Когда ты предстанешь перед лицом сильного мира сего, помни, что Другой смотрит сверху на то, что происходит, и что ты должен угождать Ему скорее, чем этому человеку.
Сын мой! наставления моего не забывай, и заповеди мои да хранит сердце твое…
Притчи 3:1
Посвящается Н.
Ее кровь давно утратила цвет. Она струилась по жилам, как вода по стеклянным трубкам, почти прозрачная, оставляя кончики пальцев холодными и сухими. Ее сердце обратилось в упругую мышцу, сохранившую единственно доступный ей ритм. Не замедляясь и не ускоряясь. Днем и ночью. Без радости и печали. Без волнений и страха. Она хотела бы испугаться или прийти в ярость, хотела бы зарыдать или зайтись в крике. Но не могла. Ее чувства пришли в упадок, как приходит в упадок некогда заброшенный сад. Иногда ей даже казалось, что она умерла. Вот такая странная, незаметная для глаз смерть. Почти благословенная, без тлена и смрада. Душа свернулась, подобно зародышу в ледяной скорлупке, и заснула. За ненадобностью.
Хас упал первым, рассматривая зажатый в руке злополучный кекс. Его тело еще несколько раз, кряхтя, кашляло, потом перестало дышать. Лис плюнул только что откушенный кусок на блюдце и повернул голову в поисках прислуги. Кухарка стучала где-то на кухне, не подавая признаков паники, а дворецкий застыл с непроницаемым лицом, рассматривая трансформацию карлика.
Стравийца сначала изогнуло дугой, затем выгнуло кольцом в обратную сторону, а потом с него стали сходить оттопыренные уши, волосатая мордочка, шерсть, вместе с кожей и одеждой. Через пятнадцать минут на мокром кресле сидел и трясся от холода и боли практически обычный мальчишка. Лишь лопоухость и вздернутый нос говорили о том, что он не совсем человек.
— Ну, вот. Гостиную испачкали. — Сказал дворецкий и ушел за принадлежностями для уборки.
— Как ты? — спросил Себастьян, отодвигая чашку, — надо найти тебе одежду. — Лис подхватил ребенка-подростка и унес в комнату.
— Будто только что родился. — Покашливая и отплевываясь, сообщил воскресший.
— Шкаф и ванна в твоем распоряжении, — сказал хозяин дома, — Только давай не как в прошлый раз.
На кухне все шло своим чередом. Себастьян даже растерялся: кухарка готовила ужин, напевая себе под нос и, потрясывая квадратным задом в такт мелодии. Вот только вместо специй курицу посыпала она чем-то ярко-зеленым и явно несъедобным.
— Уважаемая, — начал Редвел, не заметив и тени смущения, что застал отравительницу опять на горячем, — вы уволены. И ваши рекомендации не подтвердились.
Смуглое создание повернулось, нож влетел в стену там, где только что стоял уволивший. Глаза стали темно-зелеными, в них прорезался острый кошачий зрачок.
— Мне очень интересны ваши мотивы. — Себастьян прыжком оказался за спиной странной служанки и уже пытался стягивать руки длинным кухонным полотенцем, когда конечности стали превращаться в щупальца огромного осьминога. Их стало больше. — Мне бы хотелось допросить вас, а не убивать. — Последний раз прохрипел лис, обнятый смертельной хваткой за шею. Поскольку уговоры не подействовали, пришлось использовать горячий шампур из жаровни. Чудище взвизгнуло, прижало к себе обожженное щупальце. Свистящий звук удивил обоих.
— Что это, черт возьми? — Себастьян глядел, как живой шарик, в форме монстра-осьминога, беззвучно кричит и быстро сдувается. — Персиваль!
Зашедший дворецкий увидел кухню в состоянии после взрыва: везде темно-зеленая слизь с красными прожилками стекала к потолку, нарушая все законы физики.
— Как ты пустил в дом дрянь такую, Перси?! — Грязный, с ног до лисьей морды, хозяин негодовал. Дворецкий протянул ему выглаженный платок и потянулся рукой в белой перчатке к своему карману. Себастьян мгновенно выставил полупрозрачный голубой щит, но дворецкий, совершенно не обращая внимания на нервность хозяина, достал из кармана свернутый вчетверо лист. На нем, собственной Себастьяна рукой, было написано распоряжение на счет новой кухарки.
— Ясно. Приберись тут. — Редвел снял щит, утер морду и лапы платком, протянул его дворецкому и вышел в сторону ванной. Часть крови демона была найдена, предстояло снова спросить совета у карты.
— Живы, — сказал Рени, отпуская запыхавшуюся птицу. — Голова-то как болит! — Аманда предложила вернуться и встала, погруженная в собственные мысли. Раздельное расследование ей нравилось все меньше, а плакать от пережитых нервов она в компании не любила.
— Ренил, — девчушка посмотрела снизу вверх на стоящего парня, потирающего виски и глядящего задумчиво в сторону ушедшей сестры. — Посиди со мной. Может, я смогу помочь…
Менталист сел и положил голову ей на колени. Руки коснулись так невесомо и легко. Пальцы гладили замученную голову , расчесывали волнистые волосы, охлаждали горячий лоб.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, Рени. — Девушка спокойно и нежно гладила его, узнавая о нем много нового. — Так больно слышать чужие мысли, так противно знать об окружающих их самое потаенное и грязное, так обидно видеть, как отличаются слова от мнений, и как несправедливо влюбленные умалчивают слова нежности друг для друга, зажатые принципами и нормами. Я знаю, что ты чувствуешь, Рени.
— Спасибо… — менталист лежал, чуть не мурча от удовольствия, и не открывал глаз. Пауза затянулась. Он приподнялся на одном локте, заглянул в зеленые глаза, — Спасибо, что разделила это со мной.
Поцелуй был кратким и легким. Аврора тронула его губы пальцами, останавливая, и еще раз погладила по волосам, прежде, чем уйти.
Балконная дверь с тихим стуком распахнулась ему навстречу; морозный воздух обжег кожу, а рой снежинок ворвался внутрь зала, закружился вихрем в такт громкой, нарочито веселой музыке, пьяным голосам и смеху. Энтони Эдвард Старк шагнул наружу и закрыл за собой дверь, оставшись наедине с холодом и городскими огнями, мерцающими где-то далеко внизу, словно отражение звездного неба на гладкой водяной поверхности. Не то чтобы Тони не умел замечать красоту, вовсе нет. По правде говоря, слухи о его не отличающейся особой тонкостью душевной организации были сильно преувеличены. Но нынче ему было не до любования панорамой, и вышел наружу в двадцатиградусный мороз он вовсе не с этой целью. Главу «Старк Индастриз» самым банальным образом тошнило с перепоя. Со стоном опершись о ледяные перила, Тони свесился вниз, терпеливо дожидаясь, пока его либо вывернет наизнанку, либо приступ тошноты схлынет. Можно было, конечно, уединиться в уборной, но дверца балкона оказалась ближе. В тяжелой, как чугунная гиря, голове медленно ворочались мысли о том, что завтра поутру нужно будет выпытать у Обадайи Стейна имя того прохвоста, который поставлял алкоголь на вечеринку в честь подписания мирного договора с августинами. С выпивкой явно было что-то не то, иначе с чего бы закаленному в алкогольных баталиях плейбою, миллиардеру и признанному гению Калсиды чувствовать себя перебравшим тинейджером на студенческой попойке? Мир «вверх ногами» казался странным, будто громадные часы, неумолимо отсчитывающие уходящие минуты бытия, а сам Тони был маятником, который болтается из стороны в сторону, поэтому его всё время тошнит и чертовски кружится голова.
Тони хихикнул от представленной картины; приступ тошноты отступил, а алкоголь в его крови в совокупности с легкими галлюциногенами по-прежнему отгонял ощущение холода и делал картину мира причудливой и местами сюрреалистической. Еще пару минут поизображав маятник, он попытался выпрямиться и оторвать ладони от перил. Хм… Странно… Тело совершенно не желало слушаться, словно оно обросло стальной броней, которая покрылась коркой льда и теперь тянула его вниз. Пальцы рук почти потеряли чувствительность, и теперь Тони мог лишь смутно ощущать, как поверхность ладоней медленно скользит по округлости перил и он неумолимо скатывается в пустоту. Сердце тревожно бухнуло, выкинув в кровь порцию адреналина. В прояснившемся во мгновение ока мозгу мелькнула мысль, насколько глупой будет выглядеть его смерть — напиться до свинского состояния и сверзиться с балкона пентхауза самой высокой башни в городе, построенной его отцом, основателем «Старк Индастриз».
В следующую секунду Тони ощутил чьи-то руки у себя на талии — его потянули назад, на спасительное пространство широкого балкона. Перед глазами плавал туман, а где-то в недрах тумана вспыхивали и гасли огоньки и плясали хоровод странные крошечные существа, похожие на болотных эльфов.
— Эй! Вы в порядке?
Старк услышал голос, довольно приятный мужской голос, таким голосом наверняка говорил бы его личный ангел-хранитель, если бы ангелы-хранители существовали на самом деле. Потом ощутил, как его хлопают по щекам. Рука у ангела-хранителя оказалась тяжелой, так что спустя пару секунд он перехватил её за запястье непослушными пальцами.
— Ну-ну… Не увлекайся, приятель, у меня и так голова гудит.
Из застилавшего глаза тумана выплыло лицо человека: ветерок чуть шевельнул прядь светлых волос над высоким лбом, черты казались идеально правильными, словно высеченными из мрамора, а светлые глаза светились каким-то неживым, искусственным светом, как будто отражая свечение звезд, нимбом собравшихся над головой незнакомца. Тони моргнул, и иллюзия исчезла — склонившийся над ним парень явно принадлежал к миру живых, хотя и вправду был до неприличия красив той самой, идеально правильной красотой, которую так любят модельеры и рекламщики. И выражение его лица было вполне человеческим — смесь из тревоги, сочувствия и снисходительности; чуть приподнятая верхняя губа, едва заметная россыпь веснушек на щеке и покрасневшие от мороза уши в совокупности с эмоциями слегка разбавляли эту правильность, делая лицо незнакомца по-человечески симпатичным.
— Вам нужно внутрь, иначе вы замерзнете насмерть.
Тони почувствовал, как его неумолимо тянут вверх, и не удержался от болезненного стона. Так, наверное, ощущал бы себя проржавевший от времени механизм, который кто-то вздумал вновь пустить в дело, даже не смазав предварительно стыковочные узлы.
Банкетный зал дохнул на него блаженным теплом, запахом дорогого парфюма и алкогольных паров, оглушил музыкой и визгливыми раскатами смеха. Тони с трудом ковылял, почти повиснув на своем спутнике, оказавшемся на полголовы выше, вымученно улыбался, жестами отвечал на приветствия и вопросительные взгляды, послал воздушный поцелуй сильно декольтированной шатенке с родинкой над губой, имя которой уже успел позабыть, невзирая на недавнее намерение затащить девицу в постель после вечеринки. Но стоило им оказаться в безлюдном коридоре, как он обморочно сполз вниз, цепляясь за стену. Его трясло, всё тело покрылось испариной, и тошнота вновь подступила к горлу. Присев на корточки, незнакомец пытливо и как-то даже слишком понимающе заглянул ему в лицо.
— Позвать кого-нибудь на помощь?
Тони покачал головой и тут же пожалел об этом жесте. Пеппер взяла пару выходных, чтобы навестить заболевшую мать, а Хэппи он специально отправил на завод с поручением, чтобы тот своим неусыпным надзором не портил ему всё веселье. Он доверял лишь этим двоим, так что звать на помощь было некого. Сглотнув комок с привкусом желчи, он промямлил:
— Мне бы в мою берлогу. Два этажа вверх, потом направо.
После секундного раздумья незнакомец аккуратно просунул правую руку Тони за спину, левой подхватил под коленки и поднял на руки — легко, будто котенка или анорексичную девицу. У того на мгновение перехватило дух от такого поворота событий, однако спорить было чревато, и он безропотно позволил внести себя в лифт, а затем вынести в коридор двумя этажами выше. Из этого же положения приложил ладонь к светящейся панели у входа в свои апартаменты, набрал код. Внутри его спаситель мгновенно сориентировался, поместив хозяина на широкий диван, и, кажется, даже не удивился, когда в помещении внезапно зажегся свет и приятный, слегка монотонный голос произнес:
— Мистер Старк, рад, что вы добрались сюда. Ваши жизненные показатели…
— Знаю, Джарвис, знаю. Меньше слов, больше дела. Детоксикацию и анализ крови, живо. Надо узнать, какой дрянью меня накачали и кто в этом виновен. Я зол и жажду мести.
Стоя посреди комнаты, незнакомец с любопытством наблюдал, как выкатившийся откуда-то медицинский дройд необычной конструкции хлопочет над распростертым бренным телом Старка: освобождает от пиджака и сорочки, меряет давление и пульс, впрыскивает гипоспреем лекарство, берет кровь, пристраивает сбоку систему для внутривенных вливаний. На какое-то время Тони выпал из реальности, погрузившись в полудрему, а когда симптомы отравления исчезли окончательно, издал блаженный полувздох-полустон и, приподняв голову с подушки, обратил наконец внимание на гостя, что продолжал стоять в той же позе, не сводя глаз со Старка, с выражением напряженного ожидания и беспокойства на лице.
— Джарвис, какого черта, а?! Почему ты до сих пор не предложил этому любезному господину присесть и выпить чего-нибудь? Где твои манеры?
— Простите, сэр, я был немного занят, так что…
— Не мели чепухи! Суперкомпьютер ты, или где? Ты должен уметь заниматься несколькими делами одновременно. Итак?
