренировки никакого толку.
Самвел же Алёну боготворил – и за женскую красоту, и за то, что с такой красотой играла сильно. Это льстило и обязывало к ответному вниманию, если ты не стерва, конечно. Алёна стервой не была.
Завели восьмёрку. Ты бьёшь по диагонали направо, партнёр возвращает влево по прямой, ты играешь по диагонали налево, а партнёр снова по прямой, но уже вправо. Комбинация быстрая, куда быстрее сыграть, чем рассказать.
Удар, перешаг, разворот, удар, перешаг, разворот… Это только кажется, что десять минут – немного. Самвел её не щадил, Алёна сама когда-то запретила, бил не в полную силу, но вполсилы точно, так что скоро от неё, можно сказать, валил пар.
– Меняемся! – выдохнула она.
Теперь посылать шар по прямой – её задача. Это требовало меньше сил, но больше точности. Следующие десять минут Алёна думала только о технике: как поставить ноги, как отклонить при ударе кисть…
Тело работало как часы, шар летел куда положено. Хорошо! Мало что сравнится с удовольствием для человека, у которого получается… Только секс, быть может?
Алёна посмотрела на Самвела. Парень старался изо всех сил, а на щеках разгорался нежный румянец. Неудивительно, её трико – весьма откровенная штука. Лукавые попечители! Неужели парень заслуживает радости меньше, чем конторские? В конце концов, разве не угоден секс попечителям?
– Спасибо, Самвел! – сказала она. – Сыграем до двух побед? На секс?
Самвел молча кивнул.
Разыграли подачу, начали. Пока Самвел раздумывал, в чём – при такой хитрой ставке – разница между победой и поражением, Алёна успела оторваться на несколько очков. Проигрывать Самвел не хотел в любом случае, гордость не позволяла – и он включился. Алёне стало трудно: успевать, отвечать, и не просто отвечать, а отвечать остро! Запас очков растаял в минуту, первую партию Самвел закончил мощным ударом метров с трёх от стола.
Во второй Алёна поймала кураж. У неё шло всё, Самвел метался по задней линии, но ничего не смог сделать.
В третьей, решающей партии Самвел взялся за дело всерьёз и, как это часто бывает, зажался. Промазал несколько простых шаров, занервничал и ушёл в глухую защиту…
Дело двигалось к победе. Каких же особенных ласк потребовать в качестве приза?..
– Разрешите, госпожа Алёна?
Алёна остановила игру и недовольно обернулась. Это был конторский мальчишка-курьер.
– Чего тебе, Жюль?
– Директор департамента срочно просит вас к себе, госпожа Алёна!
Мальчишка жадно пялился на неё. Нахал… Мало ему официальной оргии! Или одно– и двухранговых, обслугу, проще говоря, не допускают пока? Какая глупость лезет в голову!
– Насколько срочно? Душ я могу принять?
– Не знаю! – отрапортовал Жюль. – Господин директор ничего не сказал по этому поводу.
– Значит, подождёт! – решила Алёна. – Извини, Самвел… Мы доиграем в следующий раз, обязательно!..
Правильно ли он понял последнее слово? Алёна размышляла об этом под струями воды, но недолго.
– Посмотри на этого питомца, – без предисловий начал шеф, когда Алёна, затянутая в форменный серый мундир управленца, расположилась в кресле напротив. – Чудные дела с ним творятся!
Алёна взяла карточку. Это была уже знакомая ей фотография Ивася. Алёна, не подав вида, вопросительно посмотрела на шефа.
– В открытой базе синих он проходит как отбракованный и утилизированный, – продолжил Дитмар-Эдуард.
– То есть он убит и пошёл на пищевые брикеты, – вставила Алёна.
– Мне тоже не нравятся дела синих, – повысил голос шеф, – но это дело попечителей!
– Я ничего, я это так… – тоном примерной ученицы сказала Алёна.
– Ну, язва! – проворчал Дитмар-Эдурад. – Чай будешь?
– Нет, спасибо.
– А я буду.
Он замолчал, достал из ящика стола чайничек и принялся священнодействовать, задумчиво шевеля толстыми седыми бровями.
Алёна знала: шеф размышляет, как поставить перед ней задачу, но не сказать лишнего. Довести до работника только необходимое и ни грана больше — в этом заключался стиль его руководства. Стиль удачный, если судить по делам департамента. Закончив возиться с заваркой, шеф налил себе чашку, сделал глоток и удовлетворённо откинулся на спинку кресла.
– В закрытой части базы информация другая, – сказал Дитмар-Эдуард и внимательно посмотрел на Алёну.
Это была вводная. Синие раскрывают серым — то есть официальным властям — не всё, что не удивительно. Важнее второе: у шефа к этим закрытым зонам есть доступ.
– Спасибо за доверие, господин управленец девятого ранга, – подобралась Алёна.
– Пожалуйста, госпожа управленец седьмого ранга, – фыркнул Дитмар-Эдуард. – Что ты как маленькая, в самом деле? Так вот… Позавчера кто-то напал на транспорт синих, вывозивший продукцию тридцать седьмой фермы, той самой, где рос и был — по документам — утилизирован этот питомец, Ивась-первый.
– Нападения случаются, – сказала Алёна. – Редко, но бывает. Не все ещё граждане прониклись важностью мясных ферм.
– Прекрати паясничать! – ударил кулаком по столу шеф.
– Есть, шеф! – вскочила Алёна. – Вы что-то говорили про закрытую часть базы, шеф…
– Он бежал, – ответил Дитмар-Эдуарлд. – Это первое. Ему помогли бежать — это второе. Его генетический профиль… Долго тянуться решила? – внезапно спросил он. – Я старый, на меня твои чары не действуют.
– Прямо уж совсем не действуют? – удивилась Алёна, возвращаясь на место.
Шеф с досадой махнул рукой и продолжил:
– …Его генетический профиль найден на месте нападения. Ты понимаешь? Он участвовал в нападении! И четвёртое… Местное руководство синих поставило задачу этого парня найти и уничтожить!
– Вполне логично, – сказала Алёна. – Террористов следует уничтожать.
– Да, – согласился Дитмар-Эдуард, – логично. Следи за мыслью: местные синие задумали интригу против попечителей. Не знаю, зачем им это нужно, но тем не менее. Подготовили террориста из числа питомцев, организовали побег. Интрига развивается, начались нападения, это, я уверен, только первая атака. Террорист сделал дело и больше не нужен и опасен, поскольку знает вещи, компрометирующие синих, в том числе в глазах попечителей.
– Или это интрига против нас, – сказала Алёна. – Не обеспечили порядок.
Шеф почесал кончик носа.
– Нет, это их дорога, их зона ответственности, но мысль интересная.
– У террористов где-то база, шеф, – не согласилась Алёна, – а это уже наша ответственность!
– Да, действительно, – вскинул брови Дитмар-Эдуард. – Твоя задача: найти парня раньше синих. Защитить, обаять, как ты это умеешь, если получится, привлечь на нашу сторону. Вопросы?
– База террористов?..
– Специально не ищи, хотя… найдёшь парня — найдёшь и базу. Или базы. Ещё что-то?
– Шеф, – жалобно проговорила Алёна, – мой комплекс неполноценности…
– Что-о?!..
– Можно, я ещё раз проверю на вас свои чары?
Дитмар-Эдуард поперхнулся чаем.
– Смерти моей хочешь? – спросил он, прокашлявшись. – Так ведь и подавиться можно. Иди уж, интриганка!
Первым вытащил лопату какой-то десантник. Ему еще здесь служить, он не хотел в нашу теплую штрафную компанию. За ним по инерции потянулись было другие бойцы.
Желая воодушевить нас личным примером, Хокинс подскочил к какому-то обугленному парню без рук, оттянул за волосы голову с живыми, полными боли глазами, и ловко тяпнул.
– Вот так, и в кучу этих свиней!
Обезглавленное тело плюнуло кровью. Молодой штрафник, присланный немногим раньше нас, согнулся пополам в рвотном позыве. Ему, как и мне, не доводилось не то что вот так убивать – даже видеть.
Меня не вырвало. Только мир превратился вдруг в колодец, где мутным пятном едва маячил впереди свет.
– Сам ты свинья! – вдруг громко сказал Разик. Голос у него был пронзительный и звонкий. Он вышиб меня из помрачения. – Тебе надо – ты и добивай! – пилот отшвырнул лопату и выругался.
И я ощутил, как по спине побежал пот.
Передо мной корчились едва живые люди, но прозвучавшее было страшнее.
Это было то, что в армии называют неповиновение приказу. Для штрафника тут десять из десяти – виселица.
Сержант Хокинс посветлел лицом. Он обрел смысл жизни.
Мышцы мои жгло нереализованное движение. Тело не знало, куда деть выплеснувшийся адреналин. Нет, я не смелый, я просто не способен был в тот момент думать.
– Сержант, – я поймал взгляд поросячьих глазок. – У парня шок. Он не понимает, что говорит.
– Это я не понимаю? – выкрикнул Разик. – Это вы не понимаете, что творите! Вы же убийцы! Это же не строится на крови! Никто не будет за вас воевать, ты…!
– Разик, прекрати, – сказал я.
И Рос, стоящий рядом с Яниславом, меня услышал: коротко ударил мальчишку по шее, подхватывая обмякающее тело.
– Ах вы, психи недобитые, – радостно сказал сержант.
Я читал на его лице, что он не со зла. И даже, в общем-то, не садистское удовольствие получает. Иное. Он все время ждал от нас неповиновения. И теперь счастлив, что прогнозы сбылись. И можно восстановить справедливое в его понимании отношение к таким, как я.
– Ты сказал, будешь отвечать за своих? Ты мне ответишь, зараза…
По команде сержанта мне захлестнули веревкой руки и дернули вверх, перекинув конец через перекладину какой-то культурной конструкции – заготовки под сцену, наверное.
Как тут у них просто… А ведь на руке у меня уже не мягкий обхват спецбрасета, а полоса магнитного наручника. И свой удар током я получу любым манером, вплоть до голосовой команды. Но Хокинс приказывает меня пороть, потому что так в его голове отрегулировано понятие об исполнении долга. И это не конец, к сожалению, за неповиновение могут и повесить. Хоть не очень понятно, как сержант сможет потом заставить остальных делать то, что делать они не в состоянии.
Точно повесит. Отпишется потом. Только бы не всех.
– … капитан требует!
Это было первое, что я услышал.
– Да он не встанет, – отозвался Хокинс.
Его голос я узнал бы с любой стороны бытия. Плёночка оказалась не самой тонкой, но я ее порвал. Наверно, зашевелился, потому что кто-то приказал:
– Воды!
Потекло за шиворот. Меня попытались поднять, брезгуя грязью и кровью. Потом подхватили знакомые узловатые пальцы. Обезьяна.
Я оперся на него обожженным, но пока еще не разрывающимся от боли плечом и увидел небо. Оно было пронзительно ясным, но с севера от самой кромки горизонта спешили белые кучевые облака.
– Яйца тебе надоели?! – раздался голос капитана.
Значит, он все-таки подошел сам.
– Так… открытое неповиновение приказу, господин капитан! – с легкой заминкой доложил Хокинс.
Справа загудело, и я увидел снижающуюся двойку. Следом шли две гражданские водородные. У одной, похоже, барахлила рулевая тяга – шлюпка рыскала и содрогалась больше обычного. Хотя водородные – и так трясет, потому их и называют иногда дрожалками.
Две шлюпки опустили на грунт рядом с нами и стали биться с третьей.
Я поднял руку к саднящей губе. Кровь, смешанная с водой, закапала с локтя.
– Отозвали приказ полчаса назад, – сказал капитан, разглядывая меня сузившимися от гнева глазами. – Понял ты, бревно? – он обернулся к Хокинсу. – Через неделю нас переводят на Аннхелл!
– Каа… – открыл рот Хокинс.
