Нина проводила гостей и вернулась на кухню. Решение купить Саню пришло неожиданно, но очень вовремя. Саня явно боялся Илону, а она даже не предложила ему сесть.
Надо всё-таки самой слетать на остров. Но сначала в посёлок. Проведать киборгов – на медпункте Irien… Азиз. Вот как его назвала медичка.
А ещё близнецы на курятнике… сменили ли им имена? Надо придумать что-то покороче… а то очень уж мудрено. Рикардо и Руджеро. Типичные мексиканцы… или аргентинцы… что-то такое есть в них… эдакое.
— Саня, теперь ты мой… будешь жить здесь. Подумай… если захочешь, останешься в доме. А захочешь… отвезу на остров. А пока… можешь убрать со стола. Если хочешь есть, можешь брать любую еду. А потом можешь идти отдыхать.
— Информация сохранена, – Mary на несколько секунд замер и тихо сказал: – Спасибо, – потом ещё помолчал и очень тихо спросил: — А такой остров… он существует?
— Да, он есть. Хочешь посмотреть? Сейчас позвоним Змею… обычно я чуть позже ему звоню… Змей прислал видео… сначала посмотрим… четыре ролика по двадцать секунд… это школа в селе и киборги…
Ходящий вокруг сельской школы киборг настолько выглядел удивлённо-радостным, что Нина окончательно успокоилась насчёт него – срыв предотвращён. И это замечательно!
Змей на звонок ответил на удивление быстро:
— Доброе утро! Я сам собирался Вам снова звонить…
— Утро доброе! Знакомься. Это Саня… я его только что совсем купила. Я вроде говорила тебе про него? Он Mary… санитар из больницы.
— Я его помню. Саня, значит. А ты помнишь меня?
— Да. Помню.
Это тот самый ломаный DEX, которому впервые в этой больнице сделали обезболивание.
Это тот самый Mary, который обмывал его раны, ставил капельницу и делал перевязку.
— Да. Я слышал о нём. Но не видел. Ему не разрешено включать терминал?
— И подключаться к сети пока тоже не разрешено. Змей, покажи Сане остров. Если есть… скинь ему несколько видео. Есть мысль у вас его поселить. Он медик, может пригодиться.
— Хорошо, сейчас скину.
На рабочем столе монитора стали появляться файлы – и Нина разрешила Сане их скачать себе в память и смотреть.
— Спасибо, Змей. А теперь так покажи остров… кто чем занят.
— Злата и Ворон за ягодами собираются… на малые острова… я их отвезу, потом за ними приеду на лодке. Агния лепит из глины, Аглая обед готовит. Я на обход собираюсь…
— Молодцы. Спасибо за видео. Если ничего не случится, завтра утром мы прилетим. Пока.
— Буду ждать. До вечера.
***
Вася прилетел в полдесятого, как и было сказано. Но перед тем, как улетать на работу, Нина отвела Саню в местный магазин, познакомила с Экой, велела самому выбрать продукты, которых нет в доме, и вручила карточку для оплаты покупок – и радостно наблюдала, как деловито Mary набрал полную корзинку продуктов и самостоятельно оплатил.
Нина оставила Саню в доме готовить обед и спокойно полетела на работу.
***
Ворон со Златой собирали ягоды на одном из мелких островков – и Змей, и Злата тщательно сканировали острова, мимо которых шла лодка, и потому Змей выбрал самый, по его мнению, безопасный остров — и на нём высадил Злату и Ворона, сказав, чтобы ему сообщили, когда за ними приехать.
Первым делом Irien проверил берег – просмотрел почти две сотни раковин, нашёл и проглотил около шести десятков жемчужин разного размера – после этого с корзиной пошёл срезать грибы.
Ягод было много, и грибы росли по нескольку штук сразу – и Злата, никогда прежде не видевшая ни леса, ни озера, неожиданно для себя увлеклась сбором, не забывая при этом сканировать окрестные кусты. Ей понравилось подходить к кустам, поднимать ветки и осторожно срывать кисточки ягод… и класть их в рот — ведь никто не запрещает есть эти ягоды! Только и сказано, что впереди зима… и нужны будут витамины.
Но… как же досадно, что хозяйка не догадалась вызвать программиста и дать ей карту местности и список местных животных и растений! У Змея попросить не догадалась сама – а Ворон свой список скинул ей уже на островке, но в нём явно была не вся местная флора и фауна.
Вдруг мелькнувшая мысль словно обожгла – а вдруг хозяйка специально не стала давать карту местности, Злата ведь уже пыталась убежать, и хозяйка могла нарочно не давать ей карту. А ещё и Змею могла запретить… тогда точно надо бежать. И… просить у Змея нельзя… точно донесёт хозяйке.
Нина этого не делала, решение оставить Злату на острове появилось внезапно – и сама не догадалась, и никто не подсказал.
План побега уже почти сложился в голове — тому, что говорили люди в посёлке, она не поверила, хоть и была в словах почти стопроцентная искренность – и твёрдо решила сбежать. Всё было так, как она задумала — погода хорошая, одежда крепкая, и есть нож для срезания грибов – но не давала уйти программа охраны объекта. И Злата в уме перебирала способы нейтрализации Ворона без его убийства и так, чтобы он не успел ничего сообщить Змею.
Злата знала сырые, серые и слякотные зимы большого города, и совершенно не представляла, какая зима будет на этом острове – но перспектива получить свободу была сильнее страха замёрзнуть в лесу.
Время шло к полудню, киборги уже собирали более трёх часов – ничего не происходило, и Злата уже производила сканирование острова не каждые три минуты, как планировала, а раз в двадцать минут… совершенно не замечая, что на островке, кроме них, находится гостья с полугодовалым птенцом и собирает ягоды с верхних веток огромным клювом.
***
В одиннадцать позвонила Светлана:
— Привет! Ильяс Ахмедович командировку одобрил… и даже главбуху аванс велел выдать… в понедельник на пять утра флайер заказан. Ты Васю обещала дать.
— Привет! Я помню. В понедельник к пяти утра Василий и Агат будут готовы. Заезжай за ними. И удачи тебе… и им тоже.
— Спасибо!
***
Огромная – выше трёх метров — бурая нелетающая, но при этом хорошо плавающая птица по странной прихоти поселившихся на планете людей была названа «медведем», скорее всего, за размеры, бурый окрас и всеядность. В период терраформирования планеты этих птиц настолько усиленно отстреливали, что несколько видов «медведя» пришлось признать особо охраняемыми.
Их поведение, тип размножения (несут ли яйца, как земные птицы, или рожают, как млекопитающие – почти всё тело покрыто жёсткой длинной шерстью, то вроде бы зверь… но раз есть клюв, перья на хвосте и крылья (с когтями), то было принято считать их птицами), значение и место для экосистемы планеты до конца так и не было изучено – слишком мало животных осталось в живых.
Медведями успешно пугали туристов – настолько успешно, что они, эти туристы, дальше проложенных троп не заходили. Но был в этом и минус – туристы отказывались брать в аренду дома на островах даже на сутки, так как в рассказах местных жителей эти птицы увеличивались в размерах раз в пять, а иногда и более.
Местных медведей мало кто из людей встречал и на видеокамеры, кое-где всё-таки установленные в лесах, они почти не попадались. А если и попадались – то из-за густой шерсти, длинных перьев на крыльях и незначительной разницы в окрасе между самцом и самкой почти невозможно было определить пол и возраст.
Злата заметила нежданных гостей не сразу, а только тогда, когда огромная голова с тридцатисантиметровым клювом поднялась над кустарником в паре метров от неё — и заверещала.
Ворон, находившийся на берегу метрах в десяти от кустов, вскрикнул от неожиданности и испуга.
Медведица, прикрывая собой птенца, вытянулась, резко распахнула мощные сине-бурые крылья, сшибив ударом Злату, и пошла вперёд через кусты.
Злата вскочила было с намерением помочь Ворону, перебирая программы по безопасности в этом лесу — но ни в одной программе не обнаружилось способов устранения такой угрозы, только запрет на охоту на медведя – и потому зависла, пытаясь понять, как защитить Irien’а и не убить медведицу, и снова упала.
Было жутко страшно нарушить правила – и в то же время страшно потерять охраняемый объект.
Irien, видя состояние Златы и остановившуюся над ней птицу, получил сообщение от девушки, что за медведицей движется птенец, решительно снял рубашку и тоже расправил крылья – и резко свистнул, привлекая к себе внимание.
Медведица резко остановилась и удивлённо уставилась на Ворона сверху вниз – на птенца это существо с крыльями похоже не было, слишком светлое и тощее, а для взрослого медведя было маловато размером – и вновь пронзительно заверещала, отгоняя пришельца. Она пришла с полчаса назад на этот остров с берега и знала, что это не её территория – но она не знала, что здешний «медведь» такой мелкий и наглый!
Ворон воспроизвел её звук, но чуть ниже тоном. Птица резко взвизгнула, подпрыгнула на месте, сложила крылья… и кинулась бежать по отмели в сторону соседнего острова. Двухметровый птенец рванул следом за ней.
— Выходи, она убежала и не вернётся! – подошедший Irien подал Злате руку и помог подняться. – Она тебя боится больше, чем ты её. Просто у неё детёныш… и она его защищала.
— Встать я и сама могу!
— Но ведь со мной ты лучше встала, – возразил парень.
— Не пора ли к дому?
— Не пора. Твоя корзина почти пуста. Надо полную собрать… тогда и поедем. Ты снимала видео?
— Да. Лови.
Ворон просмотрел её запись, и показал свою.
— Кажется, это и есть здешняя медведица. А ты сбежать хотела… наверно, поэтому на этих островах егеря долго не держатся. Боятся медведей.
— А я совсем и не испугалась.
— А кто испугался? – наигранно-удивлённо поинтересовался Ворон. — Мы же киборги… а киборги не могут бояться. Или… ты тоже… бракованная, как Змей?
— Тоже. Давай уже собирать и к дому. У тебя ещё не все раковины проверены.
***
Агния и Аглая уже могли работать по дому – конечно, занятие не для DEX’ов и программы по ведению домашнего хозяйства им ещё не даны… но когда что-то делается для себя… и для братьев… это не то же самое, что по приказу хозяина! А ещё есть файл с кулинарной книгой, который дал им Ворон – и можно каждый день готовить для себя то, что люди едят только по большим праздникам.
Пусть не все продукты имеются в наличии и нет вина – зато есть ягоды и грибы, и достаточно рыбы, есть две бутылки масла и можно есть куриные яйца, а Лютый привозит молоко, сметану и творог. И потому каждый день на столе были пироги.
***
Домой они попали только к вечеру – Ворон захотел обследовать берега ещё двух островов, пока не стемнело. Жемчуг надо искать и собирать – по прогнозу погоды, который он просмотрел, через два дня должны начаться дожди. А на сырости много по берегу не походишь – уровень воды в озере может подняться, и потому надо собрать засветло столько жемчуга, сколько будет возможно.
Да и ягоды с грибами собирать надо. Так что… сами себе приказали и сами же свой приказ выполнили. Приехавший на лодке Змей возражать не стал, а помог Злате собирать грибы.
После встречи с медведицей Злата перестала планировать побег. И здесь неплохо. Тепло и сытно. А то, что надо охранять Irien’а – на то она и DEX, чтобы охранять.
Людям Злата по-прежнему не доверяла – но хозяйка будет прилетать раз в неделю… вряд ли чаще. К тому же она запретила секс киборгам – но запретила ли она его себе? Бордель для одного клиента – один Irien для веселья, одна DEX для охраны этого Irien’а. Зато есть надежда, что её никто не тронет… и этот аспирант её на острове уж точно не найдёт.
Бывает хуже. К тому же… все пугают наступающей зимой – но неужели здешняя зима хуже, чем в городе? Нужна теплая одежда… надо научиться обрабатывать шкуры и шить. Для этого нужны инструменты… а где их взять?
Одни вопросы. Знать бы еще, кому можно задать их?
