Генри Монмут, 23-й баронет Барклю, с легким беспокойством наблюдал, как на посадочную площадку у арендованного им VIP-терминала опускается кургузый, агрессивно-военного покроя, черно-белый транспортник.
Третьего дня Генри выхлопотал в администрации Перигора соответствующее разрешение. В заверенной губернаторским факсимиле грамоте указывалось, что он, Генри Монмут, берет на себя полную материальную и юридическую ответственность за пребывание на Геральдике его гостей, экспертов из «DEX-company», прибывших на планету для участия в судебном разбирательстве. Генри перечитал украшенный геральдийскими ромбами и печатями документ. Все правильно. Он оформил приглашение, заполнил все необходимые формуляры. Губернатор Гонди, рассматривая прошение, несколько раз переспросил, уверен ли Генри в правильности принятого решения, так ли уж необходимо допускать этих, мягко выражаясь, простолюдинов, которые не являются ни друзьями, ни родствениками Монмутов, на планету для участия в столь щекотливом деле. Не проще было бы уладить его без привлечения посторонних, без чужаков, способных излишним рвением нанести непоправимый ущерб как семье, так и планете. К тому же в дело замешана Корделия Трастамара, особа знатная и влиятельная. Уверен ли Генри в своем решении?
Требования Корделии справедливы. Имело место незаконное вторжение. Границы владений, границы феода на Геральдике священны. И то, что она не пристрелила нарушителей на месте, уже лишает Генри части претензий. А он, вместо благодарности, идет на обострение конфликта. И что с того, что там оказался киборг? Это был ее киборг. И ее земля. На своей земле госпожа Трастамара в праве выпасать целый табун киборгов, причем самых разных модификаций. Может быть, Генри передумает и отзовет приглашение? Еще не поздно.
Но Генри не отозвал. Напротив, он настаивал на ускоренной обработке поданных документов. Губернатор разрешение подписал. Монмут, окрыленный этой маленькой победой, немедленно отослал голографическую копию пропуска своему кузену. А тот, в свою очередь, — в экспертный отдел.
Когда Генри прибыл в космопорт Перигора, он уже испытывал не торжество, а беспокойство. Он пытался поговорить с Корделией еще раз, но та не ответила на вызов. Кроме того, один из его егерей, делавший обход прилегающих к владениям Трастамара лесов, доложил, что все приграничные участки патрулируют сторожевые дроны, чего прежде никогда не наблюдалось, и по всему периметру активированы датчики движения, передающие домовому искину подробную информацию о перемещающихся объектах. Животных эти датчики пропускали беспрепятственно, а вот на егеря, когда тот попытался приблизиться, тут же спикировал сканирующий местность беспилотник. И даже пошел на малой высоте, будто намеревался атаковать нарушителя. Егерь не решился пересечь границу. Хотя раньше делал это неоднократно, углубляясь в леса Трастамара на пару миль, выслеживая намеченного к закланию зверя.
Волки и косули пренебрегали территориальным делением и свободно перемещались между феодами, отправляясь на поиски добычи. На землях Трастамара, где отстрел производился только в санитарных целях, животные устраивали свои лежки и норы. И задача егеря состояла в том, чтобы их с этих лежбищ согнать. Прежде это удавалось без труда, так как Корделия никогда не активировала периметр. Вот почему зависший беспилотник испугал егеря. Аппарат гудел с самыми неотвратимыми намерениями, сверкая наведенным объективом, сканерами и антеннами. Егерь даже зажмурился, ожидая, что глазастая штуковина выстрелит. Но беспилотник только жужжал. Тогда человек быстро отступил от линии разграничения, вдоль которой крошечный датчики беспрерывно обменивались сигналами, а беспилотник сразу набрал высоту.
Генри это сообщение насторожило. Чего Корделия опасается? Не ждет же она в самом деле нападения? Или ее так напугали разыгравшиеся подростки? Но подобные вторжения случались и раньше. Всегда кто-то где-то нарушает, оказывается в соседских владениях, увлеченный прогулкой или охотой. Если ощутимого ущерба не производится, то соседи улаживают недоразумение сами. Виновная сторона обычно первая приносит свои извинения, платит небольшой штраф или выдает пострадавшей разрешение на охоту уже на своей территории. Случается и отстрел животных. Но опять же, если гибель зверя носит случайный характер, то виновный так же отделывается штрафом. Наказуема лишь преднамеренность. Или настойчивый рецидив.
Такое не редкость. Есть среди них, благородных геральдийцев, несколько маргиналов, использующих свою родословную в качестве охранной грамоты. В приличное общество их давно не пускают, знакомства с ними не водят, так они отыгрываются на лесах и населяющей эти леса живности.
Но в случае с Генри-младшим Корделия превзошла даже этих маргиналов. Мало того, что она оставила без присмотра своего киборга, — не какого-нибудь кибер-дворецкого или кибер-садовника, а настоящего DEX’а, — так она еще и стреляла по несчастным испуганным детям. Стреляла из боевой плазменной винтовки. Но ей и этого показалось мало. Она подала в суд! Натравила на добропорядочные семьи адвоката-инопланетянина. Авшура!
На Геральдике вслух об этом не говорили, но неписанные правила требовали избегать контактов с ксеносами. Разумеется, вас уверят, что долг человека образованного и прогрессивного — поддерживать отношения со всеми расами, и в то же время посоветуют вычеркнуть из списка поставщиков всех негуманоидов. Возможно, сделают исключение для альфиан, и то с оговорками. Но Корделия… Несмотря на происхождение, доказанное генетически, она всегда была вроде инородного тела в благородном обществе Геральдики. В планетарном совете с ней вынуждены считаться и даже держать для нее место, если Корделии вздумается принять участие в заседании, но поглядывают с некоторой настороженностью, если не сказать опасением. Кто знает, чего от нее ждать, с ее умением рисковать, безрассудством и деньгами. С такой особой лучше не ссориться. А вот он, Генри, имел глупость поссориться. Даже губернатор предостерегал… но отступать уже поздно. Транспортник «DEX-company» выпустил посадочные стабилизаторы.
Генри ожидал увидеть несколько иное судно. Он предполагал, что корабль, на котором прибудут эксперты, будет напоминать те летающие научные базы, на которых прибывали биологи, зоологи, ботаники и прочая ученая братия, если комиссия при планетарном совете выдавала им разрешение на исследование флоры и фауны. Обычно такие передвижные научные центры цепляли к списанным армейским транспортникам вместо грузовых отсеков. И транспортники, и мобильные лаборатории выглядели непритязательно, как побитые жизнью чемоданы, чьи владельцы провели большую часть отпущенного им времени в скитаниях. Коллективы извозчиков и пассажиров имели вид, соответствующий используемому транспортному средству. Какой-нибудь младший научный сотрудник, выбившийся в завлабы, с недописанной докторской диссертацией, снедаемый честолюбием, парочка бледных недокормленных аспирантов, перезрелая дева лаборантка, три-четыре кандидата обоего пола и молоденькая стажерка, сбежавшая от мамы в свою первую межзвездную экспедицию. Доставлял их на планету обычно какой-нибудь ветеран космофлота или вышедший на пенсию прапорщик.
Генри не сомневался, что десант экспертов от «DEX-company» будет выглядеть примерно так же. Они же ученые. Тоже сидят в своих лабораториях, тоже проводят эксперименты. Кто там у них? Генетики, программисты, нейрокибернетики, психологи.
Каково же было удивление Монмута, когда на посадку пошел не старый армейский грузовик, а сверкающий черный ролкер, тупоносый, хищный, приземистый, с ярким логотипом по борту. На виденные прежде мобильные лаборатории он не походил совсем. Это был скорее военный транспорт, предназначенный для переброски отрядов спецназа из одной звездной системы в другую.
Отошла панель выходного шлюза, и по трапу спустились четверо. Все — мужчины с явно военной выправкой. Высокие, широкоплечие, короткостриженные, в одинаковых фирменных комбинезонах. Возможно, у прибывших на незнакомую планету ученых есть своя группа прикрытия? Сейчас эти четверо удостоверятся в личности встречающего и пригласят Генри на борт или эксперты сами выйдут к заказчику.
Четверку возглавлял блондин с раздвоенным подбородком. Он шел прямиком к Генри.
— Мистер Монмут?
— Да, — стараясь скрыть волнение, ответил тот.
— Мое имя Джонсон. А это мои коллеги, Свенсон, Полански и Батлер.
— А эксперты… они прибыли с вами? — сделал попытку внести ясность баронет.
Раздвоенный усмехнулся.
— Мы и есть эксперты. Где киборг?
— Какой? Ах ну да, но это не мой киборг. Это киборг моей соседки, Корделии Трастамара.
— Этот? — Раздвоенный… как там его?.. Джонсон выдернул из комма голоизображение.
Генри увидел очень молодое, бледное человеческое лицо. Это был юноша не старше двадцати, русоволосый, с правильными чертами лица, но какой-то изможденный, с запавшими, обведенными синевой глазами. Баронет никогда не видел этого юношу. Да и какое отношение он может иметь к тому злосчастному киборгу, который попал под выстрелы охотников? Это же явно изображение человека. Генри видел киборгов. У них таких лиц не бывает. Таких живых, отмеченных страданием лиц.
— Простите, а кто этот молодой человек? Я не имею чести…
Раздвоенный гыгыкнул, а его подручные обменялись насмешливыми взглядами.
— Был бы человеком, мы бы за ним не гонялись, — пояснил Джонсон. — Это киборг, бракованная жестянка. Так он?
— Я… я не знаю. Я его не видел. Там, на видео, изображение нечеткое, съемка велась с беспилотника.
— А кто видел?
— Мой сын. Я потому и запросил экспертизу. Дело в том, что мой сын…
Но Джонсон не дал ему договорить. Он как-то очень по-свойски обнял Генри за плечи. Баронет, непривычный к подобному обхождения, неспособный даже вообразить такого вопиющего нарушения приличий, онемел и застыл, беспомощный под натиском этого простолюдина
— А давай спросим сынулю. Ты не против? Сынуля где?
— Дома. Он под домашним арестом.
— Вот и полетели. Домой.
Генри на стоянке ожидал флайер с пилотом. Но гости лететь вместе с Монмутом отказались. Из грузового отсека ролкера выкатился флайер, словно детеныш акулы, таившийся в утробе хищной матери. Надпись на корпусе отсутствовала. Видимо, чтобы сохранить инкогнито.
Флайер пришельцев превосходил мощностью и маневренностью громоздкий пафосный «лимузин» Генри, но благоразумно висел на хвосте, вежливо копируя петли и повороты. Беспокойство Генри все возрастало. Он чувствовал себя обманутым. Да что же эти господа из «DEX-company» себе позволяют! Он оформил разрешение, пригласил экспертов! А ему прислали головорезов. Какие же это специалисты? Это вышибалы трактирные! И как фамильярно, как дерзко они разговаривали. С ним, Генри Уилфридом Монмутом, потомком короля Карла Стюарта*. Да как они смеют? Генри уже закипал. Безродные наемники! Он покосился на следующий за его «лимузином» тупоносый, как древняя торпеда, флайер. Даже в этой округлой, безглазой морде баронету чудилась насмешка.
На третьем часу полета пилот Генри начал сбрасывать высоту, помятуя о слабом желудке 23-го потомка мятежного герцога Монмутского**. Показались очертания замка и прилегающего к нему обширного парка, безжалостно скроенного по далекой викторианской моде, когда из английский садов, скверов и даже лесов безвозвратно изгонялось природное разнообразие. Сам замок Генри являлся копией резиденцией Монмутов в Шотландии, мрачного, довольно некрасивого, напоминающего откусанный бутерброд сооружения, увенчанного странными куполами.
В Лютеции, где господствовал архетиктурный постмодернизм и где самые консервативные обитатели не чурались самых современных веяний, Генри не раз выслушивал в свой адрес упреки. Его обвиняли в излишней чопорности, надменности, ретроградстве и даже провинциальности. Помилуйте, ну кому нужны эти устаревшие рубленые формы времен крестовых походов? Это же варварство какое-то! Ах, посмотрите какую прелестную воздушную виллу построила себе графиня Орсини. С каким вкусом, как элегантно сочетаются в этом палаццо хайтек, готика и барокко.
Но Генри пропускал все эти сентенции мимо ушей. Что они понимают в благородном величии, эти изнеженные потомки итальянских князей? Его жилище это стредоточие трагизма, олицетворением судьбы их предка, герцога Монмутского, казненного за дерзость.
Глядя с высоты на грозные, почти крепостные очертания дома, Генри в который раз убедился в своей правоте. Вот оно, жилище истинного аристократа, наследника всех английских и шотландских лордов. Он даже на мгновение позабыл, что возвращается не один, что за его «лимузином» следует флайер с наглыми чужаками.
На посадочной площадке их поджидал дворецкий, худой, жилистый уроженец Геральдики, чьи предки переселились с Земли вслед за благородными господами. Когда «лимузин» приземлился, дворецкий открыл дверцу аэроэкипажа. Тут же совершил посадку и второй флайер. Его пассажиры покинули средство передвижения сами, без церемоний и промедлений. Генри, наблюдая за равнодушной медлительностью гостей, мысленно поморщился. Раздвоенный бросил на окружающую его геометрическую утонченность беглый, ничего не выражающий взгляд.
— Так где сынуля? Показывай.
У дворецкого, невзирая на взращенную поколениями невозмутимость, чуть приподнялись брови, а Генри, вопреки мастерству пилота, почувствовал тошноту. И страх.
— Извольте пройти в дом, — сухо произнес баронет.
В гостиной появилась жена Генри, Френсис. С удивлением взглянула на нежданных гостей. Она тоже ожидала увидеть степенных седовласых ученых.
— Кто это, Генри?