– Вот так! Приказано заложников из гражданских не брать, зачищать – только силами спецона, – он достал сигарету, раздавил в пальцах… – Убирай своих! А пилотов – оставь. Ну что ты стоишь, как больная триппером корова!
Хокинс подхватился и погнал десантников в эмку.
«Полчаса, – подумал я. – Успел бы сержант повесить Разика за полчаса?»
– Показывайте, кто тут летать умеет, – поморщился капитан, словно от боли. – Иначе все в карцер пойдете.
Напугал кобеля блинами.
Хотя он явно имел в виду незнакомые нам водородные шлюпки. Особенно ту, что едва посадили его пилоты.
Пока я пытался оглянуться, чтобы увидеть своих, Рос уже пинал больную водородную. У нее заклинило технический люк, куда Хьюмо втиснулся было, вылез, подозвал Келли…
Минуты две они копались вместе, потом Рос сел в кресло первого пилота, кинул дрожалку свечкой, вошел в спираль Шлехера, следом в вертикальный разворот и плюхнул шлюпку перед капитаном. На брюхо. Стоящий рядом сержант вздрогнул. Он мог бы дотянуться до округлого бронированного бока.
– На ручник поставил? Ну-ну, – понимающе усмехнулся капитан. И добавил: – Меня не интересует, когда вы сдавали предполетные и квалификацию. Но, если за неделю доведете до ума два этих корыта – будете летать. Поняли, отморозки?
И оглянулся на пышущего усердием Хокинса, который успел уже отвести бойцов на эмку и стоял сбоку, виляя хвостом.
Капитан наклонился к нему, сказал что-то на ухо. Я уловил только последнее слово:
– …убью!
Хокинс верноподданно закивал. Но глаза у него были стылые и гадкие.
Эта история не избавила нас от любви сержанта Хокинса. Не такой у него был нрав. Не уцелел и Разик. Год спустя его сожрали на наших глазах политически подкованные мародеры-конфедераты с Мах-ми. Сварили и съели, если ты не понял. Видно, сколько человека не спасай, судьба все равно будет ходить за ним с топором.
«Ёшкин Кот изначален, бесконечен и бессмертен».
Глава 1
Житие
1.1
Вначале было Слово, и Слово это было «Ёшкин Кот!!!»
1.2
День первый.
И ударил Ёшкин Кот дланью в чело свое, и увидел он свет в очах своих, и увидел Кот, что это хорошо, и отделил он Свет от Тьмы, и назвал он Свет Днем, а Тьму Ночью. И создал он Твердь Земную, и отделил ее от Тверди Небесной.
1.3
День второй.
И увидел он среди созданного гору огнедышащую, и создал в ней котел медный.
1.4
День третий.
Отделил Ёшкин Кот Сушу от Вод. И налил он воды в котел медный.
1.5
День четвертый
И внес Ёшкин Кот в котел частицу себя, и поплыли по водам рыбы и гады морские. И увидел Ёшкин Кот, что это хорошо. И рассыпал он по суше частицы себя, и населилась суша травами и плодами.
1.6
День пятый
И от великого перенаселения полезли рыбы и гады на сушу, и увидел Ёшкин Кот, что чешуя и слизь их неприятна взору и мерзка для осязания, и покрыл он их мехом и перьями. И увидел он, что это хорошо, и заселил ими всю Твердь Земную и Небесную.
1.7
День шестой
И остался Ёшкин Кот в тоске и печали, ибо бессловесны и неразумны были созданные им твари, и не приносили ему плоды трудов своих. Тогда взял Ёшкин Кот глины и смешал ее с водой и вдохнул в нее дух свой — спиритус (Великий Этанол). И Этанол дал жизнь глине и родился Человек, и звали его Агдам. И сделал его Ёшкин кот царем над зверями всеми и гадами морскими. И создал он ему жену по образу его и подобию, и назвал ее Брага, ибо бродила она вокруг, любуясь цветами. Сказал Ёшкин Кот им «Плодитесь и размножайтесь» и стали они выполнять в точности повеление его. Занятые процессом, не заметили они, что из остатков глины выветрился Спиритус, но сохранилась искра жизни, и вылепили Агдам и Брага из глины существ по образу и подобию своему, и назвали их Пацаками, и сделали слугами Ёшкиного Кота. И увидел Ёшкин Кот, что это хорошо. И пацаки взяли два оставшиеся кусочка глины, и вылепили из них существа, и назвали их Чатлане. И одобрил это Ёшкин Кот.
1.8
День седьмой
И все вместе они создавали шум негармоничный, и устал от него Ёшкин Кот, и отделил шум от тишины, и ушел в тишину, повелев в седьмой день не работать и чтить Агдама и Брагу.
Глава вторая
Поход
2.1
И жил сотворенный Ёшкиным Котом народ счастливо, плодился и размножался, и не забывал приносить ему плоды трудов своих.
2.2
И от богатства великого возгордился народ и перестал верить в создателя своего и сотворил себе лжебогов Ёкарного Бабая, Кузькину Мать, Бляху-Муху и другие непотребства. И перестали они приносить Ёшкиному Коту плоды трудов своих.
2.3
И решил Кот явить божественный лик свой единственному праведнику в народе своем – бабке Настасье. Во время варки варенья вспыхнули дрова в печи, горели они синим пламенем и не сгорали. И услышала бабка Настасья глас Котовий: «Иди на гору огнедышащую на север дикий на голую вершину к сосне одинокой».
2.4
И пошла она.
2.5
На сосне Его когтями начертаны были три руны. И услышала бабка Настасья глас, доносящийся ниоткуда: «Вот тебе Завет мой, иди и проповедуй его во имя Меня».
2.6
И даны были ей скрижали великие под названием «Рецепты». Пошла бабка Настасья и обратила всех сомневающихся и заблудших в веру истинную, ибо велика сила Рецептов.
2.7
И велела бабка Настасья отлить котел великий звонкой меди и певкого серебра.
2.8
И велела бабка Настасья ударом половника о котел созывать всех дважды в день на Производственную Гимнастику и ежеутренне на Политинформацию.
2.9
И так продолжалось долгие годы.
Глава третья.
Великое утопие
3.1
Готовясь перейти в мир лучший, бабка Настасья половником своим передала свой пост и имя, и новообращенная бабка Настасья продолжила дело праведное.
3.2
С этого момента во всех населенных пунктах и административных округах появился свой котельчик, сын Большого Котла, в котором бабка Настасья, принявшая пост свой при половниковозложении, денно и нощно вознося молитвы Ёшкиному Коту, варила варенье, не отступая от заветов рецептурных.
3.3
И росло народонаселение, и настал демографический взрыв, и не стало хватать на всех варенья.
3.4
Ударяя ложкой о чело проворных и старательных, назначала бабка Настасья их наместниками при каждом котельчике. И расширялась паства.
3.5
Но возгордились некоторые бабки Настасьи и стали вносить в Рецепты нечестивые изменения, и писать их стали на розовых бланках. А вместо Производственной Гимнастики стали устраивать дискотеки котопротивные.
3.6
И вернулся шум на землю, и пытался Ёшкин Кот возвратить заблудших в лоно истинной кулинарии, но не слышали его за шумом гитар электрических.
3.7
Не слышал его никто, кроме бабки Настасьи Первокотельщицы, которая продолжала проводить ежеутренне Политинформацию и дважды в день Производственную Гимнастику.
3.8
И велел ей Ёшкин Кот посадить в Большой Котел трех помощников своих, всякой твари по паре и семена трав и плодов земных и взять книгу Заветов Рецептурных.
3.9
Выполнила бабка веление сие.
3.10
И излил гнев свой Ёшкин Кот на оставшихся, и пометил он территорию, и метил он ее сорок дней и сорок ночей. И вышли воды из берегов своих и затопили землю, и не осталось на земле грешников.
3.11
Долго плыли бабка Настасья со помощниками, пока не разошлись вдали тучи, и не засияли меж них пять звезд.
3.12
И поняла бабка Настасья, что это знак. И направили они котел половниками в сторону ту.
3.13
И приплыли они к вершине горы, и назвали гору ту Коньяк, что в переводе с древнего языка так и означает «пять звезд».
3.14
И как только ступили они на землю, стали спадать воды вокруг них.
3.15
Оставили они Большой Котел на горе Коньяк и ушли, взяв с собой лишь книгу Заветов Рецептурных.
3.16
Спустившись на равнину, увидела бабка Настасья древний храм, на котором огненным суриком было начертано «СЛЫЛЬСАВЕД».
3.17
И велела бабка Настасья поселиться рядом безвыездно, чтить Ёшкина Кота, варить варенье и бичевать непокорных в Слыльсаведе.
3.18
И стало так.
Половину серебреника истратили в тот же вечер: взяли по три кружки пива с сушеной рыбой и набрали цветных фигурных леденцов, надеясь поближе к ночи повторить поход к белошвейкам, поэтому за следующий день Есеня успел сильно проголодаться и подумывал, не пойти ли ему домой. Но, взвесив все «за» и «против», решил, что потерпит до утра. Он отлично выспался и выдумал замечательное приключение. Если раздобыть где-нибудь белую простыню, то можно устроить представление для стражников в сторожевой башне — вот они обрадуются, когда к ним в окно заглянет настоящее привидение! Надо только найти длинную палку, надеть на нее тыкву и накинуть сверху белое полотно. Можно даже нарисовать на нем что-нибудь страшное — оскаленную пасть, например.
Дело осталось за малым — тыква и простыня. Впрочем, вместо тыквы можно было использовать горшок. То, что пугать они собирались именно стражников, делало приключение еще более захватывающим. Когда-то стражу набирали из городских, но вскоре убедились, что это не очень хорошо, когда за соблюдение закона отвечают соседи тех, кто его нарушает, и теперь в стражники брали деревенских — чаще всего безземельных младших сыновей в семье. Вечное противостояние деревенских и городских приводило, конечно, к излишним стычкам, и стражников в городе сильно недолюбливали, но зато и поблажек стража никому не делала.
Ребятам мысль понравилась, и Сухан притащил простыню из дома, но попросил ничего на ней не рисовать: мать сразу бы это заметила. Гнилую тыкву нашли на помойке — воняла она преотвратно. Прежде чем идти к сторожевой башне, испробовать шутку решили в кабаке: свои, по крайней мере, бить не будут, если и поймают.
Они едва дождались темноты, стараясь не попадаться никому на глаза, но когда настал решительный миг и все трое, высоко подняв палку с «привидением» над головой, начали подкрадываться к окнам кабака, оглушительный визг испортил все представление. Визжали девки, которых угораздило войти в ворота именно в эту минуту! Девок было две, и орали они как резаные, схватившись друг за дружку, вместо того чтобы быстро убегать.
— Ну чё орете! — Есеня опустил простыню. — Это я, Балуй.
— Да перестаньте, наконец! — Сухан зажал уши. — Сил же нет.
Девчонки покричали еще немного, но так и не сдвинулись с места.
— Успокойтесь! — Звяга намотал простыню на руку, чтобы она не развевалась на ветру. — Это всего лишь простыня!
— Есеня? — робко спросила девочка, и только тогда он узнал сестренку — в темноте не так просто было ее разглядеть, а визжат они все одинаково.
— Опять ты? — расхохотался он. — Батя прислал?
Он подошел поближе — точно, и аппетитная Чаруша тоже притащилась с ней. Наверное, опять ужинала у них дома.
— Нет. Есеня, меня мама прислала. Тебя стражники ищут.
— О то великая печаль! — хмыкнул Есеня.
— Нет, дурак! Мама велела уходить из города. Она и денег тебе дала на дорогу, велела идти к ее сестре, на хутор. Помнишь, мы там были маленькими?
— Помню. Только не пойду. Чего я не видел на этом хуторе?
