Ей нравилось играть в бога.
Собственно, это единственное, что ей понастоящему нравилось. Право жизни и смерти. Что может быть слаще и восхитительней? Наслаждение подлинное, без примесей, как золото самой высшей пробы, то, что делает смертного равным божеству.
Все прочие удовольствия ничего не стоят, если за ними серой тенью не прячется оно, подлинное. Да и самого наслаждения не существует, если в нем нет этой волшебной пряности, этого яда, который люди называют властью над ближним.
Нет большего наслаждения, чем держать на ладони чью-то жизнь. Как птичку, которую изловили хитростью, или зайчонка, подобранного в лесу. Чувствовать в ладони биение хрупкого чужого бытия. Достаточно сжать пальцы, и тонкие ребрышки пронзят сердце, будто изогнутые кинжалы.
Но пальцы можно и не сжимать, ибо со смертью наслаждение иссякнет, и тогда придется ловить другую птичку, другую жизнь. А для забавы пригодна не каждая жертва. Добыча должна быть достойна победителя. Ибо победитель этот – бог.
Она нашла свою жертву, свою богоравную добычу.
Эта жертва обещала череду услад, от мерцающих и тягучих до ярких и ослепительных. Она уже познала нечто подобное. В ней уже разгорался этот огонь, еще без видимого пламени, без заметного жара, только тлел, как глубинный пласт болотного торфа, который скрывает подземный пожар.
Ей нравилось пламенеть именно так, размеренно, постепенно, без вспышек, когда трепет разливается внутри, заполняет каждую полость и каждую впадину эфирного свода.
Клотильда прикрыла глаза. Ее власть обретала сугубо предметный образ. Она знала, что представлять.
Она, герцогиня Ангулемская, никуда не торопится. Она будет смаковать, будет затягивать интригу, играя множество ролей, рядясь в тысячу масок. Если она и будет мстить, то по рецепту верных служителей Немезиды, предлагающих отведать блюдо холодным. Ее месть, месть оскорбленной, отвергнутой женщины, будет заключаться не в казни и смерти, а в покорении и развращении.
Как мстительно и сладко она улыбнется, когда он, этот дерзкий бунтарь, этот страж добродетели, этот скорбящий муж, будет в сладострастной истоме молить о ласках, когда он, поборник благородного аскетизма, будет ослеплен роскошью, порабощен и подавлен золотом.
Вот что значит настоящая месть – развратить, раздробить душу, окрасить ее в противоположный цвет, отвратить от небес и предать ее дьяволу. Пусть он сам погубит себя, пусть сам опровергнет собственные идеалы, изгонит память и отречется от любви. Вот тогда она будет отомщена.
***
Герцогиня действительно ждет.
Это ее гостиная. Та же тяжеловесная роскошь.
Что мне до нее? Деталей я не различаю.
Едва лишь переступил порог, как сердце всплывает к самому горлу. Дрожь в ногах. Ничтожный смертный у сияющего престола.
Посреди комнаты накрыт стол. Двурогие канделябры, серебряная посуда, хрусталь с рубиновым содержимым.
Я вижу розоватый плачущий окорок, ряженую в перья дичь и аккуратные ломтики паштета. Злое, насмешливое изобилие.
Бывали дни, когда мы с Мадлен обходились без ужина. Денег оставалось только на молоко для Марии, но и она иногда плакала от голода. А если она и сейчас плачет?..
У меня перехватывает горло. Не думай об этом, остановись. Ты должен сохранять спокойствие.
Единственное, что приносит облегчение и уменьшает боль, это порыв броситься вперед и опрокинуть стол, смять, растоптать эти разукрашенные птичьи трупы, разбить слепящий хрусталь, а эту женщину, что сидит за столом, женщину, чьи губы насмешливо и благодушно кривятся, чья поза так величественна и небрежна, убить…
Мне хватит минуты, чтобы свершить казнь.
Ее тонкая белая шея, гибкая, беззащитная, мягко надломится в моих руках. Она не успеет даже крикнуть. Всего один прыжок… Ее веки наконец дрогнут, она испугается, взгляд прояснится, и она увидит меня, изумится живости и подвижности этой странной вещи.
Дьявол толкает меня в плечо. Сделай! Сделай! Убей! Она заслуживает смерти.