Френсис была недурна собой, стройна, белокожа. Одевалась по последней земной моде. Оценивающий взгляд раздвоенного покоробил Генри.
Наглец усмехнулся.
— Не извольте беспокоиться, дамочка. Это ваш супруг нас пригласил. У вас тут кое-какие проблемы. Так вот мы эти проблемы решим.
— Ага, решим, — подтвердил Свенсон и плюхнулся в ближайшее кресло.
Полански, более воспитанный, неслышно приблизился к уставленному бутылками резному столику, взял одну, с янтарной жидкостью, и принялся изучать этикетку. Четвертый, Батлер, остался стоять у двери. Джонсон оглядел гостиную, потрогал обивку кресла и обернулся к застывшей паре.
— И чего ждем? Зови сынулю.
— Генри, кто это? — уже с истеричными нотками повторила Френсис. — Что им нужно от нашего сына?
— Да объясни ей, Генри, — смилостивился Джонсон, тоже опускаясь в кресло.
— Видишь ли, дорогая, это те самые специалисты из «DEX-company». Я вызвал их, чтобы… чтобы протестировать киборга. Того киборга…
— Боже мой, Генри, зачем ты это сделал? — выкрикнула Френсис. — Почему не посоветовался со мной?
— Успокойся, дорогая. Я сделал это ради нашего сына. Если киборг окажется бракованным, Корделии придется отозвать иск.
— Генри, ты все испортил. Корделия никогда не позволит протестировать своего киборга. Да она этих специалистов на порог не пустит! Какой же ты идиот, Генри! Какой идиот! О чем ты только думал?
Генри почувствовал, как кровь приливает к щекам, а уши горят самым неаристократическим манером.
— Тише, дорогая, тише, ты ведешь себя недостойно! Мы не одни, это неприлично.
— Ах, неприлично? А приводить в дом каких-то головорезов прилично?
Монмут подхватил ее под руку и потащил к двери.
— Замолчи! Замолчи немедленно.
В это мгновение в гостиной появился сын, Генри Монмут-младший. Он с некоторым удивлением оглядел гостей и родителей. Джонсон заметил сходство.
— А вот и сынуля. Присоединяйся, парень.
— Папа, кто это?
— Это… эти господа из «DEX-company», сынок. Они хотят задать тебе несколько вопросов.
— Папа, это ты их вызвал?
— Да, сынок.
— Зачем?
Жена и сын, казалось, сговорились.
— Я хочу тебе помочь, — с раздражением ответил Генри.
— Слышал, парень? — Джонсон поднялся. — Ты же видел того киборга?
Юноша заметно напрягся, ощетинился, но кивнул.
— Опознать сможешь?
— Попробую. Он… грязный был.
Джонсон снова выдернул из комма голоизображение. Генри-младший вглядывался не меньше минуты. Потом признес:
— Он не похож на киборга. Я видел киборгов у дяди Томаса. У него два телохраниля DEX’а. И Mary есть. А этот… как человек.
— Слушай, пацан, тебя не спрашивают, похожа эта жестянка на человека или нет. Тебя спрашивают, та ли эта жестянка?
Генри-младший снова взглянул на изображение.
— Да, он. А он что, правда бракованный? Почему тогда не напал? Я видел в новостях те репортажи. Там показывали бракованных. Они убивали, всех убивали. А этот… убежать хотел. Совсем как человек.
— Он убил Аргуса, — строго поправил сына Генри. — А вас не тронул по счастливой случайности.
— В гибели Аргуса виноват я, — с неожиданной твердностью заявил младший. — Я должен был его отозвать. Но я этого не сделал.
Джонсон убрал изображение.
— Так где сейчас киборг? — спросил он, обращаясь к обоим Монмутам.
Те переглянулись.
— Не знаю, — пробормотал сын. — Наверно, она его забрала. Она же его хозяйка.
— Надо ей позвонить, — вмешался старший. — Сообщить, что вы прибыли, и что в ближайшее время следует провести тестирование.
Потянул из кармана видеофон. Джонсон каким-то неуловимым движением перехватил его руку и вывернул. Видеофон отлетел в сторону. Френсис вскрикнула. Генри-младший побледнел и отступил.
— Не надо никому звонить, — жестко произнес раздвоенный. — И кричать тоже не надо. Сядьте, благородные дамы и джентельмены. Сядьте, и поговорим.
Изумленный Генри-старший послушался и сел на стул с высокой резной спинкой. Рядом села Френсис, тоже побледневшая и трясущаяся, а с другой стороны — сын. Полански подобрал видеофон. Свенсон оказался у противоположной двери. Батлер занял позицию у окна.
— Итак, — сказал Джонсон, вновь разваливаясь в кресле, — я хочу внести некоторую ясность, господа благородные дворяне. В ваших интересах меня не перебивать, в истерику не впадать и контраргументы не выдвигать. Разводить политес нам тут некогда. Время — деньги. Мы здесь для того, чтобы изъять киборга, а не тестировать. То, что он бракованный, известно и без тестов. Скажу больше, господа дворяне, киборг этот… беглый.
— Разве так бывает? — не выдержал Генри.
— Бывает. Этот — экспериментальная модель. Его похитили из лаборатории и продали по подложным документам. Эта ваша соседка… как ее там?.. Корделия Трастамара заключила незаконную сделку, приобрела ворованное имущество и не поставила корпорацию в известность.
— Подайте на нее в суд, — брякнул Монмут. — Если она преступила закон, то пусть ответит. Я буду свидетельствовать, — воодушевился он.
Джонсон скривился.
— В суд? На кого? На владелицу холдинга «МедиаТраст»? Не, это долго и шумно. Вы-то сами как? Судиться желаете?
— Нет! — дружно ответила семья Монмутов.
— Вот и мы… не желаем. Сделать все нужно быстро и тихо. Где ее дом?
— То есть, вы предлагаете… — начал догадывать Генри.
— Я не предлагаю. Я ставлю вас в известность. Мы намерены изъять киборга.
— Но вы не можете так просто… Это Геральдика.
— Можем, — будто взводя курок, ответил Джонсон. — Мне требуется ваше содействие или, по меньшей мере, молчание.
— Вот, Генри, полюбуйся! — не выдержала Френсис. — Вот к чему привела твоя глупость! У нас в доме грабители. Они собираются грабить Корделию! А мы будем соучастниками.
— Замолчи, — шикнул на нее Генри.
— И не подумаю молчать! — завопила она. — Я в своем доме. А эти пусть убираются. Я позову слуг! Я буду кричать.
Френсис вскочила. В то же мгновение Полански выстрелил из станнера. Женщина упала.
— Мама! — вскрикнул Генри-младший.
Джонсон медленно поднялся.
— Я же предупреждал. Молчать и не спорить. — Он вытащил бластер и направил на Генри-младшего.
— Нет, нет, — прошептал испуганный баронет. — Не трогайте его, он будет молчать. Молчи, сынок, молчи, понял? Делай что тебе говорят эти господа.
— Правильно, — согласился раздвоенный. — Слушайся папу. Полански, останешься с пацаном и бабой. Держи их под прицелом. Если вздумают орать, стреляй. А ты, баронет, — Джонсон сделал знак своему «клиенту», — покажешь и расскажешь, где живет твоя соседка. И как до нее добраться.
Упражнения Хеша в лицедействе прошли напрасно – за все время полета прочную цепь ни разу не отстегнули от тяжелого ошейника. Но человек приходил очень часто, хвалил себя, снисходительно почесывал Хеша, проковыриваясь сквозь жесткую шкуру. Кормили тоже регулярно. Сыра, правда, больше не давали, ну ладно, не очень-то и хотелось.
После череды гиперпрыжков корабль приземлился. Входной шлюз открыли, и обитатели корабля, незнакомые Хешу, долго ходили туда-сюда. Хеш внюхивался в запахи, доносящиеся из вентиляции. Совершенно непривычные, тревожащие запахи, вызывающие желание немедленно убраться с этой планеты.
Потом пришел человек в сопровождении киборга. Приказал ему открепить цепь от стены и вывести пса. Хеш демонстративно заупирался, занервничал, притираясь ближе к человеку, вынуждая того самому взяться за стальной повод. Вроде бы и совершенно бесполезное действие, но осознание, что его держит не киборг, а заведомо намного более слабый человек, было отчего-то приятно.
На улице было раннее утро, только-только всходило солнце, и какая-то одинокая птица хрипло пробовала свой голос в неопрятных ветках скрюченного дерева. Хеша вывели из корабля, завели в грузовой отсек флаера, человек сел на заднее сиденье, и флаер взлетел. Перелет длился недолго и был ничем не примечателен. Но, когда он приземлился и дверь открыли, Хеша охватило почти ощутимое облако висящей в воздухе агрессии, жажды крови и убийства. Хеш подобрался, но никто не нападал. Человек провел его длинным извилистым коридором и впихнул в комнату, перегороженную пополам редкой решеткой с толстыми прутьями. По ту сторону решетки неподвижно, опустив голову, стоял незнакомый парень.
— Взять! – прозвучала короткая команда.
Хеш, оскалившись, бросился на решетку, не отказав себе в удовольствии уронить человека и протащить его по шершавому пластиковому покрытию пола. Просунув морду между прутьями, Хеш грозно рычал и сотрясал решетку мощными толчками плеч, в то же время следя, чтобы не выломать ее окончательно.
— Хватит! – человек поднялся, оттащил пса, вернее, тот, понукаемый натяжением цепи, отошел сам. Накинул последнее звено цепи на крючок возле двери и приказав:
— Это враг! Следи за ним! – вышел.
Хеш встряхнулся, мимолетно обследовал помещение – ничего интересного: пусто, пеноковрик подходящего размера, миска с сухими гранулами корма и миска с водой, вмонтированная в тумбу возле стены. Все.
Парень за решеткой все это время оставался неподвижен. Хеш внюхался и погрузился в глубокое недоумение. Мало того, что этот человек, несомненно, мужского пола, был одет в короткую юбку, так что Хеш впервые в жизни удостоился чести созерцать голые мужские ноги, и тряпку на плечах, так он еще и пах совершенно неправильно.
Судя по еле чувствующемуся запаху теплого металла и еще чего-то, что, будь оно чуть сильнее, то вызвало бы желание почесать нос, человеком он не был. А был киборгом. Но Хеш вспомнил киборгов, виденных ранее, от них пахло металлом и вот этим неизвестно чем, а еще спящим человеком и иногда их едой, невкусной и противной. От этого же парня, неподвижно стоящего в центре клетки со скованными за спиной руками пахло металлом, а еще кровью, страхом и отчаянием, и еще любопытством и нетерпением, а едой совсем не пахло, ни вкусной, ни невкусной.
Хеш почему-то тоже замер, медленно опустился на пол и лег, положив тяжелую голову на передние лапы.
Через долгие пять минут полной неподвижности странный киборг внезапно пошевелился, повернулся к Хешу и произнес:
— Ну, вот теперь можно и познакомиться.
Киборг плавно скользнул на шаг ближе к решетке.
— У них тут прекрасный многопользовательский искин, так что на пульте охраны уверены, что у нас все тихо и мирно.
Еще один плавный шаг, еще ближе. Хеш, со своей стороны, тоже шагнул, его как будто потянуло магнитом.
— Я знаю, кто ты, знаю, что ты меня понимаешь, я видел таких как ты.
Еще пара шагов.
— Завтра нас выпустят на арену драться друг с другом. Я буду должен убить тебя. Или ты меня.
Киборг слабо улыбнулся и опустился на колени у самой решетки, его лицо пришлось на уровне морды пригнувшего голову Хеша так, что тот ощутил сухое горячее дыхание:
— Привет!
В ответ Хеш, насколько получилось аккуратно, лизнул киборга в нос.
Не киборг. И не человек. Или наоборот, и киборг, и человек. Как сложно-то! Он не хочет мне вреда. Он злой. Но не на меня. Говорит странные вещи. Зачем мне его убивать? Может быть, мы будем дружить? Дружить лучше, чем убивать.
— Давай попробуем надрать им всем задницы, пес? Когда я крикну «Прыгай!», ты прыгай, я помогу. Наверх, там будет балкончик и дверь с табличкой «Выход», зеленая такая. Дверь я постараюсь открыть, если не получится – выбьешь, тебе будет нетрудно. И беги по коридору. Туда, где зеленая табличка. А потом на улицу и подальше отсюда. Постарайся навести там шороху, ладно? Может быть, тебя поймают не слишком быстро, мне-то вообще выйти не дадут. А ты – зверь хвостатый, что с тебя взять… сплошная экзотика. Люди часто недооценивают того, кого не понимают.
Хеш, переваривая услышанное, негромко заворчал.
Сбежать – да, хорошая мысль, мне здесь не нравится. Подальше это куда? Там есть люди? Или собаки? Что он говорит? Чип? Да, есть чип.
— Да, вот он, я его вижу. Повернись. Ближе. Сейчас будет больно.
Хеш извернулся и прижался лопаткой к решетке. Киборг потянул его зубами за шерсть, примерился и вгрызся, разрывая зубами кожу и мышцы, Хеш едва удержался, чтобы не отскочить и не грызануть в ответ. Терпел, пока киборг выкусывал чип и отстранился только когда на пол упали крошки электронного устройства.
Киборг выплюнул перекушенный чип и облизал окровавленные губы. В его глазах Хеш успел заметить лихорадочный блеск, впрочем, парень быстро отвернулся, вытирая рот о плечо. Но Хешу уже все стало понятно – его новый друг очень, очень голоден. Хеш быстро подтащил миску с кормом к решетке и поддел носом край так, что часть гранул пересыпалась на ту сторону.
