Мы лежали обнявшись на влажной развороченной постели и отдыхали, перебирая пальцы друг друга. Нужно было бы сходить в душ и постелить свежее бельё, но двигаться совершенно не хотелось. Липкая сперма подсыхала, неприятно стягивая кожу, урчащие время от времени желудки напоминали, что они по-прежнему пусты, а внизу ждёт почти нетронутый праздничный стол, но мы продолжали лежать. Слишком было хорошо, слишком в душе наконец было спокойно. Я так долго мечтал об этом: просто лежать и никуда не спешить, чувствуя рядом тёплое тело любимого, тяжесть его головы на плече, несильное щекотание на шее от его дыхания, самому вдыхать запах его волос и тела — запах топлёного молока с цитрусовой ноткой аромата геля для душа.
— Паш?
— А?
— А ты как считаешь, ты всё вспомнил, или только некоторые моменты?
— Я ещё не понял, но помню многое. Даже то, что не хотелось бы вспоминать. Но вспомнил. Например то, как ты целовался на кухне с Ленкой.
Пашка поднялся и посмотрел на меня:
— Не ожидал от тебя такой подлянки!
Я потянул его за руку и снова уложил рядом.
— Не было никакой подлянки, Паш. Я с ней не целовался. Она увидела тебя и вцепилась мне в губы. Я сам не ожидал и не знал, что ты стоишь и смотришь. Хотела отомстить, и это у неё получилось. Я бы и не узнал, если бы она сама мне потом об этом не рассказала. Ты тогда в коме лежал.
— Я когда увидел, убить тебя был готов! Да что убить, думал — не переживу. Подумал, что ты опять решил с ней…
— И поэтому начал встречаться с Ксюхой?
— Я не начал! Один раз в кино сходили. Сам понял, чё сказал? Как я мог с ней встречаться? Я ведь… — Пашка хмыкнул, — голубой, не бывает голубей.
— Я видел, как вы целовались. Пошёл следом и… видел вас.
— Блять, да что ты видел? Она тоже сама, как и твоя, блин, Лена, в меня вцепилась, — Пашка опять хмыкнул. — В любви мне, дурочка, призналась. А я и не замечал. Видел, значит? И выводы сделал. Пиздец! Мы оба молодцы! Два ебаната!
— Ещё каких!
Я с силой прижал Пашку к себе и поцеловал в макушку. Он поднял голову и дотянулся губами до моего лица, обдав жарким дыханием. Я резко приподнялся и подмял его под себя, накрыв поцелуем пересохшие губы. И мы опять надолго выпали из реала: мы опять хотели друг друга, о чём недвусмысленно говорили наши возбуждённые, трущиеся друг о друга, налитые члены. Я повернул своего суслика на живот, подложив под него подушку, и осторожными толчками вошёл в мокрое от моей спермы нутро.
В таком положении мы ещё ни разу не пробовали, и я впервые увидел одуряющий «вид сзади»: эти белые соблазнительные полукружья, эти блядские ямочки над ними, тонкую спину, разделённую дорожкой позвоночника. Я вколачивался в стонущее, выгибающееся тело, оставляя синяки от пальцев на бёдрах и следы от поцелуев на сияющей в полутьме коже спины.
— Никаким Ксюшам тебя больше не отдам! Свяжу и в шкафу запру, если ещё раз вздумаешь к ней уехать, понял? — не прекращая вдалбливаться в горячее Пашкино нутро, прохрипел я.
— Если только на крестины, — Пашка хохотнул и тут же застонал на мой очередной сильный толчок.
— О… О… О-о-на за-замуж вы-вы-ходит. Оо-ооо… Ии-и… ре-ре-бёнка ждёт… Аа-ааа…
Дальше было не до разговоров: мы приближались к финишу. С меня градом лил пот, заливая глаза и лицо. Пашка тоже был весь мокрый. Он уже захлёбывался и прерывисто подвывал, вздрагивая и вскрикивая на каждый толчок. Я наклонился и поймал его губы, он тут же жадно всосал мой язык, и мы одновременно выплеснулись, протяжно простонав друг другу в рот. Я ещё лежал, едва дыша, на его распластанном неподвижном теле, не в силах пошевелиться от накатившей истомы, когда Пашка начал подёргивать попкой, пытаясь сбросить с себя неподъёмную тушу мамонта.