А как же Мария? Да, я могу отомстить. Даже лакей, стоящий в углу с винным кувшином наперевес, не успеет преградить мне путь. Даже если он закричит! Мне и тогда хватит времени, чтобы завершить начатое. Однако в следующее мгновение я буду уже мертв.
Тут никаких шансов. Меня прикончат сразу. Забьют палками или заколют кинжалом. Я и до виселицы не доживу. Мария останется сиротой. И будет плакать от голода.
Я уже едва не совершил эту ошибку, когда бросился мстить в день смерти ее матери. Довольно. Время скоропалительных решений прошло. Я должен выжить. И спасти свою дочь.
– Поди сюда, – говорит она и манит пальцем.
Как? Так сразу? А как же эта роскошь на столе? Я думал, она даст мне время.
Я делаю шаг, но она требует, чтобы я подошел ближе. Я смотрю в пол, меня слепит ее кожа, а шея вблизи становится невыносимо притягательной. Черты ее лица точеные, шлифованные. Полукруги бровей будто выведены кистью, под веки вставлены стекляшки с черным агатом. Она такая же прямая и небрежная, как и прежде. Телом невелика, но заполняет собой всю комнату.
– Дай руку.
Голос у нее ласковый, тихий, но она знает, что я слышу.
Её всегда слышат, даже если она едва шевелит губами. Я повинуюсь. У меня бешено колотится сердце, голос дьявола все громче. Не раздумывая, протягиваю обе руки.
Под кружевом ссадины и кровоподтеки. Следы оков, ремней и веревок. Любен исполнил предписание врача и сегодня утром смазал мои предплечья бальзамом.
Саднящая боль утихла, и отек спал. Но россыпь бледнее не стала. Выглядит все так же устрашающе.
Она изучает мои запястья очень внимательно, трогает пальцами и зачем-то приближает к глазам то одну руку, то другую.
У нее участилось дыхание. Что ее так привлекает? Или… восхищает? Выглядит так, будто она наслаждается этим зрелищем, упивается редким цветовым сплавом. Пробует на ощупь, задерживает ладонь в своей, желая угадать разницу в разгоревшемся под кожей огне, открыть его истоки, обнаружить сердцевину, познать исход.
Она в поиске знаний и доказательств. То свидетельства ее вторжения, ее власти.
Наконец она вздыхает и отпускает меня. В глазах странный голодный блеск.
– Бедный мой мальчик, обещаю, такого больше не повторится.
От шелеста ее губ, от голоса, такого ласкового, у меня по спине пробегает дрожь. Тонкие, ядовитые иглы проникают под кожу.
Я начинаю терять решимость. Она будто раскидывает сеть, липкую, тонкую, почти невидимую, еще одна шелковистая стрела, и ноги слабеют, и тело деревенеет от безразличия и странного спокойствия.
Примириться и сдаться.
Рабы, повинуйтесь господам вашим…
Она жестом указывает на стол. Ее белая рука плавно, дугой, перемещается, и я всем своим телом следую по этой дуге. На противоположной стороне серебряный прибор. Такой же, как у нее. Мне оказана честь. Я допущен к трапезе.
– Почему ты ничего не ешь? Попробуй этот паштет. С чудесной корочкой и зернами граната.
Я голоден, но есть не могу. Не в силах проглотить и куска. Это все от дьявола. Это неправильно.
Да, я голоден, я хочу есть, мое тело сходит с ума от этих запахов, от аромата неведомых мне пряностей. На моем языке сладость вина, мой желудок жаждет насытиться, отяжелеть от жирных маринованных кусков, зубы готовы сомкнуться…
Как же я слаб…
И голос шепчет, шепчет. Ну что с того, если ты отведаешь того паштета с яичной крошкой? Или надкусишь фазанье крылышко? А вон те фаршированные трюфелями цыплята просто восхитительны. Взгляни на эту ветчину, вон тот розовый глазок с тонкой полоской жира. А это заячье рагу со спаржей. Ты же ничего подобного не пробовал. Такие блюда подают королю. Чего же ты медлишь? Ты уже подчинился, ты уже признал ее власть…
Я помню, как Мадлен тоненькими, прозрачными пальчиками перебирала бобы. Маленькую горстку. Сердобольная лавочница отпустила ей в кредит.