— Нет! – был остановлен шепотом, который прозвучал как строгий окрик, — Тебе нужнее – неизвестно, когда ты сумеешь поймать себе еду – это раз. И два – я пить хочу, а не жевать твои сухари. Кран-то у меня есть, а вот пить и одновременно нажимать на рычаг не получается. Понял, мудрое животное?
Хеш понял. Сам в несколько глотков умял рассыпавшиеся гранулы, выхлебал воду и принялся изучать миску. Тыкался носом, покусывал ощеренными резцами и добился того, что миска выщелкнулась из углубления и подпрыгнула, задев краем по носу.
Послышался тихий смешок:
— Ты гениален, зверь! Тащи ее сюда.
Хеш подцепил пустую миску зубами и гордо понес ее к решетке. Повернув голову набок, протолкнул между прутьями. Киборг так же зубами принял ее, отнес к своему крану, и орудуя пальцами за спиной, налил себе воды. Долго пил, жадно, впрок. Потом вернул тару:
— Поставь на место. Не нужно, чтобы кто-нибудь знал. И иди сюда, я расскажу тебе о себе. И о людях. Может быть, ты и не поймешь всего, но ты единственный, кто будет знать обо мне, и, возможно, помнить.
Киборг рассказывал. О DEX-компани, о боях, о других планетах с пылающими солнцами и ядовитым зверьем, о последнем непройденном тесте…
Сначала стоя на коленях напротив морды стоящего Хеша, потом парень опустился на пятки, а пес лег, а в конце оба растянулись на шершавом пластике, щека к щеке, каждый со своей стороны решетки. Живая машина, которая за несколько лет своей жизни вряд ли видела от людей хоть какое-то проявление человечности и пес, впервые столкнувшийся с человеческим предательством.
Через много-много времени лязгнули замки дверей. К Хешу вошел человек, считающий себя его хозяином. К киборгу – двое его собратьев, на этот раз обычно пахнущих, нормальных. Почти одновременно их вывели в разные двери.
Человек провел Хеша по уже знакомым коридорам и остановился перед дверью с прозрачным смотровым оконцем сверху. Через стекло было видно темное небо и сполохи рекламного табло у нижнего края. Хеш приподнялся, опершись передними лапами о дверь и увидел табло полностью. В данный момент оно показывало грузную рогатую безволосую фигуру с ногами-копытами, изображение сопровождалось скачущими буквами. Хеш с трудом смог прочитать: «Скоро! На арене Lysyy Chert». Хеш облизнулся – копыта вызывали гастрономический интерес.
Кто-то громко и напористо говорил по громкой связи. Дверь глушила звуки и Хеш не мог разобрать слова, слышал только особо эмоциональные выкрики. Вскоре человек приоткрыл дверь и Хеш услышал: «Сейчас на ваших глазах состоится поединок с уже известным вам четырехкратным победителем арены Афинским Громом. Соперником его будет новая звезда, темная лошадка Лохматый клык. Встречайте!»
Человек подтолкнул Хеша к дверям:
— Тебя встречают. Пошел! – щелкнув, разошелся и упал ошейник.
Хеш вышел в дверь и попал на арену. Огромный стометровый овал, засыпанный белым песком, окруженный нависшими трибунами с возбужденно шевелящимися людьми. Гвалта голосов не было слышно – силовая защита трибун не пропускала звуки. Но вот кто-то настроил микрофоны и навалился гул толпы. Призванный подбадривать, он подавлял волю, как будто множество сознаний там, там, на трибунах слились в одно, и это одно сейчас давило, заставляло слушаться, толкало вперед. Хеш помотал головой, наваждение исчезло, гвалт стал тем, чем и должен быть – множеством разрозненных голосов не совсем трезвых человеческих особей.
— Убей его! – прозвучала команда человека.
Хеш огляделся – кого именно надо убить. В пределах досягаемости увидел только своего нового друга киборга.
Это его что ли, убить? Друга? Не, надо у него выяснить, может, он знает, кого надо убить?
Хеш потрусил по направлению к киборгу. Тот, уже тоже без наручников, двигался навстречу. Двигался рывками, временами странно замирая на середине шага. На голове металлическая шапка, в руках большая, выше его роста, трехзубая вилка.
Хеш притормозил – поведение киборга было непонятным. Если играть – то в рамки игры не вписывалась суровая сосредоточенность выражения глаз в прорезях шлема. Если не играть – то это уже вообще из лап вон плохо – нападать на друга.
Киборг сорвал с пояса и кинул в Хеша темный шар величиной с яблоко. Кинул, дернувшись во время броска, так что шар ушел мимо и в полете развернулся в тонкую сеть, не задев опешившего пса. Хеш понял – то, что происходит, вовсе не игра, отскочил, разорванное плечо укололо болью, и в этот момент он вспомнил: «Я буду должен убить тебя. Или ты меня.»
Еще бросок. Промах. Еще. Хеш видел, что киборг промахивается специально, на доли секунды задерживая взмах.
Будет должен убить. Но не хочет. Ему тоже приказали, а он не слушается. Я тоже не слушаюсь. Но не нападаю, только убегаю. Убегать можно долго, места много.
Шары с сетями кончились, киборг взялся за трезубец. От него уворачиваться было проще. Зрители свистели и улюлюкали, наблюдая, как на арене киборг тыкает острыми лезвиями в сторону огромного пса, а тот скачет, отпрыгивает, но даже и не пробует хотя бы огрызнуться.
Хаотичные перемещения по песку арены привели сражающихся в один из торцов овала, туда, где наверху, выше стены защитного поля, проходила галерея, заканчивающаяся дверью с манящей зеленой табличкой «Выход».
Неожиданно киборг бросил трезубец и метнулся под стену, чуть присел, наклонившись.
— Прыгай! – прозвучала над ареной резкая команда.
Хеш, не думая, допрыгнет ли, нет ли, доверившись новому другу, разбежался. Зрители взревели, обрадовавшись, что трусливый пес решился атаковать. Хеш взлетел на подставленную спину, прыгнул, почувствовав, что киборг распрямился, буквально зашвыривая его на галерею, и в следующее мгновение уже бежал прочь, выбивая непрочные внутренние двери. Наружная дверь распахнулась перед ним, открыв темную площадь и уводящие из города улицы.
Хеш уже не видел, как окончательно сорвавшийся киборг, подхватив трезубец, бросился на силовое поле, отвлекая внимание на себя, даря псу такие необходимые минуты, не видел, как две охранные машины расстреливали его из плазмометов, он бежал подальше от предавших его людей, бежал, прячась в густых тенях, обходя одиноких прохожих, не думая, что встретит его вне города, прочь.
Хватит. Я здесь вовсе не затем, чтобы отыскивать аргументы и вступать с ней в дебаты. Пусть получит то, что желает. Мне слишком больно ее слушать.
Я поднимаюсь из-за стола. Она сразу умолкает.
Я сделал это без ее знака и тем самым нарушил равновесие.
По лицу пробегает чуть заметная тень. Дергается подбородок. Ей страшно. Ей очень страшно… Отчего же она так рискует? Герцогиня не настолько глупа, чтобы полагать меня окончательно смирившимся. Или это средство разогнать кровь? Ах да, ей же скучно. А тут такая забава. Ужин наедине с убийцей. Попытка приручить раненого вепря. Она играет, ей нравится риск. Ходит по краю. Холодный пот под золотым шитьем, но усилием воли она держит спину. Рука нервно теребит большую фруктовую вилку. Страшно? Да, вам страшно.
А вот мне уже нет. Я будто стряхиваю налипшую паутину, которая прежде сковывала мои движения и навевала сонливость. Не бойтесь, ваше высочество, вам ничего не грозит. Напротив, я намерен покорно служить вам. Если уж не душой, то телом.
– Я сделаю то, что вы желаете.
Я не жду приказаний. Выхожу на середину комнаты и снимаю одежду. Быстро и буднично.
Стараюсь действовать без оценки собственного поступка. Мне нельзя думать, нельзя останавливаться.
Я всего лишь совершаю несколько привычных движений: развязываю шнурки, разнимаю пряжки, тяну за рукав. Все как обычно, точно так же, как я делаю это каждый день. Мне это нетрудно. Что с того, что я сейчас раздеваюсь перед женщиной? Она – моя владелица, я – ее вещь. Стыд, отчаяние, нарушение приличий – все это несущественно. Это всего лишь игра воображения. Ложь и притворство. Я все же надеюсь, что она вспыхнет, заслонится рукой.
Но она и бровью не ведет. И не отводит глаз. Даже не моргает. Изучает меня все так же пристально, только губы чуть размыкаются, и уголок рта ползет вверх. Стыд здесь неуместен. Я всего лишь облегчил ей задачу. Герцогиня принимает приглашение, и моя дерзость, похоже, ей по вкусу. Она отбрасывает салфетку и встает.
В доме епископа она сразу прикоснулась ко мне, спешила. Здесь, в собственной крепости, она может позволить себе не торопиться. Здесь ей подчиняется само время. Если ей будет угодно, то я простою так всю ночь. Она не позволит мне даже шевельнуться. Ибо я сам это выбрал, сам сделал первый шаг.
Она будет на меня только смотреть, продолжая ужин, или отошлет прочь. Она предвкушает. Обходит вокруг. Будто я статуя Праксителя. Ушлый торговец предлагает ей эту статую за высокую цену, вот она и прикидывает, достаточно ли ценен товар. У меня внутри сгущается холод. Я все еще не позволяю себе думать, не желаю чувствовать. Но долго это продолжаться не может.
Её взгляд ползает по мне, очень медленно и расчетливо, препарируя и разделяя. У меня коченеют ступни, озноб поднимается выше. Я до боли стискиваю зубы, чтобы сохранять неподвижность. Моя сорочка маняще белеет в одном шаге от меня. Я бросаю на нее взгляд, как изнывающий от жажды странник. Схватить и бежать. Или прикрыться. Прижать матерчатый ком внизу живота.
Но тут она прикасается ко мне.
Я знал, что рано или поздно это произойдет, и все же ошеломлен. Кожа тянется, отторгает. Она гладит меня по спине, опускает руку между лопаток, будто с обратной стороны желает коснуться сердца. Это как первая ледяная капля. Она срывается с небес и катится за воротник. По телу пробегает дрожь. Но с этим ничего не поделаешь. Каплю уже не изгнать, остается только смириться, ибо за этой каплей последуют другие. Я чувствую, как она подходит ближе, жесткое кружево царапает спину, дыхание обжигает.
Она перебирает и мнет мои волосы, как уже делала это однажды. Я все еще пытаюсь отрешиться от суждений, стереть все краски. Это всего лишь прикосновение рта, это чьи-то губы. Безличные, не обремененные именем. Я не должен называть имя, не должен вспоминать. Мне нельзя. Я могу вспомнить, что это она убила Мадлен; что это по ее вине мой сын вышел из утробы матери кровавым ломтем, посиневшим и безжизненным, что это по ее прихоти наложенные щипцы разломили хрупкий младенческий череп и надвинули одну кость на другую; что это по ее приказу рука старого священника неестественно вывернулась, вопреки суставу, кожа тонкими желтыми лепестками цеплялась за мостовую, отделяясь от старческой плоти, а лицо с открытым ртом, уже разорванным, полным кровавой пены, билось о дорожные камни.
Мне достаточно чуть скосить глаза, и я вспомню, я увижу, как все происходило. Потому что они здесь, среди этих теней.
Пламя розовой витой свечи танцует на позолоте, отражаясь в хрустальном излишке, в перламутровой росписи бокалов, в зеркальной глубине над камином. В этой пляске они движутся и смотрят на меня.
Они видят руки их убийцы на моем теле, ее прижавшиеся ко мне губы, ее жаркий и жадный язык. Ее пальцы, беглые, без тени робости и смущения, от прикосновений бросает в дрожь.
Я слышу шелест и скрип шелка.
Торопливо вдыхаю, как ныряльщик, который на мгновение высунул голову из-под воды. А потом снова ожог и круговерть в глазах. Прежде были только ее руки, умелые, бесцеремонные, я научился наблюдать за ними, сводя все внимание лишь к механике и отметая чувства. Но здесь мой рассудок дает сбой.
Я чувствую два полушария женской груди, упершихся мне в спину. Тело внезапно разогревается, будто из самого ада в него влетает сладостный уголек. И уголек этот разгорается, и огонь течет по жилам. Это как пожар, который невозможно остановить.
Огонь перебегает с одного предмета на другой, взлетает под потолок, рушит, уничтожает. Сделать уже ничего нельзя. Только беспомощно наблюдать, сокрушаться и воздевать руки. Меня накрывает волной. Раздирает на части.
Я больше не единое существо, я нечто другое, из меня вынули душу, изменив ее качество на ярость. Эта ярость всплывает, поднимается, спешит по запутанным переходам наверх, бьется от нетерпения в упругие стенки. Безумная, животная ярость плоти. От меня прошлого остается только жалкий страдающий обломок.
Она целует меня в губы, и мне это нравится. Я хочу, чтобы она продолжала.
А себя ненавижу. Презираю так отчаянно, что судорогой сводит челюсть. Ликующий хохот и скорбный плач. Мокрая пасть и застывшее лицо ангела. Я на эшафоте – четвертуемый. Палач подхлестывает лошадей, и они тянут, тянут с ужасающей силой.
– Пойдем в спальню, – шепчет она.
Да, это она. Она, погонщик и палач… Ее рот вновь на моих губах, она раздвигает их, будто края запекшейся раны. Прикусывает зубами, и боль внезапно становится благословением.
Я понимаю, что происходит, рассудок возвращается. Пожар продолжает бушевать, стихия неукротима, но я способен видеть. Моя душа цепляется за острый уступ над озером огня и печально взирает на грехопадение.