Тони мотнул головой в сторону широкого кожаного кресла прямо у панорамного окна, открывающего чудесный вид на ночной город, и незнакомец послушно в него опустился. Благодарно кивнул, взяв предложенный домашним дройдом высокий бокал с голубоватой жидкостью, сделал глоток. Ту пару минут, во время которых гость всё с тем же, почти детским любопытством разглядывал обстановку апартаментов Старка, напичканных самыми модными дизайнерскими решениями и технологиями, которых еще и близко не было на мировом рынке, сам Тони посвятил разглядыванию его самого. То, что его спаситель был хорош собой, он уже успел отметить. Определенно, в его вкусе — Тони Старк любил красивых людей, хотя мужчины бывали в его постели куда реже, чем женщины. Разглядывать кого-то как потенциальный «объект» Старку было не привыкать, и даже недавнее отравление не отбило у него эту охоту. От смакования черт лица, фигуры и той неизъяснимой ауры непорочности, что всегда безошибочно привлекает сластолюбцев, взор Тони обратился на костюм незнакомца, и это слегка остудило его пыл — его спаситель оказался не калсидийцем, он, определенно, принадлежал к свите Его Светлости Стефана Сабаша, герцога Горгана, восемь часов назад подписавшего от имени всей расы августинов мирный договор с Калсидой. Военный мундир, слегка модифицированный под гражданские мероприятия, какие-то нашивки, регалии… Впрочем, какая разница? Физиологически августины ничем не отличались от людей, хотя они всегда подчеркивали, что принадлежат к иной, высшей расе. Другое дело, если этот красавчик побрезгует связываться с человеком, даже если этот человек — глава огромной межгалактической корпорации. Хотя он тащил его сюда на руках — трясущегося, жалкого, способного в любой момент заблевать его красивый мундир. Что таил в себе его поступок? Желание извлечь выгоду или чистой воды альтруизм?
Спохватившись, Тони вдруг обнаружил, что незнакомец закончил осмотр помещения и поймал его за явным разглядыванием своей персоны. Стоило, наверное, извиниться, узнать, наконец, имя своего спасителя, поблагодарить, обменяться приличествующими случаю вежливыми фразами. Стоило. Наверное. Приподнявшись на локтях, Тони выдернул из локтевого сгиба катетер, упершись ладонями в поверхность дивана, переместил свой зад в изголовье, стянул туфли, небрежно пошвырял куда-то в глубину комнаты. Сел, скрестив ноги, так и не отводя от своего гостя пристального, с оттенком бесстыдства взгляда.
— Говорят, представители вашей расы умеют читать мысли. О чем я сейчас думаю?
Незнакомец поставил бокал на столик, облизнул губы, и этот жест внезапно заставил Старка на секунду задержать дыхание.
— На самом деле это не так. Мы не умеем читать мысли в буквальном смысле. Большинство из нас хорошие эмпаты и обладают развитой интуицией, чрезмерно развитой по человеческим меркам. Я могу лишь догадываться о чьих-то мыслях.
— Вот как? Можешь озвучить свои догадки?
— Думаю, я тебе нравлюсь, и ты не прочь затащить меня в постель. — Отчего-то эта произнесенная спокойным тоном фраза подействовала на Тони как удар под дых. Прямота и откровенность в сочетании с аурой неиспорченности и даже целомудрия — уникальное явление в наш развращенный век тотальной лжи, манипуляций и информационных войн.
— Тебя это шокирует? Отталкивает?
Незнакомец слегка улыбнулся, отвел глаза чуть в сторону, будто прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.
— Как ни странно, нет. Хотя, я точно не сторонник беспорядочных связей и не имею привычки ложиться в постель с первым встречным.
— Вот как… Смею надеяться, что меня теперь сложно причислить к категории «первый встречный». Ты спас мне жизнь, а в некоторых культурах это значит практически стать родственниками.
Поднявшись, Тони сделал шаг по направлению к креслу у окна, по-прежнему не отводя взгляда от лица своего гостя, жадно впитывая каждую мелочь, особенно то, что не приметил раньше. Едва заметная трещинка на красиво очерченной нижней губе, ресницы темные, темнее, чем брови, ворот мундира расстегнут на две пуговицы, взгляд слегка расфокусирован; выражение глаз… Такие глаза бывают у тех, кто пытается снять камень с души с помощью развлечений — или секса. Тони сильно подозревал, что у него самого частенько бывает именно такое выражение глаз. Интересно, что за тревоги и заботы могут волновать этого идеального солдата? В армии ведь всё просто, не надо думать — надо выполнять приказы. Впрочем, не важно, каких именно демонов в своей душе пытается усыпить его гость. Главное, он явно не против сделать это с его, Тони, помощью. При ином раскладе в эту минуту в душе Старка сейчас дрожал бы азарт охотника, наблюдающего, как добыча идет прямиком к расставленному капкану. Теперь же он сам в какой-то степени ощущал себя пойманным.
— Я не такой хороший эмпат, — произнес он медленно, — но отчего-то мне кажется, что здесь и сейчас я именно тот, кто тебе нужен. Как думаешь?
— Возможно… — Взгляд незнакомца еще больше затуманился, будто слова и голос Тони усиливали опьянение, голос сделался хрипловатым и прерывистым. — Возможно, так и есть.
А в следующую секунду Тони оказался верхом на коленях у своего гостя, стиснул бедрами его бока, будто оседлав скакуна, и они целовались — сперва неторопливо, изучая друг друга, потом более жестко и агрессивно, сплетались языками в борьбе за первенство, перехватывая друг у друга инициативу. Руки незнакомца лежали на талии Старка так спокойно и уверенно, словно им там было самое место; забравшись под майку, огладили спину, вынудив чуть прогнуться назад и плотнее прижаться пахом к его животу. Ощутив задницей внушительных размеров выпуклость, Тони недвусмысленно о нее потерся, заставив партнера с придушенным всхлипом запрокинуть назад голову. Приник губами к открывшемуся горлу, провел языком от кадыка до подбородка, ощутив покалывание незаметной для глаз щетины. Старк любил контролировать ситуацию, поэтому почти всегда предпочитал быть сверху, однако нынче с ним творились странные вещи. В эту секунду он ощущал готовность на что угодно: встать на колени перед человеком, которого он видел впервые в жизни, отсосать ему, раздвинуть ноги, сделать всё, что ему захочется, вести себя с ним как шлюха с элитным клиентом. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль о том, что августины — мастера манипулировать сознанием, и незнакомец, возможно, как-то на него воздействует, которая сменилась другой мыслью — а какая, нахрен, разница? Не будь этой встречи, что ожидало бы его нынче вечером? Наверняка скучный, как жвачка, секс с той шатенкой. А сейчас… Это было нечто совершенно иное, ошеломляющее, не поддающееся сравнению. В тот момент, когда Старк ощутил, что его подхватили под коленки и переместили обратно на диван с той же легкостью, с какой доставили сюда, его внезапно настиг приступ небывалой ясности сознания. Он вдруг понял, что незнакомец уже был на балконе, когда Тони вышел проветриться и проблеваться. Если бы он вышел после, то был бы слышен звук открывающейся двери и шум изнутри. А так — он уже был там. Стоял на морозе, под пронизывающим ветром… Просто дышал воздухом? При этом руки у него были теплые, он хлопал Старка по щекам, и руки у него были теплые. И он способен поднять взрослого мужика с такой легкостью, словно узелок с бельем. Он НЕ человек. Ну, может, не совсем человек. Еще не поздно остановиться, он же остановится, если сказать «нет», ведь остановится?..
— Что-то не так?
Полушепот с легким запахом алкоголя и мяты мягко коснулся губ и подбородка, глаза незнакомца антрацитово поблескивали в полумраке ночного освещения, предусмотрительно включенного Джарвисом, а его растрепанная челка щекотала Тони лоб. Он был горячий, как печка, его было слишком много и одновременно слишком мало, и это ощущение кружило голову и рождало внутри замирание, будто перед прыжком с высоты. Бывали моменты в жизни Старка, когда ему хотелось разогнать один из своих спидеров до предельной скорости и просто отпустить руль, испытав головокружительное ощущение полной потери контроля над происходящим и какой-либо ответственности. Что ж, стоит попробовать. Тони потянул партнера вниз, ухватив за шею, неторопливо поцеловал, словно пробуя на вкус и смакуя.
— Нет. Всё супер.
Изя Шуман
Эпоха мира и милосердия
Тони Старк с планеты Калсида – глава межпланетной корпорации, миллиардер, плейбой, филантроп, признанный гений. Капитан Стив Роджерс с планеты Аристотель – идеальный солдат, бывший участник проекта «Улучшенный геном», герой и пример для подражания. Грядет война, и каждому из них придется сделать нелегкий выбор между совестью, долгом и личными чувствами.
Космические баталии, шпионаж, пытки, брак по принуждению, даб-кон, перестрелки, интриги, тайны.
Посвящение:
Моему подсознанию и Мьюзовским "Дронам"
=== Путеводитель по названиям глав ====
Defector: http://en.lyrsense.com/muse/defector
The globalist: http://en.lyrsense.com/muse/the_globalist
Drones: http://en.lyrsense.com/muse/drones
Reapers: http://en.lyrsense.com/muse/reapers
Mercy: http://en.lyrsense.com/muse/mercy_muse
Dead inside: http://en.lyrsense.com/muse/dead_inside_m
The handler: http://en.lyrsense.com/muse/the_handler
Psycho: http://en.lyrsense.com/muse/psycho_m
Revolt: http://en.lyrsense.com/muse/revolt_muse
Aftermath: http://en.lyrsense.com/muse/aftermath_muse
На рассвете Мартин увидел беспилотник.
Дрон, напоминающий голодного паука, на полной мощности сканировал местность. Он обманчиво медленно, почти крадучись, будто переступая с одной древесной верхушки на другую, скользнул над влажным понурым лесом. Гроза ушла на запад еще три часа назад. Но последствия небесного обрушения еще журчали, стекали и блестели в первых лучах Аттилы, солнца Геральдики, массивной звезды класс F. Пробираясь меж стволов, в размокших, хлюпающих кроссовках, Мартин почти не замечал разницы между яростно дождливой полночью и относительно спокойным рассветом. Деревья, нахлебавшиеся воды, разбухшие, теперь при малейшем дуновении ветра или прыжке пробудившейся птицы сбрасывали излишнюю влагу с щедростью дождевого облака. Мартин то и дело попадал под импровизированный душ, иногда провоцируя очередное купание собственной неуклюжестью.
<tab>Рассвет случился неожиданно. Вероятно, окажись он посреди пустоши, он бы заметил предрассветные сумерки, их неспешное растворение, прозрачность небес и бледность гаснущих звезд. Но Мартин все еще был в лесу. Процент световой насыщенности установила система. Сотворенный по человеческим лекалам глаз изменений не уловил. Мартин шел вперед, все еще полагаясь на инфракрасное зрение, отмечая шевелящиеся тепловые кляксы. Лесные обитатели постепенно пробуждались, покидали норы и дупла.
<tab>Из скаченного файла Мартин знал, что на Геральдике обитают крупные и мелкие хищники. Несколько раз он замечал более объемные тепловые пятна. Скорей всего, это были щетинистые геральдийские волки, заслужившие свое имя из-за жесткого волосяного покрова. В минуты опасности эти лесные хищники больше напоминали разъяренных дикобразов, чем волков. Мартин замечал желто-красное свечение их глаз, но животные не приближались, наблюдали издалека, вероятно, еще не определив, годится этот мокрый, перемазанный грязью двуногий в пищу или нет. Мартин, со своей стороны, так же еще не определил свою роль: покорная добыча или строптивая. Быть разорванным и обглоданным до костей — смерть грязная, но в то же время быстрая, без издевательств. Он мог бы подставить горло и не защищаться. Но этого не допустит система самосохранения. Заставит драться. И, возможно, даже победить. Мартин оглянулся. Волки наблюдали, но не преследовали.
<tab>А потом лес внезапно кончился. Строй деревьев прошагал мимо, как рота синхронизировавшихся DEX’ов. И Мартин вновь испытал уже знакомое чувство головокружения и легкой паники, впервые охватившее его, когда он вышел из яхты. Аттила, неприветливый, багрово-фиолетовый, яростный, уже почти выполз из-за горизонта, досадуя, что удаленная орбита и плотная атмосфера не позволяют ему дотянуться раскалёнными щупальцами протуберанцев и выжечь с поверхности эту органическую кружевную плесень. Всплески желто-белой короны бились о магнитосферу и перекатывались сиянием на полюсах. Мартин вспомнил видеоролик из архива «Жанет». Завораживающее зрелище… На Земле подобное явление также наблюдалось и называлось северное сияние. Но Геральдика превосходила Землю и размером и мощностью магнитного поля. А звезда Аттила своей активностью превосходила стареющее Солнце. Не будь у Геральдики столь надежной защиты, она давно превратилась бы в радиоактивную пустыню, населенную разве что устойчивыми к излучению микроорганизмами. Мартин, обезопасив сетчатку встроенными фильтрами, полюбовался восходящей звездой. Вспомнил, как любовался бело-синей громадой Бетельгейзе.
<tab>Звезды… Их в Галактике миллиарды. Таинственные, живущие своим внутренним синтезом. Новорожденные, юные, зрелые, умирающие. Опасные и приветливые. Тусклые и яркие. Совсем как люди. Когда-то Мартин верил, что будет путешествовать среди звезд, услышит их голоса, научится угадывать их нрав по насыщенности спектра… Никуда он не полетит. А если полетит, то в транспортировочном модуле, глухим, слепым и парализованным.