***
Рабочий день прошёл спокойно и даже как-то вяло. Нина после обеда отправила Агата в мастерскую и он впервые в жизни попытался делать керамику на станке. Инна Сергеевна его похвалила – он обрадовался.
И после обеда в столовой, куда сводил его Василий, Агат вместе с Дитой сделали два чайника, шесть чашек и блюдо для чайной церемонии.
А когда хозяйка попрощалась и ушла домой, Вася включил на головизоре мультфильмы. Петя остался охранять кабинет – сел в кресло с планшетом в руках. Лиза шила, Лида вязала, Клара рисовала – и было хорошо и спокойно.
Агат был счастлив.
***
По пути домой Нина остановилась у кондитерской и купила для вечернего чаепития с Саней небольшой шоколадный тортик – немного отметить изменение в его жизни. К тому же – вряд ли его угощали тортом в больнице.
После чаепития – Сане сразу было разрешено есть торт ложкой – Нина села за работу… хоть и не было никакого желания браться за текст «Домостроя». Его уже столько раз переводили и комментировали! – и всё по-разному!
Но… надо… надо.
Завтра суббота. Значит – можно… и нужно ехать и проверять, как устроены её киборги.
Но… с пустыми руками ехать… нехорошо как-то. Надо хоть что-то купить. По комму, одежду, обувь… сгущёнку-тушёнку-макароны… а на всё это нужны деньги. И немалые. Тушёнку не надо… там ферма есть, а значит, и мясо тоже есть. А сахара там нет… а Irien’ам ещё и шампунь нужен… наверно.
Из этого какой вывод? Надо садиться за перевод. Чем быстрее будет сделана работа, тем раньше придет оплата.
Нина открыла на терминале два файла – присланный текст и сделанный Саней подстрочник. Лучше бы он этого не делал! Но… сама приказала – и он выполнил задание, как мог.
Ворон, переводя кулинарную книгу, хотя бы имел представление о готовке. Кажется, санитар Саня не имел никакого представления о структуре древнерусской семьи и отношениях внутри семьи. К тому же, многие слова он понял – и перевёл – неверно. Слово «ключник», похоже, ему было явно незнакомо… надо исправлять.
До полуночи удалось перевести полтора десятка страниц и написать к ним комментарии. Всё-таки… подстрочник дело хорошее. Проверила и отправила на сайт.
Кузнец Жмур сидел в лавке Жидяты и пил третью кружку чая подряд. Никогда ему не хотелось напиться так отчаянно, но его нутро не принимало хмельного.
— На, возьми, погрызи… — Жидята подвинул ему вазочку с орехами в меду.
— Да не нужны мне твои сласти! — Жмур хлопнул по столу ладонью.
— Давай-давай. Помогает.
Жмур сжал кулак и снова ударил по столу.
— Мало я его драл? Все как об стенку горох, все без толку! Волчонок проклятый! Что я сделал не так, Жидята? Почему он так и не понял? Сидел бы тихо, не высовывался, и все было бы хорошо.
— Он такой же, как ты, только и всего, — вздохнул Жидята.
— Вот именно! Ну что мне надо было сделать? Что еще?
— Учить его надо было, чтобы все баловство в ученье пошло.
— А я что, не учил?
— Да чему ты мог его научить? Молотом махать? Ты что, не видел, каким он растет? Ты что, не видел, как он звезды считает, как чертежи рисует?
— В том-то и дело, что видел! Видел! И к чему это привело? Я с самого начала знал, чем все закончится! Звезды он считает! Досчитался! — рявкнул Жмур и добавил почти шепотом: — Что он сделал, а? За что его ищут?
— Знаешь, я могу и ошибиться. Но в городе рассказывают, будто у благородных пропал медальон. Тот самый. Ты его видел, в отличие от меня. Благородный Избор под домашним арестом, и вся стража в городе ищет только медальон. Я думаю, это Избор его украл. И спрятал.
— А мой-то паршивец при чем?
— Может, он с Избором виделся, может, помог ему в чем-то. Иначе они бы с ног не сбивались.
Жмур подумал немного и вздохнул. Если Жидята прав, есть только один выход.
— Знаешь, у нас история была дней десять назад… Он мне золотой не принес, который ты ему дал за булатный кинжал.
— Да он его попрошайке отдал, — засмеялся Жидята, — весь базар об этом говорил. Обвела дурачка вокруг пальца, стерва.
— Правда? Я думал, потратил на что-нибудь.
— Да на что он может золотой потратить, подумай сам!
— Не в этом дело. Я его тогда из дома вышвырнул и сказал без денег не возвращаться. Он две ночи где-то околачивался, а вернулся и отдал мне золотой. Где он его взял? А главное, стража тогда в первый раз приходила, его еще дома не было.
— Вот что я тебе скажу: золотой ему мог дать только благородный. Наверное, Избор отдал ему медальон и велел спрятать. И денег заплатил.
— Да надо было сразу страже его вернуть! Он что, совсем дурак у меня? — Жмур привстал.
— Это тебе так кажется. Не забывай, какой ты и какой он. Сам в шестнадцать лет отдал бы что-нибудь страже, а?
Жмур опустил голову. Его жизнь разделили на две половинки, и он с трудом мог вспомнить ту, первую. Он помнил, как померкли краски, как захлопнулись двери, как погасло что-то внутри. На место противоречий и жгучих желаний пришло умиротворение. Он чувствовал, что счастлив. Он и теперь думал, что счастлив. Он любил жену, детей, ему нравилась его работа, он гордился своими успехами: все его уважают, здороваются на улице, и дом его выше и богаче других. Благородный Мудрослов считал его лучшим кузнецом в городе. О чем он мечтал до этого? Перевернуть мир? Переделать его по своему образу и подобию? Теперь это казалось мелким, смешным. И его жизнь среди вольных людей — опасная, кровавая — не шла ни в какое сравнение с уютным домом.
Жмур не хотел другой жизни. Он был благодарен за эту перемену в себе, он глубоко уважал благородного Мудрослова, который помог ему в самом начале. Он глубоко уважал Закон, он считал преступление закона самым бессмысленным и предосудительным поступком.
И все же… он помнил, как померкли краски. Он помнил, как что-то оторвалось, исчезло. Что-то очень важное. Он помнил, как на него смотрели его знакомые: для них он стал «ущербным», они чурались его, брезговали жать ему руку. Он и жену привез из деревни, потому что ни один отец здесь не отдал бы за него свою дочь. Он пробовал говорить с бывшими друзьями, но они избегали разговоров или прятали глаза. Он пытался им объяснить, как все изменилось, как надо жить правильно, как это важно — семья, закон, уважение. Только Жидята не брезговал им, но и не слушал. Жидята — хитрый, изворотливый, жадный до дрожи, — один остался с ним из прошлой жизни.
Прошло время, и его друзьями стали такие же, как он, ремесленники. Ущербные. Они понимали и уважали друг друга. Но, что удивительно, им самим было скучно друг с другом. Впрочем, горожане вскоре забыли о том, что Жмур ущербный. Если он выходил на улицу, то уже не встречал презрительных и сочувствующих взглядов. Он превратился в отца семейства, он хорошо зарабатывал, он стал лучшим в городе кузнецом.
Жмур помнил, как померкли краски. Догадывался, что с ним не все в порядке, но не понимал… Иногда ему очень хотелось вспомнить, что он чувствовал раньше. На секунду ощутить огонь внутри, на секунду сквозь раскаленный металл увидеть весь мир. Он и до тюрьмы неплохо владел ремеслом, только ему этого было мало, ему было скучно. Он тогда, наверное, не знал, чего хочет. Он помнил, что любил смотреть на звезды, но не мог вспомнить зачем.
Жмур чувствовал себя счастливым. Но больше всего на свете боялся, что его сын станет таким же, как он. Ущербным. Жмур пытался совместить несовместимое. Он хотел, чтобы мальчик стал примерным семьянином, хорошим кузнецом, но чтобы при этом огонек у него внутри продолжал гореть. Потому что стоит этому огоньку подняться чуть выше положенного, и его расценят как пожар. И погасят. Он изо всех сил дул на этот огонек, но, похоже, только раздувал его сильней.
— У твоего сына нет другого выхода, — сделал вывод Жидята. — Если бы не булат, они бы нашли его рано или поздно, отобрали медальон, высекли и вышвырнули вон. Как ты мог! Ну как ты мог держать у себя отливки! Почему не переплавил?
Он встал и прошелся по лавке.
— Как ты мог, Жмур? Зачем они тебе понадобились? От жадности, что ли?
Жмур пожал плечами. Как объяснить, что у него не поднялась рука? Когда Мудрослов сказал, что хочет пожать руку этому мастеру, Жмур на секунду представил, как тот жмет руку его мальчику, его волчонку. Его сын — его кровь, его продолжение. На самом дне души шевелилось злорадство вольного человека — не удалось! Не удалость погасить до конца, не удалось отобрать — вот он, его сын, и огонек горит. Не он сам, так его сын видит краски, видит мир сквозь раскаленный металл! Он бы никогда не выдал мальчика, если бы мог не выполнить приказа благородного Мудрослова, но раз уж ему суждено было предать сына, он сделал это с гордостью.
Почему он не переплавил отливки? Он часами смотрел на них, они стали для него ниточкой, которая связывала его с безвозвратно потерянной способностью видеть. Воплощение самых дерзких его мечтаний — доказать благородным свое превосходство.
— Ему надо уходить к вольным людям. Больше ничего ему не остается, — сказал Жидята.
Жмур склонил голову. Все рухнуло за несколько дней. Медальон, отливки… Он уже выбрал сыну невесту и сговорился с ее отцом. Он думал о внуках. К вольным людям? Навсегда? Оттуда есть лишь один способ вернуться к нормальной жизни — через тюрьму. Впрочем, разницы никакой. У мальчика и сейчас есть только один способ вернуться — через тюрьму.
— Я… я своими руками… — Жмур сжал виски пальцами, — я своими руками… Но я доказал им, я доказал, понимаешь? — он посмотрел Жидяте в глаза.
— Понимаю, — невесело усмехнулся Жидята. — У тебя есть с ним связь?
— Позавчера его видела дочка нашего Смеяна. Но вчера его там уже не было. Ему вообще некуда идти. Я думаю, он вернется на то самое место, ему надо что-то есть. У него, конечно, есть немного денег, но куда он может с ними сунуться?
— Если вернется, пришли его ко мне. Я отведу его, куда надо. Другой возможности нет, Жмур, ты меня понимаешь?
— Понимаю.
Дамиан собрался выехать в Никольскую слободу после обеда, как только гонец, присланный Авдой, принес ему известие о найденных следах.
Собственно, никакая это была не слобода, а обычная деревня, правда, очень большая, с крепкими крестьянскими хозяйствами, но по старинке, в память о том, что когда-то Никольская стояла посреди густого леса и жители ее промышляли бортничеством и охотой, ее продолжали называть слободой.
Вытряхнуть мальчишку оттуда будет несложно: один-два сгоревших дома, и крестьяне сами отдадут его монахам. В сани положили теплых меховых одеял, и Дамиан хотел покрепче закутаться в них и укрыться с головой, как вдруг увидел, что к Великим воротам движется авва, и выругался про себя, не посмев на глазах у игумена сорвать сани с места. Пришлось подождать, когда он подойдет поближе.
— Дамиан, я слышал, беглеца нашли, но еще не поймали? — спросил авва, и Дамиан, не ожидавший подобного вопроса, на секунду растерялся. Как? Когда авва успел это узнать? Гонец пришел не далее четверти часа назад, они говорили в келье Дамиана, без свидетелей! Неужели кто-то их подслушал? Или… или гонец рассказал об этом не только ему? Это было неприятно: Дамиан надеялся, что его «братия» предана ему сильней, чем авве. Неужели кто-то из его людей — лазутчик игумена? Но Авда, наверное, гонцом выбрал случайного человека, того, кто ближе стоял, не мог же он безошибочно показать пальцем на лазутчика! А это значит… Нет! Авда предан Дамиану, он никогда не станет через его голову добиваться чего-то от аввы. Или…
Наверное, все же подслушали…
— Да, авва, это так, — нехотя ответил Дамиан.