Ей удалось вырваться из самого пекла, она избавлена от постыдного, животного растворения. Я должен что-то сделать, что-то сказать… Герцогиня вновь толкает язык мне в рот, но я сжимаю зубы. Она тут же отстраняется. Я сглатываю ком. Эта глыба пережимает голосовые связки, заполняет легкие и гортань. Нужно вспомнить, как из воздуха складываются слова.
– Моя дочь… – Мне все же удается.
Она не понимает. Глаза пустые, в них пляшет тот же огонь. Она давно ничего не помнит. Я пытаюсь объяснить.
– Моя дочь, Мария… Она осталась там, в доме епископа…
Ее зрачки расширены. Сейчас ее веки утратили свою неподвижность и вздернуты вверх. Рот растянут в странной улыбке. Она опять ничего не понимает, тянется к моим губам. Но я дерзко уклоняюсь, и она утыкается в щеку.
– Я ничего не знаю о ней. Вот уже больше двух недель?.. – И что с того? Какое мне до этого дело?..
– Она моя дочь.
– Какая еще дочь?..
Но моя сила растет. Когда первый шаг уже сделан, идти вперед легче.
– Я хочу знать, что с ней.
Мой голос окреп.
– А я хочу тебя, сейчас…
Она вновь ловит мои губы, но я отворачиваюсь, уклоняюсь на едва уловимые дюймы, замираю от собственной дерзости.
– Умоляю, позвольте мне узнать, что с ней, не голодна ли… она
совсем маленькая.
И тут она вспоминает. Тут же хмурится, недоумевает. Кривит рот. «Как же это все некстати…»
– Поговорим об этом после, – отвечает она и для пущей убедительности опускает руку мне между ног. Но я удерживаю ее за запястье. Я знаю, что рискую. Осмелился противостоять ее воле. Я на узком мостике над пропастью. Так ли велика ее жажда?
– Это единственная милость, о которой я прошу вас.
Я готов умолять. Готов скулить и жаться к ее ногам. Готов продать свою душу. Я уже погиб. Я проклят. Так пусть же моя гибель не будет напрасной. Пусть искупит невинную душу. Она меняется в лице. Облачко меж бровей тает. И она улыбается. Почти с участием смотрит в лицо. Шепчет с придыханием, мягко:
– Что ж, если это так необходимо… Я обещаю.
И я верю. Разве у меня есть выбор? Гладиатор с арены взывает к императору. Я преодолел вяжущий страх раба и вырвал у нее обещание.
– Завтра же ты все узнаешь, мой мальчик.
Она заводит глаза, по-кошачьи прищелкивая языком. Ей не терпится. Она даже забывает про спальню.
Укладывает меня на брошенную у камина шкуру. Но действовать не спешит.
Ей все еще нравится смотреть. Она затягивает преамбулу и наслаждается. Возможно, для нее это и есть высшее блаженство, не сам акт обладания, а безусловная возможность.
Власть.
Она склоняется надо мной, а я повержен и открыт. Я не любовник у ног красивой женщины, я ценный артефакт. Подстреленный фазан на столе чучельника. Мне холодно и стыдно. Герцогиня длит и длит муку. Боже милостивый…
Пускает по капле кровь. Снова раздувает огонь.
Я чувствую ее тело, прохладное, длинное. Она почти одного со мной роста. Упирается в меня коленями и локтями. Локти у нее острые. Плоть беснуется. Болезненный спазм внизу живота. Кровь ударяет глухо и размеренно. Ей нравится меня дразнить. Еще одно доказательство ее могущества.
Ей кажется, что она уже владеет мной изнутри, что я, как обезумевший пес, уже готов нестись с лаем по звериному следу, что мое отступничество уже свершилось.
Я знал, что это неизбежно, но, когда это происходит, едва сдерживаюсь, чтобы не вывернуться и не сбросить ее. Горячо, отвратительно и сладко. Она сжимает меня своими бедрами и прислушивается. Гонится за призраком нетерпения. Я должен пошевелиться, подать знак. Но я не шевелюсь, хотя кровь в венах, будто жидкий огонь.
Надо мной ее грудь, белая, тяжелая. Но это не грудь женщины, это атрибут власти, ее орудие. Я закрываю глаза, потому что ее лицо приближается, она не прекращает своих наблюдений.
Я чувствую содрогания и рывки. Иногда это смешивается с болью, но она того и добивается. Чтобы я страдал и наслаждался вопреки этому страданию, чтобы трепетал и бился в объятиях палача. Мои руки она заводит мне за голову и намеренно давит на израненные запястья. Вбивает гвозди в крест сладострастия.
Не могу сдержать стона. Для нее это знак. Последний, краеугольный. Она двигается быстро, беспорядочно, с хрипом, закидывая голову. Скалит зубы, совершает рывки то вправо, то влево.
Я переживаю это короткое помешательство как порыв ветра с дождем. Чувствую, какой она становится жесткой и обжигающе горячей. Она спотыкается, как лошадь посреди размашистой рыси, и вдруг внутри нее что-то происходит, неведомое мне, древнее. Она вытягивается, костенеет и вдруг падает. Скатывается с меня и замирает.
Стоя у панорамного окна, Вадим Ковалев невидяще пялится на развернутую перед ним великолепную панораму — подернутое легкой рябью море, переливающееся всеми оттенками лазури, бирюзы и аквамарина, радующие глаз прибрежные скалы причудливой формы, красноватого с вкраплением серого цветов. Настроение у майора Ковалева нынче не располагает ни к любованию красотами природы, ни к смакованию изысканной еды и напитков, коими их с Кирой щедро потчуют последние двое суток.
Загородное поместье Дио Дуэйна оказалось настоящим замком, лишь немного меньшего размера, чем замок герцогини Кассандрийской, приспособленный нынче для нужд ОЗК. Их пленника переправили сюда в багажном отделении флайера под присмотром той разумной «шестерки», работающей на Морса, Дикона. Да, кажется, так он себя назвал. Вот странно, подумал тогда Вадим — киборг служит киборгу. Куда только катится этот мир.
Но сейчас вовсе не этот вопиющий факт вносит смятение в его мысли и эмоции. Из головы у Вадима не выходит осознание того, что они с Кирой в сложившейся ситуации оказались в положении статистов, никак не способных повлиять на происходящее. Данди просто заперся в одной из комнат с их пленником, с полного одобрения хозяина поместья. Какие бы грехи не лежали на совести полковника спецслужб Лероя Бартоломью Орланда, нельзя позволять киборгу пытать человека, а Данди явно был настроен идти до конца и использовать любые средства. Когда примерно час назад изнывающий от беспокойства Вадим сунулся было в комнату, где шел допрос, его мягко, но настойчиво выдворили наружу. Он успел лишь заметить, что внешне пленник выглядит целым и невредимым — ни следов крови, ни гематом на открытых участках тела, ни каких-либо признаков жесткого физического воздействия. Но в выражении его лица, во взгляде, обращенном на Bond’а, светился такой глубинный животный ужас, что бывший космодесантник и нынешний агент галаполиции, повидавший и переживший много чего на своем веку, на секунду перестал дышать.
Через пару минут после его вторжения у двери комнаты для допроса появился Дикон. Принял типовую позу и выражение лица туповатого, но усердного киборга в режиме «охрана объекта» и застыл, загородив собой дверной проем, очень недвусмысленно намекая всем своим видом, что повторения попыток проникнуть внутрь он больше не допустит. Ковалев лишь зубами скрипнул.
Пометавшись по коридору, словно загнанный зверь, потом постояв у панорамного окна минут пять, Вадим наконец спускается на этаж ниже и решительно стучится в дверь Кириной комнаты.
Ее гостевые покои, как и его собственные, выглядят необжитыми — сумка с неразобранными вещами стоит у кровати, на столике у окна рабочий планшет, комм, чашка недопитого кофе и блюдце с аппетитного вида булочками, к которым Кира явно даже не притронулась. То, как девушка съежилась в большущем кресле, поджав под себя ноги и сцепив руки в замок, а также застывшее словно маска выражение лица свидетельствуют о ее, мягко говоря, не самом бодром состоянии духа.
— И какого же ты тут сидишь, а?! — пускается Вадим с места в карьер, — Там один из твоих проклятых киборгов заперся с пленником в комнате и творит черт знает что! Ты же спец по этим ублюдкам, так разберись с ним!
Кира прикусывает костяшки пальцев, мотает головой.
— Данди всегда слушался только Стэна. Не подчинялся ему, а именно слушался, уже даже не как ребенок родителя, а как младший старшего. Это означает, что он мог послушаться, а мог и нет. Они пришли в ОЗК вдвоем, я тогда была поражена, насколько Данди развит как личность. До этого я встречала лишь одного такого киборга. Ты его знаешь.
— Еще бы не знать, — фыркает Вадим, — только развитие рыжему паршивцу на пользу не пошло, разве что пакостить стал изощреннее.
Кира невольно приподнимает уголки губ. Уж она-то в курсе, как Вадим на самом деле относится к Дэну, ее словесными демаршами не обмануть.
— Все киборги развиваются по-разному, ты наверняка это заметил. Если хозяин разумного киборга станет поощрять и стимулировать развитие органической части мозга у своего подопечного, то процесс ускорится в геометрической прогрессии, он будет проходить намного быстрее, чем у ребенка. Плюс у киборга есть процессор, с его помощью он может получать и обрабатывать информацию из сети. Чем сильнее связь между органической частью мозга и процессором, тем выше скорость развития. Ну и от личных способностей и характера многое зависит. Данди настоящий уникум, видел бы ты его синапсы на томографе. Плюс Стэн уделял ему много внимания. Как результат…
— Как результат — хитроумный, изобретательный, скрытный, жестокий и не признающий авторитетов сукин сын, — подхватывает Вадим на повышенных тонах. — И сейчас мы позволяем этому типу пытать человека. Вряд ли наш пленник невинная овечка, да пусть я даже уверен в обратном. Но мы не присяжные, не прокурор и не судья, и тем более не палачи.
Кира глядит на него в упор, чуть сузив глаза.
— Скажи, а ты сам на что пошел бы ради спасения Алика?
Вадим упрямо наклоняет голову.
— Не сравнивай несравнимое. Я человек. Я рос среди людей, меня воспитывали в соответствии с нормами человеческой морали и понимания ценности человеческой жизни, есть определенные границы, которые я не смогу переступить.
Кира чуть пожимает плечами.
— Серийные убийцы, насильники и изуверы тоже люди, выросшие среди людей. А Данди воспитывал Стэн. Ты веришь Стэну?
Вадим застывает на миг, шумно втянув воздух ноздрями. После службы в космодесанте невольно начинаешь делить всех окружающих на две категории — те, кому доверил бы прикрывать свою спину в бою, и те, кому не доверил бы. Стэнли Баскин однозначно попадает в первую категорию, чутье на людей Вадима почти никогда не подводит. Но упрямство не позволяет ему уступить в споре.
— Довольно пустой болтовни. Если ты веришь этому Bond’у, то какого черта он от нас прячется? Происходящее касается не только его. Мой сын, между прочим, в опасности.
Решительно тряхнув головой, Кира поднимается на ноги.
— Ты прав, нам стоит вмешаться. Просто… С Кассандрой почему-то нет связи, я более чем немного волнуюсь, да и последние дни были не из легких… Ладно. Отставить нытье. Идем к Морсу. Это его дом, в конце концов.
Спустя четверть часа делегация в составе Вадима, Киры и Морса оказывается у дверей комнаты, которую Вадим уже мысленно окрестил филиалом застенков святейшей инквизиции.
— Впусти нас, Дикон, — мягко просит, а не приказывает Морс.
Тот неохотно отходит в сторону, бурчит под нос:
— Тот тип явился за тобой, он тебя точно щадить бы не стал. На опыты и в утилизатор.
Морс пожимает плечами.
— Но я же не он. Никто из нас не он, запомни.
Он тянется к дверной ручке, но дверь сама распахивается навстречу гостям.
Лицо Данди застывшее, словно он заблокировал мимические мышцы имплантами, а глаза живые — пронзительные, цепкие, целеустремленные, глядящие словно бы сквозь незваных гостей.
Вадим делает стремительный шаг к стулу с сидящим на нем прикованным наручниками пленником, с замиранием щупает пульс. У того глаза полуприкрыты, голова свисает на грудь, из уголка рта стекает струйка слюны, ткань серых брюк между широко расставленных ног потемнела от влаги, пульс неровный, но отчетливый. Внешних повреждений по-прежнему не видно, и Вадим резко оборачивается к Данди.
— Что ты с ним сделал? Что-то вколол? Что именно?
Данди молчит, и это окончательно выводит Ковалева из равновесия. Когда он хватает Bond’а за отвороты куртки и с силой встряхивает, тот ощущается в его руках размякшей тряпичной куклой, хотя мог бы сделать так, что Вадим бы его с места не сдвинул. Глаза Данди потихоньку темнеют, взгляд фокусируется на вошедших. Он говорит, и голос у него какой-то странно ломкий и надтреснутый.
— В моем стандартном программном пакете этой методики не было. Я сам ее нашел и закачал из архивов спецотдела. Ее крайне редко используют — пойманным диверсантам и террористам достаточно обычной сыворотки правды и запугивания, а многие сами охотно идут на перевербовку, вопрос лишь в цене. Агентам же высшего ранга и лицам, отвечающим за национальную безопасность, в обязательном порядке прививают острую аллергию на вещества вроде пентотала и амитала. А эта методика заключается в сочетании легкого наркотика, гипноза и воздействия на определенные нервные узлы. В результате субъект как будто погружается в другую реальность, где сталкивается со своими самыми сильными страхами. Напуганный до смерти человек расскажет что угодно и не сможет соврать. Я все время думал про Стэна. Если он у них… Я знаю, чего он боится больше всего на свете…
Последнюю фразу Данди произносит почти шепотом, в упор глядя на Ковалева, его глаза теперь широко распахнутые, отчаянно-неверящие, и Вадим, обуреваемый ощущением, что перед ним не киборг шпионской линейки, справлявшийся с боевыми «семерками», а сломленный подросток, медленно разжимает руки, роняя их вдоль тела.
