Черной, промучившись ночь, к утру понемногу начал соображать. Избушку освещал открытый очаг, и тонкая жердь подпирала притвор в крыше для выхода дыма. Девка сидела на скамейке, опираясь на ухват, и дремала, покачиваясь в такт дыханию, пока голова ее не ухнула вниз, – она встрепенулась, тряхнула головой по-собачьи и вскочила на ноги.
– Ой, чуть не заснула… Ты есть-то хочешь, добрый молодец? – Она оглянулась к Черному.
– Не очень, – ответил он.
– А я тебе кашку сварила, с молочком и с маслицем. Не хочешь – так я сама всю съем.
– Ешь.
Она была курносой, широколицей, безбровой, с веснушками – просто девка, каких сотни по деревням Млчаны.
– Ну уж нет. – Улыбалась она широко-широко, показывая крупные ровные зубы. – Я бы лучше так молока выпила и возиться бы не стала.
Боль сидела в глубине ран, готовая вцепиться в тело с новой силой, и страшно было подумать о том, чтобы шевельнуться.
– Ты давай-ка рот открывай пошире, а то ложка у меня большая – для жадных.
Черной бывал ранен не раз и не два, но впервые так тяжело, что не мог сам есть. А девка улыбалась и шутила, вытирая ему рот рушником.
– Да ты не бойся, у меня дедка старый был – три года лежал, только глазами моргал. Мне все привычно.
В Кине, случалось, лечили раненых, чтобы потом предать мучительной принародной казни, но то в Кине… На землях Черной крепости никто не станет так долго возиться. И уж молока и масла не предложит точно.
Не вдова, не перестарок, чтобы на первого встречного кидаться, да и хлопот опять же не оберешься. Может, замуж хочет? Так ведь у Черного на лбу не написано, что он не женат. А может, ей денег надо? Одно из двух: или замуж хочет, или на щедрую плату надеется.
– Если жив буду, я тебе заплачу́. У меня есть деньги.
– Чего? – Она засмеялась, но быстро посерьезнела. – Глупый ты. С дружка твоего, полегче раненного, живьем кожу сняли. Я сперва думала удавить тебя потихоньку, пока не догадались, что ты живой. А потом-то поняла, что от домов тебя в снегу не видно. Ладно, думаю, пусть живет человек, жалко мне, что ли?
– Откуда у вас лучников столько? – не то спросил, не то посетовал на судьбу Черной.
– Так ватага Синего Снегиря. Они с осени у нас на постое – то придут, то уйдут. Место глухое, а до вашего лагеря недалеко.
С детства слыхал Черной, будто на этих землях что ни мужик, то разбойник, – за два месяца под стенами Цитадели он в этом убедился. И о Синем Снегире слышал тоже, и о ватаге его в полсотни человек.
– Из моих… ни один не ушел?
– Двое ушли. И с собаками не догнали. Тебя тоже искали, если ты и есть капитан Черной.