А герцогиня улыбается с противоположной стороны стола и говорит.
Она говорит все так же тихо, роняет каждое слово, будто шелковинку, которая, взлетая, укладывается в очень правильный, симметричный узор. Узор этот не имеет изъянов, он удивительно хорош, с прямыми, точными гранями. Речь ее сокрушительна и безупречна. Она устрашающе права. Мне не обнаружить ни единой шероховатости, форма округла, и мое жалкое возражение скользнуло бы по ней, как босая нога по льду. Шедевр умозрительной софистики.
Летний день ласкал нас жадно,
Жарко-жарко обнимал,
Обжигал и беспощадно
Он лучами щекотал.
Он любил, казалось, сильно,
Раздевал, вгонял нас в краску,
Летний день – такой красивый,
Самый лучший, просто сказка!
А потом ушли куда-то
Его страсти, его чувства,
Стал он холоден и ветрен,
Рано очень уходил…
Мы почувствовали горе,
Ведь он бросил так внезапно,
Он забрал тепло у моря,
Отплатил нам ярким златом.
Ночи стали бесконечны,
Небо капало за стенкой,
Очень так по-человечьи,
Тихо-тихо, и с грустинкой.
А потом мы грели душу,
Руки прятали в перчатки.
Беззащитней и послушней.
Осень – так невероятно!
А теперь все на свадьбу! Ну и что, что приглашение малость странное — главное, попасть, а там разберемся! Ой! Ой-ой-ой! Такой горячей встречи я не ожидала! Да что они, не могут мышь от человека отличить, а?
Он замолк и пододвинулся к костру, словно накидка плохо грела. Седой маг нахмурился и сунул ему в руки чашку с чем-то дымящимся.
— Ну-ка, выпейте.
— Благодарю, но…
— Без разговоров, — оборвал дед, — Пейте, Тоннирэ. Уже можно.
Шаман пожал плечами и принялся отпивать по глоточку. И молчал, главное. Я просто изводилась от нетерпения. Ну а дальше-то? Дальше-то что было? Ну прям впечатление, что посреди классного фильма выплыло «рекламная пауза». Терпеть не могу.
Оказалось, тут не только я паузы не люблю — тот маг, что покрепче, как его… типа Ваня… тоже весь заждался:
— И этот Орри просветил вас по поводу ритуалов сопряжения?
— Просветил… — Рик одним глотком хлебнул свой прикольный коктейль и поморщился. — Еще как просветил…
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — вмешался темноволосый маг, аккуратненько так впихивая в руки шамана еще одну чашку. — Но мне кажется этот Сторри… или Орри?
— Орри. Он чуть изменил имя — под наставника…
— Так вот, этот недоученный маг не слишком обрадовался, узнав, что жертва утеряла магические силы?
— Да. Он был… словом, он разозлился.
— Почему? — тут же влез любопытный парень, который просил меня передать браслет родственникам. — Вы же говорили, что можно и людей в жертву приносить!
— Неподобающее любопытство, Пеллеке, — оборвал его седой, — Вы что, тоже желаете заняться черной магией?
— Учитель! — обиделся тот. Тоже мне, обижается он.
— Ну вот то-то…
— Одно дело — человек, другое маг, потерявший силу, — Рик вздохнул, что-то внимательно высматривая в своей чашке. Что он там нашел? Эх, раньше я б шею вытянула и глянула, а теперь разве что хвостом достану. Во невезуха…
— Иными словами, для жертвы вы оказались непригодны, — не отставал этот… Ваня. — Но он, тем не менее, оставил вас в живых. Были причины?
— Были. Ему нужна была моя подопечная.
Ковен ожил и запереглядывался:
— Александра?
— Вот эта?
— О дух изначальный… Вот же наглядный пример на тему «Бойтесь своих желаний»!
— Что хотел, то и получил, — хихикнула Береникка.
— И так ему и надо!
— Рикке, кстати, насчет вашей подопечной…
— Коллеги, я полагаю, сейчас речь не об этом. Хотелось бы поподробнее об этом странном маге. Тоннирэ?
— Некоторое время назад мы случайно оказались в поселке рудокопов. И Александра расстроила попытку сотворить там новый очаг эпидемии.