— Ты не понимаешь. Они говорили с отцом, а мама подслушала у двери и меня послала. Меня выпускать не хотели, но мама их уговорила, сказала, что мне Чарушу проводить надо домой, что уже темнеет и потом поздно будет.
— И что она подслушала?
— Она мне не успела сказать, но что-то очень страшное. Говорят, что у тебя какая-то вещь спрятана. Есеня, уходи, пожалуйста. Когда все утихнет, мы тебя на хуторе найдем.
— Да не пойду я на этот хутор!
— Слушай, ты что, что-то украл? — сестренка прижала руки к губам.
— Нет! — рявкнул Есеня. — Я ничего такого не делал! Так батьке и передай, поняла? Ничего я не воровал!
Он успел забыть про медальон — ему было не до того. А вот стража, видно, не забыла. Наверное, кто-то все же видел, как благородный отдал медальон ему, и теперь вспомнил об этом. Может, отдать его — и дело с концом? Ну нет, раз он такой ценный, что стражники за ним уже неделю бегают, значит, стоит попытать счастья.
— Есеня, ну пожалуйста, — сестренка заплакала, — я очень тебя прошу. Вот, денег возьми.
Он машинально подставил ладонь — Цвета высыпала на нее пять серебреников. Ничего себе! Какой хутор! Да тут так можно развернуться!
— Ладно. Из города уйду, но на хутор — ни за что. В лесу поживу, тут, недалеко.
— А где же ты спать будешь? — спросила молчавшая до этого Чаруша.
— В лесу и буду. В первый раз, что ли? — спать Есеня пока не хотел, и его этот вопрос не сильно заботил.
— А есть? В лесу еды не продают…
— Найду что-нибудь. Звяга принесет.
— Не дело это. В лесу тебя найдут, — вздохнула Цвета.
— Не найдут. Если ты не расскажешь. А матери скажи, что я на хутор пошел, ладно?
— Ладно, — подумав, согласилась сестренка. — Только прямо сейчас уходи. Они тебя здесь в первую очередь начнут искать.
— Хорошо, хорошо, уговорила, — хмыкнул Есеня. Ему вовсе не было страшно, ему даже нравилось это приключение — пожить в лесу он всегда мечтал. Впрочем, встречи со стражниками Есеня тоже не боялся — он вовсе не собирался рассказывать им про медальон, хоть на куски его режь! Он окончательно решил, что оставит медальон себе: такие вещи на дороге не валяются.
— Ну иди! — Цвета потащила его за рукав. — Иди же скорей!
— Уже иду! — Есеня подмигнул Чаруше, которая стояла и комкала передник: у нее на глазах тоже были слезы, как и у Цветы. Он развернулся к ребятам, скорчил торжественную мину и помахал им рукой: — Прощайте! Неизвестно, что меня ждет. Буду я у старого дуба, так что завтра еды приносите — я уже сейчас есть хочу, а завтра и вовсе помереть могу от голода.
— Простыню возьми, — щедро предложил Сухан, и Есеня не стал отказываться.
Он высыпал серебреники в руку Сухану, хлопнул Звягу по плечу, вышел со двора и направился к городской стене — выходов хватало, даже если ворота были заперты. Не успел он пройти и десятка шагов, как услышал цокот копыт: а сестренка оказалась права, во двор кабака въезжали стражники с факелами. Если они увидят Цвету, то догадаются, зачем она здесь была! Есеня остановился и подкрался поближе к воротам. Нет, сестренка успела уйти. Он выдохнул с облегчением и, не особо таясь, направился своей дорогой.
Вдруг сзади него раздались торопливые шаги и шумное дыхание: Есеня остановился и прижался к забору. Интересно, кто это? Если стражник, то почему без огня? Он присмотрелся, замерев неподвижно, и фигура в белом платье остановилась прямо перед ним, растерянно оглядываясь по сторонам, — Чаруша!
— Эй, — шепотом позвал Есеня, и она подпрыгнула от неожиданности.
— Ой… Это ты, Есеня?
— Ага, — ответил он и шагнул в просвет улицы. — А зачем ты меня догоняешь?
— Я… послушай… Ты только не смейся. Возьми меня с собой, — прошептала она и опустила голову.
— Чего? — Есеня заорал в полный голос.
— Возьми, ты не пожалеешь. Я тебе еду стану готовить. И вообще…
— Иди домой! — рявкнул он. — Только тебя мне не хватало. Тоже мне…
Она всхлипнула, подняла на него печальные глаза, покорно развернулась и пошла назад. Плечи ее дрожали, и это было заметно даже в темноте.
— Эй. Не реви, — сказал он ей вслед, и она сразу же остановилась и оглянулась. — Я не со зла. Просто девчонкам в лесу делать нечего. Что про тебя подумают, если ты дома ночевать не будешь?
— Да мне все равно, что обо мне подумают! — со слезами выкрикнула она и побежала прочь.
Почему-то это ему понравилось. То, что ей все равно.
К старому дубу он не пошел. Во-первых, старый дуб стоял близко к краю леса, и это несколько снижало остроту ощущений: Есене хотелось в чащобу, где не ступала нога человека. Во-вторых, слишком близко к медальону: если стражники его найдут, то могут и медальон поискать в окрестностях. А в-третьих… в-третьих — чересчур много людей знает, где он собрался ночевать.
Есеня шел по лесу долго, изредка посматривая на звезды — ясной ночью он бы не заблудился: звезды он изучил хорошо и мог по ним безошибочно определить время. Наконец чащоба вокруг него стала такой непролазной, что он остановился у маленького пруда с черной водой. Ему хотелось пить, поэтому место он нашел подходящим. Комары, вившиеся вокруг головы на ходу, набросились на него целой тучей, стоило только перестать двигаться. Об этом Есеня не подумал: в городе комаров не было вообще, а на краю леса они не проявляли такой злости. Он сорвал ветку и, отмахиваясь от назойливых тварей, начал осматриваться по сторонам. Спать все еще не хотелось, сидеть было невозможно, а босые ноги, исколотые и избитые о лесные дорожки, ныли и требовали отдыха.
Через час непрерывной работы веткой Есеня понял, что жизнь в лесу — это увлекательно, но, пожалуй, чересчур, и отправился искать место посуше. Но, куда бы он ни шел, комаров не убывало. В конце концов, он догадался залезть на дерево и посмотреть, нет ли поблизости какого-нибудь лесистого холма, где этих тварей, наверное, будет поменьше. Холм он увидел так далеко на горизонте, что отчаялся добрать до него к утру. Но на дереве, как ни странно, комаров было немного, и Есеня понял, что́ может его спасти. Елка, которую он выбрал, явно не подходила для отдыха: слишком шершавая и колючая, да и ветви ее клонились вниз, сидеть на них было неудобно. Он осмотрелся еще раз и увидел неподалеку подходящую сосну — она стояла на краю поляны и разрослась в ее сторону густыми и длинными ветвями.
Вот тут-то и пригодилась простыня: Есеня взобрался наверх, с трудом преодолев часть ствола, где не было сучков, и привязал ее к раскидистым ветвям за четыре угла. Риск только придал ему азарта; впрочем, плотная ткань и крепкие узлы выдержали его вес. Шевелиться в этом гамаке Есеня опасался, но после комариного ада и долгого путешествия ложе показалось ему роскошным. И все было бы ничего, но через полчаса он так замерз, что у него начали стучать зубы.
Заснул Есеня только после того, как солнце стало пригревать его правый бок, а проснулся ближе к полудню, с опухшим лицом и заплывшими глазами. Очень сильно хотелось есть. Настолько сильно, что живот скручивало болезненными спазмами. Он не ел без малого двое суток, если не считать кружки молока и выпитого в изобилии пива. Но и пиво в последний раз случилось позавчера.
Есеня почувствовал себя несчастным, голодным и одиноким. Никто его не любит, никто не найдет его в этой глуши и не принесет поесть! Мысль о путешествии к тетке, маминой сестре, уже не казалась вздорной. Но деньги он отдал Сухану, а идти туда придется дня два. Да он умрет от голода за это время! И явиться к тетке с пустыми руками, наверное, было не совсем хорошо.
Мысль о том, что он совсем один здесь, в глуши, почему-то напугала его. Ночью, спасаясь от комаров, он не подумал о зверях, которых запросто мог встретить. Но не это показалось ему страшным. Просто… если с ним что-то случится, никто не поможет. Если он всего лишь сломает ногу и не сможет идти, он умрет тут, умрет по-настоящему. И никто его не найдет. Если он провалится в болото по колено, то никто не подаст руки и не протянет палки. И он утонет. От этих мыслей защипало глаза, и Есеня понял, что сейчас разревется, как девчонка. Ну и пусть. Никто не увидит. И никто никогда не узнает, что он, Балуй, плакал от страха и одиночества, оставшись в лесу всего на одну ночь.
Есеня пробрался в город через один из потайных лазов, которые были известны ему в изобилии: под старым дубом прогуливался стражник, и Есеня не знал, кого подозревать в предательстве. Сестренка не могла такого сделать — все же родная кровь. Может, Чаруша? Обиделась на него и рассказала страже. Интересно, чего ее потянуло за ним в лес? Приключений, что ли, захотелось? У девчонок скучная жизнь — рукоделие да кухня. А может, и Сухан — тот еще маменькин сынок: влетело за простыню, он и раскололся. Есеня собирался забрать у него деньги, поесть и после этого подумать как следует, так ли ему нужен теткин хутор или комариный лес. Впрочем, в тюрьму ему вовсе не хотелось, хотя потом можно было бы хвастаться на каждом углу, что он там сидел.
Есеня не таясь добрался до дома Сухана, подпрыгнул и заглянул через забор. Товарища он не увидел, зато его сразу заметила мать Сухана, подметавшая двор. Лицо ее исказилось до неузнаваемости, и она не то чтобы закричала — взвыла, указывая пальцем на голову Есени, торчавшую из-за забора. На ее крик из дома выбежал отец Сухана, стеклодел Надей, бледный и перепуганный. Есеня не понял, чего они так волнуются, и хотел об этом спросить, но Надей замахал на него руками и зашипел:
— Вон! Вон отсюда! Быстро! Чтоб духу твоего здесь не было!
— Чего такое-то? — все же спросил Есеня. Висеть на заборе было неудобно.
— Я сказал — убирайся! — рука Надея потянулась к чугунному горшку, из которого кормили собаку.
Есеня не стал дожидаться, когда горшок полетит ему в голову. Может, зайти к Звяге? Может, он объяснит, чего на него так взъелись родители Сухана? Сухан и Звяга жили по соседству, Есеня пошел вдоль окон Сухана по улице, как вдруг услышал стук над головой — за закопченным стеклом торчало зареванное лицо товарища. Тот приложил палец к губам и начал открывать окно, стараясь делать это как можно тише.
Есеня помог ему выбраться на волю, и они бегом припустили вдоль по улице.
— Надо спрятаться где-нибудь, — запыхавшись, выдохнул Сухан, когда они оказались там, где их голосов не могли услышать.
— Чего случилось-то?
— Пойдем, к Бушуихе в сарай залезем, там нас не увидит никто… — Сухан нервно оглянулся по сторонам.
Бушуиха, старая бабка, не нажившая детей и давно похоронившая мужа, не очень заботилась о своем имуществе, и залезть к ней во двор труда не составляло. Они прокрались туда задами и плюхнулись в старое, слежавшееся сено — после гамака на дереве оно показалось Есене мягким и уютным.
— Ну давай, не томи. Чего там такое?
Сухан набрал в грудь побольше воздуха и хотел что-то сказать, но не выдержал и расплакался.
— Ты чё? — не понял Есеня.
— Ща, погоди. Я щас. Я только…
— Да ладно, не реви… — Есеня не стал над ним смеяться — он сразу почувствовал что-то нехорошее.
— Звяга… К нему первому стражники пришли, мать моя услышала и меня в сундук спрятала. Рано утром, спали еще все, — Сухан всхлипнул и размазал слезы по щекам.