<tab>Небо совершенно очистилось. Ни облачка. Гроза исполнила свой долг под покровом ночи, как безупречный работник, чтобы не оскорблять взгляд нанимателя процессом уборки. Все чистое, сверкающее, свежее. На Геральдике, под стать самой планете, все было рослым, диким, чрезмерным. Растительность, не отличаясь цветовым многообразием, брала раскидистостью и мощью. Правда, травяной покров на открывшемся пространстве, куда вышел Мартин, был изрядно побит дождем и даже вытоптан. Помимо хищников, леса населяли быстроногие копытные травоядные.
<tab> Мартин даже ощутил что-то, напоминающее любопытство. Согласно скачанному файлу, этих травоядных было около сотни видов, как и птиц, которых до сих пор не классифицировали, так как доступ на Геральдику извне, в том числе и для исследователей, был ограничен. Увидеть бы этот мир глазами, незамутненными страхом, заглянуть бы в горные озера, полюбоваться на водопады, нырнуть в океан. Мартин закинул голову и заметил стаю птиц. Они совершали в небе какие-то только им ведомые маневры, согласованно перестраиваясь, двигаясь по нисходящей спирали. Возможно, тоже хищники. Высматривают добычу. А вот над лесом… Нет, не птица. Дрон!
<tab> Мартин заметался. Нырнуть обратно в лес? Поздно. Дрон его засек. И в лесу уже не отпустит. Похоже, беспилотник давно полз за ним следом. Он тоже искин, хотя и примитивный, у него тоже сканеры, датчики, инфракрасное зрение. Он засекает все движущиеся теплокровные объекты. Мартин, конечно, может понизить температуру тела, но окончательно слиться с растительностью он не сможет. Нужно найти укрытие, лучше какой-нибудь овраг.
<tab>Мартин снова побежал. Уровень энергии 27%. Еще достаточно. Нырнул в заросли, прополз под кустами, скатился по неожиданно обнаружившемуся склону. Это оказался овражек, образовавшийся в результате недавних дождей. На дне собралась в лужи вода. Свалился прямо в одну из них. Вода в луже уже отстоялась, была прозрачной. Огляделся. Вон там, кажется, под обнажившимся корневищем промоина, следствие небольшого оползня. Корни жирные, белые, как черви. Мартин метнулся к этой впадине и забился под земляной навес. Слой почвы укроет его от инфракрасного сканера. Дрон его потеряет. Или посчитает за животное, забравшееся в нору. Сжался в комок, прислушался. Система разложила поступающие фоновые звуки на отдельные элементы, сначала уже внесенные в базу, снабженные ярлыками, а затем на не подпавшие под классификацию. Подавляющее большинство фоновых шумов имело природное происхождение. Писки, хрипы, всхлипы, шорохи. Все это означало непрерывный круговорот смертей и рождений. Такой же вселенски обусловленный процесс, как термоядерный синтез в звездных глубинах. Слабые становились добычей сильных. Сильные их пожирали, а затем сами становились добычей червей и бактерий. Мартин слышал предсмертные стоны и сытое урчание, хруст костей и лязг зубов. Сейчас, когда небо очистилось, эта схватка за жизнь возобновилась. Все проголодались после затянувшейся ночи. Коллекцией этих звуков Мартин обзавелся еще в во время своих прогулок по прилегающему к дому парку. Там не было крупных хищников, их отпугивали низкочастотные излучатели, но в избытке обитало созданий меньшей массы, но удивительной прожорливости. Мелкие грызуны, птицы, насекомые. Каждый из них, мышь, москит или цикада, вносил свой неповторимый голос в звукоряд. В лесу эта коллекция пополнилась рыком и воем более крупных участников. Было еще пение птиц, шелест их крыльев. Пожертвовав целым процентом энергозапаса, Мартин несколько минут прислушивался к шуму вспарываемого острыми крыльями воздуха. Это помогло ему идентифицировать другой звук — движение беспилотника. У дрона не было крыльев, но его многорукое и многоногое металлическое тельце было оснащено четырьмя двигателями по углам базисной рамы. Двигатели работали почти бесшумно, поэтому человек, в отличии от киборга, пребывал бы в полном неведении, зависни этот аппарат прямо над ним.
<tab>А если это хозяйка его ищет? Это же ее земля. Вряд ли кто-то из соседей осмелился бы контролировать ее частные владения. Сигнал с дрона поступает напрямую к домовому искину. У Мартина мелькнула мысль связаться с «Жанет». Они же в последние несколько дней неплохо ладили. Она подбрасывала ему всю необходимую информацию по первому же запросу, давала советы, подсказывала, обучала. Она присутствовала как защитник и покровитель там, где хозяйка, в силу своей человеческой ограниченности, никак не могла оказаться — в виртуальной реальности. У них с «Жанет» даже появились кое-какие секреты. Мартин осторожно выискивал информацию, касающуюся прошлого Корделии, обстоятельств ее рождения, ее родителей, ее семьи. «Жанет», когда он слишком рьяно, в лоб, взялся за вскрытие запароленных файлов, сначала предостерегающе погрозила пальцем, а затем отвесила пару виртуальных шлепков. Но некоторое время спустя выдала информацию сама, в урезанном виде, из открытых, но неафишируемых источников. Мартин так до конца и не понял, знает ли об их сговоре Корделия. Хозяйка не выдала себя ни словом, ни жестом, ни взглядом.
<tab>Так от «Жанет» Мартин узнал о гибели пассажирского лайнера «Посейдон», напоровшегося на астероид, как некогда «Титаник» на айсберг; узнал, что Корделия, тогда еще Кора Эскотт, потеряла мужа и пятилетнего сына, оказавшихся запертыми в поврежденных отсеках; что сына Корделии, по удивительному совпадению, тоже звали Мартин, и что этому сыну, не случись той катастрофы, в настоящее время исполнилось бы 22 года. В архивах «Жанет» нашлась голография мальчика. Правда, искин долго упорствовала, приводила как аргумент нежелание хозяйки ворошить прошлое и бередить старые раны, но так как семейный альбом не был запаролен, а всего лишь задвинут в одну из старых папок, искин позволила любопытному киборгу туда заглянуть, взяв с него слово, что он и не подумает делать копию. Мартин слово дал. Он не копировал изображения, он их… запомнил. Улыбающийся мальчик пяти лет и молодой мужчина, его отец. Нашлась голография молодой Корделии.
<tab> Изучая биографию своей нынешней владелицы, он поймал себя на том, что находит некоторое сходство между ней и собой. Ну да, так оно и есть, с момента катастрофы она занимается тем же, что и он, ищет способ как бы пооригинальней самоубиться. В какие только безумства и авантюры она не пускалась! А смерть как будто насмехалась над ней. Играла в прятки. Вот и его, Мартина, обезумевшего от боли, бракованного киборга, она могла выбрать как очередное орудие. А потом осознала всю нелепость затеи. Убить не убил, только напугал, и сына не заменил. Он же ненастоящий, копия, к тому же чужая копия. Мартин тогда испугался своих мыслей и захлопнул альбом. Больше в ту старую папку не заглядывал. Он все равно ничего не изменит, даже если о чем-то догадается, даже если они есть, эти тайные смыслы и мотивации. Хозяйка все равно поступит со своей игрушкой, как пожелает. Вот поступила же…
<tab>Мартин снова прислушался. Дрон двигался над оврагом кругами. Не уходил. Продолжал сканирование. У Мартина вновь возник соблазн связаться с зависшим дроном. Все равно летающий соглядатай его уже обнаружил. Если даже не идентифицировал, как искомый объект, то его идентифицирует «Жанет». Сопоставит полученные данные с имеющимися и… Она умная. Прокачанный искин седьмого уровня логики. Выше для искина не существует. Только сам человек. «Жанет» по старой «дружбе» может дать ему информацию о том, что случилось после его бегства и даже перекинуть ролик с внешних камер. Если хозяйка «ей» не запретила…
<tab>Стоп! Здесь что-то не так. Мартин вдруг почувствовал необъяснимое беспокойство. Где-то в кулисах восприятия, в оперативной памяти застряла информационная песчинка — нераспознанная надпись. Процессор периодически пытался забросить эту надпись на внутренний экран, но Мартин эту надпись сбрасывал, отдавая предпочтение кричащим данным о текущей локации и состоянии. Теперь эта смутная логическая депривация.
<tab> Если хозяйка знала о прибытии ловцов «DEX-company», она должна была позаботиться о том, чтобы Мартин не сбежал. То есть поручить «Жанет» держать его взаперти. А «Жанет» безоговорочно его выпустила. Прозрачная стена откатилась, едва лишь он к ней подошел. «Жанет» как будто нарочно толкала его к бегству! Что это? Оплошность хозяйки? Не учла возможное развитие событий? Но Мартин мог выйти из дома и раньше, за час до прибытия катера. Он мог уйти довольно далеко. Запрета не было. Корделия не запрещала, а поощряла прогулки. Тогда почему она не приняла меры?
<tab>Мартин теснее вжался в мокрую черную землю. Он всю ночь бежал, не оглядываясь. Его гнала вперед страшная белая надпись. Он не оглядывался, потому что боялся оглянуться. Эта белая надпись с синим контуром. Почему с синим контуром? На логотипе «DEX-company» нет никакого синего контура! А тут был… Процессор успел считать надпись в тот последний неуловимый миг, недоступный человеческому мозгу, но вполне достаточный для мозга кибернетического.
<tab>Мартин вызвал на внутренний экран файл из недавнего прошлого. В порыве отчаяния, гонимый страхом, он едва не стер все, что происходило в ближайшие сутки. Вот он, черный грузовой флайер заходит на посадку. Заходит как-то замедленно, даже неуклюже. У ловцов «DEX-company» катера другие, более вытянутые, скоростные. Они должны реагировать на сигналы и мчаться на помощь пострадавшим людям, должны гнаться за свихнувшейся машиной, как полицейские за убийцей. Вот флайер поворачивается боком.
<tab>После трех первых букв рассудок Мартина отказал, а вот процессор, не ведающий что такое иррациональный ужас, надпись считал. И только девять часов спустя Мартин ее увидел — Dextro Energy!
<tab>Неужели… неужели он… обманул сам себя? Обессилевший, он ткнулся лбом в подвернувшийся камень. Катер принадлежал компании, производящей солнечные батареи. Он слышал, как хозяйка говорила с ними по видеофону. Как назвала его хозяйка, когда улетала? Глупый? Нет, он не глупый. Глупый это почти комплимент. Он — идиот!
<tab>Он все выдумал. Соорудил из домыслов и страхов. Принял неясную тень за чудовище. Как ребенок… очень глупый ребенок. И что ему теперь делать? Подгоняемый своей фантазией, он отмахал более сотни километров. Как ему вернуться? У него энергозапас близок к критическому. Пополнить нечем! Если только червя проглотить… вот они копошатся во влажной почве. Ах да, дрон. Можно все же попытаться связаться с беспилотником. Выбраться из укрытия и встать так, чтобы дрон его идентифицировал.
<tab>Мартин прислушался, пытаясь вычленить из природного фона гул четырех двигателей. Но вместо них услышал что-то еще. Более громкое и массивное. Еще один двигатель. Второй. Третий. Четвертый… Их много. Восемь. Это не беспилотники. Это хуверы или гравискутеры. Как же так? Все-таки он был прав! Не фантазия, погоня! Настоящая погоня! Дрон передал ловцам координаты, и вот они здесь. От падения с вершин надежды в бездну отчаяния у Мартина закружилась голова и крошечная молния застряла в некогда пробитом легком. Голоса… Люди переговаривались между собой. Голоса молодые, беззаботные. Смеются.
<tab>«Обнаружены потенциально враждебные ХХ-, ХУ-объекты».
<tab>Примешиваются другие звуки. Звериное дыхание, лай и рык. Ловцы с собаками? О таком Мартин еще не слышал. Те бракованные киборги, которых привозили в лабораторию, рассказывали, как их выслеживали и ловили. С бластерами и глушилками. Но без собак. А тут Мартин ясно слышал нетерпеливое собачье повизгивание. Собак несколько, возможно, соответствует числу охотников. Нет, они говорят не о нем… Они говорят… о хозяйке!
<tab>— Мальчики, мы на чужой земле. Это владения Трастамара.
<tab>ХХ-объект. Предположительный возраст 18-20 лет.
<tab>— Ой, боюсь, боюсь! Мамочка меня накажет! Не парься, детка. Тетка все еще тусит на Новой Московии.
<tab>— Все равно стремно. Вернемся, а?
<tab>— Да не пищи ты. Подрежем пару щетинок и свалим. Вон, гляди, Аргус след взял. Ату, Аргус, ату.
<tab>Аргус — это пес, понял Мартин. И бежит он к оврагу. Прыжок у загонного пса тяжелый. Он крупный, свирепый. Мартин попытался заползти как можно дальше. Но поздно. Пес взял след. След кибермодифицированного животного, существа чужого и опасного. Пес прыгнул в овраг и зарычал. Злобно, призывно залаял. В том же кратком обзорном файле Мартин успел прочесть, что охота на лис, волков и медведей является на Геральдике модным, общепризнанным развлечением. В охоте принимают участие все, мужчины и женщины, родители и дети. Охотятся на скоростных гравискутерах. Пускают по следу особых генномодифицированных собак. Так как хищники на Геральдике крупнее и опаснее земных, то и собак изменили в соответствии с охотничьими потребностями. Исходной послужила порода айну-кен, в ДНК которой впаяли гены ротвейлеров, стаффордширов и кавказцев. С далеким предком сходства почти не осталось. Потомки были крупнее в два раза, свирепей и выносливей. Их шерсти придали искусственную жесткость, чтобы собаки могли противостоять в драке, не опасаясь волчьих зубов и медвежьих когтей. И вот один из этих натасканных на кровавую бойню геральдийских айну-кенов стоял сейчас перед Мартином. Он уже не рычал и не лаял. Готовился к атаке.
