«От века то было… так давно, что уж и старые люди запамятовали… и то ли было то, то ли не было… однако послушай, что бают…» — так испокон веков начинались старинные сказания. Их передавали из уст в уста, и каждый рассказчик стремился пересказать так, чтобы позабавнее (=занимательный, интересный) вышло, где переврет малость, где от себя присочинит. И начинали побасенки прадедовы жизнь новую, и оживали герои сказаний давних…
Идет девица, идет павою, где ногой станет — снега стают, где рукою поведет – лед водою потечет, где глазом кинет – там древо листок прокинет, где голосом скажет – трава шелкова ляжет. Там описывали ведающие люди деву Весну, что приходила, гнала прочь холод зимний, вытапливала его теплом своим. И бегли без огляда Зима со прислужницами да подругами своими Вьюжницами, Метелицами, Поземками. Весну Весною звали от того, что несла она весть добрую, веселье несла, которое всему живому передавалось. Оживали соки земные, пробуждались ото сна звери да букашки неразумные, возвращались из заморских стран птицы перелетные. В рост все пускалось. Потому в старину приход весну почитали за начало нового года.
Видел кто из людей смертных лик Весны, али нет – то неведомо. Однако описывали ее так: с виду девка как девка, много по селениям таких бегает, да только не у каждой глаза будто небо бездонные, и голубизна чистая в них плещется, словно вода в озере лесном, сквозь которую дно видно до камешка малого. Коса пшеничная с кулак толщиною, так золотом и отливает, аж глазам больно. Весела да румяна та девка, глянешь – залюбуешься. А как озарятся улыбкою ее уста сахарные, так и кажется, что солнышко ясное взошло да всех своей лаской и согрело. Шаловлива Весна, нрава горячего, что девка-баловница, ведает, любят ее, ждут, радуются крепко, когда приходит, кострами яркими дорогу освещают.
Повелось так, задолго до прихода Весны, собирались люди со всего селища на место ветрам открытое (считалось, где виден свет от огня, посевы и град не достанет, и неурожая не будет), разжигали костры жаркие от огня живого, старинным способом добытого. Почитались те костры оберегами славными от нечистой силы, и знание было у людей, что в кострах тех весенних частичка солнца горела. Возжигали костры и свершали у огня действа прадедами заповеданные. Прыгали через огонь, очищались от скверны. Живность домашнюю вкруг огня гнали – чтоб от хворей сберечь. От огня того смоляки да ветки зажигали, да с палками теми горящими поля обходили, дабы никакая нежить скверная по посевам не гойсала, заломы не клала. Вкруг домов ходили, чтобы нечисть злая заботы не делала. Верили люди, огни те весновые хвори любые одюжить могут, от глаза дурного сберечь, доброе накликать и любовь-милость приумножить. Оттого и старались парень да девка, коли любы друг другу, поруч через огонь скакнуть, чтобы оградить любовь свою от зла вешнего.
По весне не только добрые силы мощь получали, нечисть буйствовать начинала. Ведьмы гулять принимались, творя особые бесчинства в Юрьеву да Купалью ночи. Жабами оборачивались у коров молоко выдаивали, хлопцам красивым головы морочили да сводили за свет. Девок пригожих с собою сманивали, в хороводы утягивали. Так загуляется которая, и сама ведьмою обернется, куролесить примется. Оттого и следовало гнать нечисть повсюду, для того делали чучела соломенные, наподобие бабам нечистым, да сжигали их в кострах, знаками обережными огню помогая. Кнутами хлопали, трещотки крутили, знали, не любит нечисть звуки такие, напугается да прочь кинется.
Когда девка Весна только ступала по земле, что после зимы холодом сонным еще дышала, надобно было провести множество обрядов: землю разбудить да очистить от хтонических существ, изгнать нечисть недобрую из дома – собрать вещи особые старые, в которых ведомо та мерзость таиться любит, да и сжечь, обновить жилище духом новым, наладить ритуальное мытье дежи да разбивание посуды старой. Надобно было хозяевам озаботиться в каждое жилище огня нового внести. Да и себя самих обновить да очистить мытьем особым да постом.