— Это когда я перебила те яйца? — не выдержала я.
— Да, именно. Ты сорвала Орри эпидемию, и он просто мечтал тебя заполучить — в отместку.
— Вот зараза.
— Согласен. Он просто кипел от злости — и маг попался негодный, и с драконом посчитаться не получается, и хозяин скоро вернуться должен… Словом, ситуация, как в дваррьем логове — куда ни глянь, везде зубы. Вот он и… злился. То уговаривал и обещал, рассказывал, что станет сильным, что оставит меня в живых, даже пост при своем будущем дворе даст… то срывался… потом опять подлечивал и начинал убеждать… тогда и про ритуалы кое-что выболтал…
Все надеялся… дурак.
Рик снова укутался в свою накидку, будто перед ним был не костер, а дверь в холодильник.
— Рикке! Вы… значит, об этих следах «наложенных чар» говорил многоуважаемый Дебрэ? Вы… здоровы?
— Сейчас — вполне, спасибо.
Вполне, ага. А самого колотит. Ну, он же ко мне прижимается спиной, я ж слышу. Зараза этот Орри… Его б послать по тому же адресу, по которому я устроила тур для его придурка-хозяина. Или еще добавить к услугам *****, притом с **** с ****! И заполировать ***! Я размечталась и не сразу услышала, как меня трясут. Ухватили за лапу и трясут… Че такое?
— Леди Александра… — простонал в абсолюте красный маг (вылитый индей, чес-слово!) — Ну нельзя же так!
— Чего нельзя?
— Ну вы такое думаете… Это просто невозможно!
— Ой, можно подумать, вы про такое не думаете! — огрызнулась я, — Еще и не такое загибаете, когда вам прищемит я… в смысле, когда молоток на башку упадет. Стоп-стоп… Эй, а ты откуда знаешь, что я думаю?!
— О нет… — простонал Гарри, — Александра, только не говори, что ты даже от телепатии не умеешь защищаться!
— От чего?! Эй, стоп, вы, экстрасексы, вы что — еще и мысли читаете? Не, ну ваще наглеж!
— Не все. Только Виннете… — вякнул седой, но мне уже было по барабану. Вот же наглые!
— И не сказал ничего, мор… нехороший человек! — в моей голове живенько пробежали картинки, которые этот наглючий маг (чтоб ему на ежика сесть! Нет! На дикобраза!) мог подсмотреть. Ой, блин… Ой-ой… И еще…
Да я его в пиццу раскатаю!
Экстрасекс услышал и шарахнулся. Рик вскочил и ухватил меня за шерсть — успокоить хотел, что ли? Ковен занервничал.
— Успокойтесь, леди Александра!
— Вас научат защищаться от телепатов!
— Уверяем вас, он и сам не рад, заглянув в ваши мысли!
— Мягко говоря, — простонал маг-индей, — О предки, кто вас так… вас… вас…такому научил! Кошмар просто! Тоннирэ, я вам от души сочувствую!
— Себе посочувствуй!
— Санни… — нет, вы видели, он еще и хихикает, паршивец! — Санни, оставь. Мастер Виннете — порядочный человек и не будет рассказывать, если его не попросят… ну правда, оставь.
— Леди Александра! Ну, успокойтесь же! Будьте добры, повернитесь в другую сторону.
Ладно.
Не буду я на него дышать. Утихомирьтесь уже! Сказала же, не буду!
Зато… я могу кое-что другое.
Когда все попритихли и снова взялись за треп про эту свою черную магию, я глянула на этого телепата непрошеного… и такое подумала, что сама чуть не покраснела. Только разочек.
Магу хватило. Он забормотал что-то типа «Я сейчас, я одну минутку» и удрал куда-то в темноту.
Вот. Не будешь лезть, куда не просят, препод в халатике!
И я довольно заулыбалась… Не, а тут таки хорошо…
Тихо так… спокойно.
