Утром Терна проснулась от ноющего с голодухи желудка. Поужинать она забыла, или скорее, была еще сытой после остатков разбойничьего ужина. Лилос уже жевал траву, не вставая и не желая будить хозяйку, аккуратно вытягивая шею и откусывая зелень там, где мог дотянуться.
Девушка посмеялась его находчивости и уселась, разминая затекшие ноги. Коптархи вокруг паслись, тихо косясь на свою уже знакомую гостью. Терна притянула к себе сумку и зарылась в ней – вытащила уже черствеющий хлеб, сыр, другие оставшиеся припасы и съела их с огромным удовольствием, чавкая и откусывая от всего чего можно по очереди.
Есть что-то особенное в том, чтобы сытыми был и желудок, и взгляд – наверное это и есть абсолютное счастье. На душе у девушки не лежало никаких проблем, больших, чем прежние, вокруг – был прекраснейший пейзаж, а еда казалась по прежнему вкусной любая, если не такая, как у Овода.
Закончив есть, она еще некоторое время разглядывала цветы вокруг, потом поднялась, вспомнила карту, примерно сориентировалась на местности (главное было идти от леса, из которого она вышла), и убедилась, что Лилос тоже сыт, решила отправиться в путь.
Путь до БлакРи обещал занять несколько часов как минимум, и первое время Терна и Лил просто шли, бок о бок, спокойно прогуливаясь по полю, потом девушка перебралась к нему на спину. К обеду перед ними стали появляться маленькие поселки, и Терна решила, что дальше путешествовать вместе им не получится. Она остановила друга, потом долго разъясняла ему на ухо свой план, и попрощалась с коптархом, полная уверенности, что у них все получится. Кроме, чем так, они не смогли бы путешествовать дальше вместе, уже не скрываясь.
Скоро Терна вышла на одну из главных дорог, и уже шла по обочине, пропуская вперед и провожая взглядом разношерстных путников. От деревень до других деревень путешествовали торговцы, с тележками, увешанными разной утварью и продуктами, спешили крестьяне, везущие, наверное, подать в Темную столицу, иногда встречались простые путники, которые шли вовсе пешком. Иногда Терну окликали и приглашали запрыгнуть в очередную телегу, но она отказывалась. На самом деле, идти пешком ее не особо утомляло, разве что, неудобная обувь была к этому не сильно приспособлена.
От дороги то и дело отходили ответвления, через поля пробегая к деревенькам и отдельно стоящим хаткам. Девушка с большим интересом разглядывала все, что попадалось на пути, дома, лошадей, повозки, людей, тропинки, цветы. Наконец впереди из-за холма выплыл БлакРи. Терна поняла, что город перед ней, когда заметила массив не заканчивающихся домиков, который простирался далеко и креп. Они начинались как маленькие и покосившиеся, потом плавно переходили в мощеные улочки с крепкими домишками, следом над ними начали возвышаться дома богатеев, и где-то в центре Терна увидела высокие черные шпили. Замок не сразу бросился в глаза, потому что на самом деле, стоял не в городе, а поодаль, за рекой, а городские дома, как мотыльки на свет, к нему тянулись и облепляли берег со всех сторон.
Войти в БлакРи не составило труда – Терна свернула в первую попавшуюся улочку, пройдя мимо домиков свинопасов, и очень быстро оказалась в более чистой части города. Здесь она даже сбавила шаг, но не слишком, чтобы не оказаться сбитой какими-нибудь идущими в ту же сторону прохожими, и с интересом начала оглядывать город.
БлакРи сразу окутывал царящей в нем суетой. Казалось даже, что она какая-то наигранная – все куда-то шли, бежали, продавали, искали, трудились, попрошайничали, даже дети были более обеспокоенные и шарахались от Терны, совсем не такие, как в деревеньках. Город жил, ловя остающиеся от замка глотки воздуха, вся торговля, вся деятельность жителей была завязана на нуждах замка. В какой-то мере они были симбиозом – все что делалось и производилось тут, поддерживало дворец, а кроль, в свою очередь, не давал гражданам помирать с голоду. Если это, конечно, считается равноценным обменом.
Терна шла, оглядывая вывески, заглядывая в немногие открытые окошки и витрины, и старалась не выдавать у себя на лице слишком заметный интерес, чтобы избежать вопросов. Спустя некоторое время она поняла, что выглядит очень подозрительно, поскольку явно идет без цели, в отличие от всех остальных горожан, которые прямо-таки спешили куда-то. Тогда она сделала лицо серьезнее, и деловито стала перемещаться по улицам, ища взглядом таверну. Подозрительные косые взгляды тут же исчезли.
Город расстилался перед ней бесконечным каменным узором. Каменная кладка была побитой и старой, зато дороги были вымощены камнями. Где-то Терна встречала украшенные цветами окна, но в основном люди наглухо закрывали ставни, чтобы не впускать домой городскую вонь и воров. Тут и там были грязные лужи сливаемых нечистот и какой-то мусор, но временами вплетался запах выпечки или мяса. Девушка прошла лавку мясника, кузницу, несколько лавок тканей и кожевника. Нужного ей места, чтобы поесть и переночевать, все никак не находилось, но Терна зря времени не теряла – присматривалась и прислушивалась. Так она узнала, что денег в кошеле атамана было достаточно, потому что почти никто не использовал тут золотые, в ход шли медяки. Единственный раз золотой мелькнул в руках солидного горожанина, покупавшего для жены ткани. Это было и хорошей новостью, и плохой – такие деньги для такой замарашки как она были очень большими. Она подумала, и решила, что выдать себя за путешествующую травницу лучше всего, значит нужно разменять пару золотых, купить другую одежду и так далее.
Вскоре ей попалась лавка портного – Терна подыскала себе там рубашку и штаны, сверху на которые взяла юбку и пояс. Услужливый лавочник, увидев в руках у девушки золотой, который она заранее вытащила из кошелька, делая вид, что у нее не так много такого богатства, предложил ей купить еще и ленту на сдачу, подвязать волосы. Терна согласилась. Жалко, что в этом месте не оказалось ботинок, но продавец подсказал ей, что за углом лавка его товарища. Там девушка купила себе новую обувь.
Шагать по городу в новой одежде было уютнее во всех смыслах – обувь больше не натирала, а сквозь подошву не чувствовались камешки, одежда была новой и не вызывала вопросов, через что пришлось пройти хозяйке, в отличие от старой, с порватостями и пятнами. Терна взяла не самую богатую, но и не самую бедную рубашку и юбку, чтобы не выделяться, но и не выглядеть беднячкой. Все-таки, травницы зарабатывали хорошо на своих настойках, так что образ нужно было поддерживать.
В лавке кренделей она разменяла еще один золотой, убрав мелочь в карман, и уже жуя крендель, расспросила нескольких прохожих о том, где ближайшая таверна и есть ли там комнаты, чтобы заночевать. Горожане новое лицо встречали с опаской или равнодушием, но главное, что через пять минут у Терны было четкое представление куда идти. Она вышла на другую улицу, свернула мимо домика цветочницы и вышла на маленький рыночек, за ним виднелось первое двухэтажное здание в округе, это была таверна «Лысый осел».
Терна решила пройти прямо через рынок. Прилавки пестрели разным съесным товаром – в основном простыми овощами и зеленью, но у девушки быстро нарастал аппетит. Она решила, что позволит себе наесться, когда дойдет в таверну.
В «Лысом осле» сейчас было тихо. По вывеске с кружкой пива было понятно, что здесь по вечерам наверняка собирается народ чтобы отдохнуть, но сейчас все были заняты и в таверне зависало несколько совсем беспробудных пъянчуг, а остальной зал был пустым.
Терна вошла через тяжелую деревянную дверь, огляделась. Трактир сразу начинался с огромного зала, своды которого держали деревянные столбы. Все вокруг пахло мясом, хлебом и хмелем, зал был заставлен лавками и столами. В центре девушка сразу заметила стойку, высокую и заставленную бутылками, а за ней – тучную женщину лет сорока, которая протирала бокалы тряпкой и расставляла их по местам.
Терна направилась ней, хозяйка заметила ее сразу и просто ждала, когда та подойдет.
— Чего желаете, — без приветствия обратилась к Терне женщина, глядя строго, но лицо у нее было вполне добродушное.
— Добрый день, — Терна замешкалась, встряхнула головой и поспешила продолжать – Я хотела бы пообедать и узнать, есть ли в этой таверне свободные комнаты? Мне нужно остановиться.
— Есть, — женщина шумно поставила новый чистый бокал на место. – 4 медяка ночь, комната очень маленькая, но такой пигалице, как тебе, сойдет. Обед медяк, луковый суп и хлеб.
— А что-то есть посытнее? – Терна снова втянула носом мясной запах.
— У нас на ужин жаркое, в обед не продаем, но я сделаю исключение, если дашь два медяка.
Терна жадно кивнула, и уже совсем скоро сидела у окна в уголке, неподалеку от одного из каминов, с полной миской мясных кусков и кучкой крупы. Жар от еды бил в нос, который чесался от перца, но Терна даже не дала еде остыть и жевала куски, счастливо жмурясь и откусывая куски черного хлеба. Мгновение она сама казалась себе невероятной богачкой, и благодарила жизнь за встречу с атаманом. Его кошелек – ее набитый желудок!
После этого хозяйка показала ей комнатку на втором этаже, зажатую в уголке и похожую больше на чуланчик. В ней было окно и ровно такой же ширины кровать с узким проходом, а возле двери – тумба. Терна улыбнулась такому пространству и подумала, что комнатка на самом деле ей вполне под стать. Женщина выдала ей ключи и забрала несколько монет на две ночи вперед, а Терна осталась в своем маленьком уголке.
Пройдя к окну, она выглянула на улицу – вид открывался на рыночек и крыши других домой. Внизу суетились люди, кричали торговки. Девушка вдруг почувствовала сильную сонливость, и набитый желудок ей вторил. Она закрыла дверь на ключ, и впервые раздевшись до рубашки, нырнула под холщевое одеяльце. Сон спустился к ней тут же, укутывая ее бархатом, и даже крики и дневной шум под окном не помешал ей крепко уснуть.
Во время Рождественской службы в Соборе Богоматери у нее мелькнула шальная мысль покинуть Париж, увидеть Геро сразу после его свидания с дочерью, когда он весь еще трепещет от пережитого счастья и родительских тревог, но ей пришлось эту мысль оставить. Рядом с ней стояла королева-мать, задумавшая свой очередной поход против первого министра.
Флорентийку снедала ревность, она кипела от негодования, и Клотильда не решилась оставить мать, боялась, что та совершит безрассудство. Она не принимала участия в заговоре, ибо не верила в счастливый исход. Ее слабый, безвольный брат, ленивый, скучающий монарх нуждался в своем министре, как младенец нуждается в няньке, которую может даже ненавидеть за суровое с ним обращение. У этого монарха хватало здравого смысла, чтобы восторжествовать надо неприязнью. Ришелье нужен как сторожевой пес у ворот. Клотильда пыталась объяснить это матери, но та, как всякий родитель, пренебрегла советом.
Герцогиня Ангулемская пожала плечами. Что еще она могла сделать? Она предупредила. Praemonitus praemunitus. Она, конечно, останется понаблюдать за происходящим, но предварительно обеспечит себе алиби. Она уже отдала соответствующее распоряжение Анастази. Придворная дама должна была отправиться в ее карете, с ее свитой в Конфлан на глазах всего города, и в Конфлане ее визит должны были засвидетельствовать ее управляющий и кастелянша, мадам Жуайез. Ее лица они не увидят. Да этого и не требовалось. Анастази должна была обрядить кого-то подходящего по росту и фигуре в ее платье и расшитый серебром хорошо узнаваемый плащ. Не то чтобы Клотильда опасалась, что придется доказывать свое неучастие в заговоре, ибо в своем противостоянии с матерью, даже ненавидя ее, Людовик не зайдет так далеко, но принцесса не привыкла полагаться на случай. Судьба ленива и сопутствует тем, кто берет большую часть ее хлопот на себя. Геро будет встревожен. Вообразит, что она, верная некогда установленной традиции, явилась к нему сразу же после свидания с дочерью. Но Анастази, верная псина, его успокоит. Будет лежать у его ног, радостно повизгивая. Бог с ней, эти празднества долго не продлятся, и она вернется в свой дом.
***
Ее забирают у меня на рассвете, едва стихают колокола ad Missam in aurora. Таков приказ герцогини. Наше свидание и так затянулось. Девочке позволили провести в замке целую ночь. Первое и единственное отступление от правил. Больше это не повторится. Сам я всю ночь не сомкнул глаз. Смотрел на свою спящую дочь, на безмятежное детское личико. Я уложил ее спать на кушетке, поближе к камину. Рождественское полено уже обратилось в багровые угли, но все еще изливало из каминного раструба живительное тепло. Уже полусонная, не открывая глаз, Мария позволила стянуть с себя нарядное платьице и новые башмачки. Чуть поворочалась под одеялом, повертелась, как привередливый щенок, и уснула. Я не посмел перенести ее в свою спальню, на кровать, проклятое ложе греха, и оставил ее там, среди разбросанных игрушек. Сам примостился в кресле поблизости. А если она проснется? Или угорит от камина? Да и как лишиться этих драгоценных часов ее присутствия. Я буду смотреть на нее и слушать колокола далекой рождественской вигилии. Под утро я все же задремал и очнулся от боли в затекшем плече. На цыпочках вошла Жюльмет и прошептала, что Наннет уже ждет. Воздух в комнате остыл, Мария хныкала и дрожала. С Наннет мы не обменялись ни словом. Она молча приняла вновь задремавшую девочку, укутала ее полой своего капора и коротко кивнула на прощание. С неба все еще сыпалась ледяная мука. Лес, оголенный оттепелью, вновь приоделся. Подмораживало, и снежная крошка скрипела под ободом колеса. За моей спиной возник Любен и набросил мне на плечи плащ.
– Я согрел вам вина. С сахаром и корицей.
– Спасибо, Любен.
Очень предусмотрительно с его стороны. Я более получаса
провел во дворе, в одном камзоле из тонкой английской шерсти. А день выдался морозным и ветреным. За ночь крылатые львы у парадной двери обратились в задумчивых патриархов. День святого богопришествия мало походил на праздник. Скорее это был день скорби, первый на коротком, тернистом пути к жертвеннику, которому был предназначен Спаситель. Небеса оплакивали своего Сына.
Экипаж давно скрылся из вида, снежный туман растворил далекие звуки, а я все смотрел и смотрел, не замечая ледяного песка, который ветер бросал мне в лицо. Наконец голос благоразумия и мольбы пританцовывающего Любена вернули меня к действительности.
Пусто и тихо. Жюльмет вкрадчиво осведомляется, не пора ли прибраться в этом маленьком разоренном королевстве, но я жестом ей запрещаю. Я еще не готов. Я знаю, что выданный мне аванс исчерпан, но, как всякий смертный, не желаю мириться с утратой. Разбросанные игрушки, оплывшие свечи. В них уже нет жизни. Пустые, никчемные деревяшки. И как я мог поверить, что они способны двигаться? Бросить бы их в огонь, опрокинуть и перемешать угли. Когда-то герцогиня приказала сжечь все мои поделки, желая отомстить за краткий миг радости, теперь я сам готов себе мстить, залить рану кипящим маслом. Любен приносит мне дымящийся, пахнущий корицей кубок. Это сдобренный пряностями, подслащенный кларет. Напиток римских легионеров. Теперь им согреваются торговцы на рыночной площади. Говорят, это лучшее средство от простуды. Озноба я не чувствую, но льдом покрывается душа. Самое время согреться. Не раздумывая, я выпиваю кубок до дна. С утра я еще ничего не ел, и напиток действует сразу. Меня клонит в сон. Как все пьяные люди, я, прежде чем свалиться, нахожу тысячи несообразностей и ошибок. Заплетающимся языком выговариваю Жюльмет за ее вмешательство, придираюсь к Любену за его назойливость, чертыхаюсь в адрес герцогини и даже пытаюсь затеять ссору с неподвижным святым семейством. Самое время для откровений от Всевышнего. Пусть не прячет Свой лик, пусть обратит его к смертным, пусть полюбуется на это грязное обиталище, залитое вином и кровью… Или Он пьян от ладана и глух от славословий и молений? Пусть… Но Любен уже тащит меня из кабинета. Спать! Конечно, что мне еще остается? Забыться сном. Иначе бессвязный монолог закончится безумной пьяной выходкой. С меня станется…
Сплю я несколько часов и просыпаюсь еще до темноты. Трезвый и злой. Сон изгнал хмель, но не избавил от мучений. От необходимости жить, двигаться, дышать. Я до боли стискиваю зубы, чтобы сдержать крик. Любен согревает мне воды и приводит цирюльника. Бриться самому мне не разрешается. Дабы избежать соблазна. В эту минуту я остро ненавижу их обоих. Как же они предусмотрительны и деликатны! Кружева топорщатся от крахмала, а чуть влажные волосы благоухают миндальным мылом.
От герцогини нет никаких вестей, но, как это обычно происходит, она пожалует в любой угодный ей момент. Тем более что сегодня подходящее время. Поэтому меня так готовят. Это день особого лакомства, великая трапеза. Моя кожа истончилась и обратилась в бесплотную видимость. Она поспешит прикоснуться к обнажившимся нервам, тронуть узлы сухожилий и сплетения вен. Как же ей упустить такое зрелище? Она придет, я знаю. Покинет августейшую родню ради редкой закуски. Я даже представляю ее, в экипаже без гербов, с опущенными шторами, или даже верхом, в сопровождении двух-трех верных стражей. Она мчится сквозь снежный туман, скользит, как изголодавшийся вурдалак. Под опущенным капюшоном ее глаза горят нетерпением и насмешливым торжеством. Хищник на знакомой, облюбованной тропе. Жертва не бежит, ибо в жилах ее растворен яд. Этот яд не убивает, но лишает воли. Тело живо, но обездвижено. У жертвы нет выбора. Я слышу, как хлопает на ветру, подобно крыльям, ее черный бархатный плащ, как стучат копыта, взламывая мутный ледок. Она едет сюда за данью. Я знаю. Я убью ее.
Когда щелкает замок, я не вздрагиваю. Я уже столько раз в памяти воспроизвел этот звук, что не слышу разницы. Я видел также, как расходится шелковая обивка, увеличивая дверной проем. И доказательства мне не нужны. Именно так это и происходит. Она крадется и таится, чтобы подсмотреть и подслушать, застать свою жертву врасплох, без маски. Я все еще стою спиной к двери и смотрю на свой импровизированный театр. Прикидываюсь глухим и наливаюсь холодной яростью. Нет, я не жертва, я сам хищник, с помутившимся разумом, с полускрытым голодным оскалом. Усилием воли я вынуждаю себя сохранять неподвижность, боясь спугнуть ее. Пусть подойдет поближе. Для верности я даже опускаюсь на одно колено, будто намерен что-то подправить в задуманной композиции. Я слышу, как она уже переступает порог. Заглядывает в полуоткрытую дверь и упирается взглядом мне в затылок. Я чувствую этот взгляд, сверлящий, повелительный. Она уверена, что застала меня врасплох, непозволительно взволнованного, в мыслях о дочери, а когда обернусь, она увидит мое искаженное лицо, свидетельство муки. Она заглянет мне в самую душу, запустит руку и будет там шарить. Я буду то краснеть, то бледнеть, буду вздыхать, заикаться, буду путать слова, лепетать, оправдываться… А она будет загонять меня в единственно оставшийся угол. Я уже вижу ее белое правильное лицо, ее полузакрытые от наслаждения глаза. Ярость оборачивается вспышкой в груди. Я вскакиваю и оборачиваюсь. Она в своем черном плаще с серебряной вышивкой. И капюшон все еще закрывает лицо, обращая ее в безликий призрак. Мне кажется, или она стала меньше ростом? Но этот вопрос все равно что пение флейты в грохоте барабанов. Я не могу остановиться. Я бросаюсь на нее, хватаю за плечи и встряхиваю. Я хочу видеть ее лицо, ее страх. Пусть ее зрачки расширятся, а рот станет кривым и жалким. Пусть вместо крика вырвется хрип. Капюшон падает, и я вижу лицо. Лицо женщины. Кожа белая, но усеяна веснушками, а рассыпавшиеся волосы – золотые.
