Если бы Латышев знал, как найти Наташку! Где она может искать черную собаку? На Солнечной, скорей всего на Солнечной, там магазины, и бездомным собакам есть где подъедаться… Сбегая по лестнице, он успел разработать план поисков — несовершенный, конечно, но, наверное, единственно возможный: по Объездной дороге на Солнечную, по ней — к берегу, а там… А там будет видно. Но больше всего Латышева пугала мысль: вдруг он уже опоздал?
На площадке между первым и вторым этажом он вспомнил о Дэнисе и его друзьях — вот только не хватало сейчас еще одной драки! Заведомо безнадежной… Распухшие пальцы заныли сильней, а в затылке зашевелилось что-то тошнотворное. В другой раз он бы посчитал ниже своего достоинства выбираться из корпуса через окно, а тем более бочком пробираться мимо вестибюля на первом этаже…
Окно в конце коридора было забито гвоздями, и Латышев сначала растерялся, но присмотревшись понял, что он не первый покидает корпус именно здесь — гвозди были расшатаны, их ничего не стоило повернуть.
В распахнутое окно потянуло отвратительным и смутно знакомым запахом, от которого стало неуютно и немного жутковато. Высокие деревья с торца корпуса закрывали свет фонарей из парка — Латышев вылез наружу в полной темноте. И первое, что он увидел, оказавшись на газоне, — два горящих зеленых огонька в десяти шагах впереди. Он потряс головой в надежде, что видение исчезнет, но от этого только затошнило сильней. Зеленые огоньки в ночи на миг погасли и снова зажглись.
Глаза быстро привыкли к темноте, тем более что в коридоре было сумрачно, и Латышев разглядел вокруг зеленых огоньков очертания сидящей собаки. Он бы и посмеялся над своим страхом — ведь подумал почему-то про волка, — но слишком уж эти очертания напомнили сбитого «Волгой» черного пса…
Латышев неуверенно свистнул и чмокнул губами, но пес не пошевелился, только сморгнул. Запах… Отвратительный запах протухшей крови и гниющей на жаре плоти… Лучше бы это был волк! Некстати вспомнилось, что наволочку с телом собаки он в мусорных баках так и не нашел. Лучше бы он вышел через дверь, на освещенную фонарями дорожку… Даже попятиться было некуда!
И сколько Латышев ни убеждал себя, что бояться нечего, что мертвые собаки не моргают и по паркам ночами не бегают, что страшилками столь низкого пошиба пугают только младшеклассниц в пионерских лагерях, — ему было гораздо страшней, чем пять минут назад в номере Олега. Он и шевельнуться не мог. Горящие глаза смотрели неотрывно, запах мертвечины ощущался все отчетливей, и Латышев вспоминал, как в полутьме вестибюля блестел желтый клык дохлого пса. А внутренний голос радостно воскликнул: «Ага, попался!»
— Слушай… — выговорил Латышев полушепотом, обращаясь то ли к внутреннему голосу, то ли к дохлому псу, — мне очень надо идти. Правда, очень…
Пес мигнул, шевельнулся, встал на четыре лапы и… махнул хвостом.
— Ведь я же тебя не убивал… — взмолился Латышев. — Ну уйди, а?
Пес развернулся и потрусил в темноту. Послушался?
Нет. Пропав на секунду, он вернулся назад, остановился в десяти шагах, все так же виляя хвостом. Потом снова исчез в темноте, и снова возвратился, заглядывая в глаза зелеными огоньками… Латышев редко имел дело с собаками и не очень разбирался в их поведении, но тут отчетливо понял: пес зовет его за собой. Куда? Прямо в преисподнюю? В существование преисподней Латышев не очень-то верил…
Нет, не в ад — пес повел его за ворота «Айвазовского», но вовсе не на Объездную дорогу, а совсем в другую сторону по Фрунзенскому шоссе — к Партенитской. И если сначала Латышев шел за ним на негнувшихся ногах, а пес оглядывался, забегал вперед и возвращался, то в свете фонарей (вполне убедившись, что перед ним та самая сбитая «Волгой» собака!) Латышев припустил за ней во весь дух. И чем быстрей он бежал, тем меньше рассуждал о реальности дохлой собаки, и больше — о том, что опаздывает. И о том, как хороши его кроссовки — спасибо фирме «Адидас».