<tab>«Уровень агрессии 97%. Уничтожить вражеский объект? Да\Нет.»
<tab>Выбрать Мартин не успел. Пес кинулся. И система сработала автономно. Мартин успел перехватить собачью голову, крутануть влево и швырнуть переломанное животное вниз. Пес дико завизжал. Мартин не хотел его убивать. Он никого не хотел убивать. Пес был жив, но, кажется, Мартин повредил ему позвоночник. Вместо визга раздался вой.
<tab>— Волк! Волк! Там волк! Он задрал Аргуса! Стреляй. Стреляй!
<tab>Мартин понял, что должен бежать. Иначе в эту нору сейчас бросятся другие собаки. А за ними люди. Судя по крикам, у них есть оружие. Киборг метнулся вслед за псом, перепрыгнул через него и взлетел по противоположному склону оврага.
<tab>— Э, да это бомжара!
<tab>— Да этот вафел Аргуса покалечил! Стой, урод.
<tab>— Стреляй!
<tab>Мартин уже был наверху, когда в спину ударил мощный заряд станнера. Это был не простой полицейский станнер, вызывающий у задержанного временный паралич. Это был станнер, рассчитанный на геральдийского медведя с его роговым наростом на холке. Человек умер бы на месте. Мартин пошатнулся, упал на колени, но тут же поднялся. Процессор удержал проводимость нервных волокон.
— Бля… Мать… Да это кибер!
— Это кибер, ребята! Вот же сука!
— Ату его! Ату!
<tab>Потом Мартин бежал. Он попытался перейти в боевой режим, чтобы ускориться, но система выдала предупреждение, что для боевого режима ресурсов недостаточно, и через 17 минут имплантаты будут отключены. Пришлось полагаться на имплантаты в стандартном режиме. От второго выстрела он увернулся. Уходя от третьего, перекатился по земле и тут же вскочил, избежав четвертого. Заряд ушел в землю. Пятый заряд угодил прямо в грудь.
<tab> Их было восемь. Все на скоростных скутерах. Они выстроились полукругом, загоняя его в тот же овраг, откуда он выбрался. От прямого попадания Мартин задохнулся, сердце пропустило удар. Наступила фибрилляция. Сердечная мышца хаотично задергалась, беспорядочно плеская кровью. Вмешавшаяся система выровняла ритм. Мартин побежал к лесу.
<tab>— Взять его! Взять эту тварь!
<tab>Гиканье. Свист. Лай. В этом хаосе слабо прозвучал девичий голос.
<tab>— Мальчики, подождите, а если он чей-то?
<tab>— Да пох! Погоняем жестянку!
<tab>Мартин чувствовал, что теряет ориентацию. В глазах мельтешили вспыхивали красные надписи.
<tab>«Критический уровень энергии!»
<tab>«Падение работоспособности!»
<tab>«Сбой сердечного ритма!»
<tab>«Жизненные показатели по нижней границе!»
<tab>Он увернулся от выстрела, но угодил под следующий. Прямо на грудь бросилась собака. Он из последних сил отмахнулся. Еще один выстрел. В поясницу. В нервный узел, передающий сигналы в нижние конечности. Левая нога перестала слушаться.
«Отказ нервного узла. Имплантаты будут отключены».
Мартин упал.
Сразу не убьют. Будут глумиться. Долго. А он будет пытаться подняться, будет ползти, будет умирать… На него снова бросилась собака. И тут же раздался страшный визг. Пес как будто молниеносно обуглился, шерсть вспыхнула и задымилась. Вместо разинутой пасти образовалась окровавленная паленая дыра. Плазма. Кто-то выстрелил в пса из бластера или из винтовки.
— Оружие на землю! Руки за голову! Пристрелю, ублюдки!
Мартину захотелось подчиниться. Неодолимо.
— Госпожа Трастамара…
— Не стреляйте!
— Мы не хотели!
— Вот, вот оружие! У нас только станнеры!
— Это кибер! Он бракованный!
— На колени, я сказала. Руки за голову!
Собаки не умолкали. Их визгливый лай раздирал уши. Мартин слышал голоса сквозь многочисленные фильтры, да еще с многоголосым эхом. Полупарализованное десятком выстрелов тело отказывалось подчиняться. Он смог только подтянуть колени к животу. Сжаться в комок. Глухой металлический лязг… Это охотники сбрасывают в кучу свои станнеры.
— Отозвать собак!
Клокотание плазмы в стволе. Обгоревшая, вздувшаяся земля. Слабое повизгивание.
— Итак, кто тут у нас? Заводила, насколько я понимаю, Генри Монмут-младший. Ах, и юный барон де Рец здесь, и виконтесса Шарни. Ну что ж, ребятки, спешу вас обрадовать… Руки не опускать, ублюдки! Спешу вас обрадовать. За браконьерство на земле Трастамара, за намеренную порчу имущества, за охоту на моего киборга… Ключевое слово здесь МОЕГО!.. вас ждет исправительное заведение, а совершеннолетних — тюрьма. Тебе уже есть 21 год, Генри? Нет? Жаль. Завтра все ваши семьи получат судебные иски. А теперь вон отсюда! И падаль свою паленую заберите.
Вновь клокотание плазмы в стволе. Пылающая земля. Слабый вскрик. Приглушенные голоса, торопливые шаги. Взревевшие двигатели гравискутеров.
— «Жанет», отследи эту малолетнюю погань до периметра. Да, пусть дроны сопровождают. Запись есть? В цвете и звуке? С момента вторжения? Отлично!
Голос становился все глуше. Красные всполохи все ярче.
«Критический уровень глюкозы. Угроза гипогликемической комы. Рекомендуется гибернация».
Белые стерильные стены… Мерцающий синеватый свет… Он стоит, прижав ладони к прозрачной стене… Стена холодная, очень холодная. Лампы гаснут одна за другой…
— Мартин! Мартин! Не отключайся. Слышишь меня? Дыши, дыши, скотина!
— Низкий… уровень… Рекомендуется…
— Держись, мальчик, держись! Я уже здесь, с тобой. Держись, мой хороший…
Этот голос ему знаком. Правда, голос совсем далекий… Где-то там, в сгорающей памяти, сохранились звуковые файлы. Обрывки… Полустертые, поврежденные. Как же хочется спать… Рядом зовущая вязкая темнота. Она взбирается, крадется от щиколоток к коленям, поднимается выше, остужает воспаленные мышцы и нервы, заливает угнездившуюся в них боль мертвенным безразличием. Скоро этот холод поднимется до груди, до сердца, пережмет артерии, остановит всполошенный бег. Но кто-то жестокий, конечно, из людей, тормошит его, приподнимает голову, требует очнуться, и система отзывается. Хотя отзываться ей почти нечем. Имплантаты застыли в мышцах неподъемным парализующим грузом. Он все же чувствует, как сквозь мокрую одежду, сквозь кожу проходит игла, и очень быстро по телу разливается умиротворяющая прохлада, изгоняя боль. Еще один укол. И мелкие болезненные сокращения мышц сглаживаются. После третьей инъекции сердце бьется ровнее.
— Держись, Мартин, сейчас будет легче.
Чьи-то пальцы бережно, но твердо проталкивают меж зубов крупные сладкие таблетки.
— Это глюкоза. Постарайся проглотить.
Вязкая муть застывает где-то в коленях. Он уже не тонет, но и на берег не выбраться. Хватка у трясины собачья.
— Тише, тише, Мартин. Все уже кончилось. Все кончилось. Уже никого нет. Дыши, дыши… Вот, еще таблетка.
«Уровень энергии 7%».
— Ты… меня… накажешь?
— Конечно! В угол поставлю.
— В… какой?
— В пятый! Сам его найдешь. Ты зачем, паршивец, от «Жанет» убежал?
Мартин не ответил. Он не хотел шевелиться. Уткнулся в плечо Корделии, наслаждаясь почти незнакомым чувством безопасности. Все страшное закончилось.
— Нам бы до флайера дойти. Или сами, или мне придется за ним сбегать…
Мартин понял только, что сейчас останется один. Она уйдет.
— Нет!
— Тогда вставай. На себе я тебя не потащу. Там во флайере горячий чай и одеяло. Держись за меня. Вот умница. Где же ты так вымазался?
Вязкая невидимая жижа цеплялась, липла к ногам, но Мартин справился. Он старался распределять вес тела так, чтобы не виснуть на хозяйке безвольным мешком. Правда, колени подгибались. К счастью, флайер стоял недалеко, за тем кустарником, через который он продирался, когда убегал от дрона. Даже странно, что те охотники на гравискутерах не заметили приземлившейся машины. Он такой приметный, хозяйский флайер, яркий, с этим сложным логотипом на борту. Последние двадцать шагов Корделия почти волокла его на себе. Земля под ногами стала снова вязкой и полезла по щиколоткам, выпустив буро-зеленые щупальца.
— Не тем спортом я занималась, — проворчала хозяйка, сгружая беглеца у посадочного стабилизатора, — надо было осваивать тяжелую атлетику, а точнее, новейшую ее разновидность — перетаскивание киборгов. Мартин, не отключайся.
Она встряхнула его за плечи.
— Система… готова…
— Оно и видно. Пей чай.
Она снова сидела с ним рядом прямо на земле, поддерживала его голову и поила чаем. Жидкость была горячей и очень сладкой. Мартину казалось, что целебная жидкость заполняет его истощенное, почти отмершее изнутри тело, заставляя кровь наполнять сосуды, а сердце биться. Было что-то хрупко-стеклянное, неживое, и вот уже снова объемное, действующе-жизнеспособное. Второй стакан он держал сам. Хотя руки еще дрожали. Корделия добавила к чаю еще одну таблетку глюкозы. Мартин робко покосился на хозяйку. Она выглядела усталой. Под глазами черные тени. Волосы, всегда безупречные, сбились и спутались.
— Я больше не буду, — прошептал Мартин.
Она хмыкнула.
— Конечно, не будешь. Я тебя на цепь посажу. Куплю вот такой ошейник. И цепь. Метров пять.
— Всего?
— Тебе хватит. Привяжу между санузлом и кухней.
Мартин вздохнул. Что ж, он это заслужил…
— Напился? — Корделия отняла у него стакан. — Давай, полезай на заднее сидение.
— Я грязный, — буркнул Мартин.
— Тогда полезай в багажник. Эй, я пошутила. Вот же, бестолочь. Мозгов много, а ума нет. Вот, одеяла. Одно подстели, а другим укройся.
— Может быть, лучше в багажник?
Корделия зашипела.
— Не зли меня. Мне еще флайер пилотировать.
Она сама расстелила одеяло на сидении, дождалась, когда Мартин заберется во флайер, укрыла его вторым и пристегнула ремнем безопасности.
— Лежи, мелкий пакостник. Вот таблетки, глотай по одной.
И задвинула дверцу. Потом заняла место пилота.
— «Жанет», мы возвращаемся. Да, попался свиненыш. Как я и предполагала… В грязи по уши. Воды согрей. И ванну набери. Шампуня побольше. Отмачивать будем.
Мелодично зарокотал двигатель. Продолжая говорить по комму, Корделия плавно подняла флайер в воздух.
— Если будут звонить, посылай их всех… Да не туда! К адвокату посылай. Ты всех идентифицировала или тебе имена назвать? Так, слушай, Генри Монмут-младший…
Мартин не различал слов, он слушал голос. Хозяйка, перечислив имена малолетних браконьеров, вновь вернулась к своим обещаниям посадить его на цепь и отправить искать пятый угол. Свои угрозы она перемежала всевозможными эпитетами. Называла его «паршивцем», «мелким пакостником», «поросенком» и даже почему-то «редиской». Мартин не вникал в смысловые тонкости. Он был счастлив.
Прожектора он установил неудачно, они освещали площадку с одной стороны, создавая глубокие черные тени, — работать в таких условиях невозможно. Пришлось немного опустить верхний, разбитый прожектор, а второй закрепить на растяжке мачты — не очень крепко получилось, учитывая усилившийся ветер.
Соорудить секционный стол на острове — задача непростая, но кое-какой опыт Олаф имел, выезжать в такие места приходилось часто. Пожертвовал на него стойки для тента и кусок уроспорового полотнища — сколотить две крестовины, жестко соединить в торцах и натянуть на торцы полотно. Нашлась и сапожная игла, и вощеные нитки; молотка не было, зато топоров — три штуки. Эдакий складной стол получился, и чем сильней давить на торцы, тем сильней натягивается «столешница». Олаф попробовал на нее сесть, конструкция сложилась — он прибил к крестовинам распорки.
Тенту тоже нашлось применение, его Олаф шатром закрепил на мачте и ее растяжках — вышла просторная палатка, освещенная и хорошо защищавшая от ветра. Усилил основание и укрепил растяжки — парусность у ветряка теперь будьте-нате, того и гляди взлетит… Нет, глупо это было — устроить лагерь на возвышении, а впрочем… Олаф подумал вдруг, что поставь они времянку дальше от берега, на защищенном от северного ветра склоне, и его бы уже не было в живых.
