— Знаешь, что такое каждую минуту ждать смерти? Для себя или для людей, с которыми сошелся. Мы три года вместе летаем уже. И даже не друзья. Просто вместе. — Дарик говорил короткими рублеными словами. — Знаешь, Эльга… Девушка-пилот, с которой мы тебя обнаружили. Я уже полгода летал с Мэриш, когда нашего пилота в баре резанули. И мы искали нового. И пришла Эльга. И почти сутки проводила за штурвалом. За неделю автопилот ни разу не поставила. И она тогда спать не могла, даже ночью. У нее даже серебряная звезда есть, а ее чуть под трибунал не отдали. И она мне рассказывала почему, и глаза у нее были пустые. А Мэриш — она умирала три раза. Один раз у меня на глазах. И я не хочу, чтобы это снова повторилось.
Найт молча выслушал историю и кивнул. Дарик не врал. Он действительно любил свою команду и Найту даже …. даже стало завидно. О нем вряд ли кто-то мог бы сказать подобное, да и ему не о ком было сказать что-то похожее.
Но что такое каждую минуту ждать смерти — он знал.
— Я понимаю, потому что знаю. — скомкано заверил Найт. — Но право управления не дам. Именно потому, что знаю. И не хочу больше ждать ее каждую минуту. — Уточнил, на случай, если человек вдруг не понял, о чем шла речь.
Он понимал, что все может действительно закончится жетоном копа, ликвидаторами, чем-то еще подобным…. И, если подумать, то этот парень, мог бы стать его защитой. Киборг без хозяина — это нонсенс… Но почему-то, чисто по человечески, что-то в нем уперлось рогом, с совершенно неожиданно детским «не дам». Вопреки всякой логике.
— Хочешь верить человеку — верь человеку. Раз все равно обещал, что не выдашь, — напомнил он, хотя в честность человеческих обещаний не верил ни на грош.
— Ты умеешь превратно толковать слова, — Дарик передернул плечами. — Киборги не врут, правда? А ты можешь… Сам только что показал. Я обещал, что не выдам, если у меня будут гарантии. Твое слово не гарантия. Ты меня выпустишь отсюда или возьмешь в заложники?
— Ни первое, ни второе. Да пойми ты наконец, — Найт вздохнул, словно это он объяснял что-то непонятливому человеку. — У меня столько же желания искать неприятности, как и у тебя. Мне ничего не нужно. Я хотел свалить из…. этого чертового борделя и затеряться где-нибудь. Все. Это все. Понимаешь?
Разговор едва не пошел по третьему кругу, но решения не было — и оба это понимали.
— Точнее, выпущу, — добавил Найт.
***
Глава 14.
— Я должен поставить в известность капитана. — Дарик отвернулся. Стенка как стенка, с длинными рядами панелей с сенсорными инструментами. — Пусть она принимает решение. Запер? Если я открою дверь, чтобы выйти. Ты легко сможешь сделать то же самое. С одного удара человека убить можешь, а кибер?
— Могу, и что? Можно подумать, люди друг друга не убивают. А нас вообще создали, чтобы самим легче убивать было. Скажешь не так? А капитану пилот все уже разболтала — не беспокойся. Искин ей доложил ваш, что двух людей тут нет. Человек один и киборг один.- С кривой усмешкой, добил Дарика Найт. С интересом глядя как меняется выражение на лице парня. — Что не предполагал, что первым вопросом капитана будет сканирование помещения, где мы с тобой окопались?
— Предполагал, — Дарик говорил равнодушно, — просто отсюда ты не выберешь. И у них есть шанс, но я, правда, хотел с тобой договориться. И, если бы ты согласился, то девчонок убедить можно было.
— Ты получил бы право управления. Но между нами, вообще-то на него имеет право капитан корабля. Приоритетное. ..- Найт пожал плечами, как человек, которому, в целом без разницы, кто именно будет первым.
Мы молчим. В очаге потрескивает огонь. Перл доел пирог и теперь гоняет крошку по тарелке.
— Я обдумаю твои слова, Перл.
— Это насчет старухи?
— Да. Ты прав, все случилось слишком быстро. Если девочка умерла, то пусть укажет ее могилу. У него сил на это не хватит, а я желаю знать подробности.
Затем встаю из-за стола.
— Поднимусь наверх, посмотрю, как он.
Шут и лекарь смотрят на меня с каким-то туманным одобрением.
— Разумно, — говорит Перл – Спать крепче будет.
Липпо согласно кивает.
— При других обстоятельствах я бы, пожалуй, возразил, но сегодня…
Мне не сразу приходит в голову, что кроется за этим напутствием.
— Да идите вы к черту, cretino!
По лестнице иду крадучись, ступаю только на носки, каблуки висят в воздухе. Геро, конечно, спит. Он так настрадался за сегодняшний день, что совершенно обессилел. А эти болваны…
Вот болваны. Ну Перл, понятно. Что с дурака возьмешь? Но Липпо! И этот туда же! «При других обстоятельствах я бы возразил, но сегодня…» Что сегодня?
Геро узнал о смерти своей дочери, пытался убить себя. Он в совершенном отчаянии. Счастье, если ему удалось уснуть. А если дверь скрипнет, и я потревожу его? Вырву из спасительного небытия? Тогда вернуться…
С ним Лючия, она за ним присмотрит. На мгновение мне кажется, что решение правильное, квинтэссенция благоразумия. Точно так же на цыпочках повернуться и отправиться вниз. Не тревожить его, не изгонять сладкого успокоительного дурмана.