— Р-раздавил, дышать нечем, Тём, слазь!
— Не слезу, пока не пообещаещь, что больше от меня ни на шаг.
— Ага, будешь меня в универ за ручку водить, папочка третий. Слазь, я щас сдохну!
И говнюк начал щипать меня за бок, куда мог достать, скрюченной кистью руки: вторую я держал у него над головой. Я быстро с хлюпом вышел и лёг рядом, притянув и крепко прижав суслика к себе.
— Если понадобится — буду! Больше никуда не отпущу! Хватит — нажился один!
Пашка сверкнул на меня глазами из-под взъерошенной чёлки:
— Чё, прям всё время один? И даже ни разу ни с кем не попробовал?
Я вздохнул и поцеловал Пашку в нос:
— Пробовал, Паш. Думал, что смогу тебя забыть, но не получилось. Только человеку жизнь сломал, идиот. Ты у меня, как хроническое заболевание — не проходишь и лечению не поддаёшься.
Пашка прыснул:
— Ты у меня тоже. Только я раньше тебя заболел. Как не сдох — не знаю. Гею в натурала влюбиться — это же смерть!
— Ну да! Есть два выхода — либо его убить, чтобы другим не достался, либо перетащить в свою команду, что ты и сделал, маленький засранец.
Пашка несильно толкнул меня в бок:
— Сам такой!
Я хмыкнул и ещё сильней прижал его к себе, поворошив носом разметавшиеся волосы. Пашка почесал сморщенный нос, чихнул и потёрся о мою ключицу.
— Ии… и чё, жалеешь?
Я вздохнул:
— Жалею… что понял поздно. Я ведь тебя всегда любил, просто принять этого не мог. Прости за это!
— Чё прощать-то? — он ещё раз потёр нос. — Как было, так и было. Зато теперь я точно знаю, что любишь… и я люблю!
— Пашка…
Я опять потянулся за поцелуем, но он накрыл рукой мои губы:
— Стоп-стоп! Пошли мыться, а то я себя слизняком чувствую: хлюпаю весь — и внутри, и снаружи.
Мы сели в ванну, наполненную горячей водой с шапкой душистой пены. Я притянул к себе суслика, положив спиной на свою грудь, и стал нежно и осторожно намыливать мягкой губкой с апельсиновым гелем шею, руки, худую грудь с розовыми горошинками сосков, проводил по животу до самого паха. Пашка расслаблено уложил голову мне на плечо и прикрыл глаза. Уснувший было зверь внутри меня стал опять просыпаться и порыкивать, пробуждая во мне самые непристойные мысли и желания.
Я отбросил губку и стал гладить тело ладонью, доходя до паха и оглаживая заинтересованно привставший, быстро набухающий член. Кажется, он был совсем не против, чтобы его ласкали, и очень удобно ложился в мою сомкнутую ладонь. Пашка напрягся и еле слышно вздохнул, пошевелившись: мой вставший член упирался ему в поясницу и прямо давал понять, что одним мытьём дело не закончится. Пашка повернулся ко мне лицом и посмотрел озорным, но уже затуманенным желанием взглядом:
— Чё будем делать с этим?
Он слегка кивнул на мою погружённую в пенную воду руку, легонько надрачивающую его набухший член.
— Будем это дело устранять? — со смешком подхватил я игру.
— Будешь весь день носить меня на руках: ходить я точно не смогу.
— Куда это тебе ходить вздумалось? Ты у меня на сегодня тяжелобольной, а я — твой доктор. Буду тебя лечить интенсивной терапией. Насчёт попки не беспокойся, — уже с придыханием продолжал я, насаживая постанывающего Пашку на свой пульсирующий от возбуждения член, — у тебя есть к-кристааааллик.
