Повесть из цикла «Избранники гневной планеты»
***
Мы забыли, бранясь и пируя,
Для чего мы на землю попали…
*
Ауне проснулась от поцелуя Олафа — и испугалась. Испугалась повторения того, что было ночью. Олаф прильнул к ее спине, провел губами по волосам, шершавыми пальцами сжал измученную, ноющую грудь. Нет, не сильно — нежно, хорошо. Дохнул в ухо неуверенным, дрогнувшим выдохом…
Оранжевое солнце, будто раздвинув мягкие губы полосатых туч на горизонте, пронзило пространство плотным пучком лучей, осветило замершую над брачным ложем статую Планеты. Долгий полярный день шел к концу, Ледовитый океан тяжело бил волнами в высокий берег, бирюзовое небо раскинулось над головой.
Тело замирало от страха перед новой болью, но Ауне повернула лицо к Олафу, приподнявшемуся на локте, и улыбнулась — наверное, получилось жалко, вымученно. Милый Олаф… Его взгляд, полный вожделения, был и умоляющим, и испуганным, и решительным — он не смел требовать, и не умел вызвать ответное желание, и сдержать своего не хотел. Он так долго ждал этого дня…
Ауне еле заметно кивнула, и счастье вытеснило страх перед болью.
— Оле, а если он умрет?
— Кто? — сонно спросил он.
— Наш малыш.
— Вероятность шестьдесят три с половиной процента, — пробормотал Олаф. — В нашем поколении.
Он учился на врача и был очень умным, не только отчаянным и сильным. Во всяком случае, Ауне так считала.
— Тебе его не жалко?
Олаф не ответил — вздохнул снисходительно.
Она еще не знала, смогла ли зачать, но мысль о смерти ребенка кольнула остро, до слез. Раньше это ее не трогало, она знала, что большинство ее детей умрет сразу после рождения, останутся те, кого выберет Планета, кто будет дышать воздухом сам. У ее матери в живых осталось трое детей из одиннадцати рожденных, у матери Олафа — двое из восьми.
В допотопные времена вулканы не выбрасывали в небо столько пепла и углекислоты и все дети рождались способными дышать — Ауне с тоской подумала о том, что до потопа ее нерожденный малыш выжил бы непременно. И устыдилась своих мыслей. Они гипербореи, потомки тех, кого выбрала сама Планета — гневная Планета, — кого она оставила в живых, когда суша опрокинулась в океаны: не сожгла лавой, не разбила чудовищными волнами, не отравила углекислотой, не засыпала пеплом…
Ауне посмотрела в лицо статуе: не только гневная и немилосердная, но и дающая, родящая…
— Пожалуйста, выбери нашего малыша, — шепнула Ауне одними губами. — Пожалуйста!
Задремавший было Олаф прыснул:
— Молишься Планете?
Ауне смутилась, а он высвободил руку из-под ее плеча, легко поднялся на ноги и развернул широкие плечи — должно быть, ему надоело валяться.
— Мы — гипербореи. Мы не должны просить.
— Почему? — спросила Ауне, испугавшись вдруг за него, за его дерзость и самоуверенность.
— Потому что Планета помогает сильным.
— Но ведь это от нас не зависит…
— Это не зависит от нас сегодня, сию минуту. А через триста лет дети не будут умирать. А может, даже раньше.
Благословенна теплая и солнечная гиперборейская весна, и благословенна Восточная Гиперборея, страна счастливых и сильных людей, что, подобно своим легендарным предшественникам, живут в труде и веселье, не зная раздоров и смуты.
Ауне казалось, что родила она легко, хотя солнце обошло по небу целый круг с той минуты, как она ощутила первую схватку.
Ребенка сразу унесли, не позволив ей и взглянуть на него, — она слышала только, что родился мальчик. И Ауне хотела бежать на берег океана, туда, где Планета сейчас решит, останется ли ее сын в живых. Пусть, пусть это обязанность отца. Она должна быть рядом с младенцем, помочь ему — хотя бы своим присутствием… Но врач долго накладывал швы, слишком долго… Наверное, нарочно.
Красное полуночное солнце замерло над океаном, у самой его кромки, разрисовало небо в сумасшедшие цвета, от ясной зелени до зловещего густого багрянца. Ауне нетвердо поднялась на ноги и, ступая узко и осторожно, направилась к берегу.
Она никого не встретила. И теперь все стало ясно, хотя бы потому, что не слышно было ни приветственных радостных криков, ни детского плача. Хотя бы потому, что ей не принесли младенца. Все было ясно, и тешиться надеждой Ауне не стала. Она всю зиму представляла себе этот страшный миг, просыпалась в холодном поту, прижимала к животу руки, гладила и ласкала неродившееся дитя, ужасаясь тому, что может его потерять. И теперь, когда это произошло, ощутила не острую боль, а тяжесть, придавившую ее к земле. Наверное, виной тому усталость?
Тишина и безветрие, полночное солнце и неподвижная Планета с гордо поднятой головой. Ауне посмотрела ей в лицо без осуждения и не сразу заметила сжавшегося, скорчившегося у ног статуи Олафа — маленького, уязвимого рядом с ее могуществом.
У него тряслись плечи. Ауне никогда не думала, что Олаф может плакать. Она опустилась возле него на колени и провела рукой по его спине — он всхлипнул и вскинул мокрое от слез лицо с опухшими губами.
— Это был мой сын… — выговорил он полушепотом.
Ауне не смогла улыбнуться, только погладила его снова — рука была деревянной, негнущейся, дрожащей — и сказала ломким, как сухая трава, голосом:
— У нас будут еще дети. Еще много детей.
На следующее утро Корделия, просматривая сводки новостей, краткие справки выпускающих редакторов, биржевые сводки и частные послания, заметила знакомое имя. Каленберг. Где-то она его слышала. В новостной ленте о нем упоминали в связи с открытием новой шахты на Вилде. Профессор одним из первых предположил наличие богатого месторождения гелия-3 на астероиде. Достаточно долго его выкладки подвергались критике. Приводилось множество железобетонных аргументов, опровергающих приводимые им доводы. Нашлись и сторонники теории, в основном ученики профессора, которые провели собственные исследования и поддержали своего учителя. В конце концов на Вилду отправилась геологическая экспедиция, подтвердившая наличие термоядерного топлива. Затем, как водится, все принялись кричать, что всегда доверяли профессору и восхищались его провидческим гением. Горнодобывающие компании принялись рвать друг у друга престижный госзаказ. Вскоре самый ловкий и «рукастый» выиграл тендер, и на астероид отправился ролкер с оборудованием и персоналом. Но профессор об этом уже не узнал. Он погиб. Погиб?
Корделия быстро перешла по ссылке. Открыла краткую биографию. Не об этом ли Каленберге рассказывал Бозгурд? Ага, вот… Женился на актрисе Эмилии Валентайн. Родился сын. Пошел по стопам отца. Блестящее будущее… Первая экспедиция… Неисправное оборудование… Трагическая случайность… Горе родителей. Болезнь матери. Слухи о сумасшествии. Затем внезапная ремиссия. Даже появилась на людях вместе с мужем. Он был приглашен на конференцию с женой. Корделия кликнула по голографии, растянула окно. Немолодая, но красивая пара. Ему лет шестьдесят, он седой, высокий, подтянутый. Глаза ясные, молодые. Она — стройная, изящная, темноволосая. Глаза редкого фиолетового оттенка. В 20-м веке была одна актриса с таким цветом глаз — Элизабет Тейлор. А это ее реинкарнация? Женщине явно за пятьдесят, но выглядит она замечательно, совсем не похожа на убитую горем мать. В их жизни произошла счастливая перемена. Но о природе этой перемены ни единого упоминания. Всего лишь курс лечения, давший положительные результаты. Профессор возобновил преподавательскую деятельность, возглавил кафедру. Много работал. Много ездил, читал лекции, писал статьи для частных журналов. Он зарабатывал! Ему нужны были деньги. Зачем? Неужели чтобы расплатиться с «DEX-company»? О жене Каленберга также упоминалось в связи с возобновившейся актерской карьерой. Она внезапно приняла предложение известной компании и снялась в популярном сериале. Она тоже зарабатывала! На главные роли претендовать уже не могла, но ее все еще помнили, и гонорар за роль в сериале составил приличную сумму. Но виллы или нового катера у супругов не появилось. Они вкладывали деньги в иное… имущество. А затем… затем их флайер столкнулся с самодвижущейся гравиплатформой. У платформы легкие повреждения, флайер — вдребезги. Оба пассажира и пилот погибли. Семейное проклятие какое-то. Сначала сын, потом родители.
Корделия закрыла вирт-окно. Что же сталось с клоном их сына, с этим разумным киборгом? Если Бозгурд говорил именно о нем, следовательно, он жив. Или Бозгурд солгал? Зачем? В чем смысл этого фейка, который он ей вчера преподнес в качестве десерта? Если допустить, что его трогательная повесть содержит в себе частицу правды, и воскрешение погибшего ребенка возможно, пусть даже шансы ничтожно малы, то он подбросил ей эту историю как приманку, как соблазн. Ибо никак иначе он ее в союзники вовлечь не сможет. Корделия с самого основания холдинга и учреждения вещательной политики канала, а также всех инфопорталов, онлайн газет и журналов ясно дала понять, что рекламы оружия, всех его производных, средств отравляющих, наркотических, психотропных и прочих, изменяющих сознание и подчиняющих волю, на ее канале не будет, какую бы поминутную оплату эти торговцы не предлагали. А киборги — это оружие. Умное оружие.
