На одиннадцатичасовой народа было немного. Я стоял и лениво поглядывал по сторонам — Пашки ещё не было. Подъехал автобус и, развернувшись, остановился. Водитель скрылся в диспетчерской. Пассажиры суетливо толпились у закрытой двери, а я высматривал Пашку и уже начинал нервничать: вот-вот начнётся посадка, а его нет. Наконец вдалеке показалась худая фигурка с белеющими вихрами. Водитель уже сидел в кабине, нетерпеливо поглядывая на немногочисленный народ, суетливо занимающий свои места, укладывая рядом дорожные сумки.
Я попросил водилу немного подождать и рванул навстречу Пашке: он еле тащил двумя руками бьющую по ногам сумку со своими пожитками.
Молча забрал сумку, и, схватив крепко за руку, бегом рванул к автобусу. Пашка был бледнее обычного и какой-то невыспавшийся: еле за мной поспевал. Я, наверное, выглядел не лучше, так как тоже заснул под утро. Удивлённой по поводу моего внезапного отъезда бабуле наплёл что-то про отстающих одноклассников, которым обещал помочь подтянуться к началу школы.
Мы сели в конец салона, так и не обменявшись ни единым словом. Пашка, ни разу не взглянув на меня, сразу отвернулся к окну. У меня тоже не было особого желания разговаривать. Так мы и промолчали весь рейс.
До дома с автовокзала добрались быстро: подвёз Пашкин сосед на своём стареньком жигулёнке. Он бомбила, и как раз ожидал клиентов с прибывающих рейсов. Я помог Пашке донести сумку до квартиры, игнорируя сопротивление. На площадке стояли молча, не глядя друг на друга. Никто не решался уйти первым.
— В деревню вернёшься? — наконец заговорил Пашка, бросив на меня мимолётный взгляд.
— Нет! В городе останусь. Скоро родители приедут, смысл бегать туда-сюда? Ты с деньгами поосторожней, смотри, чтобы тётя Нина не нашла.
— Ладно, что-нибудь придумаю. Она ко мне в комнату нечасто заходит.
Поговорили, называется. Стояли друг напротив друга, как два придурка, боясь пересечься взглядами. Пашка повернулся к двери, доставая из рюкзака ключ, а я, постояв ещё с минуту и посмотрев на его сгорбленную под тяжестью сумки спину, начал спускаться по лестнице к выходу. На душе было хреново. Даже не знаю, на кого больше злился — на себя или на Пашку.
За все годы дружбы, а мы дружили ещё с детского сада, это была наша первая серьёзная размолвка. Ссорились-то мы часто из-за разной ерунды, но не больше, чем на пару дней. Потом даже и причин не помнили, да и не мирились вовсе. Просто, либо он ко мне приходил на следующий день, как ни в чём ни бывало, либо я к нему.
Сейчас было всё по-другому. Между нами стоял человек, которого я не мог просто так сбросить со счетов. Как это называется — любовный треугольник? Лично для меня это был пятый угол, в который я загнал себя сам. Лена была сначала девочкой, которая мне очень нравилась, и мы с ней дружили. Потом — моей девушкой, в которую я был влюблён. А сейчас, получается — моей женщиной. Ну, это так называется. Какая Ленка женщина?! Осталась всё той же смешливой, язвительной девчонкой, какой её я знал всегда. Но наша детская дружба переросла в серьёзные взрослые отношения, и я этим очень дорожил. И сейчас ждал с нетерпением, когда наконец её увижу. Вот только как мне теперь с ней себя вести после всего случившегося с Пашкой? Это был ещё тот вопрос!
А Пашка по всей моей жизни всегда был рядом. Он был моим единственным настоящим другом. Конечно, я не был слепым и лет с четырнадцати начал замечать, что он стал проявлять по отношению ко мне не совсем те чувства, которые можно назвать только дружбой, но я об этом слишком не заморачивался. Не видел, а может, не хотел видеть в этом что-то особенное. Бывало, когда мы бесились, валяя друг друга по траве, или дома дурачились на полу, он вдруг начинал краснеть и покрывался испариной. Я просто отпускал его и делал вид, что ничего не замечаю, переключался на что-то другое, давая ему время прийти в себя. Так было.
