Время стремительно отсчитывало минуты до встречи и до моего позорного «грехопадения». Я, валяясь на диване, лихорадочно пытался сосредоточиться, чтобы хоть приблизительно прорепетировать в уме этот непростой разговор с Леной. Но мой возбуждённый мозг отчаянно тормозил, глючил и отказывался направлять мысли в нужное русло.
Вместо правильных, убедительных фраз подсовывал какой-то бред, не имеющий ничего общего с заданными условиями, некстати вытаскивая из архивов памяти эпизоды из военных фильмов, увиденных когда-то давно в детстве, рисуя в голове финальную сцену предстоящей встречи.
Вот я стою на грубо сколоченном помосте перед сельчанами босиком, в одних трусах и в майке, со связанными руками, с петлёй на юной шее. На груди табличка — «ПАРТИЗАН». Но в глазах людей читается не жалость к отважному герою, как полагается по сюжету, а презрительное осуждение и мой смертный приговор. Потому что, это в фильме нацарапано — «партизан», на моей же воображаемой табличке другое, более ёмкое и короткое слово, и тоже начинается на букву пэ. В последнюю минуту перед казнью выкрикиваю в толпу срывающимся голосом: «Товарищи! Это ошибка! Я не пи…»
Ленка в эссесовской форме выбивает из-под окровавленных ног табуретку, прерывая прощальный монолог, петля затягивается, и моё изувеченное пытками тело дёргается в предсмертной агонии.
Картинка меняется.
Я на краю обрыва с гордо поднятой головой, опять же в трусах и в майке, со скрученными за спиной руками перед шеренгой белогвардейцев. Внизу разбивается о камни морской прибой. Мои волосы ласково треплет лёгкий июньский ветерок. Я в последний раз смотрю на голубое, с белыми барашками облаков небо и… запеваю:
«Прости меня, прости меня, я ухожу,
Я ухожу, наверно что-то не сложилось —
Пусть мне с тобой уютно было и тепло,
Но голова, но голова не кружилась…»*
И голос не мой обычный — непопадающий в ноты, а чистый и звонкий, как у Серёжи Парамонова.
Ленка во френче и до блеска начищенных сапогах небрежно взмахивает коротким изящным стеком, отдавая приказ. Песня обрывается на полуслове. Моё, изрешеченное вражескими пулями, тело вздрагивает и неспешно, как в замедленной съёмке, срывается с обрыва и плавно летит вниз, подпрыгивая на выступах, как воздушный шарик, и опускается на прибрежные камни, то скрываясь, то появляясь и покачиваясь в пене набегающих волн.
Прокрутив в голове картинки моей героической кончины, припомнил фразу из известной комедии:
«Ой, не похож! Ой, халтура! Не царская у тебя рожа!»
Да, артистом мне не быть!
Ничего так и не придумав, как ученик, не подготовившийся к предстоящему экзамену, махнул рукой: «Хрен с ним! Как будет, так и будет!» — поднялся с дивана, переоделся в приличествующую случаю одёжку и пошёл сдаваться на милость божью.
На площадке опять столкнулся с соседкой.
— Тимур, говорят, тебя с Леной сегодня видели? Что, уже вернулась?
Шпионский синдикат работал в обычном режиме, без сбоев: тётя Тася успела донести оперативную информацию до «высшего руководства».
Моё терпение лопнуло, и я начал хамить:
— Ну, раз вы уже в курсе, зачем спрашивать?
— Я к тому, что завтра твои возвращаются. Понимаешь, о чём я говорю?
— Пока нет.
— Поаккуратней там, чтобы беспорядка не было. Поздно не засиживайтесь!
Причём, «не засиживайтесь» Татьяна Кимовна произнесла с нажимом, посмотрев на меня выразительным взглядом.
Я продолжал хамить:
— Не переживайте, мы днём успели всё сделать! — и со словами: — Хорошего вечера! — сбежал по лестнице, завершив тем самым неприятный диалог.
«Почему все знают, что я должен и чего не должен делать, кроме меня самого?»
Спасибо Татьяне Кимовне: я разозлился, и это помогло успокоиться и перестать мандражировать. На часах было половина седьмого. Я решил заранее, что для предстоящего объяснения с Ленкой лучше всего подойдёт нейтральная территория, поэтому сразу направился к парку.
Дойдя до центральных ворот, позвонил Лене и сказал, где буду её ждать — у входа в парк.