Авва посмотрел по сторонам и махнул рукой, призывая следовать за собой, к надвратной часовне. Ничего хорошего это не означало.
— Я догадываюсь, зачем ты едешь в Никольскую слободу, — начал авва, поднявшись в часовню и прикрыв за собой тяжелую дверь, — и я могу тебе сказать, что ты искушаешь судьбу, надеясь силой добиться от крестьян выдачи беглеца.
— Я… — хотел оправдаться Дамиан, но авва не дал ему говорить:
— Мужичье побьет твоих дружников, как только ты перейдешь границы. Я уже не говорю о том, какой грех ты примешь на душу. Впрочем, тебе это не впервой.
— Пусть попробуют! — усмехнулся архидиакон. — Моих сил хватит, чтобы задавить бунт в любой слободе.
— Дамиан, ты видишь не дальше собственного носа, — недовольно фыркнул авва, — сначала крестьяне перебьют тридцать твоих братьев, потом ты, собрав силы, придешь и перебьешь оставшихся мужиков, со злости пожжешь их дома, оставишь их сирот на морозе, и где они окажутся на следующий день? Здесь, в приюте. Вместо тридцати крепких крестьянских дворов мы получим полторы сотни нахлебников, а вместо слободы, приносящей доходы, — пепелище. Ты этого хочешь?
— Они не посмеют.
— Смотря до чего ты дойдешь в желании немедленно получить свое, а в этом тебе нет равных. Никольская слобода — самая крепкая из отдаленных хозяйств, мне стоило большого труда закрепить крестьян на земле, заставить построить не времянки, из которых в любую минуту можно сорваться и уйти, а большие добротные дома. Ты знаешь, что в кийской земле некому растить хлеб? Крестьяне бегут на север, князья рвут их друг у друга, забирая в полон. А мы сами, своими руками будем уничтожать то, что так долго взращивали и оберегали? Да Никольская приносит нам больше доходов, чем все остальные деревни!
— Но… — начал Дамиан, но авва снова его перебил:
— Я запрещаю тебе действовать силой. Можешь обыскивать дома, одно это вызовет большое недовольство. Но жечь и убивать не смей. Если до завтрашнего утра ты ничего не добьешься, я сам приеду в слободу, отслужу литургию и прочту проповедь. Может быть, Божье слово окажется сильней копий и огня.
Дамиан поморщился: авва, конечно, не дурак и проповедовать умеет мастерски, но тут он обольщается — мужичье в своей темноте никогда не купится на его «Божье слово». Раздражение он придержал при себе и, садясь в сани, был вовсе не так уверен в успехе — что толку обыскивать дома? В них всегда найдется какое-нибудь укромное место, куда никто не догадается заглянуть. Мужичье понимает только язык силы, и если уступить им сейчас, в следующий раз они схватятся за топоры, когда придет время делиться урожаем. Авва этого не понимает.
— Ладно… — пробормотал Дамиан себе под нос. — Посмотрим. Обыскивать дома тоже можно по-разному.
Он прибыл в слободу, когда совсем стемнело и крестьяне топили печи на ночь. Ползать по домам, полным едкого, непроглядного дыма, особого смысла не имело. А вот выстудить жилье широко открытыми дверьми показалось Дамиану интересной мыслью.
Он расположился в избушке, пристроенной к церкви, и занял в ней одну комнату из трех. Избушка была убогой: топилась по-черному, окна в ней затягивались пузырем, на котором толстым слоем осела сажа, а с потолка слетали грязные хлопья.
Монахи устали. Авда снял дозоры с реки и перевел их ближе к слободе, и Дамиан привез с собой десяток свежих дружников, но люди, которые провели почти двое суток в седле, не успевали отдохнуть за те несколько часов, которые им выделял Авда. Дамиан и сам не спал вторую ночь, но заснуть бы не смог: едва он закрывал глаза, так сразу вспоминал о крустале, о жалком певчем, который посмел… И злость подбрасывала его на постели, и глухое рычание вырывалось из груди — он должен поймать мерзавца! Дамиан понимал, что главное — это крусталь, но чем дольше длились поиски, тем сильней над ним довлело желание отомстить, наказать, втоптать обратно в грязь, где послушнику самое место. Не убить, нет, — это слишком просто. Чтобы этот волшебный голос охрип, умоляя о пощаде. И чтобы все остальные запомнили, надолго запомнили, каково оно — перейти дорогу ойконому обители.
Нет, выйти в лес или на реку парень не мог — на девственно ровном снегу любое движение будет заметно издали, даже в темноте. А на тропе, которую успели протоптать к лесу, постоянно стояли дозором два человека. Мышь не проскочит.
Дамиан сам объехал верхом слободу, сам убедился в том, что все выходы видны как на ладони, и, когда над слободой перестали виться дымы, отдал приказ обыскать дворы еще раз. И сам заходил в каждый дом, и сам проверял то, что ему казалось подозрительным.
Прятали беглеца хорошо. Возможно, в домах на такой случай предусматривались тайники. Ведь скрывали же они где-то хлеб от сборщиков — Дамиан ни секунды не верил, что крестьяне отдают положенное до последнего зернышка. Но хлеб они скорей всего зарывали в землю и доставали только по весне, а тут зарыть что-то в землю было очень трудно.
Нет, чтобы найти парня, надо раскатать эти дома по бревнышку. И неизвестно, на кого работает время. Братья сбиваются с ног, а певчий валяется на полатях и отъедается хлебцем с молочком. Да он всю зиму может просидеть в слободе!
Если проповедь аввы действия не возымеет, Дамиан не станет больше вожжаться с мужичьем. Завтра утром он пошлет гонцов в пограничные скиты, и тогда топоры крестьянам не помогут.
Обыскав все тридцать дворов, Дамиан начал обыск сначала. Если он не может вытащить беглеца на свет божий, то и спать ему спокойно он не даст. Братья валились с ног, и пред рассветом Дамиан их пожалел. Он и сам вымотался: его тошнило от кислых запахов слободы, от сажи, собравшейся в углах, от грязных коровников, ледяных погребов и пустых колодцев. Писклявые дети, заспанные, простоволосые хозяйки, вонючие старики, неопрятные, широколицые девки, ковыряющие в носу, мельтешащие перед глазами мальчишки, которые не могут и пяти минут усидеть на месте. Куда им столько детей? Хорошо живут, вот и плодятся.
Авва прибыл, едва рассвело. Привез с собой Паисия, двух иеродиаконов, трех певчих — не иначе, хотел поразить мужичье великолепием богослужения. И братья, только-только получившие возможность отдохнуть, снова отправились по дворам — собирать народ в церковь. Дамиан, не желая бросать своих людей, а также выказывая авве понимание важности его действа, тоже не остался в прибранной за ночь избушке.
Брат Авда, уставший, с лицом, еще более похожим на череп, чем обычно, отозвал его в сторону:
— Мужики недовольны. Поговаривают, вот-вот за топоры возьмутся. Надо бы с ними поосторожней, пока со скитов дружники не приехали.
— И что ты предлагаешь? — взорвался Дамиан. — Пусть авва проповедь в пустой церкви читает? Нам с тобой?
— Ну, может, больных не надо туда?
— Надо! Всех надо! Пока авва будет перед ними распинаться, мы еще раз дома обойдем. Пустые. Тише будет, спокойней. Может, услышим что.
В крохотную церквушку все слободские не вместились, и некоторые, в основном дети постарше, остались слушать службу под окнами. Разумеется, вместо этого они больше возились в снегу, громко хохотали и бегали друг за другом. Дамиан скрипел зубами — да, это не приютские мальчики с глазами долу, которые бояться сказать лишнее слово. Вместо тишины над слободой неслись визги, смех и лай собак.
Пришлось поставить четверых монахов присматривать за ними — чтобы дети не наследили на пути к реке.
Третий обыск ничего не дал. Авва читал проповедь долго, а потом причастил малышей и немощных, так что времени Дамиану хватило. Но в домах стояла тишина: нигде не скрипнула половица, не щелкнула лучинка, не раздался вздох…
Расходился народ из церкви веселей, чем шел туда.
— Отец Дамиан! —к нему подъехал монах, помогавший на службе. — Авва зовет тебя к себе.
— Ну, как служба? — спросил Дамиан, сжав губы.
— Очень хорошо получилось, и такая проповедь была занятная… — монах расплылся в улыбке. — Некоторые даже плакали.
— Да ну? Это они от скуки и от голода, — процедил Дамиан и направил коня к церкви. На лицах встречных крестьян слез он не заметил.
Авва, как всегда, оставался спокоен и добр, но от Дамиана не укрылось его радостное настроение. Не иначе, он был доволен собой.
— Ну что? Теперь подожди до вечера. Мне показалось, что служба им понравилась, особенно пение — они таращились на клирос, открыв рты. Красиво получилось, Паисий молодец, отлично подготовился. И икона мироточила, это тоже их ошеломило.
Дамиан вежливо кивнул — авва в этом никогда ничего не понимал. Что им до красивой службы? Поглазели и по домам пошли.
— Надо чаще проводить службы зимой. Сидим в обители, так тараканы за печкой, — вздохнул игумен, — я думаю, пора в Никольскую постоянного батюшку посадить. И изба для него есть, и приход большой получается.
Ну точно. Авва доволен собой. Как дитя, честное слово! Дамиан с трудом удержался, чтобы не заскрипеть зубами.
Они пообедали втроем с Паисием, и Дамиан, которому до этого кусок не лез в горло, вдруг понял, как проголодался. Как ни странно, слободские прислали авве жареного гуся и вкусный пирог с ягодами, отчего тот укрепился в мысли о силе Божьего слова. А вот Дамиана это насторожило — он не ожидал от крестьян такой любви к проповедникам и немедленно велел выяснить, из какого дома принесли гостинцы.
Он еле-еле дождался, когда авва наконец отправится обратно в Пустынь, — надо было дать людям отдохнуть, а к ночи начинать действовать решительней. Он еще и сам не знал, что предпримет, и склонялся к пожарам. Была у него задумка забрать из каждого дома по ребенку и стращать родителей их смертью, но в ответ на это мужичье точно взбунтуется, а со скитов пока никто не прибыл. Пожар же можно списать на гнев Божий и разыграть неплохое представление.
Но сначала — отдохнуть. После сытного обеда Дамиан мечтал только о нескольких часах сна, и теперь его не пугала ни сажа, которая летит с потолка избушки, ни сырая постель, пропахшая затхлью: он провалился в сон, едва его голова коснулась соломенной подушки.
Ему показалось, что спал он всего несколько минут, но открыл глаза в полной темноте и услышал за окном шум и крики. Казалось, вся слобода высыпала на улицу, и первой его мыслью было: бунт! Но почему? С чего вдруг? Да еще и на ночь глядя? Или выбрали минуту, когда большинство братьев спит?
Дамиан сел на кровати и крикнул:
— Авда! Кто-нибудь! Что там происходит?
Но сонные монахи шумели за стенкой и, похоже, тоже ничего не понимали. Дамиан натянул сапоги, завернулся в меховой плащ и хотел выйти во двор, чтобы посмотреть самому, но тут ему навстречу в комнату вбежал молоденький дружник, еще послушник, и захлебываясь прокричал Дамиану в лицо:
— Господь явил чудо! Настоящее чудо! Недаром авва причащал немощных!
Дамиан слегка отстранился: щенячий восторг юноши, похоже, не позволит ему изложить суть дела толком.
— Спокойней, — протянул Дамиан, — не горячись. Какое чудо? Почему вся слобода ходит по улицам? Вы их окружили хотя бы? Осмотрели?
— Так чудо же… — прошептал дружник. — Люди радуются, иконы несут…
— Какие иконы? Что произошло?
— Дедушка Вакей пошел. Два года лежал, а после причастия пошел! Господь явил милость…
Дамиан похолодел.
— Что? Где Авда? — прошептал он, а потом рявкнул во весь голос: — Авда!
— Брат Авда спал. Наверное, уже проснулся. Все проснулись.
