02.04.2019 15

А тут как-то раз вспомнила Лиза про свою подругу, давно не виделись, проведать захотела – как она там живет, во дворце? – тепло ли ей, сытно ли?Озаботилась.

   Дракону что делать? – повёз. Подруга – Irien – у самого Короля в покоях жила, первым секретарем–референтом работала. Ну, как работала… — то ему массаж сделай, то спинку почеши… не интересно, а вот считать она любила, курсы бухгалтеров самостоятельно закончила, заочно, да так, что и Король об этом не знал – так хорошо в финансах разбиралась, что за свою учёбу заплатила из королевской заначки. Вот какая умная!

     По видеосвязи Лиза с подругой связалась, о личной встрече договорилась – летит в гости на драконе, гостинец везёт – пряник медовый. Встретились, на кухне ночью чаю попили с сухариками несладкого и с привезённым пряником – пока все спят, и Лариса – а Irien такое себе имя выбрала, местных сериалов насмотрелась – решила лететь с Лизой в замок, там интереснее и есть возможность профессионального роста, решила диссертацию писать.

    И сообщила Лариса о желании лететь в замок дракона своему лучшему другу DEX’у – охраннику у ворот – чтобы выпустил. А друг её – DEX – сообщил всем остальным киборгам во дворце.

    Лиза с Ларисой летят обратно на драконе, а DEX за ними на большом ярком флайере, и еще дюжина киборгов с ним – и даже тех новых, кто в модулях был привезен и не распакован, разбудили и взяли с собой. Все улетели. Так захотели в колхозе дружно и радостно жить и на себя работать!

    Вот так и остался дворец без охраны. А нечего было охранников тестировать, голодом морить и общаться не давать! Вот так!

    Стала Лариса работать в колхозе самым главным бухгалтером, дракона выбрали председателем, Лиза стала первым заместителем председателя и главным экономистом – на курсы поступила заочно, колхоз по общему решению после голосования назвали «Светлый Путь» и зажили дружно и счастливо, все прекрасно разместились – и еще места остались. 

    А старый армейский приятель дракона оказался начальником ОЗК! – но в замке не поселился, так как в городе работы много – ликвидировать ликвидаторов надобно. Это ведь он придумал, как киборгов в замке устроить и помог с документами – и на киборгов, и на организацию колхоза. И даже программиста нашел – хорошего и сознательного, полного трудового энтузиазма интеллигента в самом расцвете сил. Вот.

    Во дворце проснулись утром – и где все киборги? – никто у ворот не стоит, охранников нет, повара на кухне нет, секретаря тоже нет почему-то – и куда все делись, и кто завтрак приготовит и принесёт? И посуда не намыта на кухне, и печь не топлена.

    Озадачились Король и Королева, озадачили Принцессу – сначала у неё горничная-киборг пропала, а теперь и все остальные киборги куда-то делись! Думать стали – и чего бы такая пропажа?

    Позвонил Король по видеофону местному Принцу, на всякий случай, сообщил страшную новость:

— У нас вдруг исчезли все киборги! Куда бы они могли деться? И почему их нигде нет?

— Так и у меня их нет! – ответил Принц – все исчезли, еще недавно все были на местах, а сегодня никого нет, и завтрак никто не подаёт! Сначала Жестянка исчез, а теперь и все остальные!

    Задумался Король и позвонил старому армейскому приятелю:

— Не знаешь ли, куда деваются киборги? Еще вчера были на местах, а сегодня нигде нет! Хочу вот вызвать дексистов, чтобы поискали и нашли. А то все куда-то делись, а без них худо. И кушать хочется.

— Знаю! – ответил старый армейский приятель Короля, он же был приятелем и дракона, он же начальник ОЗК – они все в колхоз вступили и живут в светлом большом замке дракона Кузьмы, и работают на себя и нет у них хозяев! Им там интереснее и учиться никто не запрещает! Вы плохо с ними обращались, вот они от вас и улетели на флайере! Кормить лучше надо было, и не пинать! И они к вам не вернутся, им у дракона лучше! И никого вызывать не надо, лучше сам в гости приезжай и посмотри, какой колхоз получился замечательный!

    Король подумал, ещё раз подумал и решился, вместе с приятелем поехал в колхоз посмотреть и с драконом лично познакомиться, а то нехорошо получается – дракон ему помочь согласился когда-то, а лично встреться времени не нашлось.

    Приехал в замок – и подивился такому темпу колхозного строительства и повышения благосостояния его обитателей! Знакомых встретил, культурно поздоровался, обратно вернуться приглашал – получил вежливый отказ и коробку копчёной рыбы в подарок лично от Ларисы, плохого от Короля она не видела, просто у него скучно было.

— Я и не знал, что Irien’ы такие умные бывают! – восхитился Король! – когда ж ты выучиться-то успела? Вернись, я всё прощу!

— А некоторые ещё и вышивать умеют! И на машинке тоже! – возмутилась Лариса – тут еще и ателье мод есть и швейный цех открыт недавно! А мне и здесь неплохо!

    Мило побеседовали! Откупились киборги от Короля сельскохозяйственной продукцией из своего недавно открывшегося фирменного магазина и расстались вполне по-дружески, в гости звали, но сами в гости к Королю ехать не пожелали. Были уже, и так есть, что вспомнить.

    Подумал Король, купил в фирменном магазине новых киборгов – всех, какие нашлись, вступил с ними в ОЗК и стал очень хорошо с ними обращаться – и тоже организовал колхоз, обучать стал киборгов экономике и финансовой грамоте, и даже школу для них открыл! Сам перевоспитался и детей стал перевоспитывать. Хотя дети уже почти взрослые – и вроде бы поздно. Но энтузиазм на светлое будущее появился.

    А как узнал в конце концов, кто колхоз в замке дракона организовал – сам чуть не стал киборгом! – горничная Принцессы, которую унёс дракон вместо Принцессы! Вот это новость! Переварить надо такую мысль! 

Примечание – картинка из И-нета

Было приятно чуть ли не впервые за два последних месяца болтать не о сверке накладных, интендантах разного уровня наглости и ушлости и применяемых разными нехорошими личностями способах фальсификации бухгалтерских файлов, так почему бы и не продлить удовольствие? В конце концов, дома Айвена никто не ждал, и кому какое дело, если он посидит здесь в приятной компании и расслабляющей обстановке лишние полчаса? Ну или даже полтора…

Следующий бокал оказался с бренди. Но Айвен уже чувствовал себя слишком хорошо, чтобы придираться к таким мелочам.

— А ты здесь что, по… хм… работе, да? — спросил он сочувственно, заметив, что Бай все еще тянет свой первый бокал, да и то больше мочит губы, чем пьет.

— Да не то чтобы. Так просто, выдался свободный вечер, вот и подумал…

Бай отвел глаза, и Айвену показалось вдруг, что он почему-то смутился. Наверняка показалось, чего бы человеку смущаться того, что он не на работе? Пусть даже этот человек и Бай. А в следующую секунду тот уже снова ухмылялся в своей обычной кривоватой манере, вертя в пальцах бокал, не выпитый и наполовину, и разглядывая его содержимое с насмешливым удивлением, словно некую только что увиденную диковинку.

Вот тогда-то Бай и сказал, что чувствует себя той представительницей древнейшей профессии из анекдота про станки. Выждал, пока Айвен прокашляется, и добавил с деланным равнодушием, что все равно не смог бы расслабиться, глупо даже пытаться — слишком уж обстановочка тут… рабочая. Ну, ты же понимаешь, о чем я, да, Айвен?

Конечно же, Айвен понимал. Бай сколько угодно мог изображать из себя легкомысленного городского шута, но вряд ли у императора был лучший тайный агент в среде столичной аристократии. Такие приемы для Бая — те самые метафорические станки, какая уж тут расслабуха, даже если смена вроде как и не твоя и время давно нерабочее. Да и не бывает у таких агентов нерабочего времени…

Наверное, виной всему было вино. Белое. Или красное. Или бренди, выпитое потом — кажется, его было больше одного бокала, хотя поручиться Айвен бы не смог.