Вода в ванной ходила ходуном от Пашкиных скачущих движений и выплёскивалась на чёрно-белые квадраты плитки. Пашка с силой вцепился в края ванны, то и дело запрокидывая голову назад, а я поддерживал его за бёдра, то приподнимая, то опуская до основания на рвущийся вперёд член. От бесподобного вида суслика, от его узкого горячего нутра, от его блядских ямочек, от попки, то появлявшейся, то опять уходившей в бурлящую пенную воду, перед глазами всё плавилось и вспыхивало фонтанчиками искрящихся фейерверков.
Я уже с силой, отрывисто насаживал ослабевшего суслика на своё, готовое взорваться орудие. Ещё несколько резких толчков, и я достиг пика, с хриплым рыком выплеснувшись тугой струёй глубоко внутрь, но не перестал насаживать Пашку на себя, давая ему кончить, хотя руки уже дрожали, и силы отказывали. Пашка, постанывая, одной рукой надрачивал своего младшего, а другой всё ещё держался за край ванны. Вот он замер, напрягся и с натужным ы-ыком излился следом за мной. Я сразу вышел и осторожно уложил Пашкину измученную тушку на себя.
Утомлённые и расслабленные, посмеявшись над своей несдержанностью, мы помылись с грехом пополам, и я, как и обещал, завернув Пашку в пушистую махровую простыню, унёс и посадил в кресло. Сам же дошёл да своей комнаты, натянул пижамные штаны, забрал подарок и, оставив его у двери, зашёл в комнату.
С усмешкой взглянув на подрёмывавшего Пашку, начал перестилать постель. Под подушкой нашёлся кристаллик, я вложил его в суслячью лапку, чмокнув в бисеринках пота розовый нос и, не удержавшись, поцеловал приоткрытые припухлые губы. Пашка вздрогнул и испуганно посмотрел на меня сонными глазами.
Я улыбнулся:
— Лечись пока!
Уложив своё голое сокровище на приподнятые подушки, спустился вниз и, накидав в две тарелки всего понемногу, прихватив шампанское и два бокала, вернулся назад. Пашка опять клевал носом, но почуяв запах еды, сразу встрепенулся и открыл глаза:
— Ох! Сто лет не ел!
Мы были жутко голодные и сразу набросились на еду: гусь, мясной рулет, пирожки, малосольные огурчики и мандарины с шоколадным зефиром — всё поглощалось вперемежку и на ура.
Утолив первый голод, мы подняли бокалы с розовым пузырящимся напитком Великой дамы Шампани — Вдова Клико. Я такое пил впервые и сразу оценил по достоинству вкус знаменитого на весь мир напитка. Скажу просто — это было очень вкусно и очень… пьяняще. И к тому, и к другому добавлялось то, что рядом, морща нос от пузыриков из бокала, сидел мой любимый сонный суслан. Я не удержался и опять коротко всосал его мокрые от вина губы. Пашка сделал страшные глаза и натянул простыню на голые коленки:
— Эй, опять без спросу? Секс-террорист, блин!
Я рассмеялся: было видно, что ему мои приставания нравятся не меньше, чем мне.
— Дай мне футболку и штаны, я уже обсох, — капризно надув губы, прогнусавил Пашка.
— Наш малыш замёрз? Сейчас мы его оденем, согреем и спатеньки уложим, — приговаривал я, доставая из шкафа одежду и разворачивая футболку.
— Солнышко, подними ручки, папочка тебя оденет.
— Даже не думай! Дай сюда, я сам!
— Что такое? Малыш капризничает? Ну-ка, где наша попа, сейчас мы её накажем! — продолжал я дурачиться.
Пашка пытался вырвать у меня из рук футболку, всё ещё сидя в постели, а я прятал её за спиной и со смехом отмахивался от рук мелкого агрессора, стараясь продеть его голову в горловину. Наконец мне удалось схватить его за обе руки и зажать их между ног. Пашка отчаянно верещал и мотал головой. И всё-таки я победил: натянув на него футболку мешком и зажав руки, повалил на постель и накрыл визжащий слюнявый рот поцелуем.