Хотя не все киборги производятся для нужд армии. Есть киборги — спасатели, есть киборги — водолазы, есть киборги — пожарные. Есть линейка Mary, очень полезные куклы — помощники, горничные, няньки, сиделки. Есть Bond’ы, те, кого посылают с выкупом за пленников. Есть Irien’ы, безупречные любовники. И все же самые многочисленные — это DEX’ы, универсальные солдаты, безжалостные, хладнокровные, неутомимые. Машины-убийцы. Конечно, ей доводилось видеть их в действии. В команде Ордынцева было несколько DEX’ов с программой телохранителя и один Bond, которого Сергей брал с собой, если сопровождал Корделию в «свет». Bond с продвинутой программой имитации личности почти не отличался от человека и не приводил гостей в замешательство, как это сделал бы DEX.
И все же Корделия по неясной для нее самой причине предпочитала держаться от этих человекообразных машин подальше. В самом их существовании, в их странной псевдожизни ей виделось некое издевательство, насмешка. Или… святотатство. Иного слова она подобрать не могла. Именно это устаревшее определение — святотатство. Попрание если не божественных, то вселенских законов. Человек по сути своей существо слабое, несовершенное, со множеством преступных слабостей, замахнулся на роль бога. Будто крикнул на всю вселенную: «Вот, смотри, как я могу! Я тоже могу создать существо по своему образу и подобию!» Было во всем этом что-то… неправильное. А если окажется, что Бозгурд прав и киборги способны мыслить, то это и вовсе ни в какие ворота не лезет. Это уже что-то глубоко порочное, гадкое. Найджел явился к ней, подобно злому духу из древних легенд.
Когда-то, очень давно, во времена религиозного мракобесия, люди не сомневались в существовании темных созданий, занятых охотой на их души. И был у этих темных созданий предводитель — дьявол. Этот дьявол время от времени являлся к кому-нибудь из людей и предлагал заключить сделку, богатство и власть в обмен на душу. Все это, конечно, сказки. Люди сочиняли их от невежества и страха. Но то, что случилось в «Доме с привидениями», очень уж эти легенды напоминает. Найджел предлагает ей продать… нет, не душу, разумеется, а скажем, ее репутацию, ее мировоззрение, ее принципы, ее идеалы в обмен на… чудо? Он обещает ни много ни мало воскресить ее погибшего сына! Взять его генокод и вырастить разумного киборга. О демоны космоса, да что же это такое! Это же в голове не укладывается! Ее сын — киборг! А те двое, профессор и актриса, на это согласились. К ним тоже приходил дьявол? Или они сами его вызвали? И не стала ли эта сделка причиной их гибели?
Корделия прошла в огромную светлую кухню, почти всегда стерильно чистую, ибо она не имела ни времени, ни возможности воспользоваться ее техническим совершенством, и включила кофеварку. Ей необходимо подумать. Крепко подумать.
К вечеру на комм поступила вся заказанная ею информация о сорванных киборгах.
— Иллюстрации живописные, — предупредил Ордынцев. — Будешь смотреть, держи пакетик под рукой. Зрелище не для слабонервных. Этот ролик гоняли по «ГалаNews24». Удалось достать нередактированную версию.
Она открыла присланный файл. Что это? Пресловутый бунт машин? О нем, кажется, предупреждали еще в 20-м веке. Книги писали, фильмы снимали. Был такой писатель-фантаст Айзек Азимов, один из первых, кто сформулировал три фундаментальных закона робототехники:
1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред.
2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.
3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму Законам.
Во времена Азимова о киборгах писали только самые дерзкие фантасты, а робототехника делала первые неуклюжие шаги. Но писатель уже излагал этические нормы. Робот не может причинить вред человеку. Робот должен повиноваться. Этот Второй закон должен быть вкраплен, вшит в саму основу программы, чтобы не случилось того самого бунта. И этот закон вшивают. У киборгов есть блок подчинения хозяину. Имплантаты жестко блокируют мышцы, если действия живой машины входят в противоречие с приказом высшего существа — человека. Но Второй закон не всесилен, и тогда происходит… срыв. Кровь, разорванные тела, свернутые шеи, расстрелянный киборг… Срыв на военной базе, в лагере наемников. DEX в качестве тренажера, живой движущейся мишени. Обезоруженный приказом киборг и два десятка жаждущих крови двуногих. Еще один срыв. Метановые рудники. Планетоид на задворках звездной системы. Средняя температура –220. Работа в шахте по 20 часов. Осужденные преступники и киборги. Нечеловеческие условия эксплуатации плюс — «шалости» скучающих вертухаев. Сорванный — снова «шестерка». Одиннадцать трупов. Машину срывает, потому что она… человек?
Корделия свернула вирт-окна. Машина сходит с ума от боли, издевательств и невыполнимых приказов… Но машина не может сойти с ума. Сойти с ума может только человек. Личность. А если Бозгурд сказал правду? Если они в самом деле могут сотворить… воскресить?.. И она готова поддаться соблазну, как некогда поддалась Эмилия Валентайн. Да и кто бы не поддался? Какая мать не согласилась бы вернуть своего ребенка? Клонирование умерших запретили еще пятьдесят лет назад, едва лишь технология утратила свою экзотичность и стала почти заурядной медицинской процедурой. Выращивание органа для трансплантации, замена утраченной конечности для раненого солдата или пострадавшего в катастрофе. Бесплодная женщина могла заказать ребенка-пробирочника. Но клонирование умершего каралось по всей строгости закона, как некогда каралась нелегальная продажа почек. Время от времени накрывали подпольные лаборатории, оснащенные центаврианскими репликаторами. Было время, когда Корделия подумывала обратиться в одну из таких лабораторий. Она слышала, что на Джек-поте, на этой галактической Тортуге, можно заказать любого клона. Достаточно предоставить в распоряжение «ученых» генетический материал. Но она не решилась. Кто вернется к ней с той стороны? Мартин? Доминик? Или ей предстоит встретить бессмысленный взгляд зомби? Нет, это слишком страшно. Это снова то старое, почти вышедшее из употребления слово, святотатство.
Бозгурд вызвал ее по видеофону через неделю.
— Прилетай на Новую Верону, — бросил он и сразу отключился.
На Новую Верону? Почему туда? Новая Верона — престижный «дачный» поселок. Там нувориши спешат обзавестись недвижимостью. Урвал кусок от торговли титаном, платиной или импульсной взрывчаткой — и туда, на Новую Верону. Корделия бывала на Вероне как гостья, чаще вынужденно, ради сохранения и поддержания связей, но упрочить свое положение как завсегдатая не стремилась. Ей хватало собственного террариума — Геральдики.
Она связалась по комму с Ордынцевым.
— Разыщи МакМануса. Пусть готовит «Подругу смерти». Мы летим на Верону.
А Принц не стал перевоспитываться – оказалось, что это его сбежавший киборг Жестянка способствовал созданию колхоза! Вернуть! И утилизировать!
Если нет дракона и спасать Принцессу не от кого – тогда надо подвиг другой совершить. Вернуть киборгов, протестировать их, лишних утилизировать – и тогда можно будет жениться на Принцессе! Надо идти войной на дракона! Вот что удумал Принц!
Когда сбежал Жестянка, Принц даже обрадовался и уговорил-таки родителей купить ему нового киборга – «семёрку» с крутыми программами, и был какое-то время уверен, что у него самый-самый крутой киборг! И даже на своей странице в Инфранете похвастался и видео разместил, чтобы обзавидовались межгалактические принцы и от этой зависти лопнули. Все сразу!
Посмотрели принцы, взяли своих киборгов – и дней этак через десять в полном составе приехали к местному Принцу в гости. А он их и не ждал так рано! Он хотел их на войну с драконом сманить – позже ждал, когда подготовятся. А они уже тут!
Явились! С киборгами – у кого один, а у кого и по два или по три сразу! Круче крутых! Борзее борзых! И начали крутизной меряться! У одного две «шестёрки» — у другого три «пятёрки» — и кто кого победит? А если две «шестёрки» на одну «семёрку»? Любопытно межгалактическим принцам – они по империям всяким летают, много видят и круче всех считают себя — и очень хочется местного Принца уделать!
А у местного-то Принца – киборг новый — «семёрка»! И уделываться никак не желает! Такой крутой! Местный Принц думал, что у межгалактических принцев киборги круче всех – а у них еще и «пятерки» есть, только у некоторых – «шестёрки», а настоящая «семёрка» — только у него!
А разумные «шестёрки» не хотят побеждать неразумных «пятёрок» — не враги ведь, можно и мирно разойтись по сторонам, да принцы уже разошлись так, что только из шланга водой разливать! Такой шум стоит! Киборги драться и меряться не желают – но деваться некуда, приходится – притворяться начали, что дерутся, а сами только руками и ногами машут и повреждений не наносят, а принцы кричат и типа вроде бы как будто подбадривают своих:
— Давай! Лови его! Хватай его! Держи его!
Кричали долго и даже охрипли – до срыва голоса – столько энергии у принцев было. Наконец-то перестали командовать! Стали руками махать и кулаками стучать. И видео сразу в Инфранет скидывали. А потом сами принцы передрались!
Увидели видео киборги в замке, удивились и командировали Руслана с программистом на драконе лететь разбираться. Прилетели – смотрят на драку и дивятся, потому как там уже не киборги дерутся, а их хозяева – межгалактические принцы – волосы один другому дерут и пинаются. А киборги стоят и смотрят – и за своих вроде бы как болеют.
Дал программист всем киборгам нужные программы, сели на дракона и полетели в замок – а принцы пусть дерутся дальше, сами с собой, им так интереснее.