Как бы там ни было, острый приступ сочувствия к бедолаге Баю, которому даже и не напиться толком, наложился на не менее острый приступ любви ко всему человечеству в частности и окружающему миру в целом. И тут как раз еще как на грех очень кстати (или некстати?) вспомнилось, что пара бутылок хорошего бренди у Айвена есть и дома. А вот станков дома у него точно нет. Никаких. Ни настоящих, ни метафорических.

— Ты меня не уважаешь? — возмутился Айвен, когда Бай высказал сомнение в удачности идеи продолжить вечеринку в айвеновской холостяцкой берлоге. — Тогда… тогда я тебя на дуэль вызову! За неуважение. Как фор фора!

— Черт с тобой, пьяница! — расхохотался заметно повеселевший Бай. Похоже, идея ему тоже понравилась, хотя он и пытался это скрыть. — Бренди-то у тебя хоть хороший?

— Точно, не уважаешь.

— Ладно, ладно. Уговорил. Пошли, алкаш! Встать-то сам сможешь?

Глава 6. Январь. Новый год.

      Новый год! На турбазе полно народа, от гостей шумно, стаи собак лают и воют непрерывно. Фейерверки почти каждую ночь, стрельба по тарелочкам и по воронам, крики… Украшенные огнями ёлки… украшенные гирляндами домики… костры… песни про ёлочку… и какого-то деда… и множество снимков и видео в сети – у ёлки, с ёлкой, на ёлке, под ёлкой… никакого разнообразия! И снова — гонки на собаках! Будь они неладны!

     Рекс практически безвылазно находится в землянке, засыпанной сугробами снега, пытаясь понять — и не понимает – ведь если здесь действительно настоящий заповедник, то никого не должно быть просто по определению! – а тут людей, как на базаре – толпы!

    Странный такой заповедник – стрелять нельзя, охота запрещена, птиц беспокоить тоже нельзя, а на собаках и на снегоходах гонять – нормально! Вторую неделю продолжаются ежедневные забеги – то одна упряжка, то три или четыре – по льду вокруг островов, и ведь не надоест им! И эти катания на снегоходах – шума много, а смысла никакого, только лёд временами трещит…

    Снег на всех островах сугробами, лишних троп нет, тропка к роднику еле заметна – и то, если знать, где искать. Лишь бы не нашли! – убивать очень не хочется, но придется. Он это умеет – убивать. Его для этого и создали. Сорванный беглый боевой киборг – это про него!

    Очень странно, что его не нашли. Хотя могли бы – если бы больше доверяли собакам, те наверняка чуяли постороннего в зарослях острова.

    Вероятно, люди считают, что на острове спит в берлоге тот самый медведь, который всех пугал осенью и которого никто не видел.

     Можно жить дальше – продолжая бдительно наблюдать за погодой, туристами, птицами, передвижениями работников турбазы и жителей поселка – есть, спать, ловить рыбу, смотреть новости и читать. Жить – хоть так.

    На рябине ещё оставались ягоды – подмерзшие и потому сладкие, надежный источник витаминов и микроэлементов – дошла очередь и до них, пока птицы не склевали.

    В середине января праздники закончились, собак увезли, туристы разъехались – и опять тихо. Работники снимают гирлянды с елей и сосен, отключают лишнее освещение и убирают украшения с домиков – до следующего мероприятия, к которому скоро начнут готовиться.

   Морозы крепчают – и Рекс выходит из укрытия еще реже, размяться и освежиться, при первой же возможности – греет воду и моется. В землянке тепло, мяса много, и рыба тоже есть. При возможности – просматривает местные новости и читает, по ночам проверяет ловушки – большинство из них пусты. Просматривает видеозаписи из своего архива – и многое удаляет из памяти, незачем хранить лишнее.

    Усилились морозы, стал крепче лёд. Небо ясное, слепящий искристый снег завалил всё вокруг – в тишине только тёмные пятна ворон на снегу и в небе.

    И появились рыбаки – подлёдники, сидящие неподвижно часами над своими лунками. Сетями ловить в заповеднике нельзя – а удочками разрешено. Почему-то у людей такое провождение времени считается отдыхом – мёрзнуть, добровольно сидя на одном месте. И странно, и не логично. Рисковать здоровьем ради горсти рыбы — глупо! – даже если эта рыба водится только в этом озере и нигде больше! Местный эндемик – рыбка длиной от двенадцати до пятнадцати сантиметров всего! – какого-то совсем необычного вкуса! Когда попадается рыба хоть немного крупнее разрешенной нормы – с рыбинкой голографируются и …бросают рыбинку обратно в воду! – а сделанные снимки размещают в Инфранете. Временами к рыбакам подходят егеря – или очень похожие на них люди – перебирают и осматривают добычу.

     И если одни рыбаки осторожно идут по льду на лыжах, долго и медленно выбирая место для лунки – другие гоняют на снегоходах, распугивая бегающих и лающих собак.

    И десятки тёмных фигур сидят на льду целыми днями! – одни сменяют других, горсть рыбок у одних, горсть рыбок у других… кто-то разводит костерок и греется, у остальных с собой термосы с горячим чаем – или фляги с горячительным… Есть ли у рыбаков киборги – неизвестно, но его не трогают, значит, не знают о нём.

     Бесшумная тень рано утром и поздно вечером осторожно ходит по островам, наблюдая – всё в порядке, всё спокойно, никто в сторону его убежища не направляется.

    И Рекс залезает обратно в укрытие и засыпает.

Воображала, слегка ссутулясь, сидит у столика. Из-под спутанной рыжей чёлки неторопливо обводит взглядом посетителей кафе. Глаза прищурены, выражение лица всё время меняется — озадаченность, недоумение, сожаление, восторг, нехорошая радость и снова растерянность, почти испуг. И через всё это – интерес, жгучий, почти болезненный. Словно она не просто видит этих людей впервые — нет, словно она впервые видит людей вообще, и само их существование в природе жутко её удивляет.

И забавляет.

Камера переходит на Врача, и успевает поймать на его лице точно такое же выражение жгучего интереса.

— И вы тоже… не можете?

— Увы и ах! — Врач разводит руками. Улыбка меняет его лицо, делая мальчишески беззащитным и располагающим.

— Бедненький! — сочувственно тянет Воображал. Улыбка Врача тускнеет, он спешит сменить тему:

— Покажи ещё что-нибудь.

— Отец всегда говорил, что это неприлично… — говорит Воображала задумчиво. Она не отказывается, скорее, просто рассуждает сама с собой, думает вслух. Врач фыркает:

— Родители! Общая трагедия всех вундеркиндов. Причём из самых лучших побуждений, заметь! У маленькой Жанны отбирали деревянные сабли, чтоб не поранилась, от Софочки запирали учебники в старом шкафу, Мари говорили: «Опомнись, физика — не женское дело, от неё портится цвет лица!» Моцарту повезло с семьей, там были свои понятия о приличности. А вот родись у них Эйнштейн — и хана теории относительности! Из него сотворили бы музыканта, пусть и посредственного, зато такого, как все! Вот и твой отец – тоже. Сумей он заставить тебя вообще не думать – так бы и сделал! Из самых лучших…

Воображала хихикает, улыбка довольная. Врач добавляет уже спокойно:

 — Настоящий талант невозможно удержать никакими запретами. Ты просто не могла быть такою, как все. Как бы тебе не внушали, что другою быть неприлично…

Воображала опять хихикает, неопределённо поводит бровями:

 — Н-ну… я не маленькая… И знаю, что все постоянно этим занимаются. Неприличным, в смысле. Потому что неприличное всегда или приятно или интересно. И чем неприличнее — тем приятнее.

