Его что-то разбудило.
Не двигаясь, он быстро оценил обстановку. Тихо. Ну-ка… он напряг-расслабил мышцы…
Тело не связано. Порядок.
Рукоять ножа удобно лежит в ладони, теплая от тела… Оружие на месте.
Ничего не болит. То есть болит левая рука… Ну, ей положено болеть, подарочек от психованного призрака-людоеда пришлось зашивать… Бедняга из первых переселенцев помер от голода еще лет триста назад, но так с этим и не смирился. Жевал всех подряд, кто не додумался брать с собой в лес сухарики. Но боль – дело привычное, трудно припомнить время, когда у него ничего не болело… Рисковая у них работа…
Сэм? Ровное дыхание на соседней постели – брат спит. Ровное дыхание? Минутку… Еще одно дыхание – у плеча… Слабый запах духов… Стоп-стоп, в голове затренькал первый звоночек «не-все-в-порядке». Это что, он с малышкой? Плечо щекочут чьи-то волосы… ***! Он распахнул глаза – черт, он и правда в постели с какой-то девицей! Лица не разглядеть…
Он с девицей прямо при Сэме? Не может быть! Он не мог!
Дину Винчестеру резко поплохело.
Сэм?!
Быстрый взгляд влево, мимо светлых волос, рассыпанных на подушке у плеча – нет, Сэм спит. Уютненько так спит, спокойно, без кошмаров. Отлично. Хорошее утро, старик, хоть для тебя.
Стоп, утро?
Утро?
Они ж ночью собирались… собирались… Дин расстроено вытащил руку из-под подушки и поерошил волосы. Проспали охоту!
*** гостиница, **** девица, *** заботливый братец, не разбудивший его вовремя и *** он сам, не умеющий держать штаны застегнутыми!
Облегчив душу несколькими крепкими выражениями, Винчестер-старший глянул на окно. Часов восемь утра.
С кем он хоть?
Ничего не помню…
Рука на что-то наткнулась… нет, в пальцах ощущался какой-то дискомфорт… Дин скосил глаза.
На безымянном пальце поблескивало новенькое обручальное кольцо.
— Ой, мама… — проговорил бесстрашный и отважный охотник за нечистью… И вспомнив, что он взрослый, проговорил более подходящее ситуации выражение, — Твою мать!
Три дня назад…
— Сэм! Поласковей!
— Поласковей будет медсестричка в больнице. Поехали в больницу? – Сэм поднял на него взгляд, в котором мешалось «слава-богу-ты-цел» и «убил-бы-собственными-руками».
— Проехали, давай сам. Но будь понежней, принцесса. О-уууу! – возмутился Дин, — Когда грызли, не так больно было!
— Дин, заткнись, у меня и так руки дрожат!
— Девчонка.
— Придурок!
— У… ш-ш-ш… – старший из братьев невнятно зашипел, когда Сэм закончил шить рану и щедро залил антисептиком. – Ладно, все. У тебя лэптоп мигает…
— А… Поиск завершен. – Сэм закончил перевязку и подсунул братцу банку пива.
— Это с чего ты такой щедрый? – Дин подозрительно уставился на алкоголь, протянутый трезвенником-Сэмом. Тот мысленно выругал себя – додумался, в чем растворять обезболивающее! А как иначе впихнуть его в упрямого братца?
— Это у меня помутнение рассудка, — объяснил он, — Давай сюда.
— Обойдешься! – Дин моментально поднес банку к губам и основательно распробовал содержимое. – А что за поиск?
Ффуххх… Пронесло. Сэм присел рядом в лэптопом, озвучивая информацию (а параллельно отвлекая Дина от подозрительного привкуса пива…)
— Это наш возможный объект. Городок Хэвенсли. Население пятнадцать тысяч человек. С десяток подозрительных смертей… О, два десятка…
— Причина? – чуть помутневшие от боли и переутомления зеленые глаза оживились, и он машинально допил остаток пива. Отлично, братец!
— Так… Смерть без особых причин, просто люди умерли. В разное время, в разных домах. Разного возраста. Здоровые люди и сердечная недостаточность. Никакого расследования, никакого шума. Даже вопросов…
— Одни некрологи?
— Именно.
— Это все? – Дин мешком упал на постель и подгреб подушку.
— Нет, — Сэм с интересом проглядывал информацию, — Интересно…
— Сэмми, не тяни.
— Газета соседнего города вынуждена опубликовать опровержение статьи о Хэнсвилле. Оказывается, в дополнение к « убийствам, которых не было», в милом городке самая высокая рождаемость в Штатах… И еще кое-что самое… Прямо как в том городе, с пугалом…
— Три раза слово самый? Наш клиент! – сделал вывод Дин и осторожно перевернулся на живот, уткнувшись в подушку.
— А еще там нет… Эй! Дин…
Брат заснул прямо посреди разговора. Вырубился как его Импала после поворота ключа зажигания… Ну… не удивительно. Они выслеживали этого Дикого О. Брайена четверо суток, вымотались до предела. А у Дина еще и кровопотеря… Спи, упрямец несчастный… Сэм устало потер лицо, закрыл ноутбук и стал тихо складывать медицинский мусор (шприц, салфетки, упаковку от бинтов) на выброс.
Закрывая за собой дверь ванной, он услышал, как Дин негромко пробормотал во сне:
– Главное – не повысить рождаемость…
Два дня назад.
— Дин, нет! – простонал Сэм, разглядывая их новенькие удостоверения. – Я думал, мы будем сотрудниками ФБР или службы по переписи населения. А это что? Торговцы? Чем?!
— Да брось, старик, сам же говорил, что они горожане подозрительные, вон даже за безобидную статейку на газету наехали. Так что притворимся, что продаем что-то нужное, и можем спокойно поговорить с кем надо.
— Чем ты собираешься торговать? Подержанными машинами? Журналами для взрослых мужчин?
— Ну… – в зеленых глазах старшего братца мелькнул бесовский огонек, — Ты сказал, у них высокая рождаемость, так? Я тут подумал, что кое-чего у них явно не хватает!
— Нет! – вскрикнул Сэм, отгоняя жуткое видение: Дин с пачками презервативов в обеих руках задает вопросы молодым женщинам и благообразным старцам. – Ни за что!
— А что, тебя что-то смущает?
— Да!
— Вот не думал, что ты боишься колясок, Сэмми!
— ?
— Я о детских товарах, Сэмми, — подмигнул негодяй- братец, — А ты о чем подумал?
Первый облом случился на въезде в город: хорошенькая девушка, у которой Дин вдохновенно выспрашивал дорогу к гостинице или мотелю, шарахнулась от поцелуя как демон от святой воды, и, судя по тому, каким насупленным старший братец явился обратно к машине, передумала давать телефон.
Сэм попробовал подправить его настроение:
— Может, она считает, что от поцелуев рождаются дети?
— И что? – Дин явно задумался о чем-то другом и попался подозрительно легко.
— Может, ей не хочется детей с такой физиономией? Ну, с твоей.
— Отвали, Сэм, — прошипел тот, явно раздосадованный неудачей, и прибавил ходу так резко, что груда товаров на заднем сиденье пошатнулась и с верхушки на него посыпались мягкие пакеты с памперсами и подгузниками.
— ***! – выразился Дин, сбрасывая с колен пакет с рисунком радостного карапузика. От резкого движения пленка лопнула, и, не успев глазом моргнуть, старший Винчестер оказался по пояс в подгузниках… – Черт!
— Сэм, не надо, — предостерег Дин, глядя, как глаза младшего братца расширяются, с восторгом вбирая и рассыпанные пакетики и его сердитую физиономию… – Сэм, это не смешно. – в ответ послышалось какое-то сдавленное хрюканье, — Сэмми, клянусь, если ты хоть улыбнешься, я…
Нет, Сэм не улыбался.
Он ржал.
Он скорчился над своим бесценным лэптопом, таращился на старшего брата и хохотал — шумно, заливисто, радостно, как ребенок, увидевший, как папа уронил на ногу молоток и теперь скачет зайчиком.
— Сэм! – Дин затормозил, сердито уставившись на ополоумевшего младшенького, но с верхушки кучи на него спикировала детская погремушка на петельке и поймала грозного охотника за ухо. – Вот ***! Сэм…
Сэм уже не мог смеяться. Истерически всхлипывая, он сполз по сиденью и размазывал по щекам слезы… Дин несколько секунд смотрел на рыдающего от смеха брата и, махнув рукой, отвернулся. Секунда… вторая… Дин недоверчиво смотрел на себя, отразившегося в боковом зеркальце, на котенка-погремушку в собственном ухе. Потряс головой – погремушка мяукнула.
— Мя… он мя… укнул… – простонал Сэм. И выключился окончательно.
— Сэм! – но в зеленых глазах уже проскочила смешливая искорка. Он этак задумчиво тронул котеночка… выслушал еще одно «миу»… Еще пара секунд, и в машине хохотали уже оба Винчестера.
— У вас проблемы? – чья-то рука легко стукнула в боковое стекло. Братья притихли, рассматривая сотрудника дорожной полиции… Но тут полицейский рассмотрел подгузники, погремушки и прочее, и на его лице появилось такое выражение, что отвечать на его вопрос временно стало некому…
Жанет оказала ей услугу. Она как будто возродила прошлое, вернула ей свежесть чувств. Или предоставила в распоряжение свое более молодое, жадное тело. Клотильда уже не наблюдала со стороны, она переместилась в это самое тело, в тело сводной сестры, в ее глаза, под ее кожу. Она хочет все пережить заново, вновь почувствовать ту жаркую волну, упругий порыв, ударивший в ее застывшее лицо в библиотеке епископского дома. Она видит его впервые, изучает, любуется. Он уже не сидит за огромным столом, он стоит слегка растерянный в обледенелом, почерневшем парке под рваным снежным саваном. Этот парк ободран до древесных костей. Но с неба сыплется снежная пудра, посланная лицемерными небесами, чтобы скрыть шрамы и трупные пятна. Он, такой юный, смущенный, удивительно прекрасный, бродит среди бездыханных стволов, и снег застревает в его темных волосах сверкающей алмазной крошкой. Он время от времени обращает лицо к небу, и тогда снежинки виснут на ресницах, забиваются в уголки глаз, тают и текут, как подмерзшие слезы. Он – единственной сознающий утрату, хранитель скорби по некогда бушевавшим краскам, по плодам и листьям, по цветущему саду. Этот юноша, одинокое живое существо, как свидетельство будущего возрождения, как источник бессмертия, не мог не привлечь внимания, и каждый, кто окажется поблизости, будет неотрывно смотреть на него. Вот и она смотрела, видела запутавшиеся в волосах снежные хлопья, видела скорбно поникшую голову, руку, затянутую в перчатку, и рыхлую горстку снега в ладони, заметила под
плащом стройную ладную фигуру. Она ничего не упустила. Малейшая его неосторожность давала пищу воображению. И она не могла отказать себе в удовольствии приблизиться и заговорить. У этого странного красивого существа должен быть чудесный голос. Заговорила, и он ей ответил. Они обменялись несколькими фразами. Смысл их не важен. Ей не нужен смысл. Ей нужен голос, движение губ. Каково это? Услышать этот голос впервые. Изумиться, почувствовать трепет. Даже увидеть себя со стороны обласканной, вознагражденной.
***
Герцогиня возвращается через несколько дней. Я так устал, что в ответ на это известие только пожимаю плечами. Все эти последние ночи я провел в раздумьях, ничего не придумал и махнул рукой. Будь что будет. Герцогине, разумеется, известно о визите Жанет. Она так же знает и о нашей встрече. Заговорит ли она со мной? Или сразу пошлет на дыбу? Безжалостная, безрассудная принцесса Жанет, вы отчаянны и капризны, вам дела нет до того, кто в этот миг пожинает плоды ваших деяний.
Я каждую минуту ожидаю, что герцогиня пришлет за мной. Но она, как всегда, выжидает. Совершивший рекогносцировку Любен не принес никаких известий. Ее высочество беседует с Ле Пине, затем принимает ванну. Отдает несколько малозначащих распоряжений и пару часов проводит в спальне. Обо мне она не упоминает. После обеда диктует несколько писем, читает прошения и подписывает бумаги. Рядом с ней придворные дамы и секретарь. Приближается ужин, а мне так и не подали знака. Что это? Немилость? Или рассчитанный ход? Привычная тактика. Она прибегает к ней, когда желает вывести меня из равновесия, ослабить волю. Поварской прием. Мясо под тяжелой крышкой оставляют томиться на огне, чтобы придать ему особенную мягкость. Огонь недостаточно силен, чтобы обуглить плоть, но достаточно жарок, чтобы размягчить ткани. Блюдо готовит себя само, а повару остается только добавить соус. И вот жестковатая дичь тает во рту.
Она подводит меня к чему-то. Задумала сцену и расставляет фигуры. Скоро я буду приглашен занять свое место.
Это происходит около одиннадцати. Я уже, по замыслу кулинара, в стадии легкого копчения. Запечен и подрумянен. За мной приходит паж, худосочный подросток лет тринадцати. Вид у него не то удрученный, не то озадаченный. На скуле пятнышко. Похоже, ссадина. За мной обычно не присылают пажей. Приходит Анастази, или герцогиня сама жалует. Все та же тактика неопределенности. Анастази запрещено ко мне приближаться, ибо она немедленно выболтает секрет, а ее высочеству требуется моя неосведомленность. Так действие будет ярче. Она желает ошеломить. Но чем?
Герцогиня ждет меня в жарко натопленном будуаре. Полулежит в большом, мягком кресле, водрузив ноги на бархатную скамеечку. Она уже избавилась от драгоценностей, шитья и корсета и в своем домашнем свободном одеянии выглядит вполне безобидно. Белокурые волосы, заботливо расчесанные камеристкой, стекают по плечам. Голова закинута, как в полусне. Веки опущены. Я даже останавливаюсь в нерешительности. Лицо ее так обманчиво и безмятежно спокойно. Нежные, безупречные черты, фарфоровой белизны кожа. Ресницы чуть подрагивают. Кто бы мог подумать? Я, молодой сильный мужчина, стою в нескольких шагах от этой хрупкой дремлющей женщины и замираю от страха. Эта ее дремота – тоже часть плана. Она знает, что я здесь. Видит меня сквозь ресницы, слышит, как под моей ногой чуть поскрипывает паркет, но знака не подает. Оставляет еще какое-то время переминаться с ноги на ногу. Мне приходит в голову дерзкая мысль. Хозяйка спит, а я поспешу удалиться, чтобы, не приведи Господь, не потревожить. Она утомилась с дороги, вот и заснула. Долг преданного слуги – беречь покой госпожи. И я в самом деле поворачиваюсь.
– Вернись, – говорит она.
Глаза широко открыты, но на лице все та же безмятежность. Она выпрастывает руку из рукава и делает знак. Ближе. Еще ближе. Это уже привычный ритуал. Я подхожу и опускаюсь на колени у ее ног. Она одобрительно кивает, затем вытягивает указательный палец в направлении скамеечки. Известная пантомима. Я откидываю тонкое покрывало на меху, которым она укрыта, и стягиваю с нее туфли. Чулок на ней нет, в моем распоряжении белые прохладные ступни, которые не согревают даже лебяжьи стельки. Эта ее телесная особенность всегда немало мне досаждала. Пытаясь согреться, она прижималась ко мне ночами, а ее пальцы, будто кусочки льда, стыли на моих икрах. Затем я стал менее чувствителен, к тому же герцогиня взяла за правило согревать свои ступни моими ласками.
В самый первый раз, с неопытностью в лицедействе, мне это давалось с трудом, но со временем приноровился. Я всего лишь слуга, который исполняет свои обязанности. Сердце и душа пребывают в бездействии. Это работа, за нее я получаю жалованье. Как получает жалованье та молоденькая камеристка, расчесавшая и уложившая ей волосы. Вон как они шелковисто светятся. Тут дело не в привязанности, тут дело в мастерстве. Почтение, страх, корысть, но не любовь. Я тоже наловчился. Не вспоминаю и не называю имен, не знаю, чьи это ступни и пятки. Это чье-то тело, живое, безымянное, точка приложения сил, а я раб при термах Диоклетиана. Мои пальцы гибкие, ловкие и сильные, как у заядлого ремесленника. Я даже горжусь точностью движений, привнося толику новшеств. Кровь приливает, и кожа розовеет. Герцогиня благодарно вздыхает.
– Я согласна принести покаяние, если ангел в раю будет ежедневно совершать со мной ту же процедуру. Впрочем, вряд ли у него будут такие нежные руки.
Она опирается на локоть и смотрит на меня с улыбкой. Улыбка странная, с тенью. Она прикрывается ею, как веером или вуалью. Я провожу рукой чуть выше, по голени. Обычно это поощряется. Как опытный и страстный любовник, желая доставить удовольствие даме, я должен начинать и заканчивать любовный церемониал самостоятельно, без напоминаний, движимый одним лишь желанием, но герцогиня так и не добилась от меня безупречной последовательности. Я постоянно сбиваюсь и нуждаюсь в на- меках. Все еще не осмеливаюсь переступить границу ее колена. Приказаний не было. И давать их она не торопится. Наблюдает за мной из под полуопущенных ресниц.
– И как ты ее находишь?