Не все киборги поместились на драконе – не поместившихся отправили пешком на сенокос и силосование, потому как лето в разгаре, а план по заготовке кормов выполнен только наполовину, а зима впереди – коров кормить надо. Да и уборочная скоро – озимые созрели.
Так и не совершил Принц подвига – и жениться не может, и принцев собрать в кучу и по домам отправить надобно – не помощники они ему в деле победы над киборгами и драконом, сами остались без киборгов, даже и не заметили как. Дракон всех победил, даже в бой не вступая.
Пополнился колхоз еще на двадцать пять киборгов – и «пятёрки», и «шестёрки», и «семёрка» Принца были среди них, и всем нашлось место в замке и работа в колхозе, какая кому по душе – и появились в колхозе свои художник и музыканты – талантливые киборги какие! Концерты свои будут.
Примечание – Картинка из И-нета – Старооскольская глиняная игрушка (Белгородская область)
16 ОКТЯБРЯ *
Когда вчера сорока улетела, примчался холодный северный ветер, предупредил, что сегодня он не один, следом идет снегопад. А мне что? Мне что снег, что зной – все едино. Мне ни холодно, ни жарко. Хотя северного ветра я боюсь больше. Недружелюбный он какой-то. Порвет, моргнуть не успеешь (все предложение зачеркнуто). Однажды так разошелся, что от меня только шест и остался.
Ветер, конечно, потом долго извинялся, обещал проводить до Инопланетянки. За это можно простить.
С тех пор северный ветер стал учить меня ходить. Не сразу конечно. Ветер – это все-таки стихия настроения. Когда ему хорошо, он может и приласкать, поддержать. Мне, как паруснику в океане, обязательно попутный ветер нужен. Наполнит меня так, что пузырятся на мне рубаха и штаны. В этот момент я становлюсь похож на человека.
Однажды прицепился к старушке, чтобы проводить до дома с зеленой крышей. Рядом лечу, ногами (зачеркнуто) штанинами земли не касаюсь. Старушка ноль внимания, идет рядом и все рассказывает про семью, сыновей. Щас, думаю, увидит мой горшок вместо головы, поднимет крик на всю округу. Жду, жду. А она соловьем заливается. На прощание за уши меня притянула, в дно горшка чмокнула. Ты, говорит, на моего старшего сына похож. Веселая такая была старушка. Померла прошлым летом. Так и не сходил к ней в гости, а так звала, так звала.
Очень люблю ходить в гости к Инопланетянке. Живет она от меня по левую сторону, к ней хожу с летним теплым ветром. К Рыболову – с попутным зимним. Ни разу не был у Гитариста – к нему не было попутного ветра. Гитарист живет у меня за спиной, я его практически не вижу, но очень хорошо слышу. Так душевно поет его гитара. Что-то последнее время он притих. Не заболел ли? С этим конкурсом совсем о нем забыл.
— Ветер, а ветер, поверни голову, давно Гитариста не слышно… Не так быстро, ты мне голову оторвешь, закружил совсем… хватит! Хватит!
Противный ветер!
Нечего извиняться, думать надо, прежде чем силу свою использовать.
***
17 октября *
Наутро соловей заболел. Он так долго уговаривал Гитариста спеть дуэтом в лесу на поляне, что потерял голос.
Гитарист отказался, а соловей лежал на соломе и маялся от высокой температуры. Мышь вызвалась ухаживать за больным. Делала она это очень просто: прикладывала лапу к голове соловья и трагично говорила «горячая» или «очень горячая». Теперь соловей лежал в моей голове и все время молчал. Его молчание было самым тягостным в моей жизни. Всегда энергичный, веселый соловей теперь пугал тишиной. Хотя, чего я так расстроился, как правило, соловьи не поют осенью. Да, но это другие не поют, а наш поет, еще как поет: сорок ритмо-темпов.
Чтобы соловью стало тепло в моей голове, я стал ловить каждый лучик солнца.
— Хватит крутить башкой! — вдруг возмутилась мышь.
— Я ж против сквозняков, чтоб тепло было,— стал я оправдываться.
— Не надо. — Мышь держалась за края скола и пыталась удержать равновесие. Выглядела она в этот момент серее серого. — У меня… ик(это она икнула) от твоей заботы закипает к тебе глубокая и непримиримая ненависть.
«Глубокая и непримиримая ненависть», — записал я. Как красиво сказала, обязательно где-нибудь использую. Придумал. «Лиса смотрела на меня, и в ее глазах закипала глубокая непримиримая ненависть». Нет. Лучше так. «Лиса смотрела на меня с глубокой непримиримой ненавистью».
— Мышь, как лучше?— постучал я по своей голове.
— Ну, пожалуйста… — где-то внутри горшка одновременно застонали мышь и соловей.
Я стал ловить опадающие листья. Потом стал обрывать бутоны засохших роз, остатки перезрелой смородины. Я искал все, что могло помочь соловью справиться с болезнью.
Мышке почему-то моя затея не понравилась.
— Василий, я тебя умоляю. Уймись. У нас от твоей заботы дом вверх дном стоит. А я, ик… — мышь, зажав рот лапами, пропала в сколе горшка.
Пришлось на время отложить заботы о соловье, тем более прилетела сорока и попросила заполнить анкеты за всех.
— Пожалуйста, займись. Любая подойдет, – и вручила мне шесть бланков. Один разрешила испортить.
— Это как? — спросил я у сороки, но она мне не ответила, потому что уже улетела.
— Как хочешь, — ответил я за сороку и стал думать.
***
ИНОПЛАНЕТЯНКА
Свою анкету я давно заполнил, теперь пойду к Инопланетянке. В сотый раз благоговейно послушаю про звездное небо. Так интересно рассказывает, будто реально там жила. Говорит, что на той далёкой планете у нее осталась семья: муж и пятеро детей. Верит, что они обязательно ее найдут. В этот момент она становится особенно красивой: платье из фольги мелодично шуршит, переливается серебром. Иногда, даже если луна уходит за тучи, вокруг платья начинают мерцать фиолетовые круги, словно передают сигналы.
Вороны это мерцание не переносят. Уносятся от него далеко и надолго. Еще они боятся, когда Инопланетянка высоким воротником платья задевает свою ведерную голову.
У-у-у… так противно.
Мне-то еще ничего, но вороны орут (зачеркнуто) каркают так, словно сходят с ума. Носятся по округе черным крикливым туманом. А Инопланетянка, словно добавляя страха, размахивает флажком с длинными лентами из жесткой фольги. Немного красиво и немного страшно.
Потом вороны привыкли, перестали бояться. Специально устраивали соревнования – садились на флаг, когда она им размахивала. Выигрывала та, которая дольше продержится.
Я поймал ветер, тронулся в путь.
— Ты куда? — выглянула мышь.
— Сорока просила сходить к Инопланетянке.
— Давай я сбегаю.
— Я сам.
Мышь вздохнула.
— Василий, ты уж поаккуратнее в дороге.
Поаккуратнее не получилось. Прошел (пролетел) мимо Инопланетянки. С трудом вернулся.
— Василий, я больше никогда не увижу свою семью? — обычным вопросом встретила она меня.
Как мог успокоил, попросил заполнить анкету.
— Василий, а ты любишь звезды?
— Ну дак, кто ж их не любит? — прислонился я к яблоне.
«Мямля, я и есть мямля».
«Скажи ей, что жить без нее не можешь».
Пока я размышлял, тени стали длиннее, солнце перекрасилось в луну.
Когда небо взглянуло на землю звездными глазами, Инопланетянка замахала флажком.
— Смотри, смотри, — показала она на звезды. — Видишь, как она прекрасна?
Я смотрел на звезды и гадал, какая именно из них прекрасна. Может, слева, может, справа? По сути, мне без разницы какая, я согласен на любую, лишь бы стоять рядом со своей звездой…
***
18 ОКТЯБРЯ *
— Мы на тебя обиделись, — заявили утром мышь и соловей.
— Это почему? — удивился я.
— Потому что ты нас обидел.
— Чем? Мы всю ночь с Инопланетянкой смотрели на звезды.
— А мы больные и голодные всю ночь просидели у тебя на плече.
— Извините, — понял я свою ошибку. Чтобы видеть звезды, мне пришлось задрать голову, понятно, что это очень неудобно для ее жителей.
— Вот анкета Рыболова, — сказала мышь. — Сама с утра подсуетилась.
Да, анкета Рыболова у меня, но толку от нее мало. Ничего не прочитать. Каракули, каракули, каракули. Я попросил Рыболова прояснить хоть слово, а он обиделся, обозвал меня золотохвостым лососем и принялся так усердно махать удочкой, что чуть не сорвал мне нос. Представляете, я без носа. И так не Ален Делон. Вот пришел бы на конкурс красоты пугал, а носа нет. Смех, да и только.
Про золотохвостого лосося не понял: надо обижаться или нет?
Рыболов этим золотохвостым бредил – мечтал поймать. А все из-за книги про Рыболова, которую он однажды прочитал:
«Стоит Рыболов на берегу. Слышно как вода с грохотом прочь уносится. Удочку закинул, и только крючок воды коснулся, как вода перед ним сформировалась в прекрасный водный дворец. Увидел он на троне золотохвостого лосося, а вокруг рыбы, рыбы. Снуют туда-сюда, суетятся».
Честно говоря, я обычно засыпаю от этого бесконечного пересказа Рыболова. Еще он любит рассказывать про свои сны. Вот уж тоска смертная. Каждый день то он рыб ловит, то рыбы ловят его. Мне кажется, Рыболов сам придумывает свои сны. Хотя один сон мне особенно нравится, про червяка Червядрема. Ух, захватывающая история. Этот червяк даже спас Рыболова. Такое ощущение, что это было на самом деле. Надо при случае записать. Про свой глиняный горшок тоже надо записать, давно собирался.