По тут же сменившемуся в голосе оттенку интонации сразу уловил, что идея прогулки на свежем воздухе её озадачила и не слишком обрадовала, но после небольшой заминки услышал лишь краткое:
«Иду!»
Минут через десять увидел знакомый силуэт в ярко-красном коротком платье.
Кокетливо размахивая круглой, напоминающей детский барабан, розовой сумочкой по тротуару шла моя Ленка — стройная, загорелая, ослепительно красивая в ярком, безумно шедшем ей платье с развевающейся копной льняных волос. Шла, как мега-звезда по красной дорожке, провожаемая блеском восторженных взглядов и звонкими ударами о мостовую падающих челюстей проходящих мимо мужчин, да и женщин тоже. Я даже на минуту в душе погордился, что эта дива идёт не к кому-то, а именно ко мне. Но тут же вспомнив, зачем я здесь, обложил себя мысленно крепким портовым матом и с улыбкой висельника сделал несколько шагов ей навстречу.
Ленка подошла и по хозяйски обняла меня с намерением поцеловать в губы, но я её опередил, слегка ткнувшись в щёку лёгким поцелуем и тут же притронувшись рукой к спине, повернул по направлению к арке — входу в парк.
— Идём! Прекрасно выглядишь. Челюсти вон до сих пор подбирают, — с усмешкой кивнул на стоявшую неподалёку группу парней, поглядывающих в нашу сторону.
— Но твоя-то на месте! Не слышу возгласов восторга, — с игриво-язвительной усмешкой возразила Лена.
— Я же сказал, что хорошо выглядишь. Хочешь чего-нибудь?
Мы проходили мимо крытого летнего павильона.
— Попозже. Давай просто погуляем. Давно в парке не была — хорошо здесь, — ответила Лена, оглядываясь по сторонам.
— Да, здорово, только народу много. Пойдём посидим где-нибудь подальше от толпы.
Я провёл Лену на ту самую скамейку, где сидел днём. Пока шли, она непрерывно щебетала о своей жизни в Челябинске. О пустоголовых кривляках-одноклассницах, у которых на уме только одно: как бы обратить на себя внимание Стаса Барканова, как я понял, их классного, а может и школьного, «секссимвола». Дальше шли перечисления всех хитростей и уловок по охмурению этого самого Стаса.
По словам Ленки, он был «абсолютный кретин, самовлюблённый болван, настоящее чмо и вообще, полное дерьмо, не стоящее того, чтобы обращать на него внимание». И только такие пустышки, как эти тупоголовые дуры, могли на него запасть. И как её бесили его постоянные шуточки и подколы, особенно когда они в начале лета ходили в поход с классом. Ленка, споткнувшись о камень, упала и подвернула ногу, и Стас, не смотря на её яростные протесты, донёс её на руках до ближайшего пенька. А она злилась и вырывалась, потому как ей было это страшно неприятно… и далее в том же духе. Очень напоминало рассказ Чехова «Длинный язык»**.
Мне вдруг стало легко и весело. Дальше я уже не слушал, а просто считал, сколько раз было произнесено имя «Стас». Насчитал двадцать четыре раза. Двадцать пятый специально ждал, стоя у скамейки, чтобы дойти до ровного счёта.
— Двадцать пять! Бинго! — весело завершил счёт, облегчённо выдохнув и прервав Ленку на полуслове:
— Садись, чё стоишь? Я уже понял, что тебе очень не повезло учиться в одном классе с таким говнюком.
— Что? Какие двадцать пять? Ты о чём? — непонимающе повернулась она ко мне.
Я опять рассмеялся. Ленка всегда задавала сразу несколько вопросов одновременно, как будто выстреливала из пулемёта.
— Да не бери в голову. Так… вспомнил кое-что.
— Ладно! — продолжила она. — Что-то я всё говорю, а ты молчишь. Расскажи, куда вы ездили. Ты ведь так мне и не сказал. Это что, какая-то тайна? Или вы вернулись из деревни? Я уже собиралась туда к тебе ехать, но Татьяна Кимовна сказала, что видела тебя в городе. Вот и решила подождать. Так где вы были? — продолжал стучать пулемёт.
— Да нигде. В деревню опять ездили. Здесь особо делать нечего.
— Тём, я соскучилась, а ты? У тебя ведь всё хорошо? Почему ты так изменился? Что происходит?