Но дверь уже передо мной. Тонкая полоска света, теплого, мягкого. Это мой фонарь – детеныш дракон.
Лючия тоже прячет его за расписную ширму, и в алькове клубятся тени. Я вдыхаю и толкаю дверь.
Лючия сидит на моем месте, тоже с рукоделием. И глядит на меня без малейшего удивления, будто только меня и ждала.
Я прикладываю палец к губам. Она понимающе кивает. Все еще на цыпочках я делаю пару шагов и, вытянув шею, пытаюсь разглядеть очертания спящего.
Геро лежит на левом боку, спиной к двери, скорчившись, как испуганный ребенок. Я пытаюсь услышать его дыхание. Дышит ли он коротко, прерывисто, с усилием, как дышал сегодня днем, в опиумном забытьи, оглушенный, или он наконец спокоен, дышит размеренно и беззвучно. Я ничего не слышу.
Решаюсь подойти ближе. Черные, неровно остриженные волосы на подушке. У меня рука тянется погладить их, но я себя одергиваю. Воздержись, сон ему гораздо нужнее. Я отступаю и уже поворачиваю к двери.
— Жанет, — слышу я тихий голос – Жанет, не уходи…
Геро уже смотрит на меня. Ко мне обращено его лицо, печальное, худое. Он чуть приподнимается на локте.
— Не уходи, — повторяет он.
Я бросаю в сторону Лючии взгляд. Она удивлена не меньше. Я его разбудила или он не смог уснуть? Похоже, что второе. Взгляд его ясен. Я осторожно сажусь на самый край постели.
— Почему ты не спишь?
— Не знаю, не могу… Я пытался…
И снова смотрит. В глазах у него не то тревога, не то мольба. Я протягиваю руку, чтобы коснуться его виска. Возможно, у него снова жар, но он перехватывает мою руку, держит и тут же, будто спохватившись, отпускает.
Я в некоторой растерянности. Оглядываюсь и, к своему великому удивлению, замечаю, что Лючии нет!
— Хочешь, чтобы я осталась?
— Да, — поспешно отвечает Геро, но тут же пугается собственной дерзости, — то есть, нет…
— Так да или нет?
Он не отвечает, в глазах смятение и мольба. Одиночество замкнулось в сверкающий, идеальный круг, который смерть, как педантичный геометр, очертила невидимым циркулем. И ему страшно в этом кругу.
Он один посреди непроглядной ночи, под бездонными небесами, которые когда-то были населены ангелами, сияли огнями, а теперь нависают, как купол сгоревшего, разграбленного храма. Он заперт в этом храме, оставлен коротать ночь на тлеющих досках, в обрывках алтарной ткани.
И звуки, что он слышит, только призрачные вздохи умерших, стоны блуждающих душ. В этой пустыне, среди оголенных стен, он грезит, что кто-то живой, кто-то дышащий, переступив порог, разделит с ним этот погасший час.
Но правильно ли я его поняла? Возможно, он хочет, чтобы я просто сидела рядом и держала его руку, или он хочет поговорить со мной, наполнить пустоту звуками живого человеческого голоса, или мне рассказать ему еще одну сказку?
Как понять? Как не ошибиться? Мне вдруг приходит на память тот наш единственный вечер, когда он сказал: «Она всегда приходит, когда мне особенно больно».
Это о моей сестре, об изощренной забаве, которую она себе выдумала – прикасаться к нему, когда он изранен. А сейчас он и вовсе лишен защитных покровов, будто освежеван заживо, каждый нерв, каждая жилка выступают наружу, трепещут живой нитью. Ему нужна только забота, сострадание и ничего больше.
Жизнь, жадная, грубая, ему ненавистна. Ибо несколько часов назад он пытался избавиться от нее. Заглушить, залить кровью из собственных жил.
Геро приподнимается, опираясь на локоть, затем уже на кисть, и лицо его совсем близко. Я решаюсь. Если он отстранится, даже если подумает об этом, я немедленно отступлю.
Я буду прислушиваться, ловить изменившийся вздох, чуть заметную дрожь, движение. Он не посмеет действовать открыто, не оттолкнет и даже не отстраниться, но в душе почувствует разочарование.
Возможно, только горестно усмехнется. Ничего не изменилось, все осталось по-прежнему. Его горе – приправа к забаве. Господи, только бы не ошибиться.
Я целую его в уголок рта, очень бережно, с настороженностью. И тут же спрашиваю.
— Мне уйти?
Он отрицательно качает головой.
— Нет, пожалуйста, не уходи…
Я снова целую его в уголок рта, а затем в ямочку под нижней губой.
— Только не обманывай меня. Обещаешь?
— Обещаю.
Уже не остерегаясь, глажу остриженные волосы, хочу согнать тени с заострившихся скул, с запавших глаз, смахнуть, как налетевший пепел. Его совершенная беззащитность в этот миг пронзительна и почти осязаема, отражаясь на моей собственной коже морозной щекоткой.
Истощенный своей виной и болью, он полностью в моей власти, он взывает о помощи и предает себя в мои руки. Со страхом или с любовью? Не происходит ли это от безысходности, от тоски и одиночества?