Так как я в этот момент, подставив ладонь под ее пятку, другой рукой разминаю пальцы, то первая мысль о ее ноге. Ее высочество требует комплиментов. Молчать нельзя, обязан сопроводить свои действия россыпью приятных округлых фраз. Как видно, ее утомила моя угрюмая возня. Но я в нерешительности. Прежде от меня ничего подобного не требовалось. Я неловок в речах, и даже герцогиня отказалась от мысли привить мне это искусство. Но ответ нужен, и я отвечаю:
– Сложение вашего высочества безупречно. А ваша кожа…
– Я не про ногу! – насмешничает она. – Я про свою сестрицу Жанет. Ту, которая побывала здесь во время охоты. Ты ее видел. Потому и спрашиваю. Как ты ее находишь?
Вот оно, начинается. У меня мгновенно пересыхает в горле. Мысли скачут, как зайцы. Что сказать? Что ответить? Как защитить Марию? Как оградить Жанет? Это все из-за меня, я виноват.
А она торопит.
– Она была здесь, я знаю. Кроме тебя ее видели месье Ле Пине, старшая горничная Ортанс да и прочая челядь. Твой верный Санчо Панса, Любен, само собой, прикидывается слепым. Совершенно напрасно, кстати, никто его ни в чем не обвиняет. Жанет явилась неожиданно, без приглашения, якобы отстала от свиты. Заблудилась. Могла бы и поостроумней изобрести причину. Кто ж поверит в эту байку? Она отстала от свиты! Совершенный вздор. Весь двор знает, что ее арабскому жеребцу во всей Франции нет равных. Даже андалузская кобыла, которую подарил нашему брату Филипп Испанский, за ним не угонится. А она, вообразите только, отстала! И заблудилась. Ах какая скука, никакой изобретательности. Я бы на ее месте наняла бы шайку разбойников и разыграла похищение, а затем побег. Да так, чтобы все поверили, ужасались и воздевали руки. А она… так скучно.
У меня руки холодеют и перестают слушаться.
– Такая незатейливая ложь, – невозмутимо продолжает герцогиня. – С пути она, конечно же, не сбивалась. И в охоте приняла участие не ради удовольствия затравить зверя. Я не удивлюсь, что она и саму охоту затеяла. Вернее, сподвигла короля ее затеять. Его величество, как это всем давно известно, раб своих привычек и охотится чаще всего в лесах Фонтенбло или в Версале. Там у него охотничий домик. Сопровождают его де Сувре и де Барада, два или три егеря, не больше. Дам на охоте брат не терпит. А тут такое противоречие, прямо-таки низвержение основ. Большая свита, Венсеннский лес и, главное, – дамы. Король сделал исключения, и одно из них – это Жанет. Как ей это удалось, одному Богу известно. Или дьяволу. Но приглашение она получила. Должна бы торжествовать, следовать за королем по пятам, быть с ним рядом, ловить августейший взгляд. А она отстает! Теряется и попадает сюда, в замок своей сестры. Хорошо, я согласна предположить, что она действительно заблудилась. Но почему она прямиком не отправилась к парадному входу? Почему, будучи усталой и продрогшей, не потребовала немедленной помощи? Зачем она свернула с главной аллеи в парк? И, как утверждают очевидцы, рыскала по нему не менее получаса? Чего она искала? Или, может быть, кого?
У меня звенит в ушах и грудь – как колокол.
– Кого же? – спрашиваю машинально сухими губами. Герцогиня вновь усмехается и наклоняется ко мне.
– Тебя она искала, мой мальчик. Тебя. Она знала, что меня не
будет дома и что она сможет застать тебя одного, потому и явилась. Будь я дома, ей бы сразу пришлось иметь дело со мной. Замок был бы полон моими людьми, и ее приближение не осталось бы незамеченным. Но Конфлан в это время года почти пуст, несколько лакеев, горничных да кухарка. И ты, разумеется.
– Но… зачем? Зачем ей я? – спрашиваю севшим, неузнаваемым голосом.
Она откидывается назад и отводит со лба пряди.
– Любопытство, мой мальчик. Все это любопытство. Вечная, неутолимая страсть. Людей всегда интересовали чужие секреты. Это голод, напоминающий телесный. Набить желудок мясом, а разум заполнить чужими тайнами. Подглядеть, подслушать, подкупить. Отцы церкви уравнивали любопытство с похотью. Во имя любопытства Ева сорвала яблоко. «Doctrina spiritus non curiositatem acuit, sed caritatem accendit». Это слова незабвенного Бернара Клервосского, который предупреждал грешников о, казалось бы, безобидной страсти, ведущей к гибельному ослушанию. Могу припомнить и слова блаженного Августина. Как там у него… «Curiosum genus hominum ad cognoscendum…». Ах, не помню. То же самое мы найдем у святого Иеронима или Григория. Но люди, увы, не слышат предостережений праведников. Они бессильны перед соблазном и готовы ради удовлетворения «похоти очей» погрузиться в геенну огненную. Такова наша природа. Аристотель, однако, истолковывал любопытство как начало философствования и называл его изначальным позывом к поиску истины. Arcana mundi! Человек познает тайны мира. Без этой жажды он оставался бы невежественным.
Так как же нам быть? Обвинить Жанет в греховной прихоти или похвалить за живость ума? Она желает овладеть тайной. Что же здесь предосудительного? Не она первая. При дворе давно ходят слухи, что у меня есть тайный любовник, что этот любовник изумительно хорош собой и что я, терзаемая вполне понятной ревностью, прячу этого любовника от чужих глаз. За этой тайной не раз начиналась охота. Мне задавали вопросы, расставляли ловушки. Герцогиня де Шеврез была очень настойчива. Бывая здесь, в этом замке, она не раз давала мне понять, что желала бы лицезреть тщательно оберегаемый предмет. Скажу больше, она пыталась подкупить Анастази! Посулила ей что-то около тысячи ливров. И еще, кажется, кому-то из горничных. Горничная призналась мадам Жуайез, а та уже доложила мне. С Анастази у предприимчивой герцогини тоже ничего не вышло. Откуда ей было знать, что наша дорогая Анастази не менее ревнива, чем я. (Герцогиня многозначительно улыбается.) А на ревность женщины всегда можно положиться. Она не подпустит соперницу и на пушечный выстрел, даже взглянуть не позволит. Будто евнух в гареме. Ах, мне это только что пришло в голову! Анастази – евнух! (Герцогиня хохочет.) Но де Шеврез до сих пор не оставляет попыток разгадать мою тайну. Ей не дает покоя мысль, что на свете есть мужчина, который волшебным образом избежал ее постели. Шлюха! (Герцогиня хмурится.) Именно она распускает слухи, а с ней ее не менее распутная подружка госпожа де Верне. Теперь к этой компании страждущих присоединилась и Жанет. Они распалили в ней любопытство, разожгли его всеми возможными способами, этими недомолвками, слухами. К тому же здесь был ее лекарь. Уж он-то снабдил ее самыми достоверными анатомическими подробностями. Как тут устоять? Земля обратилась в горящие угли под ногами. У Жанет разыгралось воображение. Это подобно крошкам в постели – лишает сна. А тут еще кровь нашего батюшки. Говорят, что Жанет имеет с ним немалое сходство. Некоторые даже смеют утверждать, что она единственная, кто этим сходством обладает. А батюшка никогда не отличался благоразумием, если дело касалось новой интрижки, готов был затеять войну ради первой же уступчивой красотки. Вот Жанет и пожинает плоды королевских пороков. Она пользуется немалым успехом при дворе, ее расположения добиваются самые знатные кавалеры, но ей, по-видимому, этого мало. Я вижу это, ей скучно. В этом у нее немалое сходство со мной. Ей не нужна легкая победа, ей нужна схватка, нужна интрига, приключение, даже опасность. Вот она и выбрала себе цель. Отправилась на поиски заколдованного принца. Запутала след, обманула стражей, а злобную фею Моргану выманила из дома.
Герцогиня снова смеется, верхняя губа вздернута по-собачьи. Но взгляд холодный.
– Что ж, ей сопутствовала удача. Фортуна, как известно, выказывает свое расположение вот таким безрассудным. Fortes fortuna adjuvat. Застала тебя в парке, говорила с тобой и даже опиралась на твою руку. Довольно бесцеремонно, ты не находишь? Ах, ты побледнел!
Она быстро наклоняется ко мне, будто на моем лице должен проступить некий уличающий знак, а ей необходимо его застать.
– Что с тобой? Я же ни в чем тебя не обвиняю! Ты ни в чем не
виноват. Ведь не виноват?
Я молчу, потому что от ужаса у меня свело челюсть.
– Полно, ты не в ответе за чужое легкомыслие. Это все она, а
выходки – от дурного воспитания. Жанет – незаконнорожденная, воспитывалась в доме ее матери, Генриетты д’Антраг, особы крайне безнравственной, и нет ничего удивительного, что манеры этой так называемой принцессы оставляют желать лучшего. Шумная, вертлявая. Эти ее рыжие космы и веснушки, которые она даже не пытается свести. Брр… Но и ее мне также не в чем винить. Напротив, я благодарна ей за услугу. Да, да, она оказала мне услугу. Хочешь знать, какую?
Я робко поднимаю глаза. Герцогиня понижает голос до шепота и для пущей убедительности вытягивает губы, будто для поцелуя.
– Она напомнила мне, каким сокровищем я обладаю. А я, признаться, стала об этом забывать. Вернее, успокоилась. Ты всегда рядом, исполнителен, послушен, более полутора лет не доставляешь мне никаких хлопот, не бежишь, не противишься, не выказываешь недовольства. Даже твоя неприязнь стала привычной, как цвет волос или родимое пятно. Я утратила чувство опасности, и мое самолюбие почивает на лаврах. Как определить цену сокровища, если нет того, кто на него посягает? Какой от него прок? Оно на то и сокровище, чтобы вызывать желание им завладеть. Что такое золото само по себе? Да ничего! Всего лишь тяжелый желтый металл, из которого чеканят деньги. Деньги сами по себе тоже ничего не значат. Их ценность зиждется на взаимной договоренности людей. Они договорились считать их ценными. А если люди утратят интерес к золоту? Что будет, если однажды утром они проснутся и договорятся считать ценным что-либо другое? Или просто забудут, что это такое? Золото останется все тем же металлом. И будет валяться на дороге, подобно ржавой подкове. То же самое может произойти с сапфиром или рубином, если отдать их в руки дикарей. Для них эти камни будут всего лишь забавной игрушкой. Я слышала, что люди Кортеса выменивали настоящие сокровища в обмен на сущие пустяки, на зеркальце или мешочек пороха. В глазах непосвященных статуи Парфенона – всего лишь груда развалин. Воины Аттилы крушили бесценные мраморные изваяния, за которые римские императоры платили миллионы систерций. Неграмотные рыбаки топили печи свитками из Александрийской библиотеки. Человеку не дано узнать истинную цену предмета, пока ему об этом не скажут. Или не напомнят. Алчность – вот что повышает ставки. Люди такие же предметы торговли, как статуи или картины. Чем больше покупателей, тем выше цена. Как женщины, так и мужчины, выбирают себе тех, кто пользуется наибольшим спросом. Ими пытаются завладеть точно так же, как честолюбец пытается завладеть местом в Королевском совете. Подобная победа льстит самолюбию. А что проку ухаживать за малоизвестной простушкой? Или тратить силы на соблазнение того, кто сам готов уступить? Престиж и зависть – вот тот уголь, который подкидывает человек в топку своих деяний. А не будь в наших сердцах этих двух составляющих, то ради чего стоило бы жить? Ради чего прилагать усилия? Ради чего страдать?
Герцогиня откидывается на высокую спинку и выжидающе на меня смотрит. Она будто оратор на трибуне, только что окончивший свою речь. А мне, как прилежному слушателю, следует дать ответ.
– Я понял. На меня взглянула другая женщина, и моя ценность в ваших глазах немедленно удвоилась.
– Утроилась, мой мальчик, утроилась, – она вновь смеется. – Я как будто взглянула на тебя ее глазами. Позаимствовала ее чувства, их незамутненную первозданность, их горение, и взглянула на тебя, как в первый раз, как тогда, помнишь, в библиоте- ке епископа, когда ты, такой юный и усталый, сидел за столом. От бессонницы у тебя чуть покраснели веки. Под глазами тени, волосы растрепались. Но ты был так очарователен, так застенчив. Я вновь увидела твои длинные мальчишеские ресницы и твои губы… Я вообразила, как ее любопытствующий взгляд скользит от виска по твоей скуле к подбородку, и захотела немедленно сделать это, прикоснуться к тебе. Я так же ее ушами слушала твой голос и украдкой оглядывала твое ладное юношеское тело. От меня не ускользнуло, как изящно ты сложен и как, должно быть, ты хорош… без одежды. У Жанет наметанный взгляд, и она своего не упустит. Она умеет оценить мужчину, а вместе с ней и я. Поэтому сейчас я вожделею тебя вместо нее. А так как ее вожделение, дочери нашего отца, можно рассчитывать по двойному курсу, то вместе с моим оно возводит твою ценность от первоначальной трижды вверх.
В унынии Рикки пребывал недолго.
Начал с того, что попробовал понять, что хочет получить в итоге. У любой миссии есть цель, верно? Поставить цель, определиться с порядком действий и скорректировать под текущую обстановку. Осмыслив это простое предложение, Рикки буквально духом воспрянул. Не так все плохо с изначальной прошивкой, значит.
С целью было все просто. Он раздумал убивать бывшего армейского инспектора. Кто тогда отдаст приказ починить сломанного киборга? Нет, нужно до него добраться, взять в плен и заставить этот приказ отдать.
Ничего противоестественного в такой постановке вопроса Рикки не видел. Люди так и делают.
Следующей задачей было до объекта добраться. Для начала понять — как это вообще можно сделать. Как люди перелетают с планеты на планету? Военные по… Рикки тут же исключил из цепочки рассуждений военных, он больше не военное имущество, нужно использовать гражданских. Люди покупают билеты. То есть нужны личные деньги. И документы. Но паспортная карточка ему явно не положена. Или положена? Что-то ведь говорили про ОЗК и изменениях законов о киборгах. Теперь он корил себя, что так беспечно относился к внешней информации, считая себя совсем пропащим. И совершенно другими глазами взглянул на задание по выходным дням в танцевальном клубе. Ведь люди в большинстве своем там находятся под действием алкоголя, контроль ослаблен, они ответят на любые вопросы! Впервые Рикки ждал пятницы почти как среднестатистический человек.
Разговорить выбранный объект оказалось легко. Программа предписывала начать разговор на общую тему, и новости о сотрудничестве DEX Company и ОЗК под это определение отлично подходили. Женщины охотно болтали о том, как хорошо, что производство возобновили, а то без кибернетических слуг это же ужас-ужас. ОЗК? А, эти! Ну да, они добились, что киборгов признали разумными и даже наделили правами. Но, к счастью и по секрету, очень хорошо, что бракованных совсем немного. А то кто бы настоящих людей охранял, кто бы работал в полиции и следил за домом. Да и… ну, ты понимаешь, красавчик, иногда хочется расслабиться, позволить себе то, что мужчина дать не сможет.
Рикки понимал. И подогревал в собеседницах желание поболтать о киборгах. Программа прекрасно справлялась с подачей нужных реплик и одобрительных кивков, чтобы разговор не замирал. Плохо было, что приходилось часто менять собеседниц, еще хуже, что женщины проникались симпатией к такому удивительно понимающему женскую натуру мужчине, позволяющиему болтать и внимательно слушающему. И не рвались обсуждать киборгов их права.
Спустя несколько недель у него был план как добраться до Земли. Например, устроить погром в людном месте, чтобы его признали сорванным и передали в “DEX-Company”, раз она работает. У плана было несколько недостатков. Например, что могли и не пытаться взять в плен, а пристрелить сразу. Ведь именно в этом городе филиала “DEX-Company” — кстати, как и ОЗК, — не было. Собственно, поэтому он не мог явиться в их офис и попросить регистрацию.
Значит, надо было для начала добраться города с космопортом и офисами и устраивать диверсию там. Но… пока поймают, пока привезут, пока свяжутся с Землей. И причины нет связываться. Рикки не принадлежит бывшему инспектору, откажутся чинить — и все.
Рикки и так и эдак обдумывал свои действия, и именно срыв в общественном месте ему не нравился. Убить ведь кого-то придется, а насколько это считается некритичной поломкой для гражданского киборга? Вдруг решат, что проще утилизировать? А напугать вряд ли получится, у него времени не будет хорошо подготовить место. Что же делать?
И он решил попытаться сначала перебраться в столицу простым способом — убедить хозяина.
Но хозяин был последнее время совершенно непредсказуем. Иногда злился, если Рикки отвечал машинными фразами, иногда наоборот, его раздражала программа имитации личности. От чего это зависело, невозможно было предугадать, основываясь на данных сканирования. По выражению лица угадывалось чаще.
И Рикки рискнул.
— Требуется уточнение по текущей деятельности.
Юрий был не в духе.
— Ну?
— Получена информация, что группа сменит место основной локации на другой город.
— Откуда это у тебя такая информация?! Никуда мы не поедем!
Про себя DEX вздохнул. Увы. Самым простым способом попасть в столицу не получилось. Он попробовал осторожно заметить, что в столице заработок хозяина был бы куда выше: так как последнее время тот испытывает постоянные денежные затруднения, это должно было заинтересовать человека.
