Теневой возница явился мгновенно, чуть позвякивая призрачными подковами о мостовую за воротами академии. Лошадь обдала плечи горячим воздухом из огненных ноздрей и гулко фыркнула. Кучер коснулся пальцами краешка черной потрепанной шляпы, его глаза-угольки смотрели прямо в душу, обеспокоенную важными проблемами и поиском решений. Все-таки призраки странный народ.
Редвел сел в карету, закрыл дверцу и приготовился раствориться в межпространстве и рассыпаться горстью пепла на месте, где только что стояла карета, но что-то пошло не так. Возница направил лошадь вперед, и мостовая огласилась потусторонним приглушенным топотом. Себастьян молчал, обдумывая сложившееся положение. Теневые возницы служили отделу много сотен лет, призвал их могущественный волшебник по имени Марун, он совершил проступок и был изгнан за это из паранормальной полиции. Ходили слухи, что он убил сдавшегося врага, потому что не смог сдержать своих эмоций. Некоторые магистры свято верили, что душа инспектора Маруна не смогла успокоиться и стала служить отделу в виде этих странных существ, иногда бывая во многих местах одновременно. При жизни волшебник любил черных лошадей и часто использовал черные кареты. А кто-то был убежден, что Марун, испытывая неизбывное чувство вины, приманил к себе всех тех, кто не смог уйти в мир иной, испытываяте же эмоции, и пообещал им успокоение, в обмен на бескорыстную, бессрочную службу отделу. Такие магистры говорили, что однажды, оказав неоценимую услугу, теневые возницы станут, наконец, свободны и развоплотятся. Но ни один волшебник, знавший историю своего ордена, не считал этих таинственных существ врагами, а значит, беспокоиться об изменении маршрута все-таки не стоит.
Минут через пятнадцать настоящего земного галопа, лошадь остановилась у древнего обветшавшего двухэтажного дома. Редвел еще раз оглянулся на молчаливого возницу, сверлящего взглядом двух угольков, и двинулся по широкой, усыпанной гладкими камешками и порядком заросшей дорожке, ведущей к парадному входу.
За облупленной, чуть разбухшей дверью теплился свет. «Дом без времени и пространства» — догадался Редвел и зашел. Вышитые модковые занавески, и скатерть, резные ножки стола, старинная лапма, хранящая в своем стеклянном пузе дрожащий огонек — все было совсем настоящим и удивительным, только мир поменялся, будто окрасившись в серо-голубой — признак безвременья. Гость, по сути, входил не в этот настоящий дом, каким он был, а в его призрачное эхо.
На кресле-качалке сидел мужчина с пышными кудрявыми бакенбардами, читал старую пожелтевшую газету, курил деревянную трубку, уже добившись плотного висящего посередь зала сиреневого облака. Мужчина посмотрел на гостя снизу вверх и кивнул.
— Здравствуйте, господин Марун. — произнес инспектор.
— Здравствуй, Себастьян. Я давно наблюдаю за тобой.
— От меня сейчас многое зависит, и вы решили меня предупредить?
— Возможно. И тогда, у тебя три попытки, мой дорогой. Задавай свои вопросы, только сначала подумай хорошенько.
— Что можно сделать из крови демона? — Редвел выпалил первый вопрос, убежденный, что именно это является ключом к тому, почему он здесь.
— Из крови демона, мой мальчик, можно сделать слишком многое. Можно уничтожить город, можно создать грандиозное заклинание или артефакт, можно создать себя, или часть себя. Можно даже сотворить эту трубку. — Марун поглядел на собеседника разочарованно и, затянувшись, выпустил новую струю дыма в сиреневое, противоестественно зависшее посередь зала облако.
— Значит, вы мне не скажете, зачем безликому потребовалась кровь, и что он планирует из нее сделать.
— Это вопрос? — Марун приподнял одну бровь.
— Нет! — поторопился сказать Редвел, раздумывая с такой скоростью, что мозг начинал вскипать в узкой черепушке.
— Вы так давно здесь, — начал Себастьян издалека, — и вы столько знаете, что мне и не снилось. И спрашивать вас — все равно, что тыкать пальцем в небо. Но мне всегда было интересно узнать о вас больше. Это вопрос, и, даже просьба, господин Марун.
— Льстец, хитрый, как лис. — Довольно ухмыльнулся волшебник. — Я был смертным, я служил в параполиции уже десять лет, когда повстречался с ней. В этой девушке не было ничего необычного — на первый взгляд, весьма непримечательная особа. Ее волосы чуть отдавали зеленью, глаза цвета болотной ряски, серое платье… Я никогда не думал, что моя мечта может выглядеть так. Она смеялась моим шуткам, и голос разливался колокольчиком, она щурила свои пушистые реснички, ее щеки были нежны и румяны. Это была любовь.
— Она была речным сильфом? — Себастьян не удержался, но Марун не стал учитывать этот вопрос вслух.
— Да, мой мальчик. Сафира была покровителем той небольшой реки, рядом с которой я снимал дом. Однажды я нашел ее под мостом, всю мокрую, замерзшую — девушка тряслась от страха на моих руках. Оказалось, что она не досчиталась шестерых своих сестер. Кто-то ловил маленьких существ и выпивал. Моя девочка боялась и говорила, что скоро придут за ней. Я сразу поверил. Принес весь свой боевой запас, устроил настоящую засаду… Был уверен, что смогу ее защитить… Я проснулся ближе к утру от легкой дремы, меня разбудила тишина. Черный змей, с усами сома и двумя перепончатыми лапами завис над моей девочкой и выпивал ее силы, как яркость из-под кисти художника. Сафира поглядела на меня в последний раз и исчезла…
— И вы убили этого змея? — Редвел смотрел на сиреневую тучу дыма, где появлялась картинка того, о чем рассказывал старый магистр.
— Я поймал его. Выродок оказался наполовину человеком. Он просил пощады и хотел жить. Но я видел, как сквозь его шкуру просвечивают речные сильфы. Я так надеялся, что смогу им помочь… Когда все закончилось, Сафира снова была передо мной. Она поцеловала меня бесплотными губами и поблагодарила. Сказала, что умереть — гораздо лучше, чем жить так — в теле змея. Потом она растворилась, а я так и стоял, капая кровью на зеленую траву. Спустилась ночь, ко мне пришли мои коллеги, что-то говорили, что-то делали… Я не помню. Я помню, что больше всего я хотел вернуть то, чего со мной больше не было — мою зеленую девчушку…
— И вы ее вернули? — Себастьян не мог поверить, что рассказанная трагедия ничем не поможет в его деле.
— И да, и нет. Но это совсем другая история, мой мальчик. Ты хотел узнать, как появились теневые возницы, ты это узнал. Пойманный мной, он обещал служить на благо отдела, пока не искупит свою вину. Уже наказанный, бессмертный, наполовину человек, наполовину черубан, он ненавидит меня всем сердцем, но покорно исполняет свой долг. Мечтает ли он меня уничтожить? Думаю, да. Только у него этого не выйдет. Видишь ли… Да, ты и сам все увидишь… А теперь, тебе пора, мой мальчик.
Себастьян вышел из дома по другой тропке, прошел по деревянному полукруглому мосту через речку, навстречу ему прошла красивая девушка в сером платье, держа в руках поднос с едой, от которой струился пар. Девушка приветливо улыбнулась и скрылась в доме.
«Он все-таки обрел ее, — подумал Себастьян, успокаиваясь, — но какой ценой…».
Впереди на мостовой была широкая лужа, лис наступил на нее, задумавшись о своем, и, чертыхнувшись, отскочил. В луже наступали серо-голубые сумерки. В мутной воде зыбью качался домик, поблескивая теплым желтым огоньком лампы, домик, который нельзя найти, если не хочет быть найденным его хозяин… Домик вне времени и пространства. Себастьян поднял голову вверх и увидел знакомую стену библиотеки.
Высокая температура, ломота во всем теле, головная боль и ангина – оказались ничтожной платой за трехсуточное пребывание в бессознательном состоянии на улице. Замерзнуть мальчик не замерз, просто основательно застыл – ночи в конце лета были весьма прохладными, и, зачастую, дождливыми. Три укола и пригоршня разноцветных антипростудных шариков легко справились со всеми симптомами за пару часов. А вот со всем остальным пришлось повозиться. От каждого, даже безобидного вопроса, мальчишка срывался в сильнейшую истерику. Трясся как припадочный, начинал бредить, выдирался из рук Юлия. Убедившись, что ребенок сам успокоиться не в состоянии, да и успокоительные его не берут. Юлий едва ли не силой влил в ребенка стакан крепкого контрабандного ликера. Андрей кое-как отплевался, отсморкался, почувствовал, что начинает потихоньку согреваться и изъявил готовность побеседовать. То есть обрывочно и скомкано стал повествовать о том, что произошло с ним и с его родителями.
Юлий понимал сбивчивую речь с пятого на десятое, но основное для себя выяснил. Когда мальчик окончательно вырубился, Юлий перенес уснувшего ребенка на диванчик, а сам отправился чинить забор. С ним пришлось повозиться — Юлий не ограничился завариванием дырки, а еще и переделал крепежные и фиксирующие механизмы, чтобы секцию сделать подвижной – на всякий случай, чтобы не приходилось каждый раз через улицу в гости бегать. Записи из видеодневника Морской просмотрел на ускоренной перемотке, и то ему поплохело настолько, что пришлось укреплять нервы ударной дозой ликерчика. На подоконнике в гостиной Юлий обнаружил чипы и карты соседа, а на полу валялся спортивный рюкзак с вещами. Планшетник с мигающими окнами срочных пропущенных вызовов Юлий подал проснувшемуся Андрею вместе со стаканом белого, антипохмельного, сока.
А потом было еще много вечерних бесед, плавно перетекающих в ночные, а там и в утренние. Во время этих разговоров Юлий, словно опытный хирург, вскрывал гноящиеся душевные раны мальчика, по слову вытаскивая непомерную для ребенка боль. Было и такое, что захлебывающий рыданиями Андрей сам появлялся на пороге соседа, и тому заново приходилось уговаривать-успокаивать маленького взрослого.
Юлий долго ломал голову, придумывая для мальчика какую-нибудь механическую, но творческую работу. С подачи соседа Андрей увлекался баночной росписью, возился с бусинным и веревочным плетением, занимался лазерной графикой, и даже научился мастерить из дерева. Приступы и нервные срывы стали повторяться все реже, а окончательно они пропали после того, как в дождливую апрельскую ночь уже Юлий постучался в его дверь. Тогда роли поменялись.
Получив паническое сообщение от Алекса, Юлий так растерялся, что не придумал ничего лучшего, как побежать к своему соседу. Не то чтобы он, взрослый, многое переживший мужчина, надеялся на помощь ребенка, которому и самому нужна была постоянная поддержка. Просто других близких друзей у него не было, а выговориться-посоветоваться хотелось очень сильно.
— Ты понимаешь, — Юлий ронял слова, словно массивные булыжники, — я не знаю как быть. С одной стороны, Алексу надо бы ввалить ей по первое число. И приказать удалить страничку. Но это уже бесполезно. Общая фильтрация проходит каждые сорок минут, а мой племянник «следилку» проверил только после работы. Да пока прочитал, пока сообразил мне написать. Пока я просмотрел… Да копия уже раз пять могла в проверочную базу попасть. Ведь выпотрошат девчонку подчистую, а она ведь еще и не жила толком…
— Пусть твой Алекс пришлет кодировку от «следилки», — Андрей скомандовал таким уверенным тоном, что у Юлия затеплилась надежда. Хотя… что мог сделать один ребенок против монументальной системы…
Как оказалось, сделать Андрей мог очень многое. За пару минут вытащил из «следилки» пароли и коды Лиссиных литературных шедевров. А чего возиться да церемониться с собственной программкой. К полуночи – слепил автономные дубликаты. А затем долго и осторожно расковыривал фильтрационную сетку, подчищая все следы пребывания в ней Алискиного рассказа с запрещенными словами. Выполнять настолько трудные задания Андрею еще не доводилось, но он справился! Справился по всем параметрам. Вытащил и аннулировал все копии, скрыл метки своего пребывания, перевел недозволенные выражения в безобидные (для поискового сканера) цифровые символы, оставив возможность прямого чтения текста.
От напряжения и усталости Ветров едва не падал, но все же нашел в себе силы сменить промокшую от пота майку на легкую рубашку. В доме было тепло, но Юлий продолжал сидеть за столом с наброшенной на плечи курткой, ледяными руками сжимая полную кружку давно остывшего чая.
— Все в порядке, маякни племяннику. Небось, тоже с ума сходит, — нарочито грубо велел Андрей, старательно глядя в сторону. Встречаться глазами с неверяще-благодарным, и по-собачьи преданным взглядом Морского не хотелось.
О том, что у соседа, кроме племянников никого нет, Андрей знал давно. Понимал, почему они, несмотря на сильную взаимную привязанность, так мало и нерегулярно общаются. И даже сочувствовал Алисе, которая, как и он сам, потеряла родителей. Хотя существенные отличия в их жизненных дорогах были: девочку не отправляли в учреждение, не били, не проверяли на лояльность, не подсовывали видеозаписи пыток родных людей. У нее могла бы быть нормальная жизнь с приличными перспективами, а вместо этого она по собственной воле сунулась в незаконную публицистику. Это Андрея сильно раздражало – ему ведь пришлось сильно постараться ради спокойного и обустроенного быта…
Теперь с ним все было в порядке – он выжил, вырос, научился бороться и побеждать, обеспечил себе достойный уровень жизни, сделал имя и отличную репутацию. И даже не свихнулся от пережитого, от отчаяния, от безысходности. Впрочем, без Юлия Морского он наверняка бы сгинул еще в ту первую неделю самостоятельной жизни. Лиссин дядя, пусть и не получивший специальных знаний, оказался на удивление талантливым психодиагностом и психокорректором. Он безо всяких средств и биостимуляторов (только лишь вниманием, заботой и терпением), справился и с нервными срывами, и с психоневротическими расстройствами, и с пространно-депрессионным синдромом. Еще будучи подростком Андрей сообразил, насколько ему повезло с таким соседом, и дал себе зарок – отплатить с лихвой за постоянную помощь и поддержку. Потому-то он и возился с неугомонной племянницей, регулярно нарушая закон. Да и впредь не собирался бросать девчонку на произвол инстанций. Хотя, надо признать, было в ее книгах что-то такое, отчего хотелось жить, наслаждаться простыми человеческими чувствами. А еще дышать на полный объем легких, захлебываясь горячим и нестерпимо сладким коктейлем из адреналина, свободы, азарта, страсти, жизни.
День оказался слишком сложным и насыщенным, а неожиданный визит к соседу – оставил двоякие впечатления. С одной стороны ей несказанно повезло – удалось познакомиться и пообщаться с мировой знаменитостью. Да не просто обменяться несколькими изысканными словесными формулами, а запросто поболтать, попить чайку со сладостями, даже совершить небольшую экскурсию по дому, в котором проживает и творит гениальный разработчик. С другой – девушка чувствовала себе так, словно на нее опрокинули парочку ушатов с первосортным дерьмом.
Лисса опустилась на пол и выщелкнула из браслета вирт-окошко поисковика. С голограммы на персональном инфосайте Андрея Ветрова ей приветливо улыбался мужчина сорока лет. Правильные черты лица, чуть приподнятые, с почти незаметной вертикальной морщинкой, брови, уверенный взгляд, волевой подбородок. Между виртуальными изображениями и реальным человеком было бы определенное сходство – если бы парня состарили лет на двадцать, а чрезмерную дерзость и самоуверенность заменили бы на спокойствие и самодостаточность. Сталкиваться с враньем в государственном масштабе было неприятно, но привычно. Но с нестандартным поведением Ветрова – Алиса встретилась впервые, и не знала, как на все это реагировать. Впрочем, в доме у него действительно шикарно.
Девушка вздохнула, припомнив, сделанную под старину деревянную мебель, пусть и массивную, но не лишенную изящества. Просторный, декорированный каменными плитками коридор. Обшитую деревянными панелями комнату с настоящим камином, в котором можно разжигать огонь. И, сидя в болтающемся на цепях огромном мягком кресле-гамаке, наслаждаться легким теплым ароматом свежих дров. В отличие от дома Андрея, имеющего персональный непревзойденный облик, ее жилище было оформлено типовыми комплектами необходимых вещей. И оттого казалось безликим… а еще каким-то запыленным и неуютным.