Те маги, что чуть не попадали нам на головы — ну, вторая помощь, которая прилетела спасать первую, давно всех подлечила и счас вместе с солдатами какой-то гвардии потрошат развалины. Ищут, не выползет ли оттуда в последний момент какая-нить черная пакость. Только фиг она выползет оттуда — после драконов. Вон и дракон какой-то там круги нарезает — проверяет, все ли пропеклось как надо. Еще несколько штук этих подросших Поттеров уговорили золотистика и серебристика и умотали вместе с ними отлавливать разбежавшуюся обслугу замка. Мол, расспросить людей надо? Надо. Помочь им пристроиться надо? Надо. А заодно и проверить, кто есть фэ. А нас завернули в теплые пушистенькие тряпочки, накормили (и где взяли стока вкусного, а? Пропадай моя диета, все слопала, что дали!)… А потом развели костерчик — и сиди, кайфуй. Так классно поболтали… Все про всё рассказали. Кто как испугался, да кто что подумал — так интересно!
Вон маги какой-то пойло по кружкам разливают… и пьют, надо ж. Я сделала вид, что не слышу, как паршивец-лягух шепотом говорит, что мне это наливать нельзя. Ну их, в натуре. Мне и так по кайфу.
Костерчик горит, над головой звездочки подмигивают, к боку френд прижался и этак задумчиво мое крылышко поглаживает — самый кончик, но мне и так хорошо.
Эх… расколдоваться бы! Я глянула на магов, но первой на глаза попалась эта недоучка без палочки — Береникка. И напрочь отбила всякую охоту торопить расколдовывание. Что значит — почему? У нее в руках была кружка с тем самым, что «Александре не наливать». Почти пустая.
Ну вы представьте — если она в трезвом виде сделала из меня такое, что не всякому нарику приглючится, то что будет, когда эта сестра Поттера под градусом?! И остальные тоже. Хорошо, если дело дополнительными крыльями окончится — а если как тот бедняга-Иванушка, которому маг недоучка присобачил две дополнительные «гордости»? Что потом? Самой себе в кошмарах являться? Нет уж, спасибо, я подожду. И Рик как раз долечится… А я пока на звездочки полюбуюсь… Ого! Ни фига ж себе звездочка! Целый этот… астероид. С крылышками. А-а…
— О, гляньте, золотистик летит!
Дракон заложил вираж, уронил на землю какой-то тюк… потом второй… и приземлился чуть в сторонке. Интересно, это че — еще одни тряпочки?
Но тут тюки живо отрастили ножки и дали деру. Постарались, по крайней мере. Один нарвался на Кристаннеке, второй как раз возле моего лица… в смысле, морды… нет, мордочки… плюхнулся. Ха, человек, и какой зашуганный — ничего не видит, ничего не слышит, только пытается заползти и спрятаться. Нет, я бы не возражала — каждый снимает стресс как может, но этот тип с чего-то решил спрятаться под меня! Нашел себе убежище!
— Эй!
— Ы-ы…
— Эй, а ну оставь мою… черт, Рик, как это у мышей называется? В общем, а ну отлипни!
— Не на-адо!
— Чего не надо? — мне стало интересно, и я хвостом притормозила этого бомжастого. — Эй, ты чего блажишь?
Псих не ответил — сражался с хвостом. Моим… Видать, тот ему казался змеей или еще чем-нить таким… интересным. Да кончай выдираться уже, достал. Весь кайф сломал, истерик в бантиках! Дадут мне сегодня отдохнуть, а?
— Держите его! — высказался ковен.
Да держим-держим, куда он денется! Псих… Откуда ж тебя взяли, такого нервного!
— Санни, осторожней же!
— Да все путем… — начала я, и тут этот депрессивный наконец увидел хоть что-то кроме моего хвоста — и грохнулся на колени. Урод! Чуть не отдавил!
— Господин, простите! Я не… это не я! Я только выполнял приказ! Я… не…
А смотрел он на Рика.
И что это все значит? Рик почему-то встал…
— Санни, ты… не отпускай его!
— И не подумаю. Пусть сначала извинится! За хвост!
Депрессивный, кажись, первый раз сообразил, что рядом — не гора и не скала. Он перевел взгляд с Рика на меня… увидел сначала грудь (или как оно там?) потом поднял глаза на клыки… и рухнул в обморок.
Тьфу, ну и мужики пошли!
