Команда осмотрела пополнение весьма скептически, рыжий бородач, подпиравший снасти, ткнул локтем юнгу и ухмыльнулся в густую бороду. Сзади подошли два верзилы и ощутимо положили руки на плечи Редвела и Сорренжа. Аманда оглянулась, с ощущением захлопнувшейся ловушки — моряки окружали их со всех сторон. Хас юркнул между ног у верзилы и плюхнулся в воду. Капитан махнул рукой:
— Троих хватит, заводите. — Откинулась крышка трюма, и узкая деревянная лестница озарилась красным: по стенам были нарисованы странные пентаграммы, которые флюоресцировали в темноте.
— Бермейский… — проговорил лис, значит, вы собрались везти детеныша… С ума сошли?!
— Все стоит денег, кхе-кхе, не забывайте его кормить… няньки…
Люк захлопнулся над головами новых членов команды. Аманда щелкнула пальцами, зажигая небольшой плавающий по воздуху огонек, но Себастьян резко смахнул его.
— Ваша магия под запретом. Демоны. — Мистер Сорренж и мисс Соулдир многозначно переглянулись, поминая хорошую затею попутешествовать. Лис оперся лапой о шершавую стену и, медленно, скользя когтями по доскам, осел на грязный пол. Напарница тронула нос — он был горячим и сухим, голова тоже была горячей.
— Не трогай, — прохрипел Редвел, задирая рубашку и припадая горячим боком к холодному полу. — Вот, поможет скоротать какое-то время.
В руке у девушки оказалась игрушка — плетеная из коры какого-то неизвестного дерева коробочка с деревянной ручкой, а на шнурках еще две кубические коробочки поменьше. Внутри что-то ощутимо шуршало, возможно, бусинка, а, возможно, какое-то насекомое. Погремушка? Оставив практически бессознательного напарника отдохнуть, демоны прошли вглубь трюма, осторожно ожидая встречи с детенышем монстра.
Маленькое желтое существо лежало на мягкой подстилке в корзине и немного пофыркивало во сне. Удивительная мордочка, почти цыплячьего цвета была пушистой и нежной, на лбу были две коричневые полоски, разделявшие два острых длинных уха с рысьей кисточкой на конце. Развитые лапки, как у охотничьей собаки, имели острые и довольно толстые когти, но пока тоже казались нежными, как только что вышедший из бутона цветок, еще не обретший своей твердости. Белое пузико, пушистый беличий хвост с зигзагами рыжих полос.
Зверек спокойно спал в своей корзинке, пока друзья его рассматривали, но стоило красному локону Аманды соскользнуть с плеча вперед, как детеныш резко открыл свои огромные слишком голубые глаза. Девушка улыбнулась и взяла корзинку к себе на руки, существо издало удовлетворенный звук, похожий на мурлыканье кошки и, потянувшись, снова закрыло глаза.
— Что же в нем такого страшного? — спросила рыжая. Сорренж сдержанно вздохнул и очень тихо ей пояснил:
— Это остракон… Детеныш остракона. Ему от силы день от роду. Понятья не имею, как он оказался у капитана. Скорее всего, его мать убили. Если ума у них на это не хватило, то все мы в большой опасности.
— Он плотоядный? — Аманду больше интересовало существо, которое она держала, чем грустная участь его матери.
— Само собой. Но опасность не в том. У этих существ весьма дальний урон. Электричество… — Разговор прервался, потому что зверек начал ворочаться и недовольно сопеть.
Трюм освещался светящимися в темноте пентаграммами. В шестиугольную звезду был вписан круг, а в углах мерцали древние бермейские руны. Видимо, таинственные символы должны были защищать команду от опасных существ, которых они перевозили контрабандой не впервые. В трюме не было следов погрузки обычных тяжелых ящиков и бочек. Тусклая желтая лампа в стекле подсвечивала пару гамаков слева, а справа, прямо из стены выдвигался небольшой стол, рядом с ним несколько бочек, коробок и таз, наверняка, с провизией. Капитан все-таки не запер горе-нянек со зверем-убийцей, в надежде, что зверек ими полакомится вместо команды. Налаженный быт говорил скорее о высокооплачиваемой опасной работе. Несколько свежих светлых царапков на полу и плохо замытая кровь подсказывали о плачевной участи предыдущего работника.
Плечо Сорренжа оказалось твердым и теплым, совсем то, что надо, чтобы не упасть. Он сидел с Амандой рядом на скамье, закрыв глаза и задремав, в ожидании своей смены дежурить над зверьком.
Девушка улыбалась, разглядывая маленького цыплячьего монстра, внутри всколыхнулось мало осознаваемое первобытное чувство, она чувствовала себя подобно матери, державшей на руках свое дитя. Из низа живота по телу разливалось тепло, в груди защемило от какой-то мало понятной радости. Руки обнимали корзинку, поглаживая гладкую ручку. Взгляд в саму себя. Девушка осознала на своих ресницах слезы.
Ей никогда не быть матерью, при том образе жизни, который она выбрала… Ей никогда не быть матерью с тем мужчиной, которого она выбрала, и который, кажется, выбрал ее. Аманда еще раз взглянула на кольцо… оно неудобно жало, постоянно зацеплялось за все, втыкаясь в нежный палец, и, награждая еле заметным синим ободком синяка. В каком-то отчаянном порыве она сорвала кольцо, еще раз покрутила в руках, разглядывая дорожки камней и переплетение корней, затем дернула шнурок из рубашки. Не видеть его сейчас было самым правильным решением. На шее потяжелело. Защита? Тяжело дается защита, и у нее большая цена. Аманда глядела на маленькое существо, и видела свое любимое дитя. Свое будущее любимое дитя, на которое она имеет полное право.
Ее голова незаметно опустилась на грудь профессора, его сердце стучало размеренно и спокойно, убаюкивая заплаканную девушку. Мужская рука опустилась на плечо и немного прижала. Так было теплее. Аманда заснула без сновидений.
— Что ж, — Редвел, взъерошенный и злой, прошел мимо проснувшихся демонов и стал оценивать запасы съестного, инспектируя бочки и коробки. Нос не блестел, выдавая больную сухость, осунувшаяся морда тоже не могла обмануть. Напарнику было плохо.
Лис нашел бочонок с водой, плеснул в него красного крепленого вина, понюхал с сомнением и выпил залпом, а потом лег в гамак, спиной к остальным и постарался не скулить.
Терна
Терна никогда не задумывалась о том, что мир, помимо определенных правил, наполнен магией. Она была от нее еще дальше, чем обычная жизнь горожан в Фатрахоне.
Когда она была маленькой девочкой, отец рассказывал ей сказки. Сам он слышал о магии от своего отца, а дед их, поговаривали, умел в простые фокусы. Раскрыв свои большие голубые глазища, девочка слушала сказки об огне, который могли высекать морщинистые дедовы руки, о искрах, которые он на праздники запускал в небо, о том, как он залечивал внучатам царапины и делал волшебные игрушки по щелчку пальцев. Терна помнила, что Аргон предположил, что в ее жилах когда-то текла магическая кровь.
Когда-то Маадгард полнился магией, как бокал с великолепным вином. Жилось веселее и проще, словно в жизни было больше чудес. Но магия – штука капризная, и переходя по наследству, она теряется, рассыпается. Только самая сильная кровь может магию сохранить и даже приумножить.
Такой кровью стала королевская кровь – издавна престол принадлежал сынам и дочерям магии, которые держали свою силу в своих руках. Пока способности обычных людей постепенно таяли, по крупицам переходя от отца к сыну, род королей становился только сильнее, до тех пор, пока единственными знающими не осталась королевская семья. Это бы не было такой катастрофой, если бы вслед не пришла война и разделение Маадгарда на две части – теперь страна жила расколотой, и там и там во главе стояли последние короли, обладающие способностями.
Тем не менее вся эта история Терну никогда не волновала, и понятное дело, почему. Однако, когда стакан с водой сам прыгнул в ее грязную ладошку, девушка первый раз почувствовала что-то необыкновенное так близко. Эпизод, в котором Аргон, демонстрируя свои силы, вылечил ее рану – не считается, потому что тогда она была лишь объектом этого эксперимента. Но в этот мимолетный момент за чтением она даже уловила легкое покалывание на кончиках пальцев.
Что-то особенное поселилось в ней с самого начала, когда они начали древний ритуал. Кровь королей разлилась по ее венам эликсиром жизни – только благодаря нему в ее сердце загорелись силы, способные провести ее из стен конюшни к свободе. Раньше огня хватало только на то, чтобы жить.
Когда они завершили ритуал, ничего особенного не произошло. Да и слишком многое изменилось вокруг девушки за считанные дни, чтобы она успевала погружаться в свои ощущения. Перемены происходили глубоко у нее внутри – ее кровь темнела, насыщаясь древней силой, и дремала, чтобы в любой момент найти выход наружу.
Если говорить о способностях магической крови, то сложно обойтись парой слов. Но вкратце — ее возможности делились на те, что исходили из силы и эмоций владельца, и на те, которым необходимо было учиться. У Аргона, имеющего доступ к библиотеке, был большой потенциал – но спящее сердце. Ему редко приходилось использовать свои способности в стенах замка – здесь все за него могли сделать слуги. Когда он был мальчишкой, то забавлялся, подстраивая всякие шутки, но сейчас его уже почти ничего не волновало.
Терна же о магии не знала ровным счетом ничего. Единственное заклинание, которое ей дал Аргон, уже давно ускользнуло из ее памяти. Зато, разбуженное чужой кровью, ее собственное сердце было готово использовать любые возможности, которые были.
Происшествие со стаканом было для девушки маленьким чудом. Она сразу забыла о чтении, и провела вечер, заставляя самые разные предметы перемещаться к ней. Что-то получалось лучше, например, с едой и водой, что-то хуже, особенно тяжелые предметы. К вечеру Терна устала как-то странно – у нее было много физических сил, но ее рано начало клонить в сон, и она чувствовала, что устала где-то внутри, даже мысли были тяжелыми. В этот раз она впервые не пошла к Лилосу, а уснула на своей лежанке крепким сном. Во сне ей снились бесконечные ряды магических книг, выцепленные из воспоминаний темного принца.