— Ну?
— Ему руку сломали. Я в сундуке сидел, окна все закрыты, я и то слышал, как он кричал… — Сухан вздрогнул, и слезы снова побежали у него по щекам, — сломали молотком — его мать моей рассказала. А потом крутили. Звяга… Ты не подумай про него плохо… он не хотел. Но ты представь себе, каково это…
— Да я ничего про него плохого не думаю… — прошептал Есеня. Мурашки пробежали у него по спине, он закусил губу. Звягу было жалко до слез.
— Он им рассказал, что ты к старому дубу пошел прятаться, и что сестренка тебе денег дала на дорогу, и что мать тебе велела на хутор идти к тетке.
— А ты откуда знаешь?
— Мать рассказала, — Сухан шмыгнул носом.
— А Звяга?.. Он как? Его в тюрьму забрали?
— К лекарю увели. Когда в себя пришел. Меня дома заперли, стражникам сказали, что я гуляю где-то. Но им уже не очень надо было, поэтому они не стали меня искать…
— А мои как? Не знаешь? — Есеня вдруг испугался. А что если они так же с мамой… или с сестренками…
— Откуда? Я же дома сидел, говорю, заперли меня.
— Мне надо к ним сходить, — Есеня начал выбираться из сена, но Сухан схватил его за рубашку.
— Куда? Ты с ума сошел? Давай я сбегаю, узнаю.
— Не. А если тебя поймают? Погоди.
— Да чего им теперь меня ловить, если им Звяга все уже рассказал?
— Кто их знает, — упавшим голосом сказал Есеня, сел и обхватил колени руками. Он бы не признался и самому себе, как страшно ему стало. Если со Звягой, который ни в чем не виноват, поступили так жестоко, то что же сделают с ним, когда поймают?
— Я быстро, ты тут меня подожди. Все сараи в городе они обыскивать не станут, правильно? — Сухан поднялся.
— Погоди, — остановил его Есеня. — Ты лучше попробуй найти подружку Цветы, Чарушу, которая с ней приходила. Она в конце нашей улице живет, у ее отца кожевенная мастерская, по запаху найдешь. Пусть она сходит, ее, наверное, не заподозрят. И тебя около ее дома ловить не будут.
— Отлично! — улыбнулся Сухан: ему, похоже, тоже было страшновато соваться к Есене домой. — Ты голова, Балуй!
— Только побыстрей. Вдруг там что… так я лучше это… стражникам сдамся, — он сглотнул и понял, что другого выхода у него и не будет.
— Деньги возьми на всякий случай, — Сухан порылся в кармане и вытащил пять серебреников, — мало ли, вдруг не вернусь…
Есеня кивнул и вспомнил, как давно не ел. Но есть почему-то совсем не хотелось. Когда Сухан убежал, он свернулся на сене клубком и хотел заснуть, чтобы не ждать: ждать он всегда терпеть не мог.
Но через минуту-другую невеселые мысли подкинули его с уютного ложа, и он прошелся по сараю из угла в угол. Зачем ему этот медальон? Звягу подставил, неизвестно еще, что с матерью будет, с сестренками… Отдать его — и дело с концом.
А если и правда: стоит только его открыть — и станешь счастливым на всю жизнь, как благородные? Недаром же они его ищут. Вся стража в городе с ног сбилась! Вот так счастье свое отдать им обратно? Не сопротивляясь? Есеня пожалел, что раньше не вспомнил о медальоне: теперь и забрать его не получится, если у старого дуба стражники стоят. Он просто невнимательно его изучал: теперь, когда медальона у него в руках не было, Есеня не сомневался, что смог бы его открыть. Зачем он перебил Голубу, когда она рассказывала про медальон? Может, стоит сходить к белошвейкам и спросить у них — они бывают у благородных, может, слышали что еще? И что с тем человеком, который отдал ему медальон? Как его звали? Имена у этих благородных больно заумные, запомнить невозможно. Есеня помнил только, что имя его начиналось на «З». Что-то вроде забора.
Идея разузнать у белошвеек о медальоне и его владельце настолько захватила его, что Есеня забыл о матери и сестренках. Нет, отдавать медальон еще рано! Чтобы потом всю жизнь жалеть?
Он не услышал шагов около сарая и попытался спрятаться только в тот миг, когда заскрипела перекошенная дверь. Он и сам не ожидал, что так испугается: сердце ушло в пятки и на секунду стало нечем дышать. Есеня присел за полуразвалившуюся тачку и с ужасом понял, что от двери не видна только его голова, а все остальное отлично просматривается сквозь большое колесо с выломанными спицами.
— Есеня? — услышал он шепот. — Ты здесь?
Он пригнулся еще ниже, чтобы посмотреть на дверь из-под тачки, и увидел, что пришла к нему Чаруша, а не Сухан. Он выдохнул с облегчением и поднялся.
— Да тут я, тут, — он отряхнулся. — А где Сухан?
— Домой пошел. Вдруг стражники его увидят?
— А тебя?
— А я-то тут при чем? Я тебе поесть принесла. Мама твоя беспокоится, что ты ничего не ел.
Есеня плюхнулся в сено.
— Как они? Что там у них?
— Ты ешь, а я тебе все расскажу, — она развернула узелок и вытащила ломоть белого хлеба и толстый кусок домашней колбасы.
Есеня, который минуту назад про еду совсем не помнил, вдруг почувствовал дрожь и вцепился в хлеб с колбасой ногтями. Живот скрутило спазмом, разве что слюна изо рта не закапала. Он оторвал зубами огромный кус, так что сжевать его было невозможно, и поперхнулся.
— Тут еще молоко, — она протянула ему тяжелую флягу. — Я знаю, ты молоко любишь.
«Вот еще», — хотел сказать Есеня, но снова поперхнулся.
— Не торопись ты так, я ж не отнимаю, — Чаруша улыбнулась, — я вечером еще принесу. Когда стемнеет.
— Нечего так поздно по улицам разгуливать, — ответил Есеня с набитым ртом, — я как-нибудь перебьюсь.
На самом деле, он уже решил, что с наступлением темноты пойдет к белошвейкам — расспрашивать.
— Да ладно, мне не трудно, — она снова улыбнулась и вздохнула. — Ты не бойся, даже если стражники меня поймают, я ничего им не скажу.
— Ага. Слыхала, что со Звягой сделали?
Она кивнула и поморщилась:
— Я не боюсь. Я правда никогда тебя не выдам.
— Не выдумывай, — рядом с ней Есеня чувствовал себя взрослым и умудренным опытом. — Рассказывай, что там у моих?
— Все в порядке. Только их из дома не выпускают, и стража у них во дворе все время. Я к ним не заходила, мы с Цветой через окно говорили. Утром к ним приходил начальник стражи, очень злой, что они тебя предупредили, но твой отец не позволил трогать твою маму и Цвету. Сам рассказал, где хутор находится, где твоя тетка живет. Так что туда тебе ходить нельзя. Цвета говорит, она думала, что стражники твоего отца убьют, но он как-то с ними договорился. Так что ты за них не бойся.
— Ага? А если они меня не найдут и мучить их начнут?
— Не начнут. Зачем? Если бы стражники были уверены, что ты об этом узнаешь, тогда да. Но они-то думают, что ты уже далеко. Так что ты не бойся. И потом, там твой отец, он за них заступится.
— Заступится, как же, — проворчал Есеня.
— Конечно, заступится. Ты что? Он же вас любит. Да он сегодня утром против сабель с голыми руками вышел, когда стражники в дом вломились. На тебя он только злится. Вляпался, говорит, в какую-то историю, все пьянки твои и гулянки виноваты.
Есеня кивнул, довольный.
— А ты правда в какую-то историю вляпался? — спросила Чаруша.
Есеня помотал головой: незачем ей знать про медальон.
— А зачем они тебя ищут?
— Не знаю, — ответил он, не переставая жевать, — может, кто-то про меня сказал что?
Едва стемнело, Есеня направился в швейную мастерскую. Сегодня поднимать его журавлем было некому — пришлось карабкаться по стене, цепляясь за хлипкие наличники окон и скользкий карниз. Но охота пуще неволи. Есеня едва не сорвался, понадеявшись на подоконную доску чердачного окна, но выбрался, сорвав два ногтя и, ругаясь про себя и посасывая кровоточащие пальцы, спустился с чердака вниз. На этот раз кричать он не решился, а очень даже вежливо постучал в дверь, чем сильно белошвеек напугал.
— Кто там? — шепотом спросили из-за двери.
— Это я, Балуй, — так же шепотом ответил он.
— Ой, — пискнули за дверью и замолчали. Но через минуту дверь распахнулась: на пороге стояла Прелеста.
— Ну заходи, — она пропустила его внутрь и посмотрела по сторонам. — А если кто боится, может сделать вид, что спит. Ну что, добаловался, Балуй?
Она взлохматила ему волосы.
— Да я тут совершенно ни при чем, — попытался отболтаться Есеня.
— Ври больше. Медальон-то все мы на шее у тебя видели. Есть хочешь?
— Ага. Я всегда хочу.
— Да я знаю. Садись. А рожа чего исцарапана?
— В лесу ночевал, комары сожрали.
— А я думала, опять против восьми стражников за правое дело сражался, — Прелеста рассмеялась. — Ну, рассказывай, как тебя угораздило? К нам сам начальник стражи приходил, про тебя и про твой медальон спрашивал.
— И чё, рассказали? — презрительно усмехнулся Есеня.
— А ты думал? Конечно, рассказали. Нам тут жить еще. И работать. Нам из-за тебя неприятностей не надо, — Прелеста ласково похлопала его по плечу.
— Да ладно, Балуй, не сердись, —обняла его Голуба с другой стороны, — что ты приходил, мы никому не скажем.
Так и закончилась бы сказка, но у этого Принца был телохранитель – киборг DEX—6, по кличке Жестянка, и было ему лет шесть – может быть, чуть больше — и вёл он себя, как правильный киборг, чтобы не спалиться, а тут такое дело. Маша ему очень нравилась – видел её пару раз по видеофону, когда Принц с Принцессой разговаривали, и не захотел он оставлять её дракону, решил спасти. Сам.
За свою жизнь, сопровождая Принца, Жестянка много где побывал и немало повидал, даже в армии с ним послужить успел – целую неделю охранял Принца на сборах, куда Принц отправился вообще-то на целый месяц, но как-то быстро наслужился и вернулся. И даже пару раз спас хозяина. Зачем-то.
И тоже любил читать сказки в свободное время, хотя и было времени свободного очень немного – а других книг у Принца и не было. И выбрал себе имя Руслан – а хозяину знать об этом незачем.
А Принц всё время просил родителей купить ему другого киборга – столько лет всё один и тот же, несолидно же совсем, другие принцы засмеют, они меняют киборгов каждый год на новых и в Инфранете ими хвастаются, а тут – такой устаревший! Тупой и бестолковый – и посылать его бессмысленно… не туда идёт или не идёт вовсе!
И вот когда Принц в очередной раз… не очень культурно послал киборга …подальше, Руслан собрал в рюкзак немного еды (объедки от обеда хозяина– целый термопакет), взял запасной дорожный костюм Принца (не обеднеет), старенький аэроскутер (сам и ремонтировал когда-то) и поехал спасать Машу – за тридевять земель в замок дракона. Но недалеко уехал – сломался аэроскутер, потому как не заправлен был.
Но не вернулся Руслан к хозяину! – пошёл пешком, куда глаза глядят – прямо в тёмный лес. Долго идёт, орехи и ягоды ест, родниковой водой запивает. В самом тёмном лесу остановился переночевать, только развернул термопакет с едой, как подходит к нему из леса страшилище лесное и говорит: «Отдавай термопакет с едой, а не то тебя самого съем! Такой я голодный!». Но не испугался Руслан, а ответил: «Куда тебе, Irien’у, со мной, DEX’ом, тягаться!». Но едой поделился, проявил сознательность. Это был Irien, сбежавший из… одного технического салона, где он комплектацию показывал…, беглый, короче. Лохматый, в обмотках и грязный. И сказал ему Руслан: «А пойдем-ка мы вместе Машу от дракона спасать, вместе сподручнее» — «А пойдем!» — ответил ириен – «с тобой веселее!».