Это не герцогиня!
Это Жанет!
Передо мной стоит Жанет, а я немилосердно трясу ее за плечи.
В глазах не страх, а веселое изумление.
– Сударь, да умерьте же ваш пыл. Вы оторвете мне голову! Как ошпаренный, я подаюсь назад, спотыкаюсь. Что-то попадается мне под ноги, отлетает в сторону; я почти теряю равновесие, хватаюсь за первое, что оказывается под рукой, – это ширма, за которой я прятал светильники. Она обрушивается, тянет меня за собой, и я оказываюсь лежащим среди собственных деревянных игрушек, сам такой же неуклюжий и беспомощный. Жанет наблюдает за мной с улыбкой.
– Вот теперь никаких сомнений. Вот теперь я точно знаю, что вы рады меня видеть.
У меня голова кругом. Вероятно, тот, кто управляет сейчас мной, выпустил из рук вагу, и она свободно болтается, позволяя моим рукам и ногам совершать бессмысленные повороты и взмахи.
– Любен… – задыхаясь, произношу я первое, что приходит в голову. – Он услышит шум. Он увидит вас!
– Не увидит, – невозмутимо отвечает Жанет. – И не придет.
– Не придет? Почему?
– Потому что он не посмеет потревожить ее высочество, если
она желает провести несколько часов в обществе своего люб… фаворита.
Мне наконец удается справиться с собой и утвердиться в вертикальном положении.
– Ее высочество?! Но она… вы… я не понимаю. Как вы?.. Вы… вы снова заблудились?
Жанет продолжает улыбаться.
– Нет, на этот раз я знала, куда иду. Потому что она – это я, а я – это она. Ведь это она здесь, не правда ли?
Она делает поворот, и плащ взлетает, как огромное крыло.
– Не понимаю.
– Для всех, кто меня здесь видел, я не Жанет д‘Анжу, я герцогиня Ангулемская. Для привратника, мажордома, горничной, для вашего надсмотрщика Любена я – это она.
По выражения моего лица она угадывает, что ее слова – всего лишь пустой звук. Я таращусь на нее, как глухонемой на Цицерона. Жанет снимает плащ, сворачивает его и бросает в угол, за кресло. Под плащом на ней платье такое же, как у ее сестры, с жемчужной отделкой. Герцогиня не раз надевала его к ужину. Меня это окончательно сбивает с толку. Какая ужасная шутка! Герцогиня решила поиграть со мной. Она выдает себя за Жанет. Или это мой разум, ограждая меня от мук, надел на нее маску? Это такой вид сумасшествия, я слышал. Все очень ясно, в цвете. Ее волосы, голос…
– Геро, не бойся, это я, Жанет. Это только платье, я заказала себе точно такое же, как у нее. Моя модистка скопировала фасон и нанесла такую же вышивку, и плащ у меня – точная копия. Поэтому все думают, что я – это она. Это она здесь, с тобой. Это она приехала из Парижа. Ей понадобилось алиби. Кто-то в случае необходимости должен будет подтвердить, что этой ночью ее не было в Париже. Вероятно, это инсценировка для шпионов, а сестрица впуталась в какой-то заговор.
– Но… месье Ле Пине, он мог слышать ваш голос.
– Да, если бы я произнесла хотя бы слово. Но месье Ле Пине говорил не со мной, он говорил с мадам де Санталь.
– Анастази?! Она… она знает?!
– Конечно! Разве без ее помощи я могла бы здесь оказаться? Лазутчик в стенах крепости стоит целой армии у стен. Мы с Анастази, то есть с мадам де Санталь, составили небольшой заговор. Я страстно желала этой встречи, а Анастази вызвалась мне помочь и сыграла роль великодушного Мерлина. Тем более что сама Клотильда поручила ей устроить эту инсценировку.
– Но… как же? Вы ее подкупили?
– Я? Нет! Конечно нет! Я, само собой, предлагала ей деньги, это первое, что пришло мне в голову – предложить ей денег, много денег, но она отказалась и участвует в нашем деле вовсе не ради награды.
– А ради чего?
Лицо Жанет становится серьезным. Она делает несколько шагов по комнате, натыкается на перевернутый табурет, поднимает его и садится. Медленно и тщательно разглаживает складки на коленях.
– Не знаю. Полагаю, ради вас. Тут я могу только догадываться, но точного ответа у меня нет. Я уже предпринимала попытки увидеться с вами, одна из них увенчалась успехом, как вы помните, мне удалось встретить вас в парке, но все прочие мои дерзания провалились. Я и прежде предлагала ей деньги за содействие, еще тогда, в самый первый раз, когда послала за лекарем. Но Анастази с негодованием отказалась. Позже я снова пыталась встретиться с ней, даже назначила встречу. Она пришла, я просила ее назвать сумму, которая устроила бы ее, но она только презрительно фыркнула. Я стала подумывать о подкупе мажордома, или этой горничной… кажется, Жюльмет, или даже о шантаже. Я дошла до того, что начала следить за своей сестрой. Она могла оказаться вовлеченной в заговор, написать компрометирующее письмо… И тогда я могла бы оказать ей услугу. Ох, что я говорю! Я выставляю себя в таком невыгодном свете! Но это так! Я искала выход. Но выхода не было! Я совсем отчаялась, как вдруг Анастази сама предложила мне помощь. Сама назначила мне время и место встречи. От вознаграждения она вновь отказалась и объяснила свое сотрудничество тем, что не желает, чтобы я своими безумствами подвергала вас еще большей опасности. Я уверила ее, что это последнее, чего бы я желала добиться, но она добавила, что кроме всего прочего есть еще причина, более веская, послужившая основным мотивом для ее, так сказать, измены.
– Что же это за причина?
– Я задала ей тот же вопрос, и в ответ она показала мне это.
Жанет извлекает из-за корсажа сложенный вчетверо листок и протягивает мне. Я узнаю плотную, шелковистую бумагу, которую герцогиня заказывает во Флоренции. Иногда, желая явить мне свое благоволение, она дарит мне несколько листов для моих рисунков. Это тоже мой рисунок, бумага еще хранит тепло Жанет и пахнет ее духами. Я разворачиваю листок и узнаю одну из многочисленных королев или фей, которую нарисовал для Марии. В тот достопамятный день, когда девочка обнаружила старинный том с цветными миниатюрами, она безуспешно пыталась изобразить красивую даму в короне. Нетерпеливая, как все дети, она вскоре бросила это занятие, но взяла с меня обещание, что я непременно нарисую ей портрет дамы, который она повесит у себя в комнате. Ей обязательно нужен этот портрет… «Папа, ну пожалуйста!» В последующие дни я сделал несколько набросков с миниатюр в «Ланселоте» и «Романе о Розе». Некоторые, наиболее удачные, я передал с Анастази, отправлявшейся в Париж. Я позволил себе увлечься своим занятием и значительно отошел от подражательства Ле Нуару и де Грасси, я уже рисовал что-то свое, доверяя бумаге собственные видения, и плод моего воображения сейчас смотрит на меня. В облике королевы бриттов я изобразил Жанет… Видимо, я был так поглощен своими мыслями и мечтами, что по неосторожности выдал себя, а Анастази меня немедленно уличила. Она и прежде подозревала, что встреча с самозванкой д’Анжу не прошла для меня бесследно, а тут получила неоспоримые доказательства.
– Это мой рисунок…
– Я догадалась. И сходство не вызывает сомнений.
– Это получилось случайно! Я не хотел!
– Разве я требую оправданий? – тихо спрашивает Жанет.
У меня горят щеки.
– Для меня это оказалось не менее убедительным, чем для мадам де Санталь, – продолжает она. – Сомнений больше не было, вы не забыли меня. А прежде я то и дело терзалась! Не напрасны ли все те усилия, что я прилагаю? Не будет ли мой визит для вас тягостной неожиданностью? Не нарушу ли я ваших планов и не лишу ли вас покоя? Ведь я ничего не знаю. Вы не искали со мной встречи, не передавали тайных посланий. Тогда, в парке, я вас поцеловала, но вы шарахнулись от меня, будто заяц. А второй раз, во время охоты, смотрели на меня глазами, полными ужаса. Да, я чувствовала, что мое присутствие волнует вас, вы смущены, растеряны. Но это могло происходить от природной робости или от неожиданности происходящего. В конце концов, вы могли быть просто сбиты с толку. Но желаете ли вы меня видеть? Я вовсе не так самонадеянна, как это может показаться со стороны. И никогда не пыталась выдать желаемое за действительное, как бы это ни льстило моему самолюбию. Мне нужны доказательства. Я колебалась, десятки раз давала себе слово покончить с этим безумством, но потом вспоминала ваши глаза… И тот взгляд, который вы бросили на меня, приподнявшись на локте, взгляд больной, умоляющий и в то же время такой… такой благодарный. А потом другой взгляд, во время нашей второй встречи, когда месье Ле Пине предложил мне руку, а я стояла на крыльце и смотрела поверх голов лакеев и горничных. А вы были внизу, у последней ступеньки. Падал снег, и между нами будто опусти- лась завеса, но я все же видела ваши глаза. В них было изумление и что-то еще, неуловимое, прозрачное… что-то похожее на ра- дость. Да, да, радость! Счастливое изумление! Во всяком случае, мне так показалось. Возможно, действительно показалось. Вооружившись этим взглядом, я гнала посещавшие меня сомнения, как гонят назойливых визитеров, и мечтала спросить вас сама. Я мечтала о встрече. Как видите, мотивов для последующих безумств у меня было не так уж много. Всего два. И я пользовалась ими при каждом удобном случае. Был, правда, еще один.
Она останавливается и смотрит на меня почти вопроситель- но – продолжать или нет.
– Какой? – нетерпеливо спрашиваю я.
Пусть только продолжает, пусть говорит. Я буду слушать ее до утра.
Жанет отвечает не сразу.
– Тут уже не играло особой роли, способны ли вы увлечься мной или нет, и тревожат ли вас в мечтах мои прелести. Нет, я думала о другом: вы несчастны, и вам нужна помощь. Вы не счастливый любовник, которого знатная дама почтила своим вниманием. Вы пленник, и вас держат здесь против вашей воли. Будь вы признанным, обласканным, самоуверенным, самовлюбленным фаворитом, я бы и не подумала являться. Ну если только из женского тщеславия. И то ради короткого флирта, не более. Я бы не посмела мешать вашему счастью. Она любит вас, вы любите ее… Что ж, для третьего места нет. Даже если и не любите, но вполне довольны своей судьбой, ибо эта роскошь и благополучие изначально были вашей целью, то я бы отвергла вас первой. Однако я не могла забыть то, чему стала свидетелем. А после того, как увидела рисунок, я поняла, что и вы меня не забыли. Однако я ни в коей мере не хотела бы послужить причиной новых несчастий, поэтому скажите мне правду, скажите сейчас: если мое появление здесь болезненно для вас, если оно опасно и послужит источни- ком новых страданий, я немедленно вас покину, с сожалением, с болью, может быть, со слезами, но я послушаюсь голоса разума, я не посмею вас упрекнуть.
Я опускаю глаза.
– Благоразумие подсказывает мне, что именно так вам и следует поступить. Вам следует уйти и забыть меня.
– А что подсказывает сердце? – с улыбкой спрашивает Жанет.
– У таких как я не может быть сердца. Сердце – это недопустимая, непозволительная роскошь.
– Но сегодня вам позволена эта роскошь! Дайте же ему слово.
У меня по-прежнему горят щеки. Я готов вновь пуститься в бегство. Но взгляд ее слишком нежен, и меня неотвратимо влечет к ней. Приблизиться, согреться. Я делаю шаг и опускаюсь на колени у ее ног, там, где мы с Марией возились с мудрецами. Больше всего на свете мне хочется подобраться к ней поближе и положить голову ей на колени и чтобы она положила руку мне на лоб, как тогда, во время приступа, когда ее пальцы так приятно согревали мои веки.
– Я… я не смел… надеяться. Мне нельзя. У меня нет выбора!
Она обеими руками касается моего лица, чуть подается ко мне и произносит:
– Выбор есть всегда. И надежда.
А затем происходит то восхитительное, что мне уже однажды довелось пережить. Она целует меня. С той же пронзительной нежностью и затяжным вдохом. Я цепенею, завороженный. Жанет гладит меня по лицу, ерошит волосы.
– А теперь расскажи мне, что ты собирался с ней сделать, – шепчет она на ухо.
– С кем? – растерянно спрашиваю я.
– С сестрицей, конечно. Уж слишком пылко ты ее встретил. Жанет чуть поводит плечом.
– Утром будет синяк. И на втором тоже. Только не пытайся меня уверить, что ты кинулся к ней, сгорая от страсти. Это не объятие. Это покушение. Ты что же… пытался ее убить?..
Я опускаю глаза. Отпираться нет смысла.
– Боюсь, что так, пытался… Будь это она, скорей всего, я бы именно так и поступил.
Лицо Жанет становится серьезным, даже жестким. Скулы заостряются.
– Что она натворила на этот раз?
– Ничего… пока ничего.
– Не обманывай меня. Ты не мог так просто решиться ее убить!
Она что-то придумала, изобрела новую пытку.
– Пытка самая обыкновенная. Она изобрела ее давно и время
от времени пускала ее в ход, желая получить особое удовольствие. Здесь вчера была моя дочь. Ваша сестра была как-то по-особенному великодушна в последнее время и позволила моей дочери остаться на рождественскую ночь. Я до самой последней минуты не был уверен, что герцогиня сдержит слово, она могла передумать, отменить распоряжение, сделать это без всякой причины, из одного лишь каприза… Так уж повелось. Она дает обещание, затем берет его обратно, забывает или делает вид, что забыла. Затем снова обещает, затем снова забывает… Ей нравится эта игра – затягивать петлю до предела, а затем отпускать. Так может продолжаться очень долго и кончиться ничем. Невзирая на все ее клятвы и заверения, она могла дать противоположный ответ. Поэтому я не питал особых надежд. Пребывал где-то посередине между привычным унынием и восторгом, но не позволял первому себя одолеть, занимался всем этим.
Постепенно я успокаиваюсь и так увлекаюсь рассказом, что возвращаюсь к самым истокам замысла. Как задумал переустройство Вифлеемского ящика; как снабдил святое семейство подвижными руками; как научил мудрецов ходить; и даже пересказываю ей свои первые досадливые промахи с вагой; затем хвалюсь первыми успехами. Жанет тут же вызывается попробовать, и я объясняю ей устройство ваги и жалуюсь на чувствительность маленького коромысла. Жанет делает первую попытку, путается в нитях и смеется. Но пальцы у нее ловкие и сильные, и через какую-то пару минут ей удается заставить марионетку совершить поклон. Она внимательно следует моим указаниям и забавно морщится, когда марионетка выделывает курбет. Мне остается только изумляться собственной словоохотливости. Вся моя ораторская деятельность за последние три года укладывалась в однообразные просьбы, адресованные Любену, и в заученные фразы благодарности герцогине. Больше мне не о чем говорить да и не с кем. Разве что с Анастази. Но и там говорила больше она, уговаривала или утешала. Сам я давно утратил навык монологической речи. Некому было слушать. Ни друга, ни священника. Если только, подобно Боэцию, найти воображаемого собеседника и пуститься с ним в бесконечные споры. Но мне повезло больше, чем последнему римлянину. Он только воображал прекрасную целительницу, а мне она явилась наяву. Она здесь и слушает весь этот вздор, который я несу. Внимает с подлинным участием, не отвлекаясь и не прерывая. А я, ободренный таким вниманием, вновь пере- живаю утраченную радость. Волхвы следуют за звездой, воздевает руки Иосиф. Я со смехом пересказываю наш разговор о странных подарках, которые преподнесли новорожденному восточные мудрецы. Жанет добавляет, что ее тоже не раз ставил в тупик этот странный выбор. Золото, ладан и смирна. Ее духовник еще в раннем детстве объяснял ей, что это дары Богу, Царю земному и Царю небесному, но отчего-то ни разу не упомянул о ребенке. Вместо ответа я нахожу шелковый мешочек с орехами и миндальным драже, который прежде крепился на спине у мудреца, чтобы предъявить его как маленькую евангелическую вольность. Жанет достает конфетку и надкусывает ее. И вдруг ее лицо будто заволакивает туманом. Она хмурится, порывисто встает, делает шаг в сторону, потом возвращается и обнимает меня.
– Господи, дитя… Совсем еще дитя. Невинное, доверчивое…
Я чувствую, что ей как-то не по себе, и не могу понять, что я сделал не так. Она взволнована, у нее дрожит голос и дыхание прерывается. Похоже, она борется с собой. Я не знаю, как ей помочь. Только привычно цепенею. Но Жанет уже справляется с волнением. Лоб ее разглаживается, и глаза, вновь ясные, горят нежностью и лукавством.
– Продолжай, – ласково приказывает она.
– Да нечего продолжать. Святая ночь кончилась, а на утро нас разлучили.
Я снова обращаюсь взглядом в тот миг, когда лишился смирения, когда дьявол, завладев моим сердцем, заронил в него жажду крови. Я хотел убить, я предвкушал, и я наслаждался.
– Мне оставалось только ждать. Я знал, что она придет.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что она всегда приходит. А сегодня именно тот день. – Какой?
– Когда мне особенно будет больно. Я вчера виделся с дочерью,
и весь последующий день для меня самый тяжелый. У меня никого нет, кроме моей девочки, и разлука с ней дается мне нелегко. Она это знает. Это как рана, с которой раз за разом срывают повязку. Я на какое-то время будто дичаю. Проявляю упрямство, говорю дерзости. А ей это нравится. Не моя дерзость, конечно, а повод затеять ссору. Она меня будто дразнит, не позволяет уползти в нору и там зализывать раны. Будь в моем распоряжении какое-то время, я бы излечил себя. Мне бы удалось вернуть себе хладнокровие и рассудок. Но она не позволяет мне это сделать. Ей нужно видеть, как я в отчаянии кусаю губы, как ломаю себя, как трещат мои кости. При этом мне полагается отвечать на любезности и выполнять прихоти высокородной дамы. Я должен быть ласков, покорен и нежен. Чего бы мне это ни стоило… А если нет, то моя дочь пострадает. Ее похитят или убьют. Вот я и подумал, что если это сегодня случится, я не выдержу. Сил нет. Она, вероятно, этого не понимает, или, наоборот, слишком хорошо понимает, что я живой и мне… больно. Очень больно.
Говоря все это, я смотрю куда-то в сторону, а с последними словами обращаюсь к Жанет, будто за подтверждением, так ли это, действительно ли я живой. У нее лицо застывшее, яростное.
– Хватит, – решительно говорит она. – Иди ко мне.