Аргон
Когда Терна затеяла свои первые эксперименты, Аргон ужинал в столовой. Напротив, него сидел молчаливый Темный Король. Они всегда ужинали вдвоем, и несколько слуг носили блюда. Трапеза как обычно проходила в молчании, каждый думал о чем-то своем. Если говорить о том, что размышлял себе принц, то он вспоминал, где можно найти сегодня одну из служанок, которая отличалась особой пышностью форм. В прозаичные мысли принца вмешались резко и без предупреждения – и это была не Терна. Вернее, не совсем она.
Аргон вдруг почувствовал тепло, всколыхнувшееся в нем волной. В пальцы ударил ток – хоть принц намеренно не поддерживал с девушкой связь, отголоски ее все равно пробились к нему.
Он сразу перестал жевать и понял, что что-то произошло. Пытаться подглядеть к Терне он не рискнул, потому что сидящий напротив отец, хоть и был погружен в свои мысли, но мог что-то заподозрить. Однако это и не требовалось – Аргон сразу вспомнил, что похожее покалывание в первый раз ударило в его пальцы, когда он, маленький, пытался что-то наколдовать. Сейчас это ощущение было сильнее – у Терны сходу получилось что-то вполне значительное для первого раза.
Свои первые попытки Аргон хорошо помнил. Он хотел достать птицу отца из клетки, краснобородого редкого феникса. Клетка была заперта на мудреный замок, и Аргон злился и хотел расплавить прутья. Вместо этого из его маленьких ручонок вырвалась молния и почти прибила несчастную птицу. В итоге вечер закончился на неоднозначной для него ноте – от отца он получил большую взбучку, однако, осознал, что может творить что-то волшебное. Первые месяцы магия вызывала в нем интерес и восторг, пока придворный учитель помогал ему разобраться в собственной силе. Как ребенка, его сперва увлекали фокусами и маленькими чудесами, но как только он смог справляться с силой и вызывать нужный ее поток – веселые занятия превратились в скучные уроки. Аргона обложили учебниками и манускриптами, а отец, ждущий от наследника успехов и немедленно, каждый день заставлял его отчитываться о выученном. Известно, что чрезмерное возлагание надежд родителей на детей способно их уничтожить, так что с принцем случилось именно так. Очень скоро он возненавидел свои способности, и после долгой упрямой борьбы, можно сказать, убедил отца в своей бездарности, чтобы тот отстал с обучением. Заниматься снова он стал не скоро, и полноценный интерес вспыхнул в нем благодаря Терне.
Когда ее побег закончился хорошо, он снова отложил книги и поменял их на более приятные развлечения, но как только его рука почувствовала первые попытки девушки использовать силы, в его голове тут же всплыло дурное предположение. Не ровен час, придется учить эту дуреху магии – а для этого сперва самому погрузиться в изучение и чтение скучных томов.
В такие моменты Аргон снова думал о том, что запереть ее под носом у себя было бы лучшим решением. Каждое движение Терны находило отражение в его жизни, как бы ни хотелось это не признавать.
Казалось бы, что плохого, если девушка научится управлять магическими способностями? Возможно, она сможет защищать себя сама и это, по идее, сделает для Аргона только лучше?
Но помятуя про птичку, и еще тридцать три сотни плохо кончившихся эксперимента, принц понимал, что она скорее подпалит деревню, если сильно разойдется.
Учитывая последние происшествия в Маадгарде, владение магией не было безопасным. В маленьких городах и глубинках к людям со способностями относились с подозрением, а иногда совсем агрессивно. Так как магией владела только королевская семья за редкими исключениями, в головах у граждан прочно отложилось – видишь мага, значит это люди короля. Не важно, какого – на самом деле люди, которым нечего есть через день, ненавидели их обоих.
Так что, Аргон банально боялся, как бы его сестру по крови просто не сожгли после каких-нибудь особенно ярких попыток обуздать собственные силы.
Пока эти мысли роились в его голове, которая сразу же неприятно загудела, Терна вовсю баловалась, притягивая к себе разные предметы. Когда рука Аргона неприятно загудела, он закатил глаза – шустрая девчонка попыталась перенести к себе в руки чугунную сковороду, которой ее едва не прибило. Вот так маленькая шалость превращается в опасный эксперимент.
Когда ужин наконец завершился, Аргон поспешил к себе в комнату – ему было необходимо поближе рассмотреть состояние девушки, чтобы понять, какой она получила потенциал. О том, чтобы развлечься с пышногрудой служанкой он и думать забыл – хотя где-то внутри него поселилось сожаление о снова нарушенных планах.
По дороге в свои покои принц заглянул в библиотеку, и вышел оттуда с несколькими пособиями подмышкой. Превращаться в наставника он не собирался, но глянуть немного информации было необходимо, чтобы понять, что делать с Терной.
Запершись в комнате, он разложил книги на столе и выдохнув, уселся в кресло.
Уже очень давно он не пытался проникнуть в мысли девушки – это было ему больше не нужно. Надобность приглядывать за ней быстро его утомила, поэтому при первой же возможности он просто скинул с себя это бремя.
К своему удивлению он обнаружил, что девушка уже спит. Она сопела, лежа на кровати, а вокруг нее стояли и валялись многочисленные вещи со всей кухни, которые ей удалось притянуть к себе. Аргон мягко вторгнулся в ее сознание – уставшее, оно податливо открылось, и девушка ничего не почувствовала во сне.
В голове у нее было почти пусто. Тьма окутала ее вместо снов, и Аргон сосредоточился, чтобы почувствовать ее больше, чем обычно. С тех пор, как они закончили ритуал, никто из них не экспериментировал с возможностями. Но если раньше им было доступно лишь подслушивать мысли друг друга, то сейчас они, вероятно, могли бы намного больше…
Принц прикрыл глаза, прислушиваясь. Постепенно, сквозь легкий шум занавесок на его окне и шаги слуг, он различил шелест листвы. Лес вокруг маленькой деревушки, в которой жила терна, тоже готовился ко сну. Скоро Аргон уловил ее сердцебиение и дыхание, мягкое и легкое, как лебяжий пух. Она спала спокойно, в отличие от того, как она прерывисто дремала в конюшнях. Это чувствовалось даже через огромные расстояния.
Но на этом Аргон не успокоился. Он вдохнул поглубже, и какая-то эфемерная часть него устремилась вдаль. Сквозь темноту медленно начали выступать очертания девичьей фигуры, свернувшейся калачиком на матрасе.
Почему его назвали безродным?
Почему уличили в низком происхождении?
Правильней было бы признать его происхождение неразгаданным, ибо родители его неизвестны. Геро сирота, подкидыш.
По наведенным ею справкам первые годы своей жизни он провел в приюте, с такими же безродными, безымянными сиротами, как и он сам. Однако сиротство вовсе не означает низость крови.
***
Кричать или молчать, разницы нет. Никто не услышит. Умирать надо молча. Со смирением и готовностью, так, как это делают
бессловесные твари. Мир дарует жизнь, мир ее отнимает. Естественный ход событий.
Я понял это давно, еще тогда, когда замерзал на ступенях церкви Св. Евстахия. Мне было девять лет. Я сбежал от своих хозяев.
То, что было до них, я помню смутно. Череда зыбких дней и ночей. Приют некой мадам Гранвиль. Она была вдовой кондитера и после смерти мужа содержала что-то вроде пансиона для сирот.
На каждого ребенка ей выплачивалось скудное содержание из монастырской или городской казны. Хватало на водянистое молоко, жидкий суп и кое-какую одежду. Иногда перепадало немного овощей и кусок жилистого мяса.
Сирот на ее попечении было около двадцати, но после длинной зимы и весенней оттепели число их обычно сокращалось. Впрочем, ненадолго. Париж не знал недостатка в сиротах.
Несмотря на то, что наша благодетельница была вдовой кондитера, о сладостях мы имели смутное представление. Не пробовали, но знали, как они выглядят. На другой стороне улицы была кондитерская дальнего родственника этой вдовы. В витрине этой кондитерской я видел сладости. Помню, я часами простаивал перед этой витриной. Там переливалась всеми цветами радуги сахарная глазурь. Крошечные пирожные с кремовым шаром и ореховой крошкой. Они представлялись мне пищей неведомых могущественных существ. Где-то они обитали, эти счастливые существа, где-то рядом с Богом… Впрочем, о Боге представление тоже было смутным.
Местный кюре обещал, что Бог непременно всех нас накажет. И Бог представлялся мне в образе хозяина мясной лавки с огромным окровавленным тесаком. Этот мясник был огромного роста, широкоплеч, с красным лицом и хваткими жилистыми руками. Я видел однажды, как он ухватил за шиворот щупленького подростка, сделавшего попытку стянуть с прилавка связку кишок.
– Не укради! – громогласно возопил мясник, с хрустом выворачивая мальчишечью руку.
– Грех! – многозначительно подытожил кюре.
И я тут же представил Бога. Он хватает грешников, затем отрывает им руки и ноги.
Когда видел на улице увечного попрошайку, безногого, безрукого, без глаза или с обрезанными ушами, то сразу
понимал – грешник! Его Бог покарал. Он что-то украл или не был почтителен к старшим, молитву вовремя не прочитал, к мессе не явился, монаху милостыню не подал, господину не поклонился или еще того хуже – выпрашивал кусок сыра! Господь наш сорок дней в пустыне постился, крошки хлеба не вкушал, воды не пил, а мы – дети Сатаны, плоды греха – только о том и думаем, как бы животы набить. Я плохо понимал, о чем нам толкует по воскре- сеньям кюре, есть очень хотелось, но одно уразумел: я – грешник.
В чем моя вина и каков мой грех, я не знал, мал слишком, чтобы искать ответы, просто чувствовал – виноват. Грязен, ущербен и плох.
Есть те, кого Бог привечает, а есть те, кого отвергает. Вот я среди вторых. Задумка дьявола.
Я смирился с этим и не задавал вопросов, да и не умел их задавать. Только иногда по ночам к сердцу подкатывала тоска, и я плакал от странной, узаконенной несправедливости.
Вокруг пустота. Она населена людьми, но ты для них как будто невидим. И твой голос никто не слышит. Хотя ты можешь кричать. Но это не поможет. Тебе прикажут молчать. Или в наказание запрут в чулан. Объявят упрямым и капризным. А если и дальше будешь хныкать, то лишат того скудного, пресного обеда, что дает тебе силы.