А с некоторых пор у меня рядом с ним начинало просто срывать крышу. Я никогда не причислял себя к «голубым», такого даже в мыслях не было. Я был «н о р м, а л ь н ы м»! Почему так происходило рядом с Пашкой? Может, мы слишком сроднились с ним в Безвременье? Мы ведь даже не знали, сможем ли вернуться когда-нибудь назад, или нам суждено там погибнуть. Возможно, в этом была причина, почему нас кинуло тогда друг к другу — мы искали спасение от этого ужаса.
А потом, перешагнув запретный рубеж, не смог уже остановиться я. Когда рядом Пашка — меня тянет к нему со страшной силой. Что это? Болезнь? Любовь? Думаю — нет. Это просто Пашка. Мой Пашка! Как я могу любить парня? Это абсурд! Я люблю свою Ленку. Что я испытываю к Пашке — не знаю. Мне хочется его защищать, оберегать, заботиться о нём и… любить? Господи, что ж делать-то? Я совсем запутался.
Я забросил домой вещи и на маршрутке доехал до центра. Перекусил в кафешке: дома был пустой отключенный холодильник. Но сначала нужно было купить мобильник. С Леной не связывался уже несколько дней. Наверное, обиделась. А я в свете недавних событий просто не мог с ней общаться так, как прежде, она бы сразу почувствовала, что что-то произошло. Но и откладывать общение тоже больше было нельзя. Решил, что как только куплю телефон, сразу позвоню ей. Мобильник купил почти такой же, как у меня был, только моделью поновее, дабы исключить ненужные вопросы родителей.
Для хранения денег приобрёл два чёрных небольших контейнера. Их легко было спрятать в столе среди прочих вещей. Такие же контейнеры купил для Пашки. Неважно, что между нами происходит. Решил сегодня же ему их занести. Мы должны были сохранить нашу общую тайну, иначе могли спалиться оба. И что потом рассказывать? Что были в гостях у людей из будущего, и они нам за «особые заслуги» деньжат подкинули несколько мильёньчиков? И кто в этот бред поверит? И кого нам потом будут искать — психологов или психиатров?
А «дровишки» откуда? Клад в лесу нашли? Банк грабанули? В общем, это была очень серьёзная и крайне чреватая последствиями наша общая тайна. К тому же я не был уверен, что Пашка сам сделает всё как надо. Привык во всех вопросах полагаться на меня, да и я тоже за столько лет к этому привык — всегда и во всём его опекать. И мне это не было внапряг, я не считал это какой-то особой заслугой. Это было совершенно естественно, как пить воду или умываться по утрам.
Купив в центральном маркете продукты, вернулся домой. Включил холодильник, забросил по-быстрому всё туда и, прихватив пакет с двумя контейнерами, отправился к Пашке.
Он открыл сразу и уставился на меня с насупленным видом, типа, чего тебе ещё? Я не стал ничего объяснять, а, отодвинув его в сторонку, разулся и прошёл в комнату. Вывалил на кровать контейнеры из пакета.
— Сейфы тебе принёс! — сказал, усмехнувшись. — Давай сюда выручку — сложим.
Пашка постоял в дверях, переводя взгляд то на контейнеры, то на мою лыбящую физиономию.
— И с чего вдруг такая забота? Может, усыновишь меня? — взял контейнер, повертел и бросил небрежно назад. Видя, что на его выпады я никак не реагирую, продолжил с ещё большим раздражением:
— Не надоело в няньках ходить? Я не маленький, сам могу о себе позаботиться.
— Я вижу — уже начал, — кивнул на распахнутую сумку и рядом вываленные кучей вещи.
— Паш, кончай бузить! Деньги уберём, и я уйду. Хочу убедиться, что их никто не найдёт. Меня, между прочим, это тоже касается. Это — наше общее дело, нравится тебе или нет. Давай доставай!
Пашка молча принёс из прихожей рюкзак, поставил на кровать и открыл молнию. Внутри смятой кучей как попало были напиханы пятитысячные купюры.