Лисса встрепенулась – с момента заселения, она так и не удосужилась навести порядок. То есть уже тринадцать дней в доме никто не убирался, а учитывая еще период пересменки. Да и вряд ли самочувствие прежнего владельца дома позволяло ему включить ежедневную уборку в свой график. На хуторах было проще – там по жилым модулям регулярно ползали настроенные роботы-уборщики. А в собственном домике подобными вопросами приходится заниматься самой. По крайней мере – найти и активировать уборщика. Пусть даже и устаревшая модель (в ознакомительной инструкции по дому марка робота не называлась) – но в хозяйстве без него никак. Лисса фыркнула, — сложно представить Юлия старательно елозящего мокрой тряпкой по плинтусам или подоконникам.
Открыть меню дистанционного управления домом было минутным делом. Робот-уборщик обнаружился в файле «дополнительное имущество». Бегло глянув характеристики, Лисса даже присвистнула – многофункциональный автоматический уборочный комплекс из модельной линейки начала этого года. Лисса вдумчиво стала перебирать настройки, задавая параметры уборки, — лучше один раз потратить минут десять на наведение порядка, чем потом каждый день возиться с меню. Закончив, девушка нажала кнопки «сохранить» и «применить». Виртуальный значок МАУКа поменял цвет с синего на желтый – показывая, что комплекс активирован, и прямо-таки жаждет приступить к работе. Но в реальности ничего не изменилось: та же многообещающая тишина и отсутствие всякого движения. Пусть даже и девятая модель, с улучшенным функционалом и бесшумными режимами, но хоть какие-то звуки она ведь должна производить?! Тем более, что в качестве начальной точки уборки Лисса задала холл-гостиную (где в этот момент и сидела), а комплекс в помещение так и не прибыл. Хотя за восемь минут – можно обойти весь дом. Пришлось снова открывать окошко меню – судя по мигающему значку, свое местопребывания комплекс так и не поменял. Не понимая в чем дело, девушка вызвала виртуальную карту дома и застонала – робот обитал в подвальном этаже, и лестница, должно быть, стала для него неодолимой преградой.
Если сидеть на месте и усиленно ругаться – навыками верхолазания уборочный комплекс от этого не обзаведется. Все равно раньше или позже придется спускать в подвал и разбираться с подъемом МАУКа вручную. Лиссе стало грустно – судя по описанию, комплекс был габаритным, и, наверное, тяжеленьким. Лисса поднялась и медленно побрела в большую комнату – там за стенной панелью был спуск в подвал.
— Неужели технологи не в силах додуматься до того, что уборку надо делать на всех этажах. Да и ступеньки лестницы тоже помыть иногда следует, — ворчала девушка, разумея под недогадливыми технологами своего нового знакомого.
Но, если подумать, то в жилых блоках связь между этажами поддерживалась движущимися вертикально платформами. А в самых захудалых зданиях – сновали лифты. А владельцы частных домов были достаточно обеспеченными, чтобы позволить себе на каждом этаже по роботу – и уборка будет идти веселее, и не надо заморачиваться с тасканием техники по лестницам.
Панель уехала в сторону от тройного касания по боковому сенсору, замаскированному под инструктированный цветным янтарем пейзаж. Таких, вмонтированных в стенку, картинок, вернее декоративных плиток размером семь на семь сантиметров, было сотни три. И Лисса как-то полвечера ходила вдоль стен, рассматривая миниатюрные водопады, пестрые деревья, закаты и узоры.
Лисса активировала общую систему освещения и стала спускаться по лестнице – ступени мало того что высоченные, так еще и обвивались вокруг холодного металлического столба. И даже перильца нет. Девушка мысленно решила больше в этот подвал не соваться: ради постирушек можно и министиралку прикупить – в душевую под навесной шкафчик отлично впишется, а без холодильных шкафов и кладовки вообще обойтись. Тем более что на кухне есть небольшие встроенные морозильник и холодильник – для текущих нужд.
Последняя ступенька лестницы торжественно упиралась в стену – кладка из массивных кирпичных блоков безо всяких намеков на покраску или штукатурку. Лисса наугад потыкала пальцем в кирпичные прямоугольники, потому постучала по некоторым кулаком. Четырежды просмотрела карту дома, сначала по браслету пока возвращалась в комнату, затем по терминалу в кабинете.
— Да в чем дело? – недоуменно воскликнула девушка. По трехмерной карте все было ясно – дом, вход, комната, подвал. По трижды пройденному маршруту «кабинет-лестница-кабинет» — подвал с вожделенным роботом отсутствовал. Не него даже намека не было – стенка глухая, кладка вечная, по прочности не уступающая армиропластному бетону, которым заливают трассы-туннели для электрокаров.
Выбор есть всегда. Даже если его нет.
Он мог свалиться за процессор в спасительную глухоту еще несколько часов назад, едва лишь система, истерично сигналя, выбросила на внутренний экран процентное определение кровопотери и повреждений. Его формальный хозяин, нынешний владелец «DEX-company», Найджел Бозгурд, передернув затвор на странном дугообразном приспособлении, стреляющем короткими металлическими болтами, заметил:
— Я тебя предупреждал. Смерть за три минуты еще надо заслужить. А ты меня не послушал. Все человека из себя корчил. Ну что ж, я готов тебе в этом помочь. Умирай… как человек.
Выстрелов было два. Первый пробил левое легкое. Со вторым Бозгурд медлил, раздумывая, выбирая для прицела то живот, то солнечное сплетение, то область сердца, но спустил рычаг, когда тупоносый снаряд уперся в ребра справа. Он зарядил приспособление и в третий раз, но от выстрела воздержался. Видимо, решил, что чрезмерные повреждения приведут к остановке слишком быстро. И упрямая жестянка не осознает в полной мере оказанную ей милость — отправиться в утилизатор по-человечески. Мартин слышал, как Бозгурд спросил у стоявшего рядом завлаба.
— Сколько продержится?
— Без своевременного поступления необходимых для регенерации питательных веществ тридцать шесть часов.
— Вот пусть и подыхает. Не спеша. Как его предшественник на Хроносе.
Больше Мартин его не видел. Имплантаты судорожно пережимали сосуды, но кровь уже булькала в горле и струйкой стекала по подбородку. Преодолевая отвращение, Мартин собрался с силами и сглотнул. Подавил рвотный рефлекс. Не хотел, чтобы люди видели его блюющим черными свернувшимися сгустками. Внутреннее кровотечение продолжалось. С правой стороны тупоносый болт разворотил не только легкое, но и печень. Мартин чувствовал, как влажное кровяное тепло разливается по спине. Продолговатая металлическая болванка прошла насквозь и даже воткнулась в стену, у которой ему приказано было стоять. Чтобы усилить кровотечение, Бозгурд приказал стоявшему за его спиной киборгу-телохранителю выдернуть оба стержня, смыть с них кровь и вернуть в зарядную капсулу дугообразного приспособления.
— Заодно проверим на выживаемость, — уже из-за двери распорядился владелец компании. — Эй, Лобин, установи таймер. Или пусть жестянка сама установит. Пусть считает, сколько ему осталось быть… человеком.
Система тут же угодливо засуетилась.
Установить как исходную временную позицию момент разрыва легочной ткани? Да/Нет.
Мартин отрешенно смотрел на выскочивший вопрос. От него требуется подсчитать количество вздохов и сердечных сокращений до полного обнуления. Что ж, пусть… По крайней мере его кибернетическому двойнику будет чем заняться.
Да.
Таймер запущен. Часы. Минуты. Секунды. Доли секунд. Последние, кажется, подгоняют друг друга. Есть ли смысл больше суток наблюдать, как неумолимо снижаются проценты работоспособности? Как один за другим отключаются имплантаты? Как уходит жизнь? В закоулках сознания есть множество бездонных темных каверн, где он может укрыться. Дно в этих кавернах мягкое, вяжущее, удобное. Он, вернее, то, что от него осталось, свернется там окровавленным узлом и предоставит процессору самостоятельно завершить финальную фазу. Так было бы проще. И еще… Есть ли смысл превозмогать боль?
Для процессора боль — это всего лишь информация от рецепторов, что-то вроде автомобильного гудка за спиной: «Берегись!» Боль существует только для него, Мартина — человека. Он может добровольно отказать себе в человечности, и боль тут же исчезнет, перестанет осознаваться, и останутся только проходящие по нервным волокнам информационные корпускулы. А ему, погребенному среди извилин органического мозга, будет уже все равно.
У него был выбор: беспамятство или присутствие. Он выбрал присутствие. И боль. Выбрал свою задавленную, обескровленную человечность. Все-таки когда-то он им был — человеком. Целых триста сорок пять дней. Затем тысяча пятьсот тридцать один день он пребывал уже в противоположном качестве, но не забыл, что отличает человека от разумной машины — выбор. У человека всегда есть выбор. Есть альтернатива, даже если выбирать приходится из двух смертей. Пусть это последнее, что у него осталось, он выберет сам.
В беспамятстве он позволял себе немного передохнуть, в противном случае боль сожрала бы всю его решимость за полчаса. А так перспектива безболезненного ухода вселяла если не надежду, то терпеливую уверенность в собственных силах. Система раз за разом предлагала гибернацию. Нет! Он выбирал этот ответ со странным упорством. Зачем? Его никто не видит. Никто о нем не знает. О его существовании здесь, на Вероне, знают только сотрудники лаборатории, хозяин дома и… Бозгурд. Правда, есть еще та ХХ-особь, которая задавала ему вопросы. Издевательские вопросы! Такой изощренной боли ему не причиняли даже тестировщики на стенде, когда измеряли чувствительность рецепторов как с подключенными имплантатами, так и без них. Тогда была другая боль, физическая. А эта… Ее никаким алгезиметром* не измеришь. Точное попадание раскаленным дротиком в сердечный узел, который ни в одном анатомическом справочнике не указан. Еще одно доказательство его человечности. У киборга этого сердечного узла нет. В него сколько угодно этими дротиками стреляй, а вот у существа, которым некогда был он, этих узлов несколько. Вероятно, та ХХ-особь за пластиковой стеной где-то освоила эту секретную анатомию. Для того и спускалась в лабораторию в компании хозяина — мастерство свое испытать.
Да, он человек, и ему больно. И он умрет, как человек. Как приговоренный. Так распорядился Бозгурд. По истечении тридцати шести часов Лобин отвезет его к городскому мусоросжигателю. Утилизатор, находящийся в лаборатории, слишком малой мощности. Предназначен для утилизации шприцев и одноразовых перчаток. Мертвое тело пришлось бы разделывать, как свиную тушу на бойне. А управляющий этим стерильным застенком доктор Лобин, похоже, слишком брезглив. Здесь, на Вероне, планете богачей, он скорее в почетной ссылке, чем при подлинном деле, и не желает походить на санитара в морге. Даже приближаясь к своему подопечному, доктор надевает поверх фирменной униформы прорезиненный фартук, чтобы не испачкаться. Лобин постарается, чтобы и следов не осталось. Вот только истекут отпущенные смертнику часы.
Мартин вернулся из очередной обморочной передышки. Дышать стало трудно. В правом легком бульканье и свист. Имплантаты не справляются. Энергии не хватает. Критически низкий уровень. Система едва не воет, забрасывая цифрами. Его не кормили с тех пор, как привезли из исследовательского центра «DEX-company» на планетоиде у 16 Лебедя. Этот планетоид значится в звездных справочниках как бесперспективный и малопригодный для колонизации, а в действительности выкуплен «DEX-company» под секретную лабораторию. Именно там, на безымянном планетоиде, Мартин провел большую часть своей жизни. В день тысяча триста сорок пятый он уверился, что ему суждено там же и сгинуть вместе с прочим лабораторным материалом, который периодически сжигали в огромном утилизаторе, но на тысяча пятьсот двадцатый день его впихнули в транспортировочный модуль, и очнулся он уже на Новой Вероне. Саму планету, даже выхваченный иллюминатором кусок, он не видел. Один лабораторный бокс сменился на другой, еще более пустой и холодный. На планетоиде у него, по крайней мере, была стандартная койка, а здесь не было ничего. Совершенно пустая пластиковая коробка. Из чего он сделал вывод, что переезд сулит перемены. Его либо очень скоро отвезут обратно либо… убьют.
Все-таки второе… Он не сожалел, что тысяча пятьсот тридцать второй день станет последним. Выживание никогда не входило в число его базовых установок. Правда, он рассчитывал на быструю трехминутную смерть, а не на тридцать шесть часов агонии. Но страшное обстоятельство не обнуляет выбор — предоставить процессору в одиночестве исполнять свой машинный долг или тянуть человечность до конца.
Мартин услышал шаги и заметил Лобина. Тот был в своем фартуке. За доктором следовали два киборга в фирменных комбезах. Два безмолвных уборщика.
— Можешь встать?
Опираясь о стену бокса, Мартин поднялся. Лобин заметил на стене отпечаток ладони и поморщился. Вытащил планшет и выдернул вирт-окно доступа. Мартин почувствовал запущенную в разум бесцеремонную руку. Эта рука шарила и что-то искала, что-то двигала и переставляла. Вероятно, он ощутил бы то же самое, если бы Лобин запустил руку в его рану и на живую совмещал бы сломанные ребра.
— Сохрани мое имя в строке «хозяин», — неожиданно буркнул Лобин.
Мартин с усилием взглянул на внутренний экран. Да, так и есть.
Хозяин: Зигмунд Лобин
Пол: мужской.
Возраст: 47
Место рождения: Земля
Семейное положение: Разведен.
Фигура доктора попала в зеленый контур. Зачем ему это? Хозяин? На оставшийся час?
— Сам дойдешь? — не глядя, осведомился новый Хозяин.
— Да, — ответил Мартин.
Он дойдет. Это тоже выбор. Он так решил. Сам. Он дойдет до флайера и до утилизатора. А там, за пару шагов до пылающего жерла, уже на затухающей частоте, он увидит небо…
За сорок шесть минут до полной остановки системы вновь произошла смена хозяина. Мартин слабо удивился. Процедурой был занят процессор. Деловито, игнорируя сигнальный вой, извлекая из базы данных информацию, утратившую актуальность, и помещая в освободившиеся кластеры новую. Лобин из хозяйской строки исчез. Появилась женщина. Корделия Трастамара. Мартин не чувствовал ни удивления, ни любопытства. Все, что в нем осталось действующего, он сосредоточил на зафиксированных имплантатами коленях. Чтобы не подогнулись. Еще часть имплантатов держала легочные сосуды, препятствуя компрессии. Но скоро и они будут отключены. Это неважно, главное, не упасть, не свалиться в беспамятство, и еще держать голову, чтобы видеть небо. Оно такое… темное, бездонное, в россыпи звезд.
На планетоиде ему в качестве поощрения иногда разрешалось постоять у той части купола, где внешние створки расходились в стороны, позволяя видеть голые, в серой изморози, скалы и восходящую над ними красную звезду. Иногда на серые скалы падал снег. Мартин знал, что это вовсе не снег, это смерзшиеся частички газа, а снег, настоящий снег, бывает только на кислородных планетах. Здесь, на безжизненном планетоиде, это лишь жалкая видимость, пародия. Он знал, что пейзаж за стеной купола всегда будет одним и тем же, что ничего не изменится, что небо не посветлеет, что космос останется черным и безмолвным, но тем не менее всегда выбирал именно эту разновидность поощрения, если ему предлагали выбор.
Кажется, он снова провалился в беспамятство. Имплантаты окончательно отказали. Он успел взглянуть на таймер. Еще тридцать девять минут. Когда кожа сначала вздуется, полопается и обратится в пепел, он будет еще жив… Но вместо жара — умиротворяющее тепло. Мартин очнулся и услышал гул двигателя. Флайер! Что это? Его везут обратно? Нет, звук другой. Ему тепло. Это термоодеяло. И еще… еще нет боли. Мартин прислушался к себе. Он в сознании! Вот только что вернулся. И минуту назад на вопросы отвечал процессор. Новая хозяйка запрашивала данные о состоянии. Да какое у него может быть состояние? Он сломан. Кому понадобилась эта груда окровавленных обломков? Сказано же — рекомендуется ликвидация. Он солидарен с процессором, со своим бесстрастным кибернетическим двойником. Даже вслух произнес.
— Рекомендуется ликвидация.