— Данди, сосредоточься! — голос Морса разрывает воцарившуюся на пару секунд гнетущую тишину. — Что ты узнал? Что он рассказал? Эти сведения помогут найти твоего человека, не забывай!
Окрик оказывает нужный эффект — Bond как будто выныривает из омута, резко мотнув головой, упрямо сжимает губы и наконец становится похожим на себя прежнего.
— Итак, проект «Демиург». Все началось с тебя. — Он кивает в сторону Морса. — Спецзаказ на клона знаменитого рок-музыканта зародил саму идею. Чего всегда желали такие люди как наш… гость? Власти, денег и вечной жизни.
— Старо как мир, — бормочет под нос Вадим. — И банально.
— Люди-то не меняются, — задумчиво произносит Морс. — Желания одни и те же.
— Вот именно. Инициаторы проекта уже располагали властью и деньгами, а вот как жить вечно, до сих пор никто не придумал. Вырастить своего клона, заменить больное дряхлеющее тело на молодое и здоровое? Легко, современные технологии это позволяют. Но как переселить собственное сознание в новое тело? Вот тогда они и обратились к опыту фриссов.
— Я, конечно, не биолог, — Кира озадаченно морщит лоб, — но звучит это довольно бредово. У фриссов перенос сознания через ДНК, это их физиологическая особенность, выработанная веками эволюции, людям такое недоступно.
Данди пожимает плечами.
— Я не расспрашивал Орланда о деталях их экспериментов, вряд ли он сам в курсе, он ведь не ученый. Но все, что им удалось — с помощью частичек фрисской ДНК спровоцировать у некоторых клонов пробуждение элементов генетической памяти оригинала. Это не трансплантация сознания человека, но уже шаг к ней. Поскольку эксперимент проводился на базе «DEX-компани», образцы ДНК для клонирования принадлежали ее сотрудникам, самым талантливым и перспективным из них, поскольку стратегически важно было знать — передастся ли интеллект оригинала клону в полной мере.
— Твою ж мать… — вырывается у Вадима. — Значит, Гибульский тоже…
Кира чуть бледнеет и прикусывает губу.
— Так вот, — продолжает Данди, — Интеллект очень даже успешно передавался, но об этом они узнали далеко не сразу — клон Гибульского, как оказалось, водил их за нос долгое время, искажая результаты тестов и устраивая мелкие диверсии. Он был в сговоре с фрисским ученым-генетиком, которого дексисты похитили и держали в плену в качестве как консультанта, так и донора образцов ДНК. В конце концов наш приятель Гидеон с помощью фрисса сбежал из лаборатории, напоследок хакнув их базу данных и уничтожив большинство материалов по эксперименту.
— Он знал так много, но молчал, — произносит Кира со вздохом.
— Стэн как-то говорил, что есть информация, которая похожа на капсулу с ядом — ты можешь случайно ее раздавить, и она тебя прикончит. Жаль, что тебя все-таки в это втянули.
Кира с вызовом вздергивает подбородок и явно готовится что-то возразить, но Данди жестом ее останавливает.
— Я еще не закончил. После побега Гидеона для эксперимента настали не лучшие времена — пришлось начинать все почти с нуля, а тут еще двое подопытных клонов умерли от загадочного вируса. Вот тогда-то мы со Стэном получили задание на сбор информации по объекту с кодовым обозначением «Ред-1», имя по паспортной карте Ковалев Александр Вадимович.
Теперь бледнеет и меняется в лице Вадим, но молчит, вытянувшись в напряженную струну и сжав кулаки.
— Мы приступили к выполнению — я пару раз проникал в квартиру Ковалевых под видом сантехника и курьера, подсадил домашнему искину очень удобный и незаметный утилит, позволивший ему в мой следующий визит опознать меня как лицо с правом доступа, но ни просмотр документов и вещей, ни изучение содержимого всех хранящихся в доме носителей информации результатов не дало.
— Ну ты и сволочь, — бурчит Вадим, уязвленный тем, что он, опытный коп, не заметил следов проникновения и ничего не почувствовал, но Данди пропускает реплику мимо ушей.
— Стэну повезло больше — он сблизился с одной из воспитательниц в детсаду, куда ходил Алик, и получил доступ к его рисункам.
— На черта вам сдались его рисунки? — Вадим нервно дергает плечом, — Он и рисовать-то не сильно любит.
— А ты приглядись внимательно, — Данди подходит к терминалу и выводит на голоэкран слайды.
Шагнув ближе, Вадим с недоумением разглядывает картинки, пытаясь понять что же он на них видит. Дома Алик рисует редко, предпочитает конструкторы и мультики, в детсаду же уроки рисования обязательны, и периодически счастливый папаша получал возможность лицезреть то свой собственный портрет во весь рост, смутно напоминающий связку сосисок разной формы, то более внятное изображение корабликов и флайеров, то натюрморт на заданную тему.
Опознать же, что изображено на этих слайдах, совершенно нереально, так, по крайней мере, изначально кажется Вадиму. Но вот взгляд цепляется за один рисунок, и бывший космодесантник безошибочно определяет в кривоватых контурах плазмомет одной из старых моделей, а на другом опознает ячейки маскировочной сети, прикрывающие очертания радара. С прочими рисунками сразу становится проще — черная загогулина, словно вырастающая из лужи разлитых чернил, это, несомненно, шебский «червь», а нечто, похожее на кучку хвороста, — «миротворец». Ну и еще несколько представителей «дружелюбной» шебской флоры и фауны. При том, что четырехлетний пацаненок совершенно никак не мог получить из внешних источников такие глубокие познания о боевых действиях на Шебе и о формах жизни на этой планете.
Мотнув головой, Вадим утирает внезапно вспотевший лоб.
— Не может быть… Алик появился на свет не в той чертовой лаборатории, где скрещивали людей и фриссов. История с центаврианской флэшкой…
Данди кивает.
— Да, случившееся попало в полицейскую базу, поскольку в результате инцидента погибло несколько шериан. В рамках задания мы со Стэном посетили ту шерианскую лабораторию и раздобыли всю информацию с их терминала, полностью восстановив картину произошедшего. Двое бандитов угрожали оружием шерианскому лаборанту, требуя начать клонирование фрисса, чье ДНК содержала флэшка. На флэшке были и другие ДНК, но лаборанту не дали об этом и слова сказать, пообещав его прикончить, если он тотчас же не приступит к делу. Он и приступил, с перепугу запустив первую попавшуюся программу клонирования, а она предусматривала анализ нескольких ДНК и отбор по критериям здоровья и способности к выживанию. Везение рыжего киборга тут ни при чем — его ДНК просто признали лучшей. Но ДНК фрисса содержала то, чего не хватало человеческому, так что программа случайно произвела примерно тот же синтез, что потом повторили генетики проекта «Демиург». — Глянув на Вадима исподлобья, Данди на секунду отводит глаза. — Стэн ощущал вину за то, что Алик оказался в опасности.
Вадим криво усмехается.
— Поэтому вы и примчались на выручку, как команда чокнутых супергероев?
Bond чуть пожимает плечами.
— Изначально планировалось просто тебя предупредить, но поскольку твои телефоны прослушивались, это могло не сработать.
— Вопрос в другом, — подает голос Морс, — что нам теперь со всей этой информацией делать?
Теперь уже криво усмехается Данди.
— Вообще-то я еще не все рассказал. Это только верхушка айсберга. Проект «Демиург» двигался по двум направлениям — переселение сознания в тело клона для продления жизни инициаторов проекта, а еще тайная замена ключевых политических фигур на их клонов. Вторая часть проекта вполне осуществима, несмотря на усилия Гидеона, — тут перенос сознания не только не нужен, но и нежелателен, поскольку марионетка с имитацией личности в кресле чиновника высокого ранга кураторов проекта вполне устраивает. И на эту мысль тоже натолкнул их ты, успешно заменив Дио Дуэйна на музыкальном Олимпе.
Морс закатывает глаза.
— Я сейчас ощущаю себя прямо каким-то пособником суперзлодеев!
Вадим фыркает.
— Бред, полный бред! Как так может…
Сигнал комма прерывает его на середине фразы, он раздраженно тыкает в кнопку соединения с абонентом и, не поздоровавшись рявкает:
— У тебя что-то срочное?!
А потом его лицо вытягивается, меняет оттенок, и, послушав пару минут своего невидимого собеседника, Вадим отключается, ошеломленно помотав головой.
— Вы не поверите. Хотя нет, после того что мы услышали, наверняка поверите. Со мной только что связался Роджер Сакаи…
Киборг оказался прав.
Рейс на Эдем улетал через четыре часа. Начали прочесывать корабль.
Вовку нашел Шторм. Мальчишка проявил удивительную изобретательность, забравшись в багажное отделение. Заготовил изолирующую пленку, его невозможно было засечь поверхностным сканированием. Конечно, его нашли бы при прохождении таможни, но кто знает, стал бы капитан разворачивать корабль или принял бы решение сдать «зайца» в руки полиции уже на Эдеме.
Киборг прошел мимо полок с багажом, присел перед нижней полкой.
— Вылезай.
— Шторм? – мальчик не мог поверить что слышит его голос. — Это ты?
— Вылезай.
Вовка выбрался и бросился на шею киборгу.
— Живой!!!!
Киборг несильно приобнял его.
— Ты должен вернуться домой.
— Нет. Не пойду. Поехали со мной! Дядя нас примет! И тебя никто не тронет!!
— Мне с тобой нельзя.
— Почему?!
— Я – киборг. Мне нельзя быть самому, только у кого-то из людей.
— Я человек. Ты со мной будешь.
— Человеку должно быть не меньше восемнадцати лет.
— Дядя тебя заберет.
— Без сопровождения хозяина мне нельзя подниматься на борт корабля.
— Но… куда же ты тогда пойдешь?
— Мой хозяин прекратил жизне… мертв. Меня отвезут в сервисный центр.
— И что с тобой там сделают?
— Все будет в порядке.
— Неправда! Я читал. Тебя отформатируют. Сотрут!! Я не хочу!!!! Не хочу чтобы ты умирал!!
Он обхватил киборга за шею и горько заплакал. Тот молча поднялся, без всяких усилий удерживая на руках ребенка, и пошел к грузовому шлюзу.
— Я все равно тут не останусь. Не хочу никого здесь видеть!! Все равно уеду к дяде Гене!
— Твоя мама расстроится.
— Она не расстроилась бы, если бы мы тебя себе оставили!
— Я бы тоже… хотел. Но это невозможно.
На выходе из корабля их ждала полиция. Вовка вцепился в киборга, словно от этого зависела его жизнь. Полицейские неуверенно переглянулись. Киборг не пытался оторвать ребенка от себя, стоял, едва прижав голову к голове ребенка, одной рукой поддерживал за пояс, другую положил на затылок.
Он готов был даже на тестирование в сервисном центре, если бы был шанс, что его оставят в этой семье. Он жил с ними только полтора месяца, но очень привязался к мальчику и его матери. Если бы только женщина согласилась… Киборг подавил тяжелый вздох. Он бы ее слушался, следил, чтобы мальчик себе не навредил, справился бы с домашними делами. Он потихоньку даже скачал несколько домашних утилит. Ему нравилось ощущать себя похожим на Вовку, нравилось, как именно его мать отдает команды, у него не было желания им противиться.
Если бы его оставили! Не как такого же, как Вовка, а просто как киборга. Слугу, телохранителя, киборга для домашней работы! Если бы оставили…
— Тебе пора.
— Нет!
Киборг беспомощно посмотрел на полицейского.
— Вова, — попробовал тот его уговорить, — надо вернуться домой.
— Не пойду без него. Не пойду!! Вместе нас в этот центр везите!!! Пусть и меня стирают!!! Ты мой друг, я друзей не бросаю!!!
— Я — киборг. Оборудование, — тихо произнес Шторм, — не надо умирать за меня. Это моя обязанность.
— Ты живой. Я знаю.
Шторм закрыл глаза. Сколько бы ему не осталось быть самим собой, эти слова, произнесенные со стопроцентной искренностью, он будет помнить до последней секунды. Маленького человека, который не считал его машиной, а считал живым.
Хозяин, Василий Розанов, никогда не видел в нем живого. Он относился к нему хорошо, но теперь киборг понимал разницу. Когда ты для человека совершенный искусственный интеллект, который интересно развивать, апгрейдить, дополнять, и когда ты живой и важен и нужен весь, целиком. Тем, что чувствуешь, кем являешься.
— Спасибо, — тихо произнес он, — мне жаль, что мне нельзя выбирать хозяина. Я бы выбрал тебя.
***
Томас выполнил обещание. Как только Шторм сообщил, что нашел ребенка, он позвонил его матери, и та примчалась в космопорт за каких-то полчаса.
Она смотрела, как цепляется сын за киборга, слушала и разрывалась между двумя противоречивыми решениями. Забрать сына и потерять контакт с ним навсегда, или… забрать обоих. В конце концов, кто-то клянчит велосипед, кто-то компьютер, кто-то собаку. А ее сын захотел киборга.
— Вовка…
Мальчик обернулся и обхватил Шторма за плечи еще сильнее.
— Сынок, у нас денег нет его купить.
— А если бы были? – тут же спросил мальчик.
— Если были… — Ольга сглотнула, — я бы согласилась.
— Но разве можно продавать живых? – возмутился мальчик.
— Не людей – да.
— Шторм, сколько ты стоишь? – обернулся Вовка к киборгу.