— Твою ж ма-аать! Паш, что за… хрень? Чё ты с ними делал? — я обалдело смотрел на скомканные бумажки.
Нет, этого малолетнего засранца на минуту нельзя оставить — что-нибудь сотворит. Вот как теперь? Счас его мать придёт, а мы тут денежки утюжком разглаживаем. Картина Репина — «Не ждали».
— Короче, бери рюкзак и айда ко мне, пока нас не застукали. Ты ел?
Он молча смотрел на меня стоя в позе упрямого ослика.
— Ладно, у меня пожрёшь. Пошли!
Я отправил его в ближайший магазин канцтоваров за канцелярскими резинками, а сам с рюкзаком поднялся домой. На площадке столкнулся с соседкой — Татьяной Кимовной.
— Тимур, а ты чего здесь? Ты же в деревне должен быть, — сразу засыпала она меня вопросами, подозрительно оглядывая со всех сторон. Ну, тот ещё Штирлиц!
— Уже вернулся вот. Дела есть в городе, — и, предупреждая следующую порцию неудобных вопросов, быстренько юркнул за дверь своей квартиры.
«Фух! Не дом, а шпионская сеть! Никакой личной жизни!» — с досадой подумал про себя.
Дружить с соседями — это замечательно! Пока они не начинают активное вторжение на твою личную территорию. А для Татьяны Кимовны я и в сорок лет, наверное, останусь маленьким мальчиком, которого надо спасать то от гриппа, то от ангины.
Не успел разуться — вернулся из магазина Пашка, протягивая мне упаковку резинок.
Пока он гремел на кухне чайником и резал себе бутерброды из ветчины, сыра и хлеба, я начал разбираться с его жёванной «валютой».
«Нет! Ему больше полтинника на литр молока давать в руки нельзя. Казначей хренов! На одну ночь с деньгами оставил! Кораблики он из них мастерил, что ли?» — ворчал я про себя, тщательно разглаживая мятые, изломанные бумажки.
Мы потратили больше часа, выпрямляя и раскладывая купюры по пачкам, перетягивая каждую резинкой. Одну он решил оставить, сказав, что ему «надо».
— Куда тебе столько денег? С ума сошёл? На что ты их тратить собрался? Машину решил купить? — посыпал я вопросами, обалдело уставившись на него. — Паш, это не шутки. Мы не можем сейчас их тратить — сразу заметят. Пусть лежат, пока высшее не получим, а со школой это семь лет. Поступим в универ, откроем счета и положим на банковские карты, понемногу в разных банках. Я уже всё продумал. Но это только через год, не раньше.
— Мне сейчас надо, — упрямо повторил Пашка и протянул руку за пачкой.
— Перебьёшься. Пока не скажешь, зачем, не получишь! — решительно отодвинул его руку, укладывая пачки в контейнеры.
И тут он меня ударил. Удар был несильный — в плечо, но я не ожидал и завалился на бок, а он наскочил сверху, пытаясь забрать контейнеры, стоявшие с другой стороны от меня. Я тут же подмял его под себя и завернул руки кверху, удерживая силой. Он пыхтел и вырывался, а я держал и не отпускал.
Мы, раскрасневшиеся и напряжённые немой борьбой, смотрели друг на друга в упор, и моя крыша опять зашуршала черепицей, отъезжая всё дальше вместе с остатками здравого смысла. Вот что за нахрен! Я наклонялся к нему всё ниже, и когда мои губы уже были готовы коснуться его влажно-приоткрытого манящего рта, Пашка отвернул лицо в сторону.
— Не надо, Тём. Отпусти.
Я отпустил и, выдохнув, обессиленно сел на пол, с ожесточением потерев лицо руками. Он сел рядом, боком ко мне. Мы молча сидели, приводя дыхание в норму, глядя каждый в свою сторону.
— Паш, я не знаю, что со мной происходит. Как только оказываюсь близко к тебе, ничего не могу с собой поделать — хочется тебя обнимать и… ну, сам понимаешь. Я тебя уже начал бояться. И себя тоже. Может, я больной? Может, в отваре что-то было, которым нас Урод поил?