У него больше никого нет, он всех потерял. И понимает ли он сам, что с ним происходит? Или боль так сильна, что он готов принять избавление от кого угодно? Позвал бы он другую женщину, будь эта женщина на моем месте?
Нет, сейчас не время думать об этом. При других обстоятельствах я бы, пожалуй, позволила этим тщеславным сомнениям увлечь себя, обосновать его порыв не значимостью собственной персоны, а природой мужчины, ждущего утешения, но я сделаю это позже.
Мой поцелуй все еще вкрадчив. Нет, он не борется с собой, не отводит глаз. Напротив, его губы отвечают, несмело, как будто нарушают данный обет. И тут же, устыдившись, он прячет лицо в моих волосах.
Вина, как надсмотрщик, стоит за его спиной со связкой пылающих анафем.
— Господи, — шепчет он, — моя дочь умерла, а я… я посмел…
— Ты жив, — отвечаю я – Смерть сопутствует жизни, но не отменяет ее. И пока ты жив, ты вправе принять ее дары. Дары жизни.
Геро вновь обращает ко мне свое измученное сомнением и тревогой лицо. Это напоминает мне тот миг, когда на него набросились страхи и стыд, что я стану свидетельницей его позора.
Он тогда едва не бросился бежать, ибо уверил себя, что оскорбляет меня одним своим присутствием. Мне удалось его успокоить, уверить в неважности, эфемерности страхов. Сейчас происходит нечто подобное.
Вина преследует его, громко кричит о невозможности счастья, о недопустимости столь греховной слабости, хлещет бичом непререкаемых аргументов, сулит вериги и власяницу. Все во имя искупления грехов. Все во имя покаяния.
А он цепляется за меня в немой мольбе, ибо готов уже уступить той, обвинительнице, готов сдаться. Я целую его, уже не сдерживаясь, без ложных отступлений, целую, как давно мечтала, со всем любовным томлением и горькой нерастраченной тоской.
Я воображала этот поцелуй неисчислимое количество раз. Вкус его губ, их сухая прохлада в ноябрьское утро мешали мне порой сосредоточиться и вести беседу.
Однажды, замечтавшись во время верховой прогулки, я получила довольно чувствительный шлепок сосновой веткой в лицо. Даже искры из глаз посыпались.
При дворе я позволяла себе быть невежливой, грубой или рассеянной, нарушала правила этикета, пока усилием воли не изгоняла из мыслей изгиб нежного мальчишеского рта. Ловила себя на этих недозволенных мыслях даже тогда, когда в ночи его беспамятства гладила пылающий лоб.
От жара его губы потрескались, но это не спасало их от моего вожделения и моих непристойных, пылающих надежд. И вот я свободна, я даже уполномочена осуществить свою фантазию. Сейчас это мое оружие, действенное, жизнеутверждающее.
И все же это его выбор. Оторвавшись от его губ, я спрашиваю снова:
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я осталась? Я сделаю только то, что ты хочешь.
Я должна быть уверена, что не злоупотребляю его отчаянием.
— Да, хочу, — тихо отвечает он.
— Тогда дай мне одну минуту. Мне нужно избавиться от платья, от шпилек в волосах, ведь еще днем я играла в привычные, костюмированные игры.
На мне все еще пудра великосветского салона принцессы Конти, невидимая слизь любопытных, завистливых взглядов.
Выбравшись из вороха юбок, уже совершенно обнаженная, я смачиваю полотенце разбавленным настоем вербены и протираю кожу.
Я не хочу, чтобы она хранила даже эфемерную память о моих дневных эскападах, чтобы несла на себе запах чужого мира, паутину лжи и скрытую за вежливостью похоть.
Рядом с Геро я бы хотела быть заново сотворенной, очищенной, чтобы его присутствие хранилось в священной единичности. Но, увы, все, что я могу сделать, так это украсить себя слабым цветочным ароматом.
Я веду влажным полотенцем от плеча к груди и представляю – вот здесь будет его рука, а здесь губы. Это алтарь, предназначенный для причащения любовью.
Выходя из-за ширмы, я не спешу. Я хочу, чтобы он увидел меня. Это вовсе не кокетство, не игра опытной сирены, а легкий отвлекающий маневр, приманка для угнетенной чувственности.
На меня падает свет мерцающего светильника, и кожа моя, золотистая в полумраке, становится матовой и теплой. И тени, как изысканный портной, ткут мне узорчатый покров.
Труд не напрасен. Геро смотрит на меня. Я замедляю шаг, будто вспоминаю о чем-то, и глаза его блестят.
Он отворачивается, застыдившись неуместного любопытства. Но природа сильнее, он судорожно вздыхает и жмурится. Он все еще закрывает глаза, когда я проскальзываю под одеяло.
Эх, будь это при других обстоятельствах, я бы устроила какую-нибудь нежную шалость, потомила бы его своей неуступчивостью, сыграла бы в стыдливую нимфу, или напротив, привела бы в полное смущение дерзостью вакханки.
Но я вынуждена соблюдать осторожность. Возможно, ему ничего не нужно, кроме моего согревающего присутствия, а мое тело, в матовом полусвете и золотых пятнах, будет служить своеобразным светильником.
Поэтому я прикасаюсь к нему очень осторожно. Моя голова всего лишь рядом с его на подушке, а лица обращены друг к другу в смущении. Я провожу ладонью по его щеке, без любовного пыла, вопрошающе.