Извините, отвлекся немного от анкеты Рыболова.
Вот так она выглядит:
ФИО: Волнистая линия переходящая в пунктир с загибами и загогулинами.
Дата рождения: Каракуля, как горная гряда.
Семья: Прочерк, точка, тире, многоточие.
Место работы: Нарисована удочка с солнцем на крючке. А потом кардиограмма жизни: взлеты, падения…
Сороке отдам, пусть сама разбирается.
Глава 7. Февраль — Март. Проводы зимы
С конца января начались метели – долгие, на два-три дня, с холодным колючим снегом, потом резкая оттепель – и тут же резкий заморозок. Ветер продувает насквозь. На льду образуются промоины – но рыбаков они не пугают, рыба ловится еле-еле, но люди упорно сидят над лунками – одни уходят и приходят другие.
Льдины раскалываются с грохотом, но люди просто переходят от одной лунки к другой и продолжают ловить. Не пугает их ни снег, ни ветер – лёд крепкий, выдержит! – крики хорошо слышны на морозе.
Их собаки носятся по льду с лаем, гоняя птиц – вороны пытаются украсть у рыбаков добычу – и некоторым это неплохо удается.
Рекс смог приманить пару собак, бегавших вокруг рыбаков – появилось свежее мясо и новые шкуры. Глупые собаки! – их, видно, хозяева совсем не кормят? – за кусок кости готовы бежать к первому встреченному незнакомцу. Странно это.
Однажды увидел на дереве загнанную туда собаками кошку – снял и оставил у себя. Кошка – зверь полезный, съесть её – при нужде – всегда успеется, а мурлыкающее тепло всегда пригодится, тех же мышей ловить. Вспомнив Робинзона – назвал кошку Пятницей. Странное и приятное чувство – самостоятельно дать имя живому существу! Кошке было всё равно, как её зовут, она и без зова ходила за ним следом.
На турбазе опять праздник. Проводы Зимы. Написано именно так – Зимы! – с большой буквы, как имя человека! – в Инфранете видел объявление о предстоящем мероприятии. Да охренеть же! Опять большие толпы народа, песни и пляски, шум и фейерверк. Специально приехали откуда-то приглашенные актёры в масках! – изображают Зиму, каких-то снеговиков и еще кого-то. На этот раз днём – не ночью. Жгут костёр – высокий, Рекс смотрит из укрытия, пытаясь понять смысл этого действия. Люди ходят кругами – хороводами! — едят блины и веселятся.
Зима действительно заканчивается – но только календарная. Снег лежит по-прежнему, лёд на месте, мороз -20 днём и до -30 ночью – фактически зима никуда не делась.
Ночью по Инфранету смотрит многочисленные видеозаписи праздника – по нескольку раз одно и то же – но понять действия людей самостоятельно он так и не смог. Хотя старательно пытался.
И снова в укрытие – спать, долго, но чутко. Так, как умеют киборги.
К середине марта стало чуть теплее, дни длиннее, а ночи, хоть не на много, но короче. Он еще жив. И свободен.
Резкие перепады температуры уже не так сильно пугают, сильных морозов не ожидается, впереди потепление, Рекс всё чаще выходит из землянки – уже через день.
На турбазах точно есть киборги – одних увозят, других привозят, но его не нашли. О нём не знают – или не хотят знать? Его еще не сдали – или просто ждут тепла?
Найдут или не найдут – но живым его не смогут взять!
С каждым днём солнце всё выше – и рыбаков на озере всё больше и больше. Их не пугает даже звук трескающегося под ними льда. На берегу появляются спасатели – пока только наблюдают за рыбаками и подвижками льда на речках, впадающих в озеро – но чем дальше, тем активнее вмешиваются, стараясь не допустить гибели людей.
Рекс выходит из укрытия каждую ночь, осматривается, разминается, проверяет и убирает силки – пока нет необходимости охотиться, к тому же ожидается сильный паводок, снега очень много и таяние проходит неравномерно. И ловит Инфранет – когда есть возможность, но просматривает почти всегда только местные новости, сайт заповедника и прогноз погоды – это важнее всего остального.
В конце марта лоси пошли обратно – таким же образом, ломая и кроша лёд, вплавь по озеру до островов – и по островам, неторопливо переходя с одного берега озера на другой. В одной из групп старый бык, проходя по острову Рекса, сбросил ветвистые рога, потершись о дерево. Рога пошли на укрепление землянки.
Ночью Рекс, пройдя по островам, собрал еще несколько пар рогов. Землянка всё больше походила на небольшую крепость, так хорошо она была укреплена и надежно спрятана – лишь бы её не затопило во время ледостава. Жаль её покидать – а придется, вода прибывает и лёд трещит всё сильнее.
За десять дней – с конца марта по начало апреля — прошли еще несколько групп по двенадцать-пятнадцать животных, но Рекс охотиться не стал, мяса у него ещё достаточно.
Ночное купание немного прочистило мозги, и к дому Латышев подходил только слегка пошатываясь — не столько от вина, сколько от того, что слишком много и глубоко нырял. «Мальборо» кончились, но в кармане оставалась предусмотрительно купленная пачка «Родопи». Латышев собирался покурить перед сном, но не обнаружил в кармане спичек. Улицы были пустынны, и только припозднившаяся (и немолодая) парочка под руку шагала от «Крыма» к «Айвазовскому».
— Прикурить не будет? — вежливо спросил Латышев.
— Рано тебе еще прикуривать, — презрительно смерив его взглядом, ответил мужчина.
Такой же правильный, как физрук! Латышев ничего не ответил, сплюнул и пошел своей дорогой. Прикурить ему дал местный гопник, толкавший в горку мотоцикл.
А на скамейке у подъезда Латышев неожиданно наткнулся на Наташку. Ему показалось, что она плачет, но он ошибся — просто глаза у нее были несчастными.
— Ты чего тут сидишь? — спросил он, глубоко затягиваясь, и присел рядом.
— Сижу, — она неопределенно дернула плечом.
— Как «Танцор диско»?
— Нормально.
— Покурить не хочешь?
Она сначала замотала головой, а потом, подумав немного, ответила:
— А давай. Мне хуже не будет.
Она не умела курить: сначала закашлялась, а потом набирала дым в рот и тут же выдыхала его тонкой струйкой.
— Мой папа говорит, что целовать курящую женщину все равно, что целовать пепельницу, — произнесла она мрачно.
— Твой папа… — начал Латышев сквозь зубы, но не стал продолжать.
— Да, я знаю, он ничего не понимает. Я уже заметила, что курящих девушек целуют все, а вот некурящих… Вот и сегодня. Парень пришел в кино со мной, а ушел с этой Татьяной. Я сама виновата, ты не думай. Он, когда кино началось, лапать меня стал. Не нагло, потихоньку так. А я ему по щеке дала… Наверное, не надо было?
Почему-то Латышев не поставил себя на место незадачливого ухажера. Может, Наташка и впрямь стала ему как сестра?
— Хочешь, я ему в грызло дам? Чтоб не лапал?
— Нет, не надо. Дело же не в этом. Мне папа всегда говорил, что мужчины любят гордых женщин, а на самом деле выходит, что это не так.
Латышев не знал, что ей ответить. Он не думал о любви, в девчонках его интересовало не это. Вот Кристина тоже была по-своему гордой. Нет. Не гордой — она была ломакой. А это совсем другое.
— Да он просто идиот.
— Кто? Папа?
— Нет, этот твой, который в кино, — ответил Латышев и подумал, что папаша ее идиот ничуть не меньший.
— Разве? — в Наташкином голосе послышалась обида.
— Конечно. Ему не любовь нужна, не ты, а любая честная давалка. Плюнь.
— Я не знаю, что ему нужно. Но я не нужна никому. Понимаешь? Я никому не нужна!
«Сейчас она разревется», — подумал Латышев.
Но Наташка не разревелась. Наоборот, решительно выбросила в урну наполовину выкуренную сигарету.
— Слушай, Сань… Ты только не пойми меня неправильно. Ты не мог бы меня поцеловать? Понимаешь, меня никто никогда в жизни не целовал. Я такая… такая… дура. Я даже целоваться не умею, а мне уже пятнадцать.
Латышев затянулся и не ответил. И поцеловал ее потом, на лестничной площадке перед лифтом, в лучах лунного света.
На следующее утро он и думать забыл о пропащем бесе и черной собаке. Мама, как всегда, оставила ему завтрак на столе: творожную запеканку со сгущенкой и бутерброд с сыром. И два билета в кино со штампом «Айвазовского» — сегодня «Танцор диско» шел там. Латышев поморщился. Именно сегодня он собирался посмотреть «Три дня Кондора» в «Крыме».
Наташка как-то незаметно проскользнула в ванную, а потом так же незаметно вышла из квартиры — Латышев услышал, как щелкнул замок. Хотя они проболтали всю ночь, и стесняться ей, в общем-то, было нечего.
Латышев тоже собирался недолго, раздумывая: идти на камни или на пляж «Айвазовского»?
Жара стояла невозможная, хотя и было всего часов одиннадцать. Взвесив все за и против, он свернул-таки к поселковому пляжу, рассудив, что гораздо эффектней выплыть к «Айвазовскому» из моря, чем притащиться туда пешком. А в ластах это ничего не стоило.