Дальше идут они вдвоём. Прошли сначала весь тёмный еловый лес, потом светлый березовый, прошли мимо дуба высокого, в деревню не зашли, прошли мимо – незачем светиться.
Забрались в высокие горы, и на перевале решили отдохнуть в сухой пещере, поймал декс зайца, жарит на костре на вертеле. И выходит к ним лохматое и в обносках горное страшилище – «Отдавай» — говорит – «зайца, а то тебя самого съем!». Отвечает Руслан: «Не отдам тебе, Bond’у, зайца, самим надо, издалека идём. Я, DEX, сильнее тебя, а садись с нами ужинать». Утром отправились в путь дальше. Начали с гор спускаться – реку увидели сверху.
Прошли все крутые и очень высокие горы, подошли к широкой реке – втроём. Рыбы наловили, плот большой сделали, сидят у костра – ужинают, умные беседы ведут о смысле жизни и стихи сочиняют о своём походе, и как потом жить будут – рассуждают умно.
И опять идёт страшилище, на этот раз речное, — «Отдавай!» — говорит – «всю жареную рыбу! А то тебя самого съем!» — «Ну так даже не интересно, ну никакого разнообразия! Всем отдавай да отдавай! Всё равно ты, беглый армейский DEX, с нами не справишься – нас больше!» — но рыбой поделились и даже про Машу рассказали и с собой идти пригласили культурно.
Вот сидят вчетвером на плоту – DEX Руслан, Irien Арнольд, Bond Яков и беглый армейский DEX-пока без имени – но это временно. Река спокойная и широкая, рыба вкусная, день хороший, солнце светит… Красота неземная, плывут по реке, речи ведут заумные – философствуют – как там дракон живёт, у него, может быть, даже лучше было бы жить, чем у хозяина или в армии, или в салоне...
Переплыли широкую реку, прошли по широкой вымощенной желтыми кирпичами дороге – и остановились, увидев каменные стены с воротами коваными и с мостом железным через ров, – ворота уже раскрыты и мост опущен – дорогих гостей ждут уже. И дорожка подметена к замку.
Вот и добрались до большого бывшего тёмного замка дракона – который уже стал красивым, белым и чистым, сразу видно, кто похозяйничал и уборку сделал – киборг мари по имени Лиза. И немножко даже сам дракон в уборке участие принял, хоть и не особо хотел. Но пришлось. Гостей как следует принять надобно! Не каждый день приходят! Да ещё такие!
Удивились киборги такой чистоте вокруг, подумали, не их ли ждут в замке?
Послал Руслан запрос на связь – и получил приглашение войти и пообедать тем, что у дракона нашлось в холодильнике, временно не работающем, и в дальних погребах – всё нашла, зачем и прятал? Что было у дракона в заначке – то и приготовила Лиза радостно и от всей души гостям дорогим – ведь почти три недели пешком шли, умаялись и оголодали.
Примечание – Картинка из И-нета — игрушка Филимоновская Поезжане (Тульская область)
Лешек очень устал, каждый шаг давался ему с трудом. Он хотел пить, но от снега во рту ему становилось еще холодней, и он отказался от этого. В горле першил сухой кашель, но кашлять он не осмеливался — могли услышать. Ему нужно было отдохнуть. Давно перевалило за полночь, луна скрылась за лесом, когда ему послышался далекий лай собак: Никольская слобода. Лешек удивился, насколько далеко от монастыря удалось уйти. Впрочем, верхом сюда можно было добраться за два-три часа, если хорошенько гнать лошадь.
Мысль забраться на чью-нибудь поветь, зарыться в сено и поспать показалась ему очень соблазнительной, но Лешек немедленно отбросил ее в сторону: наверняка вокруг слободы полно монахов, ему не удастся дойти до жилья незамеченным. Значит, надо обходить ее вокруг. Он вздохнул и стиснул зубы: ничего страшного. Он сможет. Они ждут его в слободе, они не поверят, что он ее обойдет.
Теперь лай собак не дал бы заблудиться, и Лешек зашел в лес немного глубже, чтобы его точно никто не заметил с реки. Это позволяло идти не останавливаясь, но Лешек быстро понял, насколько вынужденные остановки помогали собирать силы.
В глубине леса ветра не было слышно, тишина зазвенела в ушах, и ему казалось, что шум его дыхания слышен и на реке. Впереди и немного слева хрустнула ветка. Хрустнула громко, отчетливо и довольно далеко. Он замер и прислушался. Еще одна. Это не мороз: Лешек достаточно долго слушал звуки леса, чтобы понять, как ветки трещат от мороза, а как — под чьей-то ногой.
И все же они шли ему навстречу очень тихо, не переговаривались, не раздвигали ветвей руками… Но он как зверь ощутил их присутствие. Бежать назад? Далеко он не убежит, это понятно. Монахи — здоровые, крепкие ребята, они нагонят его за несколько минут, как только обнаружат его след. Наверняка они шли цепью. Но не через весь же лес они протянули эту цепь?
Лешек вернулся по своему следу назад — по проторенной дорожке двигаться было легче и быстрей, — а потом свернул в глубь леса, стараясь замести за собой след. Среди деревьев темно, луна скрылась, и даже если они станут светить себе факелами, разглядеть потревоженный снег будет очень трудно. А факелами они светить не будут, они хотят остаться незамеченными.
Дело было трудным и двигалось медленно, а время поджимало. Они могли если не увидеть, то услышать его. Лешек скинул полушубок, и работа пошла быстрей. Саженей сто, если не больше, он полз назад, заравнивая за собой снег, когда услышал у реки голоса: они наткнулись на его следы. Но наткнулись на них не там, где он их оборвал, а ближе к реке, там, где он свернул к лесу, обнаружив поблизости слободу. Значит, он выскользнул из облавы очень удачно — увидев оборванный след сразу, они бы смотрели по сторонам внимательней.
Однако найти его теперь — дело времени. Их много, с рассветом монахи легко увидят весь его путь, как бы он ни старался замести следы. Значит, у него есть только один выход: пройти там, где его след не будет одиноким. Там, где прошла цепь.
На след монахов он наткнулся нескоро, продолжая засыпать за собой снег, — они двигались совсем близко к реке. Лешек надел полушубок мехом наружу и нарочно повалялся в снегу — так он будет не слишком виден издалека. Пока темно и нет луны, у него есть возможность по следам преследователей добраться до слободы незамеченным.
* * *
Когда Лешек рассказал Лытке о разговоре с монахами, тот сначала забеспокоился и всячески Лешека оберегал и прикрывал, но, видно, Дамиану хватило того, что он напугал отрока до обморока, поэтому ничего страшного за неделю с Лешеком не случилось. А когда Дамиана рукоположили в иеродиаконы, Лытка просто взбесился от злости: он не боялся настоятеля приюта, он его презирал и ненавидел одновременно.
— Лытка, вот объясни мне, за что его сделали диаконом? — Лешек понял лишь, что с должности настоятеля Дамиана теперь точно не снимут, и очень расстроился. И Паисия он жалел: по всему было видно, что иеромонах этим огорчен. А Лытка отличался не только силой и смелостью, он еще и хорошо разбирался в больших монастырских делах: ему доставляло удовольствие разведывать и собирать слухи об отцах обители, наблюдать за ними, выяснять, кто кого продвигает вперед и кто кому переходит дорогу. Лешек ничего в этом не понимал, но слушал измышления Лытки с удовольствием и удивлялся его проницательности.
— Авва двигает Дамиана, — с готовностью ответил Лытка, — но не может же он совсем не прислушиваться к иеромонахам?
— Но ведь раньше он ему отказал? Все же знали…
— Ну какой из Дамиана иерей? Знаешь, я думаю, он и в Бога-то не очень верит… — это Лытка на всякий случай сказал шепотом,— авва тоже не дурак. Если Дамиан станет иеромонахом, то его, чего доброго, сделают игуменом, он же такой, без масла куда хочешь влезет… Ведь это не авва будет решать, а где-нибудь повыше. Епископы какие-нибудь… Представь себе Дамиана на месте аввы! Да он весь монастырь разнесет со своими помутнениями!
Лешек судорожно хохотнул: ему совсем не хотелось видеть Дамиана на месте аввы. Авву он, правда, встречал только на праздничных службах и ничего о нем толком не знал. Но Дамиана на этом месте представлял хорошо.
— А зачем авва его тогда двигает?
— Не знаю. Не понимаю я этого. Или он хочет весь монастырь сделать похожим на наш приют? Чтобы все по струнке ходили… Не знаю.
— Противно получилось, — вздохнул Лешек. — Паисий хотел Дамиана убрать, потому что у него сана нет, а вышло еще хуже… Может, авва просто не знает, какой Дамиан на самом деле? Может, с аввой он прикидывается добрым?
Лытка пожал плечами, что могло означать все что угодно: от его неуверенности до полного согласия с этими словами. Лешеку хотелось думать про авву хорошо: пусть в монастыре будет хоть один человек, на которого можно уповать в случае чего. Из этой истории он сделал вывод, что Паисий не имеет настоящей власти и надеяться на его заступничество не приходится.
Лытка сказал, что Дамиан забудет эту историю. Наверное, он просто хотел Лешека успокоить, но Дамиан и вправду его не трогал, удовлетворившись маленькой победой над Паисием. Лешеку от этого было не менее страшно, он обмирал при виде Леонтия и старался ходить по стеночке, как мышка. Но прошло время, все забылось, жизнь вошла в привычное русло, и в следующий раз он столкнулся с Дамианом только через год.
Лешеку к тому времени исполнилось одиннадцать, а Лытке — тринадцать, причем Лешеку никто бы не дал больше восьми, а его друга запросто можно было принять за пятнадцатилетнего юношу: он вытянулся и заметно раздался в плечах, у него начал ломаться голос, а над верхней губой пробивался светлый пушок.
Паисий на время запретил Лытке петь, и Леонтий определил ему другое послушание — поставил помощником к старому углежогу Дюжу. Дюж, человек довольно крупный и мрачный, на поверку оказался добрым, жалел Лытку, называл его «чадушко», отчего тот слегка обижался, и не подпускал к работе.
— Побегай, чадушко, поиграй. Когда еще доведется?
Лешек завидовал Лытке — уголь жгли в лесу, у Ближнего скита, а походы в лес Лешек очень любил. Во второй половине лета и осенью мальчиков отправляли за ягодами и грибами, но стоял солнечный май, а до июля надо было дожить.
Времени на игры у детей в приюте и вправду не было: в обычные дни не менее шести часов отнимали церковные службы, а остальное время ребят, как и других насельников, занимали послушанием. Певчим повезло больше остальных — их послушание состояло в спевках, остальные же приютские помогали на скотном дворе или в мастерских. Только после ужина, если не служили всенощную, мальчики были предоставлены сами себе — от повечерий и полунощниц их освобождали.
Воскресенья и праздники Лешек ненавидел: несмотря на любовь к пению, отстоять на клиросе всенощную — а она заканчивалась в половине пятого утра — само по себе было тяжело, а уже к восьми требовалось явиться к исповеди, к десяти снова подниматься на клирос и петь во время трехчасовой литургии, после обеда — какой-нибудь молебен, а в шесть пополудни — опять служба… В субботу вечером он непреодолимо хотел лечь и умереть, а в воскресенье после ужина засыпал как убитый, хотя воспитатели обычно расходились по кельям и время считалось очень подходящим для веселья и шалостей. Правда, и послушаний никаких в воскресенье не назначали, но Лешеку от этого легче не становилось.