Жанет протягивает руки, и я с готовностью повинуюсь. Ее волосы щекочут мне кожу, лезут в глаза, в рот, но я не борюсь с ними. Напротив, мне приятна их жестковатая бесцеремонность. Я прячу в них лицо, с мечтой окончательно запутаться и утонуть. Когда-то я уже касался их, рыжий локон, подобно пламени, царапнул щеку, и я все еще помню это щекочущее скольжение. Я мечтал испытать его вновь, стыдился и гнал соблазн прочь, но в полудреме возвращался к нему. Мне казалось, что, доведись мне коснуться ее волос еще раз, то все мои чаяния сбудутся. Все прочее уже за гранью желаний и доступно только богам. И вот я, ничтожный смертный, обнимаю ее, уже не прячу руки за спиной, цепляясь за иссохший стебель, а касаюсь ее тела, ощущаю ее живое присутствие, слышу ее дыхание. От ее кожи, матовой и теплой, мою ладонь отделяет преграда из расшитого бархата. Ткань облегает ее очень плотно, и я нахожу чуть заметную впадину между ее лопаток. Я тут же воображаю мягкий желобок, уходящий по ее спине вниз. От собственной дерзости у меня кружится голова. Тут же испытываю страх, что сжимаю ее слишком сильно, и чуть отстраняюсь. Но Жанет не подается назад. Она ободряюще целует меня в уголок рта, в подбородок и выдыхает в самое ухо:
– Смелее.
Трется прохладной щекой о мою, пылающую. И снова коротко трогает губами. Я сглатываю ком и ладонью провожу по ее спине вверх, к затылку. У меня колотится сердце, дыхание срывается. Я будто узник, после долгих лет заключения в темноте вышедший на свет. Перед этим узником лестница, а наверху узкий лаз. И там слепящее солнце. Он ставит ногу на первую ступень и обнаруживает, что разучился ходить. Ему надо начинать все сначала. А я разучился быть любовником, я стал вещью, безропотным, говорящим механизмом, который приводится в действие нажатием рычага. Этот механизм не умеет действовать самостоятельно, он умеет только исполнять. Как же ему сдвинуться с места? Без кнута, без понуканий. Будто счастливый парус под напором свежего бриза. Как страшно. И сладко. И мучительно стыдно. Если бы она только помогла мне, указала бы, что делать. Но Жанет молчит, вернее, она шепчет мне что-то на ухо, что-то пронзительно неж- ное, но из-за шумящей в голове крови слов не разобрать. Там, где кончается кружево ее воротника, – матовый блеск кожи. Мягкая линия шеи и чуть выступающая ключица. Я осмеливаюсь прикоснуться. Я должен быть осторожен, ибо она не может быть настоящей. Это волшебным образом сгустившийся солнечный свет, который принял облик женщины. Летом она вдыхала запах цветущих трав, подставляла свое лицо первым лучам и потом прятала щедрый дар небес в самой себе. Солнечный свет осаждался в ней, будто золотой песок, он просачивался сквозь кожу, окрашивая волосы и проступая чередой веснушек. А она все вдыхала и вдыхала. И вот она принесла этот обрывок лета сюда, в декабрьскую тьму. Она светится манящим, ласкающим теплом, в котором так упоительно лишиться разума.
Жанет смотрит на меня, и в ее глазах то же солнечное торжество, гибельное пламя для обезумевшего мотылька. Я не могу противостоять этому зову, я преодолеваю стыд, и страх, и свою ничтожную ограниченность смертного. Я снова обнимаю ее, но уже с древним изначальным пылом любовника. Я уже знаю, как надо касаться ее, как ласкать, как владеть ею по праву возлюбленного; как ощутить этот тиранический триумф мужчины. Жанет не торопит и не препятствует. Она не направляет меня и ни о чем не просит. Она только касается ладонями моего лица и гладит мои волосы. А я, ободренный этой безнаказанностью, распутываю шнурки ее корсажа. И обнаруживаю, что на груди у нее тоже веснушки… На молочно-белой коже они, будто золотые звездочки вокруг двух розовых планет. Жанет будто ненароком сгибает ногу, и обнажается ее затянутое в шелк колено. Она опирается на локоть и откидывается назад. Повыше ее подвязки – упругое гладкое бедро, и я уже чувствую безумное сожаление из-за собственного несовершенства. Мне бы хотелось ласкать ее всю, каждую ее клеточку, не отрывать губ от ее рта, и в то же время жадно наслаждаться округлостью ее груди и податливостью живота, ощущать ее всем телом, а не одной неуклюжей ладонью. Я чувствую, что слишком поспешен и почти груб, но желание мое так сильно, что разрывает изнутри болью. Я не могу остановиться. Мой разум окончательно меркнет. Я – только стонущее, бьющееся тело. Мой порыв – это мольба. Когда-то отвергнутый, изгнанный, обращенный в жалкий осколок, я желаю вернуться к блаженной целостности. Я хочу погрузиться до конца и утратить ненавистную, алчную самость. Я уже не молю, я требую, я бьюсь в невидимую стену, за которой меня ждет лучезарное небытие. Там я найду то, что потерял. Моя отделенная душа, моя противоположность. Я не буду более покинут и ничтожен, я стану частью великого целого. Сорвавшаяся капля мечтает о гремящем потоке, который унесет ее к далекому морю, зерно пшеницы – о влажном земном лоне, которое примет его и взрастит. Мука нестерпимая, но стена все тоньше… Я совсем близко. Только бы не задохнуться от подступающей радости, не ослепнуть. По спине пробегает огненный всполох. Сейчас я обращусь в обугленного стенающего еретика. И буду проклят или вознесен. Когда стена наконец идет трещинами, рушится, с губ моих срывается хрип. Я хочу кричать, но горло перехватывает какая-то шершавая судорога, глушит и пресекает крик. Но преграда поддается, и я проваливаюсь в сияющее жерло, где меня ждет полный распад, огненная тишина и кратковременное безмыслие. Мое тело теряет свои границы, расползаясь, и восторг раздирает его на тонкие лоскуты. Я получил вечное прощение, я помилован. Я свободен.
Это похоже на обморок или кратковременный паралич. Мое тело подверглось такому опустошению, что, вероятно, стало прозрачным. Во всяком случае, я его не чувствую. Голова отяжелела, и мне ее не поднять. Рука Жанет все так же успокаивающе касается моего затылка. А губы ее у моего виска. Она вкрадчиво прикасается. Я знаю, что жилка на этом виске все еще бешено пульсирует. Я слышу прерывистый шум. А она угадывает его через кожу. Ее руки, слабые и невесомые, внезапно обретают стой- кость виноградного стебля и ползут, обвивая. Она чуть подается вперед, будто желая заманить меня еще глубже, по ту сторону ослепительной бездны, где я останусь навсегда, растворенным. Я и сам жажду вечного пленения, но у меня нет сил, я себя исчерпал. Уже не я заполняю ее, а она меня – своей всепоглощающей нежностью, своим глубинным покоем. Она отдает то, что взяла, восполняя убыль своим присутствием. Дыхания наши сливаются, и мне уже не распознать, где она, а где я. Ее висок так же влажен, как и мой, а черная прядь поглощает рыжий всполох. Ее руки, с потусторонним могуществом, оплетают меня всего, и я нежусь, тону в этом затянувшемся беспамятстве. Мне больше нечего желать и некуда идти. Я вернулся.
Жанет бережно отбрасывает волосы с моего лба. Это ее движение, очень деликатное, возвращает меня к действительности, и я чувствую, как занемел мой локоть, на который я все это время опирался, и как горит ее щека, слившаяся с моей. Бог мой, ей же нечем дышать! Я хочу пошевелиться, но Жанет меня не пускает.
– Подожди, – шепчет она, – еще немного…
Как же она может это выносить! Я ее всю измял, изломал, у нее, должно быть, ноют ребра. В своем исступлении я был немилосерден. Но Жанет обнимает меня за шею и даже закидывает ногу так, чтобы я не мог освободиться.
– Побудь еще немного со мной, не уходи. Мне приятно чувствовать твое тело. И твою усталость.
Я все же переношу тяжесть на свой злополучный локоть, чтобы она могла вздохнуть, и несколько отстраняюсь. Между нами снова пропасть телесного бытия, наши души разлучены и замкнуты в плотские сосуды. Рассудок рассекает, делит и препятствует. Будто и не было ничего. Но я вижу ее лицо. У разлуки, постигшей нас, есть обратная сторона. Я могу любоваться лицом женщины. Она чуть утомлена, и волосы ее в беспорядке. На левой скуле пламенеет пятно. Это след моей отяжелевшей головы. Как у всех рыжих, кожа у нее очень чувствительная, от прикосновения наливается кровью, едва не вспыхивает огнем. Но сейчас этот односторонний румянец удивительно ее красит.
– Не смотри на меня, – вдруг говорит Жанет.
– Почему?
– Я дурнушка. У меня веснушки и вздернутый нос.
Ее голос звучит глуховато, без привычного насмешливого за-
дора.
– А мне понравились… веснушки и нос тоже…
Она улыбается, а мне вдруг становится неловко, стыдно
за нетерпение и грубость. И чем яснее сознание, тем нестерпимей стыд. Как же я мог так поступить с ней! Как посмел коснуться! Я вел себя как настоящий варвар. Дикий германец! Я овладел ею, будто она захваченная в бою пленница. И нечего оправдывать себя ее попустительством. Но стыд – чувство не единственное. Я чувствую еще и гордость. Другая ипостась варвара! Да, да, я горжусь собой, так доволен и уверен в себе, что готов отвечать на соленые шуточки самого Зевса, этого олимпийского распутника. Нет причин краснеть и смущаться. И слушать бы не стал его хвастливых речей, больше приличествующих пьяному ландскнехту. Он плут и совратитель, тогда как я… А кто же я? Черед стыда остудить гордыню, пихнуть в бок раздувшееся самолюбие. Я вовсе не бог, а лишившийся рассудка мальчишка… Это смешение восторга со стыдом производит странное действие. Лед и пламень, запертые в узкую герметичную колбу, не истребляют друг друга, а дробятся и смешиваются, обращаясь в обжигающий субстрат. Я принимаю его, как эфирное, неведомое лекарство, которое, растекаясь, излечивает раны. Горечь яда и добрый глоток вина. Я хмелею.
– Жанет, – произношу я в смятении, – ваше высочество…
Я не смогу ей этого объяснить, нет таких слов. Но она их и не требует. Она знает.
– Я люблю тебя, – вдруг ясно и просто говорит Жанет, – и хочу, чтобы ты был счастлив.
От щемящей нежности и того же стыда, от неловкости и блаженства я снова прячу лицо. А Жанет смеется и тихо жалуется на ноющие ребра и боль в затекшей спине.
В понедельник Степан, как и обещал, привёз Змею два акваланга – и ему с Лазарем пришлось нырять в полынью, в которую провалилась мотособака. Машинку с прицеплённой волокушей нашли разбитой, но подняли, рюкзаки унесло течением, но недалеко – и их достали тоже. А также обнаружили на дне и с большим трудом, но с помощью катера и двух вызванных Степаном «семёрок» всё-таки достали четырёхместный флайер с двумя уже истлевшими трупами внутри.
Местный участковый – старший лейтенант из Песоцкого сельсовета — их не опознал, и флайер ему оказался незнаком, потому его сначала вытащили на берег и уже на берегу киборги погрузили внутрь катера, на котором были привезены «семёрки».
Змей скинул Степану и полицейскому записи обнаружения флайера и был отпущен. А Степан повёз добычу в посёлок турбазы.
Вечером Степан перезвонил Нине и сообщил, что флайер принадлежал какому-то руднику и перевозил серебро в изделиях и груз серебряной проволоки из Серебрянки в космопорт. Судя по расшифровке записей с искина флайера, курьер с охранником решили присвоить груз и пересидеть на островах, но не справились с управлением, когда смогли отключить автопилот, и упали в озеро. И это произошло примерно полтора года назад – и как егерь не заметил случившегося, будут выяснять и разбирать.
— А Змей-то молодец у тебя! Мог и не заметить, мог и не сообщить… флайер в таком месте лежал, что если нарочно искать, то не найти… а в озере тогда и не искали… на сканерах не было отмечен пролёт именно этого флайера в заповедник… хренов хакер… а теперь тебе, как его хозяйке, полагается премия. Двадцать процентов от стоимости найденного… владелец рудника уже нанял экспертов для оценки, деньги поступят тебе на счёт на днях… или тебе не деньгами надо?
— Irien’ами. Шутка. Деньги пригодятся… но продуктов бы ребятам и одежду тёплую. А из серебряной проволоки Ворон сам смог бы всем кольца-серьги-обереги сделать… но смотри сам. На что согласится хозяин флайера, то и бери.
— Добро! Пока.
Степан отключился, но через четверть часа позвонил снова и сам добавил в звонок Змея и Фрола:
— Нина, на руднике наверняка есть киборги на списание… чем их сдавать на утилизацию, могли бы привозить к тебе… то есть Irien’ов тебе, а DEX’ов нам… согласна?
Куда деваться? Ответила согласием – и Степан пообещал поставить на Жемчужном острове ещё один модуль для проживания киборгов и отдельный ангар для ремонта техники.
***
Скоро Масленица… и музей опять готов встречать гостей – теперь уже с колокольным звоном. Научившийся звонить Лёня плюс свеженаписанная и свежепроверенная программа звонаря, идеально вставшая на привезенного Mary – отличное сочетание для праздничного настроения.
Во дворе музея готовили место для хороводов и кадрили, а в парке киборги под руководством завхоза строили снежный городок Зимы, который предстояло штурмовать команде Весны.
Просветители в мастерской делали чучело Зимы-Марены, которое предстояло сжигать… и проводили прямо в выставочных залах мастер-классы по украшению блинов… а за ними и мастер-классы по изготовлению масленичных сувениров и оберегов – от тряпичных куколок-скруток до глиняных игрушек-свистулек. Инна Сергеевна сушила и обжигала эти свистульки ежедневно – и желающие могли сразу унести с собой созданный сувенир.
Ожидание праздника и подготовка мероприятий выматывали больше, чем сам праздник!
В пятницу прилетал Змей на генеральную репетицию – уже в костюмах и с фольклорным ансамблем. Фома через Светлану уговорил прилететь на пару часов егеря из Кузинского сельсовета, который в свободное время обучает бузе мальчишек из местной школы – и он не только показал основные элементы боя, но и за пару часов срежиссировал всё будущее представление, рассказав, как это делается в деревнях.
Карина тут же напросилась на праздник в Кузино вместе с киборгом и была приглашена на вторник – в отличие от города, где Масленица проводилась в воскресенье, когда посетителей больше, в деревнях празднование было все три дня, а снежный городок брали и чучело сжигали как положено по традиции – на третий день.
***
В сельских школах начались каникулы – с двадцатого по тридцать первое марта – и девочки под присмотром взрослых радостно пекли «тетёрки» и «жаворонки» из ржаного теста, а мальчики лепили снеговиков.
В Песоцкой школе киборгов привлекли к строительству снежного городка, который собирались брать штурмом. Кот и Лиса не совсем понимали смысл этого строительства – всё равно снежный городок будет разрушен в итоге. Но получен приказ, и его надо выполнять – и к празднику в школьном дворе была построена такая крепость, словно штурмовать её будет десяток киборгов.
***
Воскресный день удивил тёплой погодой и ясным небом – на работу идти не хотелось, но надо. Змей прилетел к десяти, сразу отнёс в лавку коробки с керамикой и только после этого явился к Нине в кабинет, чтобы переодеться в сшитую косоворотку. Рубаха оказалась очень удобной и не мешала двигаться.
Представление длилось около трёх часов – сначала фольклорный ансамбль, состоящий из двух десятков женщин всех возрастов, выдал несколько песен, потом вышел приехавший из Кузина егерь и начал петь частушки, гармонист заиграл плясовую, затем в круг вышел Фома с тремя DEX’ами.
Зрители были в восторге! – такого раньше в музее не проводилось! Настоящие бои! – или почти настоящие, уже не танец, но ещё не драка. На дворе тепло – уже всего минус десять, все парни без курток и шапок, но замёрзнуть не успели. Ритм и скорость движения задавал гармонист, и чем быстрее он играл, тем быстрее двигались егерь и Фома, а DEX’ы подстраивались под скорость движения людей.
Через четверть часа непрерывного движения Фома выдохся, гармонист снизил темп игры – и пляска была закончена. DEX’ы ушли переодеваться, а люди потянулись к столику, за которым Агат торговал блинами, которые тут же пекла Клара.
Потом был штурм снежной крепости и сжигание чучела Зимы… но Змей смотрел это на камерах, находясь в кабинете Нины – пора было собираться и лететь обратно. Ничего страшного, чего он так боялся, не произошло – бои только назывались так, на самом деле была пляска и главной задачей было никого не задеть, а именно это противоречило программе.
А потом Фома с Федором оказались в команде Зимы и защищали снежную крепость, Леона Карина отдала в команду Весны, и он первым смог взять жердь с чучелом Зимы, вынести его к реке и установить для сжигания.
Само сжигание Змей смотрел уже из взлетевшего флайера – огромная толпа народа, пожарный флайер вдали, пара полицейских флайеров и чёрно-белый флайер DEX-компани, в котором сидел мрачный Костя, вырванный с законного выходного – и пожалел, что не остался на празднике до конца.
В музее были довольны наплывом посетителей на праздник, Лёня был счастлив возможности звонить на колокольне вместе с Mary, которого он передал в дар музею от местного филиала DEX-компани. Киборга тогда радостно приняли – и тут же столь же радостно тут же передали просветителям.
А поскольку звонить он должен был три раза в день по пять минут, то в остальное время он был задействован на программах по чаепитию – готовил помещение перед мероприятием и убирал после, а также помогал с переводом при проведении экскурсий для инопланетных школьников.
Клара с Агатом стали уходить к просветителям к началу и возвращались сразу после окончания мероприятия – и Нина увозила их домой почти каждый вечер. Агат расчищал снег и готовил еду, а Клара понемногу делала к весне уборку в доме – перемыла посуду, вычистила кафель и вымыла потолки и мебель.
***
Встречать Масленицу на своём острове Змей то ли хотел, то ли не собирался. С одной стороны – один из четырех кологодных праздников, когда пекут блины, славят Весну, сжигают чучело Марены-Зимы, катаются с горок… поют песни и дерутся.
А с другой стороны – на острове в доме живут три киборга, один из которых у местных жителей считается человеком, в деревню выходить без крайней необходимости нельзя… а как раз крайней необходимости и нет. Уехать всем на Жемчужный остров нельзя – кто-то должен охранять дом и двор.
Строить снежный городок? А кто его брать будет? Ворон носит знак Мары – и не может участвовать в сжигании чучела богини. А Злата носит знак Живы – и не может участвовать в пусть ритуальном, но убийстве.
Но блины печь можно. И нужно.
А не спросить ли у хозяйки? Раз уж она для деревенских считается его приёмной матерью, то и должна знать, что и как правильно делать. А вдруг в городе делают не так, как в деревнях? А раз он считается человеком, то и обряды, и праздники должен проводить правильно.
Может быть, самому её пригласить? А она бы Клару привезла… и Агата этого, с которым она в паре… и можно отпраздновать по-настоящему.
Нина была в легком шоке! – Змей в воскресенье вечером сам пригласил её для празднования Масленицы на остров! И попросил привезти Клару и Агата… давно обещала, Ворон скучает по сестре, а Злата была в паре с Агатом… не то, чтобы в паре, но у одного хозяина… и ещё кого-нибудь привезти можно бы.
Нина согласилась не сразу. Работы полно и придётся дни брать… и опять в счёт отпуска… так от отпуска совсем ничего не останется.