— Лена…
Я перестал улыбаться, посмотрел ей внимательно в глаза.
— Об этом я и хотел поговорить… Ты, кстати, тоже изменилась. Даже очень! — и, не сдержавшись, усмехнулся:
— У тебя появились новые друзья, ведь так?
— Что ты имеешь ввиду? — отвела она глаза в сторону. — К тебе я отношусь по-прежнему. Ничего не поменялось, — и продолжила, нервно теребя ремень сумочки:
— Я вообще не понимаю, что у нас за разговор такой? Ты какой-то равнодушный, вообще тебя не узнаю — не обнимешь, не поцелуешь… Разлюбил, что ли? Может, другую себе нашёл?.. Скажи!
Меня огорошил этот прямой Ленкин вопрос, но, поразмыслив, решил, что момент вполне подходящий выложить всё сразу. Да и смысл затягивать, переливая с пустого в порожнее? Рассудив таким образом, я не стал увиливать:
— Прости, Лен, у меня действительно… появился человек. И он мне очень дорог… так вышло.
Минутную напряжённую паузу прервал Ленкин дрогнувший голос:
— Вот, значит, как! А я-то, дура, летела к тебе, с родителями переругалась… ждала тебя тут, как… как последняя идиотка! Ну ты и…
Она, не договорив, вскочила, почти бегом удаляясь по аллее, но вдруг резко развернувшись, крикнула:
— Нет! Не уйду, пока не услышу, кто эта стерва!
Быстро вернувшись назад, села, вцепившись в мою руку, сверкая из-под густо накрашенных кукольных ресниц яростным взглядом.
— Где ты её нашёл? Это ты с ней ездил? Говори! Я имею право знать!
Я откинулся на спинку сиденья и сказал спокойно, выделяя каждое слово:
— Я ездил с Пашкой.
— Не верю! — истерично вскрикнула Лена.
— Ты же сама утром видела.
Ленка напряжённо всматривалась в моё лицо, вот-вот собираясь расплакаться, а мне тоже вдруг стало грустно от того, что и без того тягостное расставание с ещё недавно любимой девушкой скатывается в какой-то истеричный фарс.
— Лен, у нас тут какая-то семейная сцена получается. Не находишь? Ну, какое это имеет значение, с кем я ездил? Получилось так, как получилось — я виноват. Прости!
— Прости?
Ленка сощурила свои рысьи глаза, став похожей на дикую кошку. И ещё чем-то на своего отца: у него был такой же взгляд опасного хищника.
— И это всё?! Нашёл себе там кого-то, а меня вот так просто можно выкинуть одним «прости»?! Как мусор?! А ничего, что мы уже спали, Тимур? Я никогда бы этого не сделала, если бы знала, что ты можешь вот так со мной поступить! Понимаешь ты это или нет?
— Лен…
Но она снова меня перебила, молниеносно поменяв выражение лица с хищного на нервно-весёлое:
— Слушай, вот я дура! Поверила! Ты же не всерьёз? — она громко рассмеялась. — Ну конечно! Решил меня проверить, да? Или, может, приревновал… к Стасу? Да я же тебе говорю, что он полный придурок! — и, прижавшись ко мне, обняла за плечи. — Тём, перестань меня пугать! Пошутили и хватит! Идём к тебе, я начала мёрзнуть.
Ленка резво подскочила со скамейки и потянула меня за руку.
— Пошли?
Я тоже встал, взял её за плечи, и, повернув к себе, глядя в глаза твёрдо отчеканил:
— Лена! Это была не шутка! Я сказал тебе правду — у меня есть другой человек. И я… люблю его!
«Я это правда щас сказал? Про Пашку?»
Ленка резко вывернулась из моей хватки, встряхнув при этом копной атласных волос, как веером, и зло сверкнув на меня прищуренным взглядом, выпалила на одном дыхании:
— Фигня это всё — эта твоя любовь! Мы с тобой столько лет дружим, и ты ни разу ни на кого больше не взглянул. Просто меня долго не было, вот тебя и потянуло… на подвиги. У меня отец всю жизнь ходит налево, и ничего, живут. Никто про развод даже речь не заводит. Думаешь, я не понимаю про вас, мужиков? Все вы одинаковые. И возраст тут ни при чём! Природа у вас такая — трахать всё, что шевелится. Что, не права?