— Лытка, вот объясни мне: зачем нужны эти всенощные? — интересовался Лешек каждую субботу. И тогда Лытка пускался в рассуждения о Боге.
— Я думаю, это такой бог, которому надо служить. Иначе он останется недоволен. Чем больше ему служишь, тем больше ему нравится.
— Лытка, мы и так все попадем в ад, так зачем мучиться еще и при жизни?
— Ну, я думаю, не все. Вот схимники, например.
— Знаешь, когда я думаю про схимников, мне в рай что-то не хочется… Представь себе, что это за рай, в котором никого больше нет, кроме чернецов…
— Все равно служить надо. Ведь Бог может покарать и здесь. Если ему не служить, возьмет и устроит конец света. Или убьет молнией. Леонтий рассказывал, помнишь? Про нерадивого отрока?
Лешек, конечно, помнил. Много лет назад, когда сам Леонтий был мальчишкой, одного из приютских — по словам Леонтия, нерадивого в служении Богу, — на самом деле убило молнией. Монахи иногда поминали его молитвой в годовщину смерти, и одинокое дерево с обугленной верхушкой, около которого он погиб, до сих пор стояло недалеко от монастырской стены. Эту историю частенько рассказывали в назидание мальчикам, и на маленького Лешека она нагоняла такого страху, что он неизменно плакал в конце. Каждый раз, когда рассказ доходил до того места, где мальчик бежал к дереву, Лешек надеялся, что Бог промахнется и молния ударит мимо. Но — как ни странно — история всегда заканчивалась одинаково: злой бог настигал дитя и убивал. Лешек даже сочинил песню, в которой мальчику удалось спрятаться в лесу, и бог, рассерженный неудачей, долго кружил над ним, но деревья надежно укрыли отрока сенью своих ветвей.
По воскресеньям Лешек Бога особенно ненавидел и думал: как было бы здорово, если бы нашелся какой-нибудь отважный герой, который бы поднялся на небо, убил его и освободил людей от непосильного ему служения. Наверное, Исус хотел спасти людей от Бога, но выбрал для этого какой-то странный путь, а потом, все же поднявшись на небо, и вовсе остался там и помогает теперь вершить страшный суд.
Лытка службами не тяготился: он осиротел довольно поздно и, по сравнению с тяжелым трудом землепашца, многочасовое стояние на клиросе трудным не считал. Зато он ненавидел пост. Лытка всегда хотел есть, хотя кормили приютских не так уж плохо: и молоко, и яблоки, и каша с постным маслом, и рыба по праздникам. Наверное, он рос слишком быстро и ему действительно не хватало того, что отпускалось детям строго по уставу. В постные дни Лытка непременно был скучным, а к концу продолжительных постов становился раздражительным и несчастным. Лешек, который к еде относился равнодушно, делился с ним, что, кстати, строго запрещалось монастырским уставом, но легче от этого Лытке не становилось.
Оказавшись помощником углежога и несколько часов в день предоставленный сам себе, Лытка, конечно, ни во что не играл — вышел из этого возраста, — но зато получил возможность обследовать окрестности монастыря, и в первую очередь Ближний скит. По вечерам он рассказывал Лешеку о своих приключениях, и Лешек завидовал ему еще сильней.
Вообще-то в ските никто не жил: три отдельно стоящие кельи пустовали с давних времен, а в маленькой часовне раз в год служили молебен преподобного Агапита, игумена Усть-Выжской Пустыни, умершего лет пятьдесят назад. Однако скит не был заброшен: дорожки двора тщательно выметены, избы подправлены — хоть сейчас въезжай и живи. Лытка не понимал, зачем это нужно, пока однажды, без дела шатаясь по лесу, не увидел цепочку монахов, молча пробиравшихся через лес к скиту.
Он присел, спрятавшись в малиннике: монахи шли тихо, как будто крались, и с ними вместе был один человек, одетый в мирское, по-военному. Когда же в одном из монахов Лытка узнал авву, а в другом — ойконома Гавриила, то не смог преодолеть любопытства и решил непременно за ними проследить.
Монахи вошли в небольшую, отдельно стоящую трапезную скита, внимательно осмотревшись по сторонам, но Лытку, разумеется, не увидели — он умел прятаться. Один из монахов остался снаружи и время от времени обходил домик по кругу, как будто чуял, что кто-то захочет подслушать разговор. От этого Лытке еще сильнее захотелось узнать, о чем они говорят.
С задней стороны, к трапезной вплотную, густо росла смородина, и Лытка, дождавшись, пока сторож скроется за поворотом, спрятался за ней и прижался к бревенчатой стене: с тропинки, по которой ходил монах, разглядеть Лытку было нельзя, зато он слышал все, что происходило за стеной.
В этом разговоре Лытка сначала ничего не понимал, но быстро догадался, что военный — один из приближенных князя Златояра, который, по сути, стал лазутчиком монастыря. Военный рассказывал о князе, о его ближайших замыслах и, в чем Лытка не сразу смог разобраться, о далеко идущих намерениях. Это было так интересно, что он забыл про все на свете и, открыв рот, жадно ловил каждое слово, стараясь запомнить то, что не понял сразу. За сухими словами воина ему виделись княжеские палаты, конница с развевающимися плащами, жители деревень, прячущиеся по домам при виде отряда сборщиков податей. Монахи обговаривали сказанное сдержанно, а после и вовсе перешли на обсуждение монастырских дел, что Лытке показалось еще интересней.
Вечером он, захлебываясь от восторга, передавал услышанное Лешеку, но взял с него клятву никогда никому об этом не говорить. А потом долго не мог уснуть, переваривая услышанное, додумывал остальное и следующим вечером снова говорил с Лешеком — теперь уже о своих соображениях.
Лешек не очень хорошо разбирался в таких высоких материях, но слушал Лытку с удовольствием. Из рассказов он понял только, что князь Златояр притесняет монастырь и обирает его деревни, отчего в обители скоро совсем нечего будет есть. Подати, которые крестьяне платили монахам, ушли в мошну князя, и у крестьян нечего больше взять. И никакое Божье слово не поможет убедить деревенских в том, что людям князя ничего отдавать нельзя: его дружина действует силой, а не убеждением.
За месяц Лытка выяснил, что собираются монахи в скиту два раза в неделю — в понедельник и среду. Причем в среду всегда приходит лазутчик, а в понедельник они просто обсуждают монастырские дела, не предназначенные для чужих случайных ушей. Лешеку очень хотелось хотя бы раз побывать там вместе с другом, посмотреть на незнакомого воина, послушать, о чем говорят между собой авва и ойконом, когда их никто не слышит. Его не очень волновали ссоры с князем, но зато внутренняя жизнь обители касалась его напрямую. Что авва думает о Паисии, о Дамиане, какими словами они говорят друг о друге — всего этого Лытка как следует рассказать не мог, он больше интересовался внешней стороной дела. Да и вообще, такое увлекательное приключение будоражило его кровь: лес, скит, тщательно оберегаемые тайны и причастность к чему-то большому, важному, вместо скучной приютской жизни и надоевших богослужений.
Лытка тоже хотел хоть раз взять Лешека с собой — может быть, для подтверждения собственных рассказов, а может и потому, что вдвоем это гораздо интересней. Но не мог же Лешек прямо попросить отца Паисия отпустить его погулять по лесу вместе с Лыткой!
И тогда Лытка придумал маленькую хитрость, на которую ни один воспитатель бы не поддался, зато отец Паисий наверняка не заподозрил бы подвоха: Лешеку надо было притвориться больным, но не раньше, чем на спевке, потому что иначе воспитатели могли быстро его раскусить. В понедельник после завтрака Лытка сам угольком изобразил Лешеку черные круги вокруг глаз, и без того больших и глубоких. Вид получился впечатляющий: хиленький мальчонка на грани истощения, на лице одни глаза остались. Он велел Лешеку почаще тяжело вздыхать и петь как можно тише.
Надо сказать, Лешеку было не очень приятно обманывать отца Паисия, но по дороге в церковь он так поверил в свой обман, что и вправду начал чувствовать себя изможденным и больным: после воскресенья это было неудивительно. Разумеется, Паисий, услышав два-три тяжелых вздоха, сам спросил Лешека о самочувствии и отправил его в приют, выспаться и отдохнуть. Ни в какой приют Лешек, конечно, не пошел, а потихоньку, вдоль монастырской стены, проскользнул к восточным воротам, где его ждал Лытка. До Ближнего скита они пошли кружной дорогой, чтобы не попасться на глаза монахам. И только тут Лешек подумал о том, насколько рискованное дело они задумали.
— Слушай, Лытка, а что будет, если нас поймают? — он приостановился, раздумывая.
— Высекут, — усмехнулся Лытка.
Таким отчаянным трусом, как год назад, Лешек уже не был, но у него все равно передернулись плечи.
— А ты что, боишься? — спросил Лытка и посмотрел на Лешека с вызывающей улыбкой.
— Нет, — поспешил ответить Лешек — он во всем хотел быть похожим на Лытку, — я не боюсь. Но, знаешь, мне кажется, так легко мы не отделаемся… Наверняка об этом расскажут не Леонтию, а Дамиану.
— Да ну! Ты слышал, что Дамиану запретили бить приютских его плеткой? Чтобы он не убил никого ненароком.
— Нет. Ну и что, что запретили. Он все равно с ней ходит… — Лешек не сомневался, что нарушить запрет Дамиану ничего не стоит.
— Да ладно, пошли, никто нас не поймает! — рассмеялся Лытка. — Я целый месяц хожу, и ничего.
Но Лешека мучило нехорошее предчувствие, он все чаще вздыхал, однако делиться с Лыткой опасался — чего доброго, его друг и вправду решит, что ему страшно.
Они успели залезть в смородину до того, как в ските появились монахи, но сидеть без дела им пришлось недолго. У Лешека от волнения стучали зубы: он так долго ждал этой минуты, и наконец его мечта сбывается! Он даже забыл о своих смутных сомнениях, а страх только усиливал нетерпение. В глубине души он, конечно, мечтал, чтобы все поскорей закончилось благополучно и они с Лыткой вернулись в приют. Лешек уже представлял себе эту обратную дорогу по солнечному лесу, и их разговор, и гордость собой за столь дерзкую вылазку.
Монахи подошли к трапезной бесшумно, Лешек услышал их, только когда раздался скрип двери. И волнение его было вознаграждено сторицей: поговорив немного о запасах зерна на конец лета и сборе податей будущей осенью, монахи стали обсуждать Дамиана. Разговор их был долгий и путаный, Лешек не все в нем понимал.
— Я думаю, Дамиана рано поднимать наверх, — мрачно сообщил ойконом, — он не вполне владеет собой, гневлив и, между прочим, понимает, что авва ему благоволит, поэтому ведет себя не всегда выдержанно.
— Ну и что? — возразил благочинный. — Он молод, а этот недостаток со временем, как известно, проходит. Не забывайте, в одночасье он ничего не добьется, ему потребуется несколько лет для того, чтобы его начинание стало приносить настоящую пользу.
Монахи говорили по очереди и не перебивали друг друга, Лешеку показалось, что кто-то — наверное, авва — делает им знаки, когда можно начинать говорить.
— Я считаю, что у него есть другой недостаток, — сказал иеромонах, голоса которого Лешек не узнал, — он равнодушен к мнению о нем братии и, что будет сильно мешать, к мнению иеромонахов. Духовники мальчиков жалуются на него, Паисий только и ищет повода прижать его к ногтю, а Дамиану — как с гуся вода.
— Паисий ничего не решает, — не согласился благочинный.
— Паисий — да, но лишний ропот нам тоже не нужен. И потом, Дамиан не любит отроков и запугивает их сверх меры.