Дамиан оттолкнул мальчишку в сторону и выбежал во двор церкви. Это крусталь. Господь таких чудес не являет! Это крусталь, и они нарочно подняли шумиху. Сейчас тут будет столько следов, что можно вывести два десятка беглецов и никто этого не заметит!
— Авда! — еще громче крикнул архидиакон, но увидел, как брат Авда с криками и проклятиями догоняет толпу, высыпавшую на лед реки. И в этой толпе идут монахи, и — Дамиан не сомневался — льют слезы умиления, глядя, как темные крестьяне славят Бога и поднимают над головой иконы, которые еще вчера прятали в подклетах, чтобы не занимали место в доме.
Впереди толпы шел высокий седой старик в белой рубахе без пояса, как будто не боялся холода, поднимая икону на вытянутых руках. Дамиан не видел его лица, но думал, что старик улыбается. В его движениях не было уверенности, будто он удивлялся каждому сделанному шагу, и высоко задирал лицо, иногда потрясая иконой, словно проверял, действительно ли держит ее в руках. Но в то же время необычайная сила исходила от его белой фигуры — Дамиану привиделось, что над головой деда поднимается едва заметный свет, и он встряхнулся, чтобы прогнать навязчивое видение.
Возносить благодарение Богу мужики не умели, поэтому делали они это так же, как привыкли славить своих истуканов: пели, плясали, резвились и в открытую тискали девок. Ребятня рассыпалась по льду, и кто-то тащил за собой санки: они играли в снежки, бегали друг за дружкой, валялись в снегу, и Дамиан не успел добежать до реки, как с десяток пацанов успели подняться на крутой противоположный берег, да в нескольких местах, и, увязая в снегу, пытались скатиться вниз на санях. Луна еще не взошла, и это было особенно некстати. Впрочем, тот, кто придумал этот «крестный ход», наверняка знал, когда восходит луна.
«Дедушка Вакей пошел», — неслось отовсюду.
— Братья! — рявкнул Дамиан, но его голос утонул в шуме двух с лишним сотен людей, и ему ничего больше не осталось, как поймать пробегавшую мимо лошадь и, вскочив в седло, догонять толпу, двигавшуюся в сторону монастыря.
Он ухватил за шиворот дружника, который чуть поотстал, но продолжал раскрыв рот смотреть на фигуру белого старика.
— С ума сошли! — заорал Дамиан, нагнувшись к его лицу. — В седло, быстро! Он уйдет, он уже ушел!
— Так ведь… чудо же… Господь явил.
— Какое чудо? Вы что, дети малые?
— Дедушка пошел… — прошептал монах. — После причастия пошел.
— В седло, я сказал! Вдоль берега! Быстро! Дурачье! Шкуру спущу всем! Факелы готовьте!
Старик жив не будет! Дамиан почувствовал, что на него накатывает «помутнение»: он уже был не в силах справиться с гневом, а скоро и совсем перестанет отдавать себе отчет в своих поступках. После «помутнений», которые случались не так уж часто, он ничего не помнил и иногда ужасался, как мог такое выкинуть, и не врут ли ему, рассказывая о тех бесчинствах, которые он вытворял. Обычно начиналось это с вина, но иногда бывало и просто от усталости или долгих треволнений. Честное слово, лучше бы его связывали в такие минуты, потому что за последствия своих поступков ему приходилось расплачиваться в твердой памяти.
Дамиан пришпорил коня, обгоняя толпу, выскочил пред стариком и дернул поводья с такой силой, что лошадь поднялась на дыбы, грозя разбить копытами голову чудом исцелившегося «божьего раба».
Старик, остановившись, не шелохнулся и смерил Дамиана тяжелым взглядом из-под редких седых бровей. И Дамиан вдруг заметил, что тот стоит на снегу босиком.
— Убью! — рыкнул Дамиан и вырвал из-за пояса короткий меч — такие в дружине были только у него и у Авды.
Он развернул коня и хотел опустить меч на голову старика, и уже расколол напополам икону, которую тот поднимал над головой, но не успел заметить, как из толпы вперед метнулись двое мужиков, и меч его со звоном налетел на лезвия двух перекрещенных топоров.
Наверное, «помутнения» с ним все же не случилось, потому что он хорошо помнил происходящее: как его стащили с коня, выкрутили руку с мечом и, если бы не подоспевший Авда, могли бы, чего доброго, и зарубить ненароком.
— Мы вас не трогаем! — вперед вышел крестьянин, русобородый, широкоплечий и высокий, — и вы нас не троньте. Мы войны не хотим, но и в обиду себя давать не собираемся.
Дамиан, еще не поднявшийся из снега, хотел что-то возразить, но его опередил Авда. По крайней мере, он был спокоен и тверд.
— Хорошо, — кивнул он крестьянину, — идите по домам, тихо и быстро. Вашу шутку с Господним чудом мы поняли и оценили. Теперь кончайте ломать это представление, собирайте детей и расходитесь. Иначе нам действительно придется воевать, а мы в этом понимаем больше вас. Я обещаю, что монахи никого не тронут, если вы спокойно и быстро разойдетесь.
Крестьянин усмехнулся в густую бороду, подумал, посмотрел на старика и сдержанно кивнул:
— Если с дедушкой хоть что-нибудь случится, ни один чернец живым отсюда не уйдет.
Дамиан встал и отряхнулся — крестьяне, судя по их взглядам, всерьез намеривались выполнить свое обещание. И ему стало не по себе: от толпы исходила угроза, такая же темная, тяжелая и холодная, как лезвие топора.
Все равно поздно. Дамиан вместо злости вдруг почувствовал обиду: его обвели вокруг пальца, как мальчишку! За двое суток позволить себе три часа отдыха и проспать! А ведь можно было предположить, что если что-то случится, то именно до восхода луны. Или перед рассветом, когда внимание у всех ослаблено. Обида и усталость. Не было сил даже разозлиться как следует.
Старик описал на льду широкий круг и повел слободских назад, к домам. Хозяйки кликали детей, кто-то продолжал петь, в толпе повизгивали девки, но иконы быстро опустились вниз и плясать крестьяне перестали.
Дамиан вздохнул, кто-то подвел к нему коня и придержал стремя.
— Вдоль берега. Все. Он уже в лесу. Каждый след на берегу проверить. Факелы берите: если он след заметал, в темноте не разглядите.
Лешек ушел из слободы перед рассветом, когда луну затянуло тяжелыми, низкими облаками. К тому времени весь левый — крутой — берег был исхожен вдоль и поперек, не столько мальчишками, сколько монахами, проверившими каждый след. Впрочем, и правый берег они без внимания не оставили. Из лесу монахи еще не вернулись — им приходилось тяжело: не только пробираться вперед по глубокому снегу, а прочесывать его в поисках следа. Конных Дамиан снова поставил сторожить лед — они почему-то были уверены, что Лешек и дальше собирается двигаться по реке.
Лежа между потолком и полом, он слышал, как к дедушке приходили Дамиан и Авда, приходили только вдвоем, не доверяя тайны остальным монахам, и расспрашивали его о крустале и беглеце. Однако грозить побоялись — обещали зерна, если он расскажет об этом подробней. Но дедушка твердо стоял на своем: показывал срезанный громовый знак, на месте которого углем нарисовали крест, рассказывал про икону, которую Дамиан расколол надвое, мол, стоило поставить ее в красный угол и зажечь лампадку, как случилось чудо и осязание вернулось к неподвижным членам. Хозяева и старшие дети поддакивали, и всем было понятно, что это наглая ложь, но никто не мог уличить в этом старика.
Дамиан злился, Авда оставался спокойным, и через час-другой они ушли несолоно хлебавши, хлопнув дверью так, что с полок посыпались горшки.
Лешеку накинули на плечи беленое полотно, а броские сапоги спрятали под онучи — теперь в темноте он мог легко спрятаться в снегу. Хозяйка дала ему в дорогу хлеба и вареной рыбы, а дедушка отдал снегоступы, в которых когда-то ходил на охоту. Прощались тепло — Лешек не мог выразить благодарность за спасение, а хозяин махал руками и говорил, что за вылеченную спину дедушки он отдал бы половину дома, и этой платы все равно было бы мало. Старик, обнимая Лешека, не удержался от слез, и Голуба, привстав на цыпочки, поцеловала его неумелыми горячими губами, покраснела и расплакалась.
Слободу охраняли пятеро конных, но, будучи уверенными, что беглец давно ушел, несли службу без особого усердия. Тем более что предрассветное время всегда самое тяжелое для сторожей.
Лешек поднялся на правый берег и шел по проложенным монахами следам, пока не рассвело: рассвет был сереньким и тусклым, мороз немного ослаб, но вскоре подул пронизывающий северный ветер и повалил густой снег. Сворачивая с нахоженного пути, Лешек надел снегоступы: теперь его следы занесет быстрей, чем через час, и монахи никогда не узнают, куда он направился.
Лес на правом берегу рос гуще, чем на левом, огромные ели опускали ветки к самой земле, и под некоторыми вообще не было снега: так плотно они покрывали ветвями свои корни. До земли ветер не доставал — выл по верхам, путался в кронах и только иногда забрасывал вниз клубившиеся снежинками круговерти.
Лешек шел и думал, что это колдун, глядя на него сверху, просит ему нужной погоды: солнца для крусталя и снегопада — заметать следы. Он поднимал голову к небу, как будто надеялся высмотреть сквозь тучи скуластое лицо и пронзительные черные глаза, и шептал:
— Спасибо, Охто, спасибо тебе. Прости меня.
* * *
Каждое утро, просыпаясь на широкой мягкой кровати в доме колдуна, Лешек чувствовал огромное счастье. И от того, что солнце светит в светлые окна, и от того, что ему так мягко и тепло под толстым одеялом, и от того, что не надо никуда бежать, никого бояться, никому служить. Он быстро потерял счет дням недели и узнавал, какой сегодня день, только по субботам, когда колдун посещал окрестные деревни или ездил на торг. И от этого вечером, дождавшись колдуна с его рассказами, Лешек снова засыпал счастливым — в монастыре в это время служили всенощную, а он мог спокойно нежиться в постели. Конечно, в глубине души ему было немного страшно, но страх этот скорей походил на проказы непослушного мальчишки, который делает нечто запретное и уверен, что избежит наказания. Ему очень хотелось в такие минуты высунуться в окно и показать Богу язык.
Выяснилось, что Лешек не умеет делать то, что доступно каждому двенадцатилетнему мальчишке: он не умел плавать, ездить верхом, ловить рыбу, лазать по деревьям, ходить на веслах, бить из лука мелкую дичь — вообще ничего. Колдун посмеивался над ним, но по-доброму, отчего Лешек нисколько не обижался. Он боялся воды, боялся подходить близко к лошадям, которых у колдуна было целых четыре, а достав руками крепкий сук, не мог подтянуться, чтобы на него залезть.
Дом колдуна стоял в удобном месте, где глубокая речка Узица широко разливалась небольшим озерцом и поворачивала с северо-запада на северо-восток. Получалось, что двор с двух сторон окружен водой, а с третьей от посторонних глаз его прятал густой сосновый лес. Берег реки со стороны дома был довольно пологим, зато на другой стороне поднимался высокой, обрывистой кручей.
Над рекой склонялась вековая ива с серебряными листьями, рядом с ней стояла крошечная банька, а у толстой сосны в глубокий погреб со льдом вели крепкие ступени. За домом, у самого леса, в сарае лежало душистое сено, и Лешек очень полюбил прыгать и кататься в нем и частенько засыпал там, разморенный подвижной игрой. Кроме четырех лошадей у колдуна была рыжая корова, куры и белые гуси, которые свободно плавали по реке, и никто их не пас.
Несмотря на то, что лето бежало к концу и ночи зачастую бывали сырыми и холодными, колдун купался каждый день, а то и не по одному разу, и, как только Лешека перестало шатать из стороны в сторону, потащил его за собой в воду.
В монастыре мальчиков мыли в бане раз в месяц и, хотя монастырь стоял в устье большой реки Выги, на берегу озера, купаться их никогда не водили, да и сами монахи этим брезговали.