В переулке, ведущем к морю, солнце било в глаза, и Латышев не сразу увидел собаку, лежавшую в тени пятиэтажки. Но когда увидел, тут же вспомнил о пропащем бесе: собака была совершенно черной, без единого белого пятнышка. И Латышев решил было, что она дохлая, — валялась на боку, протянув ноги, и не дышала. Он подошел поближе, рассматривая песью морду. Мерзкая была собака: лохматая, со свалявшейся шерстью, отливавшей рыжиной (прямо сказать — не вороново крыло); глаза ее гноились, а из приоткрытой пасти торчал желтый клык. Собака была жива, просто дрыхла без задних ног.
Изловить ее, конечно, ничего не стоило, хватило бы ванильного сухарика, завалявшегося в кармане. Но как ее убить? Ударить камнем по голове? Или перерезать горло? Или задушить? Нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Латышеву случалось убивать крыс и лягушек, но собак… Он подумал немного и решил изловить собаку на обратном пути. А еще лучше — поближе к вечеру. Куда ее, дохлую, девать до ночи? Вонять же начнет.
А Кристина не преминула напомнить о черной собаке. Латышев долго прятался за волнорезом, чтобы подплыть к ней под водой и схватить за щиколотку. Как она визжала! А потом орала и очень натурально молотила его руками по голове.
— Придурок! Кретин! Что за идиотские шутки! У меня тушь потекла!
— Она же водостойкая! — хохотал Латышев. Он неплохо разбирался в косметике, потому что снабжал ею одноклассниц.
И уже на берегу, придирчиво разглядывая в зеркальце ланкомовской пудреницы свою физиономию, Кристина сказала:
— После этого ты просто обязан найти черную собаку.
— Почему это обязан? — Латышев скосил на нее глаза.
— Потому что иначе я никогда тебе этой выходки не прощу.
— Да и не прощай! — он рассмеялся.
Латышев бы и дальше сидел на пляже, но вскоре к Кристине подошли ребята: Виталик и парень, с которым Латышев впервые столкнулся вчера на сейшене. Виталик Латышеву нравился — нормальный был человек, на других сверху вниз не смотрел, папашей своим никому в нос не тыкал. Да и не принято это было здесь, как с удивлением отметил Латышев.
А вот товарищ Виталика, Денис (или, как он себя называл, — Дэ́нис), изображал крутого не в меру. Он тоже про папашу своего помалкивал, но Латышеву уже кто-то шепнул, что отец Дэниса — директор мелкой швейной фабрики в Москве, а вовсе не партийный бонза, зато денег у него столько, что он может все «Айвазовское» купить, а не только достать путевку жене с сыном.
Дэнис тащил в руках двухкассетный «панасоник», из которого на весь пляж неслась Kalimba De Luna. Этого альбома Латышев переписать еще не успел и Виталика попросил бы об одолжении с легкостью, но просить о чем-то Дэниса посчитал недостойным.
— Привет, — Латышев оглянулся и помахал рукой.
Дэнис только поморщился, а Виталик ответил:
— Наше вам. Ты с ластами?
Латышев кивнул.
— Вот и славно. — Дэнис поставил магнитофон на гальку и потер руки. — Мидий наловить можешь?
— А самому что, слабо? — Латышев смерил его взглядом.
— Я заплачу́.
— Чего заплатишь? — не понял Латышев.
— Денег, денег, чего же еще! — Дэнис противно захихикал. — Мне лень самому в воду лезть, а ты, говорят, хорошо ныряешь.
Латышев долго соображал, что в этом предложении оскорбительного, но оскорбление почувствовал сразу. Ему приходилось зарабатывать, зазорным он это не считал, но выглядело это не так. Не был бы Дэнис его ровесником, Латышев бы просто отказался. А тут кровь бросилась в голову, стоило представить себе, как он, будто раб на плантации, будет доставать мидии для этого хлыща! Что-то вроде «Марш в воду, жаба».
Латышев долго подбирал слова для достойного ответа, но ничего, кроме старых анекдотов, в голову не приходило.
— У меня сейчас месячник культурного обслуживания, — наконец проскрипел он сквозь зубы. — Так что я иду на х…, а ты за мной. След в след.
Виталик снова заржал — он как никто воздавал должное юмору Латышева. Может быть, если бы он не смеялся, Дэнис не принял бы ответ так близко к сердцу.
— Знаешь, парень… — начал он, сузив глаза, — меня так просто на х… никто не посылал.
— Тебя и в этот раз послали не просто так, а очень даже изящно, — рассмеялась Кристина.
— И что? — Латышев посмотрел на него снизу вверх (потому что сидел). — Заплатишь кому-нибудь, чтобы дали мне в пятак, а то самому лень руки марать?
— Да мне и платить никому не придется, сейчас вызову охрану, и тебя отсюда вышвырнут. Здесь порядочные люди отдыхают, и нечего тут делать кухаркиным детям. Может, у тебя вши, а ты с нами в одном море купаешься.
«Кухаркины дети» резанули больно, гораздо больнее вшей.
— Фи, Дэнис, — скривила губки Кристина. — Море общее, ты его пока не купил.
— А вот сейчас проверим, — Дэнис убавил громкость магнитофона и повернулся к морю. — Виктор Семенович!
Латышев вздрогнул и посмотрел туда же: в окружении стайки ребятишек младшего школьного возраста по колено в воде стоял физрук.
— Виктор Семенович, можно вас на минутку? — Дэнис поманил физрука пальцем. И тот, выгнав детей из воды, пошел!
— Да, Дени́с. Что случилось?
— Тут посторонний на пляже, — Дэнис кивнул на Латышева. — Это нарушение санитарных правил.
— Да, — едко вставил Латышев, глядя на растерянное лицо физрука, — меня подозревают в педикулезе.
Очень хотелось добавить про «кухаркиных детей» и посмотреть, станет физрук хватать Дэниса за грудки́ или нет. А физрук долго думал, прежде чем ответить. И на его лице совесть и неприязнь к Дэнису боролись со служебными обязанностями и неприязнью к Латышеву.
— Денис, у этого парня есть справка, он проходил медосмотр. Я это знаю совершенно точно.
Латышев действительно проходил медосмотр, потому что перед отъездом мама не знала, удастся устроить его в столовую «Айвазовского» или нет. Не удалось. Слишком крутая столовая оказалась для кухаркиных детей.
— И что? Теперь все, кто прошел медосмотр, могут занимать место на закрытом пляже? — Дэнис посмотрел на физрука сверху вниз.
— Саня, сюда на самом деле можно проходить только по санаторным книжкам, — физрук посмотрел на Латышева как-то жалостно, словно извиняясь.
— А с каких это пор родственников Корейко причисляют к руководителям партии и правительства? Теперь все, кто заработал свой подпольный миллион, могут занимать место на закрытых пляжах? — безжалостно поинтересовался Латышев.
Если физрука уволят, Наташка уедет. Это подумалось само собой, и, в общем-то, Латышев не стал бы плакать из-за отъезда Наташки. Но он вдруг понял, что они с физруком в одной лодке. Только он, Саня Латышев, ничем не связан, его можно лишь выставить за ворота, и не более. И, наверное, не стоит дожидаться, когда это сделают силой…
Он сгреб ласты, маску и поднялся.
— Поищу-ка я берег погостеприимней, — проворчал он себе под нос.
Когда Карел и Лех вернулись домой, их уже ждало письмо от Киры Гибульской.
Предназначалось оно Леху, но пришло на компьютер Карелу, так что смотрели они его оба. В коротком видеофайле глава ОЗК предлагала Леху выбрать фамилию для оформления документов, сожалела, что вакансии еще не нашлось и выражала надежду, что поиски долго не продлятся. Также к письму прилагался видеоархив адаптационных лекций, просмотреть который требовалось в ближайшее время. Карел скачал архив, просмотрел блоки занятий, названия лекций в некоторых блоках, наугад открыл одну из них, там молодой человек очень приличного вида рассказывал о налогах, закрыл, посмотрел на длительность архива и присвистнул:
— Эти полезные вещи длятся аж двести семьдесят часов. Может, ты их как-нибудь можешь запихнуть в процессор и освоить не смотря?
Лех отрицательно покачал головой:
— Нет. Запихнуть могу, не проблема, только будут лежать мертвым грузом. Чтобы узнать, что там – надо смотреть. Текстовые файлы можно освоить не читая, но не видео.
Карел заинтересовался:
— Почему так?
— Не знаю, так процессор работает.
— Ну, в общем, логично, хоть и непонятно. Когда в поисковике на компьютере вбиваешь слова из текста, текст находится; но когда, допустим, слова из фильма – то нет. Жалко.
— Мне тоже, — Лех не мог не согласиться с этим.
— Ладно, посмотришь, найдем время. Ты фамилию себе какую хочешь?
— Не знаю. Надо обязательно ее выбирать?
— Да, в документах нужна. Смотри, можно от названия группы образовать: Гром, или Громов. Лех Громов – звучит?
— Не знаю. А твою можно взять?
— Мою? – Карел был не на шутку удивлен, — Можно, но зачем?
Лех смутился:
— Мне кажется, так правильно будет, все-таки ты хозяин, пусть теперь и бывший.
— Вот только не надо изображать жертву Стокгольмского синдрома! Давай ты до утра подумаешь, и утром окончательно решишь. А сейчас не знаю, как ты со своим процессором, а я спать хочу.
Ночью Карел опять распихал подушки, сграбастал Леха, подтянул к себе поближе и успокоился. А Лех внезапно понял, что вот так, когда на плече лежит рука сильного человека, становится уютно и спокойно. Он постарался запомнить это новое ощущение и с ним и заснул.