— Э, тут ты не прав, — снова вступил в разговор ойконом. — Мы позволили ему действовать по его усмотрению и не чинили препятствий. И посмотрите, как он расставил людей, добился послаблений для воспитателей. Я посмеивался и восхищался тем, с какой легкостью ему удалось сократить послушания для мальчиков, как он наладил хорошее питание — между прочим, мальчики сейчас едят больше, чем некоторые монахи, а с послушниками я бы и сравнивать это не стал. Он отлично ведет хозяйство, и при всем при этом приют приносит пользы больше, чем требует расходов. Вся заготовка грибов и ягод лежит на отроках, а пять лет назад они не собирали и трети всех запасов. Раньше монахи отказывались от помощи приютских и считали их обузой, а не подспорьем, а теперь наоборот — рады и даже просят в помощь мальчиков. А ведь время, отпущенное на послушание, он сократил почти вдвое.
— Конечно, дети настолько запуганы воспитателями, что опасаются отлынивать от работы.
— Нет. Это, конечно, тоже имеет значение, но основная заслуга Дамиана не в этом: мальчики высыпаются, достаточно отдыхают, хорошо едят — неудивительно, что они больше не похожи на голодных сонных мух, которых мы видели пять лет назад. Знаете, как он добился полных корзинок с ягодами, которые приносят ему из леса? Во-первых, поход в лес в приюте считается наградой, туда не пускают тех, кто нарушает порядок. Во-вторых, мальчикам не запрещают есть ягоды, но при этом они должны собрать полную корзинку. Раньше дети выбирались в лес, чтобы набить живот и подремать под кустиками, теперь же — чтобы погулять с пользой для дела.
Лешек слушал открыв рот: ему никогда не приходило в голову, что Дамиан заботится о них и добивается для них каких-то послаблений. Он, конечно, слышал, будто раньше послушания начинались в шесть утра и заканчивались в десять вечера, но никак не связывал это послабление с Дамианом — в те времена он был слишком мал, чтобы понимать разницу между воспитателем и настоятелем приюта.
— Но в приюте действительно не уделяют должного внимания вере, — сказал кто-то незнакомый Лешеку по голосу, — детей заставляют вызубривать непонятные для них канонические тексты, и, если бы не проповеди, они бы вообще не имели представления о Боге!
— Ну, это можно отнести к просчетам Дамиана и даже пожурить за это, но сейчас-то мы речь ведем не об этом, — вставил благочинный.
— Дамиана нужно держать в ежовых рукавицах, — этот голос Лешек тоже не узнал, — он слишком… пронырлив и слишком любит власть. И его начало над приютом это лишь подтверждает. Я думаю, он может стать опасным не только для наших врагов, но и для нас, рано или поздно.
— Дамиан никогда не подставляет своих людей, — добавил благочинный, — заметьте, он ни разу ни одной своей неудачи не списал на воспитателей или воспитанников. Он принимает ответственность за их поступки на себя и разбирается, как с отроками, так и с воспитателями, самостоятельно.
Все замолчали, и молчание длилось довольно долго, пока наконец Лешек не услышал голос аввы:
— Я выслушал всех, кто хотел что-то сказать? Тогда я скажу так: Дамиана не стоит пускать наверх. Пока. Пусть остается настоятелем еще некоторое время, вернемся к этому через год-другой. Но мы можем ввести его в наш круг — это будет для него полезно и приятно, толкнет вперед. Он будет понимать, в чем состоит его задача, и, возможно, уже сейчас начнет ее решать. И те несколько лет, которые отделяют его от той самой «настоящей пользы», он может благополучно совмещать с должностью настоятеля приюта.
Лытка, слушавший монахов сжав зубы и сузив глаза, от злости хлопнул кулаком по коленке: никакие заслуги Дамиана не могли поколебать ненависти Лытки к нему. Лешек понял, что чувствует Лытка: разочарование в авве и крушение надежд на то, что Дамиан когда-нибудь будет наказан по заслугам. Его детское, немного наивное представление о главах обители трещало по всем швам, и если Лешек спокойно принял грубую откровенность этого обсуждения, то Лытка принимать такого не желал.
Он был так возмущен, что еще раз хлопнул рукой по коленке и со свистом втянул в себя воздух. Это он сделал напрасно: монах, обходивший трапезную дозором, услышал странный звук и быстрыми шагами направился в их сторону. Лешек сполз на землю, поглубже зарылся в кусты и прикрыл руками голову, стараясь слиться с травой и смородиной, но Лытка был слишком большим для такой уловки — как только сторож раздвинул ветки, он тут же обнаружил его вихрастую голову, которую и ухватил за волосы.
— Хо! — крикнул монах, и разговор за стенкой немедленно стих.
Лешек лежал ни жив ни мертв. В голове появилась мысль немедленно кинуться на сторожа и попытаться вызволить друга, но страх сковал его движения, и за то короткое время, пока монах вытаскивал Лытку из кустов на тропинку, Лешек так и не собрался с духом это сделать. А потом было поздно, потому что неожиданно подбежать к монаху сзади у него бы точно не получилось.
Сторож ни слова не говоря потащил Лытку в трапезную — Лешек услышал, как открывается дверь. Наверное, для него это был самый подходящий случай убежать незамеченным, но бросить друга вот так, даже не выяснив, что с ним произойдет дальше, он посчитал совсем позорным.
— Я вытащил его из кустов смородины, — сказал сторож, — я думаю, он подслушивал.
Монахи не вскакивали с мест и не шумели. Лешеку показалось, что они даже не удивились.
— А Дамиан молодец… — глухо засмеялся ойконом. — Такого я от него не ожидал.
— Я не вижу в этом ничего смешного, — возразил некто, с самого начала нападавший на Дамиана. — Не сомневаюсь, что он догадывался о наших сходах, но это вопиюще! Посылать лазутчика к самому авве!
— Погодите, — оборвал его благочинный. — Может, мы сначала спросим отрока, зачем он здесь и кто его прислал?
— Чадо, — обратился к Лытке сам авва, — скажи нам, что ты тут делал?
— Я оказался здесь случайно, — Лешек по голосу догадался, что Лытка вовсе не испугался, — и мне стало очень любопытно. Прости меня.
Голос у Лытки был смешной — то он басил, а то срывался на писк.
— И отец Дамиан тебя сюда не посылал?
Видно, Лытка покачал головой, потому что ответа Лешек не услышал.
— Брат Василий, сходите в приют и позовите сюда отца Дамиана, — попросил авва. — Вот для него и настала минута появиться здесь по приглашению. Хороший повод, ничего не скажешь.
По голосу аввы невозможно было догадаться, сердится он или, наоборот, доволен случившимся. Монах, дозором обходивший трапезную, вышел во двор, и Лешек услышал его скорые удаляющиеся шаги.
— Ты был один? — спросил авва, и от этого вопроса Лешек обмер. Нет, он нисколько не сомневался в том, что Лытка его не выдаст, но ведь ему придется солгать самому авве! А вдруг это как раз такой грех, за который Бог непременно поразит его молнией?
— Один, — спокойно ответил Лытка.
— Отец Гавриил, посмотрите, пожалуйста, нет ли там еще одного лазутчика.
Лешек понял, что надо срочно менять расположение, выскользнул из кустов, перебежал тропинку и спрятался за толстым дубом, сжавшись в комочек у его корней. Но ойконом не стал обыскивать весь двор, осмотрев только смородиновые кусты, да и то не очень тщательно. Нет, убежать Лешек не мог. Он бы никогда не простил себе этого. Вернуться в смородину он побоялся и нашел себе другое укрытие, в зарослях высокого иван-чая сбоку от крыльца трапезной. Оттуда почти ничего не было слышно, а говорили монахи негромко, зато был виден вход и ворота скита.
Лытка потом рассказал ему и о разговоре с монахами, и о приходе Дамиана. По словам Лытки, Дамиану устроили настоящую выволочку, как будто и не посмеивались перед этим над его прыткостью, и не восхищались его успехами. И уж конечно не позвали к себе в друзья, как решил до этого авва. Лытка чуть было не поверил в то, что его подслушивание перечеркнет будущее Дамиана. Монахи нисколько не сомневались в том, что Лытку послал настоятель приюта, но припомнили ему и жалобы Паисия, и его неумение держать себя в руках, и много других мелких прегрешений. Дамиан огрызался и оправдывался, ссылаясь на то, что Лытка должен был помогать Дюжу, но отлынивал от работы. На что ойконом, который несколько минут назад расхваливал работу отроков, не преминул заявить:
— Приютские дети часто относятся к послушаниям без должного рвения. Их работу приходится проверять, они все время ищут способа увильнуть от нее, и сегодняшний случай — не исключение, а закономерность. И это твой огрех! Стоит побольше внимания уделять отрокам, а не своим тщеславным замыслам. Почему бы не разъяснить чадам, что монастырь — это семья и что монахи недаром зовут друг друга братьями?
Ойконом сделал паузу, но Дамиан молчал, и, слушая рассказ Лытки, Лешек живо представлял его лицо: с виду спокойное, но с горящими глазами и бегающими по скулам желваками.
Ойконом продолжил, так и не дождавшись ответа:
— Благодаренье Богу, каждому из отроков повезло оказаться здесь, и мы заботимся о них не ради того, чтобы они на нас работали, но трудиться нам заповедал Господь, и вот этого-то как раз твои воспитанники не понимают. Может быть, воспитателям надо почаще говорить с детьми о божественном? Как ты считаешь?
На это Дамиану пришлось ответить, и голос его был как будто спокоен:
— Разумеется, отец Гавриил. Мы сегодня же поговорим с детьми о божественном.
— Иди с глаз моих! — добродушно усмехнулся авва. — Надеюсь, ты сделаешь из этого разговора верные выводы.
Лешек видел, как Дамиан вывел Лытку на крыльцо, сжимая его руку чуть выше локтя. Лицо архидиакона перекосила гримаса брезгливой ярости:
— Ну что? Поговорим о божественном? — рявкнул он и тряхнул Лытку за руку.
Лытка и тут не испугался, и Лешек с ужасом смотрел на то, как его друг сам роет себе яму: ему достаточно было пересказать, что он услышал, для того чтобы Дамиан сменил гнев на милость. Но он промолчал, с вызовом глядя настоятелю в глаза.
— Шкуру спущу, — прошипел Дамиан и сдернул Лытку с крыльца вслед за собой. Видно, его задело бесстрашие мальчишки, потому что он поспешил добавить: — И не надейся на розги, это для тебя будет слишком ласково.
Лешек зажал рот рукой — Дамиан хочет наказать Лытку своей страшной плеткой! И в этом нет ничего удивительного: если авва не поверил, что Дамиан Лытку не посылал, то тому придется избить мальчика до полусмерти, если не до смерти, чтобы убедить авву в обратном.
Они проходили в двух шагах от головы Лешека, и тот зажмурился от страха: ему казалось, что Дамиан насквозь видит заросли иван-чая.
— Тебе запретили бить приютских плетью! — с вызовом ответил Лытка на его угрозы, и Лешек зажал рот еще крепче — что же Лытка делает! Зачем он грубит Дамиану? Или считает, что ему нечего терять? Так ведь есть, есть!
— Поговори, щенок! — Дамиан дернул Лытку за руку сильней и потащил вперед, ускорив шаги. Если бы он так сжал руку Лешека, она бы наверняка сломалась.
— Не думай, что об этом никто не узнает! Я расскажу Паисию! — злобно процедил Лытка.