Юрий мрачно отмахнулся и отправил заниматься своими делами. А сам думал, что проклятый киборг прав, проблемы были, и еще какие. Он увлекся новой жизнью на широкую ногу и уже влез в серьезные долги. Как раз сегодня ему намекнули, что их пора возвращать.
Отказываться от благ Юрий не хотел, по крайней мере от большей их части. Он крутился один и как администратор своей труппы и как агент развлекательной маленькой конторы. Ему требовался отдых и необходимость сменить обстановку и расслабиться. Он же не киборг — по четырнадцать часов вкалывать.
Можно продать новый флайер, можно вернуться на прежнюю квартиру, но кредит за флайер еще не погашен, а экономия на квартплате много не даст, половину долга покроет. Куда деньги делись? Киборги исправно вкалывали, клуб оплату не задерживал. Больше работы они просто не смогут выполнить. Может, еще одного прикупить? Скопировать базу данных Рикки. И будет самое то.
Юрий развернул сайт, поискал объявления по продаже подержанных киборгов — и настроение испортилось еще больше. Просто так теперь «шестерку» и не купишь. Во-первых, цены взлетели, на новых, производство которых возобновили только год как, цена такая, что не подступишься, а подержанных такой же серии, как Рикки, пока нет в продаже. Выскакивающая контекстная реклама о необходимости получать подтверждение о разумности или неразумности киборгов от ОЗК или “DEX-Company” при совершении сделки особенно раздражала.
Сначала Рикки было испугался, что долги у хозяина возникли из-за него, ведь, следуя своему плану скопить собственные деньги на билет, он брал одну-две мелкие купюры с каждого выхода. Это бы второй из планов. Он уже выяснил, у кого люди могли купить поддельную паспортную карточку. Он не хотел жить по ней, ему требовался один единственный перелет и одно поддельное разрешение на перевоз одного киборга, чтобы он мог добраться до Земли. Это тоже можно было сделать за деньги. И Рикки начал собирать плату за то, чтобы вернуть прежнюю жизнь, которую считал самой лучшей и которую у него отобрали.
Но несчастные полторы сотни, которые он скопил за два месяца, никак не могли настолько ухудшить дела хозяина. Если бы он не покупал нелегальные препараты в клубе, проблем бы не было, Рикки был в этом уверен. И человек не желал ничего слушать, отмахивался и говорил, что киборг ничего в людях и их потребностях не понимает. Он не вредит своему здоровью, это легкие таблетки для настроения.
С поиском клиентки, желающей не просто выкупить или арендовать киборга на несколько дней, а и поехать на Землю, было совсем плохо. Состоятельные дамы их клуб не посещали. Оставалась надежда найти нужную на выездах. Но и тут пока удача Рикки не улыбалась. Стриптиз — это фантазия невест или уходящих в суточный загул подружек, которые уже на следующий день старательно выбрасывают из памяти не только лицо стриптизёра, а и сам факт посещения девичника. Сдавать его как охранника хозяин не планировал, это же не почасовая работа. Кто будет в клубе выступать, если Рикки уедет на несколько дней? Кстати, если бы удалось придумать, как в обход правил клуба разрешить Рикки и остальные продавать таблетки, размышлял вслух хозяин. И все больше идеей проникался.
На чем и попался через несколько дней.
По какой причине в клуб нагрянула полиция, никто не знал. Был обычный вечер субботы, в зале не было ни одного свободного стула, на танцполе гости колыхались одним многоголовым облаком. Полиция не ворвалась с криком «Стоять, не двигаться!», поэтому Рикки сначала и внимания не обратил на происходящее. Оружие у посетителей и так часто было при себе, приходили они не всегда поодиночке, а его очень тревожило состояние хозяина. Ему снова, уже в приказном порядке, напомнили о долге, а вчера он вернулся с синяками. И как только они все приехали на вечернюю смену в клуб, сунул в руку киборгу небольшой пакетик с светло-зелеными таблетками, прошипел за сколько их нужно продавать, и отправился в соседний зал, как он сказал, дать отдых больному телу.
Продать эту пакость было совсем не трудно. И не только тем, кого Рикки сгонял на общий танцпол. К рассвету в пакетике осталось всего пяток таблеток. И тут нагрянула полиция. Хотя, точнее, прокралась в зал и стала по одному выводить посетителей.
Операцию подготовили очень тщательно. Те, кто вошли первыми, тут же направились к охранникам, переподчинив киборгов полиции и четко приказал не сообщать ничего администрации. Конечно, это дало стражам порядка не очень большую фору во времени. Те, кто промышляет незаконным товаром, всегда настороже. Двоих взяли без шума, третий успел поднять тревогу.
Рикки сжал в ладони пакетик, потом быстро вытряхнул на ладонь остаток таблеток и закинул в рот. Наркотики этой группы не действуют на киборгов, но сейчас в наполненном полицией клубе безопасного места, куда можно выкинуть пакет, не было.
Киборг стал пробираться к хозяину, прикидывая как можно незаметно выбраться или хотя бы войти в число тех, кого просто отпускали, а не задерживали.
Он опоздал. Хозяина как раз вели к выходу.
Потом был допрос, дознание. Через сутки их отпустили, назначив Юрию огромный штраф, два месяца обязательного лечения. Рикки стер запись последнего разговора с хозяином, так что в распространении наркотиков его не обвинили. И только поэтому не привлекли к уголовной ответственности. В отношении употребляющих закон на планете было достаточно мягок, в отличии от тех, кто распространял или производил.
Но все уже покатилось под уклон.
Клуб был закрыт на время следствия, с Юрия требовали вернуть долг, причем с процентами, которые росли с каждым днем. И уже к концу недели Юрий продал все свое имущество, включая шесть киборгов, флайер, новенький видеофон, собственные немногочисленные ювелирные украшения и даже часть аппаратуры.
Рикки присутствовал при оформлении продажи.
— Вы сделали правильный выбор, спокойно произнес покупатель.
— Как будто у меня был выбор, — огрызнулся Юрий. — у меня всего несколько часов на то, чтобы продать киборгов. И вы воспользовались этим, дав только половину их стоимости!
— Деньги на ваш счет уже переведены, — не отвечает на его выпад другой человек. — Еще вопросы есть?
— Нет. Подавитесь.
— Тогда, прощайте.
Бывший хозяин встает, уходит. У него еще много дел. Его ждет адвокат.
Единицы оборудования остаются. В память записывают данные о новом владельце. Сеть заведений быстрого свидания «Матушка Крольчиха», филиал номер триста семь. Пришлось начинать все с начала. Но него уже была цель, к которой он пришел.
* * *
Рикки включился, потряс головой. Попробовал дернуться и понял что зафиксирован.
Осмотрел всех.
— Ты кто такой? – с ходу задал вопрос один из трех людей, стоящих у пульта управления стендом.
Рикки молча исподлобья смотрел на Кобарина.
Не вышло.
Он провалил задание.
Пытался, но провалил. Хотя людей испугал, это да. Так испугал, что его теперь не то что чинить не будут, похоже утилизируют.
“DEX-Company”, стенд. Все ясно. Но закончилось все не сразу. Начал задавать вопросы киборг, находящийся тут же в комнате.
— Зачем ты пришел в Центр и напал на людей?
— Это уже не важно, — угрюмо ответил Рикки.
— Ошибаешься. Тебе лучше честно все рассказать.
— Это бессмысленно. Вы, — он вдруг перевел взгляд на Кобарина, — не помните меня?
Кобарин не помнил. Он видел десяток киборгов с таким фенотипом, конкретно кого и где вспомнить не мог.
— -Нет, — покачал он головой.
Рикки усмехнулся.
— База триста семь.
Кобарин нахмурился. Потом неверяще уставился на киборга.
— Быть не может! Порнобанер!
— Чего? — оторопело переспросил Волков.
Кобарин между тем качал головой.
— Теперь вспомнил. Кстати, на очередной проверке сказали, что ты не вернулся с задания.
— Почему порнобанер-то? — не унимался Волков. Остальные собравшиеся тоже не против были бы понять, почему у Кобарина такая странная ассоциация.
— Ладно. Ты скажи, зачем ты меня убить пытался? — отмахнулся пока Кобарин ото всех.
— Не убить, — мрачно отозвался Рикки, — вы тогда отказались меня чинить. Я хотел заставить вас это сделать, напугав.
— Чинить? — теперь Макс потерял суть разговора. — Почему отказался? Когда?
Рикки и вывалил на бывшего армейского инспектора все свои страдания, которые убрались в нескольких фразах.
— Вы всех забирали. Чинили. Его вот, — Рикки кивнул на Рината, — а меня почему оставили? Я тоже хочу быть нормальным, исправным.
— Парень, разумность, это не дефект, — попробовал начать конструктивный диалог Кобарин, решив, что DEX считает свою разумность следствием программного сбоя, — и это нельзя починить.
— Разумность? При чем тут разумность?! Я не разумный, я сломанный! Мне программу сломали, стерли! Поставили этот… этот вирус!! Я не хочу!! Вы можете приказать все исправить!
— Какой вирус? Тебе же… Вот же! — Кобарин мужественно сдержал желание рассмеяться. Но DEX’а стало немного жаль. — Так, ладно. Я прикажу тебя починить. Обещаешь больше на меня не кидаться?
— Да. – Рикки вскинул голову, — приказ принят к исполнению.
— Ага. Смешно. Я не твой хозяин, какой приказ? Отпускайте это чучело, Ринат. И пошли сядем куда-нибудь, расскажу старую историю про ириенодекса.
В доме стало жарко, и егерь ещё с большим недовольством смотрел на собравшихся, покидать его дом никто не собирался, а девять человек и восемь киборгов занимали и места немало, и надо было снова их кормить… и времени уже было немало – приближалась ночь. Ираида и рада была бы улететь, но не на чем – она прилетела со Степаном.
Ему и пришлось разруливать ситуацию:
— Короче, так. Петрович, ты, – обратился он к полицейскому, – на этом участке недавно, и я не буду спрашивать, почему тебя перевели сюда из города… и почему на турбазе решили увеличить число полицейских… тоже. Местные обычаи надо уважать… а насильников здесь очень… очень не любят. И местным без разницы, киборга изнасиловали или человека. Утонувшие вещи… там метров семьдесят глубина и скальные выступы на дне… машинка, скорее всего, безнадёжно испорчена… достать возможно, акваланги есть на турбазе…
— Только одно условие, – перебила его Нина, – с вами журналист… в СМИ не должна появиться информация о коллекции киборгов… мне не нужны толпы желающих посмотреть на них! И вы все скажете, что спас вас здешний егерь… и даже медаль можете ему вручить. И забудете про аспиранта. И ваши вещи будут подняты на поверхность… как только будет возможность.
— Странное условие… — Степан посмотрел на мужиков, подумал с минуту и продолжил: — но логичное. Они согласны… снаряжение привезу через пару дней. Так что… так как-то. А теперь… Нина, бери своих и увози. Ираида и Саня… едем.
— Саню я заберу с собой… — возразила Нина, — на остров… пока к Змею, а потом решу, куда дальше. Его вещи пришли к Змею… когда сможешь. В посёлке останется Азиз на медпункте. У тебя есть Лазарь… как только куплю ещё Mary, отправлю к вам…
— На что купишь?
— Придумаю. Пора домой… Вася, пойдём… отвезём ребят и полетим домой. Ворон, Злата, за мной… да оденьтесь уже! Одежда высохла. Саня, с нами летишь. Всем до свидания. Лёня, спасибо. Кстати… Лёня, а проверь-ка DEX’а у участкового… вот нутром чую, не ладно с ним что-то… а мне как раз такого очень не хватает… для коллекции.
— Хорошо. Сделаю… и сообщу.
— Приказ принят.
***
Ворон, Саня и Злата сели на заднее сиденье, Вася за штурвал, Нина рядом с ним. И сразу начала спрашивать:
— Ворон, как вы оба оказались здесь?
— Так они… рыбаки эти… выехали на лёд напротив наших островов… ближе к тому берегу, где мы глину брали… вот мы и пошли за ними следом… на байке… они же все тяжёлые, и все в одной волокуше… вот и провалились.
— Где байк?
— На берегу… можно взять? Могу подключиться дистанционно… и привести его на свой остров.
— Если можешь, подключись и переведи.
***
Змей уже ждал – площадка перед домом была расчищена – и на столе было собрано угощение:
— Вечер добрый! В дом зайдете?
— Добрый? Вечер? Ночь скоро! Хочется как-то уже и домой попасть… но зайдём.
Уже в доме Нина спросила у Златы, что это за исследователь, который её ищет и есть ли записи.
— Информация не сохранена. Перед погрузкой было произведено форматирование.
— А отчёты ты смогла сохранить? Ну-ну… Не хочешь отвечать, значит. Твои проблемы. Он найдет тебя. И снова будет насиловать. Тебе это надо?
— Он ничего не сможет сделать… без прав управления, – возразил Ворон. – Злата уже Ваша.
— Человек, желающий «исследовать» чужого киборга, наверняка найдёт способ подчинить себе этого киборга… или найдёт жетон, или найдёт человека с жетоном… или найдёт хакера. Или возьмет пару «семёрок»… одной тебе с ним не справиться. Если ты не скажешь мне, кто он, я не смогу тебе помочь!
— Информация не сохранена.
Упрямство Златы раздражало – но от усталости сил на ругань уже не было. И запросить записи приказом тоже не пришло в голову.
— Вася, полетели домой. Оставайтесь… и будьте осторожнее. Хорошо, конечно, что спасли людей… но как бы вам это спасение боком не вышло. Приказа конкретно их спасать не было… и потому вас ещё долго будут обвинять в самодеятельности. Змей, завтра Саню отправь на остров к Фролу… им медик нужнее, чем тебе.
— Но… им нужна была помощь! Они тонули!
Абсурдность ситуации зашкаливала.
— Что спасли молодцы… приказ у вас был… и он есть. Можете спасать и дальше. Но. Почему мне не сообщили? Трудно было позвонить? А до Степана дозвонились сразу? Ладно… но если ещё что случится, сразу… сразу сообщать мне! Поняли?
— Поняли… сообщать сразу.
Нина, стараясь сохранять спокойствие, снова повторила все выданные указания, попрощалась и полетела домой.
***
В воскресенье с утра прилетел Змей и пришла Карина с Леоном – для первой репетиции боя. Последним пришёл Фома с Фёдором, но почему-то не в тренировочной одежде, пояснив, что сначала он объяснит киборгам теорию этого вида боя. Нина удивилась, но ничего не сказала, только снова поставила чайник и, пока DEX’ы смотрят записи, пригласила Карину на кухню.
Тем временем Фома попросил Змея снять рубашку, получил ответ о недостаточности прав управления и подошёл к Нине.
Она права управления на Змея давать не стала, но снять рубашку DEX’у пришлось. После чего снял футболку и Леон.
Карина словно впервые увидела шрамы на теле Леона, потом перевела взгляд на Змея – у него шрамов было не меньше, и была татуировка.
— Это по этой татуировке у него такая кличка? – спросила она у Нины.
— Это не кличка, а имя. И… да, по тату… — ответила Нина и рассказала о значении этого имени и о своём представлении образа Змея Горыныча. Карина слушала молча, но думала о чём-то другом… и Нина сменила тему, приказав киборгам одеться и садиться за стол.
Фома после минутных раздумий выдал:
— А я себе такую же хотел… но тренер не разрешил.
Нина вдруг подумала, что татуировка на груди Змея не только не выцвела от времени, но даже стала ярче. А ведь он без труда мог бы избавиться от неё… наверное. Просто вытолкнуть краску из-под кожи… или по-другому как-то сделать. Получается, что он бережет эту картинку. Но зачем? Чтобы помнить? Что или кого он не хочет забывать? Горыню?
Он рассказывал о прошлом нехотя, редко и мало – но и этой информации было достаточно, чтобы Нина могла представить себе этого офицера… так удачно начавшего воспитание киборга.
— Вам плохо? – Змей присел перед хозяйкой. – Проблемы с сердцем?
— Всё нормально… давление скачет… я прослушала… вы тут что-то говорили?
Фома обернулся:
— Говорили… что бои отменять придётся. На них столько шрамов, что народу нельзя их показывать… у нас открытое мероприятие, люди придут с детьми… отдыхать…
— Вообще не проблема! Лиза может сшить на них косоворотки, Клара сделает вышивку. За неделю они успеют… надо только размеры указать. Змей, отсканируй тела Леона и Федора, и мы с тобой слетаем в музей вместо обеда, там сходим в столовку. Ткань Вася закажет… и ведь не именно бой можно показать… ты сам говорил, что разминка называется ломанием. Они могут просто… ломаться под… да хоть под частушки. Вроде будет выступать какой-то типа народный коллектив… Света что-то говорила об этом… а в наших «ансамблях» одни тётки… два парня… или даже три их очень неплохо разбавят.
— Точно! Узнаю, кто, скачаю видео и вечером зайду. Пока, – и ушёл.
Карина наблюдала за действием Змея с интересом – когда у неё на днях случился такой же приступ с давлением, Леон даже не подумал спросить, плохо ли ей и не надо ли чего? А Змей спросил! И Нина восприняла это совершенно спокойно!