— Предлагаю обсуждать это не на трапе, — заявил сержант Мор, решительно оттесняя всю группу в сторону служебных помещений. Перед этим он отпустил второго полицейского, сказав, что хочет поговорить с мальчиком наедине. Он был в гражданской одежде, это должно вызывать больше доверия, чем форма.
Когда шум пассажирского зала практически стих, Томас остановился. Они стояли только вчетвером, никто не мог их услышать, это был небольшой участок коридора, не попадающий также в зону наблюдения камер.
— Ольга Андреевна, вас от того, чтобы забрать этого DEX’а, останавливает только его стоимость?
— Д-да… И… говорят, что киборг может сойти с ума и убить хозяина.
— Убить киборг, конечно, может. Но я не первый год занимаюсь этими делами и могу сказать, что все нападения провоцировались хозяевами. Неоправданной жестокостью или истязаниями. Если не избивать киборга и не использовать как мишень для метания в него ножей, никуда он не сойдет. Что касается стоимости… тут тоже можно решить вопрос. Полиция может переоформить хозяина без продажи. Вам нужно оплатить пошлину за оформление договора.
— Мама! – воскликнул Вовка. – Пошлина — это же немножко!!!
— Так просто? – недоверчиво уточнила Ольга. – Целого киборга только за пошлину?
— Да. Подумайте. До конца следствия киборг останется в полиции. У вас есть немного времени на размышление
— Мама! Пожалуйста! Мама, я обещаю, что у меня троек не будет! — стал упрашивать Вовка. — И я хорошо буду себя вести. И в комнате убирать! И квартиру всю!!! Мама!!!
Ольга с мрачной иронией подумала, что добиться такого не могла ни угрозами, ни посулами, ни наказаниями. Да, Вовка был послушный ребенок, но учился плохо, лентяйничал и отлынивал. Сколько раз внушала сыну, что надо учиться, чтобы получить хорошую профессию! А с тройками куда он пойдет? Грузчиком или уборщиком? И всю жизнь жить, считая копейки?
— Обещаешь? – серьезно уточнила она.
— Честное слово!!
Ольга расправила плечи.
— Хорошо. Пусть остается.
Вовка радостно взвизгнул, спрыгнул на пол и обнял маму за талию.
— Ура!! Ура!!!
От переизбытка чувств он снова бросился к Шторму, потянул его за руку к матери.
— Ты теперь наш!
Киборг недоверчиво смотрел на женщину.
— Вы правда заберете меня?
— А то у меня выбор есть, — буркнула Ольга, критически оглядывая киборга, — но смотрите у меня! Оба!!
На лице Шторма появилась неуверенная улыбка.
— Приказ принят к исполнению.
***
Сержант Мор кивнул.
Уже несколько лет ему попадались дела, связанные с киборгами. И он, возможно, один из первых, кроме ликвидаторов DEX Company понял, в чем заключается брак. Еще в 2185 году он встретил первого живого киборга.
Он прекрасно понимал, что такое существо полностью беззащитно. По закону он всего лишь машина, и не важно, что он боится, растерян, страдает. Том ничего не мог сделать как официальное лицо, точнее, он попробовал привлечь внимание к особенностям киборга, но в итоге оказался свидетелем того, как парня забрала сервисная служба. И так как никаких заявлений ни в прессе, ни в составе специфической информации для внутреннего пользования полиции не появилось, он понял, что брак уничтожен.
Сначала подумал, что и правильно. Ведь это вполне может быть опасной мутацией. Но когда через полгода ему попался еще один такой несчастный, Томас не стал информировать производителя. Спросил хозяина, понимает ли тот, что происходит. И готов ли помочь тому, чья жизнь, такая странная и незапланированная, волей случая оказалась в его руках. Человек кивнул, и Том не стал никому сообщать о бракованном DEX’e.
Шторм выдал себя, когда вмешался в поиски Вовки. Том видел его живой взгляд, растерянный и недоверчивый, и понял, что не ошибся.
— Ольга Андреевна, — — он отозвал женщину в сторону, чтобы не услышал ее сын, — только прошу вас, аккуратнее. Опасаться вам нужно не Шторма, а того, что кто-то узнает, что он не просто киборг, а живой, разумный. Это третий такой, который мне попался.
— А это вообще нормально?
— Не уверен. Но они не опасны. И еще — Шторм не взрослый.
— То есть? Он еще вырастет? – изумилась Ольга.
— Я имею ввиду, он разумом ребенок. Я недолго общался с другими киборгами, но разум, свой, у него не взрослый.
— И он что, таким и останется?!
— И снова не знаю. Но я к тому, чтобы вы поняли, что для вас и для вашего сына он не опасен. Просто знайте это.
— А то у меня выбор есть.
И вот еще что. Пока идут следственные действия, мы можем его, теоретически, подержать в управлении. Но если он будет числиться вашим, то можем оставить у вас. Просто вызывать, когда понадобиться.
— Чего уж там. Оставляйте. Эй! Вы, оба! А ну, стойте! Куда собрались? – зоркий материнский взгляд заметил как Вовка потянул киборга за руку к выходу.
— Домой! – на два голоса ответили киборг и Вовка.
— Домой так домой. Поехали. До свидания, Том.
— Увидимся завтра в управлении. Паспорт не забудьте.
***
Шторм с тех пор так и живет в семье Смирновых.
А в доказательство того, что он умеет держать слово, Вовка с гордостью выложил перед матерью табель об окончании первой четверти, где гордыми рядами выстроились четверки и пятерки.
***
В архиве Тома Мора это дело датировалось 2187 годом. Тогда никакого ОЗК и тем более Центра DEX Company еще и в помине не было. У киборгов не было никаких прав.
Инспектора ОЗК нашли их через два года, но Шторм что-то менять отказался. Он не очень доверял людям, опасался сообщать кому-то о том, что он бракованный.
А пока он раздумывал, появилась и поисковая команда Центра “DEX-Company”. С уверением, что ее ликвидаторы ушли в прошлое и у них есть предложение насчёт обучения и работы. И Шторм, кличку, кстати, он сменил, на полгода уехал из дома, проходить программу социализации. Хотя уверял хозяйку, что ему это совершенно не нужно.
— Кому сказала, езжай! — — строго погрозила Ольга пальцем. — И не выдумывай. Никто тебя не выгоняет. Это твой дом, тебя всегда здесь ждут.
Киборг подставил голову под ее руку, ему нравилось, как Ольга ерошит ему волосы, так же как Вовке, и отправился собираться.
Если когда-нибудь вы заедете в сервисный центр “DEX-Company” на Новом Волочке, то можете на него посмотреть сами. Он там работает.
Примечания.
Новый Волочек. Терраформант класс Б. Пятая планета в системе желтого карлика, расположенного в 45 световых годах от Земли. Население полтора миллиарда человек, основное производство – добыча ископаемых и производство полимеров. Заселена в 2100 году.
Пометка в реестре DEX Company.
Алексей Смирнов.
DEX-6 партия 325, год выпуска 2183, мужская модификация 1 типа, версия боевой программы 3.1.12
Код – фиолетовый.
Отметка о регистрации в статусе разумного киборга — 10.11.2189
Отказ от расторжения договора с владельцем – 10.11.2189.
Дата аттестации после прохождения обязательной программы социализации – 31.01.2191.
Специальность – программист.
Социализация на момент аттестации 9 из 10.
Место проживания… Имя владельца…
Олаф проснулся от пульсирующей боли в руках — подействовала мазь, вытягивающая из ран грязь и инфекцию. Он знал и более радикальный, дедовский способ — пригоршня соли, растертая в ладонях, — но решил с этим пока обождать.
Вряд ли он проспал больше полутора часов — угли в печке еще не погасли. Хотелось есть, но прежде чем достать из тамбура банку консервов и недоеденную за завтраком кашу, Олаф пересчитал куртки и сапоги. Обнаружил шесть курток из тюленьей кожи на меху (одну из них женскую) и одну пуховую парку-пропитку, тоже женскую. Итого семь. Пять пар кожаных сапог (две из них женские) и две пары высоких ботинок на шнуровке. Итого семь. Один из колонистов был обут и одет. И именно этого колониста Олаф пока не нашел.
Он оглянулся на вход, потянув нож из ножен на поясе, покачал его на ладони, примерился и воткнул в крышку консервной банки — из-за повязок сжимать нож в руке было неудобно. Нет, версия о внезапном сумасшествии инструктора никуда не годилась. И снова — нечестной она была, оскорбительной.
С забинтованными руками работать невозможно — после обеда Олаф сменил бинты на пластырь. Да, в секционной госпиталя ОБЖ ему бы вообще не позволили делать вскрытие такими руками, даже в нормальных перчатках, а не в трикотажных таллофитовых… Но тут не госпиталь ОБЖ. И, поднимаясь по скале без страховки, он рисковал гораздо серьезней. На крайний же случай оставался дедовский способ лечения инфицированных ран.
Олаф выпил три глотка спирта — в малых дозах алкоголь тонизирует. Сразу перестали трястись руки, и колени больше не подгибались.
Под штормовкой у девочки нашлось довольно теплой одежды. Амулет в легкой серебряной оправе в форме паучка. Но главным фактором, конечно, следовало считать непродуваемые и непромокаемые штормовку и уроспоровые брюки. Под наружную пару носков были подложены и толстые валяные стельки.
Без одежды переломанное тело казалось особенно беззащитным — не требовалось сбрасывать его с такой высоты, чтобы разрушить. И кем надо быть, чтобы убить женщину, девочку? Чудовищем? Безумцем?
Олаф опомнился: версия о сумасшедшем инструкторе — глупая фантазия. Если он и был одет, это ничего не значит. А впрочем… Вдруг «шепот океана» вызывает не только панику, но и помешательство?
Не нашлось никаких подтверждений тому, что Сигни сбросили с обрыва, никаких следов сопротивления…
И варвары, и пираты, случалось, насиловали женщин, но обычно не убивали… Олаф знал, что девушек учат не сопротивляться в таких случаях, чтобы свести травмы к минимуму. Может, она и не сопротивлялась? Потому нет синяков?
— Прости, маленькая… Я должен проверить, так положено, — вздохнул Олаф. — Я доктор, это как на медосмотре…
Она умерла девственницей. Никто ее перед смертью не насиловал, ни по-человечески, ни извращенно. Да и одежда была надета аккуратно.
Это «шепот океана». Двое направились вниз по южному склону, двое по северному, трое бросились на юго-запад и бежали, пока не сорвались со скал. Олаф видел такие случаи — в панике человек бежит не разбирая дороги, а в темноте трудно заметить обрыв.
Искать внешние повреждения на левой стороне было бессмысленно, но по правой стоило отметить исцарапанную ладонь и сбитую ступню. Сбитая ступня не вызывала вопросов — если бежать в темноте не разбирая дороги в носках, ничего не стоит сбить ноги.
Олаф записывал данные наружного осмотра, и ему чудились шаги возле шатра. Тихие и осторожные.
Он остался один где-то там, на острове. Живой или мертвый, но один. Человек не должен быть один… И не было ничего удивительного в том, что он пришел к шатру. Живой или мертвый. Олаф лишь покосился на нож — даже не потянулся. К тому же тяжелый охотничий нож на поясе, с его точки зрения, уступал секционному — отточенному как бритва.
Олаф возился долго, разбирая тело «по косточкам», описывая каждый из многочисленных переломов. Извлекая раздавленный мозг. Вынимая ребра, проткнувшие сердце. Вскрывая разорванные ударом легкие, печень, селезенку. Распиливая позвоночник, чтобы убедиться в полном разрыве спинного мозга.
По-видимому, хоронить ее будут в закрытом гробу, но Олаф положил бы ее на правый бок, будто спящую. Впрочем, это не его дело.
Он никогда не примерял чужую смерть на себя и — тем более! — на близких. Но не всегда мог отключиться совсем, ощущая и горечь, и сожаление, и боль. Не чужую боль — свою. Нельзя пропускать через себя каждую смерть — она выжигает что-то внутри, оставляя незаживающий струп вместо прочного келоидного рубца.
У девочки не нашлось выраженных следов холодовой травмы. Падение с высоты было прижизненным, смерть наступила мгновенно. И все логично ложилось на версию «шепота океана», кроме одного: она умерла через двенадцать-четырнадцать часов после последнего приема пищи. А не через шесть-семь, как Саша.
Но кто сказал, что Сигни завтракала на катере? Малиновые косточки не показатель, пирожков с вареньем она могла поесть и на ужин. Олаф пожалел, что не поднял остальные тела…
Повреждения правой ладони. Олаф не поленился и взглянул на ладони Лизы — да, очень похоже. И… Саша не собирал дрова и не ломал лапник — или умер раньше, или был не в силах это делать. Не могла же одна Лиза соорудить лежку в ельнике — наломать столько лапника, сложить очаг из камней, набрать дров… Даже вдвоем с инструктором это было бы затруднительно. Тогда трое упавших с обрыва тоже принимали в этом участие? Олаф не посмотрел на ладони Лори и Холдора и теперь пожалел о своей невнимательности.
Какой-то странный получался «шепот океана», действующий с промежутком в несколько часов. Впрочем, никто точно не знает, как это происходит, почему и возможно ли повторение. Никто не знает, что служит источником инфразвука — синий кит, например, способен издавать звуки на очень низкой частоте, и довольно «громко». Может быть, именно он «пел» неподалеку от острова.
Олаф снова пожалел, что не смог поднять наверх двоих ребят… От того ли, что причины их смерти что-то проясняли, или потому, что тогда не пришлось бы выходить из шатра? Однако не сидеть же на холоде всю ночь… Давно пора было составить полную опись вещей.