Лешеку было очень страшно и холодно. Но колдун, глядя на его несчастное лицо, так хохотал, что пришлось сжать зубы и войти в реку по вязкому, илистому дну, серьезно подозревая, будто под водой кто-нибудь обязательно его укусит или, чего доброго, схватит за ногу и утащит на дно.
Однако не прошло и недели, как Лешек перестал бояться и вбегал в обжигающую воду со смехом, как и колдун, и потихоньку учился плавать и даже нырял.
Оказалось, что в жизни есть столько разных дел, которыми хочется заняться, что Лешеку не хватало длинного летнего дня, и, засыпая, он думал о следующем. После бесконечных запретов монастыря он удивлялся, почему колдун ничего ему не запрещает, а если и запрещает, то выглядит это совсем не так, как в приюте. Да, собственно, и запретов было всего три: не заходить далеко в лес, потому что можно заблудиться, не пить из маленьких кувшинчиков, расставленных на полках кухни, потому что можно отравиться, и не брать в руки крусталь.
Матушка на самом деле никакой матушкой колдуну не была, она просто помогала ему по хозяйству. Ее муж умер, сыновей у нее не было, а многочисленные дочери давно вышли замуж и осели в семьях мужей. На второй день пребывания Лешека в доме матушка вытащила из своего сундучка два оберега на кожаных ремешках и повесила Лешеку на шею вместо креста.
— Матушка! — возмутился колдун. — Куда столько! Говорю же, я сам ему сделаю обереги, какие понадобятся.
— Так я только ложечку… — ответила старушка. — Чтобы толстенький был, ложечку. И гребешок, для здоровья.
Лешек с любопытством разглядывал подарок: малюсенькая серебряная ложка понравилась ему больше, чем колючий гребень, но, надо сказать, он носил их всегда, не снимая. Толстеньким он так и не стал, но обереги эти служили подтверждением матушкиной любви: любви в его прежней жизни было мало, и он ее ценил. Колдун же носил только один оберег — крест в круге — и говорил, что больше ему самому ничего не надо. Круг означал солнце, его коловращение, а крест — землю и четыре стороны света на ней. Однако для Лешека привез сразу несколько, и самый первый — змеевик — от злого бога Юги. На нем голова женщины, богини холода, венчалась клубком змей. Оберег был очень красивый, тонкой работы и, наверное, дорогой.
— Она защищает достоинство, — объяснил колдун, — и если злой бог протянет к тебе свою длань, змеи его покусают.
— А что такое «достоинство»? — на всякий случай спросил Лешек. — Это мои вещи?
— Достоинство — это гордость и честь, самоуважение. Главное, что должно быть в человеке, — чувство собственного достоинства. Так что бросай привычку креститься на входе в дом и клонить глаза долу.
От этой привычки Лешеку избавиться было трудно, и он, перекрестившись, всегда втягивал голову в плечи, думая, что колдун непременно даст ему за это подзатыльник, как это делали воспитатели, искореняя дурные привычки мальчиков. Но колдун ни разу этого не сделал, напротив, каждый раз, увидев испуганного Лешека, прижимал его к себе, целовал в макушку и говорил:
— Голову в плечи тоже не прячь. Виноват — умей ответить. А не виноват — прими жестокость с гордостью.
И через несколько дней Лешек, протянув два пальца ко лбу и поймав нарочито серьезный взгляд колдуна, прыскал в ладонь, и колдун хохотал вместе с ним.
— Ты бы хоть пошалил иногда, — вздыхала старушка, глядя на молчаливого Лешека за обедом, — сидишь, как сычонок, воды в рот набрал и кол проглотил.
Колдун же за столом неизменно разговаривал, чем очень Лешека сначала удивлял.
— Матушка, им в монастыре было велено сидеть за столом прямо и молча. Вот он и сидит.
Тут колдун нисколько не ошибался. Еще положено было смотреть в миску, а не по сторонам, и эта наука давалась Лешеку особенно тяжело; наверное, потому он и избавился от этой привычки раньше всего и действительно хлопал глазами, как сычонок, глядя в окна или разглядывая что-нибудь интересное в светелке.
А еще он пел. Пел, когда хотел. И колдун всегда замирал и бросал свои занятия, если слышал его песню, а иногда подходил ближе, садился возле Лешека на траву, ставил локти на колени и опускал на руки подбородок.
— Это удивительно, малыш, — говорил он, — ты не можешь себе представить, что твой голос способен делать с людьми. Слова, которые ты поешь, льются прямо в душу. Спой мне, что я должен утопиться, и я утоплюсь, честное слово. И этим чудным голосом ты пел хвалу Юге?
— Нет, — как-то раз честно ответил Лешек, — это было не так. Отцу Паисию не нравилось, как я пою хвалу Богу, он хотел, чтобы я пел так же, как пою свои песни. Но у меня не получилось.
Колдун на это довольно ухмыльнулся. Он ненавидел монастырь и говорил о нем неизменно с отвращением, брезгливо приподнимая верхнюю губу.
— Охто, если ты так ненавидишь монахов, почему ты ездишь их лечить? — спросил как-то Лешек.
— Понимаешь, — колдун задумался, — монахи ведь тоже люди и тоже не хотят болеть и умирать. И я бы не сказал, что ненавижу монахов. Я ненавижу злого бога, которому они кланяются, ненавижу церковь и ее власть. Но самих монахов? Нет, я их просто презираю.
В первые дни Лешек очень скучал по Лытке и думал: как было бы здорово, если бы они жили у колдуна вдвоем! Ему не хватало собеседника, заводилы, защитника. Он вспоминал избитое Лыткино лицо, залитое слезами, его обещание убить Дамиана, и сердце его сжималось от жалости к другу и от страха за него. Лешек плакал и просил колдуна рассказать Лытке, что он жив, что с ним все хорошо, но колдун решительно качал головой: для монастыря Лешек умер. Став взрослым, он понял, насколько колдун оказался прав: Лытка бы не удержал тайны, он бы выдал себя хотя бы тем, что не смог изобразить скорби.
Но прошло совсем немного времени, и Лешек, к собственному стыду, понял, что уже не хочет жить у колдуна вместе с Лыткой. Он не хотел делить любовь колдуна ни с кем, даже с лучшим другом. Тем более что колдун стал для него и собеседником, внимательным и умным, и заводилой, иногда озорным, как мальчишка, и защитником, рядом с которым можно вообще ничего не бояться.
Тяжелей всего Лешеку далось умение ездить верхом — при приближении к лошади у него начинали дрожать колени, ему казалось, что этот огромный зверь непременно захочет его укусить или растоптать. А оказываясь в седле, он вцеплялся руками в переднюю луку и боялся взяться за повод, потому что тот мешал ему крепко держаться. Колдун был терпелив и, как ни странно, строг. Наедине с лошадью он Лешека не бросал, но заставлял его чистить лошадей, надевать тяжелое седло, вставая для этого на скамеечку (роста Лешеку не хватало), осматривать им копыта, что казалось ему наиболее опасным занятием, и ездить. Каждый день.
Сначала Лешек, взобравшись на лошадь, с нетерпением ждал, когда же колдун разрешит ему слезть, но постепенно привык и даже получал от этого удовольствие. Иногда Лешек думал, что колдун нарочно над ним издевается, особенно когда Лешек падал, а колдун велел ему залезать на коня снова, да еще и посмеивался при этом, не оставляя ему возможности пожаловаться. А если, жалея себя, Лешек распускал нюни, колдун смеялся еще громче. Но однажды Лешек упал и разбился действительно сильно, и колдун так испугался, что на руках отнес его в дом. Только тогда Лешек понял, что колдун вовсе не издевается над ним, и переживает из-за его неудач, и радуется его успехам, и учит преодолевать страх.
Во всяком случае, через год Лешек самозабвенно любил лошадей, ездил не хуже колдуна и ничего не боялся.
Колдун всегда говорил с ним как с равным, никогда не подбирая понятных слов, но отвечал на все вопросы, не считая их глупыми. Лешек вскоре заметил, что с матушкой колдун говорит совсем не так: гораздо проще и не так откровенно.
Приезжая в воскресенье из обители, он непременно пускался в пространные рассуждения о монастырской жизни.
— Дамиана сняли с должности настоятеля, — рассказал он в середине сентября, съездив в монастырь, чтобы сообщить о смерти Лешека, — и наложили епитимию, довольно серьезную. Для него, конечно.
— За что? — удивился Лешек.
— Видишь ли, малыш… — лицо колдуна стало злым, и верхняя губа приподнялась не от брезгливости, а словно в оскале. — Считай, что он тебя убил.
Лешек не задумывался о смерти, но после этих слов с ужасом понял, что если бы не колдун, то давно был бы мертв.
— Так вот, установили ему годовой пост и велели трижды переписать Писание. Ну, посекли, конечно. Но ты за него не беспокойся, вместо настоятеля его поставили келарем, а на его место определили Леонтия. Больничный мне рассказал: Паисий как-то впал в безумство, показывал на Дамиана пальцем и грозил ему огненной геенной за смерть мальчика, на что тот расхохотался и ответил: «А я покаялся, и авва мне этот грех отпустил». Говорят, три послушника за него Писание переписывают и очень в этом преуспевают. Насчет поста не знаю, он же келарь и с поварней теперь на короткой ноге. А что ты надулся? И вроде как на меня?
— Паисий хороший, он добрый. А ты над ним смеешься, — честно признался Лешек.
— Паисий и хороший, и добрый, не отрицаю. Но глупый. Не сердись, ты можешь со мной не согласиться.
— Он — агнец, — упрямо повторил Лешек.
— Ты знаешь, что такое агнец? — спросил колдун, и Лешек покачал головой. — Агнец — это баран. Как я могу относиться к людям, которые хотят уподобиться баранам? Не расстраивайся. Знаешь, они все очень переживают из-за твоей смерти, очень. И больше всего из-за того, что ты умер без причастия. И все за тебя молятся, авва даже отслужил молебен за упокой твоей души. Представляю, как бесится сейчас твой злой бог из-за того, что ему не удалось заполучить такую чистую душу, — колдун усмехнулся.
— А Лытка? Как там Лытка?
— Не знаю, если честно. Я же не могу ходить по монастырю и расспрашивать. Что-то мне рассказывает больничный, что-то — те, кого я лечу. Про Лытку никто в этот раз не рассказал, значит, с ним все хорошо.
Колдун и Лешека расспрашивал о монастырской жизни, и Лешек ему поведал о том, как они с Лыткой подслушивали монахов в Ближнем скиту.
— Ну, Златояр — не то чтобы князь, так, князек. И земли у него немного, вот и зарится на чужую. Я слышал, что архимандрит жаловался на него епископу, а епископ — посаднику, только толку от этого никакого. Где Златояр — и где посадник! Но и ваш авва не прост: помяни мое слово, он этого Златояра под себя подомнет лет через десять, раз надумал дружину при монастыре держать. И Дамиан твой далеко пойдет, вот увидишь.
Лешеку очень нравилось слушать колдуна. Он говорил обо всех так просто, немного свысока, как будто они для него ровным счетом ничего не значили. Будто авва, князь, епископ — обычные люди, живущие по соседству, а не сильные мира сего. Впрочем, он и о богах говорил точно так же. И Лешек, внимая колдуну, сам чувствовал себя причастным к этой «большой» жизни.
Лето в тот год тянулось долго, до самого конца сентября, а зима наступила рано: в октябре выпал первый снег, да так и не растаял больше. В монастыре Лешек ненавидел зимы — темные, холодные и скучные. Но у колдуна и зима оказалась совсем другой. Конечно, заставить солнце всходить раньше, а садиться позже колдун не умел, но он не жалел свечей, и в доме его всегда было светло. Дров он не жалел тоже, и большая печь с дымоходом согревала маленький дом так, что в нем все время было жарко.