Врач хмыкает, замечает осторожно:

— Довольно цинично.

Воображала поправляет, улыбаясь:

— Откровенно. Это многие путают.

Некоторое время Врач смотрит на неё, задумчиво сузив глаза. Похоже, её слова заставили его пересмотреть дальнейшую тактику, и вот он лихорадочно пытается сообразить, как вести разговор. Наконец решается:

— Хорошо, тогда я тоже буду циничен. Хочу, чтобы ты всё знала с самого начала, и тогда уже решала, с открытыми глазами, понимаешь? Предлагаю тебе сделку!

— Сделку?

— Да. Мы с тобою можем друг другу помочь. Ты же не собираешься всю жизнь заниматься мелкими шалостями?!  Значит, нужен помощник. Агент. Как и любому таланту. Охранять, помогать, защищать интересы. Так почему не я? Твой отей – слишком хороший охранник. Он будет оберегать тебя от всего, и от тебя самой тоже. Он никогда не позволит тебе рисковать. Он бы тебя и из пелёнок не выпустил, если бы смог! Я – дело другое. Мы —шанс друг для друга, понимаешь? Скоро вокруг тебя будет не пропихнуться. Как только станет известно… как только поверят. Но я был бы первым! Да, я не альтруист. Моей первой мыслью было: «Вот идёт твой шанс и ты будешь трижды дурак, если не разобьёшься в лепёшку ради этого симпатичного шанса»! Ну так что – договорились?

— Ага! – говорит Воображала радостно. Но потом осторожно переспрашивает: — А о чём?

— Я помогаю тебе — ты помогаешь мне. Справедливо?

— Вполне.

 —Тогда — по рукам?

— Ага! А что от меня-то нужно?

— Сначала — реклама. Броская, яркая. Чтобы наповал.

Улыбка Воображалы тускнеет.

— Вы собираетесь меня… продавать?

— Не тебя и не продавать. Просто показать всем. Что-нибудь зрелищное и яркое, запоминающееся… Для солидных исследований нужны деньги, и большие деньги, а для этого надо тобою заинтересовать того, у кого такие деньги имеются… Ну как, сможешь сбацать что-нибудь этакое?

— Хорошо… — тянет Воображала. Внезапно глаза её расширяются, Улыбка становится хитрой и довольн6й.

— Хорошо! — Повторяет она с мстительным злорадством, — Я, пожалуй, сделаю одну штуку. Очень красивую штуку… Я её уже делала как-то раз, но тогда мне не дали довести до конца.

Она откидывается на спинку прозрачного кресла, разминает кисти рук. Врач вскакивает, оглядывает помещение кафе, морщится, нервно ломает пальцы:

— Не здесь… Давай там… На улице!

Он хватает её за руку и почти силой выволакивает из-под навеса. Это выглядело бы грубо, если бы не умоляющий голос:

— Ну давай, пожалуйста! Красиво и мощно… Чтобы сразу… Ты уж постарайся!

Вечерний проспект. В сиреневых сумерках ярко сияет рекламный щит у остановки троллейбуса на противоположной стороне. На самой остановке — человек семь-восемь. Прохожих немного, все спешат. Две чёрные длинные машины стоят у тротуара за остановкой, в зеркальных стёклах отражаются скользящие мимо автомобили. На низеньком бордюрчике сидит оборванный подросток с сигаретой.

— Я постараюсь… — говорит Воображала и смыкает кончики пальцев. Улыбка у неё отстранённая, голова склонена набок. Разведя руки, она растягивает голубовато-оранжевые светящиеся нити — они ярко горят в незаметно наступивших сумерках и чуть потрескивают случайными искрами. Скрутив  резким движением кистей рук эти нити в яркий жгут, Воображала ловко цепляет его зубами и, скосив на врача насмешливый взгляд, перекусывает-обрывает. Теперь с её пальцев свисают неровные обрывки, они качаются, мерцают, сплетаются, удлиняются, вяжут ажурное светящееся кружево. Кружево это разрастается, вскипает пенными волнами, закручивается в спиральные вихри и вдруг взрывается беззвучно, рассеившись искристым облаком.

В первый момент кажется, что всё кончилось. Но глаза привыкают, и становится ясно, что это не так. Огненный шквал не исчез, он просто растёкся, размазался, растворился в сиреневых сумерках. Стены домов полны мерцающими огнями, пылают контуры фонарей, из-под колёс спешащих мимо машин разлетаются волны огня и огнём горят следы немногочисленных прохожих. По небу беззвучными всполохами растекаются полосы северного сияния, на ветках деревьев, антеннах и ажурных прутьях балконных перил переливаются огни святого Эльма. Мерцает сам воздух, у любого движущегося предмета, будь то человек или машина, появляются длинные зеленовато-светящиеся шлейфы. Воображала вытягивает полупрозрачные руки над головой — между ними проскакивает длинная искра, потом другая, третья, искры сливаются в сплошной разряд.

Всё больше людей останавливается, запрокинув голову, и на лица их ложится разноцветно-мерцающий отсвет. Не понять — утро, день или вечер, на фиолетовом небе распускается переливчатой аркой оранжевая радуга, разноцветный светящийся дождь барабанит по асфальту, превратившемуся в тёмное зеркало. Между вскинутыми руками Воображалы с сухим потрескиванием сияет вольтова дуга, сама она давно уже потеряла материальность и объём, стала линейной, словно набросок тушью — только если вместо туши использовать расплавленное солнце.

Взвизгнув тормозами, останавливается машина, её заносит, разворачивает поперёк улицы. На балконах появляются люди, распахиваются окна, нарастает тревожный звон, перекрывает уличные шумы и шипение плазменного разряда над головой Воображалы.

Подросток на бордюре сосредоточенно разглядывает опустившуюся у его босой ноги оранжевую снежинку. Некоторое время хмурится в недоумении. Потом переводит взгляд на зажатый в пальцах окурок и понимающе ухмыляется. Звон нарастает, и нарастает напряжение света. Длинные искры проскакивают не только между металлическими предметами, они раскалённой проволокой сшивают стены домов, деревья, машины, окутывают стремительной огненной паутиной замерших на тротуарах людей, сплетаясь в тонкое неверное кружево, готовое рассыпаться от малейшего движения, но тут же возникающее вновь, быстрое, почти неуловимое, сияющее, и нарастающий звон начинает казаться звоном сотен тысяч огненных струн, перетянутых и готовых вот-вот лопнуть, взорваться, рассыпаться золотым фейерверком.

Прозрачный силуэт со вскинутыми над головой руками, контур, очерченный по яркому фону чуть более ярким.

Залитый ослепительным бестеневым светом тротуар, каждая мелочь проступает неестественно резко — смятый фантик, бумажный стаканчик, пуговица, треугольный осколок стекла, окурок в губной помаде… Залитая этим же светом фигура Врача — необычно плоская, словно вырезанная из картона, никаких полутонов, только белое и чёрное, — одна рука рвёт галстук, другая тянется вперед, рот перекошен. Он кричит, но слов не слышно. Звон незаметно переходит в женский голос — высокий, звенящий, в песню без слов.

Врач, шатаясь, делает шаг к Воображале, с трудом, словно против шквального ветра. Пытается схватить её за плечо, но пальцы проходят сквозь очерченный пламенем контур и натыкаются на витринное стекло. Врач отдёргивает руку. Контур заполняется крутящейся дымкой, песня-звон приглушается, сквозь неё прорываются отдельные слова:

-… Вика!.. не надо… атит… ика…

Воображала стремительно обретает материальность, улица линяет опущенной в кипяток акварелью, фантастическая раскраска сползает с неё, как дешёвый макияж под дождём. Звон сходит на нет. Воображала — теперь уже совсем-совсем настоящая и материальная — смыкает руки, сдавливая вольтову дугу в маленькую шаровую молнию и швыряет её в асфальт. Негромкий взрыв и вспышка лишь подчёркивают наступившие после них сумерки и тишину.