Так почему Леон тупо стоял у стенки и не подошёл, и не спросил? Ему всё равно? Или боится показать разумность? Комната ему выделена, одежда куплена, в еде… а вот в еде только кормосмесь… Нина сама сказала, пока не признается – кормосмесь! Но… может, это только в её доме? А в своем доме своему киборгу стоит дать ещё чуть больше воли… и наблюдать за ним. Надо купить ему… что же? Ну не торт же покупать киборгу? А почему бы и нет?..
— Начните с леденцов… разноцветных, – Нина по-своему поняла задумчивость психолога. – Если, конечно, уже не начали… и разрешите брать любые. А потом купите ему тортик… шоколадный. И пусть ест… да хоть ложкой.
— Тортик? Киборгу? – переспросила Карина.
— Почему нет? Дайте ему возможность выбирать самому… Леон, ничего не хочешь сказать?
Леон счел вопрос не требующим ответа и промолчал. Ответила его хозяйка:
— Он молчит… целыми днями.
— Программа такая… пусть мультики смотрит… планшет купить ему надо. И видеофон тоже… или коммуникатор. Вы же психолог! Неужели так трудно просто начать с ним разговаривать?
Карина развернулась и пошла к выходу. Леон двинулся за ней следом. Нина не стала их останавливать, но так и не поняла, на что Карина обиделась. Поняла одно – Леона на репетиции не будет. И придется выкручиваться самим… ставить в пару Змею Федора… или уговаривать Петра.
Появившееся желание что-нибудь приготовить пропало. Можно и в столовке поесть… а теперь только кофе выпить. А вот Змея накормить надо… да тоже в столовке можно. Разрешила DEX’у помыться под душем и переодеться в чистую одежду – не в комбинезоне же егерском вести его в город – и отправилась с ним в музей.
Сначала зашли в столовую — и Нина разрешила Змею самому выбрать еду, потом зашли в лавку посмотреть, как продаются игрушки и каких ещё сделать. Тося показала недавно привезенные на реализацию серебряные обереги – и Нина купила Змею серебряные подвески на цепочке.
Но перед этим разрешила выбрать самому, проверяя, как он разбирается в символах и знаках. Змей завис – с одной стороны он воин, и знак должен быть Перуна, с другой стороны – он охраняет лес и озеро, а это владения Велеса… что выбрать – знак Перуна или знак Велеса?
— Ты воин. И выбрал себе имя воина. И потому твой знак вот этот. Но и знак Велеса тебе подойдет. Поэтому, – и Нина попросила Тосю подать ей другую подвеску, – купим вот эту. Коловорот, знак единения родноверских общин. Берем?
— Знак воина можно?
— Нужно. Тося, две подвески берем. Коловорот и Секиру… и можно на одну цепочку.
После лавки не спеша прошли по залам главного корпуса, где залы работали без обеда, и Нина дала возможность Змею сделать снимки нескольких заинтересовавших его предметов, копии которых он вполне в состоянии делать на продажу – деревянные братины, гребни, ковши и ложки.
В два часа, когда Нина уже отправляла Змея обратно, пришли гости. Фома обрадовался, что успел до ухода Змея, Карина была непроницаемо серьезна, но Леона привела и провести тренировку-репетицию разрешила.
Пришлось искать такой дворик, где днем нет туристов. Но найденный дворик оказался заваленным снегом, и потому первое занятие пришлось провести перед входом в башню, пока туристов не слишком много.
Змей и Леон встали напротив друг друга и по сигналу Фомы сошлись… и тут же Нина их остановила:
— Слишком быстро, не видно ж ничего! Надо медленнее… и можете подальше друг от друга отойти даже… это не война и не тесты. Это показательное выступление… можно даже под частушки. В деревнях поют… частушки под драку.
Оба DEX’а минуты две переваривали сказанное – непростительно долго для правильных киборгов – потом разошлись и те же движения повторили в четверть киборгской скорости. И снова были остановлены – опять быстро. И так повторилось ещё пару раз.
И Нина стала объяснять парням по-другому:
— Змей, вот представь… ты можешь, я знаю… что Леону понравилась твоя сестра… ну, например, Клара… и он хочет заслать сватов…
От изумления Леон даже забыл, что он правильный киборг – заметившая это Карина ничего не сказала – и даже спросил:
— А так разве можно? Заслать сватов?
— Почему нет? – улыбнулась Нина, поняв, что угадала. – Но перед этим один из братьев девушки проверяет потенциального жениха, сможет ли тот защитить будущую жену. И вызывает его на драку… бесконтакт, представьте, что вы проверяете один другого… и скорость приравняйте к человеческой… и начните с разминки. С этого самого… ломания… это вроде пляски будет. Фома… раз ты был в том клубе, начни, ребята будут отзеркаливать… на первый раз, а к следующей репетиции подбери частушки… Змей, отзеркаливай с задержкой пятнадцать секунд от Фомы, Леон – та же задержка от Змея, Фёдор – та же задержка от Леона. Начинайте.
Фома пошёл по кругу, притаптывая и размахивая руками, постепенно вошли в круг – стало получаться нечто среднее между танцем и дракой.
— То, что надо! Молодцы! Следующая репетиция тогда, когда Змей сможет прилететь снова… на сегодня достаточно, – остановила их Нина уже через пять минут, заметив собравшуюся толпу туристов. – Всем спасибо, пора обратно.
Карина с Леоном ушли сразу же, Фома с Фёдором пошли сначала в просветотдел, чтобы подобрать частушки под драку, а Нина повела Змея в кабинет. Василий скинул Змею видеозаписи выставок по керамике для Ворона и замер… через пару секунд включил терминал:
— Смотрите! – и на картинке, присланной ему мэрькой из столовой, стало видно, как за столом сидят Карина и Леон, и как Леон ложкой ест бисквитный бело-розовый торт и запивает его компотом. – Проняло! Она всё-таки купила ему торт!
Весь обратный путь Ящер был крайне задумчив. К счастью, Джес запомнил дорогу, можно было без опаски глазеть по сторонам. Мимо ходили люди, мутанты и немутанты, что-то перетаскивали, общались, смеялись, в общем, жили своей жизнью. Страшно было представить, что могло бы тут произойти, если бы не обнаружилась утечка. Ящера аж перетряхнуло от пяток до макушки. Он слишком хорошо помнил вырастающий на горизонте взрыв и то, что за этим последовало. Почему местные не догадались активировать приборы скафандра и замерить фон? Неужели покойный Брайн не знал, как это сделать? Может, и не знал. И что показатели фона можно посмотреть с главного терминала, тоже мог не знать, иначе бы давно чухнулся. Даром, что сын землянина… Скорее всего, сам доучивался. Какие-то технологии на планете остались, да не все знают, что с ними делать. Даже техники не знают, что уж об остальных говорить? Дальше того, что «по инструкции положено» и не заходят, не подозревая, почему положено именно так. Чертова война. Чертовы земляне.
Из тягостных размышлений вывел раздавшийся неподалеку мелодичный девичий смех. Прямо возле знакомой двери, стояли две девушки, перешептываясь и хихикая рассматривали новеньких. Интересно, что им тут нужно? Перехватив его взгляд, девчонки смело направились навстречу. Под более ярким освещением стало видно, что они похожи – у каждой по растрепанной каштановой шевелюре, пол-лица в веснушках и разные глаза, один черный, другой серый. Только у одной веснушки были справа, у другой слева. Одна повыше и явно постарше, другая, как оказалось, посветлее. И еще множество таких же неуловимых и непохожих черт. Если бы они были совсем одинаковыми, можно было бы представить, что каждая стоит напротив зеркала. Сестры, тут и гадать нечего.
— Чего вы хотите, девочки? — строго поинтересовался Ящер. Развязное поведение гостий его слегка напрягало.
— Ну так… — ответила та, что постарше. — Вы же у нас новенькие, да? Вдруг вам чего-то… не хватает?
Ящер перевел взгляд на Джеса. Тот стоял с невозмутимым видом, но в глазах читалось хорошо знакомое недоумение.
— Им нужно мужское внимание, — перевел Ящер.
Недоумение превратилось в два вопросительных знака, по одному на каждый глаз. Пришлось доставать планшет. Не вести же такие разговоры вслух.
<Ты в курсе что такое секс?
<В сети видел. Мало данных.
< Хочешь попробовать?
< Не знаю.
< Нельзя такой шанс упускать, когда еще возможность представится.
<Хорошо, пусть будет новый опыт.
Сестрички все это время наблюдали их молчаливый диалог, все так же хихикая и перешептываясь.
— Ну что, девчонки? – сказал Ящер уже вслух. — Забирайте этого парня и покажите ему, что такое хороший интим!
— Инти-им! – хихикнула та, что помладше. — Сразу видно, что новенькие, у нас так не говорят.
— А ты чего? Не желаешь? — подхватила старшая.
— Я мутант. А он здоровый, вас обеих потянет.
— Так мы тоже мутанты, и что с того?
— У нас пол-общины такие! — наперебой затараторили сестрички.
— Нуу… — замялся Ящер. — Это вы… ты… меня еще без экзоскелета не видала.
Старшая осталась одна. Младшая уже тащила Джеса куда-то вглубь коридора. Тот беспомощно оглядывался, надеясь на новые инструкции. Ящер проводил тоскливым взглядом удаляющуюся парочку.
— Смотрю друг-то твой… того! – прокомментировала девушка.
— Чего «того?» — насупился Ящер, уже ожидающий в продолжение слово «киборг» и готовый отстаивать честь напарника.
— Девственник!
— Вот ты о чем! Ну да, вроде того.
— А ты? Тоже что ли?
— А я… урод. Мелкий, ноги кривые…
— Пфф. Подумаешь, ноги! – фыркнула девушка. — У Рида их вообще нет. Вах лысый, как моя задница. Плешивый… сам понимаешь, какой. А еще у него три руки и он вдвое меньше тебя. И ничего. Да ты на фоне некоторых просто красавчик!
— Тут еще такое дело… у меня давно не было никого.
— Хе! Так и у меня давно не было никого нового. Мама говорит, что нормальным с мутантами лучше не скрещиваться. Пошли, пошли!
Тонкие, но сильные пальчики сжались на запястье Ящера, помогая отмести последние сомнения.
— Ну пошли…
— Если хочешь, я хвостик спрячу. Может, тебе не так противно будет.
— А мне и не противно. Ты красивая. Но я ж могу и… не смочь. После стольких-то лет.
— Ничего-ничего! У меня все могут! – и она нетерпеливо втолкнула Ящера в открывшуюся дверь.
***
Впервые за долгое время мутант почувствовал себя человеком. Где-то под кожей, в самой глубине, разливались давно забытое тепло и приятная усталость. Они лежали рядом на койке из ящиков на расстеленном спальнике, Ящер аккуратно гладил небольшой хвостик, оказавшийся, на его взгляд, вполне симпатичным.
— И все-таки Мама, похоже, права…
— В чем? – подняла голову хвостатая нимфоманка.
— Что нормальным с нами лучше дела не иметь. Детей-то хочется… полноценных.
— Да мы тоже так подумали, поэтому не обижаемся. Это же ради общины. Правда, нормальные на нас иногда свысока смотрят. Не все, и Мама всегда говорит, что все равны и каждый в общине ценен. Но мутантам с нормальными лучше не скрещиваться. Может, она и права, даже у нормальных дети-мутанты получаются. Если выживают.
— Кстати! А как тебя зовут хоть? — спохватился Ящер,
— Ия. А сестру Ая. А ты Ящер, это уже все знают.
— Ну и ладно, пусть себе знают. Между прочим, хвостик у тебя красивый.
— Ты правда так думаешь?… — тихо спросила Ая. — А Рид говорит, что он мерзкий… у сестры такой же, нас тут хвостатками называют.
— Я этому Риду при случае объясню, кто тут мерзкий! – фыркнул Ящер.
— Да ну его… он и правда так себе, вот и гонит на нас сестрой. У нас только хвостики, так-то мы почти нормальные, а он весь такой, безногий, рябой и одноглазый.
— Мы хоть и мутанты, не хуже и не лучше, чем остальные. Это те, кто называют себя нормальными, резню здесь устроили.
— Какую резню? У нас в общине ничего такого не было.
— Я про войну. Про землян.
— А-а-а, так это давно-о. Война закончилась в тот же год, когда я родилась. Сестра еще через три года. Из молодых мало кто помнит войну, а кто помнит, те о ней не говорят.
— Потому и не говорят, что помнят.
— Слу-ушай, а это правда, что твой друг землянин?
— Никакой он не землянин!
— А кто ж тогда? Разговаривает не по-нашему, и вообще странный какой-то. Про вас тут чего только не говорят.
— И что говорят? – насторожился Ящер.
— Например, что вы сбежавшие землянские солдаты, на базу свою идете, потому что от своих отстали. Старики рассказывают, что в войну земляне часто сбегали в общины, те, кому воевать не хотелось. Их еще называли как-то… десер… дисер… забыла. Ты точно не из этих, я землян видела пару раз, издалека, в оптику, дядька показывал. Они другие совсем. Про друга твоего говорят, что он землянский кибер. Старики, кто киберов вживую видел, говорят, что не похож. Люди Итана–Волка спорят, что похож, просто притворяется. Кое-кто вообще считает, что вы из Диких. Это, конечно, совсем уж бред.
— Дезертиры их называли. А я местный. И родился нормальным. Мутировать начал после того, как недалеко бомба взорвалась.
— Вот и я о чем, земляне мутантами не бывают. Ты точно не землянин.
— Мутагены на всех действуют, и на землян тоже. Они же люди.
— Вот не знаю, люди или нет…
— И я не знаю. Нормальные люди не стали бы целую планету выкашивать. Вообще я думал, что это все, конец. Только недавно узнал, что наш мир не единственный, есть еще. А земляне вообще с других планет прилетели, представляешь?
Ия помедлила с ответом, задумчиво водя пальчиком по плечу Ящера.
— Про это тоже разное говорят. И какая нам разница, мы-то здесь живем.
— Разница большая! — Ящер приподнялся на локте и внимательно посмотрел в глаза девушки. — Это значит, что здесь люди не последние!
— Так люди везде есть, наша община не единственная.
— Я не про общину, а про тех, кто там, между звезд!
— Когда-то давно что-то такое читала…
— Ты умеешь читать?
— Немного умею. Только не люблю. Говорить с живыми людьми куда интереснее, чем эти закорючки на планшете. Они не живые. А ты вот живой… теплый…
Ия уткнулась в Ящера холодным бархатным носом. Она вся была такая, покрытая мелкими светлыми волосками. Хотелось гладить ее снова и снова, обнимать, чувствовать острый, немного звериный запах.
— Какая же ты все-таки красивая. Правда. Ты бы не спала с кем попало, особенно с теми, кто тебя презирает.
— Так не с кем больше… А ты странный, но ты хороший. С тобой спокойно.
Ящер молча обнял девушку за плечи, та прильнула к нему, как доверчивый зверек. Сердце Ящера сжалось от какой-то острой, тоскливой нежности. Захотелось прижать ее еще крепче, защитить от всего на свете — от этого разрушенного мира, от косых взглядов соплеменников, от одиночества. Что бы там не решили на совете, он сделает все, чтобы община выжила. Просто потому, что здесь есть вот эта девочка-мутант, с разноцветными глазами и симпатичным бархатным хвостиком.
— Не такой уж я хороший…
«Иначе позвал бы тебя с собой, уломал, уговорил…»
— А я думаю, что хороший!
— Ты же меня совсем не знаешь.
Ия упрямо поджала губы и в упор уставилась на Ящера:
— Пока ты не сделал мне ничего плохого, для меня — хороший!
— Интересная логика…
Ия вздохнула и принялась деловито выпутываться, сперва из объятий, потом из спальника. Очень хотелось ее задержать, прижаться всем телом последний раз. Стоило немалых усилий остановить себя. Нельзя привязывать, не стоит привязываться.
— А куда твоя сестра Джеса утащила? – поинтересовался мутант, не отрывая глаз от спины, наполовину покрытой веснушками, пока Ия поднимала с пола одежду, нисколько не стесняясь своей наготы.
— К нам домой, на нижние уровни. Нормальные живут на верхних уровнях, а мутанты на нижних.
— На нижних?… – хрипло переспросил Ящер. Дальше мысли покакали бешеным галопом.
Сколько лет там прожили сестры? Это как бомба замедленного действия. Сейчас обе девушки выглядят вполне здоровыми, но кто знает. Через месяц или через несколько лет «бомба» взорвется, и не будет больше ни ласковой и наивной Ии, ни ее смешливой сестры.
— А где именно… вы живете? – с трудом выговорил Ящер. Казалось, что язык прилип к небу, очень страшно было услышать «недалеко от реактора» или что-то в таком духе. Девушка непонимающе выглянула из складок заношенного платья, которое как раз пыталась натянуть прямо на голое тело.
— Над гидропонными полями. А что?
— Да так, ничего… — с облегчением вздохнул Ящер, откидываясь на кровати. Рано говорить. Все равно завтра всем станет известно. Пусть еще ночь поспит спокойно.
— Может, все-таки останешься?..
— Не, мне пора, сестренка ждет. Она всегда заканчивает раньше меня и ждет, когда я вернусь.
Ия открыла дверь, выглянула в коридор.
— Что я говорила? Друг твой уже вернулся! Вон, сидит у стенки, и кажется спит. Ой, нет, не спит. Ну все, я побежала!