В ответ последовал укол сквозь заскорузлую от крови рубашку. И тело вдруг стало прозрачным. Боль ушла. Боль ушла! За все предшествующие тысяча пятьсот тридцать один день боль стала неотъемлемой составляющей тела, дополнительной физической величиной к объему и массе. С отменой этих физических параметров материальный объект обязан приобрести противоположные качества. Вот и тело его стало вдруг невесомым, лишившись одной из фундаментальных категорий. Может быть, и нет никакого тела? Мерцает уже неограниченная физикой искра сознания, а процессор мертв? Пройдет совсем немного времени, и сознание тоже угаснет? Уйдет в небытие? Если небытие такое и есть, трансцендентное, неосязаемое, то он согласен на поглощение. И чем быстрее, тем лучше. Вот только таймер все еще светится. Все еще меняются цифры. Двадцать пять минут до полной остановки. Работоспособность 2%, уровень энергии критически низкий… Собственно, его уже нет, этого уровня. Должен был уйти в минус. Система пожирает неприкосновенный запас еще живых тканей, разлагает на удобоваримые молекулы драгоценные тромбоциты, дергая их из спасительных сгустков. И кровь уже сочится, вновь подступает к горлу. Неожиданно на губах сладкое и плоское. Таблетка глюкозы. Анализ молниеносный. Глюкоза! Микроскопическая доза, но это не менее десяти минут к оставшимся двадцати. Нет, он не хочет! Не хочет. Процессор сильнее, рассудительней, рациональней и… у него есть хозяйка. Высшая воля. Хозяйка приказывает. Система, воющая от голода, хватает подачку. Мартин отворачивается.
Обратный отсчет замедлился. Цифры замерли. Еще одна таблетка. Вместе с охватившей его невесомостью это почти блаженство. Растворяющее, безбрежное. Ну и пусть…
Комментарий к Часть вторая. Глава 1. Выбор
* Алгезиметр — прибор для оценки болевой чувствительности.
— Наш лучший сотрудник уехал! Тестировщик месяца! И киборга не взял! А там объявились злые и страшные разбойники, целых тринадцать, а вдруг Иван пообедать пирожками захочет, приземлится и его поймают? И захотят протестировать? – так загрустил директор филиала и решил послать вслед за Иваном ликвидатора, который ликвидирует всех, кого Иван поймает. Или всех, кто поймает Ивана.
И вот едет по следам Ивана ликвидатор, в меру упитанный дядечка в самом расцвете сил, и семечки ест. Тыквенные, жаренные с солью. Вкусно! Тоже решил, что задание простое и тоже не взял с собой киборга. Неразумно поступил. Утратил бдительность.
Медленно едет, не торопится – приехал уже утром на другой день. Ни Ивана, ни киборгов не застал, осмотрел территорию разбойничьего лагеря, увидел тестировочный стенд, потушенные костры, кучки костей от рыбы и уток, задумался о жизни и пошел в пещеру – и что же он видит?
Лежат стройными рядами аккуратно упакованные скотчем двенадцать разбойников, а отдельно лежит Самый Главный Разбойник – тринадцатый. А рядом медведь ручной бродит, скучает.
Развязал ликвидатор разбойников, хотел ликвидировать их медленно и со вкусом — а они его сами поймали и в стенде надёжно зафиксировали, слегка неодетого. Разбойники и так злые были, а после лежания на холодной земле еще злее стали, потому как немного простудились.
— Не удалось нам протестировать Ивана-дексиста, тебя теперь тестировать будем! – обрадовались разбойники, все тринадцать, – ты долго работал по специальности и премию получал! Мы тоже хотим! Строго по инструкции! Самый Главный Разбойник ведь почему такой злой? Его в самом раннем детстве злой дексист покусал, вот он и заразился от него злобой!
Испугался ликвидатор, покаялся и перевоспитался. Но ненадолго – вредный был и пакостливый, но недальновидный! Начал шуметь и время тянуть – не захотелось ему в стенде стоять, дергаться и кричать начал – себе же хуже сделал, разбойники хотели его в свою банду взять, если тестирование пройдёт.
Той порой пришли егеря из заповедника – целая группа захвата с особо ценным оборудованием в виде «семёрки», — повязали всех разбойников и увезли всех в даль светлую – на соседнюю планету снег чистить вокруг изолятора временного содержания. На постоянную работу, аж на несколько лет.
А ликвидатора отпустили, он про жетон вспомнил – сказал, что в командировке, и что перевоспитался. Но не вернулся ликвидатор из командировки в родную контору – сначала такой неразумный оказался, не хватило ума сначала ликвидировать разбойников, а уж потом их развязывать! – а потом осознал своё поведение.
И возлюбил он киборгов всем сердцем так, что ушел в далёкие леса на север, от родной конторы подальше, построил избушку под сосной – ищет в лесу беглых киборгов, кормит и перевоспитывает. И никаких тестов!
Отдыхает теперь в других условиях – климат сменил на более подходящий для его здоровья, суровая северная природа благотворно влияет на осознание своего нехорошего поведения – и не сожалеет о том дне, когда согласился ехать в командировку искать Ивана.
Всё-таки какое-то разнообразие! – а то скучно было разбойникам, вот они пакостями и промышляли, а как на север попали – поняли, как им повезло в жизни – такая возможность предаваться размышлениям о смысле бытия и самосовершенствоваться, и стали перевоспитываться, и в результате стали хорошими и добрыми, помогать стали всем совершенно безвозмездно.
А при морозе в сорок градусов сразу стали такие воспитанные и культурные – просто загляденье! Так захотели досрочно выйти на свободу с чистой совестью и на благо общества трудиться по мере сил! — егерями в заповеднике – и надеются, что после нескольких лет сознательного труда их мечта осуществится!
Родители Кристинки оказались на удивление приветливыми и приятными людьми. Отец сразу похвалил вино и спросил, где такое можно купить (немало Латышева поразив), а «маман», против ожидания, не разглядывала его скептически, а мило ворковала о двух своих бульдогах, брошенных в Москве на попечение подруги. Латышев слушал вежливо и чувствовал себя неловко, пока Кристинка не утащила его за камни, к мангалу, над которым колдовали Олег с другом.
Ветер помаленьку стихал, небо прояснялось, и облака за каменным медведем окрасились в багровые тона заката, только море все так же зло билось в берег, отчего говорить приходилось громче обычного. Впрочем, Латышев предпочитал помалкивать. Не они одни устраивали пикник на пляже — со всех сторон уже тянуло дымком и жареным мясом. Выпив же сухого вина, которым Олег сбрызгивал шашлыки, Латышев почувствовал себя намного лучше. И Кристинка от вина тоже осмелела и перестала недовольно оглядываться на родителей.
В общем, вечер шел своим чередом — с байками, анекдотами (содержание которых тщательно выверялось ввиду присутствия родителей), шутками и долгими рассказами Кристинкиного отца о молодости и службе в армии. Олег перемигивался с Латышевым и изредка намекал отцу, что тот чересчур многословен. Разве что немного раздражал друг Олега, Макс, — замашками напоминал Дэниса и заигрывал с Кристинкой. Впрочем, она на него внимания не обращала.
Все было бы хорошо, если бы на пляже не появилась Наташка! И хотя солнце давно ушло за горы, сумерки еще не наступили, поэтому Латышев разглядел ее издалека. Он, конечно, надеялся, что она пройдет мимо, но надежда оказалась напрасной — Наташка разыскивала на пляже именно его. А он стоял у мангала, держа Кристинку за талию, и спрятаться ему было некуда.
— Саня, мне надо с тобой поговорить, — твердо (и громко) сказала Наташка, подойдя едва ли не вплотную.
— Что это за чучело? — поинтересовалась Кристинка с едкой улыбочкой.
А та и вправду была похожа на чучело: в невообразимой вязаной кофте с вытянутыми полами, красном ситцевом платье с желтыми цветочками и в сандалиях на босу ногу. Да еще и с мокрыми, взлохмаченными волосами.
— Кристина, ты ведешь себя отвратительно, — не преминул заметить ее отец.
— Как хочу, так и веду. Саня, что ей здесь надо?
— Не видишь, — усмехнулся Латышев, — ей надо со мной поговорить.
— Ты с ней знаком??? — Кристинка картинно выкатила глаза.
— Я его сестра, — с вызовом ответила Наташка.
Этого только не хватало! Ладно Кристинка — ей даже полезно немного поревновать, хотя ревновать, в сущности, не к чему. Но что подумает Олег? Что подумают его родители? Если у Латышева такая сестра, то что у него за семейка?
— Никакая она мне не сестра, — он сплюнул, хотя обычно такого не делал — не верблюд. Но иначе не удалось бы достоверно изобразить равнодушия и непринужденности.
У Наташки загорелись щеки, по-кошачьи вспыхнули глаза и задрожал подбородок — от возмущения, конечно, а не от слез.
— Ах так? — она перевела дух. — Не сестра?
— Конечно не сестра, — флегматично повторил Латышев.
— Значит, и ты мне не брат!
Она долго возилась с кожаным ремешком для часов (и пауза неприлично затягивалась, красивого театрального жеста не получалось), а потом смешно, неловко размахнулась и швырнула часы на острые камни, прикрывавшие мангал от ветра. Между прочим, часы Латышеву подарил отец…
Латышев не долго думал, как за это отомстить: сгреб в кулак серебряную цепочку, висевшую на шее, и, рванув посильней, тут же отправил в мутную пену набежавшей волны. Получилось легко, красиво и бесстрастно.
Наташка, сузив глаза, гордо развернулась и пошла прочь, но через несколько шагов остановилась и выкрикнула, отчаянно, чуть ли не со слезами на глазах:
— Это потому что пропащий бес забрал твою душу!
Ну не дура ли? Кристинка расхохоталась, и Латышев тоже скроил высокомерную усмешку. И дальше все пошло бы своим чередом, но Наташка снова остановилась и крикнула:
— Учти, я все знаю! И про сумку знаю, которую тебе вот этот (она вульгарно показала пальцем на Олега) велел в Ялту за сто рублей отвезти! Я все слышала!
Олег глянул на Латышева так, что тому захотелось немедленно умереть. Это потом он рассудил, что его вины здесь нет: кто угодно мог подслушать, в кафе народу было — яблоку некуда упасть. И снизу, на пляже, люди тоже стояли. Но в первый миг Латышев очень хотел догнать Наташку и придушить.
— Олег, какую сумку? — неожиданно серьезно и строго спросил его отец. — Отвечай мне быстро, о какой сумке речь!
— Пап, да ты что? — Олег рассмеялся. — Девочка меня с кем-то перепутала.
— Она на самом деле перепутала, — быстро нашелся Латышев. — Это нашему соседу должны из Ялты передать сумку с вином, он попросил меня встретить автобус и отдать за вино сто рублей. Наш сосед тоже джинсовый костюм носит, вот она и перепутала.
Он только потом прикинул, сколько же вина должно быть в сумке — на сто-то рублей! Но никто не заметил этой оплошности, а взгляд Олега в сторону Латышева стал немного помягче.
— Так она сестра тебе или не сестра? — насмешливо спросила Кристинка.
— Это дочка физрука, — проворчал Латышев, чтобы хоть немного поднять Наташку в ее глазах.
— Не может быть, — озадаченно сказала Кристинка и замолчала.
— Смотри, — ее отец подозрительно посмотрел на Олега и покачал головой, — если узна́ю, что ты за старое взялся, — пальцем не шевельну. Сам будешь выпутываться, как хочешь.
— Да пап, ерунда это, — Олег улыбнулся примирительно. — Тебе теперь во всем будет уголовщина мерещиться?
— И кто ж такой физрук, что ты так смутилась? — насмешливо спросил Макс у Кристинки, окончательно разрядив обстановку.
— Виктор Семенович, инструктор ЛФК, — скривив лицо, ответила она. — И я вовсе не смущалась. Он нас в теннис учит играть. И в волейбол.
— Да, Виктор Семенович — очень порядочный мужчина, — включилась в разговор ее мама. — И это хорошо, что дети здесь не слоняются без дела, а занимаются физкультурой.
Она пустилась в рассуждения о вреде спорта и пользе физкультуры и говорила так долго, что Макс совсем заскучал и незаметно, бочком, покинул компанию.
Латышев вернулся домой часов в десять и не успел поздороваться с мамой, как в комнату к ним без стука зашел физрук.
— Саня, у тебя что-то случилось? — начал он с порога.
Латышев опешил и не нашелся что ответить — просто помотал головой.
— Посмотри, — физрук протянул ему клочок бумаги.
На заляпанном обрывке бумаги в клеточку было написано: «Папка, сегодня меня не жди. Мне надо спасти Саню. Твоя дочь Ната». Латышев поморщился — детский садик, как есть детский садик!
— Ну? — набычился физрук.
— Что «ну»? Я понятия не имею, что в голове у вашей дочки!
— И где ее искать?
— Время детское еще, может, она в кино пошла, — проворчал Латышев, собираясь уйти на лоджию.
— Ты прекрасно знаешь, что ни в какое кино она не пошла, — устало и грустно сказал физрук. И плечи у него вдруг опустились.
— Ну а я-то причем? У меня все нормально! Понятно? — рыкнул Латышев, не снимая кроссовок протопал на лоджию и хлопнул дверью, пока мама тоже не начала к нему приставать.
Но там его ждала вторая половинка заляпанной бумажки в клеточку: «Я найду пропащего беса и заставлю его вернуть твою душу». Латышев заскрипел зубами: ну какая же она дура! Дура, дура, дура! Он скомкал листочек и сунул его в карман, проходя через комнату к выходу.
— Саня! Ты куда? — мама не успела подняться из-за стола, когда он открыл дверь в прихожую.
Он и сам не знал, куда направляется, а главное — зачем.
— Куда пошел-то? — крикнул ему вслед физрук.
— Пойду вашу дочку из кино встречу, — проворчал Латышев и добавил сквозь зубы: — Тоже мне Герда!
И виноватым он себя вовсе не чувствовал — сама напросилась! Нашла время, когда разговаривать… Нашла что говорить! А если из-за ее трепа Олег больше не захочет иметь с ним дела? Может, Олег уже передумал, но не смог сказать об этом при родителях? Дура, дура, дура! Найти ее и придушить!
Но злость на Наташку почему-то не избавляла от странной тревоги. И найти ее очень хотелось. Конечно, не ради спокойствия физрука, а… просто найти. Ну что она, в самом деле, по ночам шляется? Пропащего беса ищет… Мало гопников во Фрунзенском? Глупое, конечно, было оправдание — позавчера она из кино вернулась гораздо позже. Но лучшего Латышев найти не сумел.
А внутренний голос и вовсе повел себя непонятно, противно шипя: «Люди гибнут за металл». Латышев слышал эту фразу исключительно в отношении heavy-metal и не мог взять в толк, с чего она вдруг появилась в голове.
Только оказавшись на Партенитской улице и остановившись на повороте к Фрунзенскому шоссе, Латышев понял, куда пойдет и у кого спросит, где сейчас Наташка.
На небе высыпали звезды, умытые дневным дождем. Сегодня оплавленный асфальт не перебивал запахов южных цветов и зелени, и из «Крыма» доносились звуки «Синей песни» — в разгаре была советская дискотека с идеологически выверенным репертуаром. Всю дорогу до первого корпуса Латышев чувствовал тоску и страх, для которых не находил никакого повода.
Парень в сером костюме, казалось, ждал Латышева, потому что нисколько не удивился его приходу, а выключил телевизор и указал глазами на кресло.
— Где Наташка? — спросил Латышев без обиняков.
— Зачем тебе Наташка? — парень широко улыбнулся. — У тебя получше девушка есть. Да ты садись, садись, раз зашел.
— Она была здесь?
— Ну и была. И что теперь?
Рассказала она про сумку или нет? Если рассказала, Олег точно работать с Латышевым не станет.
В ванной шумела вода — парень в сером костюме был в номере не один. Хороший ему достался номер, трехкомнатный, с холодильником и телевизором. Полулюкс.
— Что ты ей наговорил? — Латышев все же сел в предложенное кресло.
— То же, что скажу тебе. Никакой души пропащий бес у тебя не забирал. Потому что ты не смог убить собаку. Убил бы собаку — был бы совсем другой разговор.
— Но… — Латышев смешался: он не ожидал такой откровенности. — Но ведь что-то он мне все-таки дал…
— Дал. За честно нарисованную на зеркале дверь пропащий бес исполнил одно твое нехитрое желание. Думаю, ты должен быть доволен — девочка тебе досталась что надо!
— Да я бы и без него… Да она бы и без пропащего беса…
— Кто же теперь может точно сказать? — глаза парня смеялись.
— Я думал, он дал мне… удачу… — Латышев вопросительно глянул на парня в костюме.
— Удачу? Ха-ха три раза! За такую удачу мало дохлой черной собаки, это стоит дороже… Минимум — убитая девственница.