Но… почему бы и не слетать? Но тогда остальные киборги будут без праздника. Что и делать? Позвонить Василию. Он отозвался сразу:
— Надо лететь! Праздновать и не думать лишнего. И возьмите Лизу… она как раз занята учетом коллекции… а там наверняка ещё глиняные игрушки остались, из тех, которыми Ворон играл. И Тришу… охранником… у Лизы КАМИС, её без музейного охранника брать нельзя. К тому же он теперь не занят. Сделать заявку на него?
— Нужна более весомая причина, чтобы его отпустили со мной на остров… а я пока такую причину не наблюдаю в упор. К тому же он из другого отдела. Но… почему бы и нет? Давай. И заявление директору на вторник в счёт отпуска отправь.
***
Во вторник Нина посадила в флайер четырех киборгов и полетела на Домашний остров. На её удивление, Илзе отпустила с ней Тришу, плюс взятая Лиза, которая должна была осмотреть набор игрушек на чердаке дома и отобрать для музея нужные, плюс Клара и Агат. Надо их иногда вывозить на природу… на праздники.
На Домашний остров прилетели с рассветом. Предстояло построить снежную крепость, напечь блинов и сделать чучело Зимы. А для этого нужны старые тряпки… или очень уценённые.
Поэтому в багажнике были снова два огромных баула от Зоси – она только головой покачала и отдала за бесценок нераспроданное и лежащее годами тряпьё.
— Знакомьтесь! Змей, это Триша, он в научном отделе работает и ему нужны записи праздника в деревне… если, конечно, местные разрешат снимать… спроси у Лютого, если они не против, пусть перешлёт тебе, а это Лиза… она учет коллекции ведет, осмотрит игрушки на чердаке и заодно поможет Злате с платьем и лентами…
Парни отправились делать снежную крепость, а Лиза и Злата под присмотром Нины стали делать чучело Зимы. В одной сумке, которую Нина схватила у Зоси практически не глядя, оказались армейские комбинезоны и плащи, в другой сумке были домашние халаты и футболки.
— В чем смысл этого действия? – тихо спросила Лиза, успевшая поделиться со Златой записями праздника в музее. — Строить крепость, потом её рушить… зачем?
— Чтобы богов потешить удалью молодецкой. Чтобы солнце порадовалось, на сродников сверху глядя. Чтобы люди не боялись опасности и умели нападать, и чтобы умели защищаться при нападении… чтобы сродники их, на бой глядя, были уверены, что при необходимости бойцы смогут защитить свой род, чтобы праздник был у Весны и у людей, с блинами с маслом, с закличками и с выпеченными «тетёрками». После долгой зимы душа просит праздника… с блинами маслеными, с костром ярким, с катаниями с горок… если нет веры богам, то просто порадуйся, что скоро весна и наступит тепло… растает снег, а потом придет лето…
Потом Нина и Злата пекли блины, а Лиза и Триша поднялись на чердак выполнять приказ на осмотр набора игрушек, и Лиза сразу взяла коробку и чистые тряпки для упаковки игрушек – велено было брать только старые глиняные игрушки ручной работы. Целый день вместе! Какое счастье!
Крепость защищали Ворон, Агат и Клара – остальные снежками пытались их из крепости выбить. Нина сразу сказала, чтобы кидали снежки так, чтобы не попасть друг в друга:
— Вы все киборги и попасть снежком в цель ни для кого труда не представляет. А попробуйте-ка не попадать… интереснее будет.
И потому действие, классифицируемое DEX’ами как «военная операция», плавно превратилось в игру в снежки – и уже через полчаса все киборги были засыпаны снегом, а крепость была разрушена.
После этого чучело Зимы-Марены было поставлено в снег на берегу и подожжено. Почти три минуты, пока оно горело, стояли молча – и каждый думал о своём. Лиза и Триша, Злата и Ворон, Клара и Агат держались за руки. Змей увидел и понял то, что в упор не видела его хозяйка – но ничего не сказал.
Потом катались с горок, вернулись в дом погреться чаем с блинами, и снова вышли кататься…
Домой Нина с киборгами вернулась к ночи, но сначала отвезла всех ребят в музей.
Идти было недалеко, главный вход находился вдвое ближе, чем запасной. В пустоши вовсю властвовала осень. Совсем недавно прошел дождь: кустарники стали из серых темно-бурыми, почва, обычно сухая, дышала влагой. Все еще яркое, но уже не дающее тепла светило, изредка проглядывало в разрывы низких облаков.
Ящер с наслаждением втянул легкими холодный сырой воздух. Джес застыл в проеме главного входа, настороженно вглядываясь куда-то вглубь коридора.
— Сюда Волк идет.
— Вот же черт! Что ему надо?
— Датчики таких данных не фиксируют.
Из полутьмы коридора действительно показался Итан. Коротко кивнул, сел на корточки с другой стороны от главного входа, всем своим видом демонстрируя «я не с вами, сам по себе гуляю».
— Наверное, поговорить хочет, — предположил Ящер.
— С тем же успехом он может планировать нападение.
— Да ладно тебе, захотел бы, уже давно напал. Если захочет, сам подойдет.
Итан понял, что на него обратили внимание, все-таки решил приблизиться, с некоторой опаской косясь на киборга. Джес с каменным лицом застыл за спиной Ящера.
— Мне бы… кхм… потолковать с тобой с глазу на глаз.
Начало Ящеру не понравилось, совсем как при первой встрече с Ратт.
— Во-первых, тебе уже пора научиться здороваться. Во-вторых, говори с нами обоими. Я Джесу доверяю.
— Все манерам учишь! – осклабился Волк и согнулся в нелепом поклоне: — Ну, здра-авствуйте!
— А ты все паясничаешь. Тебе уже два раза дали шанс. Один раз, когда не стали убивать, там, в развалинах, и второй раз, когда перед толпой отмазали. А ты все никак не начнешь вести себя хотя бы вежливо. Хочешь поговорить – говори.
— Думаешь, драться буду? Не бойся, я не для этого здесь. Посмотреть вот на тебя пришел, потолковать, надо же знать, с кем пойдем.
— Джес тебе, в случае чего, и без всяких приказов башку открутит. Так что вопрос, кому тут надо бояться.
— Что вступился — благодарю. Но не тебе меня учить, понял? Мы тут люди простые, манерам не обучены. Ты во время разведки тоже будешь «здрасте-пожалуйста»? Дикие, знаешь ли, тоже здороваться не умеют, пока ты им «здрасьте», они в тебя плазмой.
— Если ты не заметил, мы сейчас не на войне, и даже не в пустоши. У тебя, между прочим, дома. А ты, вроде, не Дикий. Нам всем стоит помнить, что такое быть человеком, особенно тем, кто войну видел и оружие носит. Совсем ведь озвереем. Одичаем.
Волк резко стал серьезным, ухмылка тут же сползла с лица, глаза потемнели.
— Да уже звереем, чего уж там… при такой-то жизни. Слушай, ты точно не землянин? Все наши знают, что такое постоянно выживать. Теперь еще и реактор гасить, скоро зима, без него померзнем все нахер. К соседям если кто-то и уйдет, то единицы, сам слышал, какие у них условия. Рой первым побежит, он там громче всех орал про мутантов. А ты все про манеры… как будто не понимаешь ничего. Теперь вот думаю, доведешь ли ты нас до этой базы, с таким-то пониманием.
Итан сел у стены, достал из внутреннего кармана засаленной куртки что-то вроде длинного мундштука с заглушкой, принялся набивать чем-то сухим и остро пахнущим.
— Ты как будто среди людей и не жил никогда.
Ящер посадил рядом свой экзоскелет.
— Я просто стараюсь оставаться человеком, независимо от условий. Если так дальше продолжать, оскотиниваться, оправдывать это выживанием, то обратного пути не будет. Крысой станешь, а назад в человека уже не захочется. Крысой быть удобно — жри себе подобных и горя не знай, и ни о чем не думай. Но мы-то все-таки люди. И в сотый раз повторяю, я не землянин! Меня из общины выгнали, точнее я сам ушел. У нас тоже было принято убивать мутантов, как у этого Деда. Если его кто и грохнул, то не жалко. Видал уже таких. Так что не надо мне про землян, есть и похуже.
— Лады, уговорил, не буду. Точно доведешь?
— Сказал же, доведу. У нас вон какая боевая единица есть! – Ящер кивнул в сторону все еще неподвижного Джеса. — Его датчики на много километров добивают. Пока мы сюда добирались, несколько раз Диких видели, как думаешь, почему нас не достали? Да потому что Джес их пеленговал раньше, чем они могли засечь нас. На что он способен, ты сам видел.
— Ну так машина же… — фыркнул Волк.
— Он живой. При тебе машиной притворяется, чтобы глупостей не делал. Если мы все-таки найдем эту базу, к зиме вся твоя община будет жить в новом месте. Все детишки выживут, и взрослые тоже.
Итан медленно выпустил дым из ноздрей.
— Вот такой у меня вопрос. Допустим, разведку ты знаешь. Допустим, кибер твой… хороший боец. Но как ты нас поведешь, если наши тебя просто не поймут, со всеми твоими манерами и базарами о милосердии? У нас так не принято, у нас все по-простому.
— Так может, ты и будешь командовать, раз местные порядки знаешь?
— А меня тут не любят, сам же видел. На совет не зовут, в общем блоке не кормят. Ну да, водил грабить. Да, грохнули техника. Но кто же знал, что Дикие так близко подойдут… вот с тех пор и не любят.
— Только поэтому?
— Да не только… я не святоша, накосячил немало. Не просто так ребят в рейды водил. Землян искал. Они мою семью убили. Вот не знаю, почему Айра дочу на охоту потащила… не вернулись обе. Потом их нашел… Вся одежда целая, парализаторы рядом валялись. Дикие так не охотятся, все забирают.
Итан сжал кулаки так, что хрустнули суставы. Ящер скорее почувствовал, чем увидел, как напружинился Джес. Волк же ничего не заметил, он продолжал говорить, выплевывая слова коротко и зло, как сгустки плазмы из бластера.
— Понимаю, что этот поход всех моих грешков не отмоет. Да насрать! Грохнут — так грохнут, выживу — и ладно. Но мы тут все, считай, родня, много лет вместе живем. Может, и надо было по-другому, ну, что сделано — уже сделано. О грешках моих всегда будут помнить, так что не отмазаться. Я не этого хочу. Хочу как можно больше землян завалить. Говорят, они тут остались, наши совсем недавно их на охоте встретили. И еще хочу, чтобы все выжили. Эта база, считай, последняя надежда.
Волк отвернулся в сторону, чтобы никто не заметил, как его глаза налились влагой. Ящер положил руку на плечо Итану, ожидал, что тот дернется, и стряхнет ладонь. Не стряхнул. Так и остался сидеть, уставившись куда-то за горизонт, где поля колючих кустарников сливались в сплошное бурое покрывало. Вдалеке чуть слышно раздавался тонкий свист летучих ящериц, надрывный и тоскливый. Пустошь ожидала приближения зимы.
— Слушай, Итан… так не пойдет. Если ты только о мести будешь думать, и дело не сделаешь, и сам сгоришь ни за крысий хвост. Допустим, командовать у тебя не получится. Давай так, ты мне просто растолкуешь, какие у вас тут порядки.
Волк кивнул, не поворачивая головы.
— Ты еще это… хвостатку свою расспроси, — буркнул он, выпуская дым. — Нравишься ты ей, об этом уже все говорят. От тебя она ничего не утаит, все выложит, как есть, бабы хорошо в таких делах смыслят. Эти шлюшки тут всех знают, уже чуть не на каждого перевешались.
Ящер резко поднялся, схватил Волка за воротник куртки и вздернул на ноги.
— Сестер не трогай. Не твое это дело!
Волк быстро оценил обстановку и примирительно поднял обе руки.
— Э-э-э! Ладно тебе!
— Понял меня?
— Понял-понял.
— Вот и хорошо, — сплюнул Ящер, отпуская воротник. — Я знаю, кто они такие. И почему они такие. Вместо того чтобы просто трахнуть, хоть кто-то пытался их понять? Поговорить по-человечески.
— Да ты чего? – удивился Итан. — Между прочим, я после жены ни с одной… Твоя баба — ты и говори. И вот еще что. Если на каждого кидаться будешь, наши тебя быстро угомонят. Подумай над этим, когда остынешь.
Итан поправил мятый воротник куртки, выбил мундштук, и не прощаясь, зашагал вглубь коридора. Джес проводил его неподвижным взглядом и только после этого расслабился.
— Постой! – крикнул Ящер в темноту. — Ты… извини. Со мной бывает.
Волк обернулся.
— Да и ты меня тоже. Нам сейчас ссориться нельзя, сам понимаю. Ты, смотрю, мужик правильный, хоть и взрывной. Договоримся. Бывай!
— Где тебя искать, если что?
— У складов на минус втором уровне. На моей двери волк нарисован. Не пропустишь.
***
Утром следующего дня началась разгрузка. Ящер шел по тускло освещенному коридору, и почти каждый из проходящих что-то куда-то тащил в руках, на самопальных тележках или волоком. Ящеру было немного неловко — все работают, а он отдыхает. Да и Джес очень помог бы, он сам предложил свое участие в разгрузке. Это потом. Сначала Мама велела явиться в штаб.
— Почти пришли, — отрапортовал «Скаут».
Из-за ближайшего угла высунулись две лохматые головы. Вездесущие дети.
— Чего прячетесь? Мы не кусаемся! – дружелюбно улыбнулся Ящер.
Общинные детишки ему нравились. Глядя, как они играют, все вместе, не проводя границ между «мутантами» и «нормальными», он каждый раз размышлял о том, что, возможно, у этого разрушенного мира еще есть шанс. Многим взрослым в этой большой семье стоило бы поучиться у детей.
Первым в коридор вышел подросток лет тринадцати, с бластером на плече. Оружие чуть ли не било по коленям, прикрытым криво сваренными бронещитками. Второму, помладше, на вид было где-то в районе десяти, у этого на поясе болтался плохо закрепленный парализатор. Лица у обоих были донельзя серьезные, пацаны изо всех сил старались казаться старше.
— Это ты Ящер? – сразу приступил к делу старший. — Мы с братом на отбор пришли, с вами хотим!
— Только нас не пускают, — тихо добавил младший, поправляя сползший на сторону парализатор.
— Мы стрелять умеем! – перебил его старший.
— Ты бы хоть ремень отрегулировал, стрелок, — Ящер все-таки не смог удержаться от улыбки. — Если не пускают, значит причина есть. Ратт знает, что делает.
— А ты с ней поговори! — не сдавался подросток. – Ну чего ты улыбаешься?
— У меня тоже есть младший брат. Сейчас он немного старше вас.
«Только не подаваться эмоциям! Давно обещал себе не вспоминать, а тут как назло эти парни. В разведку хотят…»
— Мать ваша где? – мутант постарался вложить в вопрос максимум строгости. Не давать же слабину при этих горе-вояках.
— На гидропонных полях, — шмыгнул носом младший. — Грибы поливает. Мы обычно с ней работаем.
— Так и шли бы работать!
Старший презрительно вздернул брови:
— Поливать грядки — это же совсем для малышни! Все говорят, что «принимаются боеспособные», мы с братом боеспособные, нас батя учил. Ты все-таки поговори с Ратт, хорошо?
— Хорошо, поговорю.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Тогда мы здесь подождем.
Мальчишки отошли к стене, старший демонстративно уселся на пол, скрестив ноги, бластер неуклюже пристроил на коленях. Младший попытался повторить его движение, помешал упершийся в бок крепежный карабин от кобуры.
В штабе царила напряженная обстановка. Мама принимала двоих мутантов в броне, парня и девушку.
— Вы хорошо показали себя, пригодитесь. На хозяйстве тоже кто-то нужен.
— Занесу вас в списки, — поддакнул стоящий рядом Раф.
— У вас там еще двое новобранцев под дверями!
Все четыре пары глаз уставились на новоприбывших. Ящера это нимало не смутило.
— Мама Ратт, вы бы им втолковали. А то ребята очень уж серьезно настроены, просто так не уйдут.
— Что, и тебя в оборот взяли? — усмехнулась глава общины. — С самого утра под дверью отираются. Говорила уже, мелкие они, нельзя им с нами. И мать их с ума сойдет… с них ведь станется и сбежать.
— Так позвать?
— Зови… Только вразумлять сам будешь.
— Буду, чего ж теперь. Братва, заходи!
Мальчишки только того и ждали, рванули прямо с места. Эпичность момента испортил бластер старшего, зацепившийся за дверной косяк. Ящер только головой покачал.
— Эх, вояки мамкины… Кроме мамки-то есть кто из родни?
— Больше нет. Батю, говорят, земляне убили.
При этих словах пацан так стиснул бластер, что аж пальцы побелели. Ну, понятно теперь, зачем ему экспедиция. С Волком бы они быстро столковались. Младший не такой шустрый, не иначе за компанию загорелся. Сам бы, может, и не додумался. Значит, старшего надо дожимать, он тут заводила.
— К тебе вопрос. Если твой младший сбежит, что делать будешь?
— Так мы вместе сбежим!
«Выходит, и об этом думали…»
— А если один сбежит? Если просто раз — и пропадет?
— Искать буду!
Парень еще не понял, к чему идет дело, думает, что проверяют.
— А что будет делать ваша мать, если узнает, что вас нет на базе?
— Так она знает… — пробубнил мелкий из-за братского плеча. — Мы ей сказали. Ну… То есть.. записку написали. Вот.
Он долго копался о карманам, роняя на пол какие-то гайки, осколки микросхем и прочие мальчишечьи сокровища. Наконец, серьезно протянул Ящеру помятый кусок упаковки. На нем было что-то нацарапано углем, прочесть эти каракули не смог бы и самый крутой землянский компьютер.
— Та-ак. Ясно все с вами. Оружие отцовское украли, мать в известность не поставили. Ладно мелкий, ну ты-то, — Ящер придвинулся почти вплотную к старшему, пристально посмотрел в глаза. — Взрослый мужик! А головы нет. Куда ты брата тащишь? Он же до места не дойдет, если и повезет тебе вернуться, вернешься один. Как будешь матери в глаза смотреть?
Мутант понимал, что, возможно, перегибает. Но если не действовать жестко, момент будет упущен.
— Вот говоришь, ты хорошо стреляешь. Твое умение здесь пригодится больше. А если Дикие придут, что тогда?
— Дикие сюда не ходят! — не сдавался парень. — Мама здесь останется не одна, со всеми. Община ей поможет, так всегда было. Говорят, отец пятерых землян убил, и меня стрелять учил, не просто же так.
— Вот именно, не просто так. Он защитника готовил.
В глазах пацана промелькнуло сомнение, уже без прежнего упрямства.
— Ну, тогда… тогда пусть меня в ученики определят! И Зака тоже! А гидропоникой пусть мелкота занимается, и девчонки! И мутанты! Ой…
Парень запоздало понял, что брякнул лишнего, и прикусил язык.
— В ученики хочешь? — задумчиво проговорила из-за своего стола Мама Ратт. Все это время она не сводила глаз с троицы. Ее речь была обманчиво-небрежной, но взгляд оставался сосредоточенным. — Поговори-ка с Сефом, он решит, раз уж сами учиться проситесь.
Оба брата с энтузиазмом закивали и, не прощаясь, выскочили в коридор.
— Да-а, — протянула Мама, когда за мальчишками закрылась автоматическая дверь, — подросли мальчишки у Далы, не справляется. Отец их, помнится, тоже мутантов не любил. Старший уже нахватался. Не дело это. Скоро зима, нам всем друг за друга держаться надо.