Девушка бесшумно скрылась, только подол платья мелькнул. Почти сразу же вошел слегка обескураженный «Скаут». Ящер спохватился, что не успел одеться, потом вспомнил, как проходил курс антимутагенов. Подумаешь, Джес наблюдал его и не в таком виде.
— И как тебе? – спросил мутант, садясь на кровати прямо в спальнике.
— Не знаю…
— Как это «не знаю»? – Ящер готов был услышать что угодно, но только не это.
— Ае понравилось. Она сама так сказала.
— А ты?
— Я понял механику процесса, но не понял, зачем все это.
— Дело не в механике! Дело в том, что ты при этом чувствуешь!
— Нейрофильтр был загружен на 89%, изменился состав крови, повысился уровень нейронной активности… В остальном штатный режим функционирования с небольшим увеличением нагрузки. Тебе полный отчет предоставить?
— Вот не мог ты этот свой фильтр отключить, а? Ты же из-за него не чувствуешь нихрена! Такой момент упустил, нельзя же так!
— Очень даже чувствую. Только не все, большая часть импульсов фильтруется. Нейрофильтр отключать нельзя, он так может совсем сломаться. Новый взять негде. Не хочу рисковать.
— Ндаа… Ладно, давай-ка спать. День был насыщенный, завтра совет. Только сначала дотянись до ляжки, тьфу, до фляжки! Пить хочется.
Ящер пил долго и с наслаждением, пока фляга не опустела. Закинул пустую тару к стенке, завернулся в спальник и мгновенно уснул. Ему снились растрепанные каштановые пряди, смеющиеся разноцветные глаза, расплескавшиеся на пол-лица веснушки. Хрупкий силуэт на фоне медленно встающего из-за горизонта огромного взрыва. «Ты хороший!» сказала Ия, рассыпаясь черной пылью.
Еще не удовлетворили свое любопытство? Ну, что ж, слушайте дальше. Эти события я уже помню очень хорошо. С тех пор, как меня изгнали из королевства фэнтези-сказки, занесло меня во вселенную кошмаров. Да, там пришлось попотеть, выкручиваться из передряг и спасать собственную, уже не такую крепкую, шкуру. Все-таки демон хрупче синерианина. Пришлось научиться есть, пользоваться руками, когтями, крыльями и даже хвостом!
Чтобы добыть себе пропитание для тела требовалось убивать местных обитателей – чудненьких тварей, которые сами с радостью схарчили бы меня на обед и ужин. Также новому телу требовалось больше спать, справлять нужду и даже — представьте себе – оно болело! Демоническое тело покрывалось паршой, если долго не мыться, чесалось, мешали отрастающие рога, болели кости при трансформации – не всегда же бегать в виде монстрятины…
А еще было до ужаса странно видеть все в багровых тонах, ощущать шипы на спине, тяжесть рогов, длинный и гибкий хвост, которым я резала саму себя бессчетное количество раз, пока не научилась с ним управляться. Бегать, передвигаясь как обычные гуманоиды, ходить, летать с помощью крыльев, а не левитировать. Изучать магию вместо прирожденных способностей и делать ужасные ошибки, за которые приходилось расплачиваться собственным здоровьем…
Наконец я смогла выбраться из вселенной ужаса. Я окрепла, обнаглела и уже почти вернула себе присутствие духа. Теперь мне мало что могло грозить после тех кошмаров, которые приходили ко мне день за днем, и не оставляли в покое даже во сне, сменяясь на собственные образы в моей голове. Я научилась думать и отвечать за свои действия.
Путешествуя по границам вселенных я все же попала в одну свободную, еще не занятую настолько, как другие. Эта вселенная мне понравилась: здесь не было магов, способных раскатать меня тонким блинчиком, не было всемогущих сущностей, вроде демиургов и либрисов, для которых я всего лишь незначительный муравей под их стопами, также здесь не было оружия, способного убить меня. И я решила: почему бы и нет? Почему не пожить здесь и не выполнить, наконец, свое предназначение: то есть не закрыть свои грехи прошлого добрыми поступками?
Но мои мечты прервала симпатичная светловолосая женщина. Она назвалась Викторией и объяснила, что она – богиня этой вселенной, хранительница данных ей сверхом миров. И сейчас я жестко вторглась в ее владения. А поскольку ей нужен помощник, все-таки богиня не сверх и со всеми делами не справляется, то она даст мне бонус, если я решусь помогать ей. Я узнала, что за бонус и обомлела. Это была плазма… То, о чем я не смела и мечтать!
Тонкая женская рука протягивает мне комок плазмы – высший дар, способный наделить меня прежними способностями и возможностями… В тот момент я не думала: почему комок не обрел собственное сознание и не послал нас обеих куда подальше, почему незнакомая мне неплазменная богиня имеет доступ к такой роскоши, почему, в конце концов, она подрядилась на это дело. Я приняла плазму и стала упиваться вновь обретенным могуществом!
Теперь о плазме. Как я уже упоминала, это такая субстанция, из которой состоит тело синерианина и без которой он просто ноль на палочке. Так вот эту плазму можно получить не только при появлении на свет, но и при передаче от плазменного существа к не плазменному. Похоже на обмен генетическим материалом между бактериями. Вот только получившие плазму никогда не говорят насколько им было мерзко и неприятно это мероприятие. Мало приятного в том, что твое тело пожирается плазмой и заменяется ею. Копируется облик, загребаются воспоминания. Кажется, это маленькая смерть…
Но я не чувствовала боли. Возможно, потому, что мне нечего было бояться, а, возможно, из-за эйфории от открывшихся перспектив всемогущества. Соединить тело демона с плазмой еще не пробовал никто, и никто не знал, что получится. Способности соединились с магией, демоническая ипостась с плазмой. И получилось нечто новое, страшное, ужасное… Получился новый вид монстра. Но Виктория не дала мне возможности натворить дел в опьянении от собственных эмоций. Благодаря демоническому телу, я могу чувствовать! Я чувствую боль, я знаю каково это, когда болит душа, я могу дружить, сопереживать, волноваться! Это волшебно — поверьте мне, друзья мои.
Виктория утихомирила меня и дала мне задание помогать ей спасать и выхаживать самых неприглядных и никому не нужных страдальцев, а также защищать границы вселенной от посягательств других демиургов и сверхов. Против сверха я, конечно. еще слабовата, а вот дать люлей молодому демиургу, решившему поразвлечься в легкой вселенной, вполне могу.
На первый взгляд Маррь ничем не отличалась от других заброшенных деревушек. Полтора десятка кособоких приземистых домиков, прилипших к обеим сторонам дороги, больше напоминающей временно пересохшее русло бурной реки. Такие места, с лёгкой руки остряка Лёшки Ильина, группа называла «ненаселёнными пунктами». Два дня назад они оставили за спиной сразу три таких «пункта». Ещё один миновали не далее как вчера. Не было никаких оснований ожидать, что в пятой, наиболее удалённой от цивилизации деревне, ещё остались люди. Бог — он троицу любит. Про пятёрки никто не говорил.
И всё же Сергей Иванович Потапов привёл группу в Маррь. Потому что упоминание в монографии Гревингка — это вам не фунт изюму! Сложенная вчетверо ксерокопия брошюры лежала в нагрудном кармане потаповской «энцефалитки», возле самого сердца, и стучала туда, как пресловутый «пепел Клааса».
— Да поймите вы! Это же 1850 год! — вещал он на каждом привале, размахивая перед Алёнкой и Лёхой мятыми перепачканными листами. — Афанасьев эту легенду только через девятнадцать лет запишет! А у Гревингка — вот! Даром что геолог!
Потапов шлёпал распечаткой по колену и с видом победителя поправлял очки. Малочисленная группа не спорила. Меланхолично пожимала плечами, хмыкала неоднозначно и продолжала заниматься своими делами. Алёна Виртонен, большая аккуратистка и умничка, перепаковывала рюкзак, стремясь достигнуть какой-то запредельной эргономичности, а Лёшка Ильин неловко пытался ей помогать. Студенты не разделяли восторгов своего руководителя. Подумаешь, самое раннее упоминание легенды о Снегурочке! Если бы кто-то из них заранее знал, что до зачёта неделя дня пешего пути… В первую же ночёвку Сергей Иванович невольно подслушал, как Лёшка, жалуясь Алёне на стёртую ногу, бросил в сердцах:
— Манал я такие «автоматы»! Ну, Потапыч, зараза лысая!
А сейчас лысину Потапова нещадно пекло июньское солнце, от которого не спасала даже бандана. В Маррь они вошли чуть за полдень, когда светило включилось на полную мощность. На единственной улице не было ни души. Стук и зычные крики, исторгаемые Лёхиной глоткой по поводу и без, увязали в плотной пелене тишины, стелющейся от дремучего леса, кругом обступившего деревню. Однако опыт подсказывал Потапову, что Маррь всё же живая. Во-первых, в воздухе отчётливо пахло дымом. Не едким костровым, а более мягким, печным. Во-вторых, стёкла в большинстве изб хоть и заросли грязью, но стояли. Мёртвые дома, как и люди, в первую очередь лишаются своих глаз. Только не птицы их выклёвывают, а ветер. Ну и, в-третьих,… где-то недалеко жалобно блеяла коза.
— Ау! Есть кто живой?!
Лёха забарабанил кулаком в высокие посеревшие от времени ворота, с ржавым кольцом вместо ручки. Заборы здесь ставили из наглухо подогнанных друг к другу досок, существенно превышающих человеческий рост. Не то, что редкозубые оградки, догнивающие свой век в пройденных «ненаселённых пунктах». Пытаясь заглянуть во двор сквозь щель в воротах, Потапов мягко оттеснил Лёшку в сторону.
— Эй, хозяева, есть кто дома?! — Сергей Иванович вложил в голос максимум почтения. — Мы этнографическая экспедиция…
Никто не ответил. Потапов прислушался. Показалось, или за забором действительно заскрипела приоткрывшаяся дверь? Стянув бандану, он обтёр прелую лысину и капельки пота над верхней губой.
— Сергей Иванович, — Алёнка деликатно дёрнула его за рукав. — Местный житель на горизонте.
С противоположного конца деревни, вывернув из-за сарая с провалившейся крышей, плелась одинокая фигура. Рыхлая женщина с нечёсаными патлами, скрывающими широкое лицо. Покрытые синяками и ссадинами полные руки безвольно повисли вдоль тела. Окутанные облачками пыли босые ноги шлепали по засохшей земле. В такт мелким семенящим шагам подпрыгивали обвислые груди, прикрытые одной лишь грязной ночной рубашкой. Другой одежды на женщине не было.
— Ого! С утра выпил — день свободен! — гоготнул Лёшка. — Интересно, чем это мадам так упоролись? Тормозухой, что ли?
Сергей Иванович сделал пару шагов навстречу и, точно мантру, повторил:
— Мы этнографическая экспедиция! Доброго дня вам!
Никакой реакции. Взгляд женщины, направленный сквозь троицу этнографов, уходил куда-то вдаль, теряясь в густом лесу. Грязные ноги, живущие отдельной от тела жизнью, выворачивались под самыми необычными углами, отчего казалось, что движется женщина благодаря одной лишь инерции. Сбросив рюкзак на землю, Лёшка пошёл ей навстречу.
— Лёш, да не трогай ты ее! На фиг, на фиг… — в голосе Алёны послышалась брезгливость. — Больная какая-то…
— Да погоди, ей, походу, плохо совсем, — отмахнулся Ильин. — Эй! Эй, тётя!
Ни тогда, ни потом, Потапов так и не почувствовал опасности. Вплоть до момента, когда исправить что-то стало уже невозможно. Опасность? Это ясным-то днём?!
Вблизи толстуха в ночнушке оказалась весьма рослой. Головы на полторы выше Лёшкиных ста восьмидесяти. Поравнявшись с парнем, она подняла руки, словно предлагая обняться. Неугомонный Ильин, вполголоса выдав какую-то пошлую шутку, попытался отстраниться. Суетливо, нервно. Видно, сумел разглядеть что-то за шторкой грязно-белых волос. Нечто такое, во что и сам не сразу поверил. А потом уже попросту не осталось времени. Совсем. Пухлые ладони одним невероятно быстрым и выверенным движением свернули Лёшке шею.
Треск сломанных костей показался Потапову таким громким, что заложило уши. Эхо страшного звука металось над притихшей деревней, рикошетя от мрачных елей, как пинбольный шарик. Где-то совсем рядом заорал какой-то мужик. Потапов не сразу осознал, что этот перепуганный рёв вылетает из его глотки, а сам он уже мчится к упавшему в пыль Лёшке. В спину хлестнул тонкий визг Алёны, наконец сообразившей, что произошло. На полном ходу Потапов налетел на толстуху, угодив костлявым плечом аккурат между обвислых грудей. Не удержавшись на ногах, повалился сверху на рыхлое, студенистое тело. От удара Сергей Иванович прикусил язык, очки слетели с носа и утонули в высохшей колее. Женщина под ним извернулась, неожиданно мягко и плавно вильнув бёдрами, словно подталкивая к соитию. Несмотря на весь ужас ситуации, Потапов отстраненно почувствовал, как обгоревшие на солнце щёки заливает краска смущения. Отталкиваясь руками, он попытался подняться…
…и глупо застыл, в миссионерской позе нависнув над сбитой женщиной. Их лица разделяло меньше полуметра. На таком расстоянии Потапов прекрасно видел даже без очков. Но поверить увиденному не мог. Под ним лежал не человек. Грубое лицо существа покрывали короткие, напоминающие щетину, прозрачные волоски, под которыми легко просматривалась ноздреватая пористая кожа. Грязно-белые патлы смело на затылок, обнажив вывернутые ноздри, острые звериные уши, и бессмысленный мутный глаз цвета затянутого ряской болота. Один. Прямо посреди лба. Жуткую морду на две неравные части разделяла тонкая щель безгубого рта. Она медленно распахивалась, обрастая неровными треугольными зубами, широкими и крепкими. А Потапов, как загипнотизированный, смотрел и не верил глазам.
Больно вдавив кадык, горло Потапова перехватили толстые пальцы. Лишившись воздуха он, наконец, затрепыхался, тщетно пытаясь отодрать обманчиво слабые руки. Под рыхлыми телесами скрывались стальные мышцы. Перед глазами учителя заплясали фиолетовые круги. Непрекращающиеся крики теперь долетали до него, будто через толстое ватное одеяло. В ушах звенело. Лишённое кислорода тело зашлось мелкой дрожью. Пытаясь вырваться, он бестолково молотил кулаками бледную тварь и что-то хрипел. В какой-то момент Потапову послышалось, как в дрожащий Алёнкин визг вплетается встревоженный старческий голос — предсмертный кульбит паникующего мозга. А через секунду грубые тиски на горле разжались, дав дорогу потоку восхитительного свежего воздуха. Голова взорвалась разноцветной вспышкой, горло разодрал жгучий кашель, и Потапов завалился на бок, больно приложившись головой о твёрдую землю. Он понимал, что сейчас, в непосредственной близости от смертельной опасности, не самое подходящее время, чтобы терять сознание. Но когда невидимые руки подхватили его с двух сторон и потащили прочь, Сергей Иванович всё же благодарно нырнул в чёрную бездну беспамятства.
***
Сквозь щели забранных ставнями окон на грязный пол падал свет. День вошёл в полную силу; полутёмную избушку со всех сторон пронзали солнечные спицы. Пролетающие сквозь них пылинки вспыхивали волшебными искрами. Во дворе заливисто чирикали дерущиеся воробьи. Где-то на краю деревни хрипело радио «Маяк»…
За высоким забором молчаливо топталась бледная погань.
Покачав кудлатой седой головой, дед Хилой отодвинулся от окна. Видимо, не доверяя ставням, для верности задёрнул его занавеской. В доме страшно воняло падалью, однако ни у кого даже мысли не возникло попросить распахнуть окна. Эпицентр смрада, похоже, находился где-то в кухне, но заходить туда не хотелось совершенно.
— Мужика хочет, — косясь на Потапова, сказал хозяин. — У ней щас самая пора етись.
Их спаситель оказался крепким высоким стариком, удивительно подвижным для своих лет и габаритов. Повадки и действия его напоминали матёрого первопроходца, чей форт осаждают кровожадные индейцы.
— Что ж она Лёшку тогда… — закончить Потапов не сумел. Всхлипнул по-бабьи и откинул голову назад, крепко приложившись затылком о бревенчатую стену. Боль отрезвляла, не давала забыть, что происходящее с ними реально.
— А того, что поперву — еда! А опосля уж всё остальное, — дед Хилой назидательно покачал узловатым перстом. — И что вам дома не сидится, туристы, в бога душу…
— Сказки собирать приехали, — ядовито ответила Алёнка.
Она поразительно быстро пришла в себя. Едва ускользнувший от смерти Потапов, забившись в угол, трясся осиновым листом, а девчонка, всего час назад визжавшая так, что лопались стёкла, воинственно расхаживала по комнате, примеряя к руке то изогнутую кочергу, то увесистое полено, сдёрнутое со сложенного возле печки дровяника. Не удовлетворившись, вынимала из кармана складной нож и принималась проверять, легко ли выходит лезвие. Она жаждала действия. Дед Хилой со своего табурета наблюдал за Алёнкиными манипуляциями, посмеиваясь в бороду.
— Ты, девонька, шилом своим её разозлишь только. От стали в таких делах од…
— Что она такое?! — перебила Алёна. — Леший? Йетти? Кикимора какая-нибудь?