Опись он так и не составил. Это следователю было привычно рыться в чужих вещах, Олаф же, на свою беду, с самого начала наткнулся на рюкзак Лизы, где сверху лежал блокнот. Еще не зная, чьи это вещи, Олаф подумал, что в блокноте найдет что-нибудь важное, но тут же понял, что держит в руках личный дневник девочки и читать его непорядочно, взглянул только на дату последней записи — она была сделана еще на катере. Из блокнота выпала фотография Эйрика шесть на девять, на оборотной стороне которой было написано: «Через два года мы с тобой поженимся, через два года, через два года». И стояла дата — два года подходили к концу.
Она ждала его, лежа на склоне. Она светила ему фонариком — да, фонарик ничего не освещает и на расстоянии в пять метров, но огонек виден издалека. Надеялась, что он найдет ее и спасет? Нет, она могла ждать его на лежке, где горел очаг, где спасать ее не требовалось.
Олаф вспомнил вдруг спектакль в драмтеатре Маточкиного Шара, вспомнил, как Ауне ревела, выходя из зала. От сравнения по спине прошел холодок: театральные страсти показались кощунственными, оскорбительными, слишком красивыми рядом с беспощадной, алогичной реальностью.
На руках Эйрика не было следов от заготовки лапника и дров, он не знал, где шалаш. Лиза светила, чтобы он нашел дорогу к лежке, к огню… В это время он был уже мертв. Она замерзла, надеясь его спасти, и фонарик, должно быть, горел и после ее смерти — пока не сели батарейки.
Олаф давно стал тем самым взрослым мужчиной, способным понимать человеческие страсти, о котором когда-то говорила ему учительница литературы. Нет, не «Ромео и Джульетта» — чудовищные, вывернутые в абсурд, доведенные до абсолюта «Дары волхвов»… Почерневшие пальцы, сжимающие разобранный фонарик, — и смертельный, пронзительный ветер северного склона. Он шел в лагерь за спичками и одеждой, чтобы спасти ее, — она указывала дорогу фонариком, чтобы спасти его… «Как там холодно!» Зачем он взял ее с собой? Зачем? Зачем она надеялась на его возвращение?
Олаф тряхнул головой: хватит. Нет смысла перебирать бесконечные «если бы» — от этого ничего не изменится. Холодок замер где-то в области солнечного сплетения, но все равно время от времени обжигал, переворачивал все внутри.
Олаф не изучал криминалистики — так, знал кое-что от следователей. Да и они изучать-то изучали, но опыта имели маловато. Отдел БЖ расследовал в основном несчастные случаи, а если речь и шла о преступлении, то преступника искать не требовалось. За все время работы Олафа в ОБЖ только однажды по-настоящему расследовали преступление — на Каменных островах заключенного сбросили со скал. Был очень громкий скандал, подозревали и администрацию, и охрану, потому что Олаф нашел на теле погибшего следы от применения электрошокера. Вообще-то охране не возбранялось использовать шокеры — не стрелять же, в самом деле, в заключенных, если что. Кроме того, Олаф никогда бы не догадался, что это были за следы, если бы ему не подсказал тюремный врач. В конце концов выяснилось, что погибшего сбросили со скал сами заключенные — они жили по странным законам, непонятным Олафу, чем-то похожим на «законы» варваров. Или стайных животных. Большинство из них были пиратами, грабившими мелкие острова, и от варваров отличались мало.
Вот тогда, на Каменных островах, и звучало чаще всего слово «мотив»: в самом деле, казалось, что ни у администрации, ни у охраны нет мотива для предумышленного убийства. Но следователь все же выдвинул несколько версий, в том числе — сокрытие другого преступления. Версия не подтвердилась, но… что, если здесь произошло нечто похожее? Вряд ли семь человек сразу погибли из-за чьей-то ревности, зависти, карьеризма. Но если все семеро стали свидетелями какого-то преступления, узнали что-то такое, очень важное, чего никто не должен был знать?
Лучше бы об этом думал следователь, потому что версия тоже получалась кривой и неправдоподобной. Все семеро видели, как Антон из Коло нарушил какую-нибудь инструкцию ОБЖ? Маловато для убийства семи человек. Вот если бы он на глазах у студентов задушил жену… Привез мертвое тело в трюме катера? Глупости это, какое преступление вообще может совершить человек, чтобы его надо было скрывать семью новыми преступлениями?
И почему, собственно, Антон из Коло? Может, это был капитан катера, который доставил студентов на островок. Может, команда катера собралась стать пиратами, а студенты об этом догадались. Смешно. Тот катер благополучно вернулся на Большой Рассветный.
В рюкзаке инструктора не нашлось ничего интересного: носильные вещи, зубная щетка, порошок, мыло, помазок… Не было бритвы. Конечно, он мог забыть ее дома или на катере, мог кому-нибудь отдать. Однако этот факт показался неприятным, с учетом того, что наутро предстояло спускаться с обрыва и подниматься наверх. Похоже, Антону из Коло (живому или мертвому) не нравилось, что кто-то роется в его вещах, — Олаф слышал шаги около времянки. Впрочем, это мог быть и не Антон… Почему бы злобным цвергам не поискать здесь живой теплой плоти? Как минимум трое из восьми колонистов умерли от переохлаждения, и, хотя на их лицах не было гримасы ужаса, кто сказал, что не цверги забрали тепло из их тел? Эта версия здорово поясняет, почему Эйрик и Гуннар замерзли так быстро. Кто сказал, что не от цвергов бежали к обрыву трое ребят? Кто сказал, что приступы внезапной паники — это «шепот океана»? Может быть, это цверги шепчут из-под земли свои страшные заклинания?
Олаф тряхнул головой. Это от одиночества. Люди недаром сходят с ума на необитаемых островах. Почему-то низкорослые фигуры в ночи представлялись слишком отчетливо, неподвижные и немые, вперившие взгляды в освещенную времянку. Плотоядные взгляды. Они служат самой Смерти и приносят ей свою добычу.
Они уводят в подземелья детей, чтобы до осени пожирать живую плоть. Олаф подумал, что он уже не ребенок, — утверждение показалось ему двусмысленным, а потому смешным. Смешок прозвучал глухо и страшно, будто хихикнул безумец…
Пятьдесят граммов спирта развеяли глупые страхи. В рюкзаке инструктора не было никакого блокнота для записей, только три книги, две старые, на допотопном русском, и одна современная. По иронии судьбы последняя называлась «Шепот океана» — Олаф только слышал об этой книге, но не читал ее. Профессора в институте океанографии говорили о ней с уважением, а филологи университета отчаянно ее ругали.
Олаф любил читать лежа.
Книга начиналась с десятистраничного предисловия, написанного именно профессором-океанографом, и повествовало оно вовсе не о том, что надеялся найти Олаф, — не о приступах внезапной паники там говорилось, а о видениях, которые преследуют человека в океане. Видения, вопреки мнению автора книги, не являются пророчествами, а, скорей, носят характер предупреждений. Не предсказывают, а прогнозируют ближайшее будущее на основе уже свершившихся фактов, неведомых тому, кому они являются, но о которых знает «океан» (в сноске отмечалось, что под океаном в данном случае следует понимать неизвестный науке фактор, имеющий воздействие на человеческий мозг). Иногда видения столь чужды человеческой психологии, что могут вызвать аффективное расстройство (необязательно панику: и депрессию, и эйфорию). Исследование описанного в книге явления, возможно, прольет свет на многие загадки океана и поведения человека в океане.
Показалось забавным, что в выходных данных книги стояла отметка, сделанная службой информационной безопасности ОБЖ, — никаких сведений, раскрывающих государственную тайну, книга не содержала.
***
Если у Норы умирал больной, она обязательно присутствовала при вскрытии, и такие случаи Олаф очень не любил, хотя и отдавал ей должное. Нору боялись (и Олаф не был исключением), чувствовали себя при ней не в своей тарелке, под ее взглядом хотелось опустить глаза. Олаф помнил ее по университету, она училась на четвертом курсе, когда он приехал поступать. Высокая темноволосая красавица, ее трудно было не заметить, не запомнить. Пожалуй, Олаф никогда не встречал столь красивых женщин — совершенной, отталкивающей, пугающей красотой. За те восемнадцать лет, что он знал Нору, она нисколько не изменилась.
Ее муж погиб через год после рождения ее первого (и единственного) выжившего ребенка, больше Нора замуж не выходила. Олаф не интересовался чужой личной жизнью, но знал, конечно, что у нее растет шестнадцатилетний шалопай — неплохой, в сущности, мальчишка, однако явно нуждающийся в мужской руке потяжелее. Нора беременела еще несколько раз, но ни один из ее детей не выжил. Говорили, что она встречается с чудиком из института океанографии, но «чудик» показался Олафу слишком хорошим и бесхитростным парнем, чтобы завоевать такую женщину, как Нора.
Женщина-хирург, и хирург талантливый… Наверное, Олаф все-таки завидовал. А если не завидовал, то ощущал свою неполноценность рядом с нею. Он мечтал стать хирургом, а вовсе не танатологом, он ломал себя долго, и перешагивал через себя, и убеждал себя, что привыкнет. Не привык. Ему приходилось лечить живых и даже делать несложные операции, в экспедициях в основном, но ответственность слишком тяготила его, он все время боялся ошибиться. Нет, не колебался, принимая решения, и руки у него обычно не дрожали, но потом дожигал в себе этот страх, доходил до бессонницы и нервных срывов. Однако когда профессор с кафедры танатологии предложил ему место в интернатуре, Олаф был обижен, возмущен, собирался с гордостью отказаться.
— Ты все равно не станешь хирургом, — сказал ему профессор.
— Почему? — Олаф уже понимал, что это не его призвание, но еще на что-то надеялся.
— Тебе не хватит уверенности. А между тем ты прирожденный доктор мертвых.
— Откуда ты знаешь?
— Я видел тебя в анатомичке. Есть циники, из которых выходят неплохие эксперты, но не более, есть лирики, склонные к инфернальной поэтике, у них обычно маловато профессионализма…
— А я чем-то лучше? — поморщился Олаф. — Может, я тоже… циник…
— И первые, и вторые, если и заговаривают с мертвыми, то… слишком фамильярно. Ты же говоришь с мертвыми, как с живыми.
Олаф не усмотрел в словах профессора ничего для повышения самооценки, но через неделю дал согласие — больше от разочарования в самом себе и в будущем. Да, вскоре — через год примерно — он понял, что выбор сделан правильно, удачно. Возможно, ему повезло с учителем, а может, он и впрямь имел способности к танатологии.
Однако рядом с хирургами Олаф до сих пор чувствовал себя немного ущербно, а с Норой — вдвойне.
В тот майский вечер она пришла в секционную совершенно невозмутимой, как всегда, — после экстренной операции умерла роженица. Олаф собирался вскрывать ее утром: смерть женщины, да еще и родами, — это всегда тяжело, но лучше утром. Чтобы до прихода домой воспоминание успело выветриться из головы. А может, ему просто хотелось оттянуть неприятную минуту.
Нора, как обычно, была предельно корректна и немного официальна.
— Олаф, ты собирался уходить?
Он неопределенно пожал плечами.
— Я не имею права настаивать, но хочу попросить об одолжении. Ты не можешь вскрыть роженицу сегодня, сейчас?
Не хотелось. Совсем не хотелось. Но отказать Норе — это не умещалось в голове. Ей никто не смел отказать. Олаф не знал, чем мог бы обернуться отказ, — вряд ли скандалом или неприятностями, — но проверять почему-то не пробовал.
Он снова пожал плечами и направился за халатом, который успел снять. А вечер был чудным, один из первых столь теплых вечеров, и Олаф предвкушал ужин на террасе, а не в кухне, и думал почитать перед сном, а может, и прогуляться по берегу, когда Ауне уложит девочек спать… Вместо этого в голове нарисовалась другая картинка — он вваливается в дом, когда дети уже спят, усталый и злой, Ауне обиженно греет ужин в третий раз, зевает и ставит перед ним тарелку с видом оскорбленной добродетели, а потом уходит спать, не дождавшись, когда он поест. И ложится лицом к стенке, засыпает до того, как Олаф успеет раздеться.
Нора была спокойна и холодна, как Снежная королева. Встала с левой стороны секционного стола, спрятала руки в карманы.
Олаф не стал спрашивать, что произошло, — прочитал в истории болезни. Первые роды, нефропатия, преждевременная отслойка плаценты, внутриутробная гибель плода — кесарево, кровотечение, операция по удалению матки — дыхательная недостаточность, легочное кровотечение — смерть.
— Что ты хочешь от меня? — спросил он.
— Я хочу знать, где ошиблась.
— Можешь пока посидеть в ординаторской, — предложил Олаф. Он не любил, когда кто-то смотрит на его работу. — Я позову.
— Я постою, если ты не против, — ответила она.
Олаф не сдержался — какого черта он должен сливать накопившееся раздражение на Ауне, если она ни в чем не виновата?
— Только молча, хорошо? — проворчал он сквозь зубы.
Нора кивнула. И в самом деле молчала, наблюдая за его работой. Смотрела сосредоточенно, кивала самой себе, иногда жестом просила показать что-нибудь поближе. Легче от этого не становилось.
— Острая почечная недостаточность, похоже. Ты знала? — спросил Олаф.
— Мы делали кишечный диализ.
— Я не уверен, посмотрю гистологию, но вроде имеем тромбогеморрагический синдром. Внутрисосудистые свертки и кровоточивость тканей.
— Думаешь, из-за почечной недостаточности?
— Я не думаю, только констатирую. Непосредственная причина смерти — закупорка дыхательных путей кровью.
Нора снова кивнула молча. Умница, красавица… Холодная, как рыба. Ничего кроме профессионального интереса. Даже страшно — ведь она тоже женщина. Когда идет борьба за жизнь, некогда рефлексировать. Но теперь-то спешить некуда.