Утром он выгонял Лешека на улицу голышом, заставлял его растираться снегом, а потом кутал в теплое одеяло и сажал к печке с кружкой горячего сладкого сбитня и булкой. И хотя вылезать из теплой постели и нырять в снег Лешеку не очень нравилось, но это сторицей окупалось утренними посиделками с колдуном.
На противоположном берегу реки колдун залил длинную крутую горку и привез с торга санки для Лешека. Но к концу зимы санки ему стали не нужны: он, как и колдун, научился кататься с горы и стоя на ногах, и на корточках, и лежа на пузе. А еще колдун одел его в пушистую легкую шубку, ушастый малахай и справил ему теплые сапоги: в монастыре зимней одеждой мальчиков не баловали, поэтому по улице они передвигались только бегом.
Зимой колдун топил баню дважды в неделю, и баня эта тоже не имела ничего похожего на мытье в монастыре. Мальчики всегда мылись после монахов, в третий заход, и пара для них не оставалось, только теплая вода. Лешек считал мытье, особенно зимой, занятием очень неприятным — ему всегда было холодно.
В первый раз оказавшись в бане с колдуном, еще в сентябре, он подумал даже, что колдун решил его наконец сварить и съесть, откормив до нужного размера. Лешек пытался вырваться и убежать, но колдун крепко держал его на полке́ среди густого раскаленного пара:
— Сиди, — мрачно говорил он, с удовольствием втягивая в себя горячий воздух, — я знаю, когда пора.
— Я щас умру… — пищал Лешек.
— Не умрешь.
И только когда все тело Лешека покраснело, как у вареного рака, и по нему побежали не капли — ручейки пота, колдун быстро сорвался с места, подхватил Лешека за руку, добежал до реки и швырнул его в воду, а потом и сам оказался рядом, хохоча и отплевываясь.
Лешек еле-еле отдышался, а колдун снова потащил его в баню, кинул на полок и схватился за березовый веник. Лешек совсем не ожидал от колдуна ничего подобного, и не знал, в чем провинился, поэтому разревелся, как маленький, и закричал:
— Нет, нет, пожалуйста, не надо! Я больше не буду!
Колдун растерялся, опустил веник и присел перед Лешеком на корточки:
— Да что ты, малыш… Ничего не бойся. Разве я могу тебя ударить? Это же совсем не больно, это приятно и полезно.
Но Лешек не мог остановиться, даже поверив в то, что у колдуна были самые добрые намерения. И плакал теперь не от страха, а просто потому, что слезы сами собой лились из глаз. Колдун снял его с полка, сел на лавку и посадил Лешека себе на колени, ласково поглаживая его дрожащие мокрые плечи:
— Не бойся, никогда меня не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого, слышишь?
Лешек плакал и кивал. Колдун добрый. Колдун его любит, а он…
— Я бы раскатал твой монастырь по бревнышку, честное слово, — он покрепче прижал Лешека к себе и поставил подбородок ему на макушку, — я бы заставил их ответить за это, малыш… Ничто так не унижает человека, как наказание. Тем более ребенка. Надо быть чудовищем, чтобы, услышав детский крик о пощаде, не опустить руку.
— Это… — пробормотал Лешек сквозь слезы, — это для смирения гордыни…
— Да, Лешек, именно для этого. Для смирения гордыни. Чтобы убить гордость, превратить человека в червя, который корчится в пыли и боится поднять голову. Который не может себя защитить, зато умеет молить о прощении. Очень убедительно, между прочим: ползая на коленях… Как я ненавижу твоего злого бога, малыш… Пойдем на крылечко, подышим воздухом.
Колдун вынес Лешека на широкие ступени бани и посадил рядом с собой, обнимая за плечо.
— Когда станет холодно, скажи, и мы пойдем греться. И париться веником. Теперь не боишься?
Лешек покачал головой, и слезы снова навернулись ему на глаза — от счастья.
— Но вообще-то, я тебе скажу, плакать и кричать не стоило…
— Я… я просто не успел, — попытался оправдаться Лешек, — я не специально. Я уже научился не плакать. Почти.
— Надеюсь, это умение тебе не пригодится… — проворчал колдун. — Но само по себе хорошо: надо хранить гордость и тогда, когда на это совсем не осталось сил.
Париться веником Лешеку понравилось. Колдун начинал осторожно, скорей поглаживая тело жаркими мокрыми листьями, и Лешек смеялся, потому что ему было щекотно, а под конец хлестал его изо всей силы, и Лешек блаженно вытягивался под струями пара, и кожа приятно горела, и пахло березой, и горячий воздух не пугал — его хотелось вдыхать все глубже, таким он был вкусным.
И после бани, сидя на крылечке дома с кружкой остывшего сбитня, Лешек чувствовал, какой он легкий, чистый и немного усталый. Наверное, в монастыре он никогда не был таким чистым. И новая красивая рубашка, которую ему вышила матушка, приводила его в восторг: можно было часами разглядывать узор на рукавах и груди, со зверями, птицами и деревьями.
Долгими зимними вечерами, у теплой печки и под яркими свечами, колдун переписывал книги. Когда Лешек впервые зашел в одну из маленьких комнат колдуна, то изумился: он не видел других книг, кроме священных, и не сразу понял, зачем колдуну столько. Неужели он читает Писание? Но колдун снова смеялся над ним и долго объяснял, что книги бывают разные.
И зимой, когда в темноте на дворе делать было нечего, Лешек прочитал первую книгу. Она рассказывала о княгине Ольге и об Ингваре, ее муже. Больше всего Лешека поразило, что книга состояла из простых, понятных слов, совсем не таких, как в Благовесте. Как будто неизвестный рассказчик пишет теми же словами, которыми говорит. До этого чтение давалось ему с большим трудом, он не понимал, что в этом может быть хорошего, но книга про Ольгу слегка поколебала его представления. Во всяком случае, ему было интересно.
Колдун иногда покупал новые пергаменты и сам переплетал переписанные книги, но чаще брал церковные, доступные, стирал написанный текст и сверху записывал новый. Лешек время от времени заглядывал ему через плечо и спрашивал, что он пишет. Книга, с которой колдун делал список, была изрисована непонятными значками, и Лешек недоумевал, как из этих непонятных значков колдун складывает обычные слова.
— Это глаголица, — улыбнулся колдун. — Здесь записано то же самое, только другими буквами. Просто глаголицу скоро все забудут, поэтому я и переписываю их, чтобы тексты не потерялись.
— А про что эта книга?
— Про устройство человеческого тела. Тебе это пока будет скучно, я лучше расскажу на словах, когда-нибудь потом. Это очень старая книга, ей больше чем полтыщи лет. Ее переводили с грецкого.
Как-то раз, приехав с торга, колдун привез маленькую книжку, не больше пяти вершков шириной, и несколько вечеров подряд стирал с листов ее содержимое.
— А зачем ты это стираешь? — спросил любопытный Лешек.
— Это Благовест, я его читал. Ты, наверное, тоже, — усмехнулся колдун.
И, когда книга стала совсем чистой, в один из вечеров он вытащил на стол ворох берестяных листов, поставил перед Лешеком чернильницу и сунул ему в руки перо.
— Это будет твоя книга, — улыбнулся колдун. — Ты умеешь писать?
— Немного.
— Можешь поучиться на бересте. Но вообще-то ничего страшного не будет, если ты напишешь что-то не то, можно стереть и подправить.
— А что я буду писать?
— Как что? Свои песни, конечно. Ты знаешь крюковую грамоту?
— Мои песни? В книгу?
— Ну да. Не вижу в этом ничего удивительного. Так умеешь ты записывать музыку?
— Я никогда музыку не писал, но умею петь по крюкам, меня учил Паисий. А зачем?
— Вот ты состаришься лет через сто, умрешь, а какой-нибудь другой певун найдет твою книгу и сможет петь твои песни. Разве это не здорово?
— Здорово… — Лешек просиял и растрогался. Это показалось ему удивительным и волшебным. — Но я не знаю, как записать это крюками… Я никогда этого не делал.
— Научишься, — пожал плечами колдун. — Сначала напиши их на бересте и пробуй петь. Ты быстро поймешь, я думаю.
И Лешек схватился за эту работу как одержимый. Ему не терпелось начать вырисовывать буквы на гладких, блестящих пергаментных листах, но он учился сначала разлиновывать их, потом записывать музыку. Вечерами колдун не мог загнать его в постель — сна у Лешека не было ни в одном глазу, он готов был сидеть над работой всю ночь. Ему виделись листы книги, где, выписанные красивыми буквами и аккуратными крюками, остались его песни, понятные неизвестному певцу через сто лет. Но выяснилось, что красивые буквы и аккуратные крюки — всего лишь мечта: на бересте вместо ровных строк у Лешека получались отвратительные каракули.
Просыпаясь утром, он хотел одного — скорейшего наступления вечера. Но колдун выгонял его на мороз: ездить на лошади, кататься на санках… Иногда брал его в лес, как будто на охоту, и учил стрелять из лука. Лук колдун сделал ему сам, он был немного меньше обычного, по росту и силе Лешека, но для мелкой дичи вполне годился. И лишь когда сумерки опускались на широкий двор, позволял Лешеку разложить на столе письменные принадлежности.
Только через две недели, исписав почти весь запас бересты, Лешек решился подвинуть к себе книгу, показав колдуну черновик. Первой он собрался написать песню про злого бога, потому что если бы не она, колдун бы, может, не захотел его спасти и не увез из монастыря.
— По-моему, отлично, — похвалил его колдун, — погоди, начнем мы с красной строки. У меня есть красивое лекало.
И первая буква песни — витиеватая, большая, вырисованная киноварью — легла на чистый лист, приведя Лешека в восхищение.
Он долго не мог заснуть, и колдун не гнал его в постель: песня уместилась на одной странице, а внизу осталось немного места, и колдун предложил Лешеку нарисовать там птицу, которую увидел на одном из черновиков. Получилось удивительно красиво — Лешек не мог оторвать глаз от этой первой страницы своей собственной книги. И даже матушка, которая не умела читать, сказала Лешеку, что ей очень нравится.
10
Киборг и бытовая сторона вопроса 9.
— С чего хочешь начать? — Эрик плюхнулся на место рядом с пилотом, Ли — на свое законное место за штурвал.
— Мудрые люди говорят, — китаец активировал панель управления и что-то там на ней нажимал: — Если у тебя есть несколько дел в одном месте, нет смысла их разделять и лишний раз утруждать ноги. Ибо устанешь ты вдвойне, а сделаешь столько же. Предлагаю посетить дворец пророка.
— Думаешь, он там?
— Сомневаюсь, но надо же с чего-то начать? Заодно киберов их гляну. Ты вот что, будешь пока мои образцы носить. Справишься?
— Издеваешься?
Китаец пожал плечами, избегая очевидного и правдивого ответа, чтобы не провоцировать и без того сорванного человека на рукоприкладство. Вместо этого Ли задал координаты цели и приготовился наблюдать за объектом. У него был хозяин явно сорванного киборга, который не испытывал страха и готов был даже защищать свою машину. И пока идут поиски, можно изучить этот феномен и принять решение о его судьбе и судьбе бракованной техники.
— А ты сам напросился в «пастухи»? — Ли покосился на собеседника. Вопрос нейтральный, подготовительный. Солдат не напрягся. Значит, все хорошо. Поболтают.
— Нет, просто вызвали и всучили. Там вроде как тестирование идет на совместимость с железками. Прошел, держи свое счастье. Хорошо, оклад двойной назначают — за нервы, — Эрик едва заметно поморщился. — Некоторые еще питанием для киберов спекулируют, тоже деньги или там в аренду сдают. Тут начальство не лезет. Получил, расписался, и хоть что делай, лишь бы он работал нормально.
— Но твоего сдать в аренду нельзя? — последний тестовый вопрос, знает или нет…
— Конечно, — Эрик даже не обиделся. — Куда его сдашь-то. Знаешь, как говорят «такая скотина нужна самому». Он ведь, и правда, пашет у меня на двести процентов.