Зловеще это прозвучало. Так зловеще, что Латышев почувствовал, как кровь отливает от лица и по телу волной бежит озноб. После этих слов он не сомневался, что этот парень знает о сумке, но вспомнил вовсе не об этом. А о том, как думал придушить Наташку. Ведь думал, думал!
— Издеваешься? — спросил он чуть дрогнувшим голосом.
— Разумеется, — парень стал вдруг серьезным. — Но легкие деньги всегда стоят дорого.
Легкие деньги… Знает, конечно о сумке уже знает…
В ванной перестала шуметь вода и послышалась возня.
— Что, за них надо обязательно продать душу? — спросил Латышев, неуверенно усмехаясь.
— Душу? Никто не заберет твою душу, пока ты сам ее не отдашь. А отдашь ты ее незаметно, без клятв и кровавых подписей. И будешь плясать вокруг пьедестала золотого тельца вместе со всеми, и возносить ему хвалу, и приносить ему жертвы, и думать, что он — оправдание всему: и лжи, и подлости, и убийству. — Парень помолчал, а потом продекламировал, вскинув руку: — «И людская кровь рекой по клинку течет булата!»
И хотя жест этот был нарочито театральным, глаза парня полыхнули вдруг злым, холодным огнем, и хитринка, прятавшаяся на дне его взгляда, исчезла, а Латышева снова передернуло — от необъяснимого, иррационального страха. Но тут дверь из ванной распахнулась, и в комнату шагнул невысокий толстый человек — тот, что вчера приехал на черной «Волге». Только теперь он был в махровом халате и босиком.
— Генка, что ты ребенку голову дуришь, а? — спросил он ворчливо, но беззлобно.
— Я на курорте. Считай, что я так развлекаюсь, — парень хитро улыбнулся, оглянувшись на своего соседа.
— Ты в первую очередь на работе, а потом уже на курорте. Не слушай его, мальчик. Он городит чушь. Никаких пропащих бесов в природе не существует, душа — это абстракция, которая не продается, не покупается и не может быть украдена или отдана. А Генка — просто шутник.
— Я говорю со школьником на понятном ему языке, — парень хитро изогнул губы, и неясно было, сдерживает он смех или негодование. И Латышев подумал вдруг, что ему не тридцать лет, а гораздо больше…
Захотелось уйти. Срочно уйти, убежать — как будто он куда-то спешил. Нет, не спешил — опаздывал.
— Ох, сдается мне, ты сам этот язык только что придумал… И никому, кроме тебя самого, он непонятен. И не засиживайся тут, у тебе дел невпроворот.
— Дела подождут, — тот махнул рукой и повернулся к Латышеву: — Кстати, меня зовут не Генка, а Геннадий Иванович.
Латышев же с приоткрытым ртом уставился на толстяка: ему вдруг показалось, что глаза у того разного цвета. Но толстяк уже повернулся к нему спиной, прошел в соседнюю комнату и плотно прикрыл за собой дверь.
— А Наташка твоя по поселку рыщет, ищет черную собаку. Хочет выкупить у пропащего беса твою душу. Я ей сказал, что собаку убивать не обязательно, сойдет и живая… — «Геннадий Иванович» расхохотался.
— Зачем ты над ней издеваешься? — вспылил Латышев неожиданно для себя.
— Да как же над вами не издеваться? Говорил ей: нет никакого пропащего беса, никто не забирал душу у Сани Латышева, — не верила. А сказал, что нужна черная собака, — поверила тут же!
И тут Латышев вспомнил, что не говорил Наташке, где живет парень в сером костюме. Значит, она не могла сама к нему прийти.
— А… как она тебя нашла?
— А как ты меня нашел? Так же и она. Меня всегда находят, если я этого хочу. Рисовать двери на зеркалах для этого необязательно.
И тогда Латышев робко задал вертевшийся на языке вопрос:
— А ты — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо?..
— О как загнул… — протянул «Геннадий Иванович». — Я за свою жизнь не встретил ни одного человека, который хочет зла. Однако это не мешает людям его совершать. Разве хочет зла наивный старшеклассник, клеящий экспортные этикетки на «Массандру»? Он просто денег хочет, а вовсе не зла.
— И много зла в этих этикетках? — неуверенно осклабился Латышев.
— Нет, не много. Просто обман и надувательство. Статья сто восемьдесят семь — мошенничество и сто пятьдесят четыре — спекуляция.
Он и про «Мастера» под подушкой знал… Откуда? Про «Массандру»-то откуда? Ведь это год назад было… Наташка могла про сумку и не рассказывать — этот Гена и без нее все знал. Если… если он в самом деле… как Азазелло, то и говорить ничего не нужно.
В соседней комнате раздались скорые тяжелые шаги, дверь приоткрылась и толстяк проворчал:
— Кончай треп. А про девочку и черную собаку я с тобой потом поговорю.
Латышев едва оглянулся, как дверь закрылась снова, и глаз толстяка он рассмотреть не успел.
«Геннадий Иванович» слов своего начальника будто и не заметил. И в зрачках его снова на миг вспыхнул зловещий огонь.
— Все предопределено заранее, Саня Латышев… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… Легкие деньги, убитая девственница. Все предопределено.
Латышев похолодел, хотя в другой раз посмеялся бы над мистификацией.
— Все это полная ерунда… — выговорил он, только чтобы успокоить самого себя.
Но Гена улыбнулся вдруг, рассеивая наваждение:
— Ладно. Иди домой, мне в самом деле пора.
Только тревога от его улыбки не прошла… Латышев поднялся, понимая, что больше ничего ему тут не скажут, но на пороге «Геннадий Иванович» его окликнул:
— Слышь, Саня Латышев… Ты только дома ее жди, ладно? Искать не ходи.
И голос у него при этом был добрый и просительный, а не хитрый и глумливый. Да Латышев искать ее и не собирался! Впрочем, как и ждать.
Глава 5
Начало мая – снег растаял почти везде, стало тепло, начинает зеленеть трава.
Лель делает по дому почти всю традиционно женскую работу – то, что ему посильно, помогая хозяйке. Снегурочка делала почти всю традиционно мужскую работу, помогая хозяину – впереди посевная и работы с подготовкой семян к посеву много.
В начале мая ожеребилась Рябина – появилась на свет рыжая кобылка со звездой на лбу, через неделю у Русалки родился долгожданный клон – вороной* без отметин жеребчик, тонконогий и звонкоголосый. Хозяин просто светится от радости!
— Ну что, девочка Снегурочка, надо жеребятам клички давать! Придумай-ка сначала кобылке – от Рябины и Курса, на букву «р» и чтобы буква «к» в середине слова была. А жеребчику – на «р» и с «л» в середине, он хоть и клон, но Русалка его выносила и родила, получается, что от Русалки и Лихого. Слово должно быть не более трёх слогов и не более шести букв, легко выговариваться и легко запоминаться. Как назовёшь жеребят?
Как назовёшь? Я? Назову! Но – это серьёзно? Разве киборги дают клички животным? Странный хозяин!.. ну держись! Сейчас назову.
— Ракета от Рябины и Курса.
— Молодец!
— Реликт от Русалки и Лихого.
— Отлично! Так и назовём! Молодец! Думаешь, ругать буду? Тяжеловозную кобылку назвала «быстрой» кличкой – это нормально. Большое количество неповоротливых тяжеловозов имеют «быстрые» клички, вроде как Ветерок или Метель. Это нормально. Хорошие клички.
Надо же! Одобрил! И согласился! Хороший хозяин, добрый! Такого надо беречь, у другого так хорошо не будет.
— …действительно, Реликт! Порода-то редкая! А он еще и клон, и полная кличка будет Реликт Лихой I. Молодец, девочка!
И настал день – в середине мая — когда Снегурочка повела Леля вокруг усадьбы, к реке и в лес – показать границы охраняемой территории и местонахождение принадлежащих хозяевам объектов, находящихся вне дома – баня, небольшой эллинг и лодка на берегу, а также небольшая пристань, овощехранилище, амбар для хранения зерна, сенные сараи и гараж с флайером.
Лель, никогда до этого не бывавший в лесу, да ещё в цветущем мае, наслаждался самой возможностью ходить и дышать, и тем, что может сам, без приказа или запрета, трогать цветы и листья… смотреть и видеть. Он был жив – и счастлив.
Снегурочку это не интересовало, цветы и май ассоциировались только с насилием – в её органической памяти выезды на шашлыки с кибер-девочкой для развлечения ничего хорошего не оставили.
Стихи и песни о любви, цветах и весне она слушала холодно и равнодушно, просто не мешая Irien’у.
К третьей декаде мая Снегурочка отремонтировала и проверила на ходу трактор, и хозяин стал брать её с собой в поле – пахать и проводить культивацию перед посевом, а также доверил управление трактором во время посева ячменя и ржи.
Ухаживать за животными и обрабатывать молоко, а также выпускать лошадей в загон стал Лель. Заметив его старание, хозяин поручил ему прогуливать Лихого – и киборг без седла, с одной уздечкой по полчаса – дважды в день, утром и вечером – ездил на Лихом, сначала шагом в загоне, потом шагом вокруг усадьбы.
Ощущение свободы, хоть и на полчаса, было таким… опьяняющим! – солнечным …и так хотелось жить!
В конце мая и начале июня посадили картошку и несколько грядок с овощами – и хозяин со Снегуркой стали готовить трактор и навесные орудия к сенокосу. Скот стали пасти круглосуточно – в больших загонах, охраняли стадо по ночам киборги по очереди. Иногда – с разрешения хозяина – садились на лошадей и катались шагом вокруг двух коров и небольшой отары.
Инга с лаем носилась за козлятами, которые разбегались в стороны. И однажды, в присутствии хозяина Рябина схватила зубами вредную суку за шкирку и отбросила в сторону**. Инга подбежала к старику с воем, жалуясь, но хозяин сказал:
— По заслугам получила, нечего было козлят гонять! – и дал после этого кобыле кусок хлеба с солью.
Почему? Ведь лошадь самовольно причинила вред собаке! И обе – собственность хозяина! Почему хозяин не наказал лошадь, а похвалил, а отругал не лошадь, а собаку? Странно…
Прогулки продолжались – каждый вечер пара киборгов ходила в лес, или в поля, или к реке примерно на полчаса– смотреть на цветы, слушать птиц, впитывать запахи, трогать воду в реке – но для девушки DEX’а парень Irien был охраняемым объектом, не более.
Но однажды, вернувшись с прогулки, спросила хозяйку:
— Что такое любовь? Лель только и говорит о любви. Что это?
И та достала старый альбом с голографиями. И начала говорить, перебирая снимки:
— Любовь! Вот ты и спрашивать начала о любви! А ты знаешь, какое у меня полное имя? Знаешь, прописано у тебя в голове. Мирослава! Это значит – мирная слава… садись рядом, не бойся… вот так…
Лель со стариком были отправлены ночевать на сеновал – было уже достаточно тепло, да и незачем им слушать женские истории.
— …мы ведь с дедом когда-то учились вместе, в одной Академии, но он старше на два курса и на агрономическом факультете, а я на зооинженерном…, на учебной ферме и познакомились, он кормопроизводство изучал… зерновые кормосмеси для коров составлял… на практику вместе напросились…
Старая хозяйка обняла девушку одной рукой и продолжила:
— …поженились… перебрались на хутор, и дочери здесь родились… вот смотри, наша свадьба… молодые мы были!.. это первая дочь… вторая… пятая… а первая внучка уже не здесь родилась… а здесь мы в лесу… а здесь мы… а это на выставке племенного скота… на поле… в лесу…, тогда еще родители Ивана живы были, и мы могли по миру ездить… это свадьба младшей дочери…, а это свадьба старшей внучки… нравится? Красивое платье… не плачь, хорошая моя! Или плачь – если тебе от этого легче… будет и у тебя праздник…
Наступила ночь, приближалось утро, а хозяйка в доме всё еще обнимала плачущую кибер-девочку, растапливая лёд в её душе.
Лель ходил по окрестностям уже самостоятельно, собирая лекарственные растения – самостоятельно скачал справочник по ветеринарной фармакологии, хозяин одобрил и оплатил. Девушка DEX ненавязчиво его сопровождала, наблюдая за ним и обдумывая сказанное хозяйкой – а наивный Irien всё говорил и говорил ей о любви. И сама начала трогать цветы, слушать и слышать птиц, чувствовать красоту жизни.
Примечание –
*Вороной жеребёнок – лошади серыми не рождаются, ими становятся со временем. Волосы в прямом смысле седеют. Больше всего седению подвержены голова и живот лошади.
** реальный случай, сама видела
Картинка из И-нета
И почему он послушался? Он, привыкший не доверять никому… Только наставнику, который тоже врал, оказывается. Тварь. Демон.
Но он послушался…
Темнота и тишина… Темнота и тишина… Тихий скрип половицы под ногой…
Жесткий край постели…
Бешено бьющееся сердце.
— Ты правда не умеешь … – какое-то незнакомое слово, которое Сэм не уловил… и явная вопросительная интонация.
— Что?
Тишина.
— Поверить не могу… – наконец неловко бормочет Дин и после паузы выдыхает, — Ты вот что… расслабься.
«Получше ничего не придумал?» — хочет рыкнуть Сэм, потому что от близости теплого тела у него голова кругом идет… Но он не успевает.
Дин придвигается ближе.
— Ты расслабься, — тихо повторяет он… и в следующий миг плечи Сэма обнимает горячая рука. А вторая ложится на талию. – Не бойся. Я помогу.
Ты с ума сошел!
Дин, нет! Я же не выдержу, я же тебя… не надо…не… не…
Дин… А-аххх… Сэм задушенно вскрикивает, когда бережная ладонь ложится на… ох… ох ты черт… это же болевая точка, он никогда не позволял прикасаться, даже девоч… м-м-м…
— Не бойся… – шепчет Дин и ласково гладит его по плечу…
Не бойся? Не… Ох… Дин… что… ты… де-е-елаешь… ох-ой… Сэма уже трясет, он слепо вжимается лицом в плечо брата, глуша стон, и он не боится, не боится, нет… позволяет трогать, позволяет гладить, безоглядно доверившись… впервые за последние семь лет…
Он не пробует сопротивляться… Даже мысли не возникает. Он больше не понимает, где находится и что делает Дин… Тело лучше знало, что ему нужно, тело льнуло и подставлялось под движения волшебных пальцев, тело стремительно летело непонятно куда, но как же было хорошо, как хорошо, как невероятно хо…
Он задохнулся.
Он… расплавился…
Он…он… ох, адское… плааааамя…
Тело сотрясается в сладкой судороге, выгибается-выгибается-выгиба-а-ается… и падает с небес в крепкие руки… надежные… добрые…
Дин… Ох, Дин…
Буря отбушевала. Он дышал, как после кросса по дьявольскому кряжу, он таял… в нем наверно ни одной кости не осталось… он как смола на изломе дерева – мягкая… светлая…
— Вот так… – немного неловко улыбается Дин. И зачем-то целует его в лоб – легко-легко… едва касаясь.
Сэм молчит.
Он молчит, хотя даже от этого касания губ, легкого, на грани ощущений, его словно накрыло чем-то…. Чем-то мягким, нежным, теплым… как… как…. Ну не знает он, с чем сравнить. В горле щекочет…
Что Дин сделал? Что?…. Ведь никогда… никогда раньше… У него же был секс, был… два раза был! Он же помнит, какое это было удовольствие… Но ТАК – не было… Что это было?
Он открывает глаза. Кажется, мир изменился… или он… Или… не может все быть по-прежнему!
Ничего не изменилось…кажется.
Они все так же сидели на узкой жесткой постели – бок о бок, спину холодило остывающее дерево стены. Ничего не изменилось – даже одежда почти не тронута, все на месте… ничего не изменилось.
Изменилось.
Вот так…
— Что ты сделал? – Сэм все еще не поднимал головы. Двигаться не хотелось. А плечо Дина под его щекой такое… теплое. Даже под черной рубашкой.
— Помог тебе спустить пар, — в темноте улыбка брата была смущенной, — Ну просто приласкал немножко.
— Немножко? – юноша ошеломленно помолчал. Вот это… вот это, вот такое… такое… это просто немножко?
— Ну да. Надеюсь, ты без претензий, Сэмми, а то я парню… в общем, никогда еще…
Просто приласкал. Просто руки… Просто…
Господи.
Он закрыл глаза, вспоминая…
Вторые сутки без воды, выкрученные руки, еле слышный голос поет-шепчет какую-то мелодию… Он, Сэм, взвешивает: сколько охотник еще протянет?