Воображала спрашивает неуверенно, почти заискивающе:

— Ну, вот… как-нибудь так…  думаешь — подойдёт?..

Врач кивает, с трудом оторвав взгляд от чёрной воронки в асфальте. Над воронкой поднимается дымок. Лицо у Врача бледное, но довольное.

интроспекция

Взгляд на ту же самую сцену, но со стороны, метров с тридцати. Из кафе, где круглые столики толстого стекла. Голос, похожий на голос Воображалы, произносит с незнакомыми взрослыми интонациями:

— А ничего, однако. Впечатляет. Думала — хуже будет. Было, то есть…

Она сидит у столика, наблюдая за происходящим. Выглядит старше, выше, увереннее – взрослая женщина трудноопределимого возраста, ей может быть как двадцать пять, так и сорок. Модная короткая стрижка, неброский макияж, тёмные очки. Волосы подкрашены чёрным на висках, блейзер скорее бежевый, чем оранжевый. Её спутница сидит спиной к камере, красный пиджак в чёрный горох, гладко зачёсанные прямые чёрные волосы.

Разноцветные всполохи потихоньку сходят на нет. Остановившаяся было поперёк дороги машина заводится, с визгом разворачивается и уезжает. Где-то наверху захлопывается окно. Подходит троллейбус. Зазевавшиеся пешеходы ускоряют шаг, возникает короткая сутолока. Когда троллейбус отходит от остановки, на ней никого. Разбитая на клумбы площадка перед проспектом подозрительно быстро пустеет, на ней остаются лишь двое — растерянно оглядывающийся Врач и Воображала.

Голос взрослой Воображалы:

— Нет, ну ты посмотри!.. Паскудство.  В каком-нибудь занюханном Ньюхренгтоне здесь бы уже давно были ребята из телецентра и хотя бы половина из тех, кому этот засранец отзвонился — просто так, на всякий случай. А у нас — хоть бы один паразит почесался!.. Великая сила — менталитет. Специфика выживания, любопытство отсеялось как неблагоприятная мутация. Разве что серые братья припожалуют… О! Легки на помине!

Из-за угла выруливают машина с мигалкой. Тормозит у бровки. Из неё вытряхиваются двое в форменных красных шапочках и бодренько марширует к нарушителям спокойствия.

— Что-то мне этот пейзаж перестаёт нравиться… суровая правда жизни – оно, конечно, но скучно мне от этой правды. Ну её нафиг! Если гора не идёт к Магомету — пора Магомету менять менталитет…

Приятный до тошноты механический голосок сообщает доверительно:

—… в случае обнаружении дефекта некачественный менталитет подлежит замене в любой торговой точке объединения в течение пятнадцати секунд с момента приобрете…

смена кадра

Сэмми… Сэмми… Сэм…

 Секунду он смотрел на охотника, не понимая… застыв, не дыша – воздух… какой… горячий…

 А потом прошлое хлынуло лавиной, цветной жаркой рекой, сметая возведенные в сознании барьеры…

…над ним что-то переливается, яркое… красивое.

— Пап, смотри, он уже ловит ручками! Эх, мелкий…

…веснушки на носу Дина – как крошки солнца, он влез с ногами на стул и, плотно сжав губы, старательно разрисовывает бумагу. Бумага прозрачная, и когда Дин вешает ее перед лампой, по стенкам комнаты разлетаются бабочки-тени…

— Спи, Сэмми. Вот тебе бабочки. Других зимой нету! Ох… хорошо, завтра сделаю! Из бумаги… Спи, а?

— Завтра?

— Вот липучка. Обещаю.

 Он засыпает, успокоенный. Дин обещал – значит, будут бабочки. Старший брат…

…Дин смотрит, приоткрыв рот…

— Чего?!

— Пожалуйста…. – шепчет он, и правда готовый расплакаться… Дин возводит взгляд к потолку, весь – как картинка «господи, ну что я тебе сделал?!». Потом оглядывается на дверь, и со вздохом забирает у него пистолет.

— Ладно, идет.

 Он забирается под кровать Сэма, сердито требует подушку, и безмерно счастливый братишка поспешно пихает туда и подушку, и одеяло, и свою припрятанную от обеда конфету. Только б Дин и правда поохотился на чудовище.

После сердитого ворчанья конфета вылетает обратно и ехидный голос Дина обещает, что так легко мелкий не отделается: завтра он все-таки съест невкусный, но страшно полезный шпинат! Вот тогда и поймет, что чудовищ в шкафу не бывает…

… Папы нет, папы опять нет, а за окном громыхает так, что мокрые деревья царапаются в стекло, словно собираются разбить стенку и влезть в крохотную комнатку… Сэм помнит, что должен быть храбрым, он обещал… но папа ведь тоже обещал! И ушел…

 Он спускает ноги с кровати, быстро-быстро пробегает по холодному полу и влезает на другую постель. Главное, чтоб Дин не заметил…

— Сэмми? Ты что? Эй…

— А… а у меня подушка мокрая! Дождь намочил. Дин… а?

 Дин бурчит что-то неразборчивое, но отодвигается, и обрадованный Сэм поспешно лезет в ласковое тепло…

— Дин…

— М-м-м?

— Сказку не расскажешь?

— Мелкий, обалдел? Я спать хочу!

— Дииииин…

— Мммм… — бормочет Дин, — Ох, ладно. Жило-было… привидение…

— Дин!

— А-а… Ну ладно… Жила-была эта… Красная бейсболка…

 Эй! Красная шапочка же!… Сэм хочет поправить, но братик теплый, как батарейка, и уютный, как плюшевый мишка… и глаза закрываются сами собой…

…- Нет, Сэмми, не так! Отступаешь влево, потом пропускаешь руку вот так, а этой бей! Давай! Нет, пальцы в кулак, резче…  

— Не хочу!

— Что?

— Бить, — Сэм, надув губы, смотрит в пол, — Тебя. Драться. Не хочу!

  Дин, кажется, хочет сказать что-то сердитое, но вместо этого только шагает ближе и легонько щелкает по носу.

— Кто сказал – меня? Мы только тренируемся на мне, а по носу ты ему врежешь сам. Ну… Сэмми…

… Сэмми… Сэмми… Сэмми…

 Меняются комнаты, мелькают лица и улицы… сад, подготовительный класс… классы… но рядом всегда он… Дин. Старший… брат… Диин!

 В ушах стучало и шумело, во рту почему-то было очень горько… М-м-м…

— Сэмми, очнись! Малыш, братишка, Сэм! Сэмми…

 Что… такое?

 Дурнота постепенно отступила. Сэм осознал, что лежит в чьих-то руках… Прикосновение? Нет! Он на автомате рывком отдернулся прочь, попытался отдернуться, удержали…. и резко открыл глаза.

 Он лежал на полу.

 А охотник… Дин…. Пленный…. Дин…. держал его за плечи.

— Сэмми…

 Юноша хватанул губами воздух, потрясенно вглядываясь в это лицо… Зеленые глаза и веснушки на носу, проступавшие, когда Дин волновался… Дин. Брат. Его брат…

— Сэмми… Что? Ты в порядке? Сэмми…  – его прижимали, зажимая в захват… нет-нет… обнимали… Обнимали… Дин…

 Сэм с усилием шевельнул невозможно тяжелыми губами.

— Дин?

  Руки стиснулись еще сильней, и зеленые, сумасшедше счастливые глаза заблестели такой радостью!

— Сэм… братишка. Все будет хорошо, все теперь будет хорошо, Сэм…

Хорошо… Странно как. Легко и  тепло. Так… правильно.  