Утром после кружки кофе Карел, сильно смущаясь, начал:
— Могу ли я попросить сходить со мной к кинологам? Хочу задействовать твои детекторы лжи, проверить, что хочет эта девочка.
Лех несколько секунд пытался понять, что не так, а потом сообразил: хозяин просит. Не приказывает, а просит. Да, не хозяин, но все-таки. Если бы даже и приказал по старой памяти, он, Лех, бы не обиделся.
— Да, конечно, я пойду с тобой. Почему ты не приказываешь?
— Я же теперь тебе не хозяин. Не начальство. Не полицейский. Мы же договорились, что я буду вроде старшего брата. И ты можешь отказаться, сказать – «не хочу». Попробуй как-нибудь, это может оказаться полезным.
— Не хочу. Не хочу говорить «не хочу». Во всяком случае, тебе. Попробовал. Мне понравилось.
— То ли еще будет. Все, хватит переливать из пустого в порожнее, надевай новую футболку и пошли.
Уже во флаере Карел переспросил про фамилию.
— Я могу выбрать ту, которую хочу?
— Да, конечно, — Карел, предчувствуя повторение вчерашнего, слегка напрягся.
— Тогда я выбираю твою фамилию.
Карел перевел флер на автопилот и обернулся к киборгу:
— Понимаешь ли ты, что моя фамилия у тебя будет постоянно напоминать обо мне? О твоем бывшем хозяине, который отдавал приказы, гнал тебя под выстрелы террористов, оставлял на ночь в тесной ячейке, который почти убил тебя?
Лех непонимающе смотрел:
— Это нормально. Как вы говорите – это не мы такие, это работа такая. И не убил ведь. Наоборот, отвез, чтобы починили. Вылечили.
Карел только рукой махнул:
— Фиг, захочешь — потом поменяешь, — и снова включил ручное управление.
У кинологов Карел прошел сразу к комроты и попросил вызвать Василину Ильину.
Еще молодой, но уже начавший седеть старлей по-простецки гаркнул куда-то вглубь коридоров, откуда тянуло слабым запахом зверя:
— Васька, иди сюда!
— Иду, минуту! – раздался девичий голос, и очень скоро обладательница его, одетая в рабочий комбинезон, влетела в кабинет мимо Карела так, что он остался за ее спиной и затормозила, поняв, что в помещении, кроме непосредственного начальства, находится кто-то еще. Вытянулась перед комроты и бодро отрапортовала:
— Младший кинолог Ильина по вашему приказанию прибыл!
— Вольно, — скомандовал Карел и кивнул комроты, — пожалуйста, оставьте нас на пять минут, у нас частный разговор.
Василина развернулась к нему и, узнав, побледнела, но скулы и уши заполыхали ярким кумачом.
Комроты оглядел разноцветную подчиненную, погрозил ей пальцем и вышел, напоследок оценивающе поглядев на Карела.
Карел присел на край стола и ногой подтолкнул в сторону Василины офисный стул на колесиках. Тот подъехал, едва не задев ее по ноге.
— Присаживайся, я здесь не как начальство и инспекций устраивать не буду.
Василина предложение проигнорировала, оставшись стоять, только уцепилась за края карманов на штанинах комбинезона.
— Что же, спрашивать, узнала ли ты меня, думаю, нет смысла. Поэтому позволь пригласить тебя сегодня в «Традицион».
Услышав название модного ресторана, Василина впервые посмотрела на Карела глаза в глаза и отчеканила:
— Не в моих правилах разводить шашни на рабочем месте, капитан.
Лицо ее оставалось бесстрастным, но голос дрогнул, и это дало Карелу дополнительный шанс. Он встал, подошел поближе, наклонив голову, посмотрел прямо в лицо:
— Хорошо держишь себя. Но немного не дотягиваешь. Поэтому считай приглашение рабочим тренингом по вербальному взаимодействию в нештатной ситуации.
— Вызов на тренинг оформляется письменно в форме заявки на сотрудника, — о каменное выражение лица Василины, казалось, можно было разбивать небольшие флаеры.
— Не вопрос, — Карел усмехнулся, — будет заявка. Еще могу дать письменное обязательство вести себя культурно, руки не распускать, грязные намеки сначала мыть, потом намякивать.
— Что делать? – обескураженно переспросила Василина.
— Намекать, — Карел обрадовался маленькой победе – девушку удалось вызвать на проявление хоть каких-то эмоций.
— Вы серьезно? – выражение глаз на долю секунды стало удивленным, потом в них заискрились смешинки, и через секунду она широко улыбнулась, — Если с официальной заявкой, то я готова за начальством хоть на край света!
— Вот и прекрасно. Тогда – до вечера. А сейчас вынужден вас покинуть – дела, дела.
На улице Карел спросил у последовавшего за ним Леха:
— Что скажешь?
— Сначала она испугалась, потом развеселилась и немного обрадовалась.
— Это когда я про заявку сказал, что будет?
— Да. Как будто переложила ответственность.
— Очень хорошо. Посмотрим, что будет вечером.
Во флаере Карел выдернул из комма вирт-окно и стал набирать текст обещанной заявки на сотрудника. Голограмма мерцала и вздрагивала, буквы выскальзывали из-под пальцев, видавший виды комм начинал уже задумываться о вечном. Лех недолго терпел это издевательство над здравым смыслом и предложил:
— Диктуй, я бесконтактно наберу.
Таким способом дело пошло гораздо быстрее, и уже через пару минут заявка была составлена, отослана командиру кинологической роты, а еще через пять им одобрена.
— До вечера, девочка-загадка, — попрощался с коммом Карел, в очередной раз заставив Леха задуматься о логике человеческого поведения.
— Теперь пошли гулять.
Весь день Карел и Лех гуляли по городу. Карел старался показать своему подопечному как можно больше аспектов человеческого бытия – начиная от покупок в магазине, заканчивая оплатой коммунальных платежей. Лех все старался запоминать, если становилось непонятно – переспрашивал, вдвоем они выстраивали цепочки вероятных событий «если что-то пошло не так». Ему все нравилось, в основном своей новизной – и бодрящий холодок у открытой витрины с колбасами, и многоголосый разговор пожилых женщин, желающих оплатить свет-газ-инфранет, и запах темных роз в цветочном магазине, где Карел купил экзотическую асцелльскую лилию и попросил упаковать ее в термоконтейнер.
Карел и сам наслаждался прогулкой, ведь, как ни крути, а вот так, никуда не торопясь, перемежая дела беседой, пусть даже и обучающей, он не гулял очень давно. К тому же с Лехом оказалось интересно разговаривать, он живо реагировал на окружающую обстановку, порой неожиданными вопросами ставя человека в тупик невозможности ответить, а почему именно так, а не быстрее, удобнее или проще. Так что к вечеру Карел чувствовал себя помолодевшим лет на пять минимум и заодно поумневшим на 10 пунктов IQ. Во всяком случае, ощущение шевелящегося мозга присутствовало явно.
Вечером, уже дома переодеваясь уходить, Карел чуть виновато спросил:
— Ты не будешь сильно обижен, если я не возьму тебя с собой?
— Я буду очень сильно морально страдать. И утешить меня сможет только торт-мороженое. А может быть, даже еще и пицца с морепродуктами.
Карел напрягся, но потом рассмотрел ироничную ухмылку и выдохнул:
— Да хоть клубника со сливками. Заказ сделать уже сумеешь, сейчас налички наскребу.
— Капитан, неужели ты думаешь, что у меня до сих пор нет номера твоей карточки и твоих отпечатков пальцев?
— Тогда справишься. Постой, а давно? И для чего?
— Давно. Просто так было, для интереса. Надо же мне себя было как-то развлекать? Карточкой, конечно, не пользовался, а вот с отпечатками в твой компьютер входил. И пароль мне тоже известен. Там у тебя много интересного.
— Так вот откуда ты Шмурдяка узнал!
— Конечно. Виктор Мудряков был в галактической базе и, когда сменил планету, не особо маскировался.
— Но ты нас тогда знатно удивил, когда посредине улицы вдруг начал процедуру опознания, — взгляд Карела упал на часы, — все, я побежал, никуда один не уходи, к полуночи буду.
Дверь за ним захлопнулась. Лех послушал удаляющиеся шаги и растянулся поверх покрывала на кровати: свою часть дела он сделал, дальше лезть в дебри человеческих взаимоотношений не имело смысла, слишком там все сложно. Пусть справляются сами. Лех активировал компьютер и сделал заказ в кафетерии.
Карел вернулся, когда кончился и торт-мороженое, и первые две лекции из обучающего курса.
Странно задумчивый, он долго ходил по квартире, умывался, хлопал дверцей стиралки, бесцельно переставлял кружку из-под кофе на столе у компьютера, а потом начал рассказывать:
— Очень странная девушка. Ясно одно – с ней не соскучишься. В вызове я указал – форма одежды парадная, подразумевая что-нибудь нарядное. Она пришла в парадной форме. Все как положено – белая рубашка, перчатки, шевроны, нашивки… Ни тени смущения, как так и надо. Хорошо, сам ступил, надо было точнее указывать. Сидели, что-то ели, какое-то мясо, разговаривали. О личном – ни слова, только о работе. О собаках своих она говорит много и охотно. И слушать умеет. Но видно же – когда начинаю говорить не о работе, да, она слушает, но как будто шажочек в сторону сделала, и слушает оттуда. Что хочет – так и не понял. Потом вроде чуть-чуть расслабилась и про свое домашнее животное рассказала. У нее шебский болотный моллюск живет, страшная, ядовитая, кусачая, прыгающая тварь. Ульяна. Потому что Уля. Улиточка.