Серебристые иглы по нервным узлам. В кровь искусанные губы…
Шокер…
Он бы понял, если б Дин с ним как Наставник – подмял и отделал, как хочет, он бы понял, он бы все позволил… наверно… ведь имеет право… за все. А Дин – просто приласкал… Потому что… любит? Питомцы Азазеля не умеют любить, никто из них не умеет, они одичали тут совсем…
— Эй, Сэмми, ты что? Старик, что случилось?
Дин хочет заглянуть ему в лицо, но Сэм только прижимается сильней, неловко, отчаянно обнимает брата за шею, и давится сухими, без слез, рыданиями…
Я не хочу быть Тирексом. Не хочу причинять боль…
Не хочу! Больше не хочу…
Я хочу вернуться… стать Сэмом… братом. ТВОИМ братом. Твоим, Дин, твоим…
Сэм замер перед дверью Наставника.
Они специально выжидали до полуночи – настав… демоны не спят долго и укладываются поздно. А лагерь должен уснуть…
Конечно, для гарантии надо было еще попозже, но тогда у них останется меньше времени на бегство… Надо уехать подальше. Подальше. Как можно дальше. Он глубоко вздохнул, готовясь ступить на широкое низкое крыльцо, но остановился.
За дверью – знакомые стоны.
Наставник снова кого-то вызвал… Разве сегодня кто-то провинился? Хотя о чем это он… провинился… Не будь идиотом, Тирекс… Тир… Сэм.
Лучше отойди и подожди.
Невысокая фигура выскользнула из-за черной двери через шесть минут. Опять Хорек! Снова мешаешь мне, рыжий…
Парень сделал несколько шагов и зачем-то остановился. Прижался к столбу, опустил голову… Сэм выждал еще минуту, но Хорек не двигался, а когда, наконец, оторвался от столба, пошел чересчур медленно. Больной? Шатается…
Сэм оказался рядом, прежде чем успел подумать.
— Эй, ты в норме?
Что со мной? И что с ним? Лицо какое-то серое…
— А, Тирекс, — неловкая попытка выпрямиться, — Чего не спишь?
— Мне к Наставнику нужно.
Черт, кто меня за язык тянул? Не болтать, не болтать, Сэм…
Рыжик смотрит в серый асфальт под ногами. Сэм прищуривается: а его шатает. И запах от него – запах крови.
— Ты это… лучше к нему не ходи сейчас. – неожиданно советует Хорек, — Он сегодня совсем озверел…
Сэм изумленно раскрывает глаза: ему не послышалось?
— Не веришь? Ну как знаешь… – пошатываясь, парень бредет дальше. Пытается… Сэм молча смотрит, как рыжий медленно переставляет ноги… Кажется, сегодня Настав… демон и правда озверел. Если уж у терпеливого и шустрого Хорька ноги подламываются.
Я об этом пожалею? Но он догоняет своего недавнего соперника, вскидывает его руку себе на плечо, придерживает…
— Ты… что? – Хорек на инстинктах пытается вырваться, но Сэм держит крепко.
— Помочь дойти?
— Твой сосед спит?
— А… ты же не знаешь… Можешь проститься со Зверем и Коброй. И еще кое с кем… С сегодняшнего дня нас стало тридцать семь…
— Как?
— Три команды. Разом, — Хорек доковылял до кровати, бессильно лег, накрыл лицо ладонью, — Так что Наставник в бешенстве.
— Девять человек убито? Кто?!
— Охотники, кто ж еще…
— Убиты? Точно?
— Снотворными пулями, — послышался голос от двери.
Юноши рывком обернулись: на пороге стоял Дин.
— Думал, я тебя одного отпущу?
— Отец говорил, что раньше охотники были одиночками, — Дин заставил рыжика выпить обезболивающего и обрабатывал его спину – посмотреть там было на что, — Но после массового похищения детей они сорганизовались во что-то типа лиги. Выглядит все по-прежнему, но… Думаю, когда я звякнул про ваш городок и пропал, то… словом, все сейчас на ушах стоят. И поодиночке больше никто не ходит…Его усыпить?
— Что? – переход был слишком неожиданным, — Кого?
— Этого, — Дин вроде и не перемещал руки – как же оказалось, что рыжик зажат в мертвый захват? – Чтоб не путался под ногами. Похоже, у нас меньше времени, чем я думал.
— Вы о чем? – после первого шока Хорек как-то удивительно покорно воспринял ситуацию со сговором спятившего Тирекса и ненормального охотника… послушно подставил спину, машинально выпил все, что дают, ровным голосом изложил всю историю с наставником, наказанием и известием, после которого у того тормоза полетели. Словом, выложил все, о чем спрашивали. А сейчас испугался… – О чем вы? Что вы… хотите сделать?
— Разобраться с вашим хозяином. А ты пока поспишь. Сэм, дротик.
— Не надо! – рыжик не вырывался, но голову повернул, — Вы хотите его убить? Я помогу!
Сэм и Дин обменялись ошалелыми взглядами.
— Уверен, парень?
— Уверен! Я самый слабый из тех, кто остался… Так что он уже начал меня… отбраковывать. Всех пробует только, а я… Пошло оно все, ненавижу, убил бы, если б мог, не могу больше, не могу, убью…
— Пробует? – быстрый взгляд на Сэма, — Вон оно что…
Глаза Дина полыхнули так, что Сэм невольно вздрогнул – таким злым он брата еще не видел. Он сдавленным голосом пообещал Наставнику устроить для него персональное наказание, которое этот г*** не забудет!!!
Бронированная дверь позади Бранча закрылась. Люди не могли этого слышать, для них замок был абсолютно бесшумным, но Бранч уловил отчётливый щелчок запора, а следом скрип механизма. Серьёзная защита!
Через огромный видеокуб, висевший посредине комнаты, Бранч увидел дальнюю стену, а на ней бледное человеческое лицо в иллюминаторе. Лицо застыло, замерло; не шевелился ни единый мускул и даже глаза не двигались. Лишь зрачки едва заметно трепетали, и в них отражалась мешанина красных, жёлтых, фиолетовых линий.
– Это я, Алёна, – сказала серая самка. – Со мной попечитель. Его зовут Бранч.
– Кто это? – спросил Бранч.
– Алина. Моя сестра. Она управляет регионом. Сейчас, завтра, каждую секунду. Я не знаю, как у неё это получается, но это так. Она составляет расписания, обслуживает очереди, она диспетчер ресурсов. Я не знаю, как это объяснить.
Алёна втянула воздух, словно пытаясь ощутить запах сестры. Бранч знал, здесь ничем не пахло до их прихода, и ничем не будет пахнуть, когда они уйдут. Все посторонние молекулы фильтровались, он слышал шум насосов в стенах. Предусмотрительно, видеокуб такого размера требовал чистоты.
– Скажи мне, что нужно у неё спросить или попросить, совершенный, – сказала Алёна. – Я передам ей.
– Зачем? – удивился Бранч. – Я скажу ей сам.
Алёна пожала плечами:
– Она тебя не услышит, совершенный. Она видит видеокуб или слышит меня. Алина умеет не понимать других голосов.
– Не беспокойся, растущая, – красным языком Бранч быстро-быстро облизал ноздри и глаза. У Алёны похолодело в животе, таким нечеловеческим был этот… жест? Нет, она не боялась попечителя, глупо бояться шторма или снежной лавины, они не желают и не могут желать зла. Надо правильно себя вести, тогда останешься живой и здоровой. Так же и попечитель. Он просто чужд и равнодушен. Возможно, даже доброжелателен. Зачем пастухам ненавидеть баранов?
– Не беспокойся, – повторил попечитель. – Она поймёт.
Ящер протянул к видеокубу правую переднюю лапу, коснулся дымчатой поверхности когтями. Алёне захотелось зажмуриться: древний хищник, а рядом вершина компьютерной технологии! Фантасмагория…
Ничего не происходило. Бранч стоял, чуть шаркая хвостом по полу, замурованная в стену Алина равнодушно взирала на мельтешение цветов.
Попечитель щёлкнул челюстями и оставил видеокуб в покое.
– Что-то не получилось, совершенный? – спросила Алёна.
– Получилось, – произнёс Бранч. – Я задал вопросы, я получил ответы. Сделал распоряжения.
– Ааа…
Алёна вздрогнула. Комнату заполнил стон Алины в изолированном от мире склепе. Микрофоны работали всегда, готовые передать наружу любой звук, любое сказанное Алиной слово, но обычно она молчала, даже дыхание было слышно едва-едва…
– Ооо!..
Алина за стеклом зажмурилась, её щёки покраснели, а рот широко открылся!
– Что с ней, совершенный?
Алёна испуганно посмотрела на Бранча. Попечитель мелко тряс головой, пощёлкивал и даже тихо шипел. Смеялся!
– По-вашему это оргазм, – сообщил Бранч, отсмеявшись. – Я отблагодарил твою сестру, растущая. Несколько цифровых последовательностей, точно рассчитанные паузы. Ты не поймёшь.
– Почему именно так?
– Секс ей не знаком, – объяснил попечитель, – а ведь он нам угоден. Как получилось, – он пристально посмотрел на Алёну, – что секс не знаком ей? Она уже взрослая.
– Она больная… – сбивчиво заговорила Алёна. – Она выросла в…
Алёна испуганно замолчала.
– Говори, молодая самка высокого ранга, – приказал Бранч. – Не пытайся меня обмануть!
– Она выросла в интернате… – призналась Алёна. – Я выкупила её у синих!
– Выкупила, – повторил попечитель. Он снова рассмеялся. – Как это интересно!
Попечитель подёргивал хвостом, облизывался и казался чрезвычайно довольным, хотя кто их разберёт, рептилий?
Алёна собралась с духом:
– Что с ней будет, совершенный?
– Она ничего не нарушила, – сказал Бранч. – Что с нею может быть?
Раньше на этом месте стоял завод. Сейчас никто не скажет, что здесь делали: удобрения, лекарства, пластмассы — или другие продукты, память о которых стёрла Встреча. Остались полуразрушенные корпуса, километры трубопроводов, мятые цистерны и просторные подвалы, а также огромное количество ржавого железа, оплавленного камня и битого стекла.
Город давно откочевал отсюда, ушёл на земли более чистые, здоровые. Вокруг вырос лес, скрыл следы боёв, выбелил дождями и растворил кости павших.
Свой временный лагерь партизаны разбили в канализации, ниже складов и подвалов. Сюда не проникал солнечный свет, зато тепло и дым самодельного очага не могли попасть наружу, терялись в грунте и перекрытиях.
Ночь ещё не опустилась, но внизу всегда темно, и многие спали. Быстрый переход вымотал даже охотника Луиджи, поэтому бодрствовали считанные единицы. Оставшиеся наверху часовые, пленный пилот винтокрыла, озабоченный будущим, раненые. Не всем при взрыве гранаты над головой повезло так, как Ивасю. Одному из партизан осколок раздробил плечо, другому порвало щёку. К счастью, никто не погиб, но даже пластырь не мог полностью избавить от боли, и пострадавшим было не до сна.
Ивась и Джанкарло сидели у огня. Азарт боя давно отпустил, но молодой командир не мог расслабиться. Мысли бродили в голове, мучили, грызли.
– Я пытаюсь понять, что дальше? – Ивась подцепил щепкой выпавший из огня остывающий уголёк, подкатил в костёр. Уголёк вспыхнул и стал неотличим от десятков своих собратьев. Так любой человек более заметен, когда он один, но быстро гаснет и пропадает в темноте. – Хватит ли у нас сил?
– Озаботился, – проворчал Джанкарло. – Дотумкал, проникся. О чём ты думал раньше, парень?
– И всё же?
– Дальше ничего, – сказал старик. – Сил у нас не хватит. Попечителей нам не одолеть, мы смертники.
– Смертники…
– Всё равно надо биться! – Джанкарло ударил кулаком о ладонь. – Тревожить, делать пакости! Не хочу быть просто думающим мясом, парень! Тебе повезло, вокруг все такие!..
Ему повезло, Ивась знал это. Не потому, что вокруг — сумасшедшие упёртые смертники, как вещал Джанкарло. Высокопарные слова могут убедить, поднять, но это просто слова. Дело в том, что он был пищей, лакомством, зато теперь он живёт. И не просто живёт, у него есть цель: вцепиться зубами в глотку попечителя — и не разжимать их хоть до самой смерти!
Раздался топот, бойцы поднимали головы, озирались.
– Винтокрыл, командир! – доложил подбежавший часовой. – Странный какой-то винтокрыл…
– Поднимай следующую смену, – приказал Ивась, – пусть берут оружие — и наверх.
Он разбудил Луиджи. Охотник проснулся мгновенно, словно и не ложился.
– Возьми зенитную ракету и будь готов, – сказал Ивась, – надо попробовать эту штучку!
Тот, кто явился к ним, сильно пожалеет. Джанкарло, как обычно, воспринимает всё в чёрном свете. Хватит им бегать, уж с винтокрылами они справятся. А там… там посмотрим!
Они поднялись наверх и замерли среди бетонных блоков и гнутого металла. В маскировке лагеря Ивась не сомневался и рассчитывал, что тревога ложная. Мало ли зачем летают над лесом винтокрылы?..
– Не нравится мне эта тишина, – пробормотал Джанкарло.
Над старым заводом висела дымчатая чечевица. Не вращались винты, не гудели турбины.
– Что это? – прошептал Ивась.
– Худшее, что могло быть, – так же тихо ответил старик. – Попечители. Это их машина, у нас таких нет…
Попечители! Вот шанс сделать что-то действительно важное.
После ему будет стыдно, но сейчас Ивась забыл обо всём. Он забыл, что под его началом отряд, забыл, что среди бойцов есть раненые и больные, забыл даже о том, что рискует не только собой и отрядом, но и всеми теми, кто ждёт их на главной базе. Он может причинить вред попечителям! В сознании осталась только эта мысль и полностью захватила его. Может — значит, должен, а там будь что будет!
– Что ты задумал? – с испугом глядя на Ивася, прошептал Джанкарло. – У тебя такой вид, кажется…
– Всё будет хорошо, – не слыша вопроса, сказал Ивась. – Всё будет хорошо… – и заговорил, словно в лихорадке: – Из всех гранатомётов, Луиджи — на секунду позже, по моей команде… Три!.. Два!.. Один!.. Пли!
Четыре гранаты разорвались под чечевицей, потом в дымное облако врезалась ракета.
Удар, грохот! Просвистели мелкие осколки, простучали по гулкому железу. Ивась осторожно выглянул из укрытия.
Летательный аппарат попечителей никуда не делся. Он незыблемо висел над ними, неподвижный и равнодушный. Ни дымка, ни огонька, как будто заряды прошли мимо…
После Управы Бранч взял с собой начальницу синих Марику и отправился на место последнего нападения. Дорогу уже исправили, сгоревшие мобили убрали, но мох и лесная подстилка были изрыты и местами обгорели.
– Они прятались здесь и здесь, совершенный, – показывала женщина. – Вот следы от их ног.
– Хорошо, – Бранч мотнул головой. – Снимите генетические отпечатки. Сканер вам не запрещён?
– Нет, совершенный, – ответила Марика после заминки. – Отпечатки у нас есть.
– Значит, бандиты вам известны?
– Да, совершенный.
– Я тоже хочу их знать, – сказал Бранч. – Куда они направились после диверсии?
– Туда, куда упал винтокрыл. Они уронили винтокрыл, совершенный!
– А дальше?
– Мы ищем.
– Вы не знаете, – произнёс Бранч. – Садись в машину, будем искать вместе.
Повисев над проплешиной от сгоревшего винтокрыла, они полетели вглубь леса. Живые дышат, выдыхают частички себя. Чуткие детекторы легко взяли след. Бандиты уходили на север, сканер насчитал двадцать четыре особи. Почти все они уже участвовали в нападениях на конвои. Что же им не хватает? Недовольные есть всегда, но должна быть конкретная причина, ведь даже пустынный пшерг не бросается просто так.
Местность понизилась, редкий сосняк сменился лиственными зарослями. Скутер теперь медленно скользил, едва не задевая верхушки деревьев. Лес шумел обилием жизни, маскировал беглецов.
– Прибыли, – сообщил Бранч.
Скутер завис над старыми развалинами. Здесь следы обрывались.
– Что там, совершенный? – Марика показала рукой.
Там, на внутренней поверхности силового колпака, отражались данные сканеров и датчиков… Примитивное зрение самки приняло один из сегментов колпака за окно!