Я тряхнула этого… нашел время кувыркаться! Пусть топает к магам, чтоб они ему пол подправили, а уж потом шлепается где попало. Это мы имеем право при виде мышки лезть на стул и орать, а мужики как-никак сильным полом считаются. Скажите, нервный какой выискался! Нееееет, надо магов потрясти, чтоб расколдовывали побыстрей, а то…
Тут тип открыл глаза и заорал так, будто я его по самому дорогому треснула. Мол, заберите его скорей от мыши, господин маг, он все, что хотите, сделает и ради почтенной матери почтенного мага, не скармливайте его этому чудовищу!
Стражник оказался. Из того замка. И кто его с таким характером в стражу взял? В этом замке, наверно, сплошь психи или через одного. Не знаю, что он там такое Рику сделал (шаман молчал как манекен!), но тип трясся, как кровать с вибромассажем, и не замолкал ни на секунду, пока его ковен не заткнул.
Как заткнул? А вам неинтересно знать, кого эта зараза обозвала чудовищем? Нет? Меня, между прочим! Что значит, это неважно?! Да ну вас!
Как-как… просто. Показали на зелено-голубого дедушку и пообещали превратить в такое же, а то, мол, лягушечке пары не хватает. У стражника голос как отрезало. У деда, кстати, тоже.
Хихик, смешные такие…
О чем стражник говорил? А я откуда знаю. Нет, мне тоже интересно было, но я хотела слушать про Рика, а ковен хотел — про замок и про придурочного мага. Ну, может, я б этих любопытных переорала, но, во-первых, шаман и Гаррин папа попросили перестать кричать (еще и посмотрели нехорошо), а во-вторых, заявились те маги, которые обшаривали развалины и еще пара драконов, и тоже захотели послушать именно про замок! Да еще с такими научными словами выражались, что глаза в момент как склеило! Так что я скоро задремала…
Устала.
Тяжелый все-таки денек выдался.
Зато какой интересный! Я вспомнила, куда послала того типа, который обижал моих магов, и улыбнулась. Классно.
Спать…
— Госпожа Александра! Где госпожа Александра!
М-м-м…
— Госпожа Александра! — и кто-то меня за крыло потеребил. Ну что за свинство, ну только ж глаза закрыла…
Ой… Наташка, ты, что ль? Какого черта, не пойду я никуда, заплатите училке за сегодняшний урок втройне и пусть катится, я спать хочу! Да кому он нужен этот универ… хрррррр…
— ГОСПОЖА АЛЕКСАНДРА!
Ой, отстаньте… я сунулась под подушку — не слушать и не слышать. Но подушка вдруг хрюкнула и попросила быть поосторожней и убрать, ради первого предка, свой нос от его одеяла! Подушка? Ой-ё… в мозгах стало потихоньку проясняться… это ж не моя комната. И не моя горничная Наташка… это ж я еще в горах… и еще дракон… то есть мышка… то есть…
— Александра, проснись!
— Что? Че такое, а?
— Проснитесь, к вам пришли!
— Да вот она, прекратите кричать и дайте поспать!
— Вот это?! Почтенный маг, шутки здесь неуместны, у меня срочное поручение. Прекратите показывать на это чудище и ради пресветлых духов, покажите мне леди Александру! У меня приглашение!
Чудовище?! Этот хмырь разбудил и еще обзывается? Нет, ну вы такое видели?! Все, крикуша, абзац, доигрался ты! Я тебя счас хвостом как… я кое-как открыла глаза и глянула на этого поганца-мажора, что надрывается здесь с утра, людям спать не дает. Он попятился. Тинейджер какой-то, таким еще и спиртное не продают. И орет, нас будит.
— И че с тобой за это сделать?
— Санни! Он всего лишь паж, его послали. Успокойся…
Тьфу блин, Рик никогда не даст повеселиться!
Ну ладно.
— Че надо? — уй, холодно как! Звезды прям как колючки на небе.
— П-п-приглашение для госпожи Александры…
— Какое?
— Н-на свадьбу… Г-госпожи Велисы и…
— Давай сюда!
Тинейджер побоялся ко мне подойти. Осторожненько поднял какую-то блестящую штучку и бросил… Я рванулась схватить, но… рук-то нет! Получилось только наступить.
— Санни, нет! — ахает шаман, но поздно.
Хруп — тоненько сказала штучка под моей лапой…
И в следующий момент меня тряхануло как электротоком, перекувыркнуло и шмякнуло.