Дорогой гостьей была Весна, долгожданной. А к приходу гостя дорогого принято было готовиться со всем тщанием, приводить все в лад. Оттого и гнали от селищ злых духов, топили или предавали очистительному огню соломенные подобия Марены. Сказывают, так дело было…
Полюбилась могучему Перуну красавица Леля. И не знавала земля еще таких буйных гроз, такого отчаянного цветения, радовались люди, веселились светлые боги, чуя свадьбу близкую. Хаживает Леля по садам-огородам, рукою ласковою плодов касается, а вослед ней бог грозы поспешает, дождями теплыми да молниями животворными сыпет. Совсем было и сладилось все у них, уж и Дажьбог ясноликий, братец Перуна, пошел в сваты к Матери всещедрой Ладе, что плодородию покровительствует да любовь оберегает. Да только беда-горе случилось. Углядел раз Велес, Скотий бог, красу Лелину, обернулся молодцем пригожим, да принялся манить девку, да уговаривать, чтобы с ним шла, сулил дары богатые. Да только не пошла с немилым богиня Весны, отмолвила грозно. Разгневался Змей, Скотий бог, безлепие сотворил, схватил Лелю, и против воли унес ее, уволок в свои пещеры. Хватились девки, да поздно было, и следу не сыскать, куда сгинула. Матерь Лада горьки слезы утирает, все живое тоскует с нею вместе. Запечалился, закручинился могучий бог Грозы. И обещался Дажьбог брату своему Перуну сыскать милую его. Взнуздал ясноликий бог своих коней белых, да и покатил по небу, зорко глядя да выспрашивая, не видал ли кто Лели-Весны, и сыскались духи добрые, научили, надоумили, где Лелю искать надобно. Сошло Солнце в змеевы пещеры темные, да обратно выбраться уж не могло. Кинулся змей на брата Перунова, не по-честному удар нанес, Мораной подученный, пленил Сварожича, холодом мертвенным заковал.
Стал над миром мрак сгущаться, черный, непроглядный. Окутал землю он покровом тяжким, померкло все, темнота наступила, какой прежде и в самые непогожие ночи не знавали. Понял Перун, что и любимой лишился, и брата потерял. Заплакали тучи грозовые, сочувствуя горю его, озарили землю всполохи молний. Но без Солнца, жизнь и тепло дарящего, не смогли прогнать они темень лютую. Еще больше опечалилось все, убралось отец-небо от горя в одежды черное, а мать-земля скорбные рубахи надела, да не сама – помогли ей, Морена с холодом обрядили ее так. Вместо Солнца жаркого, светил брат его званый, Месяц светлый. Да хоть и светил он со тщанием великим, а никого согреть не мог. Заместо теплых ветров хозяйничали, сновали по земле вихри злые ледяные. Переливался тоскливый волчий вой, таилось по норам да дуплам зверье лесное. Бесновались в отчаянии хранители лесные, что помочь ничем не могли домашним своим Лешие, боровые, лесовые, ломали дерева сухие, жаловались да плакались голосами разными, а потом затихали один за другим, в дрему долгую недобрую погружаясь. Улетали в страны невиданные птичьи стаи, напоследок кружили долго над местами родными, криком кричали, прощались. А те пичуги, что остаться вздумали, голоса подавать не смели, жались ближе к жилью человечьему. Стенали горестно Полевики да Луговики, оплакивали гибель каждой своей травинки, каждого листка. Вещицы лишь себя вольготно чуяли, дурные вести по дворам, лесам да полям разнося, горести раздувая. Не играла рыба на плесах, не затевали танцев своих русальные девы, не проказничали ичетики (мелкие водяные злые духи), затаились в глубоких омутах Омутники. Схоронились на дне озер Водяники да Водовики, запрятались под трясинными корчами Болотники с Багниками. Замедляли свой бег говорливые ручейки, цепенели быстротечные реки, стенали озера – сжимал их мороз невиданный в своих объятьях, укутывал, пеленал ледяными одеялами, ни двинуться, ни вздохнуть. Горючие слезы проливали тучи, и оседали дожди спорые снежной пылью на землю-матушку, кутали ее, согреть пытались. Замел снег все пути-дороги, засыпал русла речные, сровнял тропы лесные, согнул дерева непокорные. Разгулялись Метелицы да Вьюжницы с Позвиздом (свирепый бог непогод и бурь) по просторам белым, закружились в своих танцах, ослепляя путников случайных поземками, оглушая хохотом, погружая в сон непробудный поцелуем ледяным.