Пес держался в тени (а может, и был тенью?), иногда пропадал из виду, но неизменно появлялся вновь. Латышев задыхался, спотыкался, сомневался, что поступает правильно, ведь пес ведет его домой — туда, куда ему велел отправляться Гена! И все равно бежал за псом — потому что не знал, куда еще ему бежать. План пройти по всей Солнечной сверху донизу теперь казался ему глупым.
А пес выбирал самую короткую дорогу к дому — в этом Латышев убедился, когда бежать за ним пришлось не по асфальту, а «дворами», мимо каких-то домов, через кусты, без дорожек — еще раз спасибо кроссовкам.
Нет, не домой — пес вывел Латышева на угол Фрунзенского шоссе и Партенитской. И… исчез. Латышев, валившийся с ног от усталости, надеялся, что пес появится снова, остановился на развилке, не зная, куда двигаться дальше, смотрел в растерянности по сторонам, надеялся отдышаться… Пес не появлялся.
Латышев хорошо видел то место, на котором «Волга» сбила собаку. Неужели он так спешил только ради этого? Чтобы еще раз вспомнить, кто виноват в том, что пес оказался на дороге, а не в тени своей родной пятиэтажки?
Дыхание постепенно выравнивалось, в «Крыме» еще продолжалась дискотека — пел идеологически невредный Джо Дассен. А с ним соперничал «Гуляка», доносившийся из опущенного окошка припаркованных возле магазина красных «жигулей». Мирный вечер в курортном поселке: никаких ужасов, дохлых собак, уголовников… Наваждение растворялось в теплом ветерке, перестал мерещится отвратительный запах мертвечины…
Латышев медленно двинулся вниз, все еще озираясь в поисках черной собаки. И тут увидел Наташку! Она шла ему наперерез, вдоль бетонного забора — возвращалась домой. Живая и здоровая. В той же невообразимой кофте, что и на пляже, только волосы у нее высохли и плавно легли на плечи. И была она такой же несчастной, как тогда, когда Латышев целовал ее возле лифта. Нет, не несчастной — маленькой какой-то, беззащитной… И подходила к тому самому месту, где черная «Волга» сбила черную собаку.
Он собирался вздохнуть с облегчением и пойти за ней потихоньку, чтобы Наташка его не видела — убедиться, что она дошла до дома, и заявиться туда минут на десять попозже…
Но в тот миг, когда мощные скрипки прервали голос французского шансонье, с обочины тронулись красные «жигули», сразу набирая скорость, и Латышев понял, что́ сейчас произойдет. Все предопределено! Где еще они могли ждать Наташку? Он ведь сам сказал, что она дочка физрука, а выяснить, где живет сотрудник «Айвазовского» совсем нетрудно!
Латышев рванул с места, надеясь, что машина его не обгонит, и ему казалось, что бежит он очень долго и медленно.
Наташка повернула голову и приостановилась. Точно на том самом месте! Все предопределено!
— Беги, сестренка! — что есть силы выкрикнул Латышев и тут же понял, что бежать ей некуда — догонят. И ему самому тоже нет никакого смысла бежать, ведь единственное, что он может сделать, — встать на пути «жигулей» (он не подумал тогда, что машину это не остановит).
До Наташки оставалось каких-то пять шагов, когда Латышев развернулся к машине лицом и развел руки в стороны, будто в самом деле надеялся закрыть Наташку от удара. Будто этим мог изменить предопределенность…
Он не заметил, что со всех сторон к ним бегут люди в серой форме, — его ослепил свет фар, глянувший прямо в глаза. И, может быть, в тот миг он даже испугался, но сделать все равно ничего не успел. Оглушительно завизжали тормоза — водитель, в отличие от Латышева, увидел, что попался. Но спасло Латышева не это — снизу, с Партенитской, в бок «жигулям» на полной скорости врезалась черная «Волга». Ее развернуло от удара, и Латышева бросил на дорогу не бампер «жигулей», а багажник «Волги». И он успел подумать, обдирая об асфальт локти и колени: конец и пусеру, и джинсам.