Смешно жалеть чемоданчик с инструментом, ушедший на дно вместе с катером, хоть и собирал его Олаф любовно и много лет, — не самая большая потеря по сравнению с людьми. Ладно инструмент — всегда можно воспользоваться тем, что под рукой. А вот перчатки… Конечно, тело еще не гниет, но все равно есть риск. Поначалу он относился к этому легкомысленно, но однажды, уколовшись, три месяца лечил флегмону… После вчерашнего все руки ободраны. И запах остается даже в перчатках, а уж без них…
Нет, вязаные перчатки еще хуже. Разве что, совершенно случайно, есть рабочие, таллофитовые, а не шерстяные. Не сильно помогут, но все же…
В аптечке, на его счастье, нашелся не только йод, но и жидкий пластырь — обработать ссадины и царапины на ладонях — и детский крем, чтобы смазать руки.
Олаф собрал кое-какой «инструмент» — жалкое подобие нормального инструмента; в самом деле наткнулся на таллофитовые перчатки — в посуде, как ни странно, и сразу несколько пар; подумав, снял куртку и надел телогрейку — удобней двигаться, а под тентом ветра почти нет. Нарукавники он не любил, но все же испортил пару носков и натянул их поверх рукавов свитера.
Когда он выбрался из времянки, над океаном снова плыла печальная песня кита. Ветер свистел на одной высокой ноте, низко хлопала погнутая лопасть ветряка, гудел генератор, ритмично гремел прибой — что говорить, музыка была атмосферная, во всех смыслах… Из-под отброшенной полы тента на времянку и площадку возле нее падал ровный треугольник яркого света, а за его пределами собралась кромешная темнота. До бочки с водой свет не дотягивался, выходить на территорию темноты — хоть и на несколько шагов — было неприятно. И конечно, лучше бы иметь оба ведра — одно для воды, другое под сток, — но пришлось довольствоваться одним, а под сток приспособить кастрюлю.
Олаф зашел под тент и сдернул откинутую полу — будто хлопнул дверью. Не тут-то было — ветер рванул ее в сторону и вверх, и… Нет, только показалось: на краю пятна света мелькнула какая-то тень. Ветер. Понятно, что это всего лишь ветер. Олаф дернул полу обратно, привязал ее угол к растяжке у самой земли и сверху придавил камнем.
Нет, однозначно, в телогрейке было удобней, чем в куртке… Он нагнулся и снял спальник с мертвого тела. Согнутые руки изменили положение, опустились, расслабились, подбородок уже не прижимался к груди. Только ноги выпрямились не до конца. Вообще-то температура воздуха не располагала, но, похоже, исчезало трупное окоченение. Согрелся, что ли, под спальником? Олаф усмехнулся.
Взгромоздить тело на стол было тяжелей, чем двести шагов пронести на плече. Молодой, здоровый, сильный парень…
— Ну что, Эйрик? — Олаф с трудом разогнулся: потянул, должно быть, спину, поднимая тяжелое тело на вытянутых руках. — Начнем.
Голова не покрыта. Одежда влажная на ощупь. Плотная шерстяная рубашка грязно-песочного цвета заправлена в брюки. Расстегнуты три верхние пуговицы. Воротник поднят. На манжетах пуговицы застегнуты. В нагрудном кармане огрызок карандаша. Под рубашкой — теплая с начесом нательная рубаха, под ней трикотажная таллофитовая майка-безрукавка. (Маловато для такой погоды.) Амулет гиперборея на прочной нитке. Утепленные кальсоны (комплект с рубахой), тонкие кальсоны (комплект с майкой), черные трикотажные трусы. На правой ноге протертый на подошве трикотажный носок, вязаный шерстяной носок, под ними — еще один трикотажный носок. На левой ноге — один вязаный носок, валяная стелька, трикотажный носок. Шерстяные носки составляют пару, трикотажные (все три) — разных цветов и размеров. Носки и стелька влажные — промокли? Мацерация стоп отсутствовала, значит с мокрыми ногами парень ходил недолго или не ходил вообще. Одежду, скорей всего, промочил вчерашний дождь со снегом…
Сбоку, за тонкой полотняной стенкой, камень тихо стукнул о камень. Будто кто-то неловко на него наступил. Звук был отчетливым, перекрыл свист ветра и гул ветряка.
Олаф еще раз пощупал снятые вещи и даже приложил к телу, чтобы не ошибиться, — вчерашний дождь не мог намочить тот бок, на котором парень лежал. С одной стороны, вода могла подтечь под тело, с другой — он мог промокнуть и до смерти. Неизвестно, какая погода была на острове в последние четверо суток, не исключено, что вчерашний дождь был не первым и не последним. Судя по тому, что тело не промерзло, температура вряд ли опускалась ниже двух-трех градусов мороза. Но если бы парень промочил ноги хотя бы за час до смерти, на стопах присутствовала бы мацерация. Или нет? Посоветоваться было не с кем.
Мелкие царапины на лбу, ссажен кончик носа и наружный край левой надбровной дуги. Ссадины: на левой скуле значительная и мелкие на левой щеке. На правой руке ободраны костяшки кулака. «Гусиная кожа» в области предплечий, передней и боковой поверхностях бедер.
Снова за тентом раздался стук камней друг о друга, повторился дважды, приближаясь, — будто кто-то сделал три шага. К тенту. Ветер слегка оттягивал стенку наружу — с северной стороны тент надувался парусом, иногда опадал и хлопал, а с южной движение было гораздо спокойней. Оттого именно южная стенка казалась почему-то уязвимой, тонкой. А может, потому, что Олаф стоял к ней ближе?
Осаднение ладоней, характерное для падения лицом вперед. Аналогично — на локтях и коленях. Получены в состоянии гипотермии, без кровоизлияния в подлежащие ткани. Точно такие же остались на коленях и локтях у Олафа. Шел вверх? По всей видимости да, иначе падал бы не вперед, а назад. Да и повреждения при падении вперед на спуске были бы серьезней. Ни на затылке, ни на копчике повреждений не имелось.
Правая нога сбита сильней левой (стелька?), отморожение большого пальца правой ноги значительней, чем на левой (точно стелька). Кожа мошонки морщинистая, яички у входа в паховые каналы, головка полового члена розовато-красная — признаки прижизненного переохлаждения.
Кто-то в шаге от южной стенки тента переступил с ноги на ногу — в двух шагах от Олафа. А потом оттянутое наружу полотно прогнулось немного внутрь — будто на него нажали рукой снаружи. И показалось, что ткань облегает ладонь. Олаф решил, что больше не станет оборачиваться в ту сторону, и перешел в изголовье секционного стола.
— Не бойся, это не больно.
Он ловил иногда еле заметный трепет мертвецов, когда брался за секционный нож. Впрочем, это мог быть и его собственный трепет… Олаф провел разрез уверенно, без отрыва — через темя от уха до уха , — отпарировал мягкие ткани от кости и обеими руками стянул кожу с макушки и лба на лицо.
— Не переживай, потом сделаю, как было.
В привычной жизни на Большом Рассветном Олаф был нелюдим и неразговорчив, но, оставаясь в секционной наедине с мертвыми, частенько с ними заговаривал. В госпитале любили над этим пошутить — Олаф-де находит общий язык только с покойниками. Здесь, в одиночестве, собственный голос звучал неуверенно, неестественно, пугающе. Только безумец будет говорить с мертвецом…
Он стянул с головы и задний лоскут кожи, отпарировал височные мышцы. Делать простой циркулярный распил — на лбу останется борозда, оставить лобную кость целой — попробуй ножовкой по дереву сделать распил с углом, а потом без нормального инструмента не повредить мозг.
Молодой парень. Вряд ли его родители вразумительно объяснят, почему им не все равно, как он выглядит в гробу. Они бы предпочли его в гробу не видеть вообще. Но это важно — каким они увидят его в последний раз. И следы вскрытия обычно причиняют родственникам лишнюю боль. Олаф считал, что не переломится, если сделает сложней, но лучше.
Под ножовкой не ощущалась глубина распила и податливость кости.
Холодовая смерть — диагноз исключения. Это значит, надо проверить все, и проверить тщательно. Микроскопа нет, гистологии не будет. Признаки гипотермии вовсе не означают смерть от гипотермии. Олаф вскрывал однажды мужчину, подавившегося костью, и нашел в желудке пятна Вишневского, которые считают чуть ли не бесспорным признаком холодовой смерти. А выяснилось, что за три дня до случившегося покойный упал с волнореза и долго не мог выбраться на берег из-за волны, жив остался чудом. После этого его товарищи говорили, что он будет жить сто лет, и ошиблись. Олаф старался не дразнить смерть подобными утверждениями. Профессиональная деформация: он чаще видел те поединки со смертью, которые заканчивались победой смерти. И не понимал, как можно победить с безусловной верой в победу; для него самого настоящая борьба начиналась там, где исчезала надежда, где не было сомнений в том, что это последний — смертельный — поединок.
Впрочем, смерти все равно, во что ты веришь и на что надеешься.
Отек мягких оболочек мозга — лишь один из признаков, характерных для холодовой смерти. Сам по себе он ничего не доказывает. И ни к чему уверенность, что другого диагноза не будет, — тогда его точно не будет.
Олаф сделал разрезы по задне-боковым склонам шеи, чтобы не оставлять шва спереди — опять же, не переломился. Раскрыл брюшную полость (осмотр ничего нового к диагнозу не добавил), снял с ребер мягкие ткани, отделил кожный лоскут с ключиц и шеи. Туго пришлось с рассечением реберных хрящей, особенно слева — то ли нож подвел, то ли в руках не хватило уверенности.
Как-то раз они с Ауне по осени приехали к родителям в Сампу, отец по такому случаю зарезал поросенка — он каждое лето откармливал двух поросят, для Олафа и его брата Вика, чтобы внуки зимой ели домашнюю тушенку. И правильным было помочь отцу разделать тушу, но Олаф не смог — и удивился самому себе изрядно. Мясницкий инструмент мало походил на секционный, процесс разделки туши нисколько не напоминал аутопсию, но барьер оказался непреодолимым.
Отек легких — тоже не редкость при холодовой смерти, как и бронхоспазм. Свертки крови в сердце, неравномерное наполнение миокарда, спазм артерий и артериол… Все одно к одному. Ну да, и очаговый некроз эпителия слизистой желудка с кровоизлияниями — пятна Вишневского. Желудок пуст, как и положено при гипотермии.
В походных условиях всегда есть проблемы с содержимым кишечника, и может быть, не стоило возиться — вряд ли это добавило бы что-то к диагнозу. Но следователь захотел бы узнать, сколько времени прошло с последнего приема пищи. Хотя бы приблизительно. И… да, это было важно.
Без учета изменения метаболизма при переохлаждении, Эйрик ел за восемь-девять часов до смерти. По всей видимости, еще на катере, — малиновый компот на острове варить бы не стали. Впрочем, это могли быть и пирожки с вареньем, сказать трудно. Так обычно поступают во всех зимних экспедициях: ранний завтрак на судне, высадка, установка лагеря и только потом обед. Когда они прибыли на остров, световой день продолжался около четырех часов, никто не станет тратить светлое время на второй завтрак, даже если есть сухой паек. В таком случае, он умер подозрительно быстро. Ну, не больше двух часов прошло от завтрака до рассвета. Четыре часа — светлое время. Здоровому парню, чтобы умереть от холода при температуре, близкой к нулю, надо не меньше шести-восьми часов. Это если на ветру. А можно продержаться и гораздо дольше, если шевелиться.
И он шевелился, по всей видимости. Труп не проморожен, содержание мочи в мочевом пузыре — меньше стакана. Не факт, но очень вероятно, что Эйрик продолжал активно двигаться до самой потери сознания.
Олаф сделал все более чем тщательно, но потому он и не любил диагнозы исключения, что совесть после них не успокаивалась, все время казалось: что-нибудь да упустил. Однако в этом случае, по совокупности признаков, можно было смело делать заключение: между холодовой травмой и наступлением смерти есть прямая причинная связь. Никто бы не придрался к этому выводу.
Укладывая на место извлеченные органы, Олаф еще подумывал, что можно было вскрыть и позвоночник, но, во-первых, не верилось ему, что это что-нибудь изменит, а во-вторых, не ножовкой же по дереву вкупе с заточенной отверткой… Олаф никогда не испытывал особенного отвращения к запахам секционной, однако в отсутствии водопровода в замкнутом пространстве захотелось глотнуть свежего воздуха.
Нет признаков насильственного воздействия. Тело не перемещали после образования трупных пятен, а если перемещали — положили в ту же позу, в которой они формировались. Впрочем, следов волочения ни на теле, ни на одежде не наблюдалось. Только расстегнутые пуговицы на рубашке смущали. Это чушь, что замерзающие раздеваются перед смертью. Не раздеваются. Не жар они чувствуют, а тепло — когда критическая точка пройдена и организм потерял способность к терморегуляции. Ну, разве что ослабить давление воротника на горло, если не хватает воздуха.
И все равно лицо сильно меняется после вскрытия, как ни старайся спрятать следы. В юности, на похоронах бабушки, Олаф не узнал ее в гробу, и это поразило его тогда, напугало. Будто в смерти бабушка перестала быть собой. Если бы он знал, целуя ее холодный лоб, что с этим лбом делал танатолог…
— Зачем же ты расстегнул пуговицы, Эйрик? — Олаф завязал узел на вощеной нити, перерезал ее ножом и посмотрел в лицо мертвеца.
Парень не ответил. Наверное, спрашивать его, как он оказался полуодетым на северном склоне, тоже было бессмысленно.