— Не успеешь… — хмыкнул Дамиан. Лешек не видел его лица, но легко его представил, и ему стало так страшно, что пересохло во рту. Надо что-нибудь сделать! Надо подбежать сзади и наброситься на Дамиана, чтобы Лытка успел вырваться и убежать! Но вряд ли они смогут одолеть взрослого мужчину даже вдвоем, а Дамиан славился силой и среди монахов. И если они не смогут убежать, то тогда будет ясно, что Лешек подслушивал тоже, и тогда… Нет, так действовать следует только для того, чтобы очистить совесть…
Может быть, войти в трапезную и сказать авве, что Дамиан собирается убить Лытку? Лешек вспомнил, с какой насмешливостью монахи обсуждали дела обители, и понял, что им наплевать, убьет Дамиан Лытку или нет: они, чего доброго, с улыбками восхитятся находчивостью Дамиана и возведут это ему в заслугу. И потом, ему и тут придется признаться, что он подслушивал тоже…
Дамиан уже провел Лытку через открытые ворота, а Лешек никак не мог решиться на какой-нибудь поступок и мучился, разрываясь между страхом, совестью, любовью и жалостью к другу и желанием ему помочь. Лытка бы на его месте не рассуждал — он бы действовал, отчаянно и бесстрашно.
Паисий! Вот единственный человек, который может помочь! Ему на Лытку не наплевать, он не любит Дамиана, он обязательно Лытку спасет! Но Паисий в летней церкви, а мимо нее лежит самая короткая дорога к приюту от восточных ворот.
Надо обогнать Дамиана, во что бы то ни стало! Успеть! Лешек хотел вскочить, но вовремя опомнился: настоятель уводил мальчика по тропинке в лес, и ему стоило лишь оглянуться, чтобы увидеть Лешека и все понять. Но как только они скрылись за деревьями, на крыльцо вышел монах-сторож и внимательно оглядел скит. Лешек прижался к земле и зажмурился: он не успеет! Если он будет прятаться и дальше, то не успеет! Монах его не догонит, надо немедленно вставать и бежать! От страха дрожали коленки, Лешек собирался с духом, глубоко вздыхал, подбирался… но так и не решался подняться на ноги.
Монах стоял на крыльце целую вечность, но потом, оглядевшись как следует, все же начал снова обходить трапезную кругом. Лешек дождался, когда он скроется за стеной, — теперь надо было действовать тихо и быстро, а это он умел.
Он бежал через лес со всех ног, как заяц перепрыгивая через кочки, ныряя под развесистые еловые лапы, спотыкаясь о корни и разбивая коленки. Ему пришлось огибать прямую тропу, ведущую к скиту от восточных ворот, чтобы Дамиан не только не увидел его, но и не услышал.
Но как только он выскочил на открытое пространство перед монастырской стеной, так сразу понял, что опоздал: Дамиан подводил Лытку к воротам. Ни обогнать его, ни пробежать незамеченным Лешек ну никак не успевал! Ему пришлось снова ждать и мучиться страхом и угрызениями совести до тех пор, пока Дамиан не зашел на монастырский двор.
Лешек перелетел открытое поле, которое просматривалось со всех сторон, быстро, как ласточка, — вперед его подгонял страх быть замеченным — и побоялся бежать к летней церкви напрямик, пустился в обход, прячась в тени ограды скотного двора. Он видел удалявшуюся спину Дамиана, которому до дверей приюта оставалось всего несколько шагов.
Из окна летней церкви доносилось пение взрослых — красивый высокий голос выводил сложную мелодию канона, и снизу его подхватывал хор, разложенный на нескольких голосов. Мальчики так петь не умели, им было положено сидеть, слушать и учиться такой же слаженности и чистоте звуков. Лешек подумал об этом невольно, между делом.
Спевки Паисий устраивал на хорах, чтобы не мешать прибирать храм и готовить его к новой службе, да и голоса сверху звучали красивей и звонче. Лешек вбежал в церковь с бокового входа и крикнул, так громко, что у него самого заложило уши:
— Отец Паисий! Скорей! Пожалуйста!
И только после этого подумал, что Паисий по своей наивности запросто может сказать Дамиану, кто его позвал. Но было поздно: его крик гулко разлетелся под деревянными сводами, и хор замолк, а Паисий посмотрел вниз.
— Скорей, спаси Лытку! Дамиан хочет убить Лытку!
Вообще-то орать в церкви было не положено, и за одно это Лешеку могли устроить изрядную выволочку. Да и такое обращение к иеромонаху несколько нарушало приличия… И Дамиана следовало назвать отцом Дамианом… Лешек растерялся, испугавшись того, что сделал, но отец Паисий понял, что случилось, и простил эту наглую выходку. Во всяком случае, ничего Лешеку не сказал, а очень быстро начал спускаться вниз, едва не спотыкаясь на крутых ступенях.
Вместе с ним к приюту направились двое здоровенных певчих, из чернецов, и это Лешеку понравилось больше всего — ведь Дамиан мог и не послушаться Паисия.
Лешек не смел просить их двигаться быстрей — иеромонах и так перебирал ногами со всей возможной торопливостью, — но сам успел добежать до дверей приюта и вернуться обратно и снова побежал вперед. Он был уверен, что они опоздают!
Но Дамиан явно не ожидал, что ему кто-то может помешать, да еще и в его собственной вотчине, поэтому никуда не торопился. И вышло все гораздо лучше, чем могло бы: появись Паисий на минуту позже — и Лытку могли и не спасти, а секундой раньше — Дамиан бы отговорился и выпроводил монахов восвояси.
От дверей приюта хорошо была видна трапезная, и один из певчих — помоложе и посообразительней — бегом пронесся по коридору. Лытка был привязан к лавке, и Дамиан занес над ним плеть, когда Паисий крикнул:
— Остановись, Дамиан! Ты убьешь дитя!
Впрочем, остановили архидиакона не слова иеромонаха, а твердые руки певчего. Лешек побоялся зайти в трапезную, наблюдая за происходящим у двери в спальню, готовый в любую секунду за этой дверью скрыться. Он думал, что воспитатели придут Дамиану на помощь, но те только отступили в сторону, не желая вмешиваться: они боялись настоятеля, но его выходку вряд ли одобряли.
Дамиан сопротивлялся и сквернословил, и, надо сказать, двоим певчим с трудом удалось его скрутить. Паисий негодовал: его подбородок дрожал от возмущения и руки сжимались в кулаки, чего Лешек от иеромонаха не ожидал.
— Не сомневайся, после этого я добьюсь, чтобы тебя убрали из приюта! — выговорил он с тихой злобой, но Дамиан с заломленными за спину руками только рассмеялся ему в ответ.
— Развяжите отрока, — велел Паисий воспитателям. — Я не знаю, в чем он виноват, но смертью прегрешения ребенка карать не стоит.
Воспитатели переглянулись и не посмели ослушаться.
— Мы пойдем к авве, — сообщил иеромонах и с достоинством кивнул ухмылявшемуся Дамиану, — и он сам решит, что с тобой делать.
Лешек благоразумно спрятался за дверь и, когда Паисий увел Дамиана, сидел тихонько в спальне, надеясь, что Лытку отпустят и они сообща решат, что делать дальше. Но Лытку не отпустили, а заперли в кладовой, и Лешек снова испугался: если кто-нибудь зайдет в спальню, то сразу догадается, что Паисия позвал Лешек, и Дамиан ему этого никогда не простит. Он сел на пол за кроватями, чтобы его нельзя было увидеть от двери, но не сомневался: его обязательно начнут искать и найдут.
А потом вспомнил, что все певчие, и мальчики, и взрослые, видели и слышали, как он позвал Паисия. И кто-нибудь обязательно расскажет об этом воспитателям, а те доложат Дамиану. От этого ему стало еще страшней, почти до слез. Он думал про Лытку: ведь авва ни за что не уберет Дамиана из приюта, теперь это ясно, как божий день. И что будет, когда Дамиан вернется? Что он сделает с Лыткой?
Лешек дрожал в спальне до самого обеда — службу он пропустил, потому что боялся высунуть нос в коридор.
Дамиан появился в приюте, когда мальчики обедали, и, как ни странно, был весел и доволен собой. Он зашел в трапезную, обвел глазами своих воспитанников, поманил рукой Леонтия и сказал, нарочно громко, чтобы его все слышали:
— Разузнай, кто сдал меня Паисию. Хотя, я, наверное, и сам догадаюсь…
Он снова внимательно посмотрел на ребят, и Лешеку стоило большого труда не сползти под стол: ему казалось, что Дамиан давно понял это и теперь просто играет с ним, как кошка с мышью. Да и глаза певчих непроизвольно косили в его сторону.
Лытку не выпустили из кладовой до ужина, а после ужина все равно высекли, «взрослыми» розгами, и настолько сильно, что он не смог сам встать с лавки — Леонтий постарался угодить Дамиану. Лешек жмурил глаза и вздрагивал от каждого удара, но Лытка ни разу даже не застонал.
Двое ребят постарше помогли ему дойти до спальни и уложили на кровать, и только тут Лешек увидел, что Лытка прокусил себе губу до крови. Лешек присел около него на колени и расплакался от жалости: как бы его друг ни храбрился, розги все равно ободрали кожу на спине.
— Лытка, — Лешек погладил его руку, — Лытка, тебе очень больно?
Лытка повернул голову в его сторону, слегка зажмурив один глаз.
— А чего ты ревешь? — спросил он и улыбнулся.
— Просто.
— Да ты чего, меня жалеешь, что ли? — он улыбнулся еще шире.
— Ну да…
— Не реви, все хорошо! — он неловко положил руку Лешеку на голову и пошевелил его волосы. — Это чепуха! Вот если бы Дамиан меня плеткой высек, то еще неизвестно, был бы я сейчас жив или нет. А это — чепуха!
Лешек кивнул: наверное, Лытка прав. Но плакать все равно не перестал.
— Знаешь, я очень хочу узнать, кто позвал Паисия, — Лытка кряхтя повернулся на бок, к Лешеку лицом. — Ну, спасибо сказать… и вообще — за такое я не знаю, чем и расплачиваться буду.
— Лытка, так это же я… — Лешек улыбнулся сквозь слезы: наконец-то и он сумел сделать для друга нечто такое, что тот ценит очень высоко. Единственное, что омрачило его радость, так это то, что Лытка мог бы и сам догадаться об этом. А так получалось, будто он совсем в Лешека не верил.
Но Лытка почему-то не обрадовался этому, а наоборот — сел на кровати и поднял Лешека за локти, чтобы не смотреть на него сверху вниз. И лицо у него стало встревоженным и напряженным. Он подозрительно осмотрелся по сторонам, убедился в том, что никто к ним не прислушивается, но все равно перешел на шепот:
— Да ты что? Это ты?
— Ну да…
— Лешек… — Лытка вздохнул и опустил голову. — Зачем же ты это сделал? Ты понимаешь, что ты сделал?
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь… — Лытка сжал губы. — Я же ничего не смогу сделать, вообще ничего. Не могу же я сказать, что это я позвал Паисия…
— Зачем? — не понял Лешек.
— Я сейчас пойду к нему и попрошу, чтобы он сам что-нибудь придумал. Его же кто угодно мог позвать, правильно? Кто-нибудь из послушников, например.
— Лытка, ляг! Не надо! Дамиан все равно понял, что это я! И Паисия ты можешь встретить завтра, ведь правильно? И ребята видели, как я его позвал. Кто-нибудь меня сдаст, вот увидишь.
Лешек говорил это и страха не чувствовал. Он вдруг начал очень гордиться собой, и ему совсем не хотелось, чтобы Лытка думал, будто он жалеет о сделанном и боится гнева Дамиана.
Лытка обвел спальню взглядом исподлобья и громким баском сказал:
— Значит так! Тому, кто хотя бы намекнет воспитателям, что это Лешек позвал Паисия, я ноги вырву, и жить в приюте ему придется ой как несладко. Все поняли?
Обычно ребята его слушали, но Лешек понимал: если кто-нибудь его сдаст, его друг просто не узнает о том, кто это сделал.
Когда они улеглись спать, после рассказов и обсуждений случившегося, Лытка неожиданно окликнул его:
— Лешек, ты спишь?
— Нет. А что?
— Лешек, ты мой самый лучший друг.
У Лешека от счастья на глаза навернулись слезы, и он не смог ответить.