Ратт бегло просмотрела что-то на планшете и обратилась к Ящеру:
— Ну что? Договариваться умеешь, проверку прошел.
— К-какую проверку?..
Рейтинг:NC-17
Жанры: Ангст, Фэнтези, Фантастика, Даркфик, POV
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Смерть второстепенного персонажа
Размер: Драббл, 4 страницы, 1 часть
СОАВТОР: Сион Фиоре.
Описание:
Что делать, когда твой палач — ты сама? Как выбрать дорогу в жизни, когда ты уже накосячила на сто жизней вперед? Как понять существо, которое позволило тебе себя убить, чтобы до тебя наконец дошло? Чтобы научить тебя чувствовать. Не знаете? Вот и я не знаю…
Посвящение:
Шеату — тому самому Золотому сгустку, что заставил вспоминать и копать в этом направлении.
Примечания автора:
Это было очень тяжело думать и принимать. Очень тяжело разделить на двоих бремя моей героини и пережить то, что пережила она. В чем-то дополнение к Исповеди https://ficbook.net/readfic/6307161 продолжение истории. В основном размышления.
На корабельных часах 4.30 утра. Красные цифры на стене совсем не вдохновляют… Совы в такое время уже спят, а жаворонки еще не проснулись. Только дежурные переговариваются в рубке да шелестят роботы-уборщики.
Я сижу в своем кабинете под пологом тишины и кручу в руках свиток. Поход в библиотеку демиургов не дал ответов на все мои вопросы, а только добавил вагон новых. И этот свиток… В нем есть все: все ответы, вся история, все то, что я хочу знать до зуда в несуществующих костях. Но, увы, прочесть его я не могу. Ограничение на перенос информации, мать его!
Ровные ряды безликих глифов будто насмехаются, манят и притягивают взгляд. Весь этот свиток – история того самого существа, пробудившего во мне совесть и душу. Здесь есть все: с момента рождения и до смерти. Так близко и так недоступно!
Рядом на столе лежит цепочка с вставленным в нее зеленым камнем. Тоже носитель информации и тоже не поддается! Зараза! Отчаяние плещется в душе, затапливая все уголки и закоулки. Чертов дракон, задал же ты задачку! Но по порядку.
Зовут моего спасителя Шеат Ар Кэрр — он серебряный дракон, — и я его убила. Это все что я о нем знаю сейчас, но это больше, чем я знала о нем вчера. Ах да, еще есть у меня его голограмма. Лист легко развернулся — ой, не бумага это, далеко не бумага… А демиург мастер — раз сделал почти живым!
На меня снова смотрят эти глаза. Желто-зеленые, с узким вертикальным черным зрачком. Даже с рисунка, с объемной модели, он умудряется смотреть на меня ТАК. Так, как смотрел во сне. Любя, жалея и… прощая. Заранее прощая все то, за что я себя уже никогда не прощу. Блондин с серебряными волосами, с легким фиолетовым отливом. Стройный, даже худощавый, белокожий. Эдакое сочетание силы и грации. Настоящий дракон. Ну почему мне так не везет? Почему именно он?
Наверное, именно из-за него я так падка на блондинов. Будто пыталась забыть тот самый душевный голод, утолить его простой едой. Знаете как бывает: в душе пустота и ты ешь, чтобы ее заполнить. Но вот беда, еда копится в желудке, а не в душе. И пустота в душе остается, а ты объедаешься этим тортом, сладостями, вкусняшками, пока обратно не полезут. А пустота есть и никуда от нее не деться… Так и с блондинами. Сколько не соблазняй красавцев, а нужен именно этот. И никакие эльфы, ангелы, простые демоны и даже прекрасные инкубы — не заменят вот эту сволочь, которая смотрит так…
Я свернула рисунок в трубочку и засунула в ящик стола. Боль снова плещется, разливаясь и пожирая душу. Снова и снова терзают меня воспоминания, снова моя душа рвется на части. Если бы я могла, я бы уже убилась. Или попросила убить меня. Но и на это я права не имею.
Даже закрыв глаза, я вижу этот взгляд, прожигающий душу, уничтожающий злость, всепрощающий. Наверное, именно так смотрел Иисус на своих палачей. И так смотрел на меня этот дракон. На своего палача…
Моя проклятая память решила приоткрыть краник и сегодня я орала, как резанная, во сне. Даже Сашку перепугала. Уж на что он навидался по жизни, но испугался. Ничего, Сашка — бионик, он переживет, не страшно. Да и не сделаю я ему ничего, тут хоть бы самой не убиться…
Кошмар, как по заказу, вынырнул из глубин памяти… Неужели это ужасное существо – я? Ну да, так и есть. Там в какой-то темной комнате я пытала дракона. Не потому, что он что-то знал, не потому, что он мой враг. А потому что мне это нравилось! Я вижу стоящего на коленях парня. Его оголенный торс уже в крови, на лбу надрез, будто я хотела снять как скальп эти замечательные серебряные волосы, сейчас свисающие кровавыми сосульками. А он смотрит… Смотрит и любит… Смотрит и прощает. Смотрит и… нет! Ну почему я это делаю? Я не хочу…
Но моя рука неумолима. Она поднимает нож зазубренный — жестокое оружие, болевое, пыточное. И режет по плечу, по руке, не затрагивая крупные вены, чтобы он не умер. Не умер сразу… Внутри головы взрывается мой вопль, но его никто не слышит. Беззвучный вопль улетает в небытие, а я продолжаю наблюдать за пыткой дракона.
Ну почему? Почему он не убьет меня? Он же может — у него море силы, это чертовски сильная сущность! Почему не обездвижит, не парализует и не изобьет? Почему не отшвырнет от себя? Почему?..
Мне, даже той, больно от его взгляда. И под конец я не выдерживаю. А моя рука выкалывает его глаза. Эти глаза, причиняющие столько боли и мучений. Ну почему он не сопротивляется? Почему не свяжет меня силой и не вышвырнет вон? Почему, о великий дракон, ты не сделал этого? Почему позволил себя убить какой-то пигалице, которой всего косарик лет от роду?
С немым криком я наблюдаю как мои руки подхватывают окровавленный огрызок тела и ловко перерезают глотку. С последним хрипом из тела вырывается золотистое облачко и застывает на моей руке. Меня тогда это безмерно удивляет. А нынешняя я сегодня желает лишь одного: вернуть, вылечить и убиться, что уже никогда не увижу этих всепрощающих глаз.
Облачко ласкает мне пальцы. Именно такой обрывок я запомнила, именно по нему и нашла его… Только по кусочку памяти с золотистым облачком. Вот сейчас оно, будто нехотя, поднимается вверх и улетает прочь от такой жестокой меня. Боль режет грудь, выворачивает душу…
И тогда я проснулась зареванная, вся в слезах, уже больше получаса назад и с тех пор сижу в кабинете, кручу в руках свиток, который может дать ответы на все мои вопросы, но недоступен мне. А желание побиться головой об стенку все сильнее. Единственное, что останавливает меня, это понимание бесполезности сего действа.
Эх, Шеат, Шеат, зачем ты мне позволил? Зачем ты из миллиардов разумных и из миллионов женщин выбрал меня? Неужели у тебя было мало девушек? Ты красив, зараза, ты умен, ты опытен. Зачем же тебе была нужна я? Неужто так хотелось пополнить собой список святых мучеников?
Проклятье! Ты мог уничтожить меня щелчком пальцев! Ты мог сжечь, стереть в порошок наглую, обезумевшую мошку. Но нет, ты пошел по другому пути и отдал свою жизнь, чтобы я поняла. Через чертовы полторы тысячи лет поняла… И захотела умереть от боли и стыда…
Его глаза так и смотрят на меня с немым укором, с любовью и пониманием… Проклятье, дракон, зачем? Ну зачем? Лучше бы ты меня убил, чем это. Теперь и только теперь я поняла давным-давно прочитанную книгу «Преступление и наказание». Сейчас я сама себя наказываю похлеще всякого тюремщика и палача. Моя совесть сожрет мою душу и закусит сознанием. Я сама себя буду пытать этим воспоминанием, я сама сделала себе персональный ад. Да лучше бы котел с кипящим маслом, ей богу! Чем эта медленная пытка осознанием своей вины, своего ужасного поступка.
А ты, дракон, мастер своего дела. Вон как ловко завернул, через столько времени достал меня, ужалив в самую болезненную точку. В то место, которое я никогда бы не додумалась прикрыть. В душу.
Как же хочется все бросить, махнуть в прошлое, избить себя мелкую и оставить его жить! Но это невозможно. Совсем. Время – то, что мне пока недоступно, и мне никто не позволит его трогать в целях отмывания своей грязной душонки. Живи и мучайся, дорогая, только так!
Я утыкаюсь лицом в прохладную столешницу. Отросшие когти чертят длинные царапины по столу. Впрочем, мебель умнее меня и убирает повреждения тут же. В этом и польза такой мебели. Только она быстро нагревается и перестает приносить облегчение.
Мне кажется, что у меня на руках кровь. Как наяву вижу свои зеленые руки в его крови. Моргаю – нет, руки сейчас белые, с короткими ногтями, чтобы не мешать выпускать когти. Белые чистые руки. Но фантазия дорисовывает потоки крови на ладонях. Да как же это больно! Я сама для себя жертва и палач! Вот как ты отомстил мне за все. Это высшая мера наказания, дорогой мой дракон. Действительно высшая.
Встаю и иду в ванную. Молча сую голову под холодную воду в раковине. Плазма, сволочь прожорливая, тут же накидывается на жидкость и ни одна капля не падает в слив. Стою так довольно долго, мокну постепенно. Волосы слипаются и противными склизкими сосульками падают на лицо. Одна прядь белая. Нет, седая. Да, теперь и я седая. Так потихоньку вся поседею от хорошей жизни.
Наконец плазма нажирается и вода начинает стекать в слив, охлаждая лицо и принося долгожданное облегчение. Только ли моей боли хотел Шеат? Нет, тут что-то другое. Он хотел научить, а не пытать. Пытки – моя прерогатива. А, значит, я чего-то не поняла, недодумала, не осознала…
Он хотел исправить! Исправить такое ужасное существо. Хотел помочь, а вышло как всегда. И вместо жизни он выбрал смерть. Значит, и его душа была не в порядке. Значит, и он был таким же. Будь у меня возможность сейчас – я бы с радостью подставила глотку какой-нибудь маньячке. Увы, в моем случае я не умру.
Что же ты натворил, дракон? Чем была запятнана ТВОЯ совесть? Не знаю и не узнаю еще долго. Возможно, и никогда. Придется принять и терпеть. Научиться с этим жить, а не просто признаться – да, я монстр, вот такую меня и терпите. А научиться меняться в лучшую сторону. Процесс не быстрый, но мне спешить некуда. Могу жить долго, очень долго. А если и убьют, не получится ли так, что я сама подставлюсь под удар, дабы не чувствовать этой боли и угрызений совести? Вполне возможно.
— Что ты делаешь? – раздается голосок за спиной. Зера. Мелкая пигалица нашей расы, приблудное дитя. Благо, не мое.
— Пытаюсь утопиться, — ворчу из-под крана.
— Похоже, плохо пытаешься, — смеется мелочь пузатая.
А меня вдруг отпускает. И открывается знание. Я не позволю этой девочке превратиться в такое же ничтожество как я сама! Воспитаю как смогу, обучу нормальным образом, уберегу от собственных ошибок. Не позволю стать монстром. Пока она еще юна, пока еще не совершила того, за что будет платить как я.
В голове развиднелось, исчез туман серых безрадостных мыслей. И я закрутила кран.
— Как видишь, не вышло. Потому буду заниматься тобой, красота моя. И первое, чему мы будем учиться, это менять внешность…
Жизнь продолжается. Принимает причудливые формы — и вот бывшая убийца учит молодняк быть добрым. Учит защищать и беречь, учит любить. А перед моим внутренним взором все так же стоят глаза Шеата. Только теперь любящие и понимающие, одобряющие…
планета Малкассайро, 29 204 695 591 379 г.
Снег приятно похрустывал под ногами. Огромная поляна, на которой материализовалась ТАРДИС — вернее сказать, площадь, потому что из-под снега кое-где проступали неплотно уложенные булыжники, — сильнее всего напоминала пейзаж с рождественской открытки. Хвойные, похожие на ели деревья, усыпанные белым, изморозь на голых ветках, темно-красная стена — длинная, полуразрушенная, красиво контрастировавшая с бело-зеленым пейзажем. ТАРДИС превратилась в приземистый красный домик без окон — бог знает почему.
Мортимус расхаживал туда-сюда возле ТАРДИС, стараясь ступать по своим собственным следам. Кроме них, здесь никого не было, сканер ТАРДИС, заработавший после того, как цель путешествия была достигнута, показывал, что как минимум в ста километрах вокруг не было ничего живого, даже животных крупнее кролика. Планета была совершенно мертва, и это было странно.
Странным было и то, что на них не обрушились полчища далеков — или каких-либо других похитителей. Обычная пустая планета, и никаких технических приспособлений, с помощью которых можно было бы похитить другую… Мортимус глубоко вздохнул. Наверняка есть какое-то простое объяснение, но их поиски, кажется, зашли в тупик. Джек, до странного довольный — тем более, что поиски его не слишком занимали, — отправился исследовать стену, Сек стоял поодаль, подняв воротник пиджака, и крутил в руках ненужный дезинтегратор.
— Ну вот, мы на месте, — зачем-то повторил Мортимус. — Вырвались из колеи, слава Богу.
— Можешь оставить меня здесь и отправляться по своим делам, — холодно ответил Сек. — Я сам разберусь с этим. На этой планете что-то не так.
Мортимус закатил глаза. Совершенно невозможное существо! И как с ним быть? Ну да, он перед ним виноват, можно сказать, перегнул палку, но и Сек тоже…
— Ты отказываешь мне в любопытстве? — спросил Мортимус ровным голосом. — Планету-то мы не нашли. В этой системе, судя по показаниям приборов, ее нет. Обычная система двойной звезды, их миллиарды во вселенной. Почему след Тандокки привел нас сюда?
Сек поежился и скрестил руки на груди. Наверное, ему было холодно, но он, как обычно, ни за что не соглашался надеть куртку. Дурацкая принципиальность! И в этом весь он. Вечно цепляется к каким-то мелочам.
— Я считаю, что… — начал Мортимус, но Сек перебил его.
— Я был неправ, — сказал он без выражения. — Мне не стоило говорить…
Джек, кажется, решил слепить снеговика и катил уже довольно большой снежный шар между деревьев. Увидев, что Мортимус смотрит в его сторону, он помахал рукой.
— Допустим, я тоже погорячился, — признался Мортимус. — Мне нужно было понять, что для тебя важно, а не пытаться предлагать то, что мне показалось на тот момент подходящим.
— Не надо было так резко реагировать на твое предложение. — Сек неожиданно улыбнулся, хоть и очень сдержанно. — Ты ведь таймлорд, тебе подобное простительно.
— Ты так говоришь, как будто речь идет о слабоумном или малолетнем! Это, знаешь ли, напоминает попытку обидеть.
Сек хмыкнул и улыбнулся шире.
— Если тебе так больше нравится — конечно, — сказал он.
Поднялся ветер, и Мортимус накинул капюшон: снег задувало за шиворот. На такую глупую подколку он решил не отвечать. Сек переступил с ноги на ногу, дернул щупальцами и покосился в сторону ТАРДИС.
— Мы проверяли систему несколько раз, — сказал он, наклонился и сгреб немного снега. Потом начал задумчиво и методично лепить снежок. — Но ничего подозрительного не нашли. Может быть, пропустили что-то очевидное? Я не могу понять. Планета мертва, ее жителей уничтожили несколько столетий назад. Это, ты сказал, начало пути. Если во всем этом есть ответ на загадку, то я не могу его обнаружить. Чувствую себя очень глупым и некомпетентным.
Мортимус, хоть и не стал признаваться, чувствовал себя примерно так же. Один Джек развлекался: снеговик был почти готов, только носа не хватало; Джек, отряхнув руки, стащил с себя шарф и повязал снеговику на шею. Шарф он наверняка взял из гардеробной и даже не спросил разрешения! Мортимус вздохнул, но решил, что не стоит быть настолько мелочным.
— Надеюсь, мы с этим разберемся, — ответил он Секу. — Надо обыскать систему, проверить соседние планеты. Должно же найтись хоть что-то. Господи боже мой! В конце концов, начнешь все сначала, если и это не поможет.
— Ты хорошо умеешь обнадежить, — сквозь зубы проговорил Сек и со злостью раздавил снежок в ладонях.
Мортимус посмотрел на белесое от снеговых туч небо и прищурился. Стало светлее: взошло второе солнце, тусклое и холодное; вторая звезда в этой системе явно вращалась по далекой орбите вокруг своей более крупной партнерши, вместе с ее планетами. Здесь, в темном углу вселенной, почти на самом краю, звезды сами по себе встречались редко, а уж двойные…
— Тебе не угодишь, — сказал он.
Потом в него угодил снежок, и Мортимус запоздало отпрыгнул в сторону. Джек рассмеялся. Следующий снежок он бросил в Сека, но тот уклонился и презрительно скривил губы.
— Эй, не стойте как истуканы! — выкрикнул Джек. Из его рта вырвалось облако пара. — Идите сюда. Во-первых, здесь интересные рисунки, во-вторых, давайте в снежки поиграем? На вас даже смотреть скучно. Особенно на тебя, Кудряшка.
Сек шумно выдохнул и с явным раздражением пошевелил щупальцами.
— Предлагаю вместо этого обследовать систему, — сказал он. — Нерационально тратить время на игры, когда у нас незаконченное дело.
Мортимус рассмеялся. После того, как они вырвались из параллельного временного потока, тратить время можно было сколько угодно.
— Пятнадцать минут тебя не спасут, — сказал он весело. — Не будь таким серьезным, действительно. Думаешь, то, что ты ищешь, за время, пока мы играем, исчезнет?
Мимо просвистел еще один снежок, Мортимус рассмеялся, схватил пригоршню снега, наспех слепил его в ком и швырнул в Джека.
Сек буркнул что-то под нос, развернулся и скрылся в ТАРДИС. Действительно, унылое существо, хотя, конечно, он был куда надежнее Джека. Но с тем всегда можно будет ввязаться в авантюру и выпутаться из нее, повеселившись на славу, а еще у Харкнесса гораздо меньше дурацких нравственных принципов, из-за которых Сек бывал иногда совершенно невыносим. Почти как Доктор, ей-богу.
Мортимус слепил еще один снежок, бросил в Джека и на этот раз не промахнулся. Он расхохотался и подошел ближе, увернувшись от пущенного в него снаряда.
— Стоп, стоп, я беру перемирие, — сказал он, улыбаясь. — Хотел задать тебе не совсем обычный вопрос.
Вблизи стена казалась довольно высокой. Должно быть, когда-то она была зубчатой, напоминала крепостную, но сейчас верхушка осыпалась, и красные кирпичи, из которых она была сложена, громоздились возле нее печальными грудами.
— Ну? — спросил разрумянившийся Джек и пригладил волосы.
— Не хочешь какое-то время попутешествовать… поработать со мной в паре? Твой манипулятор, прости меня за откровенность, совершенно ни в какое сравнение не идет с ТАРДИС. Мы могли бы сделать много интересного вместе. И полезного.
Джек хмыкнул и смерил его долгим взглядом.
— А как же твой напарник? Или мы будем втроем?