А еще тебя выставят босым под моросящий дождь, и там ты будешь просить прощения и каяться. В чем? Это не имеет значения. Ты доставляешь хлопоты. Ты – бремя.
Когда мне исполнилось восемь лет, выплаты на сирот внезапно прекратились.
Позже отец Мартин рассказал мне, что случилось это по причине убийства маршала д’Анкра и ареста его жены Элеоноры Галигай. Молочная сестра королевы-матери время от времени делала пожертвования монастырям и приютам.
А некоторым пансионам, что принадлежали частным владельцам, она даже учредила что-то вроде ренты или пенсии. На каждого подкидыша выплачивалась определенная сумма. Половину суммы владелица оставляла себе за труды, а из другой половины оплачивала скудный рацион воспитанника.
Но маршальшу отдали под суд, и выплаты прекратились.
На следующий же день наша благодетельница снарядила одного из нас и увела с собой. На следующее утро повторилось то же самое. Еще один воспитанник исчез. Мы не знали, куда. Ушедшие с ней более не возвращались. Оставшиеся угрюмо теснились на лежанках, укрывались тряпьем, тихо всхлипывали.
По детскому невежеству своему мы не воображали ее скидывающей маленькие тела в Сену, но нам было страшно. Что-то неведомое, темное клубилось по ту сторону ворот.
Вскоре настал и мой черед. Мадам Гранвиль поправила мою курточку и пригладила волосы.
Уже давно эта буйная поросль вызывала у нее раздражение. Волосы падали мне на глаза, и она утверждала, что я похож на волчонка. Я не знал, кто такой волчонок, но определил, что это нечто плохое.
Однажды она схватила ножницы и, зажав меня между коленями, оставила бугристый, с проплешинами ежик. Волосы вновь отросли. Но на этот раз она не стала их стричь.
Ограничилась тем, что провела мокрой рукой и согнала непослушную прядь со лба. Чтобы не смотрел, как звереныш.
Затем взяла меня за руку и увела. Я не испытывал сожаления, но все же напоследок оглянулся. Это место, полутемное жилище, неприветливое, мрачное, стало источником моих первых воспоминаний. Там я мог укрыться от холода, там произнес свои первые слова. Там было что-то похожее на дружбу. А теперь я уходил и не знал, что ждет меня впереди.
Мадам Гранвиль привела меня на улицу Шардонне, к большому постоялому двору.
Он принадлежал кому-то из ее дальних родственников.
Хозяина звали Эсташ. Слуг и служанок у него было достаточно, но нужен был кто-то еще, на совсем уж черную работу, желательно мальчишка, сирота.
Месье Эсташ вовсе не напоминал того жилистого мясника, чью внешность я приписывал Богу, напротив, был тщедушен и мал ростом, но мне он показался гораздо более опасным. Мясник потрясал тесаком и угрожал, а этот мог, не произнося ни слова, убить.
Конечно, такие выводы я сделал гораздо позже, уже взрослым, а тогда я просто дрожал. За мою жизнь мадам Гранвиль получила несколько су. И расписку. Месье Эсташ стал моим господином. Моим первым владельцем.
Я работал – днем, ночью, вечером, утром. Трактир был большой, посетителей много. Иногда день и ночь менялись местами.
Если я падал от усталости, любой из слуг мог пинком разбудить меня и послать за водой или на кухню. Я чистил овощи, щипал птицу, сгребал потроха, выносил помои, по десять раз на дню спускался в погреб, таскал тяжеленные бутыли с вином и уксусом, перебирал рис и бобы.
И еще я постоянно таскал воду. Много воды. Вода требовалась на кухню, для мытья глиняных горшков, для чистки посуды, для приготовления супа, для привередливых гостей, для капризной хозяйки, для прачки и еще много для чего.
Я таскал и таскал эту проклятую воду, по ведру в каждой руке, сползая по мостовой к набережной, сбивая колени и ломая спину. Иногда на обратном пути у меня подгибались ноги, и я падал, опрокидывая на себя ведра.
Промокший до нитки, я поднимался и возвращался на набережную. За водой.
Без нее я не мог вернуться. Без нее меня ждали поломанные ребра и голодная ночь в чулане. Меня запирали в нем вместе со старой утварью. Первые несколько ночей я спал на голом полу, а затем кто-то из сердобольных служанок бросил мне несколько старых, побитых молью юбок и дырявый капор.
Зимой я мерз, летом задыхался. От усталости не разгибались пальцы, от голода сводило живот.
Но я не умер, я выжил. И как-то даже окреп. Для хозяина я по-прежнему оставался мелким домашним животным, но прачка время от времени гладила меня по щеке, служанка, столкнувшись со мной, совала в руку яблоко, кухарка приберегала кусок пирога, и даже хозяйка, мадам Эсташ, заметив как-то, что у меня красивые глаза, сказала, что если меня отмыть, я мог бы прислуживать за столом.
Роскошный хвост по ветру распушив,
Павлин, (хоть был умом глупее пробки),
Мессией объявить себя решил,
Не видя проку в черепной коробке.
НевысокО на толстый сук взлетев,
Он стал вещать налево и направо,
Мол, прав Павлин, а Лев — не прав, а лев,
Мол, нет у Соловья на песни права,
А у других зверей и птиц при нём
Нет права восхищаться Соловьём,
И вправе слушать Соловья лишь тот,
Кто гением Павлина назовёт.
Но все — кто спит, кто занят, кто далече,
Нет настроения, иль просто не досуг
Бросать дела, бежать под толстый сук,
Чтоб слушать, рот раскрыв, павлиньи речи.
Тут к дереву, держа к соседке путь,
Вся в суете, Сорока прискакала,
Присела на лужайку отдохнуть,
И невзначай Павлина услыхала.
И нет бы ей, подумав, промолчать!
Ну стрекотать она на всю округу,
Уверена, что делает услугу
Зверью — павлинью дурь изобличать!
«Дурак! — кричит, — Ну, полный идиот!
КосИт под мудреца, фигляр бездарный!
Послушайте, какой он бред несёт!
Ему цена — копейка в день базарный!»
На этот шум под дерево с Павлином,
Услышав не Павлина, а её,
Из леса чередой нестройной, длинной
Помалу стало подходить зверьё.
Уж вот и в сборе все; а время шло.
Устав клеймить, Сорока замолчала,
Зато Павлин, воздев, как перст, крыло,
Радёшенек нести свой бред сначала!
И те, кого собрал сорочий гнев,
Красавцу глупому внимают, обалдев…
…Порою в глупости не дурень виноват,
А тот, кто всякий раз, глупца встречая,
Щедрей, чем лестью, глупость привечает,
Крича: «ДУРААААК!» на весь калашный ряд.
Где-то там, в замке королевском
Близнецы фарфоровые живут.
Обрамлённые пышным блеском
Дни детей безмятежно текут.
Сестра брату заплетает в косицу кудри
Легкая фарфоровая девочка-стрекоза.
Брат смеется, рассыпает кольца и пудру,
Друг на друга смотрят серые их глаза.
Но однажды к брату холодной ночью
Прокралась в постель и легла на грудь
Черным ядом завистливая порча,
Разлилась по венам его, как ртуть.
Мальчик бледен и словно кукла хрупок.
Королева от горя молится неустанно.
Девочка плачет, полумертвый души обрубок,
А глаза ее от горя серее тумана.
Она ищет спасение среди пыльных книг
Руки до крови стирая рисует линии.
Среди желтых страниц запирая тоскливый крик,
Продавая душу и годы за суть алхимии.
Девочка почти не смотрится в зеркала —
Смерть брата сидит у нее на плечах.
Жизнь ее – зелье в бутылочке из стекла
Застывает каплями на теплых его губах.
Где-то там, в замке королевском
Близнецы фарфоровые живут.
Умирающий брат в комнатушке за занавеской
И сестра, что смерть его кормит с рук.
Написано в 2019 году, 5 февраля, автор Светлана Дьяченко
Дорога шла лесом около сорока километров. Наконец они добрались до добротного деревянного сруба. Вокруг стоял невысокий, но зато плотный забор, были разбиты несколько грядок. Баня, настоящий колодец, правда, рядом был установлен специализированный фильтр. Навес со сложенными под ним дровами для бани, сарай, гараж, на другом конце выделенной под поселение поляны еще один домик. Для гостей.
Киборг сидел на пассажирском сидении и смотрел прямо перед собой. Или в окно. Геннадий пока не понял.
Он не служил в космодесанте, строевую службу прошел в обычных войсках, поэтому новые модели киборгов видел только на рекламных проспектах и в кино. В части же ему попадались «пятерки», причем довольно старые модели, да и то сам с ними он никогда не работал. А «шестерку» вообще видел первый раз.
С одной стороны, это было хорошо: не было безотчетного страха перед ними, так как ему не приходилось выпускать в атакующую машину десяток пуль и видеть, как киборг продолжает на него бежать. У него не было и предубеждений относительно их сообразительности. Он просто не знал, как именно они работают.
Больше всего поразил настоящий шрам на щеке, ближе к уху. Геннадий исподтишка его рассматривал, охваченный любопытством. Черт, в самом деле похож на человека! Вообще не отличить! А вот интересно, совсем похож? По сидящему не понять, а комбинезон достаточно свободный. Но прояснить этот вопрос можно будет на ближайшей помывке.
— Приехали. Здесь будем жить.
Геннадий выбрался из машины, потянулся, взглядом охватывая свои владения.
— Тебе нужно время, чтобы изучить это место?
— Сканирование завершено.
— Уже? Ну… молодец. Идем тогда устраиваться.
Геннадий показал комнату. Он заготовил ее для давно выпрашиваемого помощника, но, раз в помощь ему выделили киборга, пусть он там и обитает. Разгрузили машину, под присмотром человека киборг разложил свое имущество по полкам. Еще полчаса ушло на ознакомление с устройством дома.
***
В голове киборга бродили свои собственные мысли.
Когда его списали, он испытал ни с чем не сравнимое облегчение.