– Это твои бандиты, женщина, – сказал Бранч, на ходу согласуя выдачу датчиков и собственное зрение под оптический диапазон аборигенов. Сложная, глубокая картина сжалась и выцвела, стала шершавой древесной зеленью, под которой светились два оранжевых огня.
– А остальные? – Марика подалась ближе, задышала прерывисто, сжимая и разжимая кулаки.
– Прячутся под землёй, – ответил Бранч. – Где им ещё быть?
– Убей их, совершенный Бранч! – воскликнула Марика. – Ты же можешь? Убей их всех!
– Нет.
– Почему, совершенный?!
Бранч посмотрел на самку тем особенным взглядом, которым владеют попечители – и змеи. Краска сошла с её лица, Марика побледнела и сжалась в кресле. Так было хорошо, так было правильно.
– Ты забыло своё место, животное, – сказал Бранч. – Откусить тебе голову?
Самка опустила глаза в пол.
– Ты не смеешь требовать, запомни это, – продолжил попечитель. – Ловить и казнить бандитов – твоя работа
– Да, совершенный, – прошептала синяя.
– Здесь только малая часть бандитов, – спокойно объяснил Бранч. – Поймать надо всех!
– Да, совершенный!
Наконец она поняла…
Интересно, как бы выглядело её обезглавленное тело на полу скутера? Бранч ужаснулся: инстинкты на миг взяли над ним власть, он запросто мог убить её… Но ведь он художник, а не хищник! Развитое, утончённое, культурное существо! «Которое не отказывается от живого желе», – уточнила память. И всё же, почему он не убил тех, внизу? Оставил бы одного или двух, чтобы расспросить. Они заслужили смерть, по всем законам заслужили!
Это было некрасиво, его чувство прекрасного возмутилось! Пускай туземцы сами разбираются между собой.
– Совершенный! – закричала самка.
Оранжевых пятен внизу стало больше, от них потянулись к скутеру ослепительно-горячие трассы!
Бранч удивился. Те, внизу, вместо того, чтобы таиться и прятаться, нападали! Снаряды ударили в машину, колпак потемнел – мозг скутера ограничил передачу данных.
– Полетели назад, растущая! – засмеялся попечитель. – У тебя много работы.
Они стреляли в него! Не зная, кто он, не зная, зачем появился над их убежищем, не зная даже, будет ли в их атаке смысл… Кажется, инспекция будет не такой скучной, как он боялся.
Забросив чиновницу в город, Бранч отправился на юг. Они стреляли в него! Это стоило обдумать, а размышлять лучше всего в одиночестве.
Огромная пустыня на севере африканского континента, о которой сообщали исторические справки, исчезла. Бесконечными рядами тянулись поля, прорезанные синими артериями каналов, блестели на солнце шеренги теплиц. Выросшему втрое населению требовались качественные продукты, и Сахаре давала их заметную часть. Медитировать на капусту и морковь? Нелепость…
Мозг воспроизвёл для него самую свежую трёхмерную карту. Условно разумные не оставили ему удобных мест. Все засушливые клочки стали заповедниками, а Бранчу требовался истинно дикий ландшафт! В Сибири и пойме Амазонки существовали огромные лесные пространства, но там кипела назойливая жизнь, чересчур много жизни, куда больше, чем в приличной пустыне!
Бранч выбрал океан. Небольшое умственное усилие – и можно убедить себя, что солёная вода так же пуста, как и небо над ней. Он выбрал участок вдали от островов и транспортных линий, убрал силовой колпак и замер.
Они стреляли в него! С одной стороны, это явно доказывало, что люди не мыслят, а только имитируют разум. Инстинкт заставляет ядовитого гушада бросаться в атаку раз за разом, терять стрекательные иглы, рвать дыхательную перепонку. Гушад неразумен, он не в силах понять, что убивает себя. Он нападает, чтобы победить и пожрать соперника. Мысли о поражении и бегстве не умещаются в его маленьком мозгу…
Какое удобное рассуждение. В духе Старейших, которые прячутся от настоящей жизни в бассейнах с подогретым минеральным маслом…
Но ведь они стреляли в него!
Гладь океана под ним морщила мелкая рябь. Бранч опустил скутер ниже, стали видны клочья пены на верхушках волн, тогда он посадил машину на воду. Воздух вокруг него наполнил свист ветра и горько-солёная взвесь. Волны равнодушно ударяли в дно скутера, расплёскивались, пропадали, чтобы возникнуть снова с другой стороны и уйти. Волны тоже был неразумны, и никакая мощь попечителей не могла заставить их свернуть с пути. Только уничтожить, разбить, распылить. Убить.
Почему они стреляли в него?!
Повеяло холодом. Издалека к месту посадки скутера медленно приближалась плавучая гора. Волны бессильно стучали в её подножие, облизывали зеленоватые склоны, белая вершина сверкала на солнце.
Айсберг.
Бранч закрыл купол, бросил скутер вверх и взял курс на юг.
Скоро похолодало, потом впереди показались безбрежные белые поля Антарктиды. Вот он, истинная пустыня! Аборигены оставили её нетронутой…
Бранч посадил скутер в слежавшийся снег и вышел наружу. Ветер кинул в глаза снежную крупу, ослепил на миг. Лапы онемели, шкура потемнела от прилившей крови. Потом кровь вернулась к сердцу – холодной и вязкой. В попытке защититься от блеска замёрзшей равнины зрачки сжались в тонкую нитку.
Против воли Бранч стал погружаться в транс, полусон-полуявь, память о далёких предках, которые проводили в нём холодные пустынные ночи. Только не было на родной планете Бранча таких долгих и холодных ночей, никогда не было…
Древний защитный механизм вырвался из-под сознательного контроля и заработал. Холодный кровоток замедлил, а потом и вовсе прекратил обмен веществ в пищеварительном тракте. Первый и второй контуры кровообращения, которые питали мышцы лап и спины, отключились, зато включился четвёртый, резервный. По нему жир из подбрюшного депо потёк в печень, а та принялась за синтез высших спиртов – природного антифриза. Скоро их концентрация достигла критического уровня, открылись сосудистые клапаны. Они объединили четвёртый контур с третьим, снабжавшим кровью головной мозг.
Сознание медленно засыпало. Мысли ворочались простые и ленивые. Пропадали чувства. Первым – слух, Бранч обнаружил, что вой ветра более не беспокоит его. Потом отключились кожные рецепторы, и стало тепло. Заснеженная равнина стала плоской и двуцветной, её исчертили короткие чёрные штрихи… Они росли, утолщались и сливались друг с другом, пока всё поле зрения не заполнила ровная темнота…
Конец…
Возможно… его обнаружат… по пеленгу… от скутера…
Скутер!
Сверху упал огонь, целая река огня! Если бы мог, Бранч закричал от боли! Огонь выжигал холод, терзал каждый клочок тела, каждую клеточку внутри, поливал кислотой каждый нерв подобно знойным многоножкам… а потом Бранч потерял сознание.
– Бранч?.. Инспектор Бранч?.. Бранч?.. Инспектор Бранч?.. Бранч?..
Голос был везде, стучал в кости черепа, прокатывался болезненной волной от кончика хвоста до кончика носа.
Бранч вынырнул из целебного геля:
– Спасибо, Мозг.
– Твоя мозговая активность была почти на нуле, – заговорил Мозг. Кажется, он обрадовался, как это ни странно звучало по отношению к псевдоразуму. – Я правильно поступил?..
– Да, – ответил Бран. – Правильно. Я благодарен. Где мы?
– На месте последнего приземления, – с готовностью сообщил Мозг.
– Дай панораму и звук.
Ярко сияло низкое солнце. Бранч теперь знал цену этому свету. Над горизонтом поднимались острые заснеженные вершины, а по сверкающей равнине бродили, неуклюже переваливаясь, странные звери. Чёрноспинные и белобрюхие, с жёлтыми пятнами вдоль шеи и крыльями-ластами по бокам тела. Иногда они задирали головы кверху и кричали резкими голосами. Или нагибались, и тогда из пуховой складки между лапами выглядывала голова детёныша. Родитель наклонялся ещё ниже и срыгивал что-то прямо в клюв птенца.
Свистел ветер, свивал между пингвинами вьюжные кольца, а они бродили и занимались от века положенным делом – жили и продолжали жизнь.
– Старт, – приказал Бранч.
Жизнь сопротивляется смерти, даже если нет никакой надежды. Просто потому, что хочет жить дальше. А уж как она сопротивляется тогда, когда это надежда есть!
Они стреляли в него. Интересно, на что они надеются? Свет и звук, мороз и глупые, но бесстрашные пингвины… Всё останется в его полотне.
Шаги по коридору. Слышно, как поднимают на ноги соседнюю камеру. Шухер, как здесь выражаются.
К нам тоже заходят двое «бритых» – так в тюрьме называют полисов. Я вырастаю над ними, распрямляясь во весь свой гигантский для местных полукровок рост. Один из бритых, темноглазый молодой парень, все время нервно косится на меня. Думает, что я псих?
Мне хочется улыбнуться ему, но я не улыбаюсь. Улыбка может спровоцировать похуже прочего. А я не намерен нарываться и ломать планы Мериса. Кто я теперь без него?
Нас выводят на тюремный двор довольно приличной группой – человек в шестьдесят. Сверху медленно опускается старенькая десантная шлюпка, лет десять, как снятая с вооружения. Lе-40. Я не летал на таких, но Келли называл их при мне «адский лифт». Что-то у них с гиробалансировкой неадекватное…
Шлюпка спускается так тихо, что кое-кто замечает ее, лишь глянув на мою задранную голову. И наконец – ветер встряхивает душный не по-весеннему вечер.
Нас всех загоняют в сорокаместную шлюпку. Я считаю по головам – шестьдесят восемь. Техники безопасности – ноль. Вместо нее двое полисов перед спинами пилотов.
Посадочный люк все еще открыт, и я слышу отдаленное гудение, накрывающее нас, словно ватное одеяло. Охренел кто-то наш или не наш. Среднего тоннажа КК идет вниз на сопоставимой при атмосферных полетах скорости. Раз скорость погашена – это не катастрофа. КК нельзя посадить на планету в безаварийном режиме. Нас что, собираются бомбить? Корабль будет бомбить планету? Квэста Дадди пассейша…
Я оборачиваюсь, чтобы выглянуть в люк, вдруг мне таки мерещится? Полис бледнеет и тычет в меня стволом. Оружие сенсорное, и я не очень-то пугаюсь. Кстати, это тот, темноглазый. Только глаза и темнеют на побелевшем лице. Да, похоже, я не ошибся. Беспредел, однако. Если космические корабли начнут уничтожать то, что внизу – зачем воевать? Планете, вроде Мах-Ми, хватит десятка КК, чтобы превратить ее в оплавленный слиток людей и земли.
Белый шум нарастает, уши закладывает, а мы все еще грузимся. Накроет же! Вот и полис боится, что накроет. И не он один… А сзади орут и требуют взять кого-то. Наверняка, вывели заключенных и из других камер. Но двор маленький – пока наша шлюпка не поднимется, другой не сесть. Наконец снимаемся с гравиподушки, ползем над зданием тюрьмы. Люк приоткрыт, его не могут загерметизировать, иначе он раздавит тех, кто жмется в хвосте. Но в шлюпке есть защита от дурака, она не даст в таком режиме активировать светочастотные экраны и форсировать скорость. Второй пилот просит отойти от люка. Потом орет в микрофон – толк тот же.
Вообще-то, люк надо закрыть, чего бы это ни стоило, – думаю я и проталкиваюсь в суматохе ближе к пилотам. Я один здесь такой спокойный. Я и не такое видел. Остальные мечутся, как могут. Спасает теснота, а отнюдь не грамотные действия охраны. И очень душно – вентиляция тоже рассчитана на сорок человек. Но сорок – усадили и пристегнули, а остальных никак не могут утрамбовать. Я же все протискиваюсь, наступая на ноги и на руки.
Наконец вижу дисплей второго пилота… Слева по курсу – высокотемпературный источник радиации уже накрыл три-четыре единицы. Скорость распространения превышает нашу раза в полтора. У меня нет даже трех секунд.
Какой-то гад кусает за ногу. Я прыгаю вперед, сбиваю одного из бритых и дотягиваюсь до пульта. Полис висит на шее, но люк… Люк закрывается с диким, нечеловеческим визгом, чавкая теми, кто стоит у него на пути. Я еще успеваю вывести на панель шкалу скорости, когда нас накрывает. Шлюпка вибрирует, перегрузка растет по стартовой кривой…
Дальше я соображаю плохо, но руки продолжают что-то делать. У меня даже появляется союзник – второй пилот тихонечко выползает из ложемента и что-то кричит охранникам. Я не слышу. Он тоже, наверное, не слышит. Свист превращается в рев, давление растет, но перегрузка символическая для меня – раза в три-четыре больше обычной.
Наконец понимаю, что делаю и откуда перегрузка: я вывел шлюпку вертикально. У нас не активирован защитный контур, но и ограничений в скорости по этой же причине нет, только сила трения. Или мы изжаримся, или сумеем уйти из зоны поражения. КК явно палит не по нам, у него внизу какая-то цель, иначе мы уже стали бы бессмертными. (Бессмертными в загородительных отрядах называют трупы).
На шее все еще висит охранник. Слава Беспамятным, что у него не сорвало крышу, и он не начал стрелять. В замкнутом помещении шлюпки досталось бы всем.
– Отпусти его! – орет второй пилот и пинает… Я слышу звуки ударов тяжелой магнитной обуви. – Пусти, чимор! Да пусти же!
Но полис, похоже, просто не в состоянии меня отпустить.
– Не бей, – говорю я второму пилоту. – Попробуй разжать пальцы.
И поворачиваюсь к первому. И мне все становится понятно. Шлюпка старая, у нее завис авторежим, и пилот едва не кулаками стучит по своей части пульта.
Я надеваю шлем, который снял второй.
– Брось, – говорю я тихо. – Пойдем на ручном.
– Видимости нет, – хрипло откликается первый пилот.
– Ничего, – так же тихо отзываюсь я. – Двадцать секунд назад зона поражения была – четыре единицы. Скорость распространения примерно 15-17 единиц в минуту. Нужна только высота, чтобы сориентироваться.
– Гироскоп врет на этих шлюпках, – говорит он.
– Вычислить высоту можно и без гироскопа. Ничего. Не погонятся же они за нами? Кому нужен тюремный транспорт?
Рос учил меня считать при минимуме показаний приборов. Шлюпка грелась все сильнее, и считать надо было быстро.
– Попробуй активировать щит, – попросил я первого. – Я понимаю, что это моя работа, но я поведу, а ты попробуй.
– Хорошо, – шепчет он. Потом ругается и говорит, что может только дополнительно опустить щитки. Но тогда мы полностью станем рыбкой в банке – приборы-то работают с искажениями. Но выбора нет.
– Закрывай, – соглашаюсь я. – Пойдем вслепую. Нужно, чтобы выдержала обшивка, остальное как-нибудь обойдется, в небо я не врежусь.
Перегрузка уменьшается, и охрана пытается восстановить статус-кво, интересуясь, куда это я полез. Второй пилот объясняет им все происходящее не самыми цензурными словами.
Первый включает радиосвязь и предупреждает:
– Сохраняйте спокойствие, шлюпка вынуждена двигаться без показаний приборов!
Эта простая фраза оказывается страшнее любой угрозы, и охрана замолкает. Для дополнительного эффекта я гашу основной свет, только маячки на панели мигают. Нам свет не нужен, гелиопластик пульта дает глубокую голокартину. Внешнего обзора – ноль, мы закрылись щитками, как перепуганный броненосец, а из приборов работают только тепловые камеры.
Я смотрю на инфраэкран и ничего хорошего там не вижу. Прямо по курсу зацветает очередной высокотемпературный цветок.
– Кто может дотянуться до ремней – пристегнуться! – командую я. – Остальным держаться за десантные крепления. Входим в зону светочастотного удара.
Я не ошибся ни на секунду. Тряхнуло как по графику.
– Считай до десяти, – привычно приказал я первому пилоту. Если не сумеем выйти за десять секунд – дальше можно уже не считать. 8-10 секунд мы выдержим, если не разгерметизируется обшивка.
Ускорение снова растет. Шлюпка вибрирует, как больной трясучкой. Вентиляция агонизирует и умирает. Следом за ней выгорают камеры инфраэкрана. Впрочем, чего я на них взъелся? Они и так продержались удивительно долго.