 Все правильно, так должно быть. Это же Дин,  – подумал восьмилетний Сэмми, все это время спавший в каком-то укромном уголке сознания. Он меня любит и защищает, он мой брат.  Закрыть бы глаза, обнять и прижаться, и чтоб все стало хорошо, чтобы Дин снова рассказал ему сказку, переврав все слова и выбросив из «Трех поросят» сценку, где маленьких розовых свинок  съел волк… Дрожащая рука взъерошила ему волосы .

— Сэмми? Сэм?

 Сэму захотелось заплакать. Он уткнулся лицом в плечо брата, заталкивая куда-то рвущиеся из горла всхлипы. Дин… Ох, Дин!

 Брякнули цепи.

 Сэм невольно вздрогнул, когда его шею зацепило холодным железом. Вздрогнул, замер, тело напряглось, почуяв опасность раньше затуманенного сознания. Цепи. Страх. Боль. Человек. Это слово оказалось ключевым.

 Проснулся Тирекс. Тирекс из волчат, сын Азазеля, воин города Прайд. Ему тоже было семь лет, но он не умел жить и любить – только выживать.

 Тирекс сын Азазеля…

— Сэмми?

 Тирекс инстинктивно дернулся – человек не должен прикасаться к нему без разрешения. Нет, он же… он же Дин. Мой брат! Человек…

 Брат. Мой… из прошлого…

 Холодным дождем, злым ледяным душем его окатило осознание того, что произошло. Он вспомнил.

 А это ЗАПРЕЩЕНО.

 Все.

 От страха, острого, на грани обморока, Сэм резко вырвался. Его трясло – холодно, как холодно…

— Сэмми?

— Не зови меня так! Я Тир! Тирекс. Ясно? – он заметил, что стоит на коленях, как и охотник, и торопливо вскочил. – Не смей звать меня так! Не смей, человек!

— Дин! Я Дин, Сэмми, — охотнику, казалось, было плевать на то, что он стоит на коленях, он смотрел только на Тира, и от этого было  еще хуже, больней. Там, где-то внутри, в груди, где сердце, что-то билось сумасшедшей птицей, рвалось на свет, стучало, болело…- Дин. Ты ведь меня вспомнил?…

— Заткнись!

— Как бы не так! Сэмми, очнись! Черт, ты мой брат, ну вспомни, пожалуйста, Сэмми… Ты мой брат! Ты человек, ты слышишь?

— Я не брат человеку!… – рука пошла в замах сама, на автомате – дать пощечину, сбить на пол, чтоб замолчал, чтоб заткнулся, чтоб молчал-молчал-молчал-молча-а-а-ал!!!!

Он не уклонился – даже не попытался.

Только зрачки дрогнули.

«Сэмми…» — отдалось в сознании…

Рука замерла.

Мгновение… еще… еще. Зеленые глаза на белом лице…  

«Сэмми…»

 Рука опустилась.

Медленно, как во сне, Сэм отступил… наткнулся бедром на стол… не  сводя взгляда с пленного… брата… Дина.

И опустился на пол. Спрятал лицо в ладонях…  

Я не могу.  

Будь оно все проклято.

Я не могу. Все.

 Может, охотник и говорил что-то, наверняка говорил, он же такой, но Сэм ничего не слышал. Он сжался в комок, зажимая лицо, до крови кусая губы, глуша боль другой болью, а в голове творилось такое…

 Так наверное, встречаются кометы – две громады сталкиваются с громадной скоростью. Крушат, ломают, взрываются… И остается… А что остается? Осколки. Ранящие осколки…

… – Я Сэм! Сэм… Винчестер, Моя фамилия Винчестер…  

      Хлесткий удар, невидимый, но тяжелый, от которого пол  взлетает к глазам, и дышать становится невозможно…

   — У тебя нет имени, малыш.

   — Есть… Я… Сэм…

   — У тебя нет имени. Повтори!

… – Пей! 

   — Воды… можно?… Пожалуйста…

   — Пей это – и получишь воду. Потом.

     Жарко, как жарко… сухо… в «морилке», как называют наставники, их осталось только шестеро… глотать почти невозможно… Пить…

   — Пей.

     Горько, очень… очень горько. Темно…

…- Первый, кто упадет, будет отбракован. Второй останется. Третий получит имя. Давайте, звереныши.

   Он меньше обоих соперников, меньше, и у него почти шансов, и первый бьет сразу и наотмашь, чтоб сбить наверняка.

   И тело включается само. Отступить в сторону, пропустить руку над собой, вот так, а под вторую… со всей силы… н-н-на!

  — Твое имя – Тирекс. Повтори.

    Он смотрит на руки Наставника. На выставку инструментов на стене. Это последний выбор. Другого не будет.

  — Я Тирекс, Наставник.

Майский жук забрался на веточку ольхи. Отсюда открывался хороший вид на собравшихся внизу людей. Люди жгли огонь и говорили, вернее, говорил один, остальные слушали.

Жук развернул и вытянул антенны-усы. Дул ветер, ветка раскачивалась и поэтому жук не мог настроить чувствительные микрофоны. Фонемы путались, лексемы терялись среди шума. Данных не хватало. Повинуясь программе, жук переполз на ствол и спустился ниже уровня кроны.

Теперь мозг жука смог отфильтровать шелест листвы и треск сгорающей древесины. Невнятные звуки речи оформились в слова «ивась/а/ты/что/скажешь», и первое  слово дало точное совпадение с образцом.

Задача опознания мгновенно получила высший приоритет, переместив в конец очереди все прочие: возвращения на базу, экономии энергии, контроль живучести. На второе место вышла передача отчёта.

Кодировщики синих, которые программировали жука, понимали, что  фонетического совпадения мало: существовали варианты фразы с тем же звучанием, но иным смыслом. Например, «и/вася/а/ты/что/скажешь».

Требовалось визуальное подтверждение.

Жук спустился ещё, так, чтобы различать лица собравшихся у костра людей. И снова совпадение! Не с первоначальным образом, но с одним из потенциальных, прогнозируемых вариантов.

Жук расправил крылышки и наполнил воздух гудением. Надо подняться выше, где доступен ретранслятор. На высоте пятидесяти метров жук поймал сигнал ретранслятора и развернул передающую антенну — надкрылья.

В этот миг в него ударил пучок микроволн. Наведённые токи мгновенно сожгли процессор и накопители. Двигатели ещё работали, выполняли последнюю команду. Не успевший отправить отчёт жук бесцельно висел в воздухе, потом порыв ветра подхватил его и унёс прочь.

Голубокрылая кобылка сложила крылья и рухнула вниз. У самой земли моторы включились, и кобылка спланировала на лист папоротника. Энергия почти полностью ушла на лучевой удар, теперь ей предстояло долгое восстановление. Она тоже опознала объект «Ивась», но программисты  серых на первое место поставили сохранение секретности. Отчёт можно передать позже.

Кобылка расправила крылья — солнечную батарею и отключилась.

– Ивась, а ты что скажешь?

Джанкарло подбросил поленце в костёр. Несмотря на теплынь, он мёрз. Недавнее купание в Седой не прошло бесследно.

– Бить по фермам, – ответил Ивась. – Не ждать, пока синие пустят их на мясо.

– Куда их потом девать, ты подумал? – скучно осведомился Луиджи.

– Это люди, их убивают!

– Мы всего лишь остановили грузовик, но потеряли двоих! – Луиджи с трудом удержался от крика. – Не самых худших ребят! Сами спаслись чудом! Я едва не умер в той норе, когда поле остановилось. Ты знаешь, как это гадко – лежать в могиле и ждать, когда тебя вынут оттуда, как червяка из пня? И с чем нам воевать, с моим арбалетом?

– Луиджи прав, парень, – сказал Джанкарло. – Мы только зря погибнем, если сунемся сейчас на ферму. Нам нужно оружие, те же хлысты, нам нужно думать, куда вести и где размещать людей. Чем их занимать, вернее, как использовать. Где взять еду… Куча проблем!