Одолели людей несчастья и горести, холодно да голодно стало. Ходила по заснеженной земле Морена, усмехалась радостно, видя как хоронится все живое. Повадились с Белой Девкой служки-подружки гулянья свои творить. Захаживали на людские подворья Моровая Дева, крутились подле людей Знобея, Гнетея, Ломея, Трясея, Корчея, Огнея, Сухея, норовила прошмыгнуть каждую щелочку Невея (мертвящая) с сестрами своими, крылатыми Лихорадками. Взялись люди в отчаяние Морене жертвы приносить, чтоб умилостивить пекли ей коровушек из хлеба (Короваи). Выносили за порог горшки с киселем сладким, зазывали Мороз: «Не серчай, батюшка Мороз, приходи кисель кушать!» И вроде оступался Мороз ненадолго, не пек холодом злым крепко.
А Перун тем временем рыскал по свету в поисках брата и нареченной своей, рассыпал по небу золотые стрелы свои. И дознался-таки, ринулся к пещерам змеевым, вызволять Солнце с Весною из неволи немилой. Сошелся в поединке нешуточном Перун со Змеем, разит Скотьего бога секирой златой. А тот в ответ язвит бога грозы зубьями ядовитыми, грозиться заполонить громовержца, как прежде ясноликого Сварожича. Потемнел от гнева лик Перуна, а Змей будто и не видя того, похваляться принялся как угождал Леле-Весне. Нахмурил брови черные повелитель громы, сверкнул очами грозно и ударил синей молнией, лишил Змея его оружия. Расхохотался Перун, и смех его покатился по всему поднебесью. Заметался Змей, не зная чем уязвить бога могучего. Трижды три раза гремел неистовый гром, без счету молний сорвалось с золотой секиры. Запросил пощады Змей, юркнул в свои пещеры, укрылся там. Бросился следом было Перун, да опомнился: не Змея карать надобно, а Дажьбога да Лелю выручать из полона ледяного. Разыскал их Перун, высадил двери темницы каменной, разбил оковы, что брата удерживали, слезы Лелины утешил, вывел из пещер змеевых на свет белый.