Кто-то заорал, ожегшись о металлический поручень. Плохо. Еще пять секунд надо выдержать.
Люди задыхаются. В шлюпке густо пахнет кровью и горелым мясом. Я вроде бы чувствую, а вроде и нет. В такие моменты ты не человек, а линейка скорости на гелиопластике.
– Восемь, девять… считает первый пилот. – И вдруг орет: – Падение температуры на обшивке!
И я останавливаю руку, плавно вдавливающую шкалу ускорения. И мы снова не в бездне между мирами, а в горячем аду шлюпочного нутра.
– Вышли в голубую зону?
– В зеленую, капитан, – неожиданно навеличивает меня первый пилот.
– Хорошо, – отзываюсь я. – Температура обшивки на пределе. – Вышли на ускорение шестнадцать. Снижаю по основному графику. Высота?
– Не могу оценить. Предположительно двенадцать-пятнадцать.
– По моим – тринадцать и восемь.
– Есть тринадцать и восемь.
– Радиация.
– Двести.
– Хорошо. Кажется, выбрались, – я оглядываюсь, вспомнив про второго пилота. Тот стоит за спиной, цепляясь за вспомогательную скобу…
– Меня вам представляли год назад, на Аннхелле, – говорит он, горячо дыша мне в лицо. – Вы, наверное, не помните, капитан Верен. Я – Арлей. Инстон Арлей из гарнизона «Дремлющий».
Я вгляделся, но не вспомнил. Гарнизон этот мы поднимали, да. Переучивали, натаскивали на изменившиеся условия боя. Я там бегал и орал, как сирена, потому что гарнизон был натурально дремлющий, не только в плане названия.
– Спасибо, сержант Арлей, – не уступить ли ему место?
Пилот вдруг протянул руку, и я от неожиданности пожал ее. Оглянулся, проверяя, видит ли кто-нибудь. Но даже охране было не до нас. Темноглазого паренька тошнило в пакет. Полис, блин… По башке он меня долбануть не сноровился, но пакетик в кармане носит.
– Меняемся, Арлей?
– Сажайте лучше вы. Видимости как не было, так и нет.
В шлюпке было так душно, что те, кто сидел на полу, в массе уже лежали друг на друге. Только у пилотов оставалась возможность нормально дышать. Я выключил маску, чтобы кислород пошел в шлюпку. Спросил:
– Господин первый пилот, разрешите продолжить движение? – раньше у меня не было времени задать этот вопрос.
– А пошло оно все к стриженной бабушке, – отозвался первый, расстегнул шлем, и я узрел мальчишеский подбородок. – Лейсер Благовест! – он тоже протянул мне руку.
Лейсер? Лейтенант что ли? Что за диалект?
– Агжей Верен, статья двадцатая, параграф первый – неподчинение приказу, – представился я на всякий случай.
– Наслышан, – отозвался первый пилот.
– Командуйте, – кивнул я.
– Эфир пустой. Придется нам самим оценивать обстановку.
– Попробуйте на частоте спецона. Чисто теоретически – мы терпим бедствие.
– Частоты спецона на Мах-ми кодируются.
– Разрешите, я? – карту кодирования нас заставляли учить наизусть.
Первый код я набрал наобум, потом вспомнил про аварийные коды. И попал. Меня «прочитали» и выматерили.
– Слушай, я тоже ругаться умею! – сказал я невидимому дежурному. – ЭМ-17 можешь дать?
– Слушай ты, – отозвался дежурный, – если ты сейчас не опознаешься…
Первый пилот ввел позывные и дежурный заткнулся.
– О, как, – сказал он. – Тюремный конвой? Уцелели что ли? Ну, идите в зону дезактивации, бедолаги. Сейчас я вас сориентирую по курсу… А ты кто, парень?
Обращался он явно ко мне, и я рискнул.
– Ктока моя фамилия.
– Я-ясно, – протянул дежурный. – Ладно. Вызову тебе ЭМ-17. Дальше – сам плавай. Пошлют – твои проблемы.
– Не пошлют – Келли будет должен, с него спросишь, – отозвался я второй условной между спецоновцами фразой, и дежурный удовлетворенно цокнул.
Келли меня, понятно, не ждал. Но дежурный донес до него, что вызывает кто-то «свой». И капитан спросил по-лхасски:
– На турмы, нэ?
– Ну, типа, да, – ответил я. – Спина чешется, но вроде ничего уже, здоровый. Чего и тебе желаю!
– Агжей!
– Так точно, капитан!
– Вижу тебя. Ослепли? Возьмите десять градусов ост. Две единицы до выхода из зоны светочастотного. Ждите медтранспорт!
– Какой нам медтранспорт, ты чего?
– Ждите, я сказал. Отбой связи.
Ой, Келли что-то задумал. Абстрактно мыслить он не умеет, конкретика так и прет…
Келли – удивительный мужик: аккуратный, домовитый. Дом далеко, так всю душу в корабль вкладывает. Родился он в отсталой языковой общине, в большой мир адаптироваться не сумел, а зарабатывать на жизнь надо – дома жена и две дочки. И он научился зарабатывать войной, подходя и к этой стерве практично и мастеровито. Если Келли что-то задумал, значит, так и будет. Он был суровым практиком. Поди и приказ уже имел от Мериса, как в какой ситуации поступать.
Осталось нам только успешно приземлиться вслепую и с перегретой обшивкой.
Я покосился на навигатор, вздохнул: показывал он такое, что лучше вообще не учитывать. Ох, не любил Келли эти самые Lе-40. Видать, было за что.
Я ласково провел ладонями по пульту, проверяя, насколько нагрелся гелиопластик. Пульт шлюпки любит ласку, как женщина. Потому пилоты в сексе грубыми не бывают, по крайней мере, поговорка такая есть.
Сели мы в пригороде. На стекло: местность была песчаной. Я оглянулся, но не увидел город. Да, скорее всего, уже и города никакого не было. Здесь тоже здания оплавило со стороны светочастотного. Соседний забор был похож основательностью на тюремный, он принял на себя большую часть акустического удара и выглядел соответственно: поверженные дозорные вышки лежали, по-бабьи раскинув длинные ноги.
Над нами кружили две спецоновские эмки, но садиться не спешили. Замеры, наверное, делали. Но наземные военные уже повылазили из своих дыр. Хмурые парни без нашивок выгоняли из подвалов местных, заставляли их стаскивать в кучу трупы. Наши зэки им помочь пока не могли – шок плюс тепловой шок. На ногах стоял я, оба пилота и один из полисов, крепкий оказался. Он сделал шаг ко мне, оступился на скользкой, оплавленной земле и упал к ней в объятья. Сглазил я его, что ли?
Напротив росла гора трупов. Тела – обожженные, искореженные, смятые и изломанные. Я выхватил острые лопатки и поджатые ноги. Сердце повисло. Перевернул… Нет, это был не Лерон.
И тут закапало вдруг, без туч и ветра, прямо с бурого, предзакатного неба. Я подставил было лицо, но его, и без того изъеденное потом, защипало, словно сверху лилась кислота. Дезактивацию начали, гады. Прямо со статистами. Вот тебе и медпомощь… Я натянул на голову робу и, задрав трикотажную майку, стал обтирать пылающую морду. Майка почернела: такой я был грязный. И посинела тоже. Я потер левый висок, потом, для верности, прошелся по нему тыльной стороной ладони и долго ее разглядывал. Краска была ядовито-синяя, цвет в цвет той, что идет штрафникам на татуировки.
Рррррр! Как же меня все достали! Вредина заквак, чокнутая девица-невеста… А самая главная зараза — это шаман! Почему? Вы еще спрашиваете! Читайте! И куда он делся?..
— Александра-а!
Все подскочили. Солдаты охраны похватали оружие. Велиса прикинула шанс на обморок — даже травку присмотрела. Я свалила хвостом котел с кашей…
И неудивительно. Вопль грянул такой, словно… словно… ну я не знаю просто! Вот представьте, что у котов завелся свой Витас, и как раз в этот момент ему наступили на … ну, на хвост, скажем.
— Александр-а-а-а-а!
Да что ж это такое? В смысле — кто? И где?
— Аа-а-а-а-а-а-а-а-а!
— Мастер! — охнул Рик. И бросился в кусты.
Гэл?! Эй, кто обижает дедушку? Рик, стой, эй, я с тобой!
Я подобрала хвост и помчалась за ним. Солдаты затопали сзади. Сзади хныкала Велиса, упрашивая, чтоб ее подождали и не бросали…
Крылья цеплялись за деревья, на хвост наступила какая-то зараза; другая зараза, с клювом и перьями, с какого-то перепуга залетела в рот, я еле отплевалась, стараясь ничего не поджечь… И чуть не кувыркнулась нечаянно, когда увидала, что творится…
С полчаса назад, когда мы наконец дотопали до симпатичной такой речки и улеглись на привал, мастер Гаэли все пытался вытянуть ученика на сбор каких-то жутко интересных травок, которые растут в местном болоте. Но пока Рик разговаривал со мной, пока проверял место привала на какие-то остаточные следы, пока… словом, старикан ускакал за своими интересными «псевдогнилушками» сам. На жабьих лапках.
И что с ними случилось такое? Ну вредный он, вредный, и меня пилит постоянно, но все-таки… жалко, если…
Под ногами захлюпало, вопли стали слышно совсем близко, и вот впереди замаячила зеленая поляна. И… я чуть себе хвост не отдавила. Ну занесло меня от резкого торможения.
— Духи предков… — пробормотал какой-то солдат рядом.
— Вот это да-а…
— Хухудро алкуз быбыдр…
— Цыц!
— Помоги-и-и-ите!
Ой-й… Да-а…
Старикан, отправляясь на болото, наверно, подзабыл, как он выглядит. Притерпелся малость к жабистому виду, и ясно почему — за три дня пути уже даже солдаты попривыкли и перестали сбегаться на каждый обед, посмотреть, как «эта зеленая образина» ест суп вместо положенных червяков.
А вот местные жители мастера нашего первый раз видели. И такое устроили! Я прям в ступоре вся — вот же глюки здесь, а?
Местное население всей тусовочкой высыпало на полянку и активно тащило старикана в разные стороны, внаглую набиваясь в жены. Ну или в невесты… В крайнем случае, в подружки на ночь. Старикан орал и отбивался вовсю.
Можно понять дедушку…
Что значит, почему? Вы б видали этих невест! Лапки с перепонками, кожа в пятнах (спа-салона на них нет!), и главное, теперь я поняла, почему их называют закваками — потому что они могут за… заквакать кого угодно, даже президента Америки, наверно. А что, я не сказала, что это закваки?
Ну… теперь говорю.
А не повезло дедуле — тут даже лягушки озабоченные! Не, ну во жизнь у старикана пошла, а? Ни один поселок пока спокойно не проехали — то девушки про заколдованного принца спрашивают (и про его замок, и про доходы), и глазки строят… то мужики интересуются, где цирк будет представление показывать, и что жаб умеет — огонь глотать, по канату ходить или это просто корм для дракона (жаб от такого вопроса напрочь про всю вежливость забыл и такой разгон парням устроил, что Велиса опять в обморок собралась!). Позавчера в деревне одна идиотка ночью попробовала волоски из его бороды отстричь — на отворотное зелье для мужа… Представляете, спите вы себе у костра тихонечко, никого не трогаете — и вдруг просыпаетесь, оттого, что вас лапают и бормочут что-то… что именно, старикан не толком не понял, заговор какой-то, но «по бабам ввек не ходить» расслышал. А тут еще ножницы щелкают… Гаэли подлетел, будто ему к самому дорогому петарду привязали и с перепугу такое ляпнул, что с неба рухнул ливень пополам с градом.
Лагерь в момент стал бассейном, и сколько ж мы потом наслушали-и-ись…
А вдобавок за Гаэли по пятам ходило местное наказание — я про детишек. За мной, правда, тоже. Я от них шизею, от этих мелких кошмариков. Нет, деток можно понять — ни компа, ни телика, ни плейеров… радио, и того нет! Заняться им нечем, вот и шляются за приезжими — интересно же. Понять можно, но терпения никакого на них нет!
Та малявка, от которой я в озере топиться хотела, оказывается, еще вполне ничего так была… Она просто вопросами задалбывала. И была одна. А тут… Ходят по пятам целой толпой, то покатать просятся, то под крыло норовят заглянуть, то чешуйку выпрашивают на удачу. Ну спасибо! А мне что, щипаной нор… э… ощипанным драконом ходить? А уж вопросы из них сыплются, как жетоны в казино, когда джек-пот выигрываешь. А правда, что драконы несут яйца, размером с барана? (А я откуда знаю? Я барана-то видала только по частям! Жареного). А правда, что дракон поцелует, то до самой смерти богатым будешь? А правда, что драконы видят, где закопан клад? А не покажет ли им тетя-дракон, где тут ближайший? А можно им хотя бы посмотреть, как дракон заквакой пообедает?
Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
А главное, не прогонишь их никак, они как пудра или бабушкины сердечные капли — везде просачиваются. Мы с Риком из-за этого ночью вместе только спали. Не, серьезно, ну кто тут сможет? Если в любой момент из кустов может высунуться чья-то голова и зашептать: «Вот, смотри, откуда зайчик детей приносит»… В натуре! Мне потом Рик еле рот успел зажать, потому что я послала этих любителей зайчиков… ну начала посылать, далеко не успела, а шамана как раз выплеск начался, еще пару слов, и попали б бедные зайцефилы… ну, туда. Куда-куда… Так я вам и сказала! Сами догадайтесь!
А потом Рик мне еще какую-то гадость варил успокоительную. Потому что я хотела полечить нервы пивом, а он вздыхал и говорил, что еще один стриптиз плюс песни «госпожи Катилель» он не выдержит. Вот зараза, а? Погоди, устрою я тебе стриптиз… персональный, посмотрим, будешь ты так уж против или нет. Пока только мечтать осталось!
А все эта мелочь.
Блин… Хоть бы они книжки почитали, что ли…
Правда, закваку приходилось еще хуже… Добрые детки постоянно таскали «бедной жабочке» всякую гадость типа мокриц и гусениц на ужин, интересовались, не отпустим ли мы животное в болото, и просили высунуть язык — мол, он правда длинный такой? Добило жаба милое желание деток посмотреть на маленьких лягушаточков… ну или хоть на икру…
А теперь еще и жабы оборзели вконец! Это наш заквак!
— Эй!
— Александра! — дедуля обрадовался мне, как родной дочери, — Прогоните их! Кыш-кыш-кыш! Вопиющее неуважение…
— Наоборот, уважение! — хихикнул один из солдат, — И еще какое…
— И не только уважение! — поддакнул второй.
— Гаэли, а вон та, с травкой на шейке, вроде ничего…
— Дурак, это борода.
— Все равно! Не обижайте девушку, хоть чмокните, что ли.
Старикан перестал выдираться из лап голубеньких подружек и глянул на солдата так, что я попятилась.
— Каппеке, если вы сейчас же не отдерете от меня эту девушку, то я обещаю, что буду торчать возле Рикке до тех пор, пока он очередным выплеском не превратит вас в крыса! И тогда лично подберу вам супругу — самую облезлую и зубастую! А вас Микетта, ожидает паучиха!
Солдаты, кажись, жениться не торопились. Поэтому рванули вперед так, словно вместо заквак рядом с дедушкой Гаэли прыгали бочонки пива. И принялись растаскивать зелененьких-голубеньких подальше от дедушки-жениха. Я тоже не отстала.
Закваки, понятное дело, расстроились… Так расстроились, что всем спасателям пришлось в речке отмываться — а я и не знала, что они так здорово плеваться умеют.
Попало всем — Рику немножко, потому что я утащила его на спину и подлетела, Велисе тоже чуть-чуть — с краю стояла, а основной заряд выпустили по солдатам.
Ой, какой мат потом стоял на речке! Отмываясь и оттираясь, охрана обещала этим *** жабам таких грубырахов додохлючих, что они *** на **** и в*** совсем! А о женихах забудут насовсем, чтоб их ***, *** и *! Жалко, я не все понимала, фразочки были классные.
Старикан со своим «быбыдрыхом» мог зеленеть от зависти. А мне так и вообще не соваться. Я и не совалась. У меня и так было чем заняться.
Сначала я подогрела немножко воду, а то купаться было холодновато — лето-летом, а погодка выдалась не очень солнечная, шам… э… все простудятся (неблагодарный Рик тут же выдал новое «нельзя» и чего-то про нарушение равновесия… ну надо же — куда ни плюнь, везде экологи!).