Джунгли он ненавидел. Люто, до черноты перед глазами, до критических ошибок от перегрузки процессора, до замыкания. Ненавидел деревья, дающие прибежище хищным тварям, растения, плюющие ядом, животных, норовящих сожрать все вокруг. Если бы не джунгли, люди остались бы без прикрытия и закончили эту войну. А из-за леса она тянется и тянется.
Но когда он понял, куда его перепродали, DEXа охватило черное отчаяние. И он не ждал от новой жизни и хозяина ничего хорошего. Бывший военный, лес, слежение, идентификация нарушителей. Он попал на другую планету, на другую войну.
Но ослушаться приказа было невозможно.
Хозяин был полон энтузиазма. Едва закончили с размещением имущества, отправил экипироваться и готовиться к выходу на задание. Киборг поплелся в комнату. Настроение было такое паршивое, что не радовало ни индивидуальное помещение для проживания, ни то, что одежда новая и добротная, ни то, что на него, под расписку хозяину, выдали большой объем пищевых продуктов. Еще неизвестно, сколько из них он отдаст киборгу. Живет в лесу, наверняка подзарабатывает, продавая на сторону продовольствие.
— Ботинки не те, — тут же пристал хозяин, когда DEX вышел из комнаты, — эти для леса не годятся.
Переобулся.
— Куртку бери. Не лето на улице.
Сходил, взял.
— Голову повяжи чем-нибудь. Или через час полная голова мусора налетит.
DEX честно все выполнял. Надо отдать должное хозяину, он проявлял терпение.
Критически осмотрел киборга, удовлетворенно кивнул.
— Идем. Карту местности загрузишь вечером, сегодня окрестности осмотрим.
К некоторому облегчению киборга лес оказался гораздо просторнее, чем на Шебе. Под деревьями было прохладно, подлесок вполне проходим.
Киборг активировал боевой режим, сдвинулся в сторону, выполняя программу.
Хозяин прошел несколько метров и остановился, оглядываясь.
— Эй? Парень? Ты где? Что ты там делаешь?
— Выполняется мониторинг местности.
— Ага. А почему зигзагами?
— В соответствии с программой. Динамическое сканирование в радиусе ста метров от основного хозяина. Для максимально эффективного сканирования выполняется удаление от объекта на предписанное расстояние в сторону от направления движения.
— Ух ты, – искренне восхитился навороченным объяснением Геннадий. — — А глаза почему красные?
— Активирована основная боевая программа.
— Здесь?! Тут же нет никого.
Киборг не понял что из сказанного является вопросом.
— Уточните вопрос, — наконец попросил он.
— Ну, она у тебя может как-то частями включаться? Или как рубильник? Или на все сто или никак.
— Допускается возможность выборочного подключения блоков программы.
— Ты бы рассказал о себе.
Как уже говорилось, он очень смутно представлял возможности киборга. Его схожесть с человеком создавала обманчивое ощущение того, что и реагировать он должен как человек. На слова, распоряжения, события.
— Уточните вопрос. — DEX опять не понял что от него хочет человек. И это начинало если не пугать, то волновать.
— Ну… как тебя зовут, например.
— DEX, шестая модель, номер партии…
— Э… я не про это. Имя у тебя есть?
— Вы можете присвоить мне любое имя.
— Хм… А своего нет что ли?
— Ответ отрицательный.
Киборг не стал перечислять все клички и прозвища. А Смирнов подумал, что надо было все-таки прочитать инструкцию.
— Если совсем любое, то пусть Жека будет. Пойдет?
— Приказ отзываться на имя «Жека» принят.
— Мда. Вот и познакомились, — буркнул Геннадий. — Ладно. Значит, объясняю задачу.
***
Имя было человеческое. DEX сверился со словарем. Хорошо это или плохо? Может быть, если постараться и выполнять команды человека, он окажется неплохим хозяином? На фоне леса и животных это уже будет хорошо. А то, если хозяин будет злиться, может и влетать. А так как особь он крупная, работа его связана с физическим трудом, удар у него будет не слабый. Если кормить будет плохо, то долго тут не протянуть, с тоской подумал киборг.
Он записывал инструкции, чтобы просмотреть их еще раз и ничего не упустить. Но задание оказалось простым! Всего-то тридцать один процент сложности. Ходить по семи проложенным маршрутам, не выдавая своего присутствия, и докладывать хозяину, если обнаружит один из указанных в списке объектов. Как приличный киборг, он попросил уточнений.
— Перечислите все объекты, сообщать о которых необходимо в случае обнаружения.
— Хм. Животные.
— Все? – уточнил киборг.
— Средние и крупные.
— Размеры?
— Слушай, у тебя список есть? Галочкой их пометь как-то, что ли.
— У вас отсутствует коммуникационный порт для предоставления списка.
— Дома, значит, выделим. Напомни мне. О, смотри! Вот, какой красавец!
Киборг перевел взгляд на указанный объект.
— Объект не идентифицирован.
— Это гриб, бестолковый! Боровик. Красавец какой.
— Это не животное.
— Это гриб. Симбиотическое существо.
— Внести поправку в условия поиска?
Геннадий не обратил внимания на суть сказанного и кивнул.
Они прошли несколько километров, Геннадий показал овраги, места, где почва неустойчивая, лесные звериные тропы. Киборг дивился все больше. Хозяин очень заботлив. Скорей всего DEX и сам бы вычислил опасные места и обошел бы их, но он предупреждает заранее. Почему? Так сложно было получить технику, что обращается бережно?
Добило, если так можно выразиться, киборга последнее событие, произошедшее уже на обратном пути. Хозяин внезапно приказал:
— Замри!
DEX послушно замер. Человек осторожно подкрался к нему, глядя куда-то выше лба, а потом сделал выпад рукой и… поймал насекомое.
— Эта пакость называется клещ. Местный организм. Сейчас не сезон, обычно они плодятся в начале лета, но эта дрянь кусается круглый год. Пытаемся вытравить, но они постоянно откуда-то берутся. Укус отвратный, ноет потом неделю, не меньше, да и аллергическая реакция мощная.
— Уничтожать?
— Да. И аккуратно, — человек скинул клеща на землю и раздавил. – Репеллент не забывай перед выходом использовать.
DEX хотел было проинформировать хозяина, что он устойчив к действию ядов и токсинов, но промолчал. А то с его неуязвимостью хозяйской заботы можно лишиться в два счета.
***
Вечером они ужинали. Сидя за одним столом.
Хозяин, как оказалось, любил поговорить. И ответные реплики киборга его вполне устраивали. Жека тщательно отслеживал свои реакции. Нужно было хорошо изучить нового хозяина, чтобы понять, сколько свободы он может себе позволить. Он хозяину очень нужен, но кто знает, насколько человек готов терпеть неудобства?
Утро началось рано. С сытного завтрака, экипировки, обрызгивания таким едким репеллентом, что киборг чуть позорно не чихнул. И снова пеший переход больше чем на пятнадцать километров. Тропы, описание того, что считается нарушением, кто считается нарушителем.
С точки зрения киборга, конкретики не было от слова «совсем». Но его вины в этом нет. Раз хозяин так хочет – будет сделано.
За неделю они исходили и изъездили весь участок.
Жека понял, что список нелюбимых животных пополнился, но это компенсировалось тем, что входящие в предыдущий список в этих местах не встречались.
Грибы были вкусными. Но в обработанном виде лучше, чем в сыром. Жека тайком от хозяина попробовал, в рамках поиска источников питания.
Кстати, большую часть списка вражеских объектов эти самые грибы и составляли. Мало того что программа каждый раз не могла распознать растение это или животное, это существо больно кусалось. Киборг, несколько раз подвергшись такому нападению, мстительно оглушал опасные объекты и тащил хозяину.
***
На десятый день его отправили в одиночное патрулирование.
Отойдя на пару километров, киборг принялся дотошно следовать инструкции.
Рация Геннадия раскалилась от сообщений. Не прошло и получаса, как он бежал к своему «помощнику».
— Это же просто белка! – хмыкнул он, увидев киборга, держащего за шкирку рыжую зверюшку. Та возмущенно дергала лапами, пытаясь вырваться.
— Объект попадает в рамки указанных параметров по длине.
— Где?! Она сантиметров двадцать всего!
— С длинной пятой конечности составляет сорок девять сантиметров.
— Чего? Какой еще пятой конечности?
Киборг спокойно ухватил белку за хвост и несильно потянул, показывая, что длину он меряет от носа до кончика хвоста.
Белка заверещала, Геннадий поспешил отобрать ее у киборга.
— Пусти, изверг. Не трогай белок.
В тот же день киборг ухитрился выловить еще пять лесных жителей, уточняя, входит хвост в длину или нет. К вечеру Геннадий просто убегался.
На следующий день настала очередь змей.
На третий птиц.
— Ты издеваешься? – приезжая в третий раз за день, спросил лесник. — Это собака!
— Животное отсутствует в списке.
— Конечно отсутствует. Это домашнее животное. Где ты его нашел только?!
— Здесь.
— Отпусти. Грибник какой-то пришел с собакой. Все. Сворачиваемся. Завтра вместе пойдем еще раз. Инфаркт я с тобой получу!
***
На следующее утро в патрулирование они не поехали.
На рацию поступил вызов от диспетчера. Человек связался со спасателями. Он отправился за грибами, набрел на колонию рыжиков, которые загнали незадачливого грибника на высокое дерево, и уже три часа численность их внизу только прибывает.
— Спасай, — со смехом добавил диспетчер.
— Уже, — фыркнул в ответ лесник, — пошли, Жека. Это в почти в двадцати километрах от нас.
— Есть возможность добраться до указанной точки за двадцать две минуты.
— Бегом? Напрямик?
— Ответ положительный.
— И что ты там сделаешь? Грибы распинаешь?
— Будет осуществляться охрана объекта и предотвращение подъема враждебных форм жизни по стволу.
Оказалось, рация еще работала: оттуда послышался жизнерадостный хохот.
— Генка, как бы наш грибник, увидев киборга в боевом режиме, лезущего за ним на дерево, не сиганул оттуда нафиг.
— Хорош ржать. Жека, не слушай этого балабола. — Геннадий был рад тому, что киборг начал проявлять инициативу. Пусть предложение его в самом деле наивное, так и опыта лесных работ у него нет. В джунглях, где его раньше эксплуатировали, может, так и надо было делать. – Возьмем лесоходы, заодно вывезем этого чудака из леса.