Пашка ещё немного подёргался, издавая возмущённые гортанные звуки, а потом затих и стал отвечать. Нацеловавшись до звёздочек, мы лежали рядом и приводили дыхание и сердцебиение в норму. Потом Пашка надел многострадальную футболку, натянул пижамные штаны и, повернувшись ко мне, обнял и поцеловал коротким чмоком в щёку.
— Давай ещё шампанского выпьем… за нас хочу, чтобы больше не расставаться.
И дрогнувшим голосом добавил:
— Я боюсь, что ты опять куда-нибудь исчезнешь.
— Давай! Я тоже боюсь, что ты куда-нибудь исчезнешь! Давай будем бояться вместе, чтобы не исчезать. Я, Паша, ещё такого раза просто не переживу.
Мы до конца осушили свои бокалы, потянулись к друг другу и обнялись… и долго сидели, обнявшись. Мы ещё не до конца верили, что всё уже позади, и мы опять вместе. Это было слишком невероятно! Мы были до краёв переполнены этим внезапно обрушившимся на нас после стольких долгих лет разлуки — недоверия, обид, непонимания — счастьем, и очень боялись его вновь потерять.
Потом я отстранился и попросил Пашку закрыть глаза, пообещав, что сейчас будет сюрприз.
— Чё, опять целоваться полезешь? — зевая и делая недовольное лицо, съехидничал мой суслан.
— Неа! Мои губы — когда захочу, тогда и целую! Закрывай давай!
— Размечтался! Губы его… — забрюзжал Пашка, подавляя очередную зевоту. — Чё придумал-то опять?
— Не закроешь глаза — не получишь!
— Ладно, давай уже!
Он зажмурил глаза, а я приоткрыл дверь и, подняв с пола коробку с автомобилем, достал из кармана банковскую карту и сунул внутрь. Подошёл к зажмуренному суслану и положил подарок ему на колени.
— Можешь открывать!
Пашка удивлённо рассматривал коробку с фотографией игрушки:
— Это что?
— Это — с Новым годом тебя! Маленький подарочек моему суслику.
— Чё, прям открыть можно? Ничего не выпрыгнет?
— Попробуй!
Пашка с притворным сомнением посмотрел на меня и, повертев коробку в руках, открыл.
— Ваа-ааа! Машинка! А это чё — пульт?
— Ну да. С дистанционным управлением.
— А это? — Пашка вытащил карту.
— А это твои миллионы от Насти. Помнишь?
Пашка ошарашенно смотрел на меня.
— От какой Насти… миллионы? Ты про что?
Теперь уже ошарашенно смотрел я:
— Ты не помнишь? Безвременье, Настя… Урод, то есть Ургорд? Патима? Паш, ты разве не вспомнил? Мы у Таи были, это она — Настя и есть.
Я был в полной растерянности: кажется, с картой поторопился. Пашка вытащил машинку и разглядывал, отложив карту.
— Таю-то конечно помню, чё мне её не помнить. А других, которых ты назвал — нет.
Он поднял на меня посовевший взгляд:
— Тём, машинка ваще жесть! Спасибо! Завтра покатаю, а ты мне про этих всех расскажешь. Может, я и их припомню. Сейчас вообще ничего не соображаю, сутки, считай, не спал. Давай поспим!
Пашка зажмурил глаза и судорожно зевнул.
— Конечно, Паш, ложись давай.
— Ты тоже… Не уходи никуда, спи со мной, — уже еле слышно, сквозь сон, бормотал мой утомлённый суслан.
Я быстренько переставил на комод поднос с остатками еды и укрыл свернувшегося клубочком Пашку. Он уже спал.
Я тоже чувствовал усталость от этой необыкновенной ночи, но усталость была приятной. Меня всё ещё будоражило и сжимало мелкими судорогами внизу живота при воспоминании того или иного момента нашего новогоднего «празднества». Я ещё никак не мог до конца поверить в реальность происходящего, но уже точно знал, что всё произошедшее — реальность, и Пашка, проснувшись, никуда не денется, а будет опять со мной и мой, только мой!