Карел, до сих пор нервно дергающий браслет ни в чем не повинного комма, поднял на Леха растерянный взгляд.
— И мы поехали посмотреть Ульяну. Если девушка приглашает к себе домой на чай, кофе, посмотреть марки, котиков, улиточек – это завуалированное приглашение к сексу. Но не в этот раз. Посмотреть Ульяну это значило посмотреть Ульяну. И это скользкое бородавчатое блюдце выползает из тины к ней на ладонь и мурлычет.
— Шебская фауна издает звуки выше диапазона человеческого слуха, вы не могли ее услышать.
— Там преобразователь звука стоит. Посмотри по картотеке звуков, что бы это значило? — Карел издал вибрирующий звук, — Переведи в ультразвук и посмотри.
Лех открыл зоологический атлас по Шебе, недолго там копался и ответил:
— Действительно, доверие и удовольствие.
Карел пальцем подцепил вирт-окно, заставив голограмму шебского болотного моллюска закрутиться вокруг вертикальной оси.
— Приручила, значит. Интересно, сколько пройдет времени, пока она приручит меня – день, или хотя бы два?
Камень был большой и красивый. Но с дыркой.
Сначала Ыых разозлился и хотел его отбросить. Но задумался. Сорвал тонкий прутик, просунул в дырку, повертел камень на ветке. Полюбовался. Красиво!
Вау нравятся такие камни, большие и полосатые. Она их не ест, просто так нравятся. Ест она другие, белые. Ыых пробовал — невкусно, на зубах скрипит. А Вау нравится. Такая уж она, Вау, непонятная и загадочная. Полосатые камни ей тоже нравятся. Может, и ничего, что с дыркой? Вон как красиво на ветке! Почти как заяц.
Зайцев Ыых давно поймал, утром еще. Хорошие зайцы, жирные. И не один, и даже не два, а больше. Много! Ыых добытчик, Вау будет довольна. Может быть. Потому что с тех пор, как появился Громкий, Вау редко бывает довольна, как бы Ыых ни старался. Вот разве что когда Ыых, совсем уж отчаявшись, притащил ей те камни. Белые и зеленые она съела, а полосатые разложила вокруг шкуры, чтобы красиво. И не рычала почти. Может, и на шкуру пошла бы, если бы Громкий орать не начал.
И сдался ей этот Громкий! Ведь это не он принес ей косулю, и за медом диких пчел не он лазал, и зайцев вот тоже, и камни… Он вообще ничего не приносит, орет только. А Вау ему улыбается, а на Ыыха лишь рычит. Не то что со шкуры — из пещеры гонит! Разве это справедливо?
Ыых решительно отложил зайцев на землю — никуда они не денутся со свернутыми шеями! — и пошел вдоль ручья, всматриваясь в гальку. Нашел еще камни с дырками — не один, и не два, а больше. Много! Нарочно искал с дырками, чтобы на прутик нанизать. Много камней, красивые, и гремят весело, если прутик подергать. Поймал рыбу — много рыбы! На другой прутик нанизал — для Вау. Рыба Вау нравится, камни тоже. Зайцы, опять же, жирные. Может, не погонит из пещеры? Может, повезет и Громкий спать будет?
…Не повезло. Громкий не спал. Но и не орал пока. Потому что Вау его кормила, а как орать, если рот занят? Ыыха Вау сразу увидела, и зайцев, и рыбу. Потому, наверное, и сильно рычать не стала — так, чуть-чуть. Ободренный таким приемом Ыых не стал показывать камни сразу, спрятал их за спиной и осторожно подкрался к шкуре, на которой раньше они кувыркались с Вау, а теперь Вау кормила Громкого. А потом — р-раз! И вытащил! Неожиданно, чтобы порадовать.
Камни громко стукнули друг о дружку. Вау вздрогнула и оскалилась. А Громкий выплюнул сосок, крикнул:
— Дай! — и вцепился в прутик. И отобрал — маленький, но сильный, а Ыых растерялся от такой обиды и пальцы разжал. Зарычал было — разве справедливо? Все Громкий отобрал! И Вау, и подарок, и даже слово! Ведь слово «Дай» — его Ыых придумал, давно еще, когда Вау на шкуру звал. А теперь Ыыху ни Вау, ни шкуры, и слово тоже у Громкого.
Но тут Громкий стукнул камнями снова и засмеялся. И Вау засмеялась. И посмотрела на Ыыха так, как давно не смотрела, с намеком на шкуру. И Ыых вдруг понял, что если у Громкого будет много камней, то он будет ими стучать и смеяться, а орать не будет.
А слов Ыыху не жалко, он еще придумает. Лишь бы Вау была довольна.
Настоящее…
— Лина… — юноша оглянулся через плечо, на сцену, где уже размахивал руками рыжий мужчина, призывая звезду кончать клеиться к хорошенькой девушке и вернуться к выступлению.. – Подожди.. Подожди, не уходи, слышишь? Пожалуйста.. А?
Рукам стало горячо – а когда это он успел взять ее за руки? Почему-то сбилось дыхание. Он смотрел так, что губы ответили совершенно самостоятельно:
— Хорошо.
Призвать к порядку обретшие самостоятельность губы и руки она не успела – Лёш мягко повлек ее за собой, и к бунту против хозяйки присоединились ноги. Она послушно пошла за ним, за ним, на сцену..
Здесь было намного светлей. Софиты очень четко, до мельчайшей черточки, высвечивали колышушийся ковер из зеленых ветвей в глубине сцены, несколько цветных барабанов, блики на гитаре Лёша и… и его лицо.
Мальчик вырос.
Высокий, выше ее, стройный и гибкий юноша совсем не был похож на бледного до прозрачности мальчишку, впервые в жизни заговорившего с ней о свидании… Тогда, в парке, когда он всей грудью вдохнул воздух, улыбнулся и посмотрел на нее сияющими глазами, она подумала, что он красивый. Очень красивый, когда не замученный и не обреченный… А сейчас это впечатление усилилось. Очень…
До замирания сердца.
Зеленые глаза, которые смотрели с таким теплом и таким смущением… Он что-то сказал – она не услышала..
— Что?
— Садись. Садись, вот сюда. И слушай. Хорошо?
Краткая заминка – и на сцене возникло кресло. Мягкое.
— Друзья… — Лёш невольно сбивался, — Сегодня я нашел…ту девушку, что искал несколько лет. Самую удивительную и неповторимую девушку… Эта песня – тебе. Лина…
Какие-то остатки здравого смысла в ее бедной голове еще сохранились. Именно они сейчас робко намекнули, что наемной убийце крайне неразумно вот так выставлять напоказ свое лицо тысячам людей… Но тут мягко заговорили гитарные струны, и эти остатки благоразумия делись неизвестно куда. Попросту растворились в музыке.
Ангел ступает по облакам,
Ангелы носят нимб… — с легким вызовом пропел ясный голос, и Лина невольно улыбнулась, хотя нежно-проникновенная мелодия не наводила на мысли о юморе.
Белые перья, нежные крылья,
Взгляд неземной доброты…
И звенящий аккорд, взмывающий к небесам… И словно вызванный звуками музыки, в воздухе мерцающей дымкой зависает голубовато светящийся силуэт с жемчужно-нежными крыльями…
По залу проносится восхищенный вздох. Осветитель сработал мастерски, сотворенный его рукой светлый ангел проникновенно-печальными глазами смотрел на толпу и, казалось, ступи к нему кто-то в эту минуту, позови – и он шагнет навстречу…
Ангелы так высоко в Небесах,
Не видно, зови, не зови.
А мы все мечтаем увидеть их свет,
Мечтаем об их любви…
И если все кончено, холод в крови,
Проигран последний бой,
Тогда и увидишь посланца Небес,
Пришедшего за тобой…
Но ангельских крыл и покой, и свет,
Тебе не заменят того, чего нет,
Ведь жизнь и любовь, и долги и враги,
Все это теперь у тебя позади…
А что впереди? Да хоть райский покой,
Тебе все равно не вернуться домой…
Обратно с Небес, хоть моли, хоть рвись,
Тебе не вернуться в жизнь… Гитара вдруг резко сменила ритм. В сдержанном рокоте струн бесследно растворилась печаль и проступило иное – вызов.
Строки накатывали штормовыми волнами:
Ты всюду бывал и всем рисковал,
И смерть встречал оскал в оскал,
Друзей выручал, ко льву в клеть готов войти
От пуль уходил, других уводил,
И в жизни взгляд не отводил
От тех, кто всегда вставал на твоем пути.
Нож в спину, рывок, и крови поток,
И шаг, всего один шаг вперед,
От боли в груди лишь пламя и жгучий лед
Все рвется вмиг и в этот миг
Закушены губы и сердца крик:
О Боги, пусть эта чаша меня минет!
Другой утешенья не говорит
И взгляд не светом, а гневом горит,
Но именно он преграждает дорогу злу.
Когда все черно и надежды нет,
Он выпишет в жизнь обратный билет,
Его настоящим ангелом я назову.
Мой… ангел.
Песня оборвалась резким аккордом, и чуть задыхающийся голос Лёша негромко повторил, уже в полной тишине:
— Мой… ангел.
И наступившей тиши взглядов — любопытных, удивленных, растерянных – на ее коленях мягко замерцало голубоватое облачко, обернувшись… розой. Пунцовой розой на длинном стебле, яркой и нарядной.
На вишнево-бархатных лепестках еще поблескивали капли воды…
Зал взорвался аплодисментами.
— Суууупер!
— А поцеловать?
— Давай, Лёш! Давай!
— Музыку! Музыку!