Это «шепот океана». Внезапный приступ паники, непреодолимого страха. Конечно, явление, исследованное не до конца, но имеющее вполне правдоподобное научное объяснение: инфразвук на частоте четыре-шесть герц, который порождают далекие шторма. Или не шторма — в океане могут быть и другие источники инфразвука. И если зафиксировать «шепот океана» пока не удалось, то воздействие инфразвука на мозг человека — явление неоспоримое, подтвержденное экспериментом. Далеко не всегда такая паника заканчивалась смертью людей, особенно летом, — очевидцев, которые попали под воздействие «шепота», хватало, и все они описывали свои ощущения так, будто это был инфразвук.
Версия хорошо объясняла, почему ребята покинули лагерь, не взяв с собой теплых вещей. И то, что они уходили из времянки через пожарный выход. Олаф на себе действия инфразвука не испытывал и не мог припомнить, имеет ли значение его направление. Если имеет, то он пришел с севера и заставил бежать на юг. И если бы они поставили времянку на склоне, этого не произошло бы. И не было бы спасательного катера, не было бы рифа, и Олафу не пришлось бы искать лагерь на острове. Зачем они поставили времянку на возвышении?
Версия не объясняла разных носков на мертвеце. И единственной стельки на левой ноге — тоже. Сидя в теплой времянке, никто не станет поддевать стельку под один носок. Подденут или обе стельки, или ни одной. Если ребята только что сошли с катера, вряд ли они успели постирать и перепутать между собой носки, хотя… Кто же знает этого Эйрика и его привычки складывать одежду?
Орка запела как-то особенно громко, надрывно. Будто хотела что-то сказать. Иногда они предупреждали о Больших волнах, но метеослужба делала это точней.
Олаф уложил Эйрика обратно к опоре ветряка, свернул одежду валиком и накрыл тело спальным мешком. Принялся развязывать веревочку, которой прикрепил полу тента к растяжке, — она затянулась узлом и не поддавалась. Он не спешил.
Оказавшись на склоне, направленном к югу, спустившись всего на два метра по вертикали, они выпадали из зоны воздействия инфразвука. Или не выпадали? Олаф плохо знал физику. Ах, как механики когда-то смеялись над курсом физики для медиков! Так же как медики смеялись над их курсом химии. Вряд ли механик, лежащий под спальником, расскажет о свойствах звуковых волн…
Хорошо, даже если не два метра, пусть не два — десять метров. Но они выпадали из-под действия инфразвука почти сразу, через пять-семь минут после того, как покинули лагерь. Пусть будет не пять минут, а полчаса, это самое большее. И паника прекращается. И они понимают, что стоят на холоде в подштанниках. Есть ветряк, горит прожектор, они интенсивно двигались — что мешает им вернуться? Одеться, растопить печь? Это в воде холод убивает за полчаса — верней, еще не убивает, а вызывает потерю сознания. Только сильный мороз в сочетании с ветром приведет к тому же результату на воздухе. Или… дождь? Но в мороз дождей не бывает. На южном склоне ветер не так силен, как на северном. Мацерация стоп отсутствует, скорей всего ноги были сухими.
Эйрик шел к лагерю с северного склона. Но из времянки они выбрались в направлении юга. Впрочем, не факт, что они и дальше двигались на юг…
Узелок наконец развязался, ветер рванул полотнище из рук, сердце оборвалось — что он там увидит? И стоит ли на это смотреть?
Тени метнулись в стороны, затрепетали по краям освещенного треугольника. Олаф поймал угол бьющегося полотнища, осмотрелся и прислушался, переводя замершее вдруг дыхание. Теперь нужно ложиться спать, чтобы проснуться до рассвета и позавтракать. Но сначала свернуть тент на одну растяжку, чтобы его не снесло ветром (чтобы не узкий треугольник света ложился на землю, а широкий круг).
Орка надрывалась, и не печальной была ее песня, а тревожной и требовательной.
— Ну чего ты хочешь от меня, чего? — тихо спросил Олаф, повернувшись к океану. Собственный голос, утонувший в звоне ветра и шорохе ветряка, почему-то напугал. Будто тени со всех сторон повернулись в его сторону, на голос. Будто сразу несколько взглядов уперлось в спину. С южной стороны.
Олаф тряхнул головой и продолжил сворачивать полотнище. Не хотелось надевать куртку на несколько минут, но за эти несколько минут он изрядно продрог. До озноба. Или… взгляды из темноты напугали его до дрожи?
Это от одиночества. Человек не может один. Не должен.
Когда закончились консервы, перед киборгом встала необходимость искать съедобные растения, но в начале лета ягод еще не было, а пригодных в пищу грибов очень мало.
Но вытащенный из флайера навигатор, о котором Mary вспомнила, показал, что недалеко есть река, впадающая в озеро.
DEX’овские программы на Mary открывались не все и не всегда вовремя, но всё же помощь от них была.
Пройдя по ручью, текущему от родничка, Mary нашла лесную речку, смогла сплести из прутьев и поставила вершу, несколько петель-силков на «зайцев» (переселившиеся на планету земляне названием местного зверья особо не заморачивались – чем-то похож зверёк на зайца, значит, будет зайцем!) она нашла уже заряженными – явно браконьерские – и со временем стала проверять их уже целенаправленно, пойманных зверьков забирала и настраивала силки снова.
К концу июня поставила над землянкой навес из жердей и закрыла строение голограммой кустов – смогла настроить вынутый из флайера приборчик и использовать по назначению.
У Mary было время и иногда она подключалась к сети – Инфранет брал не везде и не всегда, и надо было залезать довольно высоко на дерево, чтобы Инфранет поймать, — но, когда была возможность, просматривала новости, смотрела мультфильмы и искала сказки.
Читала все подряд, какие могла найти. Некоторые были ей знакомы, но большинство так называемых «народных» сказок она читала впервые.
И однажды ей попались сказки про Бабу-Ягу, которая утащила мальчика в лес и хотела съесть. Это заинтересовало – как такое возможно? – и начала искать такие сказки целенаправленно.
Везде Баба-Яга была представлена злой старухой, одиноко живущей в лесу и пугающей людей! – и Mary задумалась.
Никакой логики! Совсем никакой!
Ведь практически все герои в сказках сами приходят к Бабе-Яге, при этом угрожают ей, что-то требуют, заходят в её дом, перед этим заставляют домик на куриных ножках поворачиваться! – а она их кормит, поит, в бане парит(надо узнать, что это такое), одежду стирает, с собой еды дает… а старуху снова и снова ругают, порой могут побить, вещи волшебные забирают… и коня крылатого забрали… и не уносила она мальчика, он сам за ней пошёл и яблоко волшебное сам забрал!
В точности – киборг Mary! Кухарка, служанка, нянька… – а все только ругают и не похвалит никто.
И после раздумий стала сама себя называть Бабой-Ягой, сделала себе голограмму старухи, совсем как на картинке в книжке со сказками — и землянку закрыла голограммой избушки на курьих ножках.
Всю жизнь её называли то Машкой, то Манькой, то Маруськой – по названию модели – а собственного имени не было никогда.
А теперь есть!
К середине лета киборг обследовала всю территорию вокруг землянки-избушки в радиусе пяти километров, пользуясь сканером, осторожно проложила тропинку через болото – и пройти по ней могла только она, — но однажды прошла немного дальше.
Так она вышла к посёлку, где поселились и жили научные сотрудники Лесотехнической Академии.
Они, как могли, пытались спасти лес от вырубки — и собирали, анализировали и изучали информацию о жизнедеятельности животных и растений для организации заповедной зоны. А если совсем точно – для увеличения уже имеющегося заповедника в несколько раз.
Заповедник состоял из почти сотни гектар леса на берегу большого Долгого озера, в который впадали мелкие речки и вытекала одна Мутная рекапобольше – и впадала в совсем большую Беляну-реку, которая текла на север, к морю.
Посёлок оказался большим, состоящим из десятка больших стандартных модулей и центрального – самого большого – модуля с жилыми комнатами, лабораториями и теплицей.
Обслуживали поселок пять Mary.
Охраняли три DEX’а, принадлежащие Академии, и было ещё несколько киборгов, находившихся в собственности у научных сотрудников.
Грохот. С потолка сыплется мусор.
Проблеском – десятилетняя Воображала идёт по белому коридору. Бравурный марш.
Пыль висит плотными клубами, перемигиваются тревожные сигналы. Приглушённый вой сирены. Кто-то кашляет, кто-то ругается. Из клубов пыли выныривает Дядя Гена, спрашивает кровожадно:
— Где Алик? Где этот кретин?!
— В изоляторе.
Рома передёргивается. Поясняет:
— Она заставила его съесть обеих крыс и м-м… м-морскую свинку… Живьём…
— Мало! Я бы их ему… — Дядя Гена замолкает, меняется в лице, уточняет: и спрашивает, резко меняясь в лице: — Что — тех самых?!Так вот почему сирена…
Грохот. Бравурный марш.
Воображала прорывается сквозь вихрь зеркальных осколков (не понять — бункер или больница). Ощущение неудержимости, почти всемогущества. Нет на свете ничего, что могло бы её сейчас остановить. Одним прыжком преодолевает лестничный пролёт, халат — крыльями за спиной. Ударом руки проламывает кирпичные стены, словно они из картона. Протискивается сквозь бронированные двери — в броне остается оплавленная дырка по форме её тела. Вой сирены.
Чей-то спокойный голос:
— Включайте генератор!
Робкое возражение:
— Но установка не опробована, и вся ответственность…
Щелчок. Низкое гудение.
Воображала в прыжке со всего размаха налетает на каменную стену. Её по инерции протаскивает вдоль, разворачивает. Бравурный марш рассыпается на отдельные звуки, обрывается жалобным всхлипом.
Проблеском — идущая по коридору больницы десятилетняя Воображала тоже словно налетает на невидимую стену. Замирает. Потом в абсолютной тишине что-то беззвучно кричит и бросается бежать по длинному пустому белому коридору. Вдоль бесконечного ряда стерильно чистых окон слева и закрытых дверей справа. В самом конце коридора одна дверь открыта. Рядом — маленький человечек с каталкой…
Ближе, ближе, изображение дрожит, мечется, почти ничего не видно…
Воображала в бункере ещё раз пытается пробить кирпичную стену, так легко подававшуюся ранее. Бьётся в неё сначала плечом (в полной тишине), потом спиной, хватает ртом воздух, сползает на пол.
Десятилетняя Воображала в больнице останавливается у открытой двери. Санитар вывозит из палаты отключенный реабокс. Задержавшись, переворачивает табличку на двери пустой стороной вверх. Белый лист с красным кружком посередине. Белизна заливает кадр. Нарастающий звон.
смена кадра
Воображала сидит на белом полу у белой стены. Футболка её по цвету почти не отличается от стены, а брюки — от пола, волосы словно присыпаны пудрой. От людей в бункере её отгораживают несколько слоёв бронестекла, из-за чего изображение нечёткое.
У пульта — Дядя Гена и незнакомый техник. Техник нервничает, вертится, бубнит через плечо:
— Поляризованное излучение, блокируя негативные действия объекта путём подавления альфа и сигма ритмов, одновременно снижает и практическую ценность объекта как такового фактически до нуля. Таким образом, ситуация патовая. Технически мы в состоянии увеличить интенсивность более чем впятеро… — щёлкает переключателем, отводит рычаг до упора влево. Воображала окончательно обесцвечивается, сползает на пол, подтягивает колени к груди, съёживается, — Обратите внимание на характерную позу зародыша! Но в ступоре объект не представляет интереса даже как… э-э… собственно, объект. А стоит нам снизить напряжение от оптимального хотя бы на двадцать процентов… — новое движение рычага. Волосы и футболка Воображалы наливаются ярко-оранжевым. Плавным и очень хищным движением она приподымается на четвереньки, мягко вскидывает голову. Глаза у неё тоже оранжевые и очень-очень злые, улыбочка неприятная. Бронестекло начинает мелко и противно дрожать, покрываясь рябью.
— Сами видите… — техник пожимает плечами и возвращает рычаг в прежнее положение. Воображала последний раз вяло оскаливается, быстро выцветая.
— Она не идёт на контакт, мы за эти дни испробовали все возможности…
Техника прерывает смех. Смеётся Врач. Он стоит между двумя охранниками, на скуле – длинная свежая ссадина, мятый костюм в пыли, улыбка вызывающая. Обращается он персонально к Дяде Гене, остальных просто игнорируя:
— Почему она о сих пор жива? Всё ещё пытаетесь извлечь пользу или…
У Дяди Гены каменеет лицо, Рома меняет позу, техник бросает на него быстрый взгляд..
Врач заходится от смеха, бьёт себя по коленкам.
— Пробовали! Зуб даю — пробовали!.. А не вышло!.. не вышло, да?! Очень военная точка зрения — если не удалось сразу пристукнуть, можно и поговорить. А не вышло — тут и про меня можно вспомнить. А вот хрен! Раньше надо было. Не буду. Ясно?
Опять смеётся. Дядя Гена бросает короткий взгляд в сторону, камера переходит на обесцвеченную Воображалу — та сидит, по-прежнему равнодушно глядя прямо перед собой.
Звук удара. Смех превращается в судорожный вдох. Очень спокойный и очень отчётливый голос врача:
— А это вообще не довод. Даже с военной… точки зрения.
Дядя Гена кивает. Короткая возня. Хрип. Звук упавшего тела.
смена кадра
Лязг замка. Воображала поднимает голову (глаза бледно-жёлтые, клыки, оскал).
Двое в пятнистой форме швыряют на середину камеры Врача. Рубашка на нём порвана и в пятнах, пиджака нет, лицо разбито в кровь. Он остаётся лежать почти неподвижно, только вяло переворачивается на спину. От его пальцев и щеки на белом пластике пола остаются красноватые полосы.