Я убрал в ванной комнате следы нашей «помывки» и спустился в гостиную. Свечи уже давно все догорели, и гостиную освещала, посверкивая мерцающими огоньками, наряженная Пашкой ёлочка. Мне почему-то стало немного грустно, хотя грустить было совершенно не о чём. Наверное, всегда так бывает, когда уходит в прошлое что-то хорошее, вот как эта наша с Пашкой волшебная ночь. И хотя всё только начинается — впереди долгое будущее, где мы всегда будем вместе, всё равно в душе была капелька грустинки.
Мы были разлучены на долгих три года. Целых долгих три года мы жили каждый своей жизнью, и даже строили планы на будущее, где нас друг у друга не было и даже не предполагалось. Пашка собирался в будущем жениться на Ксюше и наплодить кучу детей. От одной этой мысли у меня начинало больно сжиматься сердце и перехватывать дыхание, как при воспоминании о пропасти, через которую мне с большим трудом удалось перепрыгнуть, но вспоминать было страшно!
Я же… А что я? Пока меня не окликнул Пашка, там, на Арбате, я просто жил и ничего не планировал. День прошёл — и ладно. Мне не было ни хорошо, ни плохо — никак. Может, по отношению к Глебу и подло так думать — эти полгода, что мы прожили вместе, были не самыми худшими в моей жизни. Напротив, я наконец почувствовал почву под ногами, как-то более или менее успокоился и смирился со своей потерей. Может быть, когда-нибудь, когда Глеб встретит своего единственного — свою половинку, и будет счастлив, он поймёт меня и простит. Жизнь без любви, без любимого — это жизнь, лишённая красок, как чёрно-белое кино. Такого я даже врагу не пожелаю. Когда ты счастлив, хочется, чтобы и все люди вокруг тебя тоже были счастливы.
Так, неторопливо размышляя о прошлом и перебирая в мыслях мгновения прошедшей ночи, я приводил в порядок гостиную и кухню, разбирая праздничный стол, раскладывая по контейнерам несъеденные продукты и отправляя их в холодильник. Затем очередь дошла до свечей, которые я сгрудил в один пакет и поставил на пол возле ёлки: как-то рука не поднималась их выкинуть, столько волшебства они принесли своим свечением в эту ночь.
Ещё раз окинув взглядом преобразившуюся комнату, я погасил свет и вернулся к Пашке.
Присел рядом и долго смотрел на спящего суслика. Он спал на животе, разметав в разные стороны руки и ноги. Пижамные штаны слегка сползли, открыв ложбинку между полупопиями и ямочки, которые хотелось сейчас же начать выцеловывать, но я не стал тревожить своё жутко уставшее мелкое чудовище — мою боль и мою жизнь. Я выключил ночник и лёг рядом, приобняв своё солнце за талию. Пашка что-то промурчал во сне и тут же, подкатившись под бок, уложил голову ко мне на плечо, щекоча шею своим дыханием и протянув руку поперёк груди.
«Спи, малыш! Завтра наступит первый день нашей новой жизни! Завтра… уже сегодня! Уже наступило утро, но ты будешь спать до полудня. А потом я тебя разбужу и буду кормить твоими любимыми блинчиками. Обязательно встану пораньше и приготовлю. И буду смотреть, как ты их уплетаешь, и буду слизывать сироп от варенья с твоих пальцев, щёк и губ, и мне уже не нужно будет бежать в ванну «чистить зубы»! Ох, стоп, ты сейчас себе намечтаешь! Кажется, уже намечтал, сексуально-озабоченный придурок! Всё! Спать! А то будут тебе и блины, и пальцы с сиропом!»
Я ещё полюбовался на Пашкину посапывающую мордаху, не удержался и провёл рукой по ямочкам и, успокоенно вдохнув родной запах, начал уплывать в накатывающий сон.