Твою ж магию, ну что опять! Что за…
И тут по ушам резануло таким визгом, таким диким криком, словно Билан перед фанатками голяком выставился… Я чуть не оглохла, по глазам резануло светом, по боку что-то шмякнуло (неслабо, между прочим!) и я увидела… увидела… ой… твою ж косметичку-у!
Зал. Паркет. Куча народу в нарядных прикидах… И все таращатся на меня.
Они вышли из участка утром, с началом рабочего дня, хотя до рассвета было далеко. Хоругвеносцы подрассосались — двое дрыхли на банкетках возле дежурки, а других поблизости не наблюдалось. Шуйга еще не совсем поверил в свободу, в паспорта и «подорожные» в руках и наслаждался мелким дождиком и сырым промозглым ветром, остановившись на бетонном крылечке участка.
— Любиимыый, — гнусаво протянул он и кокетливо покосился на Десницкого, подняв плечико.
Тот отшатнулся так, что едва не покатился со ступенек. И Шуйга вдруг подумал, что шутка получилась дурацкая, и вообще — не нужно играть с огнем. Во-первых, можно схлопотать по зубам, потому что дядя Тор на взводе, а во-вторых, им еще ехать и ехать — стоит поберечь его терпелку.
— Нас убьют, — вдруг сказал Десницкий негромко. Неужели догадался? У него слезились глаза, покрасневшие, с припухшими веками, — от света настольной лампы. Судя по ощущениям, Шуйга выглядел не лучше.
— Уверен?
В контексте шутка показалась еще более дурацкой.
— Иначе бы нас не отпустили. Я думаю, они решали вопрос, что с нами делать: отправить в лагерь или убить. И приняли решение убить.
— Тебе эта мысль не кажется… параноидной? — кашлянул Шуйга.
— Кажется. Но от этого ничего не меняется. Там что-то еще было, в рассказе мальчишки. Чего мы не поняли, но что нам знать не следовало.
Десницкий, безусловно, был очень умным, он даже догадался, что в рассказе брата Павла было что-то, чего он не понял. Но ум и наивность вполне друг с другом совместимы…
— Ага, — осклабился Шуйга, поражаясь наивности Десницкого. — Убить дешевле, не надо признания выбивать.
— Я серьезно. Они ошиблись, прокололись. Если бы нас отправили в лагерь, это можно было бы объяснить чем угодно: экзистенциальным конфликтом, пропагандой, желанием очернить нас, просто их ненавистью к таким, как мы. А если нас убьют — я прав, в рассказе Павлика что-то было.
— А может, они просто решили, что мы для них не опасны?
— Мы — может, и не опасны. Но кто же знает, станем мы рассказывать об этом направо и налево или нет? — Десницкий был совершенно серьезен и абсолютно холоден.
— Ага. Ты — направо, а я — налево. Брось. Это же ерунда. Не будут же они убивать всякого богоборца, который только и ищет подтверждения своим идеям, и не в реальности, замечу, а в детских сновидениях. — Шуйга надеялся, что Десницкий заметит издевку в его словах. Нет, издевки тот не заметил.
— Дело не в богоборчестве. Иначе им вообще не стоило устраивать этот допрос. Они допросом этим себя выдали, показали, что для них это важно. Экспертизы, показания…
— Ты чё, поверил? — воззрился на него Шуйга. — Не было у них никаких экспертиз и показаний, незачем. Если бы потребовалось — сделали бы, а сегодня еще не было. Так, на пушку брали.
— Правда? А я поверил… — Он виновато улыбнулся.
Шуйга очень хотел усомниться в его предположении. Трезво рассудил, что теперь, когда их отпустили, никто их убивать не будет. И повод мал. Да, под светом настольной лампы, говоря с темнотой, он искренне верил, что опасность смертельна. А теперь — нет. Нет. Но почему-то чудилось, что он жив ровно до того момента, пока не сошел с крыльца. Логика не помогала отбросить этот неправдоподобный прогноз.
И они постояли на крыльце еще немного, обсудив дальнейшие действия. Нет, Десницкий не был параноиком, потому что параноик будет действовать на основании своих бредовых идей — в данном случае бежать из города, бросив «козлик» и рюкзаки. Глупый параноик начнет метаться в бесплодных попытках связаться с резервацией, используя не только почту и телеграф, но также Интернет (в тотальной зоне ограниченных узлов), мобильный телефон операторов местного значения и средства массовой информации (путем их вооруженного захвата).