Он мог передумать за те пару минут, что я выбиралась из платья. Вина и стыд могли передавить жилу страсти, прекратить доступ крови.
Но Геро подается вперед, и наши губы встречаются. Поцелуй его робок, застенчив. Он как подросток, терзаемый страхом возмездия, все еще колеблется. Я играю в ту же подростковую робость, только приправленную нежностью.
«Он должен сам сделать выбор, — твержу я мысленно. – Сам».
Конечно, я могу принудить его и оправдать насилие утешением. Мне достаточно всем телом прильнуть к нему. Он молод и очень чувствителен, и тело его будто трепетная струна, готовая зазвучать. Чувственная волна накроет его с головой, он лишится разума и забудется в плотском угаре. Будет пытаться спастись от горя.
Но к утру хмель рассеется. Он осознает случившееся и присвоит себе еще один грех, и мне не простит.
Нет, пусть уж решает сам. Даже если оттолкнет. Что-то похожее уже происходило между нами.
Когда я с помощью Анастази проникла в замок, мы с Геро резвились, как дети, играли в марионеток, ели пирог, любили друг друга прямо на ковре.
Взять его было легко, ибо он не знал ласки, а был только орудием.
У меня был неодолимый соблазн воспользоваться той же привилегией, насладиться им, как покорным упоительным даром. Но я удержалась.
Я позволила ему сделать выбор, позволила чувствовать себя победителем. Преодолеть страх подневольного, страх раба.
Дать волю собственным, незамутненным чувствам, своим истинным страстям, непритворным, не вымученным, испить желание до конца.
А сейчас я снова позволю ему выбрать. Мы все еще целуемся, как влюбленные дети, едва касаясь губами. Я чувствую его тело, отделенное полотном сорочки. Кому она служит преградой? Ему или мне?
Он привлекает меня к себе, но не обнимает, а скорее охватывает руками. Будто я не женщина, а мягкий, согревающий клубок. Решившись на ответ, глажу его затылок, запускаю пальцы в неровные, спутанные пряди.
Одна его рука лежит поверх моей лопатки, и натянувшейся кожей спины я ощущаю его потяжелевшую ладонь. Она уже не безвольно пребывает, а вкрадчиво льнет.
Затаив дыхание, я прислушиваюсь. Другой рукой он охватывает мой стан и тянет меня к себе с нарастающей напряженностью.
Выбрать меня означает выбрать жизнь. Вдохнуть мой запах, распробовать мое тело означает отринуть угрозы, смахнуть черную паутину с глаз. Вот она я, совсем рядом, горячая, живая. Переполненный источник нежности и обещание рая. Обо мне не нужно грезить, достаточно протянуть руку.
Мои волосы будут перетекать сквозь пальцы, мои губы, разомкнувшись, одарят пылающей влагой, моя грудь будет дразнить теплой, мягкой упругостью. Только позволь мне, только услышь.
Его дыхание становится более порывистым, нетерпеливым, губы пересыхают и горят. Он как искушаемый отрок в пустыни, судорожно сглатывающий горечь греха. Он хочет жить, хочет чувствовать, упиваться, дышать, но за плечом все еще распростерта когтистая лапа возмездия.
Когти его вонзаются в истерзанную душу и тянут за собой в преисподнюю, в мир неизбывной печали.
— Люблю тебя, — говорю я ласково – Я очень тебя люблю. Нежный мой, единственный, я не могу тебя потерять. Не хочу. Останься со мной. Останься тем, кем пожелаешь. Другом. Возлюбленным. Гостем. Кем угодно. Только останься. Только будь. Позволь мне видеть тебя. Позволь знать, что ты есть. Позволь слышать твой голос. Только живи. Живи, хороший мой.
Геро вдруг коротко вздыхает и крепко прижимает меня к себе. Прячет лицо в мои волосы и жадно, как родниковую воду, пьет их запах.
Мила с детства была бестолковой и неуклюжей. Это ей постоянно говорили и мама, и папа, и обе бабушки. Позднее к ним присоединились еще и школьные учителя, а после и ее подруги, которые на фоне Миланы выглядели еще красивее и внушительнее. В придачу к неуклюжести девушка была еще и близорука, носила очки с толстыми линзами, которые совсем искажали довольно симпатичное лицо.
А потому она совсем не заметила проклятую лужу, в которую и нырнула почти по колено, мгновенно промочив джинсы, кроссовок и тонкий носок. Вторая нога неловко подогнулась, и девушка плюхнулась в лужу целиком. Горестно взвыв, она представила, как в таком виде дойдет домой и получит шикарный нагоняй от матери. Даром, что ей уже двадцать лет, и она заканчивает учиться. Даром, что живет на свои средства. Все равно родительница искренне считает Милу дитятком несмышленым и не способной на что-то большее, чем переводить продукты.
Девушка выползла из лужи и тоскливо вздохнула. По ее щеке скатилась одинокая слезинка. Вот сейчас бы как в той книге, как там она называется… ай, не важно! Вот бы прочитать заклинание и пшик! Шмотки сухие и чистые. Но увы, здесь тебе ни магии, ни заклинаний, а стирать придется вручную, ведь вчера Мила неловко вырвала провод от стиральной машинки и была чуть не убита матерью за это. А мастер обещал приехать только через два дня, работы много у него…
Милана подняла оброненную сумку, отряхнулась как могла и медленно пошагала домой получать очередной втык от родни. Благо отец в командировке и не видит этого кошмара. Она отыскала в недрах сумочки платочек и протерла спадающие очки. Как раз из библиотеки возвращалась, готовила материал на курсовую и уже скачала на флэшку больше половины всего нужного, как суровая библиотекарша объявила, что они закрываются. Надо же, она даже не заметила, как быстро пролетело время. Точно, библиотека закрывалась в пять часов вечера.