По небу тем временем плыли тучи грозовые, резали черноту всполохи молний. Робко, а затем все смелее зачинали свои песни ручьи, тяжелели, оседали снежные сугробы, с натужным стоном да гулом разбивали реки ледовые покровы свои. Гремел да разбивался лед. Перепугались люди грохота да шума многоголосого, выбегали из домов. Вдыхали забытые запахи матери-земли, что голову кружили не хуже доброй наливки, слышали гром да громыхание ломающегося льда, улавливали песню капели. Догадались люди о победе, что одержал Перун, принялись радоваться да славить бога могучего. А тут кони белоснежные высекли искру золотые копытами своими, и вынесли на небо Дажьбога ясноликого. Засияло над Матерью Землей прекрасное Солнце, разогнала темень страшную, победило холод. Посветлело Небо, заплакало от счастья, омыло Землю слезами животворными чистыми. Возрадовались все прочие боги светлые, и зажглись три дуги яркие семицветные. А следом за Солнцем поспешала красавица Леля. Босоногая ступал она и почерневшие залежи снеговые оборачивались в ручейки звонкоголосые, крошились заледи на озерах, освобождались воды говорливые, оживали поля, луга да леса, глотнув тепла да света живительного. Выходили из своих сховищ птица да зверь лесной, недоверчиво, с опаскою, а убедившись, что не примерещилось, принимались бегать да славить по-своему богов светлых. Пробуждались ото дремы недоброй духи лесные, шальные от радости выбегали на полны. Выплывали из омутов глубоких духи водные, плескались радостно. Откуда ни возьмись, появились лебеди да гуси, звонкой трелью залились жаворонки. Все живое плясало да пело, как умело прославляло вновь обретенные свет, тепло, весну, саму жизнь.
На радостях Солнце растопило извечные льды даже на краю Земли, где ютились души ушедших, избавило их мучительного мороза. И повелось, что в память об этом, что ни год жгут люди костры большие, зажигая их от огня нового, скверны не знавшего, чтобы душам ушедших родичей теплее стало. А в благодарность за огонь, души родичей, что за гранью живут и будущее зрить могут, советом в час трудный подмогнут.
Сколько раз с той памятной битвы Перуна со Змеем Смерть и холод норовили Землю под властью свою забрать, да все живое сгубить, но люди всякий раз помогали Перуну, Солнцу да Весне одолеть силы злые. Собираются гуртом, да и сжигают на Огне новом полено-багняк корявое, что обликом змея летучего напоминает. Пепел от огня того с водою ключевою смешивают и живности домашней напиться вволю дают, чтобы скот водился лучше. С песнями да шутками, потешками да прибаутками ладят из соломы летошней да прутьев изогнутых пугало, обряжают его, да Мореной обзывают, а затем воздвигают на костер большой, или в реку повергают. Сходится стар и млад в поле чистое с дарами, и принимаются звать-зазывать Весну красную да Солнышко ясное. И приходит Леля, и становятся дни ночей длиннее, и лядины (земли) оживают, и птицы голоса подают, и зверь теплу радуется. Вскоре наступает и праздник великий, дня дорого, когда Мать Лада сменяет Лелю в заботах земных, а Солнце заново правит свадьбу с подругой своею милою Зарею ясною.
От века повелось так и доныне следует, сменяются времена в году солнечном. Разъезжает на колеснице своей могучий Перун, и как выйдет на свет белый из пещер своих Змей, Скотий бог, так и разит его Сварожич молниями из золотой секиры своей. Радуется все живое вместе с Лелей-красой каждому дню новому, радостному да светлому. Щедро одаривает и род человечий, и род звериный Мать Лада, славно смотрит она, чтобы все в довольстве были. В свою пору распевает метельные песни Зима, кружит с вихрем снежным, кто кого перепляшет. Да только нынче-то пора зимняя не в пример мягче да добрее, и не приводит она с собою столько печалей да горестей, как некогда. Говорят, после ночи на изломе зимы, когда Солнце на лето поворачивает, и огонь, скверны не знающий, зажигают, людям у огня того все грехи да прегрешенья прощаются, и сгорают они, уходят с годом минувшим… Рассказывают так, а неведомо: правда то али побасенка.
Немало на начало Весны приходится ритуалов обрядовых, в которых «день первый» определяет, каким год следующий будет. Поверье такое есть, что на первый день весновой встать надо раненько, до свету, да за работу приниматься, что бы весь год не лености не знать и благолепие всякое было. А на проводы зимы надобно было есть от пуза, чтобы год сытым был.