— О, Гаутама обычно работает в одиночку, — отмахнулся Мортимус. — Это, знаешь ли, исключение. Задание очень сложное, один бы он не справился. Как только мы его выполним, он отправится по своим делам.
Джек хитро улыбнулся, приподняв брови.
— Конечно, мой манипулятор ни в какое сравнение не идет с твоей громоздкой машиной. Он куда лучше, мобильнее. Но, пожалуй, я подумаю над этим предложением, — сказал он с едва заметным налетом кокетства. — У меня ведь есть время, или надо дать ответ прямо сейчас?
Мортимус улыбнулся шире.
— Конечно, подумай, мой друг, я совершенно не намерен тебя торопить. Кстати, что думаешь об этой планете?
Джек через плечо взглянул на стену, пожал плечами.
— Здесь странно, хотя опасности я не чувствую, — ответил он. — Почему эта цивилизация погибла? Ни войны, ни техногенных катастроф. Возможно, вторжение, но планету никто не захватил. Просто перебили всех и бросили? Непонятно. Эпидемия, разве что. Религия у них была интересная. Они поклонялись солнцу — но не главному, что было бы очевидным, а второму, маленькому. Судя по рисункам, у них даже был миф о том, что это солнце им даровали за какие-то заслуги.
Мортимус мечтательно улыбнулся, жмурясь.
— Как-то раз мне случилось побывать на Гаити, — сказал он. — Хотелось отдохнуть, развеяться. Рассказал, что приплыл с Гвинеи. Немного помог местным, а потом оказалось, что они меня обожествили. Вот смеху-то было… Стоп! Ты сказал, что им его… даровали?!
Внезапная догадка сверхновой вспыхнула в голове. Что могло — вернее, с помощью чего можно было похитить планету? Чья технология могла это позволить легче легкого? Сек был абсолютно прав — это технология таймлордов, которую кто-то бросил в этом Богом забытом уголке вселенной, надеясь, что ее не найдут.
— Ну да, — недоуменно ответил Джек. — А что в этом такого? Нормальный мифологический паттерн. Роль дарителя, правда, сыграл какой-то белый гуманоид с длинными волосами. Местные жители были краснокожими и безволосыми, судя по рисункам.
— Снова этот Доктор, — прошипел сквозь зубы Мортимус и бегом бросился к стене. Действительно, на сильно попорченном погодой рисунке розоволицый и темноволосый гуманоид спускался с неба, держа солнце над головой — даже в этом схематическом виде напоминавший одно из воплощений Доктора. Конечно, не мог пройти мимо несчастных аборигенов. О, эта страсть к причинению добра! — Это не что иное, как звездный манипулятор! Все элементарно просто! Конечно, опять виноват Доктор! Эта его мания разбрасывать где попало галлифрейские артефакты, ломать временные линии как бог на душу положит — без всякой системы! И ради каких-то мнимых бонусов в виде чужого обожания… — Он замолчал, крепко сжав губы.
— Ты уже не впервые упоминаешь этого Доктора, — сказал Джек. — Кажется, он тебе изрядно насолил.
— Слабо сказано, мой друг, слабо сказано! — Мортимус пнул кирпичную горку. — Он постоянно вмешивается во время, без конца все портит, готов принести в жертву тысячи людей, лишь бы его компаньоны не пострадали — а на остальных наплевать! Сам же, конечно, говорит, что беспокоится обо всех живых существах. Лицемер, последний лицемер! — Мортимус перевел дух и покачал головой. — Только не говори о нем Гаутаме, он питает к Доктору непонятную привязанность. Можно сказать без преувеличения: он фанат Доктора и, разумеется, тут же начнет его оправдывать.
Джек фыркнул и рассмеялся; у Мортимуса тут же появилось подозрение о том, что тот немедленно начнет расспрашивать Сека о Докторе. Ну и пусть. Любопытство не порок. Прекрасный спутник выйдет из Харкнесса! Никаких дурацких принципов, и голова на плечах есть.
— Возвращаемся в ТАРДИС, — сказал Мортимус. — Надо облететь планету и попытаться найти пульт управления манипулятором. Доктор наверняка спрятал его где-то здесь, если, конечно, его уже кто-нибудь не подобрал.
А ведь, скорее всего, это объясняет геноцид аборигенов. Логично! Мортимус покачал головой и продолжил:
— Нет, мы полетим прямо к манипулятору. Так будет надежней. Быстрее!
Он побежал к ТАРДИС, оскальзываясь на подмерзшем от ветра снегу. Джек, громко топая, помчался за ним — явно пытался обогнать. Мортимус засмеялся и побежал быстрее.
В ТАРДИС он влетел первым и тут же бросился к консоли. Сек, который сидел в кресле и вертел в руках что-то похожее на временной замок, вскочил на ноги.
— Я понял! — выкрикнул Мортимус. — Вторая звезда — это звездный манипулятор, с его помощью похитители и крали планеты, а теперь, скорее всего…
Он защелкал переключателями, всматриваясь в показания на экранах. Точно! От звезды тянулась исчезающе тонкая нить… кажется, глюониевого поля. Звезда! Так похоже на Доктора! Манипулятору можно было бы придать любую форму, даже совсем незаметную, но это позерство… Совершенно типичное поведение!
— …удерживают где-то в другой точке пространства-времени, — пробормотал Мортимус. Поле было странным, надо было проверить, что с ним не так. Какой-то небольшой временной сдвиг, изящное, но не понятное пока что решение.
Сек кивнул, встал рядом и оперся о консоль, не сводя глаз с экрана.
— Эта штука может летать просто так? — спросил Джек откуда-то из-за спины. — Аэродинамика у нее не ахти.
— Да, разумеется. Но насчет аэродинамики ты промахнулся, — рассеянно отозвался Мортимус и потянул за рычаги. ТАРДИС сорвалась с поверхности и помчалась к звезде.
— И долго мы будем добираться? — спросил Джек. Он подошел к консоли и, сунув руки в карманы, встал с другой стороны. Мортимус ухмыльнулся. Джек пока еще не видел ТАРДИС во всем ее великолепии. Наверняка думает, что ее можно разнести в куски одним выстрелом из лазерной пушки.
— Минут десять, — сказал он. — Не больше.
— Быть не может. Скорее уж десять месяцев.
Сек вцепился в консоль и ожесточенно дернул щупальцами. Харкнесс ему не нравился — это было понятно без лишних слов, а может, дело было в чем-то еще. Мортимус не хотел разбираться. Кстати, нужно было рассказать Секу о катере. Мортимус внутренне сжался: тот наверняка расскандалится, обидится снова, да и Джек будет насмехаться над ними. Надо было его куда-то услать. Хотя бы ненадолго.
— Я оставил кое-что в лаборатории, — сказал Мортимус по-светски небрежно. — Так как мы с Гаутамой должны управлять кораблем, не мог бы ты принести мне набор серебряных скальпелей? Он лежит на полке возле письменного стола.
Джек с долей подозрения смерил его взглядом, посмотрел на Сека, потом снова на Мортимуса.
— Хорошо, — удивленно сказал он. — Сейчас.
Когда он скрылся за дверью, Сек быстро повернулся к Мортимусу и еле слышно прошептал:
— Мне надо кое-что тебе рассказать.
— Мне тоже. Я предложил Джеку стать моим спутником, — начал Мортимус и запнулся. — И… я пообещал ему твой катер в награду за помощь.
Сек нервно дернул щупальцами и с негодованием уставился на него.
— Мой катер?! — воскликнул он. — Ты неисправим!
— Ну а что мне было делать? — возмутился Мортимус. — Не фишки же ему обещать из казино! Не будь смешным и жадным! Я действовал по ситуации, а ты еще найдешь себе корабль! У тебя даже машина времени есть!
Сек тяжело задышал, сверля его взглядом, потом качнул головой.
— Машина времени не моя личная, но это не важно, — сдержанно произнес он. — Ты не сможешь сделать Джека Харкнесса своим спутником.
— Это еще почему?
Едва Мортимус договорил, как Сек расплылся в неприятной усмешке.
— Джек Харкнесс станет спутником Доктора, фиксированной точкой во времени, и тебе придется отпустить его — не просто отпустить, но и стереть память о нашем знакомстве и общении.
— Чушь! — воскликнул Мортимус. — Ты выдумал это только что!
Спутник Доктора… Быть не может! Мортимус много раз общался с Джеком, и никаких признаков избранности не заметил — было бы странно не заметить такую выдающуюся особенность. Обычный человек, а не реперная точка. А даже если и станет потом, все равно! Будет у Доктора на одного спутника меньше. Подумаешь, фиксированная точка! Ее и переписать можно.
Сек покачал головой.
— Нет. Это правда. Мало того, наши временные линии зависят от того, станет ли он спутником Доктора или нет. Твоя и моя. Я проверил. У меня отличная база данных. — Он замолчал и опустил голову. — А ты не сказал сразу, как его фамилия. Я бы предупредил тебя раньше. И сам бы… знал.
Мортимус открыл рот, чтобы сказать, что он думает о Секе, о Докторе и обо всей этой ерунде, но в этот момент хлопнула дверь. Вернулся заметно недовольный Джек.
— Я не нашел никаких скальпелей, — сказал он. — Если вы хотели поворковать наедине, можно было просто попросить меня выйти.
Спутник Доктора… Мортимус поморщился и прикусил губу. Во-первых, это все-таки неправда. Во-вторых… Как только кто-нибудь ему начинает нравиться, Доктор тут же забирает его себе. Будущее поливариантно, и какой-то из вариантов предполагает и такое. Но Джек и Доктор? Это даже не смешно.
— В следующий раз попросим, — холодно ответил Сек и прищурился. Джек неожиданно улыбнулся и посмотрел на него почти с нежностью — хотя, с другой стороны, его улыбка запросто сошла бы за издевательскую. Мортимус хмыкнул. Межличностные отношения в этот момент занимали его мало: гораздо интереснее было попробовать построить пульт управления звездным манипулятором.
— Держи курс, — сказал он Секу и нырнул под консоль. Эх, если бы знать, что им попадется такое сокровище, то можно было подобрать на астероиде немного запчастей, но и имеющихся деталей хватит. Мортимус начал осторожно откручивать резервную телепатическую схему; мимо него, едва не наступив на полу мантии, прошел Джек и остановился рядом с Секом.
— Мне так никто и не объяснит, что вы ищете? — спросил он тихо — видимо, не хотел, чтобы Мортимус его услышал.
— Мою планету, — коротко ответил Сек.
— И чем нам может помочь эта звезда?
— Это не звезда. Это интерфейс.
— Спасибо за понятное объяснение, — обиженно ответил Джек.
— Здесь нечего объяснять. Ты мешаешь мне, отойди, — сказал Сек и раздраженно застучал каблуком по полу.
ТАРДИС неожиданно тряхнуло, и Мортимус едва не выронил нужную плату, которую присоединял к схеме. Нужно было скорее собрать пульт — манипулятор обладал собственным, хоть и не слишком мощным, разумом и мог воспринять чужую ТАРДИС как угрозу — особенно, если его перепрограммировали.
Особенно, если его перепрограммировали далеки! А кто еще мог?
Мортимус спешно прикрутил последнюю схему и достал отвертку. На кнопки не было времени, но микроимпульсы без проблем их заменят, надо только поймать нужную тактовую частоту.
— А вот теперь мы посмеемся, — сказал он злорадно и включил отвертку. Та беззвучно завибрировала, но пульт не сработал. Не хватило дальности темпорального трансивера. Нужно подобраться ближе, еще ближе! Мортимус раздвинул губы в улыбке. Если все получится… Манипулятор — это огромная ценность и огромная власть. Потрясающая. Если Доктор не нашел ему применения, то уж он-то найдет обязательно.
Сек, прикусив губу, стоял у консоли. Конечно, сначала можно помочь и ему, вернуть планету, но потом пусть не просит себе долю. Хотя Мортимус был почти уверен, что он не станет просить. Слишком гордый. И это к лучшему, если признаться, о, насколько это к лучшему!
— У тебя такое лицо, Мортон, как будто ты нашел копи царя Соломона, — сказал Джек и покосился на экран сканера: там, разрастаясь с каждой минутой, сиял почти нестерпимым блеском звездный манипулятор.
— О, это гораздо, гораздо интереснее бриллиантов, — ответил Мортимус и снова включил отвертку. Пульт отозвался, даже в кончиках пальцев закололо, но манипулятор не ответил. Он даже не потребовал шифра: осознанное игнорирование, полный бойкот его приказов. Даже самого простого — дать информацию о текущих настройках.
Потом ТАРДИС тряхнуло еще раз, и Сек нарочито будничным тоном заметил:
— В нас стреляют.
— Надеюсь, ты не думаешь, что нас могут сбить? Это же нонсенс, — спросил Мортимус рассеянно, но тут же вскинул голову: — Кто?!
— Далеки, — коротко ответил Сек и потянул за рычаг: ТАРДИС понеслась быстрее, манипулятор дернулся навстречу. — Разбирайся с настройками скорее. Я бы не хотел, чтобы они поняли, что именно мы делаем. В полете ТАРДИС уязвимее.
Но манипулятор упрямо игнорировал все приказы пульта. Мортимус выключил отвертку и крепко сжал зубы. Далеки заблокировали любую возможность управления, а он и раньше не слишком преуспевал в звездной инженерии. Хотя… Глюониевое поле! Вот откуда управляли манипулятором — и туда же манипулятор направлял свою энергию! Как эффективно! Мортимус отшвырнул бесполезный пульт и вскочил на ноги.
— Как у вас интересно, — прокомментировал Джек, явно стараясь скрыть неуверенность. Он стоял, опершись на консоль, и следил за руками Сека. Пытался запомнить алгоритм? Ха!
— Нам передают сообщение, — сказал Сек. — Включить?
— Ой, ну что там они могут передать, — поморщился Мортимус и включил громкую связь.
— Ос-та-но-ви-тесь! Вы бу-де-те у-нич-то-же-ны!
Логика на грани фантастики. И кто согласится на такое предложение? Мортимус выключил связь и защелкал рубильниками сканеров. Глюониевое поле интересовало его куда больше. Если поймать его настройки и направить ТАРДИС в исходную точку, то можно получить два в одном — контроль над манипулятором и планету.
И кучу проблем впридачу. На том конце наверняка ждет целый флот далеков, а планету давно сожгли подчистую! Мортимус прикусил губу. Можно бросить все и сбежать прямо сейчас. Пусть Сек ищет другой способ справиться с трудностями!
— Не могу разобраться с этим глюониевым полем, — соврал он. — Отправляемся на Землю, в другой раз вернемся сюда, и уж тогда… Встречаться с твоими соплеменниками без подготовки глупо.
По лицу Сека скользнула тень, он протянул руку и переключил рубильник на навигационной панели… и это не было ручное управление полетом! Он все настроил, пока Мортимус был занят пультом! И даже учел временной сдвиг! О Господи, и что теперь делать?
— Это не мои соплеменники, — холодно произнес Сек. — Дизайн их кораблей довольно сильно отличается. В худшую сторону. Как можно было не заметить?
Временной ротор застонал, поднялся и опустился. ТАРДИС дематериализовалась, консоль сердито заискрила.
— Придурок, — со злостью сказал Мортимус. — Хочешь рисковать жизнью? Рисковал бы своей!
— Можешь остаться внутри, — отрезал Сек. Он улыбался — ожесточенно, неприятно, но его щупальца застыли без единого движения. Полная бесстрастность — или полный контроль над эмоциями. Мортимусу очень захотелось выругаться.
— Иногда мне кажется, — сказал Джек, который продолжал цепляться за консоль, — что некоторые мои коллеги по-настоящему странные.
В этот момент временной ротор пропел нежным голосом в последний раз и замер. ТАРДИС материализовалась.
Томас протянул руку Рикки.
— Привет, парень.
— Оборудование готово к работе.
Томас чуть улыбнулся. Перед тем как документы на опеку были оформлены, ему подробно рассказали о новичке, предупредили, что тот упорно не желает считать себя разумным. И от опекуна потребуется много терпения и умение загрузить новичка работой, чтобы не только программа, но и органические мозги встали на место.
— Прекрасно. Тогда поедем изучать фронт работы.
Когда за ними закрылась дверь Волков обернулся к Ринату.
— Ну? Чего дуешься?
— Я все еще не уверен, что это правильно, оставлять часть прежнего ПО и обманывать Рикки.
— Ринат, что с тобой? Час назад был согласен и сам дал добро разрешить опеку нашему бравому капитану полиции. В чем дело?
Все так и было.
После беседы с Рикки они с Кобариным обнаружили под дверями кабинета Томаса Мора, он попросил уделить ему немного времени для беседы. И немного неловко спросил, при каких условиях он может подать заявку на то, чтобы стать опекуном.
— Я хотел спросить про этого Рикки. Если ему переустанавливают систему, так может, на полицейского? Мы поговорили в отделе и все готовы принять ответственность за такого сотрудника.
— А-а, вот оно в чем дело. Без проблем, — Кобарин уже активировал виртокно, чтобы связаться с Ринатом. — Для полиции ничего не жалко.
— Постойте, — прервал его Мор, — а вся его база, по клубам, по торговцам, по посетителям. Все это… кхм… можно сохранить?
— Теоретически да, — Кобарин остановил палец над виртэкраном. — Это не сказать чтобы очень честно по отношению к Рикки, сохранять ПО Irien’а, из-за которого он нам тут полцентра чуть не взорвал. А зачем вам это?
— Я совсем не о программе! Но он знает, как устроен клуб, знает как вычислить распространителей, может завязать разговор с любым человеком, не вызывая подозрения.
— Наверное, может. Вы что же, его хотите в по клубам отправлять?
— В том числе и работа под прикрытием, совершенно верно. Но я не разбираюсь в этом. Это его умение — это часть программы Irien или оно как-то отдельно?
— Как бы часть, но отдельно. Это база данных поведенческих сценариев. Irien — это по большому счету виртуальный симулятор, он не то чтобы разговаривает с хозяином, он поддерживает разговор, что-то вроде того, как мы звоним матери и издаем «да» и «согласен, мам» в нужных местах, просто у него этих нужных фраз около двухсот. Поэтому иллюзия дискуссии полная. Эта часть ПО входит в ограниченный пакет Irien’а, который ставится на DEX’а со специализацией телохранителя. Чтобы и охранял и поболтать мог и ограниченно отреагировать на все остальные бзики хозяина, если что. Более продвинутая программа у Bond’ов, но она с DEX’ами сочетается неважно. Оперативки не хватает. А вы, я так понимаю, хотите попробовать использовать Рикки как простенького Bond’а?
— Да, — согласился Мор, которому не очень хотелось что-то просить у “DEX-Company”, но он и его отдел, да и все управление, просто зашивалось. Не хватало сотрудников, техническое оснащение полиции не на шаг, а на десяток отставало от преступного. Вести наблюдение техническими средствами в условиях современного прогресса было практически невозможно, живой сотрудник в этой ситуации был куда эффективнее. Но как раз живых-то и не хватало.
Когда он увидел Рикки, мысль «вот нам бы такого» появилась практически сразу же. Показалась дикой, но он все-таки проявил настойчивость и решился на разговор.
Кобарин тем временем тоже размышлял. Но мысли его были куда как прагматичнее.
— Мы стараемся не давить на наших подопечных, — начал он, — если что-то нужно, то убеждать, а не ставить перед фактом. Рикки разумный и хорошо понимает что делает. И он настаивает, чтобы все ПО Irien и связанные с ним базы удалить.
— Может быть, вы позволите мне с ним поговорить на эту тему?