Она мимоходом взглянула на телефон, время 17.30. И где спрашивается полчаса потеряла? Ах да, она ж зашла в магазин канцтоваров и надолго зависла у витрины с тетрадями, выбирая себе самую большую и толстую тетрадку, да еще и самую красивую. Купленная тетрадь мелькнула в сумке, когда девушка возвращала на место платок, она нужна была для заметок по курсовой работе, а то блокноты слишком быстро терялись, рвались и мокли в череде случайностей, а хороший телефон Мила посеяла и родня в наказание подарила ей старый кнопочный, который оказался пыле-водо-пуленепроницаемый, за что и был любим. Такой телефон смог прожить у Милы целый год, а это что-то да значило!
Девушка потащилась домой пешком, все равно ее мокрую не пустят в маршрутку, а на такси денег не было. Да и кто возьмет в такси девчонку, из которой течет грязная вода. Холодная к тому же.
Мила поежилась от холодного весеннего ветра, плотнее закуталась в курточку и продолжила свой путь, мечтая о своем, о девичьем. В виду тяжелых взаимоотношений с обществом и родственниками, девушкой она была одинокой и (стыдно сказать!) совсем невинной. В довершение всех неприятностей, ей совсем не везло с парнями. Мало того, что серая мышь, так еще и буквально притягивает к себе неприятности. На первом и последнем своем свидании Мила подавилась апельсиновым соком и благополучно выкашляла его на рубашку бедного парня. Больше они не виделись, а остальные ребята из универа старались держаться от нее подальше.
Вот и оставалось ей только одно — зачитываться всяческими фантастическими книжками, сказками, прятаться в этой глубокой, интересной и прекрасной фантазии от суровой и беспощадной реальности. Книги спасали ее, помогали и учили. Книги показывали — однажды жизнь каждой серой мышки может круто измениться, стоит только пожелать…
И Мила желала. Она проглатывала эти книги, порой пропуская лекции, что, впрочем, не сказывалось на учебе, она жила в тех придуманных реальностях. Страдала вместе с героинями, путешествовала с отрядами героев, крошила пачками врагов вместе с доблестными воинами и конечно же, влюблялась в прекрасных принцев, рыцарей, магов и даже в темных властелинов! Ее душа пела, когда она со стипендии покупала новый пухленький томик и погружалась в перипетии судеб магов, ведьм, вампиров и простых смертных. Когда зачитывалась приключениями богов и богинь, мудростями магичек и тех, чужих девиц, которым несказанно повезло попасть-таки в другой мир.
Девушка неистово мечтала попасть как раз в такой мир — добрый, с мудрым наставником, с верными друзьями, с любимым и верным мужчиной… Эта ее придурь и мешала ей снять розовые очки и посмотреть на мир свежим взглядом. Хотя смотреть она и не хотела. Да и на что смотреть в душном замызганном мегаполисе? На тысячи спешащих и снующих туда-сюда людей? На транспортные пробки, дымящие бензиновой гарью? На заводские трубы, закоптившие небо до серости? Не хотелось ей это все видеть. А хотелось видеть зеленую траву, дремучие леса, магические потоки и да, тех же прекрасных эльфов…
Замечтавшись, Милана не заметила, как один из автомобилей потерял управление и на бешенной скорости снес ограждение у тротуара. Как отпрыгнула пухлая тетка, прижимая к себе сына, за метр от железной смерти. И только когда ее ушей достиг дикий визг тетки, девушка повернула голову, чтобы увидеть прямо перед собой ржаво-красный капот несущегося автомобиля. А потом наступила тьма.
***
— Еле успела, — выдохнула заклинательница и опустила руки.
Туманный комок сформировался и в центр пентаграммы шмякнулось будто с высоты чье-то тело.
Милана с трудом открыла зажмуренные от ужаса глаза. Она жива! Радость была недолгой. Девушка чувствительно свалилась на каменный пол, ощутимо приложилась коленями и тихо охнула. Очки предательски соскользнули и, тихонько звякнув, разбились о камень. «Да что ж так не везет-то!» пробурчала Мила и попыталась рассмотреть это полутемное помещение, где она оказалась столь странным образом.
Первое, что она смогла увидеть достаточно четко — странные черные линии на полу, будто выжженные или опаленные. Дальше что-то колыхалось в мутном мареве, какие-то высокие несуразные силуэты. Один из силуэтов приблизился и сформировался в очень высокую женщину в черной кофте и штанах. Такие же черные волосы были сплетены в чудовищную по сложности прическу. Девушка еще порадовалась, что у нее короткие волосы и не нужно творить на голове такие извращения.
Женщина произнесла несколько певучих слов и рывком подняла Милу за руку. Девушка изо всех сил щурилась, но так и не смогла рассмотреть остальные силуэты.