Но Десницкий и здесь проявил истинно научный подход, взвесив все «за» и «против» в рамках каждого предположения, и вывел оптимальное решение: следовать по маршруту, указанному в «подорожных», будто ничего не произошло. Если он неправ, это само собой разумеется, а если прав — пусть один из Девяти думает, что они ничего не заподозрили.
Шуйга нашел единственный недостаток у этого решения — оно было слишком смелым. И, спускаясь с крыльца, особенно остро этот недостаток ощущал.
На лице Десницкого, разумеется, не дрогнул ни один мускул… Он предложил Шуйге поспать (!) в оплаченном номере до полудня, потому что вести машину, проспав самое большее три часа, будет тяжело. Шуйга гордо отверг это предложение — в номере с однажды выбитой дверью он бы не уснул и на секунду. Он и есть не собирался, потому что самое простое орудие убийства в этом городе — толпа озверевших с похмелья православных хоругвеносцев. И согласился пойти в открытую уже дешевую столовку только потому, что с серьезным беспокойством ждал мига, когда придется повернуть ключ в зажигании.
Заглянув в меню столовки, Десницкий просветлел — Шуйга не сомневался, что от увиденных там цен на мясные блюда. Но когда начал читать, и сам едва не расхохотался на всю столовку: первым пунктом значились пельмени «Благолепные».
— Наш последний завтрак мог бы быть и получше… — кашлянул Шуйга. Собственно, кроме пельменей, утреннее меню включало в себя только манную кашу и омлет.
Десницкий шутки, как всегда, не понял.
— Хочешь, пойдем в кафе?
— Нет, спасибо.
Зато цены были не православные, а коммунистические. Пельменей из почти постного мяса (в смысле содержания сои, а не отсутствия жира) съели по две порции, добавили к ним омлет и запили все это чаем, сваренным в кастрюле.
«Козлик» пока стоял на месте.
Девушка на ресепшене на этот раз посмотрела с отвращением и на Десницкого тоже, да с таким, что Шуйге захотелось приобнять того за талию и погромче шепнуть в ушко какое-нибудь нежное слово. Чтобы у нее совсем не осталось сомнений.
Из незапертого номера пропал только шерстяной свитер Десницкого (ручной вязки, с кельтским орнаментом), все остальное вроде бы осталось на месте. Да и брать, в сущности, было нечего. Десницкий расстроился — мама вязала. Нет, конечно, ни один мускул не дрогнул, но в глазах светилась щенячья такая тоска. Зато постиранные носки так и висели в туалете на змеевике.
— Вот православные! Заповедал же Господь: не укради! — покачал головой Шуйга.
— Не согрешишь — не покаешься, — проворчал Десницкий.
— Так ведь не у тебя побежит прощенья просить, а у Господа Бога. И, замечу, Господу Богу свитер при этом возвращать не обязательно. Удобно.
— Знаешь, я только сейчас задумался… — Десницкий присел на кровать. — Я всегда считал, что это мы в резервации отрезаны от них. Ну, что позвонить сюда нельзя, через инет связаться. А теперь понял: это же они отрезаны от нас. И от мира вообще.
— Ну да, — пожал плечами Шуйга. — А как иначе? Сделать страну православной нетрудно, а вот удержать ее в православии…
— Нет, это не для того сделано. Удержать страну в православии можно только силой, лагерями, хоругвеносцами, казачьими нагайками. А это… защита их религиозных чувств от оскорблений. Реальный мир в самом деле оскорбляет чувства верующих, это не шутка вовсе.
Если бы верующие узнали, что в резервации можно оставить у магазина не пристегнутый замком велосипед и бросить машину с ключом в зажигании, это оскорбило бы их особенно сильно. Им говорили, что альтернатива православию — однополые браки, стяжательство и вообще полная моральная деградация, а на деле выходило иначе. Есть от чего прийти в негодование.
— Реальный мир порождает в них когнитивный диссонанс, — осклабился Шуйга.
— Ладно, собираемся, — крякнул Десницкий, аккуратно убирая выстиранные шмотки в полиэтиленовый пакет.