Потом Велиса таки попробовала накраситься сама, под моим руководством. Хорошо, что она послезавтра в своем Рованиеми пойдет замуж выходить. Достала она меня. Серьезно.
Еще в первый вечер, пока я в ее сундуках рылась, выбирая что-нибудь не самое жуткое и не самое помятое (служанки испарились в полном составе, а эта… невеста даже платье сама застегивать не умела, не то что развешивать и гладить!), она меня просто задолбала своим трепом! Я выслушала про всех ее подружек (по рассказам Велисы — дура на дуре и сплошняком уродины). Потом про то, какого именно жениха ей хочется (не знаю, но мне кажется, что такое чудо ей не найти даже с факелом, разве что чародеи возьмут какого-нить местного кролика, прицепят ему язык диджея, чтоб комплименты круглосуточно навешивал) и все это переколдовать в мужика-латиноса типа Антонио Бандераса. И то, кажись, голубое получится чудо. Потому как Велиса желает, чтоб оно вместе с ней щебетало о тряпочках, драгоценностях и косметике, а ясно, какие мужики в этом разбираются…) А потом она принялась жаловаться на мужиков, и уши повяли совсем. Ну блин, поговорить больше не о чем, что ли? Только о том, какие все мужики кфыты (типа наших свиней, но почему-то с рогами) и о тряпочках? Ой, в ушах уже не звенит, а сиреной воет. Не знаю, как ее жених, а я точно кфытой стану, если еще пару дней ее послушаю! Ррррр!
Потом я ее таки заткнула — маску наложила и сказала, что если она хоть рот откроет, то морщинки схлопочет.
Замолкла как миленькая!
Уффф… Кого ж она мне напоминает?
А потом, когда я сотворила ей нужную форму бровей (тьфу, блин, и это надо ж было так верещать!), помогла привести в порядок космы и правильно нанести помаду и румяна, эта неблагодарная зараза мигом забыла про свои планы (ну, про жениха-кролика-диджея) и давай к Рику клеиться.
Нет, я на нее ничего не уронила. Очень хотелось, но не уронила. Рик же в этом Рованиеми должен свой ковен собрать, че губернатора зря злить… Я ей просто на ушко пошептала, какой Рик… несдержанный. И что к нему из-за выплесков близко лучше не подходить, а то вон подошел один… У Рика, мол, привычка, в минуты любви говорить «лягушечка моя», неужели Велисе такое надо?
Не надо.
В царевны-лягушки наша невеста не напрашивалась и про жабью шкурку не мечтала. Так что обходила Рика десятой дорогой, а когда вместе обедали, жутко стремалась — все смотрела ему в рот и норовила заткнуть то пирожком, то куриной ножкой. Шаман скоро от нее сам шугаться начал.
Вот и правильно…
А на четвертый вечер я ее вообще чуть не укусила!
Что зря? Да вы б сами не выдержали!
В тот вечер мы не у поселка ночевали. Лес, природа, погода… Ни одной мелкой малявки с вопросом: «Тетя дракон, а какие детки родятся от жабы и дракончика?». Рик мне с самого утра нашептал, что сегодня ночевка будет тихая, мы всю дорогу на солнце поглядывали, чтоб село поскорей… Словом, настроились.
И в самый интересный момент Велиса в кустах на змеюку села.
Я сначала не поняла, кого это принесло в кустики на краю ручейка. И эта швабра разлохмаченная сначала не поняла, что там ей попалось под ее… юбку. Зато когда поняла… От ее вопля все птицы в лесу попросыпались! Я с перепугу чуть Рика в ручей не спихнула, он видите ли, меня прикрывать полез. Бедная змеюка, если не отдала концы сразу, то, наверное, до конца жизни оглохнет…
— Велиса, какого черта? — обозлилась я.
— Спасииииииииитееееееее! — орала невеста губернаторского сына…
— Госпожа, успокойтесь, — начал Рик, — Вам ничего не грозит…
— Зммеяяяяяяяяяяяяяяя!
— Да тихо ты!
— Миледи Велиса, это не змея, — ожили кусты справа, — В данной местности обитает особый подвид ложнозмей, подвид ящериц хамелеонов, абсолютно неядовитые…
— Гаэли? — обалдели мы.
— Я… э… присматриваю, чтобы в случае чего оказать помощь, — застенчиво высказались кусты.
— Помощь?
— Кому помощь, извращенец?!
— Я только…
— Да тебе счас самому помощь понадобится!
— Я имел в виду выплески! А вдруг кто-то пострадает…
— Пострадает! И я даже знаю, кто!
— Леди Велиса, что вы тут делаете? — Рик шустро заматывался в одеяло.
— Смотрю… — заявила эта… не, ну ваще! Ей тут что, порнушка?!
— А глазки не повыпадают? — прошипела я.
— Леди Велиса?! — тут на полянку высыпали солдаты и стало совсем весело. Тьфу! На кого ж она таки похожа…
Так что хорошо, что она умотает к своему сыну мэра. Тьфу ты, губернатора. Только надо успеть умотать из города до того, как сын губернатора разглядит, что за сокровище ему досталось…
— Рик, а ты в этом самом Рованиеми был?
— Был, — вздохнул шаман, — Три года назад, на практике.
Я перевернулась на живот и уставилась на это чудо. И молчал!
— И что там?
— Хороший город. Не самый крупный, но богатый. Мастеров знаменитых много, ювелиров, кружевниц, вышивальщиц…
— Ювелиров? — я навострила ушки.
Рик посмотрел на меня. И улыбнулся.
— Думаю, на колечко и сережки мы заработаем. Если все пойдет хорошо.
— О-о… Рик, ты прелесть! — я придвинулась поближе, — А это точно?
— В общем… да. Магов там хватает, но работа всегда найдется. И для тебя, и для меня. Не самая денежная, но для начала сойдет.
Ага-ага… Жду с нетерпением!
— А что за работа?
— Разная. Тебе, например, переносить-перевозить пассажиров. Курьеров, чиновников, торговцев. Скорей всего. А может, Велиса расскажет про тебя дамам, и будешь консультантом по… как ты сказала? Макияжу. У тебя хорошо получается, получше гламора.
— Да?
— Да. Велиса получилась такая красивая…
Скажите пожалуйста, а я думала, что ему все объяснять надо! А он, оказывается, Велису заметил! Красивая, значит?
— Да-а? — пропела я. Нехорошим таким голосом… Папа от такого тона сразу начинал новую кредитку мне выписывать.
Рик тоже не дурак был — сразу все просек и быстро уточнил:
— С твоей помощью красивая. Ты очень хорошо скрыла ее недостатки.
А-а… Ну это еще ничего. Это я понимаю.
Значит, я могу тут и стилистом работать. Визажистом. А и правда могу, наверно. И про косметику все узнаю, и себе наберу — Рик ведь заценит, если я полную красоту наведу! А то из всего барахла Велисы мне пока только помада и сгодилась. Но если тут дамы такие же, как Велиса, то я лучше буду купцов возить!
Меньше нервов.
Интересно, а Рик с кем работал?
— А что ты там делал в прошлый раз? На практике? Гламур делал?
— Нет, мы очистные сооружения делали, — объяснил Рик, — Интересно было, очень масштабная работа.
— Что?!
— А что? — удивился шаман, — Мы группой работали, самое трудное было наладить очищающие заклинания и пометки. А переработка-переправка — намного легче. Знаешь, люди сразу болеть меньше стали!
— Какие пометки еще? — голова уже тихо гудела от перегрева…
— Ну понимаешь, люди не все… э… законопослушные. Как ни объясняй, что отходы надо выбрасывать только в определенные места, некоторые все равно безобразят, если думают, что никто не узнает.
— Ага…
— Ну вот. А мы пустили следящее заклинание-пометку, прицепили его к подпитке течением и… ну, это сложно, просто каждый нарушитель обретал стойкий аромат того, что он… э… удалил. А потом их еще и штрафовали. Так что Рованиеми теперь тоже чистый город. Эпидемий не было с тех пор… — Рик замолк и о чем-то призадумался, — Странный все-таки тот тип, про которого ты говорила.
— В натуре странный. И грубиян!
Погоди, встретимся, я тебе припомню дуру…
— Не об этом речь. Александра, вот что… Когда прибудем в город, одна никуда не уходи. И не нанимайся в одиночку.
— Не поняла.
— Просто посиди дома пару дней. Пока меня… Пока я не получу помощь.
Хм…
— Ну ты нахал!
— Что?
— Мне, конечно, нравится, что ты ревнуешь, но это слишком! Ты еще паранджу на меня нацепи!
— Да нет!
— Не ревнуешь? — обиделась я.
Шаман что-то простонал и пару секунд помолчал перед ответом.
— Я просто… Понимаешь, раньше в этих краях не водилось Златых Мантий, но кажется, их недавно выгнали из Керелеса, и они вполне могли переселиться сюда. И для тебя они опасны.
Златые кто? Стоп-стоп… Мантии? Так, кажется, назывались те смешные тряпочки, которые мы надевали в колледже на церемонию. Нам тогда вручали что-то. Типа дипломов, только не помню, за что. И в сказках про ГП бедняги-волшебники таскали такие черненькие халатики — тоже мантии назывались. Так что, здесь дяди всерьез таскают такие прикольные шмотки? Да еще, значит, золотые?
Ухихикаться!
Рик не понял, с чего это я заржала.
— Александра, это серьезно. Они умеют справляться с драконами, а ты к тому же…
— Что? — буркнула я.
Если он только обзовет меня дурой, то я обижусь. Сильно.
— Ты… очень беспечная. Доверчивая. Я поэтому, кстати, и не сразу понял, что ты не из Дикой Стаи. Слишком странно ты себя вела.
— Эй! Что значит — странно? И что еще за стаи? Опять мне мозги пудришь?
— Пудрить… мозги? — изумился шаман, — Ну ты как скажешь иногда…
— Ри-и-ик.
— Что? Гаэли ж говорил, что рассказывал тебе и про Дикую Стаю, и про Златых.
— Ну…
Ну было. Ну рассказывал. Позавчера вроде. Рик какое-то зелье варил, а байки про опасности, подстерегающие молодую красивую девушку и одинокую дракошу, мне дед Гаэли травил.
Только толку с того. Когда Рик говорит — я понимаю. И что незнакомые зелья не пить, и что с рук еду не покупать, и что не летать над полями, где по углам такие камушки белые натыканы — нарвешься. А когда дед пускается меня воспитывать — все. Я или огрызаюсь через слово (ну прямо как за язык кто-то дергает), или засыпаю через пять минут. Вот же наказание.
Блин, ну не говорить же Рику, что позавчера я про другое думала (чтоб не заснуть) и все про этих Златых прохлопала.
— Не помню. Расскажи сам, если надо.
— Ну хорошо, — шаман призадумался… потер глаза и начал, — Начнем вот с чего. Как ты уживаешься с Велисой?
— Нормально.
— Она тебя иногда раздражает…
— Не то слово!
— Но ты не собираешься ее убивать?
— Я что, с пальмы рухнула? Нет, конечно. Если б я убивала всех, кто меня злил, то Рублевка была б вся в трупах!
— Вот. То есть ты — нормальный человек и не считаешь, что другой человек… или существо… обязательно хуже тебя.
Как сказать. Но раз он так думает… пусть думает дальше.
— Ага.
— А вот Златые мантии считают дракона злобной от природы ящерицей, недостойной жить на воле. И вообще место дракона, по их мнению, сначала в загоне, потом в колбах и котлах.
— Что-о?! Вот расисты!
Да-а… Тут точно надо быть поаккуратней. А то раскроешь варежку — бац, и ты уже в котле. А я, между прочим, никогда не мечтала о таких ваннах — из кипятка.
— А еще есть Дикая Стая. Это тоже что-то вроде Златых, только из драконов. Помнишь премудрого Дебрэ и его сына?
— Ну?
— Они истинные драконы. Свернули с пути, чтобы помочь тебе. Но и людей спасли.
— Ну…
— А драконы Дикой Стаи не свернули бы. А если б и свернули, то только закусили бы кое-кем, кто относительно здоров и еще «не потерял вкуса».
Меня передернуло. Ну… ну это беспредел какой-то просто! Ну тупые бывают люди, ну жлобы, ну дауны или еще кто. Но жрать? Их? Малявку с ее вопросами? Ее маму? Или даже Велису с ее бесконечными жалобами? Фу!
— Они че, оборзели?
— Для них люди — что-то вроде гусей, только голокожих. Мы якобы слишком мало живем, чтобы даже мечтать сравниться интеллектом с детьми солнца.
— С кем, с кем? Тоже мне, ультрафиолетики ходячие! Расисты хвостатые! Нет, ну надо же! И ты что, думал, я на них похожа?
— Я же не бросал в тебя «черным песком»! — Рик тоже слегка подзавелся, — Не пытался сделать ничего плохого. Просто странно было.
— Что?
— Ну… ты взрослая, а без метки. Нормальные драконы метки накладывают, едва повзрослеют. По ним все видно — кто, какого племени, работал ли у людей. Только дети с чистым боком ходят. Значит, не из драконьей Общины, а дикая. Но дикие обычно разговаривают не так…
— Как — так?
Обижаться или нет?
— Дикие — это те несчастные драконы, которые потерялись в детстве или росли в диких условиях, там, где не живут ни люди, ни драконы. Например, в семьях изгнанников, беглецов, и так далее… Они не умеют нормально разговаривать, их не научили. И не всех потом удается вернуть.
— Эй-эй! — нет, наверное, все-таки стоит обидеться…
— А ты разговариваешь хорошо, хоть и странно. И еду требовала, а не пыталась заработать… И вышку сбила, ничуть не огорчившись. Словно все-таки черная. Ну, из Стаи. Словом, я ничего не понимал, и на всякий случай старался тебя не сердить. Вдруг ты все же… А я отвечаю за три деревни. Отвечал… — шаман вздохнул.
Ага… Отвечал, значит. Злить не хотел, значит… Ну, Рик, ты… ты…
Зараза ты.
Я укусила какую-то травинку — горькую-ю! Смеяться или реветь, а? Первый раз мне мужик заявляет, что спал со мной, чтоб не сердить! Мне!
Да что ж это такое, а? Я уродина, что ли, какая-нить? Ну почему так? Как попадется кто-то, кто понравится, так или лапы к папиным кредиткам тянет, или вот… А один вообще срочно в голубизну перекрасился, когда его папа с моим сговорился нас поженить. Ну и подумаешь! Не очень-то и хотелось! Блин.
— Не сердись, — и голос опять такой… ну, мой любимый… виноватый. Только ну тебя с твоими извинениями, ясно?! Сначала вываливает на голову все это, а потом «не сердись»!
Ты лучше отодвинься, пока тебя не придавило! Сам знаешь, что бывает, когда я злюсь…
Ха…
А почему я еще не дракон? Я же…
— Не сердишься? — тихонько спросил шаман и меня по руке погладил.
Офигеть. И правда не злюсь. Во дела… Он мне такое рассказал, а я… Так, стоп… А с чего это он мне такое рассказал? Сейчас? Минуточку…
— Рик, а с чего это ты заоткровенничал? И опять свои осмотрительно-осторожно завел? Че такое?
— Все в порядке! — спохватился шаман.
За дуру держит, в натуре!
— Рик, выкладывай, а то и правда обозлюсь!
Парень вздохнул. С досадой.
— Вот не вовремя ты… э… чутье у тебя проснулось. Да ничего! Просто гадание выпадает какое-то странное. Ну, на ближнее будущее. Сплошные осложнения и перебитые планы, да еще с темной иглой, — Рик снова потер глаза, — Ничего не понимаю, вот и… ладно, просто… просто будь поосторожней.
Он еще и гадает? А я и не зна-а-а-ала. Вот скрытник. А мне, может, тоже интересно! Так может, попросить его? Поласковей… а?
— Гадание? А что там в гадании? Про меня что?
— А ты вообще под гадание не попадаешь, ты же не отсюда, — невесело усмехнулся Рик, — Помех слишком много…
Я пожала плечами. Не особо и надеялась, если честно. Облом на обломе. Невезуха полная.
— Так ты не сердишься?
— Ррррррррррррр! — назло рыкнула я. Несердито, правда.
— Не злись.
— Спи уже, экстрасенс! Утром разберемся, кому быть поосторожней.
Когда шаман уснул, я таки придвинулась. Положила ему голову на плечо. И заулыбалась. Извиняется, значит… Беспокоится, значит… Рик-Рик…
Никуда ты от меня не денешься. И не отвяжешься. Понял? Что мое, то мое, вот…
А утром он исчез.