— Позволить то могу, но что вы ему скажете? Он рвется лежать за снайперской винтовкой, бегать с разведчиками по джунглям и камням, стрелять во врагов и нести все прочие лишения армейской жизни.
— Работу снайпером мы ему тоже как-нибудь обеспечим, — отозвался Мор. — И если он так желает лежать часами в засаде, то и это удовольствие мы с радостью перепоручим ему. Если ему не понравится сидеть в засаде во флайере, может лежать на соседней крыше.
Кобарин усмехнулся.
— Но он не хочет быть Irien’ом.
— А… а можно как-то ему сказать, что… ну… что нельзя его до конца починить? Самого ПО нет, но сами же сказали, это база данных. Оставьте ее, а мы убедим его, что она для полиции очень и очень нужное приложение. Или… ну, что это ИЛ такая. Продвинутая.
— Томас, не разговаривал бы с вами сам, не поверил, что от вас это слышу. Нет, не обижайтесь. У меня нет совершенно никаких возражений. Можем вообще все как есть оставить, если хотите и воспитывать это чудо дальше сами будете. Но вы хорошо подумали?
— Да, — твердо ответил полицейский, который готов был и настоящего Irien’а уже взять на службу, только бы как-то выбраться из прорвы дел. — Нам нужен кто-то, кого не знают. Нужно новое решение. Что насчет базы, предоставьте убедить новобранца, что абсолютно все можно использовать во благо мне. И клянусь, он не пожалеет, что пошел на службу в полицию, а не отправился куда-то месить лужи в джунглях.
— Как хотите. Часа через полтора-два ему переустановят систему и можете забирать.
— Так просто? — Мор был готов к длительному оформлению, ожиданию. Сбору разрешений и подписей, согласованию и утверждению.
— А зачем затягивать? У нас есть заявка от полиции, под нее ваше руководство уже подтвердило выделение зарплаты, единоразового перевода на личный счет DEX’а суммы на обмундирование и экипировку. Так что дело было за малым – найти DEX’а и того смельчака, кто берет разумного киборга под свою ответственность. С вас только решение, где он будет жить.
— А варианты?
— У вас дома, здесь в Центре или самостоятельно. Рекомендовано второе на первое время.
— А общежитие для сотрудников?
— Тоже вариант. Но парень вчера только начал независимую жизнь. Элементарно показать ему город, банк и магазин нужно.
— Тогда пусть у меня живет. А там видно будет.
— Как скажете. Я отправил заявку в работу, вот пришел вызов от нашего психолога. Готовьтесь, вам сейчас будут промывать мозги на тему: что можно делать с хрупкой психикой боевых киборгов, а что нет. На полтора часа точно. Может быть, сами откажетесь. Кстати, вам еще надо знать, что Рикки уверен, что не разумен. Упрямый как не знаю кто.
***
— Так чем ты недоволен?
— Я доволен Томас Мор хороший человек. Рикки очень повезло с новым хозяином. Но чему так радуетесь вы?
Волков повернулся с видом наевшегося сметаны кота.
— А мне нельзя обрадоваться, что кому-то повезло?
— Конечно, можно. Но… — Ринат не стал добавлять «зная вас, я уверен, что от вашей ухмылки ничего хорошего ждать нельзя».
Волков это тоже понял и честно говоря, уже и не обиделся. У него был план, который наверняка заставит Макса в который раз бегать по кабинету и грозить психиатром, но отказываться от него Волков не собирался.
— Скажи, тебе нравятся костюмированные представления?
— Анатолий Николаевич!
— Яблоко хочешь? — Волков достал из кармана зеленое яблоко,
— Не хочу.
— А мандаринку? Кофе? Потанцуем?
— Что?!
— Вечером идем на танцы. Должен же я посмотреть, в каких условиях Рикки будет работать под прикрытием И не кривись. Или в клуб — или я буду пытаться сегодня вечером поразить тебя приватным танцем.
— Лучше в клуб! — тут же отперся Ринат, представив стриптиз в исполнении подвыпившего Толика и что на это скажет Кобарин.
— Одень что-нибудь веселенькое, будет глупо если ты будешь танцевать в рабочем комбинезоне.
— Я?! — на этот раз Ринату привиделось, что танцевать у шеста заставят его.
— Конечно. Это танцевальный клуб, гости танцуют, выпивают, слушают, как кто-то со сцены поет. Успокойся, любовь моя. Всего только поет, — хохотнул Волков, — а не то, что ты подумал. Я приличный человек и не поведу тебя в какое-то развратное место. С развращением я и своими силами справлюсь.
Ринат только вздохнул, отчаявшись отделаться от ухаживаний. Собственно, почему бы нет? Он действительно никогда не бывал где-то как простой посетитель.
Отметка в реестре DEX Company.
Рикки Мор. DEX-6. Дата выпуска 2184 год, мужская модификация 2 типа номер партии 325, подгруппа 3. Версия боевой программы 6.11.13
Код – фиолетовый.
Дата регистрация в DEX Центре 24.04.2092
Дата аттестации — пусто. Подтвержденная гражданская специальность — полицейский.
Социализация на момент регистрации 8 из 10
Пометка в реестре: в ОЗК не регистрировался.
Место проживания: сведения открыты только для служебного пользования.
Сведения о владельце: обнулено
Сведения об опекуне: ссылка на файла полиции. Открыто только для служебного пользования.
Дополнительный комментарий. Корректировки в общий реестр внесения не требуют.
Примечания:
Сборник закончен.
Спасибо всем, кто читал, поддерживал, задавал вопросы и сопереживал героям.
На это стоило посмотреть – три тихо презирающих меня капитана КК, и два грантса, бросившихся ко мне, как к родному.
На капитанов я не обиделся. Мало того, я знал, что на Аннхелле буду вести себя еще хуже, чем обо мне рассказывают. А вот к чести грантсов – они на наших реагировали сдержанно, хотя лучше меня читали по глазам и лицам.
С Граны на меня свалились старый знакомец бретер Абио и худощавый, но кряжистый Фрао Тьеро, тоже местный боец и забияка по прозвищу Тако (метатель). Мужик носил до сорока метательных ножей в одежде и на теле. Более независимых натур, чем Тако, я не встречал. Но и внутренняя цельность его изумляла – этакая радостная смерть, швыряющаяся ножами. Был он очень смуглый, выше плотного, верткого Абио и с удивительно лукавыми глазами. Абио казался тяжелым и скрытным, Тако просто лучился самоуверенностью и жаждой боя.
Мерис собрал нас только для того, чтобы продемонстрировать, как он принимает всю ответственность за операцию в Белой долине на свои хрупкие плечи и тут же переваливает на мои широкие. Нашей десантной группой, по только что озвученной им версии, должен был командовать я. Аплодисменты, не надо благодарить и – пошли все вон. Вот так примерно он закончил.
Три капитана медленно охреневали от услышанного. Я, в общем-то, знал о планах Мериса, и потому никаких лишних эмоций не испытал. А когда пришла моя очередь говорить, просто объяснил капитанам, что бессмысленного самопожертвования не оценю, и они сами могут оставаться на орбите.
В результате «в поле» мне прислали двух замов по личному составу и Оби Лекуса: видно, он чем-то провинился.
Рейд-лейтенант Оби Лекус был родом из «белых манжет». В армию он пришел делать карьеру. Оби полагал, что, спустив с неба на землю, ему дали шанс получить капитана. На самом же деле земля – это всегда грязно, и карьера будет делать здесь его. Впрочем, в день нашей первой встречи рейд-лейтенант еще не догадывался об этом.
Я взирал на исключительно сшитую форму Лекуса и веселился. Он и не предполагал, что большую часть боевых действий мы проведем, забившись в щели между камнями, или в болоте (тоже хороший способ маскировки).
Напрягало лишь то, что бойцы, которых он привез, были так же дурно экипированы. А Келли, который занимался экипировкой у меня, остался на «Вороне». И нужно срочно выцепить подходящего человека из десятков незнакомых сержантов, который сумеет быстро навести порядок в подразделении Лекуса.
Ну, хватит смотреть, пора знакомиться.
Я выстроил весь командный состав – двух капитанов, рейд-лейтенанта в кителе от Дома Экона, изящных витых перстнях и белоснежных носках и штук сорок старших сержантов. Начинать обработку надо с командиров.
Я сроду не пользовался раньше своей «силой» намеренно, но сегодня решил устроить сознательную и запланированную психическую атаку. Хотел заставить это разнородное сборище подчиняться мне беспрекословно.
Сначала от неумелого напряжения заныло мое собственное сердце, потом я стал замечать изменения на некоторых лицах…
Но не на всех.
Вот так. Со злости я, значит, могу, а по собственному желанию мало пока что получается.
Ладно. Умею и по-другому.
– Сержант, – я поймал один особенно рассеянный и незамутненный интеллектом взгляд. – Два шага вперед! Все видят эту сонную, ленивую морду? Я буду наказывать даже за мысли о неподчинении и разгильдяйстве! Сорок раз отжались, сержант. Здесь. В следующий раз получите сорок ударов бичом!
Я почувствовал, как парень внутренне дрогнул, и пожалел его. Но отступать было поздно. Начал запугивать – запугивай.
Пока ошарашенный сержант (сорок ударов за выражение лица – это было для него слишком) отжимался, я ласково обозрел весь свой «командный состав». Особенно долго задерживался на лицах, все еще обезображенных непониманием. Таких, как лицо Оби Лекуса…
Покраснеет или нет? …Есть!
– И даже за мысли о мародерстве буду вешать. И начну не с подчиненных, а с тех, кто за них отвечает. С командиров – в первую очередь.
Я похлопал по плечу особенно «преисполнившегося» моим текстом замполича со «Скорка».
«Скорк» – хороший новый корабль, свежее «Ворона», его даже назвали в честь одной из лун сектора. Не нашей пока луны, но это дело поправимое. И с этим служакой я общий язык найду. Как его там? Я скосил глаза на экранчик браслета – Тичер, Перит Тичер. Второго замполича звали Дроу Керби. Тоже серьезный на вид мужик.
Четыре тысячи восемьсот бойцов. Из них восемьсот – местный спецон, они пока под рукой Мериса, но я могу отозвать их. И четыре корабля поддержки. И обещание комкрыла подтянуть, если что, еще десяток. В общем – воюй, как хочешь. И чем хочешь.
Да сколько он будет отжиматься, этот байерк безрогий?!
– Встать, сержант! Отжиматься надо вот так. Быстро!
Я показал. Отряхнул ладони.
– Понятно? Марш на место. Всем разойтись и приготовить личный состав к проверке экипировки. Сам проверять буду. Капитан Керби, будете мне помогать.
Два грантса-телохранителя ухмылялись за моей спиной. Им эта комедия была по душе. Джоб сдерживался пока, он и не такое видел.
Порадоваться вместе с грантсами я не успел. Выхватил боковым зрением заходящую на посадку шлюпку с эмблемой спецона и выругался.
– Хэд!
Джоб смотрел туда же. И тоже догадался, кто прилетел. И расплылся, наконец.
Оба грантса напряглись, но когда из шлюпки выбралась Влана, поняли, в чем юмор. Они видели, как я отослал девушку, а теперь она быстро и уверенно шагала в нашу сторону.
Я приготовился рявкнуть так, чтобы Вланка вылетела отсюда, как пробка из бутылки.
– Капитан Лагаль!
Она разулыбалась в ответ на мой почти неподдельный гнев. Как некстати. Не дай бог, мои новые подчиненные догадаются, что я совсем не такой уж и страшный.
– Извольте доложить, капитан Лагаль, что вы тут забыли?
– По приказу генерала Мериса, капитан. В столице неспокойно. Генерал велел мне оставаться для связи с вами в Бриште.
– Для связи? Он что, боится, что мы тут все спутники посбиваем и перейдем на голубиную почту?
– Вроде того, – опять улыбнулась Влана и протянула приказ. – На словах было сказано, что от вас можно ожидать всякого. Тем более что в столице ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не спокойно. А здесь генерал Менис на всякий случай оставит пару сотен спецоновцев.
Я задумался. Плохим стратегом генерал не был. Хитрым гадом – это иногда да. Но на его мыслительные способности гадство не влияло. Раз он говорит, что здесь спокойнее, то, скорее всего, так и есть.
Что ж, прибытие Вланы решало некоторые проблемы: не нужно искать, кто займется экипировкой людей Лекуса. Да и своих парней будет на кого оставить. Можно самому пощупать вместе с разведчиками Белую долину…
Однако будь Влана парнем, я бы чувствовал себя спокойнее.
– Кстати, капитан, а Дарама-то вы куда дели?
– Генерал Мерис просил оставить Дарама по возможности в его подчинении.
Вот это уже не похоже на Мериса. Зачем ему Дарам? Я оглянулся. Ребята как раз только что разбили мою палатку.
– Пройдемте, переговорим.
Наказал дежурному, чтобы вблизи палатки никто не ошивался, и мы вошли внутрь.
– Что это еще за шутки? Зачем Мерису Дарам?
– Не знаю. Они долго говорили вчера. Похоже, Дарам что-то знает. Или – важное для Мериса, – произнеся это имя, Влана поморщилась. – Или – для исхода операции. Дарам – неплохой медиум…
– В смысле?
– У него хорошо с предчувствиями.
– Мерису нужны предчувствия? Не верю. Генерал привык считать. Считает он и теперь. Знать бы – как?
– Аг, он гораздо больше твоего имел дело с эйнитами.
– Мерис верит только тому, что видит своими глазами. Не обольщайся на его счет. Да я бы и сам не поверил, если бы Хэд знает что не испытывал.
Влана задумалась. Но и у нее, похоже, больше никаких версий насчет Дарама не возникло. Я смотрел на ее озабоченное лицо и…
– Что-то я проголодался, – вырвалось у меня.
– Это что за намеки не по уставу, капитан Гордон!
Я фыркнул. Вланка, посмотрев на меня – тоже.
– Ладно, – сказала она, состроив гримаску. – Полечу-ка я, проверю, что за резиденция у спецона в Бриште. А к вечеру вернусь к вам.
– Лети, птица. У меня для тебя, кстати, поручение есть. Я тут пока учиню разгром Лекусу, а ты потом поможешь ему с экипировкой.
– Зверствуешь? – рассмеялся Влана.
– А что делать? Мы выпутаемся из этой байды только в одном случае – если меня неожиданно осенит хоть какая-то здравая идея, а остальные успеют послушаться. Иначе мы и в долину не войдем. Вот тут, в ее горле все и ляжем…
«Касался»… мастер ты на преуменьшения, Рик. Касался…
— И что с тобой будет?
— Пока ничего. Я — как рейсан, приманка для змеи. Мы ждем Ставинне и надеемся, что он «выйдет» именно на меня. Мы подготовились…
— А потом?
— Если все получится, то на этот раз мы избавимся от него навсегда.
— А если нет? — не отставала я.
Он ответил не сразу. На воду смотрел. Она словно золотом налилась — закат… по этому золоту мелькают темные всплески — рыба играет… С дерева на том берегу взлетела стайка розовых птиц — полетели на охоту, ловить местных комаров. Пара-тройка покружилась над нами, но рядом ничего не жужжало и не пищало, и птички, почирикав, помчались за остальными — к пруду… как всегда по вечерам, «расцвели» тысячами бабочек карликовые деревья-бутылки — они теплые, и на коре сладкий сок проступает. Бабочки со всей долины слетаются… Тихо прошуршали по песку ночные ящерицы. Вечернюю тишину прорезал свист крыльев — в племя торопился опоздавший дракон. Бронзовый…
— Рик?
— Лучше б получилось…
— Сандри!
Я вздрогнула.
— Сандри! Маррой! — Граир, толстенький дракончик-подросток, которого часто гоняли по поручениям (чтоб малость похудел), налетел на нас, как Винни-Пух на пчел. — Ну чего ты молчишь? Где Маррой? Его же ждут!
— Маррой? — не врубилась я, — Нет его тут, поищи у пруда или рядом с Аррейной.
Дракончик почесал крылом шею.
— Нет его там. И в пещере нет. И у Гарри. Аррейна сказала, что он тут.
— Грайчик, где ты тут видишь Марроя?
— Ну…
— Иди лучше поищи его… — я призадумалась, — Или в коптильне, или у Девичьей купели!
— Почему сразу — у Девичьей? — обиженно включился новый голос, и прямо из-под обрыва взлетела золотистая голова на длинной шее. — Я — мужчина!
Мы остолбенели.
— Вот он! — обрадовался дракончик Граир. — Нашелся. Маррой, тебя ждет арри…
— Минуточку! — очнулась я, — Маррой, что ты тут делаешь?!
— Э-э-э… Присматриваю.
— За чем? — я наклонилась над обрывом — но там смотреть было абсолютно не на что. Узенькая полоска песка и вода, вода… Шаман почему-то встал. Дракон отряхнул золотые крылья и шумно взлетел, спугнув ящериц. Покружил над обрывом, присел неподалеку… смущенно поерзал кончиком хвоста и наконец ответил:
— За тобой.
— Что?!
— За тобой и твоим человеком, — отчитался золотистик. — Я просто…
Да они что, с дуба рухнули?!
— Санни, не сердись, — вмешался шаман, — Он наверняка объяснит.
— Я… ему… сейчас сама… объясню!
— Да меня Гарри попросил! Чтобы ничего не случилось! Ты ж сердилась, когда улетала. А люди, они хрупкие…
Я закрыла рот. Ах вот как… Заботливый у меня братик. Предусмотрительный. Умный… И друзей хороших нашел. Посмотрела на Рика — «хрупкий» шаман тоже отошел от шока и сейчас с интересом ждал, что я сделаю. Ну ладно…
— Маррой, а представь, что меня Гарри попросит присмотреть за тобой у пещеры Аррейны?
— Зачем? — не понял золотистик.
— Чтоб ничего не случилось, — сладко объяснила я. — Аррейна ж такая хрупкая…
— Так нечестно!
— А за мной подсматривать честно?
— А я только слушал!
— Ты…
— А где мастер Гаэли? — вклинился в перепалку дракончик. — Его тоже ждут.
Шаман дернулся:
— А тут еще и мастер Гаэли?
— Не может быть!
— Э-э-э… боюсь, что может, — из воды вынырнула знакомая зелено-голубая голова и довольно шустро поплыла к берегу.
— Мастер Гаэли?! — не поверил своим глазам шаман.
— Вот, я ж говорил, и он тут, — радовался посыльный.
— Он не со мной! — замотал головой Маррой, — Честно!
— О! Его только не хватало! Еще один подсматривающий-присматривающий, да?
— Леди Александра, меня волновала только ваша безопасность, — пропыхтел дедок, выбираясь на берег, — Должен вам сказать, Рикке, что вы доверили своей подопечной непозволительно много информации о внутренних делах Ковена…
Шаман вспыхнул и шевельнул губами, готовясь ответить, но тут из кустов поднялась третья фигура:
— Чья ты говоришь, безопасность тебя волнует, милый?!
Я села там, где стояла. Только супруги Гаэли нам здесь не хватало.
Дракончик давно улетел — сказать, что мы скоро будем… а мы все еще переругивались — уже в воздухе.
Бедный Маррой рыскал и сбивался — на его спине, не замолкая ни на секунду, спорили оборотень, маг, заколдованный лягух и его супруга, и чтоб долететь, надо было как-то их не слушать, а наш транспорт не выдерживал и время от времени даже вмешивался в спор:
— Я бы не советовал…
— Мастер!
— Дед… в смысле… мастер Гаэли, это наше дело, а не ковена!
— Я требую уважения к моему мужу! Он…
— Знаю — замечательный… Только пусть подвинется — с бороды капает!