Лесоход был универсальной, практически бесшумной машиной. Зимой Геннадий на него надевал гусеницы, летом устанавливал широкие небольшие колеса. Без лесохода он обходил бы свои владения не неделю, а не меньше месяца.
Через полчаса их взглядам предстала живописная полянка, на которой толпились рыжики. Невысокие, сантиметров десять вместе со шляпкой. Они не были хищными, питались исключительно листьями и древесной трухой. Но, чтобы дробить древесину, им требовались крепкие зубы. У рыжиков зубов, как таковых, не было, в ротовом отверстии находились три ряда плотных наростов, которыми грибы перетирали пищу. Сдавливал рыжик ими довольно сильно, но даже прокусить кожу не мог. Однако это не помешало распространиться байке о том, что стая рыжиков способна съесть кого-то.
Когда лесоходы выехали на полянку, грибы бросились врассыпную.
Геннадий слез, обошел полянку, проверил брошенный рюкзак, покачал головой, обнаружив целых пять заготовленных армированных пакетов. Грибник явно собирался на серьезную заготовку.
— Слезай, мужик, — он задрал голову, — больше не опасно.
— Вы уверены?
— Уверен. Но лучше тебе поторопиться. Они могут вернуться с подкреплением.
— Я… не могу слезть, — пискнул незадачливый грибник, под которым раскачивалась тонкая ветка.
— Потихоньку. Давай. Держись за ветку правее.
Минут десять он его уговаривал, но человек слишком боялся.
— Если обвязать объект верёвкой, его можно спустить принудительно, — подал голос киборг.
— Если бы.
— Могу приступить к выполнению приказа?
— Хм. Ну, валяй.
Жека достал из багажника лесохода бухту, прикрепил к поясу. Обошел дерево, присел, подпрыгнул, и ухватился за ветку метрах в трех от земли. И проворно, как кошка, полез вверх.
— Дерево не выдержит! – заголосил спасаемый, еще сильнее цепляясь за раскачивающуюся ветку.
— Выдержит, — не очень в этом уверенный, правда, крикнул лесник.
Киборг сноровисто добрался до нужной ветки, обвязал человека веревкой, перекинул ее дважды вокруг основания крепкой ветки и скинул бухту вниз.
Программа предлагала оптимальный вариант спуска в следующем порядке. Киборг должен спуститься по веревке. Человек должен следом за этим отпустить ветку, а киборг, медленно вытравливая веревку, спустит его на землю.
Глядя на спасаемый объект, DEX испытывал большие сомнения, что тот выпустит ветку добровольно.
Отцепить его несложно, но хозяину будет трудно спустить сопротивляющегося и цепляющегося за ветки человека. Правда, можно его оглушить, его тело послужит якорем, пока DEX спустится по веревке и потом его самого быстро доставят вниз.
План был признан идеальным. И выполнен за отмеренное программой время.
Геннадий оторопело смотрел, как на веревке вниз спустилось бесчувственное тело. Через минуту спрыгнул и киборг.
— Ты что натворил? – ахнул лесник.
— Транспортировал максимально быстро. Для этого выполнено временное приведение объекта в бессознательное состояние.
— По голове стукнул?
Киборг почти обиделся.
— Система не допускает травматического воздействия такого уровня.
Из дальнейшего объяснения стало понятно, что киборг слегка пережал сонную артерию.
Геннадий похлопал незадачливого грибника по щеке. Тот подскочил, дико озираясь.
— А?! Что со мной?!
— Обморок, — — успокоил его лесник, — от перенапряжения. Все в порядке.
— Я ничего не помню!
Лесник незаметно погрозил киборгу кулаком, продолжая уверять спасенного, что ничего страшного не произошло, обморок от перенапряжения, они никому не скажут, сейчас довезут гражданина до опушки и тот может спокойно вернуться домой. И впредь советуют охотиться на менее агрессивные грибы, а еще лучше ограничиться только их потреблением.
Неизвестно, проникся пострадавший предупреждением или нет, но больше на глаза леснику он не попадался.
Вернувшись домой, Геннадий велел киборгу сесть и внимательно слушать инструкцию о технологии спасения людей. Тот покорно выслушал, подтвердил, что информация сохранена, но и он и система остались при своем мнении. Зачем тратить дополнительные ресурсы, если есть более эффективный и быстрый способ?
Опубликован в «Полдне» № 11, 2018 г.
— Я от вас ухожу! Навсегда! Извольте ознакомиться, ваше величество! – он бросил на стол перед ней свиток, украшенный затейливыми вензелями.
— Чейта ты, чел, в последнее время какой то тугой стал, — королева почесала под короной, отчего та съехала на ухо. – Все истеришь. Чего-то исполняешь.
— Не смейте разговаривать со мной на этом отвратительном жаргоне! — завизжал он.
Неловко повернувшись, он зацепился ногой за стул, упал на него, взмахнул рукой, удерживая равновесие и сбил с носа золотое пенсне. Оно зацепилось за жилетку бежевого костюма- тройки. А нервный поданный королевы бессильно обмяк на стуле.
Королева испугалась. Еще ласты склеит, доходяга! Интеллигент недобитый! Недаром на Чехова похож, как две капли абсента. Такое же тонкое лицо, бородка, нервозность и полное отсутствие трепета перед коронованными особами.
Она покопалась в ветоши воспоминаний, извлекла давно забытые слова, отряхнула с них пыль и ласково пропела:
— Полноте, голубчик! Что стряслось? Опять подагра? Не изволите ли просто взять тайм-аут…гхм… простите… то есть отдохнуть?
— Не изволю! — чеховская бородка воинственно встопорщилась. — Вот полюбуйтесь! — он извлек из кармана смартфон, и, морщась от отвращения, положил его на стол. — Нынешним утром мне вздумалось прогуляться. Погода стояла дивная. Не стану утомлять вас описаниями. Насладиться ими сполна вы можете у Пришвина, которому я их послал в письме. Хотел также взять с собой трех милых дочерей моих. Послал им весточку с почтовым голубем, и… — на глаза его навернулись слезы.
— И? — переспросила она. — Голубчик, не томите! Выкладывайте все как на духу
— Все три мои дочери, — он горестно заломил руки, — вместо весточки голубем телефонировали мне по этому гадкому устройству, — он ткнул пальцем в смартфон. — Грамма отписалась, что селфится у витрин суконного ряда ЦУМа. Этого вертепа тщеславия! Фона чатится в сетях публичных. А Пункта чикинится в клубах, и в отчий дом не возвернется никогда!
— Голубчик! Милый мой дружочек! Но это же не повод так печалиться! Девицы юные, на выданье. Кровь бурлит. Они опомнятся и упадут в отцовские объятья.
— А век отца их уж подходит к горестному завершению! — пропел он трагически. — И краткий миг последний хочу прожить я в одиночестве. Наслаждаясь воспоминаниями о славе минувших дней. Извольте ознакомиться с моим прощальным письмом. Я ухожу от всех вас навсегда! — он вылетел из королевских покоев, хлопнув дверью.
Королева развернула свиток. По желтоватому пергаменту струилась каллиграфическая вязь:
«Я покинут всеми. Я позабыт моими верными рыцарями — пиитами и писателями. Мои дочери Грамматика, Фонетика и Пунктуация — и те покинули меня. Жизнь моя невыносима. Я ухожу от всех вас навсегда!
Искренне ваш, Русский Язык».
Ее Величество Мировая Литература тяжело вздохнула и бросила письмо в переполненный ящик стола к другим таким же письмам от Латыни, Древнегреческого, Английского.
— Что за факин темпоро! Что за афедрон во нравах! – прошептала она.
Байерли пришел в себя, когда его перекладывали на каталку. И сразу же попытался с нее встать, отталкивая врачей (тех было трое, плюс две медсестры). Его профессионально перехватили, прижали к каталке в шесть рук (одна из медсестер держала капельницу и кислородную маску), зафиксировали. Сунувшегося было помочь Айвена оттерли, но Байерли успел его увидеть в просвете между плечами медиков, обжег ненавидящим взглядом, выплюнул:
— Сука! Тебя же просили! Как человека! Мне нельзя сюда!
Голос его из-под маски звучал невнятно. Медсестра четко знала свое дело и уже возилась с веной, почти на ходу. Хорошо, что лифты здесь просторные. И коридоры широкие.
— Не психуй, это не больница. — Держаться рядом с каталкой оказалось не так-то просто: врачи шли быстро, хотя вроде и не бежали. А вот Айвену приходилось почти бежать. И говорить на почти-бегу. — Это имперский военный госпиталь. Ничего не случится с твоей гребаной секретностью…
— Да пошел ты!
— Дальше вам нельзя. — Шедшая перед Айвеном медсестра остановилась, тем самым вынудив остановиться и его. — Можете подождать здесь. Или в приемном, на первом этаже, там вам будет удобнее.
Пропустила каталку, придерживая дверь, еще раз улыбнулась Айвену и отшагнула за смыкающиеся створки. Двери закрылись сами, но почему-то все равно было такое ощущение, что это она поспешила захлопнуть их перед носом у Айвена.
Айвен постоял перед ними, хмурясь и покачиваясь с носков на каблуки и обратно. Странно. Информация о военном госпитале Байерли если и успокоила, то он ничем этого не выдал. Впрочем, может быть, он просто в таком состоянии, что плохо соображает и не понял. Как бы там ни было, у Айвена не было ни малейших сомнений в правильности своего поступка. И случись все снова — он поступил бы точно так же. Вот только взгляд над маской, ненавидящий и отчаянный… Во что же такое Бай опять вляпался? А попутно втянул и его, Айвена…
Впрочем, пока еще как раз-таки не втянул.
Айвен прошелся по коридору мимо дверей операционной. Три шага в одну сторону, четыре в другую.
Самое время свалить. Долг можно считать выполненным. И общественный, и дружеский. Пострадавшим займутся профессионалы, а Айвен может может быть свободен и отправляться домой спать, хотя бы те жалкие три-четыре часа, что остались до будильника. Завтра будет новый рабочий день, и никто не обещал, что будет он легким. Не нашлось такого вруна.