— Знаешь, Тём… — потухшим голосом заговорил Пашка. — Давай не будем какое-то время встречаться. Я тоже так не могу. Мне и без тебя плохо, и с тобой тоже… У тебя есть Лена, и у вас уже всё было, ты её не бросишь. А мы — парни. Может, перестанем видеться, и всё само пройдёт как-нибудь?
Пашка говорил не повышая голоса, безо всяких эмоций, а меня от его размеренного тона леденил мороз. Звучало как приговор. Но я тоже не видел выхода. И не знал, что на это ответить. После моего неожиданного всплеска я ещё не пришёл в себя до конца, и меня по-прежнему тянуло к нему — его присутствие рядом волновало. Просто сексуальный маньяк какой-то! Что за нах?!
— Я собрался ехать в Москву, поступать в колледж. Для этого мне и нужны эти чёртовы деньги, — продолжал Пашка тем же тоном.
Я резко повернулся:
— Что ты собрался? — ушам своим не поверил, что этосейчас слышу.
— Сказал же, в колледж поеду! — повысил он голос для «особо одарённых». — Я уже и заявку подал в несколько, и мне ответы пришли по электронке. Выбирай любой, какой захочешь.
Я прирос к полу:
— Вон-оно-чё! Колледж, значит! И заявки разослал!
«Не, точно подменили! Это не Паша — это Буратино с букварём… хер с ним… с азбукой. Мальчик захотел учиться. За-е-бись! А папу Карло никто не спрашивал. Кажется, в сказке не так было. Ну, с Пашей всё не так! Ученик, бля… из Золотого Ключа!»
— Паш, какой, нахрен, колледж? Нам ещё год учиться. Потом вместе в универ поступим. Чё ты мелешь… колледж, блин! Да тебя через год в армию заметут.
Я поверить не мог, что он решился ехать куда-то один — без меня! Ладно, пусть не будем видеться, но я, по крайней мере, буду знать, что он здесь — рядом! А не где-то там в Тьмутаракани, да хоть бы и в Москве. Это ещё хуже! Нет, никуда я его не отпущу, даже пусть не мечтает! Придумал тоже, умник! В Москву, бля, за песнями!
— Тём, я уже всё решил — поеду! С мамкой поговорю, заберём доки из школы, и уеду. Через пару недель твоя в город вернётся — и всё! Я не собираюсь дожидаться. Так лучше всем — и мне, и… вам. А заберут в армию, так это ещё лучше того. Я не против, — и опять перешёл на язвительный тон, — буду ваш покой охранять!
— Паш, скажи, ты вот эту всю хрень с колледжем сейчас только придумал, — всё ещё негромко спросил я, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на ор, — или эта уебенная мысль давно тебе в голову пришла?
— Да какая разница — сейчас или раньше? — вскочил он и закричал, зло глядя мне в лицо:
— По другому — никак! Нету у нас другого выхода. Не-ту! Хватит меня опекать, блять! Вырос я уже, понял? Вы-рос!
Он яростно взмахнул рукой по направлению к двери.
— И пиздуй ты к своей Лене, не рассиживайся тут!
То, что он начал орать первым, меня как-то сразу отрезвило и успокоило. Это опять был мой обычный друган — язвительный, нервный и несдержанный. Такой он мне был не страшен. Совсем другое дело, когда Пашка становился вялым и безэмоциональным, а его голос — тусклым и безжизненным. Такого Пашку я с некоторых пор начал бояться, помятуя Безвременье. Пусть орёт, пусть злится, только не застывает. Всё вдруг встало на свои места, и я уже знал, что сделаю в следующую минуту.
— Вообще-то, я здесь живу, если чё! И хватит орать — мы не в тундре, и я не глухой. Сказал — не поедешь! Деньги у себя оставлю. Хер ты хоть копейку от меня получишь раньше, чем через год.
Я вскочил и, рывком притянув его к себе, со всей силы впился в мокрые, слюнявые, дрожащие от злости губы. И не дал ни малейшего шанса вырваться.
Потом мы стояли обнявшись и долго не могли отдышаться, тесно прижавшись друг к другу.
Лене я так и не позвонил.