— Замечательный? Гаэли?! Милый, откуда это она знает?!
— Да об этом все маги знают вместе с драконами! — Маррой в очередной раз повернул шею. — Сами ж сказали!
— Смотри, куда летишь! — взвыли мы, и золотистик, спохватившись, еле разминулся с ошалелой стаей ночных птиц — те шарахнулись в стороны, крича от возмущения…
— Не хватайте за крылья. Сандри, скажи им!
— Галл, милый, дай бороду вытру. Никакого уважения к старшим у молодого поколения!
— Рикке, поверьте, вам никто не даст сейчас разрешение на свадьбу!
— Учитель, даже Ковен не может запретить мне любить!
— Ой, Рик… Ты меня любишь…
— Осторожно! Не упади…
Да куда там падать! Я сейчас взлечу! Ой, Рикке…
— А люди забавно целуются, — снова поворачивается золотистая голова, — Я все думал — как у них получается, языки-то короткие. А они…
— Маррой, смотри на дорогу! И не мешай…
— Гаэли, милый, посмотри, какая красивая пара. А помнишь…
— Кха-кха… Позвольте вам помешать? — продолжал нудить дедок, — Рикке, ну взвесьте все еще раз! Вы же сами говорили, что вам нельзя с ней рядом… О какой свадьбе может идти речь?
— Рик?!
— Вы не волнуйтесь только, леди Александра…
— Дед, не лезь! Рик, о чем это он?
— Это на всякий случай, — смотрит на меня шаман, — Ставинне мог и тебя считать… — Поэтому мы и пристроили тебя в драконье племя — под защиту.
— Что? Меня? Блин, что, правда?
— Рикке даже попросил Ковен найти того мага, из Москвы, отправить вас домой, но тот как раз…
— Великолепно! — послышался новый голос, и над нами проплыли белые крылья. — Все собрались, все уже волнуются, где свидетели, а свидетели решили поспорить о свадьбе! И где! На драконьей спине! Александра, я был лучшего мнения о твоей осторожности. Ты же учила правила безопасности при перевозке пассажиров и знаешь, что им, пассажирам, лучше помалкивать и не отвлекать дракона!
— Простите, учитель.
— Маррой, а про твои успехи в ориентировании на местности я вообще промолчу. Ты хоть изредка сверяешь курс или действительно решил переправить своих пассажиров прямиком к Снежному Хребту?
— Э-э…
— А вы, мастер Гаэли…
Кажется, Белый дракон решил воспитывать всех вокруг.
— Кстати, мастер Тоннирэ, мы обсуждали сегодня с вашим эмиссаром вопрос о возможности межрасового брака как о дополнительном способе укрепления связей между нашими народами. Вы об этом не думали?
?!
Моя голова тихонько гудела. Столько нового. Колдун из Москвы, который смылся. Колдун Ставинне, который мог меня коснуться… и… и что там было насчет свадьбы? Ничего не понимаю…
Где мы? Тут было темно и тихо… Нет, не тихо. Где-то в темноте что-то шуршало, шелестело, дышало. Но они, кто б там ни был, молчали… Куда это Беригей нас отправил? И сам исчез…Как-то непохоже на совещание. Темно как… ничего не видно. Ничего…
— Рик?
Теплая рука сжала мою.
— Все хорошо. Сейчас…
Что-то зарокотало. Коротко и вроде как негромко, но скала рядом дрогнула. И еще раз. И еще… Я отняла руку и прижалась к Рику. Он меня обнял…
— Что это? — тихо проговорила рядом Радиликка.
— Начинается наш арри-ра. Драконий Совет, — объяснил Маррой. — Не бойтесь.
Высоко в темном небе полыхнула короткая алая вспышка, и голос Беригея накрыл ущелье:
— Арри!
— Ра! — откликнулась темнота кольцом вспышек-огней.
В этом неровном жарком свете я успела заметить и узнать место — это было широкое, почти круглое ущелье, недалеко от Белой Скалы. У него на дне был узор из цветных камней… кажется… мы мимо него пролетали пару раз, и тогда было не до того, чтоб рассматривать…
А сейчас вокруг на скалах сидели драконы. Распахнутые крылья, поднятые головы, танцующее на губах пламя…
— Арри!
— Ра!
Новое кольцо вспышек, и шум крыльев…
— Арри…
— Ра!
И прямо в центр ущелья бьет столб белого огня…
И зажигается костер. Белый, ясный, чистый.
— Клан Южных скал! — вызывает Беригей, — Ваш огонь!
Откуда-то справа слетает крупный темный дракон, делает круг над площадкой, замирает над костром… и новая вспышка расцветает над камнями, влетая в костер новые лепестки… Алые. Наш огонь алый…
— Клан Островов!
Новый дракон, новый шум крыльев — и к костру добавляется зеленоватое пламя. Как морская волна.
— Клан Песчаных берегов! Клан Гранитного Кряжа! Клан Лесного озера!
Беригей называл стаи, со скал срывались новые крылатые тени, костер все рос и танцевал десятком цветных лепестков, и как же это было красиво…
Арри-ра.
— Перед Пламенем клянемся: не лгать и быть справедливыми.
— … не лгать и быть справедливыми… — эхом отозвалось ущелье.
Цветное пламя колыхнулось, словно от ветра, но не погасло, выровнялось.
Не лгать и быть справедливыми.
Значит, так и будет.
— Сегодня на нашем Совете — люди. Маги, — Белый дракон осмотрел ущелье. Все молчали. — У нас общая беда и общий путь. Кто-нибудь возражает против присутствия людей?
Ущелье молчало.
— Тогда слово человеку. Представитель Ковена магов Риварра эль Хнесинке.
У костра откуда-то взялся седой мужчина в темной мантии.
— Я должен начать с извинений.
Драконы отозвались неясным шумом… шелестом крыльев, шорохом…
— За людей. За Золотых мантий, причинивших столько бед…
Снова шум…
— И сегодня я принес договор, подписанным четырьмя королями обитаемых земель и советом Ковена. Мы отказываемся считать Золотых мантий своими соплеменниками и обязуемся при поимке выдавать их вам. На ваш суд. Простите и не держите зла…
Шум нарастал.
— А что взамен?
— Вы отдадите нам тех, кто напал на Лесную Стаю?
— Кем они нас считают — палачами?
— Неразумный шаг…
— Может быть, это все-таки остановит Златых убийц…
— Мы против, — наконец проговорил мой приемный папа. — Это не добавит мира между народами.
— Он прав…
— Если мы будем мстить, то это шаг назад. К дикости и раздорам.
— Мы тоже против!
— Я предлагаю иное, — проговорила темно-алая драконша, — Суд должен общий: и людей, и драконов. Чтоб никто не считал злом нас.
— Правильно!
— Мы не убийцы.
— Поддерживаю!
Пламя заколыхалось…
— Да будет так. Вы принимаете такое предложение, эмиссар Ковена?
— Вы снимаете груз с нашей совести, — приложил руку к сердцу седой маг, — Да будет так. Я думаю, их величества согласятся… Вы подтверждаете мир между нашими народами?
Миг тишины. Только потрескиванье огня и дыхание Рика рядом.
Головы поворачиваются вправо — туда, где сидит на скале темно-зеленый дракон. Лесной.
— Мы не держим зла на людей, — наконец отвечает он. — Пусть длится мир.
— Мы не держим зла на людей, — одна за другой склоняются головы. — Да будет так.
Фффух… Можно выдохнуть. Мир…Пальцы Рика на моей ладони разжимаются. А я и не замечала, что он в таком напряге…
— Прежде, чем мы перейдем к другому вопросу, о совместной деятельности людей и драконов и преследования возможных проявлений черной магии, я бы хотел вызвать на арри-ра шамана Рикке эр Тоннирэ вель Тал-Сиэ. И мою приемную дочь Александру Морозову эддо Мейток.
Что?! Нас?
Я растерянно оглянулась, но Рик уже обнял меня за талию и ррраз — мы оказались у костра. Как? Ой…
Я ошалело завертела головой. Со всех сторон неслись голоса:
— Это она?
— Приемная дочь — человек…
— Дракон-оборотень из другого мира.
— Кажется, я догадываюсь, что за вопрос будет…
— Я могу сказать об Александре только хорошее, — начал Беригей. — Подождите… Что это такое?
Послышался какой-то новый звук, очень знакомый, хоть и забытый… Драконы заоглядывались, Рик шагнул вперед… и в следующий миг в круг света влетел… вы не поверите! Джип! Навороченный джип-вездеход, с торчащими пулеметами!
У меня бред?
— Всем оставаться на местах! — рявкнул в трубу голос, очень знакомый. — Всем оставаться на местах! Верните мою дочь, и никто не пострадает.
Ой, нет… Не может быть… С ума сойти. Как он здесь?!
— Папа?!
Они бежали еще две версты, пока совсем не выдохлись, отрядом человек в сорок, – не считая раненых, – безнадежно отставая от тех, кто уходил налегке. Первым упал Добробой, и Млад испугался, что у парня не выдержало сердце: ему было всего шестнадцать, непомерно большой рост и сила и без того не соответствовали возрасту, а тяжелая ноша вкупе с непривычными доспехами могла его и убить. Но плечи парня поднимались и опускались в такт тяжелому дыханию, и пока Млад до него добирался, тот успел прийти в себя и поднять голову. Млад сам еле дышал и еле переставлял ноги, стеганка насквозь промокла от пота, пот лился по шее из-под подшлемника, и холодный ветер, ощутимый даже в лесу, не остужал разгоряченного лица.
– Мстиславич, отдохнуть бы… – взмолился Ширяй, привалившись к толстой березе.
– Да, ребята, – согласился один из псковичей, – так мы далеко не уйдем.
Они не сговариваясь сели на снег и сначала просто сидели, вытирая им лица и хватая его ртом, надеясь утолить жажду. Но стоило немного отдышаться, на людей навалилась другая усталость: все они не спали ночь, прошли тридцать верст от Пскова до Изборска и до рассвета рубились с немцами. Млад думал, что больше никогда не сможет встать: в бою он не чувствовал чужих ударов, а тут вдруг все ушибы заныли разом; правая кисть онемела и распухла, на левой оказался выбитым палец и порезано запястье – рукавица задубела от замерзшей крови. Пальцы тряслись, как у немощного старца, руки не поднимались – даже набрать горсть снега и то было непосильно.
Добробой поднялся и сел, заглядывая в лицо спасенному парню.
– Жив… – протянул он с облегчением. – А я-то думал – вдруг покойника тащу?
– Надо волокуши для раненых сделать, – предложил пожилой новгородец, – иначе не дотащим.
– Отдохнем немного – и сделаем, – кивнул другой.
– На дорогу бы выйти… – вздохнул кто-то.
– Щас тебе – на дорогу! Там рыцари на своих чудовищах ждут не дождутся, чтоб тебе голову шестопером проломить.
– Видали, что за лошади у них? Жуть!
– Ничего. Деды наши этих чудищ били за милую душу! Лошадь – она лошадь и есть. Вон в овраге сколько их ноги переломало!
– Это не рыцари, – тихо сказал Млад, – наемники. У рыцарей доспех богаче и удобней. А у этих – гора железа и никакого толку.
– Точно! – подхватил кто-то. – Видели, как лучники их били?
Млад посмотрел на раненого мальчишку, который сидел рядом, привалившись к его плечу. Глубокая рана шла через все лицо наискось, со щеки через переносье на лоб. Кровь еще сочилась из раны, но не сильно.
– Парень, ты живой? – спросил Млад.
Тот ничего не ответил, глаз, залитых кровью, не открыл, но лицо его чуть изменилось: он услышал.
– Живой – и ладно… – Млад похлопал его по плечу.
– Мстиславич, ты чего, ранен? – с места спросил Ширяй.
Млад покачал головой.
– А на руке чего? – не унялся шаманенок.
– Да царапина это, Ширяй, царапина… Рукавицу пробили.
– Слушай, – вдруг спросил у Млада один из новгородцев, – где-то я тебя видал. Вот только где – не помню. Университетских-то мы не всех знаем, но тебя я точно где-то видал.
– Ты чего? – набычился Ширяй. – Это же Млад Мстиславич! Его все знают!
– Ветров? – переспросил другой новгородец. – Тот самый волхв?
– О как! – развел руками тот, что спрашивал. – Точно! А я без лисьей шапки тебя и не признал!
– А разве волхвы воюют? – спросил пскович, который помогал Младу тащить мальчишку.
– Млад Мстиславичу сам князь предлагал в Новгороде остаться, – гордо ответил за него Ширяй, – а он с нами пошел! Он первый эту войну предсказал, а ему никто не поверил!
– Ширяй, ничего мне князь не предлагал, – поморщился Млад, – Вернигора предлагал.
– Какая разница? – пожал плечами шаманенок.
– А ты все что угодно можешь предсказать? – с сомнением посмотрел на него пскович.
– Нет, конечно… – вздохнул Млад. – Погоду мог… А вот метель сегодняшнюю не предсказал.
– Метель нам боги послали, чтобы на Псков незаметно отходить, – пробормотал кто-то. – Хотелось бы знать, надолго ли?
– Надолго, – кивнул Млад, – теперь точно могу сказать: на двое суток, не меньше. А потом будет оттепель.
Они прошли не больше десятка верст, когда следы отступавшего ополчения замело окончательно. До темноты оставалось часа два, но по пути им встретилась пустующая заимка с крепкой избой и сараями. Поспорив немного о том, что неподалеку от заимки должна быть деревня, не решились искать жилье в метели и остановились на отдых и ночлег. В теплой избе разместили раненых, а те, кому не хватило места, пошли ночевать в горницу. Опытный в таких ночевках пскович – охотник – сумел развести огонь в железном котле, со всех сторон обложив его камнями, и вскоре в вымерзшей горнице стало немного теплей. Чтобы не задохнуться от дыма, пробили дыру на чердак.
Никаких съестных припасов ни в избе, ни в амбаре, ни в погребе не нашлось: хозяева покинули заимку, забрав с собой и скот, и хлеб. В подклете набрали немного замерзшей репы и сварили отвратительную, склизкую похлебку – она только раздразнила голод.
Быть костровым вызвался Ширяй – он, на удивление, не чувствовал усталости, наоборот, шустрил, балагурил и был странно возбужден. Раз десять успел рассказать о том, как убил ландскнехта – ударом копья в лицо. У него это вышло случайно, в самом начале боя. Не каждый студент мог похвастаться тем, что убил, а не ранил наемника, но над Ширяем посмеивались, припоминая, как он после этого ползал на карачках, выворачивая нутро на снег. Ширяй нисколько не обижался – подвига это в его глазах не умаляло. Но есть похлебку из репы не мог: при виде еды лицо его побелело и заострилось, как у тяжелобольного.
На ночь не стали снимать доспехи: никто не знал, что ждет их на рассвете и не идут ли по их следам отряды неприятеля. Взрослые ополченцы установили поочередные дозоры, предоставив студентам возможность спокойно спать.
Млад думал, что не сможет уснуть, но едва опустился на сено и завернулся в плащ, мгновенно забылся сном, несмотря на ломоту во всем теле и боль от ушибов.
Ему казалось, проспал он не больше мгновенья, когда кто-то потряс его за плечо. Млад вскочил, хватаясь за меч, положенный рядом.
– Тише! – шикнул на него Ширяй. – Это я. Все в порядке.
Млад опустился обратно в сено – сердце выскакивало из груди от испуга, он и не думал, что может так испугаться!
– Что, сменить тебя? – спросил он у шаманенка и зевнул.
– Не. Мне поговорить надо.
– Ширяй, ложись спать, я за тебя посижу… – Млад сел и осмотрелся: все спали, в котле потрескивали дрова и освещали горницу живыми, непоседливыми сполохами огня.
– Мстиславич, это очень важно! – зашипел Ширяй. – Ну правда! Не смейся надо мной!
Млад никогда ни над кем не смеялся.
– Ладно, – он вздохнул и пересел поближе к огню, кутаясь в плащ: и дыра в потолке, и хлипкие окна вытягивали тепло от огня мгновенно.
– Ты только не смейся, Мстиславич… – повторил Ширяй, разжал кулак и протянул Младу открытую ладонь. – Во, смотри. Это я в дровах нашел, когда к поленнице спускался.
Млад нагнулся, рассматривая, что такое мог обнаружить Ширяй.
– Оберег? – спросил он. На ладони парня лежал маленький кожаный мешочек, стянутый тесемкой. В похожие мешочки люди кладут горсть земли, уезжая на чужбину.
– А теперь посмотри, что у него внутри! – глаза шаманенка вспыхнули. – Посмотри-посмотри!
Он развязал тесьму дрожащими от волнения пальцами и вытряхнул на руку махонький свиток.
– Я говорил – это заклинание! Вот, такие же буквы, как на тех, которые вы в устье Шелони нашли! И знак смерти в начале и в конце! Они эти заговоры на бумаге пишут и как обереги используют!
– И где ты это нашел? – Млад зевнул. Находка Ширяя, несомненно, заслуживала внимания, и ее следовало передать Родомилу, но с этим можно было подождать и до утра…
– В поленнице, в самом низу, она зацепилась за сучок, – наверное, тесьма порвалась, когда человек дрова вываливал. Но и это не все…
– Чего? – Млад снова зевнул.
– Да перестань ты зевать! – Ширяй сжал кулаки. – Я серьезно говорю!
– Я верю, верю, – вздохнул Млад, – просто спать хочется.
– У Градяты был такой же оберег. Я много раз видел.
Млад пожал плечами – ничего удивительного.
– Мстиславич, послушай… Ты только не смейся надо мной… Это и есть оберег Градяты! Только не тот, что я видел, а старый.
– С чего ты взял?
– Я… я сидел и смотрел на огонь… Я не хотел тебя будить… Я бы до утра подождал… Но тут… Я чувствую колдовство, понимаешь? Я его чувствую. Оно тут везде. В этой горнице. Мы не случайно сюда зашли, нас боги сюда привели!
– Ширяй… Боги могут вести на битву, но сюда, уверяю тебя, мы вышли по своей воле.
– Может, не боги. Может, судьба, – легко согласился Ширяй, – я не знаю. Я держал его в руках, смотрел на огонь и вдруг увидел… Увидел Градяту здесь. Но он сразу исчез. Вот я и подумал: мне сил не хватает. А если вместе, можно попробовать… А?
– Можно, – пожал плечами Млад. Ширяй не был волхвом, но кто же знает, когда в человеке просыпаются эти способности? Он убил человека, это потрясло его и запросто могло обострить ощущения и способности, в том числе волховские.
– А ты можешь, как Белояр? – вспыхнули глаза шаманенка. – Ну, как при гадании в Городище, а?
– Знаешь, это неудачный пример. В Городище, считай, и не было никакого гадания – только морок… Но я понял, о чем ты говоришь… Нет, я не кудесник, я гадатель. А Белояр, напротив, гадателем не был. Но давай попробуем… Мы же шаманы. Мне кажется, это что-то вроде подъема, только совсем невысоко. И костер уже есть.
– А… мы ж перебудим всех… – Ширяй огляделся.
– Мы тихо. Помнишь, я говорил, что могу подняться наверх даже из дома? Теперь я буду поднимать тебя, но ты должен мне довериться. Как в первый раз, когда мы с тобой поднимались, помнишь?
– Еще бы! Может, Добробоя разбудить?
– Нет. Двоих мне будет не поднять. Хорошо, что ты ничего не ел: налегке проще. Давай попробуем. Но доспехи придется снять – сомкнутые кольца не пустят наверх.