Три шага — неспешных, длинных, куда торопиться. Поворот на каблуке. Снова шаги, такие же неторопливые и размеренные. Почему-то четыре. Интересно — почему? Расстояние же одинаковое. Разворот. Три шага…
Врачи выглядели деловито, но не особо обеспокоенно, а один, с бейджем реаниматолога, даже пробормотал что-то разочарованно в том смысле, что он тут, похоже, не нужен, зря только выдернули. Так что вроде как за жизнь пациента они не особо переживают, ситуация не критическая. Да и, в конце концов, чем Айвен может помочь, оставаясь тут, в приемном покое или вот на этой кушетке, специально, наверное, поставленной напротив дверей операционной для самых нервных ожидающих родственников? Ничем не сможет он помочь. Абсолютно. К тому же и родственник он довольно дальний, если уж на то пошло. А операция может продлиться и час, и два, и времени на поспать не останется совсем, а завтра потребуется свежая голова…
Айвен вздохнул. Прошелся по коридору до окна, посмотрел на бегущие по стеклу капли.
И вернулся на кушетку у закрытых дверей операционной — ждать.
***
— Колото-резаное ранение левой половины живота, не проникающее в левую брюшную полость, ограниченное повреждение брюшной стенки, целостность брюшины и внутренних органов не нарушена. Резаное ранение ладонной поверхности правой кисти, вывих левого плечевого сустава, растяжение суставно-плечевых связок, вероятный надрыв верхней и средней, а также общее переохлаждение организма, многочисленные ушибы, ссадины и следы сексуального насилия.
Хирург был молод и явно старался произвести впечатление, сыпал медицинскими терминами, большую часть которых Айвен автоматически фильтровал.
— Имеют место быть также умеренная кровопотеря и последствия травматического шока. Для купирования проведена инфузионная терапия и оксигенотерапия, введены сердечно-сосудистые препараты комплексного действия. Гемодинамика стабильна, состояние пациента удовлетворительное, рекомендовано стационарное наблюдение и контрольный снимок через две недели, тогда станет понятным, как протекает заживление и не требуется ли оперативное вмешательство.
— То есть все очень плохо? — Айвен и так обычно после сна соображал с трудом, а тут еще и без кофе. Да и заснул он сидя, и не так чтобы долго удалось поспать, что не способствовало ясности мышления.
Хирург досадливо поджал губы. Подергал нижнюю зубами — крупными и квадратными, как у кролика. Вздохнул и перешел на более понятный непосвященным язык:
— Да нет, я как раз и пытаюсь вам объяснить, что ничего особо серьезного. Ножевое ранение без повреждения внутренних органов. ПХО сделали, зашили, швы снимать через десять дней, ежедневно менять повязку и обрабатывать. Ничего сложного. В хирургической помощи пострадавший более не нуждается, наблюдаться может у травматолога. Раны кожи — это не наш профиль, а рука и живот в норме. Вот на ладони похуже, три шва, но сухожилия целы. Другие… хм… повреждения менее существенны, зашивать не потребовалось. Плечо вправили под общим наркозом, зафиксировали, прокапали плазму. Осталось контролировать заживление, сделать контрольный снимок и не торопиться с ЛФК, а то может развиться привычный вывих плеча. Так что это были только рекомендации, а насильно удерживать мы не имеем права, когда пациент выказывает настолько резкое нежелание… а он его выказывает. Вот только документы оформим и отказ от госпитализации подпишем. Насколько я понимаю, отказ тоже подпишете вы? Пострадавший ваш хм-м… родственник?
Что-то в тоне врача Айвену не понравилось. Настолько, что он даже проснулся. И еще больше ему не понравились чопорно поджатые губы.
— Коллега.
— Понятно. А имя у вашего… хм… коллеги имеется? — Хирург вытащил из кармана световое перо и активировал лежащий на столе планшет.
— Конечно. — Иногда Айвен соображал быстро и улыбался широко. Очень широко. — Его зовут Джон. Секретный агент Джон Смит. Можете так и записать. Но… — Он положил ладонь на планшет, припечатывая и не давая писать, а когда хирург поднял на него озадаченный взгляд, продолжил со значением: — Но я бы вам не советовал записывать. Хотя это, конечно же, только рекомендации. На тот случай, если вы не хотите неприятностей с имперской СБ. А ведь вы не хотите, правда? Вот и мне так кажется, что вы человек понятливый. И понимаете, когда лучше вообще забыть, что сегодня вы кого-то оперировали.
Хирург отложил световое перо. Моргнул. Вытянул губы трубочкой, словно присвистывая. И тут же доказал, что улыбаться он умеет ничуть не хуже Айвена:
— А разве я кого-то оперировал?
Понятливый молодой человек. Это плюс.
— Кстати, насчет того, кого я не оперировал… мы могли бы доставить его домой нашим транспортом, он более приспособлен для перевозки… неоперированных. Если вы укажете адрес…
Но любопытный. Это минус.
— Благодарю, но это лишнее.
— Дело ваше. — Скрыть разочарование врачу до конца не удалось. — Подпишите вот тут. И вот тут тоже. И я бы советовал вам нанять профессиональную сиделку, ближайшее время ваш коллега будет несколько беспомощен в быту, а кто-то же должен менять повязки, обрабатывать швы и колоть анальгетики и антибиотики. У нас хорошая база, я могу посоветовать первоклассных профессионалов, все с медицинским образованием….
Очень любопытный.
— Никогда не сдаетесь? — спросил Айвен нейтрально.
— Ладно, ладно! — вскинул ладони врач, ничуть не смущенный. — Но попытаться-то я должен был?
Тогда его звали Лютиком… Млад привык вспоминать свое детство так, словно это произошло с кем-то другим, с мальчиком по имени Лютик… Сначала он чувствовал лишь странную опустошенность, от которой хотелось выть на луну – про себя он называл это ощущение безвыходностью. Тогда он убегал в лес и бесцельно бродил там, стараясь разогнать непонятную, неприятную тоску. Сперва ему нужно было совсем немного времени, чтобы прийти в себя и вернуться в хорошем настроении, но с каждым днем времени требовалось все больше, а тоска накатывала все чаще. Потом к тоске прибавилось странное ощущение: Лютик чувствовал, как в нем что-то ноет, доводит его до дрожи – это было похоже на зуд, но внутри. Как будто он долго лежал в неудобной позе и должен немедленно пошевелиться, что-то изменить.
Ощущение было ярким и нестерпимым, и если он не мог немедленно уйти и побродить где-нибудь, то становился раздражительным, чего с ним обычно не бывало. А потом внутренний зуд обернулся муторной болью в суставах и судорогами, он стал плохо спать. Он не мог долго обходиться без движения, в нем что-то клокотало, накапливалось, набухало. Он помогал отцу и деду, играл со сверстниками, но это перестало его радовать, раздражало, ему все время хотелось побыть одному. Однако когда он оказывался в одиночестве, становилось ненамного легче: ему слышались странные пугающие голоса и мерещились тени там, где их вовсе не было. Он не просто ходил – он метался по лесу, бился головой о стволы деревьев, падал ничком на землю и стучал по ней кулаками.
Как-то раз отец попробовал его остановить на пути в лес – это случилось сразу после завтрака, и они собирались косить сено.
– Лютик, ты куда? – спросил отец.
– Я сейчас приду, – ответил Лютик, недовольно сжав губы.
– Мы же договорились, по-моему.
– Я сказал: я сейчас приду!
– Нет, дружок, никуда ты не пойдешь. Собирайся и пошли со мной.
Лютик скрипнул зубами, развернулся и упрямо направился к лесу.
– Эй, парень! – окликнул его отец озадаченно: Лютик всегда уважал и отца, и деда, но тут не остановился и не оглянулся. Отец догнал его, крепко взял за плечо и развернул к себе лицом.
– Отпусти меня! – выкрикнул Лютик. – Я же сказал! Отпусти!
– Лютик, ты чего? – отец встряхнул его за плечи, но Лютик начал вырываться и пихать отца руками. Его трясло от мысли, что он не сможет сейчас же остаться в одиночестве; то, что в нем накапливалось, требовало немедленного выхода, ему хотелось бежать, он просто не мог стоять тут так долго! Немедленно! Ему хотелось разорвать грудь, разломать ребра и выпустить наружу это нечто, что зудело и дрожало внутри.
– А ну-ка прекрати! – прикрикнул отец, но Лютик только сильней озлобился и стал сопротивляться всерьез, извиваясь и пиная отца кулаками и босыми пятками. Конечно, справиться с отцом он не мог, тот с легкостью скрутил его и усадил на землю. Но от этого по телу Лютика побежали болезненные судороги.
– Да что с тобой? Что случилось? – отец вовсе не сердился, он удивился и испугался.
– Ничего! – вскрикнул Лютик. – Я сказал, отпусти!
– Да иди, пожалуйста, раз тебе так надо, – отец убрал руки и отступил на шаг. Лицо его было растерянным.
Лютик подпрыгнул и побежал в лес, глотая слезы и сжимая кулаки. Но и в лесу легче ему не стало. Он упал на колени и завыл волчонком – невыносимо, невыносимо! Да как же избавиться от этого непонятного зуда? Он схватился за воротник и рванул с груди рубаху – она лопнула с треском, а он, наверное, и вправду решил разорвать себе грудь голыми руками, царапая ее ногтями до крови… Белый туман, пугающий белый туман окружил его со всех сторон.
– Мальчик Лютик? – спросил женский голос, похожий на колокольчик.
– Да, это он, – ответил густой бас.
– Он же совсем маленький! – возмутился женский голос.
– Ему тринадцать, – согласился бас, – не так это и мало.
…У Млада до сих пор остались тонкие белые шрамы на груди – так глубоко он ее процарапал. Тогда он впервые оказался в белом тумане, наполненном непонятными, пугающими голосами. И в тот же вечер дед объяснил ему, что у него началась шаманская болезнь.
Мальчик лежал перед Младом на подушке, набитой сеном, и веки его подергивались. Почти год? Год мучений, внутреннего зуда, боли, выворачивающей каждый сустав, год судорог, едва не ломающих кости!
Млад присел перед ним на корточки и осторожно дотронулся до тыльной стороны его ладони: чужое прикосновение мучительно для мальчика… Но Младу надо было почувствовать, что происходит у того внутри.