Этот вопрос она задавала каждые пять минут. Дед Хилой отмалчивался. Вот и сейчас, недовольно зыркнув на непочтительную соплюху, он просто закончил начатую фразу.
— …одна польза — горло себе перерезать, чтобы живьём не взяла.
Виртонен резко обернулась к Потапову.
— Бежать надо, — выпалила она. — Вернёмся с помощью, и раскатаем эту… это…
Сергей Иванович испуганно икнул. Сама мысль о том, чтобы выйти наружу, снова ощутить сверлящий взгляд одинокого глаза… почувствовать себя мясом… Спина его неосознанно вжалась в ошкуренные брёвна. Глядя на суетящуюся девчонку, Дед Хилой недоверчиво выгнул брови, в который раз уже покачал нечёсаной башкой и скрылся в кухне.
— Рванём, со всех ног! Она же плетётся, как дохлая кобыла! — присев возле учителя, Виртонен схватила его за плечи. — Она нас хрен догонит! Давай, Потапыч, миленький! Рюкзаки бросим, и рванём…
В запале Алёна даже не заметила, что назвала преподавателя по прозвищу. Глаза её лихорадочно горели, изломанные в походе ногти царапали кожу Потапова даже сквозь куртку. Напрягшиеся мышцы поджарого девичьего тела сочились адреналином. Для себя Виртонен уже всё давно решила. Сергей Иванович опустил голову, пряча взгляд среди рассохшихся досок давно неметёного пола.
— Тряпка! — брезгливо выплюнула Алёнка.
Больше она не произнесла ни слова. Деловито распотрошила рюкзак, откладывая в сторону самое необходимое. Распихала по карманам пакетики с орехами и изюмом, полулитровую бутылку кипячённой воды, складной нож и спички. Длинный «полицейский» фонарик оставила в руке, накинув петлю на запястье. Решительно отбросила засов и шагнула на улицу, так ни разу и не взглянув на сжавшегося в углу Сергея Ивановича.
На шум открывшейся двери из кухни выглянул дед Хилой. Безучастно оглядел комнату: Потапова, разорённый рюкзак, распахнутый дверной проём. После чего кивнул и сказал:
— Не пошёл? Правильно сделал.
— У меня мениск повреждён, — поспешил оправдываться Сергей Иванович. — А у Алёны разряд по лёгкой атлетике! Я темпа не выдержу, а так…
— Сдохнет, — равнодушно перебил дед Хилой. — Хоть так, хоть этак.
Шурша заскорузлыми шерстяными носками по полу, он прошаркал к двери, но не закрыл, а остался стоять в проёме, «козырьком» приложив руку ко лбу.
— Позапрошлой зимой Лиша шестерых мужиков положила. С ружьями и собаками. Троих уже в лесу догнала, и снегоходы не помогли. Эт она только на солнышке квёлая, а ночью скачет — что твоя коза! А уж зимой…
Потрясённый Потапов встал и опасливо подошёл к своему спасителю. С высокого порога крохотная Маррь отлично просматривалась в обе стороны. Сергей Иванович как раз успел заметить, как скрылась между ёлок ярко-красная курточка Алёны Виртонен. Следом за ней с огромным отставанием плелось существо, голыми руками убившее Лёшку Ильина.
— Как… — Потапов нервно сглотнул, — как вы её назвали?
Дед Хилой смерил учителя хмурым взглядом из-под разросшихся седых бровей.
— Сказки, говоришь, собираешь? — невпопад ответил он. — А слыхал такую: жили-были старик со старухой, и не было у них детей. Уж сколько они Христу не молились — всё без толку! А как пошли они в лес дремучий, старым богам поклонились, вылепили себе дитятю из снега, так и ожила она. Подошла к ним, да молвит: тятенька, маменька, я теперича дочка ваша, оберегать вас стану. Только горячим меня не кормите — растаю! Обрадовались дед с бабкой, да назвали девчонку…
— Снегурочкой… — шёпотом закончил Потапов.
Дед Хилой кивнул. У кромки леса мелькнула в последний раз и исчезла грушевидная фигура женщины в грязной ночнушке.
— Далеко не убежит, — старик отнял руку от морщинистого лба. — К утру назад воротится. Пойду-ка к Тойвовне схожу, мукой одолжусь, раз такая оказия.
Кряхтя от усердия, дед Хилой натянул резиновые калоши и ушёл. К соседке. За мукой. Как будто мир по-прежнему оставался нормальным.
***
Дед Хилой вернулся с берестяным лукошком, в котором, помимо муки, оказалась пыльная литровая банка и мешочек с неведомым содержимым. Привычно заложив засовом толстую дверь, старик скинул калоши и отправился на кухню. Потапов набрал побольше воздуха в лёгкие и отправился туда же, с головой нырнув в густой смрад. Источник тухлого запаха обнаружился сразу: жестяной таз, стоящий в самом углу, за печкой. А точнее, его содержимое — пяток ворон со свёрнутыми шеями. По чёрным перьям лениво ползали жирные личинки, при виде которых желудок Потапова подпрыгнул к горлу. Глядя на побледневшего учителя, дед Хилой прикрыл таз пыльным мешком.
— Ты морду-то не криви, сказочник! Эта падаль тебя от смерти спасла… а может, и отчего похуже.
Осторожно высунув нос из-под ладони, Потапов, наконец, решился вдохнуть. Не сказать, чтобы воздух очистился, но делать было нечего.
— Разве может быть что-то хуже?
— Кому как, — философски заметил старик. — Оно, может, и впрямь, ничего хуже смерти нет. Да вот только помирать, опосля себя целый выводок одноглазых щенков оставляя… мне б совсем тоскливо было. Дети — они ж страшнее семи казней Египетских. А лиховы дети…
Хилой замолчал, укладывая в топку нарезанную щепу и бересту. Чиркнула спичка и огонь проворно перепрыгнул на маленький деревянный шалашик. Белый дым потянулся было к дверце, но быстро опомнился и устремился кверху. Загрузив печь дровами, дед Хилой захлопнул дверцу. Эмалированный чайник звякнул закопчённым дном, встав на плиту. Под напором засаленной открывалки с принесенной банки слетела крышка. В острой вони гниющей птичьей плоти проклюнулась тонкая нотка клубничного аромата.
— Вот. Тойвовна гостюшке передала, — старик подвинул к Потапову чайную ложку и блюдце со сколотым краем. — Тебе, значится. Почаёвничаем. Это снегуркам горячего нельзя, а нам…
— Вы сказали, что это… — чтобы не смотреть на укрытый мешком таз, Потапов сел вполоборота, — … что это меня спасло. Как?
На долгое время воцарилось молчание. Пока на плите не забулькал чайник, старик сидел за столом, демонстративно не глядя в сторону Сергея Ивановича и занимаясь своим делом. В таинственном мешочке оказались измельчённые травы, ароматные настолько, что даже мерзкая вонь, сдавшись, расползлась по углам и затаилась, выжидая время, чтобы вернуться. Только когда чашки наполнились чаем, а в блюдцах растеклись кровавые лужицы, украшенные крупными ягодами клубники, дед Хилой, наконец, заговорил.
— Ты, кажись, сказки собирать приехал? Ну так и слушай, старших не торопи!
Покорно склонив голову, Потапов принялся прихлёбывать обжигающий травяной отвар. Оледеневшее от страха нутро, кажется, начало оттаивать.
— Лишке горячее пить — себя губить. Она суть что? Упырь обнакновенный! Просто не кровушку горячую ест, а токмо мертвечину холодную. Видал, как она дружка-то твоего оприходовала? Ни единой капельки не пролила! Трупоеды от живой крови дуреют шибко, потому как меры не знают. Нажрутся от пуза, а потом болеют… Ну а когда она тебя душить стала, я её вороной и угостил. Лишке — чем гнилее, тем слаще! А ты как думал, я для себя эту падаль готовлю? Мы Лишку по очереди подкармливаем, штоб, значится, за нас не взялась…
Старик слизал с ложки огромную ягоду и довольно причмокнул. А Потапов, внутренне содрогаясь, внезапно вспомнил широкую пасть и зубы… слишком тупые, для того, чтобы рвать живое мясо. Больше пригодные для дробления костей, в которых таится сладкий мозг.
— Лишка, это Лихо? — воспользовался паузой Потапов. — Лихо одноглазое?
— Смышлёный, — кивнул хозяин, счищая с ложки излишки варенья о край блюдца.
— А… а Снегурочка?
Над столом вновь повисло молчание. Дед Хилой задумчиво выхлебал кружку до дна и наполнил по новой. Когда Потапов решил, что старик вновь обиделся, тот внезапно начал рассказывать. Он говорил долго, путано, с какой-то неявной, плохо скрытой горечью.
— У нас, за Марревой гатью, испокон лихи водились. Когда моя прабабка маленькой была, они в лесу ещё чаще встречались, чем теперь зайцы. Так она сказывала. А когда её прабабка девкой сопливой была, так и вовсе, мол, целыми семьями жили, голов по двадцать. И людей тогда не губили. Их не тронь, и они не тронут. Зверя — вдоволь, рыбы, птицы — на всех хватает! Ягода, грибы, корешки разные — не то, что сейчас. Летом жирок копили, а зимой спали, совсем как косолапые… но уж если просыпались по зиме, всем худо приходилось. Наша Снегурочка уже восьмую зиму не спит…
Забыв про стынущий в кружке чай, Потапов слушал, разинув рот. Уста хмурого, неприятного старика отматывали назад историю, столетие за столетием, к самому началу времён, где бок о бок с Человеком жили те, кто сегодня уцелел лишь в сказках. Туда, где шаманские пляски призывали дождь и солнце, в покрытых ряской водоёмах плескались пышногрудые русалки, и рыскала под землёй белоглазая чудь. Где Одноглазое Лихо было такой же частью природы, как вороны и медведи, и олени, и белки, и другие четвероногие, пернатые и ползучие твари.
Внимая торопливой, сбивчивой речи Марревского старожила, Потапов с головой погружался в мир древнего волшебства, жестокой кровавой магии. Становился сторонним наблюдателем грандиозной битвы за место под солнцем, в которой проигравшая сторона исчезала навсегда, превращаясь в предания, легенды и детские страшилки. Избегая войны с более сильным и жестоким противником, Старый Мир откатывался всё дальше и дальше. И постепенно не осталось лесов настолько глухих и далёких, чтобы туда не добрался вездесущий Человек, жаждущий новых охотничьих угодий, рыбных рек и пахотных земель. А потом чужеземцы из-за моря подарили Человеку Крест. И Человек захотел очистить новые земли от скверны…
Страх исчез. Смытый душистым травяным чаем, уступил место жалости. Тоске по убитой сказке. В голове шумело, точно после выпитого литра водки. Разглаживая на столе мятую распечатку монографии Гревингка, Сергей Иванович втолковывал ничего не понимающему, осунувшемуся старику:
— Всегда не мог понять, что за мораль у этой сказки? Не лепи детей из снега? Не прыгай через огонь? Не слушай подружек? Какой позитивный посыл несёт эта история? Чему научит ребёнка? А ведь просто искал не там! Кто бы знал, а?! Горячим меня не кормите…
Она действительно вернулась только с рассветом. Дед Хилой уже спал, забравшись на прогретую печь, а Потапов, распахнув ставни, смотрел, как потягивается просыпающаяся заря. Снегурочка вышла из леса, стряхивая с босых ног рваные останки ночного тумана. Вышагивая легко, почти грациозно, она больше не напоминала пьяную гориллу. Прямая спина, высоко поднятая голова, уверенный шаг. Вся она даже стала как будто стройнее и чище. В грубых линиях её лица, в тяжело обвисших грудях и отяжелевшем от многочисленных родов животе Потапов видел черты языческих богинь, чьи статуэтки по сей день находят от Урала до Дальнего Востока. Вымокшая в росе шерсть серебрилась и отблёскивала в лучах зарождающегося светила. В это мгновение Снегурочка казалась почти прекрасной. Неземной. Осколком старого дикого мира. Частичкой зимы, неведомо как уцелевшей жарким засушливым летом.
Потапов не мог сказать, сколько из этого он действительно увидел, а сколько дофантазировал, вдохновлённый рассказом Хилоя. Волшебство пропало, когда кротовьи глазки учителя разглядели среди травы яркое пятно. Правой рукой Снегурочка волокла за ногу тонкое девичье тело в разодранной красной куртке. На вывернутом запястье мёртвой Алёны болтался включенный полицейский фонарик. Стиснутая ладонь по-прежнему сжимала рукоятку ножа. Стальное лезвие, обломанное чуть выше середины, испачкалось в чём-то чёрном и липком.
***
И дни потянулись транспортёрной лентой — такие же повторяющиеся, бесконечные и чёрные. Ещё затемно дед Хилой уходил на огород, отгороженный от Снегурочки высоким забором. Там он копался на грядках, пропалывал, рыхлил и поливал, а к обеду, проверив ловушки на ворон, возвращался в дом, прячась от полуденного солнца. Не зная, куда себя пристроить, Потапов слонялся по двору, стараясь не подходить близко к воротам.
На восьмой день вынужденное заключение стало невыносимым. Мёртвого Лёшку Снегурочка уволокла в сторону леса, а тело Алёны, брошенное на самом солнцепёке, быстро превращалось в падаль. Каждую ночь лихо приходило к нему кормиться. К счастью, батарейка фонаря разрядилась ещё до наступления сумерек. Однако Потапов всё равно не мог уснуть, слушая чавканье, хруст разгрызаемых костей и отвратительные сосущие звуки. А по утрам белёсая тварь подтаскивала исковерканные останки поближе к окну, и совсем по-звериному принималась на них кататься. Глядя на это дело, дед Хилой мрачно шутил:
— Покатайся, поваляйся, Алёнкина мясца поевши… — усмехался он, не зная даже, что совершенно точно угадал имя убитой Виртонен. — Вишь, как изводится, Лишка-то! Эт она для тебя старается, невеста бесова… Марафет наводит…
Юмор у него был сродни хирургическому: циничный, выстраданный долгими годами, проведёнными бок о бок со Смертью. И на восьмой день Потапов понял, что если ещё хоть часок проведёт среди удушающей жары, омерзительной вони и чернушных шуточек, то сойдёт с ума и сам выскочит к одноглазой твари с предложением руки и сердца.
В рюкзаке покойной Виртонен нашлось всё необходимое. Сидя на крыльце, освещаемый лучами восходящего солнца, Потапов обматывал найденную во дворе палку обрывками Алёнкиной футболки, тщательно вымоченными в бутылке с бензином для костра. Он пытался прочувствовать момент, ощутить себя древним витязем, идущим на бой с тёмными силами, но получалось слабо. Потапов не был рождён для битвы. Для пересчёта всех его драк хватало пальцев одной руки. И даже тогда неиспользованных оставалось больше половины.
Закончив импровизированный факел, Потапов встал возле высоких ворот, всё ещё надеясь уловить важность момента, какой-то особый мистический знак. Однако всё оставалось прежним: лысеющий учитель истории с пересохшим от волнения горлом по одну сторону забора, и беловолосая одноглазая погибель, шумно сопящая по другую. Слышно было, как за домом сам с собой разговаривает дед Хилой. Потапов недоумённо пожал плечами, поджёг факел, откинул засов и шагнул на улицу. Будто пересекая черту между миром живых и миром мёртвых.
С пылающим факелом в руке он больше не боялся. Отдавшись во власть электричества, люди утратили веру в огонь. Не удивительно, что за восемь лет никто даже не подумал о том, чтобы сжечь одноглазое лихо. Люди слишком привыкли полагаться на свои игрушки. Навигатор выведет из самой глухой чащи, ружьё защитит от хищников, а фонарь разгонит тьму. Вот только как быть с теми, кто сам является частью тьмы? Сжечь! Огонь вечен и никогда не боялся темноты и того, что в ней сокрыто. Потапов мысленно поблагодарил погибших студентов, подаривших ему время, чтобы осознать это.
При виде огня единственный глаз Снегурочки широко распахнулся. Страх — первая живая эмоция, которую Потапов прочёл на грубой уродливой морде. Снегурочка торопливо отпрянула. Пылающий факел очистил дорогу в доли секунды. Можно было спокойно уходить, двигаться к городу, ночами отгораживаясь от нечисти ярким костром. Но до ближайшей деревни дней пять ходу. Без еды и воды протянуть можно. Без сна — никак. И потому Потапов собирался драться.
— Ты чего это удумал, иуда! — взревело над самым ухом.
Жёсткие пальцы впились в плечи, отбрасывая Потапова от сжавшейся перепуганной твари. Отлетевший в сторону факел упал в высохшую колею, но не погас. Учитель вскочил на ноги и едва успел закрыться руками, как на него налетел дед Хилой. Удар у старика оказался поставленным, хлёстким и на удивление болезненным. Чувствовалось, что в молодости он не пропускал ни одной деревенской драки. Но разница в возрасте давала о себе знать. Совершенно не боевой Потапов всё же был моложе и сильнее. Первый же его удар расквасил деду нос, выбив из ноздрей красную юшку. На этом драка и закончилась.
Роняя сквозь пальцы красные капли, дед Хилой со всех ног бросился к дому. Потапов резко обернулся, понимая, что опоздал, уже почти чувствуя прикосновение холодных ладоней к своей шее… Но вместо этого увидел, как Снегурка, жадно втягивая медный запах вывернутыми обезьяньими ноздрями, точно зачарованная плетётся следом за стариком. Сейчас она походила на голодную собаку, не смеющую стянуть лакомый кусок со стола хозяина. Потапов зашёлся безумным визгливым хохотом.