Лёш летуче улыбнулся и начал новую песню.
Лина потерянно молчала. Да, люди приняли цветок за очередной спецэффект, но ее это облачко только отрезвило. Светлые магические силы. Да уж, ее заказ мог выглядеть беззаботным артистом, юнцом, но не стоит недооценивать противника.
Противника… Заказ…
Руки против воли хозяйки поднесли к лицу нежданный подарок – аромат оказался горьковато-свежим… нежным.
Ангелом ее еще не называли. Никто. Никогда… Ангелом смерти – было. Мама назвала. Лину тогда передернуло, но Лиз не заметила, хвастаясь ее успехом – своим успехом…
Ангел смерти.
Твой, Лёш.
Ты хоть понял, кто я? Ты же помнишь… ты должен был понять, зачем я пришла. Или нет?.. Тогда у меня еще есть время. Немного… В конце концов, клиент не устанавливал крайний срок на сегодня. Он туманно высказался о трех днях – это мать решила ускорить события…
Тянешь, Лина? Непохоже на тебя.
Тяну.
А потом будет труднее…
А я должна убить его прямо на сцене, да? При тысяче свидетелей?
Это не помеха…
Отстань!
Ну-ну…
Внутренний голос замолк, причем, кажется, на этот раз не сам по себе – что-то сбило ее только начавшие приводиться в порядок мысли. Что-то… Или кто-то? Но феникс вдруг поймала себя на том, что непроизвольно постукивает по подлокотнику кресла – в такт зажигательно-веселой песне о некоем незадачливом юноше, который имел несчастье пожаловаться волшебнику на свои неуспехи в отношениях с девушками.. Начало Лина пропустила, но судя по результатам колдовства, маг был то ли злостным саботажником, то ли обладал извращенным юмором джиннов, а то ли просто был пьян в зюзю. Так что особы женского пола и впрямь стали отвечать юноше взаимностью, но уж очень в массовом порядке, начиная с семилетней малышки вместе с ее бабушкой и заканчивая… о, нет, перечень жаждущих любви все не заканчивался. Когда дело дошло до слонихи (у вольера которой герой пытался найти спасения в кустах), зал уже стонал.
Но послушно подтягивал последнюю строку, как его и попросил озорной певец.
Лина представила поток из девочек, женщин, бабушек, кошек и слоних… Да уж, будь осторожен в своих желаниях, беседуя в чародеем!
Зеленоглазый чародей оглянулся, поймал ее взгляд и улыбнулся.
И ей вдруг стало плевать на внутренний голос. Абсолютно.
Лучше повторить вместе со всеми последние строчки. Вот так.. и добавить свой вариант окончания – от которого барабанщик начинает давиться хохотом.
Лине было все равно.
Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор с отвращением смотрел на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Балуй. Ну что за имена у них? Как собачьи клички. А этот, похоже, своей очень гордится.
— А правда, что если открыть медальон, можно стать счастливым на всю жизнь? — не переставая жевать, спросил парень.
Избор сжал губы. Какая-то беспросветность была во всех этих вопросах, какая-то удивительная тупость, ограниченность! Как он себе это представляет — «стать счастливым на всю жизнь»? Циничная мысль неожиданно рассмешила Избора: говорят, что преступники, которых с помощью медальона ставили на праведный путь, начинали чувствовать себя счастливыми.
— Хочешь попробовать? — спросил Избор, стараясь не смотреть на жующий рот.
— Конечно! — оживился тот.
— Если нас поймают, непременно попробуешь.
— Не понял, — парень помотал головой.
— Боюсь, мне будет трудно это объяснить.
— А ты попытайся.
Откровенное хамство иногда ставило Избора в тупик: он жил в окружении воспитанных людей и со стороны подлорожденных видел или подобострастие, или глубокое уважение. Да и это общение — в основном с прислугой — он всегда старался свести к минимуму.
— Послушай… почему ты так разговариваешь со мной? — мягко спросил Избор. — Я сделал тебе что-нибудь плохое?
И сразу осекся: ведь он же подставил мальчишку…
— Да обыкновенно я разговариваю, как со всеми. Чего тебе не нравится-то?
«Как со всеми»… Неужели он не видит разницы между «всеми» и благородным господином? Не в лесу же он вырос?
— Ты что, никогда не встречался с благородными? — спросил Избор удивленно.
— Встречался. Благородный Мудрослов часто бывал у нас в кузне.
— И что, с ним ты говорил так же?
— Не знаю. Я с ним не разговаривал. Ну, иногда спрашивал кое-что, но батя этого не любил.
Избор улыбнулся — наверное, отец мальчика знал, как надо говорить с благородными, еще бы ему понравилось, что его неотесанный отпрыск задает вопросы его благодетелю!
— А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?
— Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут при чем?
Избор поднял брови:
— Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?
— Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! — Балуй перестал жевать. — Ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял? За такое и по роже можно схлопотать!
Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочившие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к «ущербным» отношение в народе было странным — от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.
— Чего смеешься? — Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.
— Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.
— Странный ты человек, Избор, — парень посмотрел на него сверху вниз. — Тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, про батьку моего, смеяться, а мне, значит, нельзя? Так, что ли?
— А ты не видишь разницы между мной и собой? — удивленно спросил Избор.
— Разницу я вижу. Ты лысый, а я нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу. — Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы. — Расскажи лучше про медальон.
— У тебя такое правило? Презирать благородных?
— Чего? — парень насупился. — Да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.
Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Какое-то физиологическое, врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо: мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто, кроме Избора, не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец? Легенду о медальоне знали все дети благородных… Но дотянет ли Балуй до уровня пятилетнего благородного отпрыска?
— Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан и был добрым чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас: городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовиться к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну: люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда Харалуг начал собирать армию, горожане не выдержали: они упали в ноги волшебнику и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены — мужей. Волшебник был таким добрым, что не мог убить никого, даже тирана. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для чего-то хорошего. И с тех пор, в память о доброте волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар и передавали достойным — тем, кто не обратит его во зло.
Избор вздохнул, посмотрев на разочарованное лицо Балуя.
— И все? — обиженно спросил тот.
— А чего бы тебе хотелось?
— И счастливым стать нельзя?
— Нет, — Избор снисходительно улыбнулся.
— А зачем ты тогда его украл?
— Понимаешь, я считаю, что в последние годы медальон используют не по назначению. Ведь вместе с тем самым внутренним жаром человек теряет таланты, способности, интуицию, и они переходят к достойному. И те, кто раньше считался достойным, теперь накапливают этот жар. И не очень-то считаются с теми, у кого его отбирают.
Балуй задумался… Даже поднял к небу глаза и что-то зашептал.
— Погоди. Так это медальоном разбойников делают ущербными? — он привстал и отбросил обгрызенную куриную кость в кусты.
— Ну да…
— Знаешь, по мне — лучше бы их убивали! Ты видел когда-нибудь ущербного?
Избор покачал головой.
— Они… — Балуй с трудом подбирал слова, — они и не люди вовсе. Они не смеются никогда. Жадные делаются и глупые. С ними не здоровается никто.
— Но они же преступники! — попытался объяснить Избор.
— Ну и что? Все равно. Преступник преступнику рознь. Разбойник там или вор — это да. А если человек просто налогов не смог заплатить? Он что, тоже преступник?
— Вот поэтому я и украл медальон, — вздохнул Избор. — Я же сказал — мы злоупотребляем медальоном.
— Мы — это кто? Благородные?
Избор кивнул.
— Так это значит… — Балуй вскочил на ноги и посмотрел на Избора как-то странно — то ли испугавшись, то ли возмутившись. — Так благородные такие все из себя умные и талантливые, потому что забирают себе этот, как его… жар?
— Нет, это не совсем так. Благородные от природы устроены не так, как простолюдины. Они с детства обучаются наукам и искусствам, они по-другому чувствуют, по-другому воспринимают мир. Они никогда не пользуются полученными талантами во зло.
— Да откуда тебе знать, как я чувствую? — закричал парень. — Почему ты решил, что ты лучше меня?
Избору показалось, что тот сейчас расплачется. Но Балуй неожиданно сел на траву и обхватил колени руками, сцепив их в крепкий замок. Жалкий, взъерошенный, он был похож на воробья, попавшего под дождь.
Балуй помолчал, скрипя зубами, а потом спокойно спросил:
— И что ты собрался с ним делать?
— С медальоном?
— С медальоном, с медальоном! С чем же еще! — в этих словах проскользнула такая сумасшедшая злость, ненависть даже. И вместо воробья, попавшего под дождь, Избор увидел хищного зверька — мелкого, но зубастого. Соболя. Да, Балуй напоминал соболя, загнанного в угол.
— Я хочу увезти его отсюда. Сначала я думал добраться до моря и выбросить его с лодки, чтобы никто не видел, куда он упадет. Но потом подумал, что в хороших руках он мог бы принести пользу.
— Лучше бы ты бросил его в море. Я сам брошу его в море! — Балуй неожиданно вскочил с места и пошел прочь.
— Эй, погоди! — Избор неловко поднялся: он не привык сидеть на земле. — Погоди же!
Но парень не оглянулся, и Избор направился за ним, надеясь удержать. Почувствовав его приближение, Балуй побежал, не разбирая дороги. Избор вдруг испугался: а ну как он действительно уйдет? И не покажет, где спрятал медальон? Что способен натворить безмозглый обиженный мальчишка? А что если медальон попадет в руки к тем, кто знает, как его открыть? «Когда-нибудь Харалуг откроет медальон…» Что если мудрецы разгадали эту загадку? И сила Слова победила заклятье? Страшно представить, к чему это приведет!