По телу тут же пробежала дрожь, плечи передернуло: Млад на миг вернулся в тот далекий день и почувствовал желание рвануть на груди рубаху… Страх. Он не делает этого только из страха. Странная смесь сдерживающих начал и подавленной воли. Ему хватает воли на то, чтобы держать свое страдание в себе, и нет ни капли сил отстаивать свое право на это страдание. Он все силы тратит на то, чтобы скрыть внутреннюю дрожь, боль, но спрятать от посторонних глаз судороги не может.
– Скажи мне, ты уже видел белый туман? – спросил Млад.
– Да… – слабым голосом ответил мальчик.
– А духов? Духов в тумане ты видел?
– Бесов? Видел. Они хотят забрать меня к себе.
– Нет… – Млад улыбнулся, – они лишь хотят пересотворить твое тело. Не нужно бояться духов, они не желают тебе зла.
– Я их не боюсь, – неуверенно сказал мальчик. – Я не боюсь их! Я их ненавижу! Они враги рода человеческого!
– Кто тебе это сказал? – Млад поднял брови.
– Я знаю. Господь спасет меня и заберет к себе на небо, если я не поддамся соблазну! Меня охраняет сам Михаил-Архангел!
Глупая религия… Так решительно утверждать, кто есть враг, а кто нет? Может быть, христианским богам северные боги действительно враги, но при чем здесь человеческий род? Человек волен выбрать, кого из богов славить, чьим покровительством заручиться, кому служить верой и правдой и у кого просить совета. Что делать, если мальчик выбрал этого Михаила-Архангела – врага северных богов?
Млад хотел беспомощно развести руками и спросить совета у доктора Велезара, но внезапно его прошиб пот и сильно кольнуло в солнечном сплетении: огненный дух с мечом в руках – никакой не бог, всего лишь слуга бога – стоит и ждет, когда борьба сожжет мальчика. Ждет, подобно стервятнику над истекающим кровью зверем, чтобы без боя забрать предназначенную ему жертву…
Мать мальчика тонко завыла, когда Млад сказал, что тот умрет, если не послушает зова богов. Ее сестра, напротив, вскочила на ноги, сверкая зелеными глазами.
– Врешь! Нарочно врешь! Язычник проклятый! – выкрикнула она, брызгая слюной. – Не слушай его, сестрица! Он нарочно! Вспомни, что отец Константин говорил: это Господь твою веру на крепость проверяет, посылает твоему сыну соблазн дьявольский!
Млад посмотрел на доктора Велезара, и тот сел за стол, напротив женщин.
– Млад Мстиславич говорит правду.
– Как же… – ахнула мать. – Михаил-Архангел… защищает же… на небеса обещал взять…
– Тут, милая, выбирай: мертвый сынок на небесах с Михаилом-Архангелом – или живой, у тебя под боком, – доктор укоризненно покачал головой.
– Не слушай, сестра! – взвизгнула младшая, и из-под ее серого платка выбилась прядь вьющихся рыжих волос. – Верить надо! Верить, и все будет хорошо!
Млад не разделял уверенности доктора: если мальчик послушает зов, это вовсе не означает, что он останется в живых, – у него нет сил, и он… не привык полагаться на себя. Он уповает на помощников и защитников: он не переживет пересотворения. Но все равно это лучше, чем полная безнадежность!
Бабка смотрела то на одну дочь, то на другую, а потом робко вставила:
– Может, ну его, этого Михаила-Архангела? Пусть как у людей все будет… Отец ваш покойный всю жизнь шаманил, и ничего…
– И в аду горит теперь! – фыркнула младшая. – И внуку того же хочешь? Вместо райских кущ и жизни вечной?
– Да зачем нам эти райские кущи? – неуверенно пробормотала бабка. – Лучше уж со своими, с прадедами… Родные люди – они родные и есть, в обиду не дадут…
– Мама, замолчи сейчас же! – младшая топнула ногой. – Что несешь-то? Кого слушаешь? Язычников проклятых? Они же враги Господу нашему! Они дьяволу поклоняются!
– Я бы забрал его с собой, на несколько дней… – обратился Млад к матери мальчика. – Я бы попробовал… Это очень трудно – без учителя в такие дни…
– Чему учить-то его станешь, а? – змеей зашипела младшая. – Нашелся учитель! Поумней тебя учителя найдутся!
– Млад Мстиславич – опытный учитель, через него прошло множество шаманов, и темных и белых, – терпеливо сказал доктор Велезар матери, не обращая внимания на тетку, – ему можно доверять.
Мать только расплакалась в ответ, всхлипывая и причитая:
– Как же… в ад на муки вечные… кровиночку мою…
– Да не в ад, дура ты дура… – вздохнул доктор.
Млад склонился над мальчиком:
– Поехали со мной, парень. Тебе зовут родные боги.
– Я… не могу… Отец Константин сказал…
– Плевать на отца Константина! – вдруг разозлился Млад. Он привык уважать чужую веру, но всему есть предел! Принести мальчика в жертву, даже не попытаться спасти ему жизнь! Запугать, мучить его столько времени, и все ради того, чтобы он не мог приблизиться к родным богам, чтобы достался тому огненному духу с мечом?
Млад поднялся, подошел к двери и распахнул ее настежь: холод ворвался в избу, перемешиваясь с душным паром и чадом свечей. Младшая выскочила из-за стола и попыталась ему помешать, выкрикивая:
– Что делаешь? Что творишь-то? Дьявола в дом пустить хочешь? Тошно тебе от божьей благодати?
– Ой-ё-ё-ё-ё-ёй! – взвыла мать. – Ой, что будет, что будет теперь!
– Не смей тут распоряжаться! Не твой дом! Антихрист проклятый! – младшая вцепилась в полушубок Млада, когда он направился к окну. Младу очень хотелось усадить ее на лавку, но он сдержался и дернул на себя створки перекошенных ставень, впуская морозный ветер, сквозняком прорвавшийся в избу. Ветер пролетел к двери, свечи затрепетали и стали гаснуть одна за другой, наполняя избу едким, пахучим дымом. Полумрак разгоняла только лампадка с дрожащим огоньком под золоченым образом: в темноте Младу показалось, что христианский бог оскалился и сверкнул глазами.
Млад склонился к лавке, на которой лежал мальчик.
– Так легче?
– Я не знаю… – шепнул тот и вдохнул морозный воздух: глубоко, полной грудью.
– Я отца Константина сейчас позову! Думаешь, нет у нас заступников? Сам Господь нам заступник! – младшая кинулась к двери, хватая по дороге фуфайку.
– Поедешь со мной? – спросил Млад у мальчика.
– Я не знаю… – лицо его сморщилось: он собирался заплакать.
– Нет, парень, так не пойдет! Решай! Сам решай, никого не слушай!
– Я не знаю! – всхлипнул юноша. – Я больше не могу! Мама!
– Что, сыночка? – рыдающая мать подскочила к своему чаду. – Что, дитятко мое?
Млад скрипнул зубами: он не переживет пересотворения. Если только за оставшиеся ему несколько дней не научится быть мужчиной…
– Мама, мамочка! – мальчик разрыдался у нее на груди. – Я боюсь! Я боюсь их! Они хотят меня убить!
Доктор Велезар прикрыл дверь и подошел поближе к лавке.
– Мы не хотим тебя убивать, честное слово! – спокойно сказал он и положил руку на дрожавшее от рыданий плечо.
– Не вы, – сквозь слезы выговорил мальчик. – Не вы… Бесы, бесы в белом тумане! Они хотят меня убить и забрать в ад!
– Это не бесы. Это духи, – доктор оставался бесстрастным. – Перестань плакать и решай: будешь ты шаманом, как твой дед, или останешься умирать здесь, с мамками и тетками. Ну?
Невозмутимый голос доктора возымел действие: мальчик поднял на него глаза, полные слез.
– Поезжай, Мишенька, – вдруг сказала из-за стола бабка, – поезжай. Что ж напрасно мучиться-то? Отец Константин только разговоры разговаривает, а вылечить тебя не может.
Мать прижала сына к себе изо всех сил.
– Как он поедет? Куда? Кто за ним ухаживать будет, кормить-поить? Он же шагу ступить не может, ложку в руках не держит!
– Ну? – доктор не слушал женщину и говорил только с мальчиком. – Решай сейчас, немедленно. Ты едешь или остаешься?
– А я умру, если останусь? – лицо мальчика дернулось.
– Ты умрешь, и твой Михаил-Архангел заберет тебя к себе… – ответил Млад, – уж не знаю, то ли на небеса, то ли в райские кущи…
Мать взвыла с новой силой.
– А если нет?
– А если нет – тебя ждет пересотворение. И тут все зависит от тебя: если хочешь жить, если будешь сильным – останешься жить.
– Я хочу жить, – угрюмо сказал мальчик и отстранился от матери.
Коммуникатор спел побудку. Жан рывком сел на кровати, кинул взгляд на часы: половина четвёртого утра. Освежёванные попечители, что же так рано! Он ещё спал наполовину, ругался вполголоса, вспоминая недобранные двести минут, а тело уже включилось в работу. Вышло из комнатушки на втором этаже казармы, в которой Жан обитал как управленец-практикант, прошлёпало, шаркая, в душ и пустило воду.
Горячую, а потом холодную и снова горячую, и тут проснулся и сам Жан!
Михаил уже ждал его на улице, в мобиле. Жан ощутил мгновенную зависть: и как у начальника выходит? Всегда свеж и бодр, и даже весел, хотя по Уставу должно быть всё наоборот.
– Приветствую, господин управленец четвёртого ранга! – поздоровался он, влезая на заднее сиденье.
– Ладно-ладно, управленец. И тебе того же.
Михаил обернулся и сунул Жану свёрток: – Перекуси, Маша с вечера настряпала. Знаю я, как в столовках кормят.
– Спасибо, – не стал чиниться Жан.
Домашние пирожки с капустой, это… Это невозможно объяснить тому, кто никогда не ел домашних пирожков! На какое-то время Жан выпал из действительности, только мычал, закатывал глаза и кивал в ответ на понимающую усмешку Михаила в зеркале.