– Значит, нам нужно оружие, – повторил Ивась. – Где можно взять оружие, Джанкарло?

Дежурного по Управе небольшого городка Заболотинска звали Курбан-Алмасты. Имя Курбан предложила мама, а на добавке настоял отец. «Чтобы не нумеровали, – объяснил он. – Иначе не человек получается, а какая-то деталька в коробочке». Курбан-Алмасты рос, зная, что он уникален, и его не трогали дразнилки умников, раскопавших где-то значение его второго имени. Уже поступив в Управу, он узнал, носит даже не второй, а третий номер! Не только его отец захотел обхитрить закон…

К этому факту Курбан-Алмасты отнёсся равнодушно. По общей флегме характера и потому, что тёзки жили в Австралии, и в северном полушарии он всё равно был один. Пустяки это всё. Меньше обращаешь внимания на пустяки – проще живётся.

В полночь, когда Курбан-Алмасты успел дважды обойти Управу и собирался уже прикорнуть минут на триста, в двери позвонили. Уличная камера явила смутную, расплывчатую фигуру. Курбана-Алмасты это не удивило. С вечера моросил противный дождь, да и электроника вполне могла барахлить.

– Подождите, сейчас, – сказан дежурный в микрофон, надел фуражку и спустился к тамбуру. Если кто-то пришёл в Управу поздней ночью, значит, у него важное дело…

– Что случилось? – спросил Курбан-Алмасты, когда дверь с шорохом уехала в стену. – Чем я могу?..

– Под ногами не путайся, – заявил посетитель в чёрных очках, обычных для синих мундиров, – тогда ничего и не случится.

Дежурный обнаружил, что ему в горло упирается нож, а в двери один за другим заходят люди, закутанные в тёмные бесформенные балахоны.

Это было невероятно! Грабители? В наше время?! Что можно взять в здании Управы ночью? Курбан-Алмасты так удивился, что даже не испугался. Слишком невероятно было происходящее.

– Вы осторожнее, уважаемый, – он скосил глаза на нож. – Я при исполнении. Отвечать придётся.

– Нахал, да? – спросил грабитель в очках, но руку отвёл. – Показывай, где хлысты лежат, быстро!

Курбан-Алмысты понял, что перед ним очень больной человек, даже, наверное, псих, а тех, как известно, злить не рекомендуется. Дежурный вздохнул и повёл грабителей в арсенал.

В арсенале дежурный окончательно уверился в своём диагнозе. Злоумышленники собрали хлысты, запасные батареи к ним и даже передвижной генератор поля. Бедные жулики… Впрочем, объяснять им что-то Курбан-Алмасты не собирался.

– На вашем месте я бы поторопился, – сказал он самым доброжелательным тоном, который смог изобразить.

– Почему? – сварливо поинтересовался обладатель ножа.

– Дежурный наряд на подлёте, – ответил Курбан-Алмасты и показал глазами на панно под потолком, где тревожно перемигивались лампы сигнализации.

Грабитель изменился в лице.

– Уходим, быстро!

Оставшись один, Курбан-Алмасты с облегчением выдохнул. Украденное  имущество скоро вернут, но попасть, даже случайно, под удары хлыстов – удовольствие небольшое.

Генератор бросили сразу. Серые плотно взяли их в оборот, а тяжёлый ящик путами вязал ноги. К счастью, болота подступали к городку вплотную; Джанкарло скомандовал «Сойку», отряд разделился на группы в два – три человека и растворился в худосочных осинниках вдоль края трясины.

Джанкарло и Луиджи держались друг друга, Ивась оказался третьим. Винтокрыл гнал их часа полтора, потом Луиджи предложил бросить батареи, только после этого серые отстали. Они бежали ещё час, петляли и запутывали следы, затем, когда риск сбиться с пути стал слишком велик, Джанкарло скомандовал привал.

Июньские ночи коротки. Рассвет застал их у подножия невысокой гряды, пересекавшей болото с севера на юг. Ночной бег вымотал всех,  поэтому, не сговариваясь, они решили отдохнуть подольше. Джанкарло углубился в планшет, Луиджи занялся одним из реквизированных хлыстов, а Ивась просто сидел, откинувшись на моховой склон.

Что заставляет людей служить попечителям? Заставляет надевать синие и серые мундиры? Вспоминая о пастухах, Ивась терял голову от ненависти, а как ему относиться к серым? Дежурный в Управе Заболотинска поднял тревогу, но Ивась не держал на него зла. Человек просто сделал свою работу, и в глубине души Ивась соглашался: да, именно так и следовало поступить, он сам на месте этого человека нажал бы нужную кнопку.

С другой стороны, серые не могли не знать, чем занимаются синие, для чего придуманы интернаты. То есть, они допускали, что людей можно разводить на мясо, они терпели существование синих, может быть, даже поддерживали? Значит, серые тоже враги и подлежат уничтожению?

А все остальные? В «Элегии» его без раздумий отправили в мясной загон – только за то, что он съел две или три морковины! Значит, и они враги, верно? Любой горожанин не сделал ему ничего плохого, за единственным исключением: согласился, чтобы Ивася съели. Почему так? Чем купили его попечители, чем расплатились за его, Ивася, судьбу? Получалось, он должен ненавидеть весь мир, но как тогда жить? Как можно ненавидеть всех людей? Зато можно ненавидеть попечителей!

– Ты видел попечителей, Джанкарло? – спросил Ивась, открывая глаза. – Какие они?

– Нет, – сказал Джанкарло.

– А ты, Луиджи?

– Никогда, – ответил Луиджи, не поднимая головы.

Они никогда не видели попечителей… Два самых старых его знакомых!

– Может, их и нет? – сказал, чувствуя холодок озарения, Ивась.

– Есть, – сказал Джанкарло.

– Откуда?..

– Они точно есть, парень, – Джанкарло отложил планшет. – Сам суди… Поле, хлысты, супербатареи… у нас не было ничего похожего! Я знал бы, я изучал историю технологий.

– Но почему?..

Затрещало, словно кто-то разодрал кусок брезента. Пахнуло грозовой свежестью, Луиджи застонал и выругался на незнакомом языке. Его правая рука быстро распухала и синела, из-под ногтей потекла кровь. Рукоятка хлыста лежала на земле, мох вокруг дымился.

– Пирла! – прошипел Луиджи. – Эта мразь не открылась! Всё было зря!

Он побледнел и закусил губу.

– Это не наше, – повторил Джанкарло, вытаскивая из рюкзака пластырь. – И это не наше…

Тонкая, остро пахнущая плёнка облепила кисть охотника, Луиджи на глазах порозовел и расслабился.

– Не нагружай её, – сказал Джанкарло.

– Я помню, дружище, я помню…

– Попечители… – Джанкарло с тоской оглянулся по сторонам. – Они есть, парень. Здесь, где мы стоим, был укрепрайон. Попечители сравняли его с землёй. Теперь вокруг болото, мхи и торф, а под ними – кости… Здесь полегла целая армия!

Он поднялся, стёр пот со лба, закинул рюкзак за спину.

– Брось хлысты, парень. Лишний груз. Не трать силы, и так жарко…

Гряда поросла ивой и сосной, но сверху, по гребню вилась узкая тропка. Здесь ходили, хотя и не часто. Слева и справа от гряды расстилалась зелёная равнина с редкими холмами. Кое-где её разрывали окна воды.

– Трясина, – сообщил Джанкарло.

Постепенно Ивась стал замечать: возвышенности и зелень трясин чередовались как-то слишком правильно, образуя ровный геометрический узор.

– Окопы, – объяснил, проследив его взгляд, Луиджи, – огневые точки, противотанковые полосы, командные пункты, ходы сообщений. В укрепрайон вбухали бездну труда, и вот…

– Я половину слов не знаю, – сказал Ивась. – Что такое окоп? Когда копают?