Перво-наперво следовало землю разбудить. Согласно старинному поверью, с осени до весны земля «замкнута»: она «спит», «замерла». И оттого ее тревожить не стоит: ни пахать, ни сеять, ни капать, ни заборы строить, ни по иному как-либо беспокоить. По весне ранней что ни день ходили люди на лядины (земли, определенные под пахоту), смотрели, пробудилась ли земля. И как примечали, что отошла она от сна долгого, ладили угощенье да игрища веселые, славя землю-матушку и дары ей принося. А поутру принимались за работы. С землею разом оживали и корни у растений, ток живительный начинался, а птица и гады (змеи) из ирия (рай, место где по поверьям находят приют души ушедших, а птицы зиму проводят) возвращались.
На начало весны выпадают масленичные гулянья, с круглыми золотистыми блинами или хлебами, что выпекают умелые хозяйки похожими на солнце, с пусканием горящих колес под гору, с песнями да плясками особыми. В масленичные дни добрым делом было звать родню на семейные пированья. На масленые дни чествовали молодоженов, что обещались друг другу в прошедшем году. Молодым устраивали шуточные смотрины: подводили к столбам ворот и тем надобно было поцеловаться, чтоб отпустили. А бывало шутки ради, снегом осыпали. Веселой забавой было, когда молодых катали по всему селищу на санях. За катание такое возивших надобно отблагодарить хорошо, ведь за плохое угощенье могли тут же и на бороне прокатить, тогда и стыда не оберешься. Пуще молодоженов доставалось неженатым парням, да немужним девкам. Шутники норовили привязать парню ленту пеструю, девичью, а девку чуркой деревянной украсить и отступались, лишь когда от них откупались щедро деньгами или угощеньями. Были такие приметы, коли весело погуляешь на масленой неделе, скот вестись хорошо станет. А ежели высоко в пляске подпрыгнуть, то и лен ввысь ладно потянется.
Масленичные гуляния заканчивались проводами Масленицы. Через все селище проносят на шесте, а то провозят на колесе чучело соломенное. Несут-везут до речки быстрой, или до огня жаркого, или до поля чистого. И уж там расправляются с ней честь по чести. А бывает, что заместо чучела девку али женщину одевают нарядно да празднично, или смеха ради рядится в рванье весельчак какой-нить и того с «почестями» да скоморошничанием вывозят за селище и ссаживают, а то и вываливают наземь. Провожают масленицу да за пированье честное принимаются. Но так позднее делали, а исконно прадеды заповедали соблюдать иной обычай.
Не Масленицей развеселой или Мясопустом потешным называли чучело соломенное, а Мареной грозной. Облекали то чучело в рубаху последнего умершего в селе человека, и подпоясывали его поясом последней вышедшей замуж девки. И олицетворяло оно собой и смерть страшную, и холод зимний, и оберег от них. Оттого били палками, вешали на древо, закапывали в землю, на части разрывали, сжигали, топили то чучело. Верили крепко, что сгубив соломенную Марену, люди уберегут селище от наводнений и пожаров, оградят от смерти, ускорят приход лета, предрекут добрый урожай, а девушкам напророчат скорое замужество. По обычаю Маренино чучело следовало девушкам сооружать, да с пенями и носить. Но бывало, что и парни из веток да прутьев Смертяка мастерили, или принимались состязаться с девками в песнях-плясках.
Уничтожив чучело, бежать нужно было домой со всех ног, не оглядываясь и не останавливаясь. Верили, что кто со Смертью ходил и последним воротится, оглянется или хуже того упадет, в году нынешним или сам умрет, или кого из родных схоронит. После изгнания Смерти надлежало внести в селище веток зеленых, знак наступающей весны, жизни, здоровья и счастья.
Повсюду за селищами, от реки подальше – Водяники издавна с Огневиками не ладили – общеселищенские огни горели великие. Возжигали их Солнцу помогая с холодом смертным, и бросали в них люди старые лапти да бороны, бочки да дерюги. Собирали их дети по всем домам, а иногда горели в огне и нарочно скраденные обветшавшие вещи.