— Послушай, тебе не страшно видеть это… каждый день? — вдруг спросила она.
Олаф промолчал.
— Ты что, вправду можешь говорить только с мертвыми? — улыбка тронула ее губы, но не коснулась глаз. Холодная улыбка.
— Вправду, — ответил Олаф, чтобы она отвязалась.
— И они тебе отвечают?
— Да.
— Поговори с ней. Спроси, как она там…
— Где? — Олаф поднял на Нору глаза. Совсем обалдела? Нашла тоже медиума…
— Там, куда они уходят, — она снова холодно улыбнулась, сделав вид, что это шутка.
— Ты хотела знать, в чем ошиблась. Твоей ошибки я не вижу. Нефропатию надо было вовремя лечить. Может быть, кесарить сразу. Но когда отслойка пошла — все, там оно под откос покатилось… Даже допотопная медтехника не помогла бы. Ты все правильно делала.
Олаф думал, что ответ ее успокоит, но она задумчиво покивала, перевела взгляд на окно. И сказала:
— Жаль.
— Почему?
— Значит, в следующий раз я снова ничего не смогу изменить.
Нора отошла к окну и повернулась к Олафу спиной. Нет чтобы уйти совсем. Оставалось только прибрать тело, сделать все, как было, а это недолго.
— Еще что-нибудь тебе нужно? — спросил он, надеясь, что она поймет намек.
— Извини, что испортила тебе такой вечер. И главное — напрасно. — Она помолчала, а потом заговорила быстро, будто боялась, что Олаф не даст ей закончить: — Я шла сюда и надеялась именно на тот ответ, что получила. Думала, что не смогу уснуть. Но лучше бы это была моя ошибка, теперь я понимаю. А это фатум. И против него не попрешь. Как, наверное, тяжело каждый день видеть смерть и знать, что от тебя ничего не зависит… Со мной такое случается не часто, но… мне кажется, что часть меня безвозвратно уходит вместе с ними. Ты так и не ответил, неужели тебе не страшно?
— Нет, — ответил он коротко. Каждому свое.
— Тебе ее совсем не жалко? — Нора резко обернулась. — Ее, ребеночка?
— Пошла ты знаешь куда… — проворчал Олаф и занялся кишками. Развороченное, выпотрошенное женское тело коробило, а не пугало. Не жалость вызывало, а ощущение противоестественности, несправедливости. Смерть нужно уважать, но это не значит, что с ней надо во всем соглашаться. Так же как с Норой.
Да, что-то безвозвратно уходит вместе с ними, но Олаф считал, что в этом и состоит обязанность «доктора мертвых» — отдать им что-то напоследок.
— У моего сына обнаружили опухоль мозга, — неожиданно выговорила Нора, глядя в окно.
Вообще-то руки опустились от этих ее слов. И от того, с каким спокойствием она их произнесла. Единственный сын.
— Это точно? И степень злокачественности определили? — спросил Олаф. Без той аппаратуры, которую имели допотопные врачи, такой диагноз поставить непросто.
— Там не злокачественность имеет значение, а локализация. Пятилетняя выживаемость восемьдесят процентов. При тотальном удалении, — она издала звук, чем-то похожий на всхлип. А потом вскрикнула, зажав рот: — Пятилетняя!
И от того, что она зажала рот рукой, крик получился похожим на звериный вой, отчаянный и страшный.
— Погоди, погоди, — Олаф оторвался от тела и выпрямился. — Ты же врач, «пятилетняя» — это не значит, что через пять лет все повторится, это статистика, вероятность…
— Да-да, вероятность… Еще послеоперационная летальность, — забормотала она. — Тоже вероятность. В нашем поколении вероятность рождения ребенка, способного дышать, — один к трем. Я родила девять… Вероятность всегда против меня, всегда! Через три дня мне исполнится сорок. После меня вообще ничего не остается, ничего!
Олаф скрипнул зубами, вздохнул и снял перчатки. Амазонка… Снежная королева… Разве можно все это держать в себе? Надо верить людям, опираться на людей. Понятно, сегодня у нее страшный день, — зашкалило. Вообще-то Олаф был паршивым психотерапевтом…
Она была высокой, доставала ему до виска. Человеку нужно чужое прикосновение — тогда он чувствует, что не один. Руки воняли, но не сильно, — хирурга не напугаешь. Олаф обнял ее за плечо, тронул губами волосы на затылке. Высокая — но тонкая, и не гибкая, как казалось, — хрупкая.
Она повернулась резко, вырвалась из рук. Сказала холодно:
— Ты… неправильно меня понял. Извини. Я не хотела вешать на тебя свои проблемы.
— Перестань. Это не проблемы — это беда.
— Да, и это моя беда. А не твоя. Мне не нужно сочувствия, можешь поверить. Мне нужно чудо. Волшебство. Мне нужно, чтобы вероятность повернулась ко мне лицом. Извини, просто… как-то все сразу навалилось… Этот день рождения еще… проклятый день рождения… И эта девочка сегодня, она же совсем девочка, ей еще двадцати не исполнилось, это просто… это какой-то чудовищный рок, никто не ждал…
Глаза Норы оставались сухими, но она поднимала лицо, будто хотела спрятать слезы. И морщилась. Холодная, отталкивающая красота исчезла, за ней не стояло ни обаяния, ни прелести, ни соблазнительности — ничего, что делает женщину желанной. Но… ничто не вызывает большего сочувствия, чем минутная слабость сильного человека. Нет, не сочувствия даже, не унижающей жалости, — странной, острой, болезненной любви.
Он поцеловал ее насильно, обхватив за руки, чтобы она его не оттолкнула. Она бормотала, что Олаф неправильно ее понял, что это чудовищно — в секционной, рядом с раскрытым телом, что ей не это вовсе нужно, что она не собирается больше рожать, а если и собирается — то не от первого встречного, что это вдов утешают в постели, а не матерей, что она не простит себе никогда, что это оскорбительно в конце концов! Но потом… Не сдалась, нет — приняла решение. Расслабилась, размякла и честно ответила на поцелуй. Ее хотелось отогреть, а лучше всего замерзших отогревают человеческие тела. Человеку необходимо чужое прикосновение…
Вот такая вышла интересная психотерапия.
Эрса безумна. В деревне каждый
Запретил своим детям играться с ней.
Все от того что она, однажды,
Утром проснулась еще смелей.
Эрса бесстрашна. Она дерется
Ничуть не боясь за судьбу свою.
Пока мать бранится, она смеется,
Лаская отбитую в драке змею.
Иногда — сидит в своей спальне тихо.
Мать бросает дела и войти спешит.
Где достать до кости приключилась прихоть —
Палец Эрсы теперь кривовато сшит.
Эрса вовсе не глупая — это видно,
Хотя вопросы ее чудны.
Там, где жутко другим — ей лишь любопытно,
Не боится ни голода, ни войны.
«Ма, почему нельзя гладить волка?»
«Потому что у волка клыки остры»
«Ма, почему Адалина смолкла?»
«Потому что не стало ночью твоей сестры»
«Ма, почему все боятся смерти?»
«Потому что люди вокруг — не ты.»
«Ма, а где ее можно встретить?»
«Всюду, где ты ищешь ее следы.»
Эрса мала. Но большие беды
От нее пророчит крестьянский люд.
Дед вздыхает — свои ль, чужие,
Все равно однажды ее прибьют.
Эрсе десять. Стремительна время-птица.
Мать устала ночами ее искать.
Эрса знает, она начала молиться
Чтоб однажды ей некого было звать.
Эрса выше, ловчей и пуще
Чем мальчишки ста миль вокруг.
Ей жених или рыцарь из них не нужен,
Но отчаянно нужен хотя бы друг.
Эрсе шестнадцать. Она в конюшне
Кузнеца застала с младшей своей сестрой.
Эти строки о том, как был избит и задушен
Пьяный насильник девичьей злой рукой.
Платье Эрсы в крови. Мать сестру жалеет,
А убийцу просит убраться прочь.
Еще в небе над домами луна желтеет,
Отец Эрсу увозит в телеге прочь.
Эрсе двадцать. Она до сих пор бесстрашна.
Люди в шутку зовут принцессой ночных дорог.
Спорят — безумна, умна, отважна?
Только тот, кто отважен — всегда одинок.
Написано 14 мая 2018 года, автор Светлана Дьяченко
Тёплый кот и чашка кофе –
Что ещё поэту надо?
Только времени немного,
Да пришло бы вдохновенье
На создание шедевра,
Не покинула бы Муза,
Не ушёл бы кот, и кофе
Был достаточно бы крепким.
Но вот если кот на кофе
Нарисован сверху пенки –
Вдохновит поэта Муза
Написать об этом песню!
«Кот и кофе» сразу станет
Основаньем для романа
О любви поэта к Музе
И любви к котам и кофе!
Решили в нашем городке построить Целлюлозно-бумажный комбинат. Ну не совсем в городе, а в его окрестностях, конечно же на реке, хотя и ниже по течению. Это для того, чтобы случайно вырвавшиеся на свободу отходы, не в наш город попадали, а в соседний, ниже по течению. Привет мол, соседи, от нашего ЦБК. Обещали более пятисот рабочих мест для наших безработных, которые за последние четверть века застроили домами половину европейской части России. Ну и на хрена им сдался этот ЦБК, который, будет отравлять окружающую природу, а значит, их детей. Жители протестовали, собирали против строительства подписи.
Но комбинат, все же построили.
Безработные продолжали строить под Москвой и Питером, а кто вообще работать не хотел, в сторону ЦБК даже не посмотрели.
И тогда на ЦБК привезли гастарбайтеров, рабочих со стороны.
Но что это были за рабочие! Это были осы! Но какие-то генетически модифицированные. Самые небольшие особи были величиной с кошку, а некоторые достигали размеров крупной овчарки. Откуда их взяли, никто не знает. Такой вот производственный секрет.
Стали осы работать. Трудились на славу. Самые крупные особи выпускали что-то вроде оберточной бумаги, а вот продукция небольших ос очень скоро своим качеством прославилась на всю стану и ближнее зарубежье. Производимая ими бумага отлично подходила для глянцевых журналов с цветными фотографиями и картинками.
Вода в нашей реке оставалась чистой. Соседи из стоящего ниже по течению городка неоднократно приезжали и замеряли уровень загрязнения. Потом удивлялись и уезжали обратно. Доходы, при очень высоком КПД, очень быстро позволили дать дополнительные бесплатные пособия безработным, которые еще более утвердились в своем нежелании работать. Все были довольны.
Как известно, осы очень опасны. Кто такой шершень, многие знают? Один укус этого огромного насекомого отправляет человека на больничную койку. А шершень, что микроб рядом с нашими бумагопроизводителями и один укус наших ос вполне мог отправить человека на «тот свет». Ос боялись. Поэтому их рабочие места и «общежития» окружили прочной стальной сеткой.
Но тут появились защитники животных. Какие-то «зеленые».
Они призывали местных жителей выступить в защиту ос и требовали убрать стальные сетки. Они обращались в местную администрацию и местную прессу, а также к своему международному «зеленому» руководству. Но все было тщетно. Осы продолжали трудиться за стальной защитой.
А потом… То ли это сделали «зеленые», то ли обычные хулиганы. Но в одно, не совсем прекрасное утро, клетки оказались открытыми и, разумеется, пустыми.
И в городе началась паника…
(За пятьсот шестьдесят лет до описываемых событий)
В псковской земле, в глухой Будутиной веси, ключница княгини Ольги Малуша Любечанка покачивала колыбель и размазывала по лицу злые слезы.
Все напрасно. Унижения от старухи-княгини, рабство, страхи, ненавистное, пахнущее потом тело Святослава, его отвратительно бритая голова и пьяные, грубые лапы. Книга солгала. Все напрасно.
Добрыня зашел в избу с земляным полом, низко пригибаясь под притолоку. От хлопка двери с потолка полетели хлопья сажи и закружились в воздухе, подхваченные коротким водоворотом сквозняка. Брат был мрачен, как всегда в последнее время, понюхал носом воздух, словно проверяя, нет ли в доме чужих, и сел на прогнивший от времени сундук возле маленького окошка, затянутого пузырем.
– Ну? Что уставилась? – спросил он у сестры.
– Ты так смотришь, будто это я во всем виновата! – выкрикнула Малуша. – А это ты, ты виноват во всем! Ты и твоя Книга, которую ты не умеешь читать!
– Молчи, дура… – оскалился Добрыня. – Не твоим бабьим умом думать о Книге.
Он снова понюхал воздух, повернувшись к двери.
– У тебя что, кто-то был?
– Приходила повитуха, принесла беленого полотна для дитяти, – Малуша шмыгнула носом.
– Дегтем пахнет… – Добрыня сузил глаза. – Не может повитуха сапоги носить. Кто был, быстро отвечай!
– Никого у меня не было! – крикнула Малуша. – И нечего меня пытать! Дегтем ему пахнет! Ты сам, сам во всем виноват! Ты и твои дружки царьградские! Я бы сейчас замужем была, шелка носила, в молоке купалась! А из-за тебя здесь до конца дней буду гнить! В этих болотах комариных!
Дитя в колыбели зашевелилось от ее крика, захныкало, а потом разразилось тонким, визгливым плачем. Малуша со злостью толкнула колыбель, и младенец заплакал еще громче.
– Ты… лахудра… – Добрыня поднялся, подошел к люльке и нагнулся над ребенком, – чего на дите-то злобишься! Дите-то при чем?
Он поднял на руки крошечное тельце и неловко угнездил голову младенца у себя на локте.
– Ну? Что ты плачешь? Вот дядька тебя покачает, дядька тебя утешит! А? Что плакать-то, девочка моя милая? Красавица. Княжна…