Некоторое время Воображала смотрит на него, продолжая скалиться. Потом осторожно приближается, опускается на корточки.
Вид у неё озадаченный.
Сидя на корточках, вытирает кровь с лица Врача мокрым платком. Врач открывает мутные глаза, смотрит невидяще. Потом взгляд его приобретает осмысленность, глаза расширяются. Он отшатывается от Воображалы, что-то бессвязно бормочет, быстро и неразборчиво. Воображала тянется положить ему на лоб мокрый платок, он отталкивает её руку, уворачивается. Закрыв глаза, говорит отчётливо, словно выталкивая слово по слогам:
— Не-на-ви-жу…
смена кадра
Дежурная часть.
Открытая дверь в кабинет. Михалыч запирает сейф, сгребает из ящиков стола в портфель разную канцелярскую мелочь. Выражение лица философское (как у кота, получившего от хозяев взбучку за то, что приволок задавленную крысу на подушку). Проходящая по коридору секретарша задерживается у двери, спрашивает, качнув жиденькой папочкой:
— Это то, что не забрали гебешники. В архив?
Михалыч смотрит на лёгонькую папочку тяжёлым взглядом. Вытягивает губы трубочкой. Говорит задумчиво:
— Оставь пока.
Подошедший старлей говорит осуждающе:
— Тебе что, больше всех надо?
Михалыч молча жмёт плечом. Суёт папочку в портфель, защёлкивает замок.
— Дело закрыто. Да и вообще — не наше оно, это дело-то, гебешники забрали, сам же видел…
Михалыч не отвечает, молча запирает стол, оглядывает кабинет — не забыл ли чего. Старлей смотрит насмешливо:
— Эх, старшина, старшина, никогда ты не будешь майором! Мало тебе, что на месяц в патруль, так ты опять нарываешься!
смена кадра
Конти (осторожно, но с лёгкой угрозой):
— Опять твои штучки?
Воображала (ей лет девять) кричит скандально, с надрывом:
— Да причём тут я?! Я её и пальцем! Да я вообще!!
— Ладно-ладно, знаю я, как ты можешь «вообще»… — Конти мнётся, потом всё-таки спрашивает, хотя и неуверенно:
— А… тогда… Ну, в самом начале, когда ты её делала… Ты не могла случайно, а? Нет, не нарочно, что ты, просто, понимаешь, случайно что-нибудь не так соединила… Человеческий организм – штука сложная, а ты тогда совсем ещё мелкая была…
Воображала с видом оскорблённого достоинства скрещивает руки на груди. Молчит. Через гордо выпяченную грудь натянуто три флажка — знака семафорной азбуки «следую своим курсом».
По холлу проходит Анаис (ей три года). Походка уверенная, на ребёнка она не похожа — чёрные лосины и перчатки, алые туфельки и платье-стрейч. Очень аккуратное каре, ярко-алые губы. На Конти и Воображалу, которые, замолчав, провожают её взглядом, не обращает внимания. Но на верху лестницы оборачивается через плечо. Быстрый взгляд, лёгкая полуулыбочка.
— Можно подумать, — бормочет Воображала, обращаясь к стенке, но так, чтобы Конти слышал, — что мне здесь доверяют! Можно подумать, я не знаю, что тут некоторые таскали кое-кого по врачам уже полгода, а меня спросить соизволили только сейчас!
Флажки трепещут на натянутом от плеча к плечу тросике, словно от ветра. Конти вздыхает, говорит виновато:
— Ладно бы — просто не говорила. Но ведь она и не плачет даже! Дети должны плакать, это нормально. А она – ни разу…
Воображала непримиримо вскидывает подбородок:
— Ну, один-то раз она орала, и ещё как! Ничего я тогда не напортачила!
— Но почему же она тогда молчит?
Воображала фыркает. Чеканит с ехидной мстительностью:
— Вот у неё и спроси!..
смена кадра
Ночевать остановились в Тишинске, в гостинице при Управе. Дорога содержалась в полном порядке, дорожники дело своё знали, и ночь для поездки ничуть не хуже дня, но Алёна утомилась. Устала рассматривать снежную муть за окном, устала дремать сидя, ждать встречные огни. Остальные сопровождающие встретили её решение с радостью. Ещё бы! Спать лучше в постели, а перед сном неплохо умыться и переодеться, а потом лечь и вытянуть ноги…
Молча кивнув после ужина охране, Алёна отправилась в свой номер.
Они объехали десяток городков и посёлков, уполовинив груз. В каждом пункте выступал инженер, рассказывал о принципах работы новых спецсредств и о технике безопасности. После него Алёна читала маленькую лекцию по тактике применения. После этих кратких, но повторённых десять раз речей Алёна охрипла и едва ворочала языком. Инженер чувствовал себя не лучше, так что было не до разговоров.
Приняв душ, Алёна без сил упала на кровать и провалилась в сон без сновидений.
Через час её разбудил дежурный по управе.
– Госпожа управленец восьмого ранга! – скороговоркой повторял он, тряся её за плечо. – Госпожа управленец!..
– Что такое? – Алёна с трудом выплыла из вязкого забытья.
– Нападение на Коровьин, – обрадовался дежурный. Похоже, она проснулась не сразу, он успел не один раз повторить свою мантру про госпожу управленца.
– Нападение? – не поняла Алёна. В Коровьине они были вчера. Небольшой посёлок километрах в пятидесяти от Тишинска, две тысячи народу и опорный пункт. Ещё там располагалась большая молочная ферма, где трудилась большая часть жителей и энергостанция, снабжавшая посёлок и ферму электричеством.
Дежурный смутился:
– Готовится нападение, госпожа. Сообщают, гарнизон готовится к перехвату.
Гарнизон… Команда из пяти человек и их начальник, немолодой служака с третьим рангом.
…На окраине посёлка шёл бой. Рвались гранаты, трассеры расчерчивали лес и поле, иногда ломались, уходили в небо. Алёна кинулась вперёд. Её мигом обогнали, начальник охраны вежливо, но жёстко отправил назад, к мобилям.
– Не ваше дело, госпожа управленец, по полям бегать!
Алёна задохнулась от возмущения, но смирилась. Охранник был прав, но как хотелось увидеть бой вблизи, тем более под защитой сала — удачное какое словечко! – ей ничто не угрожало! Теперь придётся сидеть в мобиле, кусать локти… Но каков нахал! Этого нельзя спускать, надо ставить мужлана на место. Надо правильно сформулировать… За наглость? Глупо. За хамство? Несправедливо…
Начальнику охраны повезло, Алёна не успела придумать основания для взыскания. Бой кончился, и они вернулись в гостиницу. Туда же прибыл для отчёта начальник гарнизона.
– И хорошо же сало, дочка!
Алёна приподняла бровь.
– А? – не понял начальник гарнизона. – Ох, прости, дочка, щиты твои хороши.
Алёна улыбнулась.
– Не мои это щиты, господин управленец третьего ранга Фёдор, – сказала она и кивнула в сторону инженера, – его щиты.
– Кхм… – третьеранговый Фёдор густо покраснел. – Разреши докладывать по порядку, госпожа управленец восьмого ранга?
– Докладывай, управленец, – махнула рукой Алёна.
Надо признать, управленец третьего ранга умел говорить коротко и по делу. Оператор кибермух засёк посторонних людей ещё в лесу. У гарнизона было время на подготовку, и третьеранговый Фёдор воспользовался им сполна. Перехватил бандитов на пути к энергостанции и забросал полевыми гранатами.
– Паренёк у меня есть, Гоша зовут, – рассказывал Фёдор, – древней историей увлекается, упражняется с пращой. Очень помогло, в два раза дальше выходит, чем так.
Диверсанты ответили огнём.
– Отлично отработали твои щиты, дочка, ох, прости, совершенная госпожа управленец, – говорил Фёдор. – Хоть бы царапина! А у них раненые есть. Одну или две гранаты щиты отбросили назад, есть кровь на снегу. Так что ушли они от Коровьина, нет их поблизости.
– Куда ушли?
– Прости, совершенная, не скажу, – ответил Фёдор. – Мухи так далеко не летают, заряда не хватает, а людей я посылать не стал, опасно слишком. Да и бессмысленно, снег валит.
– Ладно, – не стала настаивать Алёна. – Генетический анализ следов делали?
– А как же, дочка! – разулыбался Фёдор, расчехляя планшетку. – Лови файл.
Алёна пробежала взглядом по строчкам. Полтора десятка сигнатур, которые ничего ей не говорили, и одна, заученная наизусть. Ивась! Мясной питомец, якобы утилизированный два года назад в интернате за номером тридцать семь. Козырь Дитмара-Эдуарда, её цель, её… Кто?
Алёна вчиталась в расшифровку. Нет, Ивась не пролил крови на поле близ Коровьина. Это успокоило и одновременно озадачило её. Ведь он враг, бандит, диверсант, почему она рада, что он цел и невредим? Только потому, что Дитмар-Эдуард велел его найти?
Алёна внезапно и ясно поняла – это не так. Это испугало, но и согрело. Она влюбилась? Ох, дурища!..
– Спасибо, управленец третьего ранга Фёдор, – сказала она. – Я доложу в Департаменте о твоей работе.
Фёдор расцвёл и откланялся, Алёна лично проводила его до дверей гостиницы. Третьеранговый по счастью не узнал, какие неприятности его миновали. Случись что с парнем, прибила бы…
На безопасном расстоянии от Коровьина отряд встал на ночёвку. Никаких сомнений, они легко отделались. Двоих посекло осколками, но не опасно, пластыря довольно, к утру станут как новенькие, ушибы и ссадины не в счёт. На этом хорошие известия закончились, остались одни неприятности.
Серые заблаговременно обнаружили их. Раскрыли, несмотря на темноту и снегопад.
Серые получили новое оружие и средства защиты. И не только получили, но и умело применили.
Это значило, что надо менять тактику или даже стратегию.
Расставив посты и назначив старшего, Ивась незаметно покинул лагерь. Ноги сами собой вывели его на тропу к Коровьину. Через час Ивась залёг в кустах у опушки…
Задувал холодный ветер, закручивал снег серыми как мундир управленца вихрями, но посёлок праздновал. По ярко освещённой улице ходили ненавистные серые, к ним выходили из домов жители, угощали, пожимали руки; девушки старались поцеловать. Сильная оптика беспристрастна, она не давала обмануться: радость посельчан искренна и неподдельна, они любят серых и полагают их защитой от врага.
– Я не понимаю этих людей, Луиджи, – тихо сказал Ивась,
– Я надеялся, ты не заметишь, – ответил охотник.
– Ты же мой телохранитель, – усмехнулся Ивась. – Думаешь, я не знаю?
– Не телохранитель… – Луиджи помолчал. – Впрочем, ты прав. Карло просил присмотреть за тобой. А люди… – Луиджи прильнул к окулярам. Надолго, Ивась подумал даже, что слова кончились. – Они не знают другой жизни. Серый для них – значит защитник.
– Оккупант! – возмутился Ивась.
– Защитник, – повторил Луиджи. – Он отвечает за порядок, он чинит дорогу, он рядом, если авария. Так устроена их жизнь, таков порядок.
– Значит, этот порядок надо поменять. Вообще всё надо поменять, – сказал Ивась. – Возвращаемся, Луиджи. Нам выходить перед рассветом…
Май неожиданно перевалил через середину. Однажды Алёна обнаружила, что снег растаял, весенняя грязь успела высохнуть, а деревья оделись свежей листвой.
Когда это случилось? Она не потеряла счёт времени, нет, но недели и месяцы наполнили похожие события, разговоры и решения. Дни выстроились в длинную цепочку, где отличие каждого следующего звена от предыдущего настолько мало, что они выглядят одинаковыми.
Теперь она могла сказать: регион не беззащитен, городки и посёлки в силах обороняться и даже одиночные усадьбы перестали быть лёгкой добычей. Охотники и грибники усеяли окрестности миниатюрными камерами, спрятали во множестве укромных мест батареи для подзарядки кибернетических мух, оплели местность сетью ретрансляторов. Из друга и защитника лес превратился для террористов в чуждое и опасное место. Их видели за десять, иногда за двадцать километров; мобильные отряды серых выходили навстречу и нападали с разных сторон, жалили и кусали, как собаки медведя.
Потом стычки прекратились, как отрезало. Казалось, диверсанты научились чуять расставленные ловушки и обходить их стороной. Они затаились. Апрель пролетел без нападений, и отмобилизованные, привыкшие к полной боеготовности ребята из команды Фёдора вздохнули спокойнее.
Появилось время отдохнуть, и грехом стало бы его упускать!
Расположились на полянке вблизи от Коровьино.
Бродили кое-где грибники-одиночки, их проверили издалека на оружие и сочли безопасными. Фёдор, ставший для Алёны за зиму дядей Федей, разложил мангал и священнодействовал. Прочие просто отдыхали, травили байки, пили лёгкое вино, а кое-кто тоже углубился в лес — за первыми грибами или ради секса, который угоден попечителям.
Дядя Федя… Он упорно не хотел понимать, почему чин запрещает ему называть её дочкой, поэтому Алёна повысила его до пятого ранга и поручила создать то, что когда-то давно называлось специальной службой. Она не видела никого лучше, и Дитмар-Эдуард с нею согласился.
Дядя Федя оказался первым из полевых сотрудников, кто сумел сам и научил других не просто защищаться, но и нападать. Бандиты не стали для него стихийным бедствием или инфернальным злом. Обычные люди, которые могут ошибаться, которые устают и нервничают, поэтому их можно и нужно бить. Он выкопал где-то в архивах и внедрил в своей группе Устав караульной службы и стал работать на опережение. Неудивительно, что дело сдвинулось.