Внезапно прозвучал дикий нечеловеческий рев, словно бесновалось какое-то чудовище. Мила ощутила беспричинный, глубинный ужас и благополучно свалилась в обморок, прямо на державшую ее женщину.
Приготовление «ведьмовского лекарства» заняло времени куда больше, чем Лебедева ожидала. Сначала они перебирали сено на жарком, заполненном одуряющими ароматами чердаке. Затем в тёмных сенях переливали в склянки разноцветные маслянистые жидкости, отмеряли какие-то зёрнышки и сушёные корешки. Зёрна пришлось толочь в деревянной ступке, пока они не превратились в порошок, а корешки строгать тупым медным ножом. В довершении — притащили из колодца двенадцать вёдер воды, чтобы наполнить котёл. Когда управились, у Лены и руки ныли, и плечи гудели.
Она обречённо уставилась на Варламову:
— Что дальше?
— Отдыхай. О, а вон и наш обед!
По тропинке шёл Кузьма, нёс большую корзину, накрытую белой тряпицей. У Лены хватило сил только в окошко посмотреть. Зато Татьяна встретила парня у крыльца. Заглянула под тряпицу, спросила о чём-то — Лена не расслышала, — отобрала корзину, понесла в дом. Кузьма в гости не зашёл, развернулся, отправился восвояси.
— Попробуем, что здесь Нюрка наготовила, — Варламова вернулась на кухню, плюхнула на стол увесистый гостинец, принялась разбирать. На стол легла буханка ржаного хлеба, встали горшочки с завязанными горлышками. — Она стряпуха знатная, каких поискать. У них это в роду, как у нас ведовство.
— Что за Нюрка?
— Да так, ещё одна моя родственница.
Варламова развязала верёвочки на горшках, и кухня наполнилась ошеломляюще вкусным запахом. Достала ложки, нож, нарезала хлеб. Скомандовала:
— Двигайся сюда.
— А бабушка? Ты её кормить не собираешься?
— Сегодня ей нельзя. Ничего, завтра всласть покушает, — и, не дожидаясь гостьи, запустила ложку в горшочек.
На обед им принесли тушёное мясо по-домашнему с картофелем и грибами. Варламова не преувеличивала, вкус у блюда был отменный. Куски белого мяса, не жирного, но сочного и мягкого, так и таяли во рту, а какие-то туземные приправы придавали ему пряный, слегка сладковатый вкус. Лена сама не заметила, как выгребла всё дочиста. Поинтересовалась:
— А из чего это приготовлено? На свинину не похоже.
— Козлятина. Молодая козочка-нетель.
— Никогда не пробовала козлятину. Не думала, что она такая вкусная.
— Как приготовить, — Варламова выбралась из-за стола. Кивнула, приглашая гостью за собой: — Пошли, передохнём, и самым ответственным займёмся. Зелье варить.
Отдыхали в большой комнате. Лежать вдвоём на узкой кровати было неудобно, но утренняя тряска в «уазике», утомительная работа, сытный обед своё дело сделали, Лена и не заметила, как задремала. Снилось что-то светлое и доброе… А проснулась она от тычка в бок.
— Просыпайся, пора!
День заканчивался. В зазор между занавесками заглядывало неяркое, пригашенное кронами деревьев вечернее солнце. Лена сладко зевнула, потянулась. Взгляд упал на розовый рюкзачок в углу.
— Анжела что, до сих пор не приходила?
— Она и не придёт. Её Кузьма у себя пристроил.
Кто б сомневался! Известие, что Костикова останется до утра в деревне, не порадовало. Лена предпочла бы и сама провести ночь поближе к живым людям, а не рядом с умирающей старухой. Хотела позвонить подруге — куда там! В этой тмутаракани покрытие отсутствовало начисто.
— Долго зелье вариться будет? — спросила она с робкой надеждой.
— Где-то до часу или до двух. По готовности. А что?
— Ничего. Думаю, где ты меня спать уложишь. Вдвоём на твоей кровати тесновато.
— Об этом не беспокойся, место найдётся. Вставай, купаться пошли. Перед обрядом тело очистить положено. Здесь рядом озеро, вода прозрачная, как кристалл.
— Купаться? — опешила Лена. — Я купальник не брала.
— Зачем купальник? Там нас никто не увидит.
Смыть с себя пот и пыль было бы недурно, поэтому отнекиваться Лена не стала. Голышом так голышом. В самом деле, кого здесь, в лесу, стесняться? Не медведей же!
А озеро, и правда, было сказочным. Маленькое, не озеро, а лужа-переросток. Оно казалось зеркалом, в котором отражались лес и розовый пух подсвеченных заходящим солнцем облаков. Лишь когда Варламова, сбросив одежду, врезалась в неподвижную гладь воды, подняв фонтан брызг, иллюзия рассеялась.
Лена шагнула следом, готовая взвизгнуть от родникового холода. Но озеро прогрелось почти на всю глубину. Только у противоположного берега, где под ветвями толпящихся у кромки воды елей чернели омуты и били ключи, лодыжки лизнул коварный холодок. Лена дважды оплыла озерцо по кругу, хоть Татьяна и хмурилась укоризненно: «К омутам не лезь! Водяник ногу судорогой сведёт, под коряги утащит!» Утонуть в такой луже? Смешно!