– Тихо!.. – Джанкарло, который шёл впереди, замер. – В сторону, быстро!

Они скатились с гребня и спрятались в кустах. Если наверху дул ветерок, остужал разгорячённую кожу, то внизу, у стоячей воды, было безумно душно. Джанкарло тяжело, со свистом втягивал воздух, шея и грудь в вырезе рубахи покраснели, покрылись каплями пота. Приникший к земле Луиджи выглядел не лучше. Надо мхом роилась мошкара, у Ивася сразу зачесалось под лопаткой.

– Тихо!.. – прошептал Джанкарло. – Замерли, не дышим.

В разрыве листвы виднелось небо, и было оно не синим и не голубым, а каким-то выцветшим, белёсым.

Послышались осторожные шаги. Ивась скосил глаза: среди зеленовато-серых стволов мелькнул тёмный силуэт, второй, третий…

Луиджи поднял голову:

– Четверо. Ушли.

– Ждём, пусть отойдут подальше, – проговорил Джанкарло. – Ох, стар я для таких приключений…

Местность начала приподниматься, болотистая равнина превратилась в пустошь, разрезанную канавами с ржавой водой. Здесь беглецы свернули налево, к западу.

– Гроза будет, – сказал Луиджи.

Небо на севере потемнело, издалека погрохатывало.

Под ногами всё чаще хрустел камень, повсюду лежали обломки бетона с дырами от давно сгнившей арматуры. Стали попадаться остатки стен и перекрытий, осколки стекла, оплавленные, перекрученные ошмётки серой проволоки, резиновая труха с остатками корда.

Они остановились перед приземистым каменным строением. В стенах зияли трещины, крыша кое-где обрушилась, и из дыр вырастали хилые кривые деревца. Бетонный козырёк над входом сложился пополам, но ещё держался. Изнутри тянуло стылой сыростью.

Луиджи коснулся ладонью выщербленной стены, провёл рукой по краю трещины:

– Не меньше метра толщина, – сказал он. – Никаких шансов. С рогаткой против танка.

– Жарко, дышать нечем, – Джанкарло передёрнул плечами, оттянул ворот. – Сейчас ливанёт. Не люблю склепов, но… Переждём?

Тучи клубились уже почти над головой, порыв ветра закрутил песок под ногами, бросил в глаза. Сверкнула молния.

Природа решила всё за них. Вода упала стеной, холодная, вперемешку с градом. Ивась успел вымокнуть до нитки, пока ждал очереди у входа.

Через трещины внутрь проникало довольно света, и здесь было не так темно, как показалось сначала. Они попали в низкий и широкий  тоннель. Впереди потолок просел, им пришлось нагнуться и прижаться к стене, обходя торчащие сверху плиты. Вдоль стен змеились трубы и кабели, штукатурка обвалилась, покрыла пол слоем песка. В коридор открывались тёмные проходы, беглецы миновали их и вышли в большую комнату. Здесь было пусто, только посредине каким-то чудом сохранился металлический стол на тонких ножках и несколько таких же стульев.

Джанкарло с опаской присел на стул, покачался из стороны в сторону. Хлипкая конструкция держала. Джанкарло расслабился и со вздохом вытянул ноги.

Луиджи выглянул в узкое окно.

– Это надолго.

Снаружи шумел дождь, капли разбивались о бетон оконных проёмов, по стенам потекли струйки воды.

– Уютненько, – сказал Джанкарло.

Стулья не вызывали доверия, поэтому Ивась просто сел, привалившись к стене, там, где посуше.

Луиджи молча вышел. Ивась услышал, как он ходит поблизости, стучит каблуками.

– Всё-таки ты странный парень, – сказал Джанкарло.

– Почему?

– Если бы я был молод, как ты, я бы облазил тут всё вокруг, – задумчиво сказал старик, – а ты просто сидишь. Тебе неинтересно?

– Не знаю, – Ивась пожал плечами. – А что здесь может быть интересного?

– Да что угодно! – воскликнул Джанкарло. – Когда-то давно здесь было полно людей, они могли оставить что-то после себя. Старые вещи. Записи, книги. Оружие!

– Какой в нём смысл? – удивился Ивась. – У нас даже хлысты не заработали, а что может быть проще хлыстов?

– Проще?! – опешил Джанкарло. – Ты не знаешь, представить не можешь, насколько это сложная вещь!

– И это не оружие, – сказал Луиджи.

Он появился неожиданно и бесшумно. Только что не было, и вот – пожалуйста. Охотник! На плече – нечто странное. Несколько закопчённых, мятых труб разной толщины соединили вместе, стык в стык. Один конец был когда-то прямым и ровным, другой представлял собой конус с оплавленным краем. Посредине, в самом толстом месте, торчала рубчатая рукоятка.

– Это не оружие, – повторил Луиджи. – Это вроде хворостины, которой ты свиней гоняешь. Вот оружие…

Конструкция с глухим стуком легла на стол.

Джанкарло жадно схватил её, принялся крутить, рассматривать.

– Битый какой! Выправить можно, как думаешь? Возьмёшься? А гранаты там есть? Много?

– Ничего нет.

Луиджи сел, стул под ним жалобно скрипнул.

– Ящики от гранат, труха одна… Ничего нет, столько лет прошло, – охотник вынул кусок хлеба, стал медленно жевать, неподвижно глядя перед собой. – Нет шансов. Всех нас выловят и на мясо пустят. Уходить надо. Бежать.

– Куда? – Джанкарло отложил трубы. – На север?

– На север, на восток, – сказал Луиджи. – Какая разница? Подальше от городов. Залечь и не светить…

Ивась смотрел на них во все глаза и не мог поверить… Что они говорят? Сдаться, уйти, оставить всё как есть?!

Он вскочил.

– Вы забыли? Джанкарло, ты же видел, ты сам хоронил мозги! Это были люди, такие как вы и я! Я жил с ними вместе, я рос с ними вместе, они разговаривали! Вы… хотите быть как наши поросята в загоне?! Я кормлю их, чтобы потом съесть… Я не хочу так жить! Я должен… мы должны уважать себя, мы люди!

– У нас нет шансов, – в третий раз повторил Луиджи. – С арбалетом против поля и хлыстов? Что мы можем сделать? Думаешь, синие дадут себя убивать, как мы убили тех двух, первых?

– Мальчик, – виновато заговорил Джанкарло, – мы против них как комары. Укусить можно, потом прихлопнут… Оружия, оружия нет, даже такого! – он кивнул на стол. – У предков всё было, танки, ракеты, и чем кончилось?

Его предали. Его и всех остальных питомцев! Глаза защипало, Ивась понял, что сейчас расплачется от бессилия. Он зря бежал, зря скитался, ел дрянь, мок под дождём, только однажды переночевал в подвале, с летучими мышами… В подвале!

– Ты спрашивал про гранаты, – сказал он Джанкарло. – Что это, объясни?

– Представь себе чесночную стрелку с семенами, – ответил вместо того Луиджи, – только в десять раз больше.

– Их мажут маслом и хранят в деревянных ящиках? – спросил Ивась.

– Да, – ответил Луиджи.

– Что?! – старик наклонился вперёд. Кажется, он понял.

– Я знаю место, где много таких ящиков. Очень много!

Свет молнии ворвался через окно, сделал лица на миг белыми и плоскими, через миг оглушительно загрохотало! Ивась схватился за голову, прижал уши ладонями, а когда отнял их, стояла такая же оглушительная тишина.

Гроза прошла, ливень кончился.

Они покинули каземат и скорым шагом пошли на запад.

Сожжённая грозовым разрядом кибернетическая пчела лежала на мокром бетоне. Ивась, не заметив, раздавил её каблуком.

Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.

Абэсверт, Аннхелл

– Ты не понимаешь! – орал Мерис. – Они соглашались отпустить детей и женщин ТОЛЬКО в обмен на командующего! И он ПРИКАЗАЛ обменять! Что я мог сделать с твоим сумасшедшим «Дьюпом»?! Что, я тебя спрашиваю?! Сам пристрелить?! От меня ты чего хочешь?!

Я начал тереть руками виски. Голова не болела, просто так лучше думалось.

Террористы вместе с заложниками засели в заброшенных коммуникациях под самым центром столицы. Значит, сверху их не взять – там Дом правительства, парламент и центральные кварталы. Да и неизвестно, где точно прячутся эти гады. Коммуникации такого рода, как ты понимаешь, не используют уже лет пятьсот. Никто сейчас не разбрасывается водой. Каждое здание очищает всю использованную воду, а обезвоженные отходы деятельности людей вывозятся на поля. Но когда-то люди рыли под городом разветвленные туннели, по которым текла вода, смешанная с нечистотами. Вот там и укрылись террористы.

С подобным терроризмом я еще не сталкивался. Молодая часть политической элиты захватила в заложники, по сути, своих матерей, отцов, коллег. Для меня это было сущей дичью, но я понимал, откуда ветер дует. Рядом – миры Экзотики: такие свободные и притягательные, такие сексуально и философски раскрепощенные. Стоило побывать там один раз, и аура этих миров начинала буквально разъедать мозги.

Ну вот, посуди сам – мы уже третий год воюем с экзотианцами. При всем при этом и ругаемся, как они, и секты последователей экзотианских религий растут, словно грибы после ядерного дождя. В высшем свете все их же мода, их словечки, их ценности.

Экзотианцами трудно не восхищаться. Культура большинства миров Экзотики старше нашей, и психология влита в нее так плотно, что мы, убогие, не понимаем, где кончается их личное обаяние и начинается внушение и программирование. Они нас буквально заражают. Особенно тех, кто помоложе.

Я и сам был зачарован Орисом, его необычной аурой, перемешиванием культур и смыслов. Но я – солдат, у меня была определенная психологическая подготовка, а дети элиты – меньше, чем просто дети. Видели все, ничего толком не знают. И ни к чему не готовы, тем более – к борьбе со своими «хочу». Что их должно привлекать, если не Экзотика?

Аннхелл на расстоянии всего четырехсот тысяч световых единиц от сверкающего пояса солнц Абэсверта. По сути, он даже входит в этот пояс. Но принадлежит нам. Так вышло. И это многим не нравится здесь, наверное. Кто знает, может, местная элита вообще мечтает перевести планету под протекторат Экзотики, а весь этот «теракт» – спектакль, в котором пострадать могут только несведущие и невинные? Те же женщины и дети. Дьюп, видимо, поступил единственно возможным способом. Его сейчас нужно просто выручать.

Я поглядел на Мериса.

Тот, видя, что говорить со мной уже можно, растянул пленку интерактивного экрана на полстены и вызвал план коммуникаций.

– План очень старый, – предупредил он. – Но я наложил на него то, что удалось разглядеть с орбиты. Правда, разглядели мы не много – туннели идут на разных уровнях и почти все полузасыпаны.

Да, хреновый план. Слава Беспамятным богам, у меня есть Лес, который вырос в местных трущобах. Я – байерк рогатый, если он не лазил под городом.

– Сверху мы взять их не сможем, – озвучил Мерис то, что и без него было ясно. – Большинство стоков завалены или завалятся вместе с вами. Пройти можно, да и то не наверняка, самым старым водоводом. Предки строили на совесть. Ищи, думай. Договариваться с террористами бесполезно.

– Чего хотят-то? – спросил я без особого интереса, потому что все и так было ясно.

– Корабль и политическое убежище на Экзотике, что же еще?

– Мы хоть просили?

– В Совете Домов даже обсуждать не стали, у них своих шизоидов хватает. Да и шаткое перемирие последних недель нам дороже, чем вся золотая молодежь Аннхелла. Я бы этих щенков лично перестрелял год назад, если бы знал, к чему идет.

(Год назад генерал Мерис собрал, наконец, под свою руку всех, кого завербовал в северном крыле армады.)

– Дайяр та хэба, – выругался я от недостатка слов и мыслей. Это было даже не ругательство. Дайяр – хаттская планета, выжженная постоянными войнами, изрезанная укреплениями и туннелями, но так и не покоренная, пока были живы защитники. Фраза переводилась «чтоб тебе было, как под Дайяром». – Вы что, не могли переодеть кого-нибудь в генеральский мундир?

– Ты думаешь, его рожу трудно запомнить? Одно кольцо во лбу чего стоит.

– Так и обрили бы кого-нибудь! И кольцо вставили!

– А время? Да и сам он… Ты проход ищи. Как-то же эти крысы туда залезли? Вход должен быть. Причем достаточно удобный вход! – Мерис стукнул стиснутыми в замок пальцами по интерактивной столешнице, и по ней побежали разводы. – Нет у них какой-то особой подготовки, чтобы Хэд знает где лазить!

– Ты мне голо сегодня покажешь или как?

Генерал с каким-то непонятным мне сожалением покачал головой, словно бы ему не хотелось, чтобы я знал, кого и зачем буду убивать, достал из сейфа голографии заложников и террористов.

– На, любуйся! Вот тебе премьер, чей отпрыск все это устроил. Посмотри, какой из него лазатель? Вот он, кстати, сын его, выродок Хэдов. А вот мэрский отпрыск, тот, что во весь рост. Тонкорукое-тонконогое… Как они туда залезли? Как?

Голографий террористов было всего шесть штук. Все ребята молодые, узкоплечие, вялолицые. Тонкие запястья говорили об искусственном истончении костей. Развлечения, скука, кэш (азартная игра на деньги), легкие наркотики. Видно, полагают, что «тонкая кость» и томный взгляд делают из них экзотианцев? Придурки, эпитэ а матэ. Внешняя изнеженность экзотов – очень обманчивая штука. Вон Лес у меня мелкий и тощий, а отжимается по 600 раз за подход, причем раньше его вообще ничему не учили.

– Всего шесть? А передавали, что террористов около полусотни? – спросил я, забирая голо себе.

Мерис поморщился. Точно не хочет, чтобы я сильно вникал.

– Остальных уточняем. Эти заявили ультиматум и выходили на видео. Технически у них все налажено. Придется вам не пользоваться под городом связью. – Мерис смотрел на карту. – Где же этот проклятый вход?

– Один вход нас все равно не спасет. Толку-то от него. Или вообще заминирован. Ты не дрожи, мы хоть по трубам, но пролезем, – сказал я, вставая. – Но если что – я камня на камне там не оставлю, ты меня знаешь. Никаких живых террористов никому не обещай.

– А ну, стоять! Сбрендил? Что я министру скажу? – возмутился Мерис, но как-то недостаточно активно.

– Соври что-нибудь. Можешь потом расстрелять меня показательно, чтобы другим неповадно было.

– Будто у меня есть эти другие…

– Ну скажи, что я там тронулся. Все, пошел я. Работать надо. Возьму человек двадцать…

– А если террористов и вправду полсотни? – вот тут генерал действительно напрягся.

– Нам бы только добраться. Там мне и троих хватит. Разве ж твои террористы настоящие?

Эпитэ а матэ. Как на экзамене «Война и коммуникации в городе» дубль два. Я был зол на всех – на Дьюпа, на Мериса…

Мерис спал и видел, чтобы я сделал то, чего он мне не приказывал. А Колин… А что Колин? Вывел из игры самых слабых. Причем если никакого захвата заложников нет, а есть заговор, то теперь, даже получив корабль, террористы оставят своих женщин и детей на Аннхелле. Ох и злы они, наверное, на Дьюпа…