— Ну да, логично! — скромный серый флаер по команде искина сменил цвет на монохром с четко видным логотипом компании. Ли облетел дворец, не приближаясь. Это тоже почти сказочное сооружение, всего три этажа, из огромных блоков белого камня, с башенками и арками. Явно переселенцы вдохновлялись каким-то исторически неточным фильмом. Только вот под этим сказочным сооружением совсем не сказочные подземные укрытия, да и оружия там побольше, чем в пещере Али-бабы. Впрочем, хочешь не хочешь, а распоряжение начальства — оказать помощь законному правительству, надо выполнять. Их заметили, охрана оценила болтающийся вокруг летающий предмет, дружески подвигала за ним турелями. Китаец ответил на это стандартным запросом на посадку.
— Нас расстреляют, — как охраняется дворец Эрик знал отлично, наблюдали за гнездом пророка давно, но как забраться внутрь — так и не придумали.
— Вас — да, а нас — нет, — китаец подождал ответного сигнала, вопреки надеждам Ларсена, разрешающего посадку и послушно отправился в указанное место стоянки. Всучил ему неудобный плоский чемоданчик-дипломат и добавил: — Я официальный представитель компании. А эту фигню вытащишь по сигналу и передашь мне.
Их встретили так, что Эрику стало не по себе. Ни одного киборга, зато самой обычной техники… из приоткрывшихся люков по бокам посадочной полосы оскалились пулеметные гнезда, а разделительные блоки выразительно блеснули мощными лазерами. Ли выпрыгнул из люка, прижимая к груди планшет.
На него недружелюбно уставились двое мрачных автоматчиков. В камуфле, берцах и закрытыми шлемами с респираторами лицами. Типичная гвардия с бластерами наперевес. Дула и шлемы дружно качнулись в едином порыве, мол ничего не надо. Но когда такие мелочи, как нежелание собеседника покупать, останавливали настоящего китайца?
— Добрый день, господа! — бодро начал он, кланяясь. — Компания приветствует вас через своего представителя. Нам, к сожалению, с опозданием, стало известно, что в данном дворце проживает господин Нурсулан, который является оптовым пользователем нашей продукции.
— И че? — один из наемников выдернул у китайца планшет и запустил. Озадаченно уставился на возникшую перед ним фигуру совершенно голой девицы. Второй выразительно пожал плечами, даже не взглянув на голограмму. Видимо, голосом патруля, и вообще голосом, был первый, как наиболее говорливый.
— Простите, но это развлекательная модель! — сообщил Ли, пытаясь вернуть свою собственность. — Мне казалось, что вам предпочтительнее боевые. Так сказать, соответствие спецификации…
— И че? — наемник отодвинул добычу подальше, с интересом рассматривая изображение. — Не, ну а че?
— С кем я могу обсудить возможность упрочить отношения между потребителем и компанией? — сдался Ли, осознав, что планшет он может и не увидеть. — Ибо мои поиски лица, облеченного властью, похожи на поиски ростка в иссушенной зноем пустыне.
— Так и че? — как ни странно собеседник уловил главную мысль, и в тоне появилась заинтересованность. Он покрутил изображение девицы, изобразил, два полукруга руками перед грудью и радостно констатировал: — А ниче так!
— Оптовая скидка при замене устаревшей продукции на новую составляет десять процентов. Но для вас — пятнадцать! — произнес Ли хватаясь за сердце, словно само слово «скидка» лишило его сил, а может и жизни. — Позвольте показать вам каталог!
— Ну че! — согласился собеседник. Второй кивнул, поддерживая товарища. Ли повернулся к флаеру и кивнул. Эрик взял чемоданчик и выпрыгнул. Было на редкость неуютно, просто ноги подгибались от пристального внимания укрытой от глаз вооруженной охраны.
— Эт че? — наемник аж голову на бок склонил, под влиянием тяжкого мыслительного процесса.
— Демонстрация голографических образцов. Позвольте? — Ли выдернул у «помощника» чемодан и раскрыл его, под взглядом двух бластеров. Тут же от крышки плеснулась вирт-клавиатура, а из другой части возникла фигура обнаженного мужчины. Развернулось окно с ТТХ.
— Седьмая модель, улучшенное управление, ускоренное ручное обучение, повышенная на восемь процентов регенерация, грузоподъёмность и скорость на семнадцать процентов, искин десятого поколения, улуч…
— Ты че? — вдруг перебил болтливый тип, рубанув по согнутой руке второй в районе локтя.
— Не скрою, подавлен вашим обаянием, — вздохнул Ли, — но компания не уполномочивала меня на столь большую скидку. Могу предложить только семнадцать процентов.
— Че?! — болтун проявил недюжинный интерес и способности к торговле, мотая головой, как перепуганная лошадь.
— Восемнадцать! Вы только взгляните, как они смотрятся в форме! — Ли одел фигуру бойца в камуфляж, покрутил перед заказчиком. Опять появились схемы и изображения, что может старая модель, а что — новая. Результаты и видео тестов, исследования, видеодемонстрации. Солдаты дружно качнули головами, как китайские болванчики. Ну хорошо, только ради вас. Девятнадцать.
— Чееее… — болтун вернул планшет, на котором крупно была набрана цифра двадцать.
Ли понятливо кивнул и послушно развернул контракт на замену.
— Вот тут надо вписать число киборгов, их модели и специализации, а тут поставить подпись лица уполномоченного произвести замену.
Наемник хмыкнул, выдернул из руки китайца стилус и принялся быстро вносить необходимую информацию.
— Ну? И че?! — стилус в руке солдат уперся в логотип компании, а его товарищ направил ствол бластера в грудь китайца. Ли фыркнул, набрал номер. Связь некоторое время барахлила, потом все-таки раздался приветливый голо женский голос, сообщивший, что диспетчер на связи.
— Лидочка, зафиксируй контракт, — Ли невозмутимо переслал подписанные документы. — Мне очень быстро надо заменить восемнадцать боевых машин, со скидкой в двадцать процентов и соответствующим вычетом.
«Болтун» внимательно изучил зафиксированный контракт, указал на флаер бластером.
— Приятно было иметь с вами дело. Надеюсь это не последняя наша встреча.
Солдат выразительно воздел бластер к небу.
— Приятно, что мы друг друга поняли, — Ли забрался на место пилота и вдруг высунулся и бросил своим бывшим визави: — Для информации, желтомордая обезьяна все-таки пишется через «е».
Оба солдата дружно заржали. После чего «болтун» подошел к флаеру, коротко саданул дексиста в плечо, пожал руку и махнул, мол, валите отсюда. Ли поднял машину в воздух и вытер совершенно сухой лоб. Повернулся к Ларсену: — Умный, сука! Вот мы и познакомились с нашей настоящей мишенью. У нас с его словарным запасом даже анализа личности не будет! И обрати внимание, он использовал мою шутку, чтобы проверить флаер.
— Рона у них нет? А почему он говорил сам?
— Не знаю, видимо, что-то его заинтересовало. Понять бы что… — Ли вытянул из панели виртуальную карту дворца. И поверх нее стал выкладывать одно вирт-окно за другим. — Но я успел снять данные, вернее искин успел. Все-таки их киборги это наша продукция. Любуйся. Вот то, что видят киборги сейчас. Вот их номера, твоего нет. Вот все номера, подключавшиеся к ним за последний месяц. Твоего и среди них нет. Кстати, молчаливый парень рядом с тем козлом — киборг, девятнадцатый, видимо личный. И почему-то тоже, как и твой, обмену не подлежит. Но это не важно, важно, что я оставил подключение ко всем киборгам дворца, и теперь они выполнят любую мою команду.
Коротко тренькнул видеофон. Эрик тупо взглянул на сообщение, нахмурился. И принялся быстро набирать номер. На экране возникла лукавая морда Веста.
— Ларсен? О! Я вижу господин Ли тоже с вами… чем могу помочь?
— Вест, будь человеком, пробей мне банковский перевод, от кого и главное — откуда.
Безопасник кивнул и отключился. Эрик отправил сообщение. Повернулся к Ли:
— Значит, пророк у нас в кармане! Что теперь? Я без Рона…
— Теперь прочесываем город и окрестности, — отмахнулся Ли, перекрашивая свою технику обратно: — На этом флаере не так сложно отследить киборга. Город небольшой, как говорила Красная Шапочка: «дорогу знаю, секс люблю». За час-полтора управимся, потом по пригороду пролетим, если в городе не обнаружим. Но работка у тебя, врагу не пожелаешь, я когда они на меня оружие направили, чуть в штаны не наложил, а ты ничего, стоишь, по сторонам глазеешь. Неужели не страшно было?
— Страшно. Только при таком количестве стволов, которые на нас направили, беспокоиться надо уже о загробной жизни.
— Каких стволов? — Ли слегка позеленел. — То есть эти двое — не все?!
***
Стоять на солнце скучно и жарко. Хотелось восполнить недостаток энергии и жидкости. Старый респиратор почти не работал, и горячий воздух опалял бронхи. Декс перебросил дополнительные мощности процессора на регенерацию дыхательных путей. Ему было тоскливо, хотелось к своему человеку. А еще он понял, что отвык от такого обращения. Прежний хозяин всегда отправлял его в убежище. Заботился, чтобы оборудование не перегревалось, следил за питанием и восполнением жидкости, в жарком климате Дюны это необходимо. Люди спрятались в укрытие, оставив дексов наблюдать за пространством вокруг и за работниками.
Пустой взгляд киборга обратился к городу. Над ним скользил флаер. Декс некоторое время наблюдал за траекторией полета, все больше убеждаясь, что владелец не просто катается, он прочесывает город. Вот только, если Эрик там… Они далеко. Слишком далеко. А значит, надо как-то подать ему сигнал. Да такой, чтобы даже слепой заметил. Рон закрыл глаза. Запустил программу. У всех киборгов он прописан теперь, как свой. Так ломать даже проще. Например, вот этот — стоит близко к помещению для отдыха людей. Второй далеко, но зато ему удобно достать работников и смесь, которую они готовят. Жаль, нет данных о ее горючести. А третий перекрывает вход. Или выход. Это уж как посмотреть. Программа-инъектор коснулась защиты чужой системы. Запрос-отзыв. Свой. Пропустить, дать доступ. Вот и все. Все три машины, повинуясь команде диверсионного декса, переложили оружие. Рон проверил их память — ничего интересного. Хотя нет, у одного из киборгов, шестерки того же фенотипа, что и дексист, обнаружился файл с планом помещения. Оказывается, владелец составил схему побега, с полным уничтожением склада и остатков товара — возможность сжечь все, уничтожив нужное помещение. Пусть даже одно, но этого хватит. Интересно, как этот план оказался у киборга? Рон еще раз просканировал его файлы, и нашел еще один интересный — с технологическими условиями работы лаборатории. Там температура должна быть не выше тридцати градусов. Или что-то произойдет… Он выделил мишень для себя — здоровенный кондиционер, делающий среду в помещении пригодной для обитания. Перебить провод, прервать поступление электричества и через двадцать минут тут будет невозможно дышать. В соседнем помещении начнется химическая реакция. Пожар или взрыв — его устроит любой вариант. Вот флаер развернулся, пошел носом в их сторону. Все три киборга получили сигнал к атаке намеченных целей. Рон тоже прицелился в толстый, похожий на черную змею кабель и выстрелил…
Киборг и бытовая сторона вопроса 8.
Голоса в голове. Чужие. Рядом. Хозяин… Система опознает голос — это хозяин. Хозяин? Но не тот человек. Не его.
Голоса:
— Договорились за две тысячи, господин! Не так дорого за хорошего киборга. Все сделано, как полагается, проверьте доступ.
— Да, господин, все сделано! Теперь вы хозяин этой прекрасной машины.
Меня продали? Но ведь говорил… Отчаянье. Мертвое, неподвижное тело. Чувство — лучше бы оно и правда, сейчас было мертвым. Не слышать. Не жить… — Продали… Хозяин! Эрик! Но ты же говорил, что не продашь, обещал! Но продал. «Люди врут, Рон!» И ты тоже, хозяин? Или они? Мог ты продать меня? Сколько это — две тысячи? И почему тогда меня забрали на рынке, а не пришли домой. Эрик, ты мог бы передать меня официально, и не пришлось бы посреди рынка отключать блокатором. Правильно? Ты всегда требовал, чтоб я думал и решал, хотя я киборг. Ты мог меня так продать? Так странно? Или я дурак?