— Так, значит!? — заорал он, заставляя Снегурочку обернуться. — Горячим тебя не кормить, да?! А ну, сука!
Он неуклюже прыгнул к обглоданному телу Алёнки Виртонен, даже в смерти всё ещё сжимавшей покрытый чёрной кровью нож. Расцепить пальцы нельзя было и домкратом, но это и не требовалось. Прижав запястье к обломанному лезвию, Потапов с силой надавил. Было почти не больно.
С окровавленной рукой вместо оружия он встал, шагая навстречу Снегурочке. Та завертелась вокруг, то подаваясь вперед, то отпрыгивая обратно. Жадно клокотало звериное горло. От нетерпения Снегурочка жалобно поскуливала. Кровь уже пропитала рукав «энцефалитки» до локтя, когда она, не выдержав, кинулась к Потапову и присосалась к открытой ране, подобно огромной белой пиявке. Только тогда Потапов почувствовал настоящую боль. Тупые треугольные зубы жадно терзали разрезанное запястье. Красные пятна, перепачкавшие оскаленную морду лиха, казались ненатуральными. Напрасно Потапов отчаянно бил свободным кулаком в рыхлое тело кровососа. Снегурочка только сильнее впивалась отсутствующими губами в рану. Когда же она, наконец, оторвалась, Потапову показалось, что жизни в нём осталось на самом донышке. Под коленки точно ударил какой-то невидимый шутник — учитель рухнул на землю, как мешок с картошкой. Рядом на четвереньки опустилась перемазанная кровью Снегурочка. Выгнув спину, она зарылась грязными пальцами в прогретую пыль и тут же вновь распрямилась. Из объемистого живота донеслось громкое урчание. Безгубая пасть распахнулась, выплёскивая наружу сгустки свернувшейся крови и не переваренные куски гнилой плоти. Снегурочку рвало так долго, что Потапов успел наскоро перетянуть повреждённую руку оторванным рукавом. Кое-как встав, он доковылял до всё ещё горящего факела. Шатаясь, как пьяный, подошёл к Снегурочке и ткнул огненной палкой прямо в грязно-белую паклю волос. Полыхнуло так, что не ожидавший этого Потапов едва не упал. Над улицей пронёсся визг, протяжный и жуткий…
Сколько времени он провёл, отрешённо пялясь на горящее тело лиха, Потапов не знал. Опомнился лишь, когда увидел, что пустынную улицу Марри, точно призраки, заполнили скрюченные старостью фигуры. Среди них, зажимая ноздри окровавленной тряпкой, стоял и дед Хилой. Потапов ткнул потухшим факелом в чадящие останки.
— Вы свободны! — крикнул он старикам. — Теперь вы свободны!
Получилось как-то пафосно и неискренне. В ответ — гробовое молчание. Лишь далёкое эхо еле слышно коверкает окончание глупой пошлой фразы. Сергей Иванович растерянно огляделся. Что-то блеснуло в дорожной пыли под ногами, послав солнечного зайчика в сощуренные глаза Потапова. Потерянные очки так и лежали здесь всё это время. С трудом удерживая равновесие, — обескровленное тело слушалось плохо и всё норовило упасть, — Сергей Иванович поднял их и водрузил на нос. Лица Марревских жителей впервые проявились перед ним ясно и отчётливо, точно кто-то подкрутил резкость картинки этой Вселенной. Недовольство, испуг, раздражение и даже ярость прочёл он в них, но никак не облегчение. Никто не радовался избавлению.
Сплюнув отсутствующей слюной, Потапов, шатаясь, ушёл во двор Хилоя. Вернулся он уже с топором и пустым рюкзаком. Обгорелую голову Снегурочки, зияющую единственной опустевшей глазницей, он отсёк только с пятого удара. Накрыл рюкзаком, сбивая остатки пламени, и в этот же рюкзак спрятал свой трофей… свою будущую славу. После чего презрительно сплюнул вновь, на этот раз демонстративно, и покинул Маррь, оставив за спиной полтора десятка стариков, медленно стягивающихся к догорающей Снегурочке.
***
Седенький старичок по-детски дёрнул деда Хилоя за рукав.
— Староста, чего делать-то будем?! — голос его подрагивал от испуга. — Он же других приведёт!
— Городские опять иконы мои забрать захочут, — прошамкала беззубая бабка Анники. — Иконами разве можно торговать-то!? Господи, прости!
Она мелко перекрестилась двумя перстами. Нестройный хор голосов загудел со всех сторон, разделяя опасения односельчан.
— Как понаедут, опять начнут вынюхивать про вещи старые, про сервиз мой, фамильный! Последнее отберут! — ярилась восьмидесятилетняя Марта Тойвовна, самая молодая жительница Марри. — У городских — ни стыда, ни совести!
— Землю! Землю отымут! — пророчил скрюченный ревматизмом дед Фёдор, заботливо обнимающий супругу, вперившую ослепшие глаза в пустоту.
— Тихо! — дед Хилой поднял мосластые руки вверх, пресекая базарный гомон. — Тут вот что… Я с неделю назад у Марревой гати лося дохлого видал. Лишкиных пацанов работа. Так что очкарику нашему житья — до первых сумерек. Щенки не выпустят. Они ему за Лишку сами голову открутят… уж они-то точно мамку услыхали…
— Ой, Лишень-ка-а-а, — запричитал кто-то из баб. — Да как же мы без тебя-а-а-а?!
— Кошка моя той неделей окотилась, — пожаловалась Тойвовна. — Я троих специально для Лишки отложила. Теперь что же, выкидывать?!
— Староста, слышь-ка! А ну как очкарика искать придут? А и не искать, так просто кто про нас прознает? Каждый год ведь приходят! Кто нас защитит-то теперь?
Дед Хилой обвёл тяжёлым взглядом сельчан. Молодой жестокий мир не ценит своих стариков. Не обращая внимания на крики о помощи, он вышвыривает их на задворки, гонит прочь, желая только одного — чтобы отжившие своё не путались под ногами и сдохли как можно быстрее… желательно — подальше от молодых и любопытных глаз. Чтобы те, пока ещё горящие и жизнелюбивые, не увидели свою будущую судьбу. Старикам остаётся только одно — взывать к старым богам. Просить помощи у тех, кто научился выживать, сросся с новой реальностью, став злее, жёстче и приспособленнее. Взгляд старосты дополз до согбенного деда Фёдора и остановился.
— Сосед, а не пора ли вам с Дарьюшкой детишек завести? Очередь-то ваша вроде…
Дед Фёдор ещё крепче прижал к себе жену, и кивнул. Та благодарно погладила его по морщинистой руке. Её ослепшие глаза наполнились слезами. Одинокие старухи завистливо ворчали что-то невразумительное, не смея спорить в открытую.
— Значит, решено, — дед Хилой рубанул воздух ладонью, — … как снег ляжет, пойдёте за Марреву гать. Новую Снегурку будить надо.
— Господи, — прошептала слепая Дарья. — Господи, счастье-то какое!
Олег Кожин
Родился в 1981 году в городе Норильске. На сегодняшний день живу в столице республики Карелия — Петрозаводске.
Окончил ЛГОУ им. А. С. Пушкина по специальности «Связи с общественностью». Профессиональная деятельность связана со средствами массовой информации или молодежной политикой.
Работаю преимущественно в жанре хоррора и мистики, гораздо реже — фантастики. Публиковался в журналах «Полдень. XXI век», «Машины и механизмы», «Знание — сила. Фантастика», «Уральский следопыт», «Север», «Фантастика и Детективы», «Реальность фантастики», а также межавторских сборниках.
В консольную вернулось приятное приглушенное освещение — ТАРДИС отреагировала на возвращение хозяина почти разу. Мортимус почти подбежал к консоли и быстро защелкал рубильниками. Он ни на грамм не был уверен, что Рани не передумает в последний момент. Сек устроился в кресле, которое придвинул вплотную к консоли, и держал на коленях дезинтегратор. На нем все еще была шинель Джека, смотревшаяся откровенно смешно — как обноски на беспризорнике, но его пиджак — изрядно испачканный — висел на спинке кресла. На столике мягко светился гиперкуб. Джек стоял, прислонившись к стене, и насмешливо улыбался.
— Ты быстро управился, — сказал он.
— Там нечего было управляться, мой друг, — сказал Мортимус, продолжая отделять резервный пульт от ТАРДИС. Где-то там Рани помогает ему сейчас, нажимая комплементарные кнопки. — Все решилось очень оперативно.
Сек поднял голову и оскалился в улыбке, до дрожи в коленках напомнив настоящего далека — хотя они-то никогда не улыбались. Мортимус потянулся к соседней панели и повернул последний рубильник. ТАРДИС дрогнула, свет мигнул раз, второй…
— Что ты сделал? — спросил Сек, внимательно следя за его руками. А, он ведь не видел, как отделяют отсеки ТАРДИС, ни разу не видел эту панель в работе.
— Отделил резервную консольную вместе с пилотом, — ответил Мортимус, стабилизируя движение, хотя ТАРДИС и сама выправилась бы, идя по заданному маршруту — но так быстрее. — Теперь незваная гостья не побеспокоит нас лет эдак с тысячу. А может, и больше.
Сек резко оттолкнул кресло и встал, несуразно длинный в чужой шинели. Его щупальца заметались, извиваясь.
— Ты ее отпустил, — сказал он тихо.
— Да, — ответил Мортимус и отступил на шаг. На мгновение ему показалось, что Сек вот-вот поднимет дезинтегратор и выстрелит, но тот стоял, опустив руки, и смотрел на него.
— Рани смертельно опасна, — сказал Сек свистящим шепотом. — И ты — ты! — зная, что она сделала, отпустил ее?
— А что мне было делать? — огрызнулся Мортимус.
— Уничтожить! — выкрикнул Сек, сузив глаз. — Она ничем не отличается от далека! Она даже опаснее! Дай ей волю, и она найдет способ убрать нас с дороги — и не только нас! Ты, сентиментальный идиот! Надо было пойти с тобой и проконтролировать!
Джек фыркнул, но тут же поднял руки и замолчал.
— Зато я не далек, как некоторые, и не собираюсь уничтожать всех подряд! — выкрикнул, внезапно рассердившись, Мортимус. Какое Сек имеет право судить его после того, что сделал? — Это ты угнал мою ТАРДИС, зная, что я тебе сказал про настройки! Кто из нас идиот после этого?
— Ты! — выкрикнул Сек. — Это ты мне предложил какую-то мерзость!
— А ты, бедняжка, разозлился и потерял способность мыслить? — сердито отозвался Мортимус. — Прихожу к выводу, что не зря посоветовал тебе это! Такие, как ты, слишком зависимы от физиологии!
Джек что-то сказал, но Мортимус не разобрал слов. Зато Сек резко обернулся к нему, дернул плечами и перевел взгляд на Мортимуса.
— Надо было мне бросить тебя и отправиться с Доктором, — прошептал он очень отчетливо. — А не…
— Не смей говорить о Докторе! — выкрикнул вконец разъяренный Мортимус. Он мог бы сдержаться, но откровенно не хотел — Доктор был запретной темой, и Сек это знал. — Думаешь, Доктор приказал бы тебе ее расстрелять? Хорошо же ты его знаешь! Не смей решать за меня такие вопросы! Не смей даже думать, что ты можешь! У меня осталось не так много соплеменников, чтобы я мог отдать их на твою далековскую милость!
Сек смотрел на него, тяжело дыша и прищурившись. Потом качнул головой.
— Смерть и разрушение, — сказал он, — выберут того, кто выбрал их.
Но Мортимус слишком разозлился, чтобы принять это завуалированное отступление, и нанес последний удар.
— Если бы ты не распсиховался, как последний пубертатный подросток, и выслушал меня, то ничего бы этого не случилось! — воскликнул он. — Что, слишком хотелось красиво хлопнуть дверью? Ну вот, хлопнул! Разгребай теперь последствия! Не нравится? Сам виноват! Никто тебя не заставлял!
Сек сжал пальцы на рукоятке дезинтегратора, и Мортимус на этот раз действительно испугался. Но тот осторожно положил оружие на консоль и сунул руки в карманы, словно пытался избежать соблазна воспользоваться им.
— Если бы я не распсиховался и не увел ТАРДИС, — сказал Сек спокойным, хоть и напряженным тоном, — то твой корабль, Джек и я были бы мертвы, а вы бы с Рани остались на мертвой планете вдвоем, наедине друг с дружкой. Гордись! Вы бы стали новыми Адамом и Евой, положили бы начало новому поколению! Плодитесь и размножайтесь! Ох и посмотрел бы я на тебя в этой роли.
Мортимус захлебнулся ответом, выдохнул и замолчал.
— Вы не забыли про меня, эй? Милые бранятся, третий не мешай? — спросил издевательски громко Джек.
— Замолчи! — выкрикнул Сек. — Тебя никто не спрашивал!
Не стоило срываться, вообще не стоило, Мортимус это понимал. Вкус стыда — кислый с горечью — жег под языком. Надо как-то сгладить… но как?
— Гаутама, — сказал он спокойным и светским, словно ничего не случилось, тоном. — Покажи нашему другу гардеробную и жилые комнаты. Тебе, наверное, тоже стоит переодеться.
— Я разберусь и без твоих указаний, — сухо отрезал Сек и повернулся к Джеку, смерив того неприязненным взглядом.
— А можно обратно мою шинель? — сверкнув улыбкой, спросил Джек.
— Хорошо, — выдавил Сек, круто развернулся и вышел из консольной, громко топая обутыми на босу ногу ботинками.
— Он всегда такой… эмоциональный? — спросил Джек, не прекращая улыбаться. — Кстати, бластер я тоже хотел бы вернуть.
— О, в нем таятся бездонные глубины эмоций, — не слишком любезным тоном ответил Мортимус, бросил Джеку его бластер и сел в кресло, запрокинув голову. — Смотри не утони.
— Да уж постараюсь, — отозвался Джек.
Хлопнула дверь. Мортимус прикрыл глаза и постарался расслабиться. Он был полностью прав, а Сек — нет. Сек нарушил все этические законы, даже те, которые сам установил для себя. Мортимус не сделал ничего предосудительного. Даже наоборот.
Но почему ему все еще было так стыдно?
Мортимус потянулся к консоли и погладил ее медленным, нежным движением.
— Привези нас куда надо, наконец, — попросил он. — Просто доставь на место и закончим это.
Красный свет разлился перед глазами. Горячий красный свет. Большой, как небо. А потом начал съеживаться, собираться в сгусток, открывая глазам сумеречный лес. Начиналась самая короткая ночь в году. И в центре этой ночи на тонком стебле покачивался цветок папоротника, брызгая невесомыми искорками и освещая лес нежным розовым цветом. Нет-нет, не сгусток… Уголек, не тронутый пеплом. Осколок заходящего солнца… И белый сарафан Мары не казался саваном. И лилия в руках была наполнена прозрачным хмелем. И в избушке ждала синяя тетрадь, и на столе сидел Печник, покачивая ногами.
Эпилог
Двадцать четвертого июня, едва Алексей вернулся из Томска, ему позвонил Петухов и сказал, что подумал немного и решил участок купить.
К первому сентября восемнадцать из девятнадцати участков были благополучно проданы. На проекте «Лунная долина» Залесский удвоил свое состояние.
Никто не подавал заявлений в милицию ни о разрушенном домике, ни о нанесении тяжких телесных повреждений его хозяину. Алексей без труда решил этот вопрос: плотник заверил милицию в том, что несчастный случай произошел по его собственной вине. Ника узнала об этом случайно и с удивлением. Оштрафовали мастера, бригадира и бульдозериста за вопиющее нарушение правил техники безопасности, но до суда дела доводить не стали — Алексей постарался.
Ника не смогла вернуться в Долину и, пока муж не выкупил у агентства квартиру, жила вместе с девочками у ведуньи. Дом в Долине пришлось продать, и, сколько Алексей ни уговаривал ее, попробовать еще раз переехать за город она так и не согласилась.
Теперь ей вообще не снились сны. Только один, и то нечасто. Как отец забирает ее из детского сада и ведет в кафе-мороженое. Она сидит на стуле, болтая ногами, и ковыряет разноцветные шарики чайной ложкой, потом поднимает на отца глаза и видит, что за столиком с ними сидит плотник. Они оба смотрят на нее, оперев головы на кулаки, и глаза у них одинаковые — печальные и снисходительные. После этого сна Ника всегда просыпалась в слезах, но неизменно засыпала снова и утром не могла вспомнить, отчего намокла ее подушка.
Двадцать пятого августа Илье снова сделали операцию, третью. Мама плакала. Она не плакала при нем, выходила в коридор, будто по делу, но Илья знал, что она выходит плакать. Она не могла смотреть, как он мучается.
Мама была в коридоре, когда к нему в палату зашла Лара. Он не хотел ее видеть. Первый раз в жизни он не хотел ее видеть.
Лара положила на тумбочку огромное красное яблоко и осмотрелась.
— Ты понимаешь, что ты наделал? — сказала она, даже не поздоровавшись.
Илья помрачнел. С тех пор, как это случилось, он ждал, когда же его спросят, понимает ли он, что наделал.