— Ты сейчас говоришь глупости, если не сказать больше. У меня всё серьёзно. Мне очень жаль, что всё так вышло, но так случилось — мы расстаёмся, Лен. Ещё раз прости! Я не знаю, что ещё сказать. Пойдём, я тебя провожу. Ты замёрзла.
Мы молча вышли из парка, и Ленка остановилась.
— Дальше я сама, не нужно меня провожать. Завтра вернусь в Краснодар. Хотела бы пожелать тебе всего хорошего, но не могу.
Она слегка потупилась, потом подняла на меня ядовито-презрительный взгляд и сказала с кривой усмешкой:
— Не хотела тебе говорить, но теперь скажу. Ты в курсе, что твой Паша — гей?
Если бы на нас сейчас обрушилась арка, под которой мы стояли, я был бы не так потрясён.
Горло сдавил спазм, и я еле смог произнести:
— С… чего ты взяла?
— Ну, это только ты такой дурачок, что ничего вокруг себя не замечаешь, а я давно уже это «взяла». И, к тому же, он к тебе неровно дышит, — она нервно рассмеялась, — в любви тебе ещё не признался?
— Прекрати!
— Ой, какие мы нежные! — улыбка исчезла, и глаза опять превратились в две холодные льдинки. — Я вообще тебя никогда не понимала, чего ты возишься с этим недоношенным! Он же форменное чмо, да ещё и пидор. Или… может, он и тебя уже в своё голубое болото перетянул, а? Куличок этот! Вы же с ним не расстаётесь: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой!» на букву пэ…
Её лицо исказила злобная гримаса, стерев всю красоту. Губы кривились и нервно подрагивали, глаза полыхали ненавистью — я такой её никогда не видел.
Нет, женщинам определённо нельзя злиться, они становятся похожи на фурий или… Ну, в общем, злых, мстительных ведьм из детских сказок. А ещё она напомнила мне своего отца: мимика была та же. Меня уже отпустило. Зла на неё почему-то не было, просто больно было видеть Ленку в таком состоянии, до которого я её довёл. И ещё в душе звенела струна тревоги за Пашку. Да что там — за нас с Пашкой. Я подумал, что Ленка, скорей всего, захочет мне отомстить. Каким образом? Через Пашку? Это меня очень сильно тревожило.
То, что она болтушка, я уже сегодня понял. Как раньше не замечал? Наверное, когда любишь, не замечаешь. Говорят же, что любовь делает человека слепым и глухим. Вот и я, наверное, таким был. Видел только хорошее, и тем досаднее было разочарование. А сегодня, так вообще, узнал много нового и интересного. Невольно хмыкнул, вспомнив про челябинского «абсолютного кретина» Стаса. И всё-таки я попытался её успокоить:
— Лен, я тебя всегда знал как хорошего человека, нормальную девчонку… И ты такой и осталась, просто сейчас расстроена и говоришь глупости. Зачем трогать Пашку, если виноват я? Успокойся и идём, я тебя всё-таки провожу.
Я взял её за локоть, но она отдёрнула руку и отскочила.
— Не трогай меня! Даже не прикасайся! Никогда тебе не прощу! — раздельно с нажимом произнесла она последнюю фразу и, развернувшись, быстрым шагом пошла в свою сторону.
Я ещё постоял, глядя вслед уходящей моей первой любви, и потюхал в сторону Пашкиного дома, мысленно прокручивая наш с Ленкой разговор и чувствуя облегчение, хоть и с неприятной примесью досады. Это было первое расставание в моей жизни. Первое — больное и горькое. И мне очень хотелось, чтобы оно было и последним.
***
Пашка сидел во дворе за доминошным столом.
— Привет. Комары ещё не съели? — спросил, подходя и усаживаясь рядом. Комарья и правда к вечеру налетело достаточно.
— У меня брызгалка от комаров. Пока не лезут, — хмуро ответил Пашка, глядя в сторону.
— Пошли ко мне, поедим и… поговорить надо.
Друг, всё ещё хмурясь, глянул на меня исподлобья, достал сотовый, нажав на кнопку вызова:
— Мам, не теряй меня, я у Тимура буду. Ага… Ладно…
Сунув телефон в кармашек рубашки, посмотрел в мою сторону, забирая со стола баллончик с репеллентом:
— Пошли, герой-любовник.
Я, ухмыльнувшись, отвесил ему лёгкий подзатыльник, за что получил острым, как пика, локтем в бок.
Мир вокруг начал восстанавливать утерянные краски.