– Маша приказала, чтобы я сам их не трогал, – сообщил Михаил. – Отдай, говорит, мальчику. Такой он худой, весь осунулся!
– Ой, – очнулся Жан, – а вы-то, господин управленец четвёртого ранга? У вас-то есть что пожевать?
– Есть, – успокоил его начальник практики, – всё у меня есть, пироги исключительно для тебя, исхудавший.
Жан пожал плечами: женщины, что поделаешь… Сам он себя не считал ни худым, ни ослабевшим, да и Алёна, наберись кто смелости у неё спросить, подтвердила бы. Наверное. Да уж, Алёна, госпожа управленец восьмого ранга… Тронутые попечители, вот уж точно, расскажи кому — не поверит!
Пирожки закончились, Жан смог думать и говорить.
– Куда едем, господин …Михаил?
– Инспекция, господин управленец первого ранга, – ответил Михаил. – Не бойся, напрягать не буду. У самого когда-то последний день практики был.
– Понял, – сказал Жан. – Спасибо.
Настроение испортилось.
Впереди сидел враг, но Жан не мог его ненавидеть. Враг вкалывал от рассвета и дотемна без выходных, а ещё у него была красавица-жена Маша и трое детей — Саша, Паша и Веничка. Жан заходил к ним несколько раз по службе и всякий раз попадал будто в сказку, такие в доме Миши и Маши царили уют, спокойствие и лето.
А за стёклами салона были осень, темнота и холодный дождь. Низкое солнце пряталось в серых облаках, и только когда они прибыли в первый пункт инспекции, городок со смешным названием Лямки, подул ветер и разогнал липкую хмарь.
– Здравствуйте, здравствуйте! – встречающий с тремя звёздами на шевроне ёжился от ветра, передёргивал плечами, стоя на крыльце Управы.
– И тебе, Аркадий-дважды!
Михаил и встречающий похлопали друг друга по плечам.
– Что нового? – спросил Михаил, когда они прошли внутрь. – Помощь не нужна?
– То ли нового, то ли старого… – загадочно произнёс Аркадий-дважды. На самом деле его звали Аркадий-Аркадий, Жан это знал, они приезжали в Лямки не в первый раз, но иначе как Аркадий-дважды его никто не называл. – Ты, Миша, такого и не видел, наверное.
– Интригуешь? – удивился Михаил. – Так важно, что и чаю не нальёшь?
– А мы с собой возьмём, – Аркадий-дважды кивнул в угол, где стоял термос и стаканы. – Тут недалеко.
– Хорошо, – сказал Михаил, – поехали.
– Не надо никуда ехать! – засмеялся Аркадий-дважды. – Айда за мной в подвал, гости дорогие!
Длинная галерея окончилась закутком с открытым люком в полу. По ржавым скобам они спустились в подвал: сначала Аркадий-дважды, потом инспектор, потом Жан передал термос и спустился сам.
– И что? – спросил Михаил. – Подвал как подвал. Только шумновато.
В помещении, где они оказались, не было ничего особенного. Серые бетонные стены, длинный светильник на потолке, трубы под потолком и ниже: вода, канализация, связь. За стеной гремел какой-то агрегат.
– Если ты не знаешь, Миша, – начал Аркадий-дважды, – это очень старое здание. Ещё до Встречи здесь была какая-то контора, потом его перестроили, проложили коммуникации, ну, всё как положено, ты лучше меня это расскажешь, только насос оставили, он до сих пор рабочий, слышишь, стучит?
– Не томи, Аркаша… – попросил Михаил. – Ты что-то нашёл?
– Именно, – сказал третьеранговый. – Вот тут, иди-ка!
Он продвинулся немного вперёд и топнул ногой.
– Слышали?
И ещё раз.
– Ничего такого, – сказал Михаил.
– А так? – Аркадий-дважды сделал шаг в сторону, к самой стене, и подпрыгнул на месте.
Под сапогами у него загрохотало, подвал наполнило дробное эхо, перебившее стук шатунов за стеной.
– Вскрывал уже? – Михаил сразу понял, что внизу — пустота.
– Вас ждали, – ответил Аркадий-Аркадий, – всё как ты любишь.
Михаил простучал стены, ковырнул бетон носком ботинка.
– Странно это, – сказал он. – Почему раньше не нашли? Под самым носом…
– Поэтому и не нашли! – обрадовался Аркадий-дважды. – Вот у тебя, Миша, кабинет в Управе, в городе. Терминал, стол, архивные шкафы, не знаю… ещё что-то. Ты будешь у себя под стулом искать?
– Ну-ну, – сказал Михаил. – Ты меня совсем каким-то слепым изобразил.
Слова Аркадия его не убедили.
– Ладно, комунхоз, – постановил он. – Посмотрим, что там у вас. В остальном краснеть меня не заставишь? Я ведь инспектор, а не археолог.
– Не переживай, начальство, – в тон ответил Аркадий-дважды. – Долго открыть? Глянем одним глазом — и назад.
Скоро в подвале стало тесно от людей, Жана задвинули в сторону, под трубы. Он присел на корточки: снизу, сквозь частокол ног открывался неплохой вид, лучше, если заглядывать поверх плеч.
Под стандартным жёлтым бетоном оказался тонкий слой ломкого серого камня. Его осторожно убрали…
– Люк!
Тонкую щель по периметру прямоугольного жестяного листа забили остатки раствора, но, когда потянули за скобу, люк неожиданно легко поддался, открыл чёрную дыру в полу.
Снизу пахло сыростью и прелью. Михаил подсветил коммуникатором — ступеньки, слева — стена, выложенная бурым кирпичом.
– Не менее ста лет, должно быть… – произнёс Аркадий-дважды.
– Если по кирпичам судить, все сто пятьдесят, – ответил Михаил.
– Нет, позволь!.. – не согласился Аркадий-Аркадий.
Жан перестал слушать.
Не так что-то с этим тоннелем… Что? Он присмотрелся. Стена! Кирпичи на уровне чуть ниже человеческого роста были светлее, чем выше или ниже. Примерно на уровне плеч… Ну, конечно же! Здесь часто ходят, иногда случайно касаются плечами, вот и вытерли вековую грязь. А ходить здесь могут только…
Решение пришло само собой.
– Извините, господа начальники, – решительно сказал Жан, протискиваясь к люку. – Лучше вам отойти. Здесь опасно.
– Что это значит? – Аркадий-дважды недоумённо посмотрел на Михаила. – Твой парень…
– Подожди, – остановил его Михаил. – Что случилось, Жан?
– Там кто-то есть… – вполголоса ответил Жан. – Или может быть.
– Да откуда… – начал Аркадий-дважды.
– Все назад! – решился Михаил.
– Спасибо. Насос остановите. Постарайтесь не шуметь. И свет погасите!
В наступившей тьме Жан лёг возле люка, опустил голову вниз.
Глаза привыкли не сразу, поначалу в ночных очках висел мутно-зелёный туман. Потом в нём проступила кирпичная кладка и уходящий в темноту коридор.
Тишина… Где-то рядом – плёк! плёк! – капала вода. Постукивал в ушах пульс и слышен был ещё какой-то слабый шум. Свист проходящего через ноздри воздуха.
Жан задержал дыхание. Шум утих, но полностью не пропал. Словно сопел человек невдалеке, чуть слышно чесал простуженное горло.
Жан медленно выдохнул, снова набрал в лёгкие воздуха и задержал дыхание. Поблизости явно был человек или люди. Они дышали, кряхтели, переступали ногами. Шагах в двадцати коридор сворачивал направо, и Жан увидел, что камни на повороте самую малость светлее остальных. Они стояли за углом и грели воздух подземелья. Ненамного, на долю градуса, но очки ухватили!
Они таились, не хотели быть увиденными. Изгои, одна из групп, которые рассылал Джанкарло по округе. Скорее разведка, чем диверсанты, но не откажутся и от диверсии, если её можно провести незаметно и без риска.
– Там люди, – прошептал Жан, отойдя от дыры к управленцам. – Надо обязательно…
От того, что случилось дальше, Жан на несколько секунд впал в ступор.
– Это безответственность! – вдруг громко заявил Аркадий-дважды. – Как они туда попали? А если испортят что-нибудь из оборудования? Или заблудятся?
Он включил свет и, бурча под нос, решительно полез в дыру.
– Эй, там! – закричал он, спускаясь. – Вы что тут делаете?
– Куда?! – только тут Жан пришёл в себя. – Назад!
– Мне долго… – повысил голос Аркадий-Аркадий… и вдруг охнул, стал заваливаться набок.
Тук!.. Ту-дук!..
Нервы у диверсантов не выдержали.
В тоннеле загрохотали выстрелы, в такт с ними Аркадий-дважды дёргался; на лице его застыло выражение полнейшего изумления.
Жан бросился к нему, подхватил под руки, потащил вверх. Левое предплечье обожгла пуля, третьеранговый стал чрезвычайно тяжёл, чуть не выскользнул из захвата, но подбежали управленцы, помогли оттащить его от люка. Правый бок Аркадия-дважды намок от крови, капли падали на бетон, сворачивались шариками в пыли.
– Все назад! – закричал Жан.
Правой, рабочей рукой зашарил на поясе… Удача-то какая! Выхватил из гнезда на ремне и активировал силовую гранату, швырнул её в дыру и отшатнулся к стене.
Всё вокруг затряслось. Под полом, в туннеле ворочалось большое неповоротливое чудовище, колотило в стены, стучало в потолок. Над люком вырос радужный пузырь и тут же лопнул, обдав всех кирпичной крошкой.
Жан медленно сполз спиной по стене. Тупо ныла левая рука, струйка крови текла по пальцам, но не это лишало сил.
Он защитил врага, управленца, серого, защитил безо всякой задней мысли, просто потому, что Аркадий-дважды был на полшага от смерти. И он спас его.
Он напал на своих! На братьев по духу, товарищей по борьбе. Он напал, не рассуждая и не сомневаясь и, наверное, убил… Что с ним произошло за полтора прошедших года?
Надо подняться… Жан завозился у стены и нечаянно опёрся левым локтем о камень. Руку пронзила боль, он повалился на спину и стукнул руку ещё раз. Живот скрутило судорогой. Мелькнуло перед глазами обеспокоенное лицо Михаила, и Жан потерял сознание.