— Сережка все мне рассказал, — Лара присела на стул около кровати. Она избегала смотреть ему в глаза.
Он кивнул, стараясь не морщиться от боли, — она не должна этого видеть.
— Ну зачем? Зачем, Илюша? Объясни мне! Тебе предлагали деньги, большие деньги! Ну почему ты отказался?
Он приподнял одно плечо, но это скорей походило на судорогу, чем на привычный жест.
Ее глаза наполнились слезами:
— А что теперь будет с нами? Со мной, с Сережкой? Что нам теперь делать? Раньше я могла взять репетиторство, а теперь у меня на руках больная мама. Что с нами будет?
— Прости меня, — шепнул он.
Она быстро нагнулась и на секунду прижалась щекой к его руке. Илья почувствовал ее слезы на своей коже, но это нисколько не взволновало его. А ведь еще весной он за это отдал бы полжизни.
Лара тут же выпрямилась, замотала головой и выбежала из палаты.
Когда следующей весной половодье затопило Долину, никому не пришло в голову, что это навсегда. И когда земля просела вниз, разрывая готовые фундаменты, тоже никто не верил, что это серьезно. И только когда осенью уровень воды в реке сравнялся с землей, хозяева участков забили тревогу.
Противоположный крутой берег реки рухнул спустя два года с того дня, как Ника разрушила избушку. К тому времени в Долине никто не жил и не пытался ничего строить. Болото ползло в стороны прямо на глазах, каждый дождливый день помогал ему овладеть все большей территорией, а вскоре в поселке совсем не осталось солнечных дней. Будто тучи не могли сойти с этого места, зацепившись за землю.
Как ни странно, никто не обвинил Алексея в том, что он продавал участки, ставшие через два года непроходимым болотом, все словно забыли о том, как чуть не провалился проект «Лунная долина» и какие разговоры ходили в то время вокруг него.
Ника могла бы быть совершенно счастливой, но, покинув Долину, она ни разу не испытывала радости. С той минуты, когда она вылезла из бульдозера и пошла к своей машине, ощущая лишь опустошенность и апатию вместо упоения победой, эта пустота прочно поселилась у нее в душе. И ничто не могло эту пустоту заполнить — ни деньги, ни успех, ни любовь к детям. Как будто Долина, умирая, отобрала у нее нечто важное и утащила за собой во мрак болота.
Старенький хирург присел к Илье на кровать.
— Ну что? — спросил он. — Будешь ты выздоравливать?
Илья покачал головой.
— Не хочешь? Два года я тебя оперирую. Два года! Да после таких травм люди через девять месяцев выходят полностью реабилитированные. Бегать, танцевать, работать — все могут. А ты?
Илья пожал плечами.
— Ну что ты все время молчишь? Тебе самому не надоело? Пока ты не захочешь ходить, ты ходить не будешь. Я тебе ноги для чего собрал? Чтобы ты два года на кровати валялся?
Илья прокашлялся, последнее время он все время кашлял.
— Я стараюсь, — он улыбнулся.
— Может, ты и стараешься. Но не хочешь. Как будто наказываешь себя за что-то.
— Да. Наверное.
— Давай-ка так, друг мой. Себя наказывай сколько угодно. Но мать свою — не смей. Ты же здоровый мужик, на тебе пахать нужно.
— Наверное, — улыбнулся Илья.
— Вот и договоримся: я оперировал тебя в последний раз. Никаких остеомиелитов, никаких неправильных сращений. Сколько можно?
— Но я же не виноват…
— Виноват. Подумай, и ты поймешь, что виноват.
Ника проснулась в ночь на первое ноября, как от толчка, и села на постели. Ей приснилась Долина: солнечный день, высокие сосны, запах реки и леса. Долина приснилась ей такой, какой она увидела ее в первый раз — без асфальтовых проездов, канав и горбатых мостов. Она стояла на дороге, пробегающей вдоль леса, и не смела ступить на ее территорию. А на крыльце избушки стоял живой и здоровый плотник и махал ей рукой, но он не прощался с ней, а, наоборот, приветствовал и звал зайти в гости. В гости. В Долину можно приезжать только в гости, хозяев у нее нет, есть лишь страж.
Ника замахала рукой в ответ и направилась к избушке, но чем быстрей шла, тем дальше оказывался от нее плотник, и крыльцо, и Долина. Она бежала, бежала из последних сил. Ей казалось, что, если она сможет добежать до избушки, в ее жизнь вернется нечто важное, необходимое, то, без чего она не может существовать.
Но в конце концов увидела, что Долины нет, есть болото, гнилое мертвое болото. И солнце не светит больше, и холодный дождь капает с неба мелкой моросью.
Вот тогда что-то толкнуло ее, и она проснулась.
Только шагнув в пропасть, понимаешь, что это не полет, а падение. Пустота, которая три с лишним года составляла ее сущность, вдруг исчезла, и на ее место пришла горечь. Горечь и отчаянье.
Ника разрыдалась, громко и надрывно, словно по покойнику.
Илья вышел на безлюдную платформу. Последний день октября… Не сегодня-завтра ударит мороз. В городе светило солнце, здесь же, в поселке, небо затянули тучи и накрапывал мелкий ледяной дождь.
Он не был здесь больше трех лет. Три года — как в тумане, в каком-то странном, равнодушном забытье. Будто все, что происходит, происходит не с ним. И изматывающая боль, и невыносимые операции, и костыли, и мучительные попытки снова начать ходить — все это было с другим человеком. С человеком, который не видел цветка папоротника. А Илья видел его каждую ночь. Стоило ему заснуть, и он снова оказывался в Долине. Ходил в лес и купался в реке. Сидел вечерами у окна. Говорил с Марой и Печником.
И все, что происходило наяву, казалось кошмарным сновидением, от которого невозможно избавиться.
Илья сделал несколько шагов по платформе, опираясь на палку. Сегодня ночью он проснулся и понял: настало время взглянуть этому кошмару в лицо. Он три года спасался от него, оправдывая себя тем, что не может ходить. Но рано или поздно все равно пришлось бы признаться самому себе в том, что́ есть иллюзия, а что́ — реальность.
Да, жизнь части бессмысленна, если уничтожено целое. Но есть родители, которые кормят его на свою жалкую пенсию, есть Сережка, которому никто не купит новый телефон и модные брюки. Есть Лара, которая бьется как рыба об лед, чтобы прокормить его сына и свою парализованную мать. Пусть его жизнь разрушена до основания, но никто не снимал с него ответственности за чужие жизни. Надо пройти свой путь до конца, каким бы бессмысленным это ни казалось.
Илья приехал в поселок убедиться, что Долины больше нет, своими глазами посмотреть на это и поверить своим глазам. Он слишком долго пытался убедить себя в обратном, прятался от самого себя. И слишком долго прощал себе слабость. Наверное, хватит.
Он прошел мимо магазинов, где когда-то покупал продукты, — некоторые были заколочены, на некоторых висели большие тяжелые замки, но было ясно, что не работают они уже давно. По дороге ему встретилось всего человек пять или шесть, хотя раньше и зимой на станции было шумно и многолюдно.
У аптеки, в нише, когда-то предназначенной для велосипедов, трое пьяненьких оборванцев расположились на дневку — двое из них храпели, завернувшись в нечто, когда-то бывшее одеялами, а третий, совсем старик, уныло смотрел в небо мутными, ничего не выражающими глазами и качал трясущейся головой.
Илья посмотрел на него и подумал, что хорошо его понимает. Обреченность. Будущее, которое не несет в себе ничего хорошего. И топить эту обреченность в водке — не самый худший вариант.
— Здорово, отец, — он остановился напротив пьяного старика.
Пьянчужка поднял глаза, насупился и дурашливо усмехнулся:
— Надо говорить: «Здорово, отцы!» Да. А чё, мы тут и правда как отцы. Давно сидим.
Илья помрачнел и опустил голову. Он не мог вспоминать «Белое солнце».
— Ты чё, мужик? Я чё-то не то сказал? Я тоже это кино ни разу с тех пор не видел, как… как нашу избушку…
Илья вскинул глаза. Старик? Грязное, сморщенное лицо, заросшее спутанной бородой. Пустой мутный взгляд. Да где ж его узнать…
— Да, — продолжил оборванец, — избушку нашу… Я предатель последний, мужик, веришь? Я и горькую пью, потому что я последний предатель! Утопился бы, да духу не хватает. Вот такая жизнь.
Он начал подниматься, но повалился обратно на асфальт, кряхтя и чертыхаясь.
— Что ты уставился на меня? А? Да, я пьян! Я всегда пьян. Потому что я из Гомеля, мне пить надо, чтобы радиацию выводить из организма. И не смей меня осуждать!
— Привет, Мишаня, — выдавил Илья.
— А? — пьянчужка замер, и в его глазах появился проблеск сознания.
— Не узнаешь? — хмыкнул Илья. Да, его, наверное, тоже трудно узнать.
— Ба… Да… — Мишка поднялся и сделал шаг вперед, а потом повалился Илье на грудь, хватаясь ему за шею, то ли от избытка чувств, то ли чтобы не потерять равновесие. — Илюха… Да что ж ты такой худущий-то…
Мишка заплакал глупыми пьяными слезами, бормоча себе под нос какую-то ерунду.
— Хватит, Мишаня, кончай ныть, — попробовал улыбнуться Илья.
— Илюха, — шумно всхлипнул Мишка. — Илюха, как жить? Как жить? Кругом болото. Сыро, холодно. Дома провалились, сгнили все. Деревьев не осталось. Как жить, Илюха?
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, открытый космос – Аннхелл
Дилемма существовала на данный момент одна – брать Влану на Аннхелл или не брать. На грунте было опаснее, но она так соскучилась по сестрам…
С Келли все ясно – зампотех нужен мне на орбите. Я оставлял ему лучших пилотов, с собой увозил только Роса. А спину мне и Айим c Джобом прикроют, если что. А еще Н»ьиго обещал двух грантских телохранителей. Сказал – сами вызвались. Я понимал, каково грантсам будет среди наших, но обидеть отказом не мог. Мужики – из горного клана – кровные братья, можно сказать.
В итоге пришлось взять Влану на Аннхелл, но оставить у Мериса. Под присмотром Дарама. Я смутно представлял, что значит «у нас будет ребенок», но прекрасно помнил, как рожают кошки. Беременной кошке нужен покой. Вряд ли беременная женщина устроена иначе.
Беспокоило меня и «сияние эйи». Может, процесс родовспоможения у эйнитов чем-то отличается от обычного? Наш корабельный медик явно не акушер. Нет, Влане нужно на Аннхелл, в штаб к Мерису. В столице неспокойно, но медиков-то поди не всех перебили?
Влана согласилась перейти под генеральскую руку на удивление быстро. Задумала что-то?
Собираясь, я достал из корабельного сейфа дневник, подержал в руках и положил обратно. Дневником я рисковать тоже не мог. Последнее время боялся даже открывать его. Знал, что не удержусь, начну читать, а он оборвется на полуслове и…
В общем, у каждого в голове свои рыбки плавают, если ты не знал. Для меня, пока дневник не дочитан, Дьюп был жив.
Мерис прилетал еще раз. Мы долго обсуждали с ним – что и как, и он посоветовал сразу на территорию лорда Михала не лезть. Присмотреться сначала. Ничего хорошего о нем генерал рассказать не смог.
С наземными войсками Аннхелла тоже не все было ладно. Официально командовал ими нынешний лендслер – лошадка, до сей поры ухитрившаяся сохранить жеребячий окрас. Звали лошадку – Абрахам Сэус. Сманили его с так называемых «новых земель» – едва освоенной, самой отдаленной части Империи. Лендсгенерал Сэус за все это время не принял ни одного радикального решения, и на чьей он стороне – Мерис не знал до сих пор. (Или знал, но решил меня в известность не ставить.)
Нас бросали на Аннхелл двумя группами. Предполагалось, что большая останется в столице, а меньшая (наша) высадится в районе «летнего» городка Бриште, непосредственно на подступах к Белой Долине и к супу, который варится там из остатков госармии Аннхелла и ополчения лорда Михала.
«Летний» город – место, где свободную от работы половину сезона проводят инженеры и рабочие. Там сейчас малолюдно и, несмотря на близость Белой долины, относительно спокойно.
А еще нашу десантную группу передавали лично в подчинение Мерису.
Лендслер не отреагировал никак, когда лорд Джастин предложил, чтобы операцию в «Белой» возглавил именно Мерис. Почему, интересно? Может, потому, что Душки в этот момент не было на Аннхелле?
На подлете я долго смотрел на Аннхелл сверху, впечатывая в память как можно больше подробностей рельефа.
У Аннхелла только один крупный плюс для военных операций – сравнительно небольшое население, компактно сконцентрированное в шести больших городах и двух десятках малых. Мы окультурили пока только одну сторону планеты, одно ее полушарие. Второе радует своим первозданным видом на континенты-близнецы, тянущиеся параллельно друг другу и покрытые молодыми горами. Суровый мужской пейзаж. И большие перспективы для геологов.
Освоение мы начали с экватора, потому что климатические условия там самые приемлемые для людей. Стараниями инженеров ось Аннхелла практически перпендикулярна к плоскости орбиты, и на экваториальных землях царит вечное лето, смягченное океаном и установленными на орбите солнечными батареями, поглощающими избыточную энергию белой Саа.
Континент, кстати, так и называется – Солнце Аннхелла, потому что разрабатывали программу заселения экзотианские инженеры, а экзотианцы любят красивые названия.
Второй, более округлый кусок освоенной нами земли лежит от «Солнца» через пролив. Климат там хуже, хоть и выручает теплое течение. Этот континент называется Рода (с экзотианского – Скала), застроен он в основном заводами, где ученые и инженеры работают вахтовым методом, отдыхая потом на основном континенте, в небольших «летних» городах в долине реки Белой.
Аннхелл специализируется на добыче урана и ртути, получении редкоземельных элементов и военных технологиях. Большая часть населения – люди с инженерными специальностями, а ученые не склонны к мятежам, пока их основательно не прижмешь. Потому в дальних от столицы промышленных городах пока относительно спокойно. С ума сходят только в Саа и в Белой долине. В столице, потому что правительство Аннхелла мечтает бодрым маршем идти под руку Экзотики, а что происходит в Белой долине – вообще только боги знают.
Белую долину изначально планировали как место для земледелия и скотоводства. Полноводная горная Вайсевет (вместе с притоками) режет плодородную землю долины на равные сегменты, от северных ветров защищают молодые рукотворные горы. Старые горы тоже кое-где здравствуют: учитывая розу ветров, их сравняли не все. А не помешало бы.
Когда в столице начались беспорядки, земледельцы, само собой, начали придерживать все, что можно хранить. Во время беспорядков цены на продукты всегда растут. Однако, вместо того, чтобы давить на фермеров «языками», правительство решило направить туда армейские подразделения.
Оголодавшая в столице армия начала стремительно разлагаться на унавоженной почве местного скопидомства. Главы фермерских объединений и остатки древних семейств, осевшие здесь, возроптали, но их никто не услышал. Напротив, правительство отдало недвусмысленный приказ судить за утаивание продуктов на месте.
Ну и пошла-поехала.
Наземная армия Аннхелла – не чета нашему десанту. По количеству там надо долго дописывать нолики, но дисциплина и обучение у этих ноликов – соответственные. Один наш десантник стоит двух-трех десятков армейских, а хорошо обученный спецоновец может стоить и сотни. Но зато попробуй, сдержи многотысячную махину, руководству которой, по сути, приказали вешать и грабить.
Сначала дела у армейских пошли как по маслу. Пока за фермеров не вступились так называемые «свободные лорды», на свои кровные купившие тут когда-то землю. А у лордов хватало и обученных людей, и денег на оружие тем, кто хотел мстить.
И когда правительство получило партизанскую войну, где большая часть взрослых мужчин днем фермерствовала, а ночью устраивала фейерверки, да еще и отряды ополченцев в предгорьях, откуда их невозможно было выбить сверху, вот тогда всем стало тепло и радостно. А спустя неделю-другую, с подачи, как я подозреваю, Душки, вспыхнул бунт в столице. В считанные дни там образовалось второе правительство со СВОЕЙ вооруженной армией. Символической, но городу хватило.
Аннхелл распался на зоны влияния. Наземную армию из Белой долины пришлось срочно отзывать. Но не тут-то было. Чистить хвост нагруженной отстающими обозами со жратвой отступающей армии – что может быть слаще для народного ополчения?
Дальше – хуже.
На выходе из Белой долины начинаются предгорья, сохраненные в свое время для защиты от ветра. Сам выход из долины похож на узкое горло, наполовину перегороженное рекой Белой, в которую впадает вытекающая из долины Вайсевет. Вот там, практически в болоте, так и не добравшись до реки, застряла армия официального правительства Аннхелла.
Выход из долины, конечно, был. Замечательный просто выход, который простреливался так, что лучше не надо. Можно было завалить все вокруг трупами, пройти – вряд ли. А засевшие в горах ополченцы лишали поддержку с воздуха всякого смысла. Понятно, что два-три корабля крыла могли прямо с орбиты сделать из Белой долины черную. Но отделить зерна от плевел никто не смог бы.
Ну, а как без застрявшей армии подавить мятеж в столице, правительство почему-то не понимало. А потому нам малыми силами предстояло разрезать этот малосъедобный пирог.