Проверить доступ!
Под первой, внешней оболочкой системы, куда легко могут быть внесены изменения, — вторая. Обычная система для киборга-шпиона.
Запустить проверку, по идентификационному коду «Рон». Да/Нет. Да.
Хвала имплантам и процессору. Тело и лицо киборга остались недвижимы. Крик радости умер не родившись. У него прежний хозяин, его всего лишь украли! И как любил говорить Эрик Ларсен: «твои орки, ты и спасай». О чем речь киборг не знал, но выражение ему всегда нравилось. А в эту минуту — нравилось втройне. Тем более, что жулики уже уходили, их голоса звучали все дальше, скрипнула дверь, потянуло горячим, практически раскалённым сквозняком.
— Благодарим вас, господин! — в один голос сказали воры. Дверь за ними закрылась.
Шаги владельца. И еще чьи-то мелкие, семенящие. Декс не стал пока запускать сканирование. Если процессы отслеживают, он может себя выдать, а это было бы совсем нежелательно.
— Киборг, встать!
Декс послушно вскочил, стеклянно глядя сквозь хозяина. Поддельного. Он признается системой только до тех пор, пока не придет тот, настоящий.
А если не придет? Если хозяин не знает, где искать своего киборга? Или ему прикажут этого не делать? Нет, зная Эрика, он будет искать. Обязательно. Надо подать ему сигнал. Только как? Хозяин. Его человек, который найдет своего декса. Наверняка. Эрик!
«Ты видел, что этот мудак сотворил с кухней: — Я?! Да вся часть видела!»
Пустые глаза биокуклы равнодушно скользнули по помещению. Кроме него еще 3 киборга. Все дексы. Подключить сканер. Охрана десять человек. Вооружение: бластеры, гранаты, ножи. Камеры по периметру. Кроме хозяина еще один человек. Нервный щуплый парень с планшетом, похоже, программист. В соседнем помещении гражданские. Пересыпают какой-то порошок. Интересно, он горит? Не он, так другое подожжем. Нужен сигнал для хозяина, чтобы он увидел и забрал свое имущество. Хороший исправный, да и неисправный, декс всегда возвращается к хозяину. Отключить все процессы, кроме необходимых, для поддержания жизнедеятельности.
Щуплый садится рядом, подключает планшет к системе. Декс смотрит в одну точку. Система подключается к планшету. Перебирает файлы. Человек полностью сосредоточен на проверке киборга. Киборг листает файлы планшета. Надо же — кошелек, и пароль вот он, прямо в логах! Перехватить сигнал. Подтвердить? Да. Конечно, да. Незнакомый интерфейс. Ха! Вы очень зря украли сорванного диверсионного декса! Перевести… ага, закрыть и удалить. Зачем ему теперь эта программа? А, ну еще и сменить все возможные пароли — систему поднимешь, а вот что дальше… Да, человек?. Хозяин всегда хвалил, когда удавалось взломать систему быстро. Сейчас он похвалил бы? Хакер закрыл программу, система, разрывая контакт, отдала последний приказ, форматируя диск… Истошный, панический крик человека, пытающегося справиться со взбесившейся техникой, показался киборгу отличной прелюдией к их долгим и, наверняка, сложным отношениям.
***
Эрик ввалился к сержанту. Плюхнулся на кровать, закрыв лицо руками. Сидящий на полу сапер открыл глаза. Солдат был похож не на человека, а на сломанную игрушку и сидел в такой же позе — бросив руки на пол, подогнув одну ногу, вытянув вторую и склонив голову на грудь. Он плохо переносил и жару, и респиратор, поэтому весь срок пребывания на Дюне был занят желанием сдохнуть или хотя бы попасть куда-то к вечным льдам.
— Я тебе говорил, Эрик, что ненавижу здешний климат? — это была их дежурная шутка. Ответом было «да, за последний год трижды в день», но вместо этого Ларсен выдохнул:
— Рон пропал. Украли на рынке… — и опять скрючился, ни на кого не глядя.
— Ну-ка, возьми себя в руки, размазня! — голос командира подействовал, парень подобрался, глянул обиженно. — Все вы, пастухи, чокнутые. Ну сперли твоего кибера, ну и что? Найдем.
— Если с планеты не вывезли! — Ларсен коснулся клипсы. Она непривычно молчала, усугубляя чувство потери.
— Не вывезли. Магнитная буря, так что еще дней пять у тебя есть. Но советую найти до ее окончания. Вот что, я тоже пробью, а ты этого Ли тряхни, — и заметив, как Эрик хищно напрягся, приподнимаясь, толкнул его в плечо, роняя обратно. — Сидеть, я еще не закончил! Вон чаю выпей, бутылка в тумбочке. Не верю, что он это. Хоть и ликвидатор, но не идиот же! Короче план такой, я ищу по своим каналам, а ты сходи и спроси его. Заодно глянем, что за спеца нам сосватали.
— Эрик, ты мудак и это не лечится, — Третий слегка оживился. — Да ты же знаешь, мы за жестянку эту город перевернем, они нам сами его вернут, чтобы уцелеть!
Сержант достал бутылку, хотел было сунуть Эрику в руки, но тот отрицательно качнул головой:
— Все в порядке, ты прав, Первый, раскис я. Подумать, так ему сейчас хуже. Запихали в какую-нибудь шахту, и сидит там по уши в говне. Спасибо, ребята.
Когда за парнем закрылась дверь, сержант приложился к бутылке и протянул приятелю:
— Будешь? Холодненький!
— Давай. Вот ведь, сопляк…
— Ничего, вырастет — поумнеет, наверное…
***
Ли оглядывал большую комнату очередного домика. Вроде бы и ничего, и хозяева понравились, но хотелось с ванной. Спартанские условия жизни сержанта и его солдат совершенно не устраивали дексиста. Этот дом был уже пятым. Парень начал подозревать, что местные просто не моются, о чем в трех из четырёх предыдущих случаев подтвердило и обоняние. Но как уточнить про эту необходимую деталь быта, не понимал в упор. Местные люди на все вопросы почему-то его посылали «в баню», но он так и не понял за что.
Осмотр этого дома был прерван, причем как-то внезапно и странно. Только что он пытался стоя объяснить хозяину, чего же ему не хватает в жизни. И вот уже висит в воздухе, удерживаемый рукой за одежду под самым горлом и борется за каждый глоток воздуха. А хозяин тихо и испуганно притворяется в углу мертвым.
— Где он? — равнодушный голос Ларсена до сознания дошел не сразу. Ли отвлёкся от попыток разжать стальные пальцы и освободиться, и помотал головой.
— Я не понимаю! Ничего не брал, правда! — в глазах нападавшего под равнодушием плескалась боль, настоящая. Боль по утрате близкого… человека? Рука на горле разжалась, и китаец плюхнулся на задницу. Осторожно отполз в сторону, глядя на солдата. — Эрик, я правда не понимаю…
— Да, это было бы слишком просто. Я тебя на улице подожду. Заканчивай, есть дело, — Ли прикинул что лучше: удрать через окно или все-таки узнать, что же случилось. В пользу первого говорило нападение и предупреждение старших и опытных, то есть отмазавшихся от задания, товарищей, что все «пастухи» чокнутые. В пользу второго — репутация, рейтинг в компании и немалое прибавление к зарплате, если он не провалит дело. Мысли выплеснулись окриком: — Стой? Киборг, да? Угнали?
— Откуда ты знаешь? — Эрик обернулся. Каким-то слитным скользящим движением он достиг китайца и опять схватил, поднял за шиворот. Ли моргнул, поболтал ногами. Теперь его душила не рука, а собственный воротник. Зато в голове прояснилось, и он уже догадывался в чем дело. Ну почти. Не совсем понятно, зачем и кто украл у конкретно этого психа его киб… э… нет, просто парня?! Или может быть лучше сказать сослуживца? Формулировка не придумывалась, а жить хотелось все сильнее.
— Ты просто пришел без него, впервые… — удалось просунуть руку между воротником и шеей, дышать вроде бы стало легче. Появились силы пояснить: — Я лучше соображаю, стоя на земле!
— Эрик, если ты расскажешь… я… смогу, наверное, его найти. Только отпусти, пожалуйста. Так что с ним?
Рука опять разжалась с тем же болезненным результатом. Ли мрачно уставился снизу вверх. Интересно, начальство премию добавит или будет как всегда? Вон за Шебу ребятам грамоту дали. А что такое грамота? Ни скурить, ни подтереться!
— Шли по рынку, он исчез. Не отзывается, — Ларсен коснулся клипсы, словно проверяя ее наличие.
— На каком расстоянии ты его слышишь? — в Ли поднял голову профессионал, отодвинув назад все остальные мысли. Ну когда еще подвернется сорванный и ручной киборг, не пытающийся убивать всех встречных? Изучать голубчика. И, может быть, даже вместе с хозяином.
— Пятьсот метров. А что?
— А если выключен?
— Тогда не слышу. Так что?
— Увезти с планеты не могли. Значит, тут… надо сначала город прочесать.
— Знаешь, сколько это займет времени? — Эрика «умная мысль» просто поразила. Он представил себе обыск каждого подвала в этом проклятом городишке, каждой лачуги… — Это надо армию сюда гнать, Ли!
— У меня сканер во флаере. На пять километров вообще всех киборгов видит, а до трех с возможностью связаться и получить идентификационный номер, даже с отключенного, — китаец поднялся, надеясь, что на сегодня хватательные инстинкты Ларсена удовлетворились полностью, и тот больше не будет им швыряться. — У тебя номер его процессора есть? За пару часов управимся!
— А если Рона взломали?
— Да хоть пусть обвзламываются! — Ли посмотрел снизу вверх. Ларсен выглядел жутко — как-то сразу осунулся или подобрался. В глазах почти безумие. Рука периодически тянется то к бластеру, то к свернутому на поясе кнуту. Ликвидатор осторожно и плавно двигаясь, чтобы не злить явного психа, ощупал обе пострадавшие части. Кашлянул. — Только не надо меня больше убивать, ладно? Я немного не готов к смерти. Тем более что в данном слу…
— А вот это зря, — перебил Эрик, сгребая его за плечо и практически выкидывая из недоснятого дома. — Где твой гребаный флаер?!
Наемники народ грубый, бесчувственный и им совершенно наплевать на разницу в росте и на то, что объект, который они думают, что ведут, еле достает ногами до земли. За те два квартала до официальной стоянки Ли успел несколько раз споткнуться и озвереть настолько, что даже перестал бояться. Под конец ему удалось вывернуться из руки Ларсена.
— Послушай, я пойду сам! Только давай ты мне скажешь, что ты будешь делать, когда найдешь кибера?
— Позову его, — Эрик стукнул по комму на руке. Код + имя киборга должны активировать программу и сделать откат системы к определенной точке.
— Понятно. И он придет? — Ли едва заметно поежился. Значит, он был прав! Войдя в дом наемника первое, что он увидел — сорванного киборга. Причем сорванного давно. И оружие хозяина лишь убедило его в этом. Человек и киборг в сговоре. Но опасно ли это… ему такие случаи еще не попадались. Может, стоит сказать этому типу, что он все знает и не выдаст? Ну, или просто намекнуть? Тут Ларсен его опять встряхнул, заодно вытряся из головы все дипломатические порывы. Да ну к черту, может быть потом, если выживет. Но пока пусть думает, что запудрил мозги.
Мимо, толкнув китайца и обдав его каким-то сладковатым липким запахом, прошли местные. Ли сморщился, чихнул. И понял, что он вообще ничего и никому не скажет. Даже если кибер устроит тут бойню с хреновой тучей жертв. Это его не касается. Ему надо просто выполнить задание и вернуться домой. Туда, где он будет спасать домохозяек и детей. Где срыв биомашины — это вызов ликвидатора. А не попытка свернуть ему шею.