Затем Варламова потянула её в маленькую заводь, откуда выбегал ручеёк-речушка. Выудила из кошёлки мочалу, брусок подозрительно тёмного, — уж не хозяйственного ли?! — мыла и требовательно подступила к гостье:
— Поворачивайся. Я тебя мыть буду!
Лена фыркнула возмущённо. Но уступила. Намыливала и оттирала мочалкой Татьяна тщательно. И вместе с тем прикосновения её пальцев были мягкими, нежными. Всплыли в памяти воспоминания детства, когда мама так же купала в ванне…
Но сейчас в ощущении чужих рук на обнажённом теле было иное. Незнакомое, страшноватое, чуть пьянящее. И когда Варламова, закончив со спиной и руками, добралась до её груди, Лена перехватила пальцы подруги:
— Здесь я и сама справлюсь! — И чтобы окончательно прогнать ненужное напряжение, не думать о жарком румянце, пылающем на щеках, заговорила о постороннем, нейтральном: — Слушай, я думала, у воды комарья полно будет. Заживо съедят.
— Боятся.
— Чего?
— Заклятья.
— Ааа… Вместо забора и замков твоя бабушка тоже заклятья использует?
— Разумеется. Это только человек — животина глупая, суёт нос, сам не понимая куда.
Шутит или серьёзно говорит? На всякий случай Лена засмеялась.
Она уже нацеливалась на большое мохнатое полотенце, но Варламова вновь полезла в кошёлку. И неожиданно извлекла оттуда большую резиновую «грушу» и тюбик вазелина:
— Изнутри тоже помыться нужно.
С минуту девушка удивлённо разглядывала предметы. А когда поняла, чего от неё хотят, резко отстранилась, затрясла головой.
— Такого уговора не было! Не буду я этими глупостями заниматься!
— Какие глупости? Тебе никогда клизму не ставили? Если боишься, давай помогу.
Этого не хватало! Лебедева зашипела от негодования, готовая развернуться и уйти. Хватит с неё!
…Но, с другой стороны, сама эту игру затеяла. И поездку, и на «лечение» согласилась. Глупо останавливаться на полпути. Получится, что она клизмы испугалась? Костикова узнает — умрёт со смеху. Позорище, а не «фольклорная экспедиция». Лена решительно отобрала спринцовку и тюбик, потребовала «Отвернись!»
Одеться Варламова не разрешила: «Оно грязное, потное, замараешься! Кого нам стесняться? Чужие здесь не ходят». Пришлось возвращаться к избушке нагишом. Чем дальше, тем ирреальнее выглядело происходящее.
Затем они разжигали очаг. Опыта у Лебедевой не было никакого, но промасленная бумага вспыхнула от первой же спички. Языки пламени перебежали на сухую щепу, подросли, принялись лизать, причмокивая и потрескивая, разложенные под днищем котла дрова. Пламя в очаге разгорелось, и полумрак, собравшийся по углам кухоньки, сразу сгустился. Исчезла ведущая в сени дверь, посуда на полках утонула в колышущихся тенях. А окошко превратилось в серый прямоугольник, нарисованный на стене. Древний очаг, избушка, сумрак, собственная нагота и нагота Татьяны — Лена словно провалилась в какую-то из любимых книг. Здесь, в этом странном месте недоверие, неприязнь, желание доказать собственное превосходство пропали. Осталось жутковатое возбуждение и предчувствие необычного. Неизвестного. Запретного.
Варламова тронула её за плечо:
— Пора приправы в отвар бросать. Заклинание повторяй!
«Плод Земли, Вода и Пламя, помогите слиться с вами…» — слова больше не казались бредом. Лена повторяла их снова и снова, высыпая в котёл приготовленные днём травы, порошки, коренья. Когда очередь дошла до последней баночки, — с тёмной маслянистой жидкостью, — Татьяна указала на стол:
— Ложись! Смажу и тебя.
Переспрашивать, требовать объяснений не хотелось. Пусть таинственный обряд идёт своим чередом. Лебедева подчинилась. Маслянистая жидкость заполнила благоуханьем кухню. Пальцы Варламовой заскользили по коже, и возбуждение сделалось непереносимым. Лена закрыла глаза, стиснула зубы, чтобы не застонать в накатывающем экстазе… К сожалению, процедура закончилась слишком быстро.
— Готово! Теперь выпей это, — Варламова взгромоздилась рядом, сунула в руки глиняную кружку.
Лена потянула носом, но вычленить новый запах из букета ароматов было совершенно невозможно. Да и какая разница, что там? Она осушила кружку одним долгим глотком. Жидкость вряд ли содержала алкоголь. Мятно-ментоловый вкус обдал холодком гортань, пищевод, пополз по внутренностям. Стало легко-легко. Нагота более не смущала.
— Долго так сидеть будем? — поторопила она подругу.
— Щиплется?
Смазанная кожа в самом деле начала зудеть, стягиваться. Лена послюнила тыльную сторону ладони, потёрла. Не помогло, жидкость впиталась, придав телу медный оттенок.
— Угу.
— Тогда пробуй воду. Тёплая?
Лебедева неловко соскочила со стола, проковыляла к очагу — не только кожу стянуло, но и мускулы стали непослушными. Поглазела на плавающие в котле травинки, осторожно сунула палец.
— Тёплая.
— Залазь, откисай.
— Что? — повернуть голову не получилось, пришлось развернуться, чтобы посмотреть на подругу. — Залезать? Так это ванна такая? Я думала, мы бабушке лекарство варим.