Алёна сидела, зажмурившись и подставив лицо солнцу. По изнанке век плавали ломаные, похожие на комки спутанных волос тени, послушно следуя за движениями глазных яблок. Захотелось, чтобы так осталось навсегда. Чтобы ласковое тепло облизывало щёки, чтобы щекотали обоняние дым и запахи мяса и уксуса, чтобы мурлыкал рядом что-то знакомое и немузыкальное дядя Федя.
Что может быть лучше весеннего леса и тишины? Самое мирное, самое спокойное место и время для городского человека. Никаких забот, никуда не надо спешить, а террористы — всего лишь сон!
– А ну-ка, дочка, – довольно сказал дядя Федя, – попробуй!
Алёна открыла глаза. Дядя Федя сидел рядом с ней на корточках и протягивал шампур с шашлыком.
Алёна приняла, сняла зубами, обжигаясь, сочный кусок, принялась жевать.
– Как, вкусно? – хитро улыбаясь, спросил дядя Федя.
– Ыхы… – Алёна энергично закивала головой. – Шторофо, дяфя Фефя!
– То-то же, в городе такого нет!
Алёна жевала и жмурилась. В городе, конечно, было и не такое, но зачем обижать человека? Уж чего в городе точно не было, так это леса и запаха свежей хвои. И воздуха…
– Сейчас грибы принесут, – сообщил дядя Федя. – Потушу с чесноком, с диким, настоящим, язык проглотишь!
– Язык мне пригодится ещё, – сказала Алёна. – Я…
Она осеклась. Из леса вышел человек. Одетый по-походному, в комбинезоне и сапогах, шляпе с широкими полями, с корзинкой в руках.
– Вот и грибы… – сказал, оборачиваясь, дядя Федя. – Стой… Это не наш кто-то. Эй, друг! – крикнул он, – как охота?
– Лучше не бывает, – ответил человек и опустил корзину на прошлогоднюю хвою. – Позволь поговорить с твоей спутницей?
Сердце замерло. Какой знакомый голос…
– Зачем это? – насторожился дядя Федя, положил руку на пояс, ближе к хлысту.
– Он позволит, – сказала Алёна. – Всё в порядке, дядя Федя. Потом объясню.
– Как знаешь, – Фёдор вернулся к мангалу.
Обиделся…
Человек подошёл, сел прямо на землю, по-турецки. Руки ладонями вверх положил на колени. Смотри, мол, вот я весь.
– Здравствуй, Алёна, – сказал он.
– И тебе, Ивась, – тихо ответила Алёна.
Признаюсь, я не то что где не встал, а, пожалуй, еще сильнее откинулся в кресле. Так удобнее было видеть всего генерала целиком. Чего он взбесился-то вдруг? Или опять развод пошел? То, что нужно действительно встать, мне даже в голову не пришло. Устал я. И вообще, пусть на ординарца своего орет, затем я что ли к нему Хэд знает откуда за два часа…
Мерис какое-то время пытался «поднять» меня из кресла взглядом, а потом вдруг расхохотался.
– Видел бы ты себя, Агжей, или, как там тебя сейчас по бумагам, Гордон?
– А чего я в себе не видел? Да ты садись уже, а то я, правда, что-нибудь подумаю.
– Да…
Генерал пинком выгнал из угла стол, достал «Пот дракона»… Любил же он эту гадость. Следом вынул из бара какой-то сок. Какой – меня не волновало, хотелось чего-то холодного. Я придвинулся вместе с креслом к столу и налил.
– Хоть на кулак-то свой посмотри? – фыркнул, следивший за мной глазами Мерис. – Кувалду в детстве видел?
Я поглядел на пальцы и сжал их. Кулак как кулак, орех любой могу раздавить.
– Вот-вот. И весь ты такой стал. Заматерел ты, Агжей. Не подчиняться тебе – проще застрелиться. Чего ты от Келли-то захотел? Ты ж одним видом своим…
– И что мне теперь делать? – искренне огорчился я.
– Как что? Верну тебя на место. А его – не в звании же понижать, подберу что-нибудь.
Мне до боли жалко было расставаться с Келли, но возразить я не мог. Келли нужно расти, не век же ему ходить в моих сержантах, тем более – он в два раза старше меня.
– Кого ты там ловил сегодня? – Мерис выпил, достал свою вонючую сигарету, закурил и тоже откинулся в кресле.
– Ты не поверишь, какая история вышла, – начал я лениво и издалека. На душе было не очень-то весело, почему бы не постебаться? – Женщину-пилота когда-нибудь видел?
Мерис покачал головой, и дым покачался тоже.
– А я вот нашел одну. На астероиде, куда ты меня загнал.
– А… так это из-за нее ты раньше оговоренного? Страшная вещь – бабы. Надеюсь, фаза любви уже миновала?
– Какой любви? – удивился я почти искренне. – Просто помог человеку. Я и не понял сначала, что она – женщина. Пилот – и вдруг – женщина. До сих пор странно.
– В плане – помог? – перебил Мерис.
– Она сестренок двух потеряла. Вот мы и ловили их, когда ты меня на крыло поднял. По крышам. Чудная женщина. Не видел таких раньше. Воля – мужская, голос командный и тот есть. Умная. И – пилот не самый плохой. Хоть и видно, что самоучка.
– Так-таки неплохой? – все еще лениво поддакнул Мерис, но в голосе уже проскользнули привычные металлические нотки. – Зовут как?
– Говорит, что Влана. Я личную карточку так и не успел посмотреть. А других документов у нее нет.
– Документов нет?
Все, передо мной был уже привычный Мерис – собранный, сжатый в пружину. Что его насторожило?
– Влана, говоришь? Влана… – забормотал он и полез в картотеку.
Я не глядел из вежливости. Отвернулся и стал высматривать в баре, а потом в буфете, подходящую для меня выпивку. Однако там батареей стояли крепкие напитки. Градусов от 70-ти. Пришлось налить воды.
– Вла-на… – пробормотал Мерис. Потом со щелчком закрыл каталог.
Я повернулся.
– Ну-ка, покажи мне эту свою Влану, – попросил он.
– Да, пожалуйста.
И я вызвал по связи не Келли, как было бы разумно, а ее. И банально приказал доложить обстановку.
На руке у девушки красовалась свежая повязка, но небольшецких таких размеров. А так – все ничего. Обе девицы в карцере, заложник – живой и здоровый.
Генерала Влана не видела, он стоял сбоку. Мерис смотрел на экран, чесал щетину на подбородке. Он был из тех, кто мог бриться по два раза в день, толк тот же. Я знал, что время от времени генерал выводит свои дикороссы на пару месяцев, но потом они снова берут свое. Видно дела давненько не позволяли замполичу обстоятельнее заняться мордой.
– Похожа, – сказал он, когда я отключил связь.
– На кого?
– Ты не поверишь! – вернул генерал мой пассаж, падая в кресло. – Был у нас такой очень интересный случай… Году, скажем…
– Убью, – сказал я тихо. – Будешь издеваться – убью.
Мерис захохотал.
– Эх, Агжей, легко дразнить того, кто ведется. Ладно, слушай так. Замом по личному составу я не вчера стал. И о многих не очень приличных историях наслышан не в меру. Так вот, знал я, что один наш штатный генерал, на хорошем счету и все такое, регулярно оформляет денежные переводы на Мах-ми. Но ни родственников у него там, ни друзей. Заинтересовался я, конечно. Времена тогда были спокойные, просто вызвал его и спросил напрямик. Он и ответил, что там у него внебрачная дочь. А лет пять-шесть назад генерал этот скоропостижно… и так далее. Значит, семья его осталась без поддержки. Но девочка здорово на отца похожа. Да и документы… Видимо, хотел он ее официально оформить, но не успел. А службы все равно по привычке глаза закрывали, генерал ведь.
– А ты уверен, что это она?
– Да справочки-то я в два дня наведу. Но и так – больно похожа. Хороший был мужик, волевой, на голову здоровый. Слушай, «сержант», а возьми ты ее замом по личному составу? Выправим ей документы…
– Ты что, офонарел, генерал? Ну, то, что дама – ладно, я притерплюсь. Но куда я ее возьму? Мне зам по личному составу не положен.
– А мы тебе дополнительно две бригады подольем. Ты же у нас теперь герой. А Келли переведешь замом по техчасти. Он потянет. Это же он у тебя на вооружение Хэд знает что берет? Не вскидывайся, я знаю, что по делу все. И будет тебе кратковременное счастье.
– Почему – кратковременное?
– Потому что я тебя не для этого столько растил. Скоро выше пойдешь.
– Я и так, похоже, выше пойду. С Мах-ми же выведешь? Что мне там с такой кучей народа делать? А куда?
– На Аннхелл.
– Да меня там каждая собака знает! Ты что – революцию решил устроить?
– А вот и хорошо, что знает, – Мерис не стал отвечать на мою вторую реплику.
Я только башкой помотал, вот ведь интриган.
Тем временем генерал встал, давая мне понять, что визит пора заканчивать. Я тоже поднялся и приготовился откланяться. Однако он вдруг развернулся на 180 градусов, подошел к сейфу, достал из него нечто, упакованное в стандартный пакет для официальных приказов, из тех, что посылают не на кристаллах, а на тонких пластиковых листах, когда обстановка требует, чтобы они сгорали по дороге, взвесил добытое в руках.
– Совсем забыл, для чего и звал тебя, собственно, – сказал он, разрывая пакет и вытаскивая старинную толстую тетрадь в черной обложке. – Вчера нашли. Хорошо он ее спрятал…– Мерис протянул тетрадь мне. – Это наследство твое. От лендслера. Дневник его или что-то в этом роде. Я пролистал для порядка – бомбы там нет, просто личные записи.
– А почему мне? – растерянно спросил я, принимая тетрадь так осторожно, словно была она из «венериного волоса», редкого минерала, чьи кристаллы как дым.
– Написано было на пакете, что он просит передать тебе. Выходит, «сержант», ближе тебя у него никого и…
Я смотрел на тетрадь и боялся открыть. То ли не хотел при Мерисе, то ли опасался, что она сейчас испарится в моих руках, исчезнет. Чтобы не мучиться, я просто сунул ее за пазуху.
– Бумаги пришлю через день-два, – сказал мне напоследок Мерис. По назначениям и всему прочему. – Он помедлил. – Да, вот еще возьми, – генерал извлек из стенного шкафа сверток. – Это йилан. Вроде как чай такой. Немного горчит, но некоторым нравится. Ты же у нас любитель чая?
Когда я вернулся на эмку, то застал в капитанской натуральное столпотворение, хотя дело вообще-то шло к рассвету.
Нужно сказать, что в нашей капитанской обитал сроду не капитан. Мы сделали из нее, как из самого большого помещения на корабле, общий зал, а что я, что Келли жили в обычных каютах, просто изъяв койку предполагаемого партнера.
Сейчас бывшая капитанская была завалена ящиками с маркировкой госрезерва, а на двух больших столах бойцы расставляли коробки с консервированным соком и местными напитками.
Парни мои не то чтобы праздновали, но радость лезла изо всех щелей. Смех, какие-то глупые интонации… Ага, и Влана в центре всего. У меня от сердца отлегло. Мне казалось, что я вернусь, а она уже забрала девчонок и улетела по своим делам. Потому-то я и вломился, даже не переодеваясь, хотя больше всего мне хотелось сменить белье и принять душ.
– Ну, – сказал я, более-менее весело, когда переступил порог, и меня заметили. – Какие у вас хорошие новости?
– Склад продовольственный обнаружили, – доложил вынырнувший из-за улыбающейся Вланы Гарман. Улыбка ей шла. – Прямо там, где вы копали. Гигантский складище, довоенный еще, резервный. Чего там только нет. Пацаны его подрыли маленько, но аккуратно таскали, не загадили.
– Давайте к столу, капитан, – поддержал Гармана Келли, улыбаясь от уха до уха. У нас тут такой… это… чай сейчас будет.
– Нет уж, – усмехнулся я. – У меня свой есть.
Я достал из-за пазухи пакет, развернул его… Упаковка была иссиня черной с серебром.
– Ух ты, – сказала Влана. – Йилан. Мама очень любила его, но он такой дорогой. А сейчас, наверное, особенно. Он же растет не в нашей части системы… – девушка взяла у меня вакуумную упаковку, открыла и с удовольствием вдохнула терпкий насыщенный аромат. – Это не просто чай, «капитан», – она подняла глаза и улыбнулась. – Это отличный нервный стимулятор. А у вас такие круги под глазами. Вас что там – били?
Я фыркнул. Подумаешь – круги. За четыре часа – четыре прокола. И стою, между прочим, на своих ногах, не падаю.
– Сейчас я заварю, я умею. Да вы садитесь!
Я рухнул в заботливо подвинутое кем-то кресло. Влана хлопотала у стола, и во всем моем теле разливалось какое-то странное блаженство.
Такого же не бывает? Так случается только в плохих романах. В жизни моя девочка уже давно должна бы раствориться Хэд знает где, а дневник Дьюпа… Я нащупал локтем спрятанную за пазухой тетрадь.
Нет, все мое при мне.
Влана подала чай, что-то щебеча про вкус и про то, что к нему нужно привыкнуть. Я глотнул и понял, что это оно! Та горькая дрянь, которую пил на Орисе Дьюп.
– Горько? – спросила Влана.
Келли тоже отхлебнул, и глаза у него полезли на лоб. Но мне уже йилан не казался горьким. Я смеялся над Келли и был счастлив.