— Варим. Так по рецепту нужно.
Лебедева неуверенно хихикнула. Вот это ритуал! Теперь понятно, почему её тщательно отмывали и снаружи, и внутри.
Стараясь не перевернуть и не расплескать, она забралась в котёл. Присела, прислонилась спиной к стенке. Та была не горячей, лишь приятно тёплой. Как и дно, как жидкость, поднявшаяся до подбородка. А какие ароматы тут стояли! Голова сразу поплыла, унося Лену всё дальше, дальше, в страну снов и сказок…
Очнулась Лебедева, ощутив, что становится слишком горячо. С трудом разлепила веки. Она по-прежнему сидела в чане, а над водой поднимались густые клубы пара. От дна и стенок то и дело отрывались пузырьки воздуха, предвещая скорое закипание. Однако!
Она попыталась подтянуть ноги и встать. Не тут-то было! Мускулы отказывались повиноваться. Лена вдруг поняла, что не чувствует ни ног, ни рук, ни упирающейся в дно задницы. А сердце в груди бухала громко, с надрывом, делая долгие перерывы. Она скосила глаза — единственное, что получилось сделать. Варламова сидела, поджав ноги, на кухонном столе, внимательно рассматривала её.
— Т…аня… п…мо…ги…
Варламова соскользнула на пол, наполнила знакомую кружку, подошла к очагу. Запрокинула голову сидящей в чане подруги, ткнула кружку в непослушные губы:
— Пей. Легче станет.
Ментоловый лёд и правда помог. Тело по-прежнему оставалось непослушным, но жар отступил, как будто вода в котле остыла за считанные секунды. И язык отлип от нёба. Лена попыталась пошутить:
— Фух, чуть не сварилась… Помоги вылезти!
Татьяна засмеялась.
— Ну не «чуть», ещё довольно долго вариться, потерпи. Как тебе там, не тесно? Видишь, а ты переживала!
Она и не думала помогать! Вместо этого сняла с крюка на стене здоровенный черпак, принялась помешивать варево.
— Ты что творишь?! — ошеломлённая, Лебедева следила за этими манипуляциями. — Я же сварюсь заживо, ты что, не понимаешь? Завтра Анжела…
— Я же говорила — козу твою Кузьма пристроил. Вот, полюбуйся, — Варламова вернула черпак на место, выдвинула из угла корзину — ту самую, в которой им приносили обед. Водрузила её на стол, сняла тряпицу. Вынула круглое, светлое, смахивающее на головку капусты. Начала привязывать какой-то паклей к свободному крюку.
Нет, это была не капуста. Совсем не капуста! Лена уже знала, что это, но сознание отказывалась соглашаться с увиденным.
Варламова привязывала за длинные светлые волосы человеческую голову. Широко распахнутые глаза смотрели на Лебедеву, серёжки поблёскивали в ушах, кончик языка высунулся из приоткрытого рта, будто дразнил.
Татьяна, наконец, справилась. Отступила, разглядывая «капусту». Прокомментировала:
— Пусть повисит, может, бабушке для чего сгодится. Ты не думай, век мы ей не сильно укоротили. Не жиличка она была, я ещё в общаге, по ладони её прочла. Зарезал бы её ухажёр, и сгинула бы без пользы. А так — и тебя причастили, и Нюрке мясцо будет, ребёночка подкармливать. Нюрка тяжёлая, рожать скоро, а «козлятинка», правильно сготовленная, сил и здоровья добавляет. Кстати, Нюра — это жена Кузьмы, чтобы ты знала.
Лена смотрела в улыбающееся лицо Варламовой и не верила в реальность происходящего.
— Ты… вы… убийцы! Думаешь, никто не узнает? Нас искать будут!
Варламова пожала плечами:
— Где искать-то? Вы на Узловой сошли, когда узнали, что бабушка заболела. Проводница подтвердит — поделано ей. А куда вы потом исчезли… Знаешь, сколько людей бесследно пропадает? Страна огромная, болот не счесть.
В руке её откуда-то появилась двузубая вилка на длинной ручке. Зубцы чиркнули по ложбинке между разбухшими, ставшими ещё больше и круглее грудями, и бурая плёнка отслоилась, открыв чистую, розовую кожу.
— Да, Лена, у ведуньи от каждой болезни лекарство найдётся, — продолжала Варламова, неторопливо отчищая подругу. — И от собственной смерти в том числе. Отвар из девственницы. Причём эта девственница должна его и приготовить добровольно и собственноручно. Трудно такое лекарство заполучить, но, как видишь, можно. Нет, ты не подумай, я не нарочно всё это подстроила. Не хотела я, чтобы вы ехали, но раз увязались, решила в самом деле «фольклорную экспедицию» устроить, напугать немного. Я не знала, что бабушкин срок пришёл. А после поздно стало. Слишком удачно сошлось, чтобы простым совпадением быть.
Вилка упёрлась в складку на животе, надавила. Лена не ощущала ничего, словно не её протыкали. Вокруг зубцов набух прозрачный жёлтый шарик, стал увеличиваться. Оторвался от вилки, всплыл, растёкся по поверхности маслянистым пятном.
— Жира в тебе многовато, — вздохнула Варламова. — От жира отвар вкус теряет. Ладно, как вытопится, соберу лишний.
Это было чересчур! Лена хотела выкрикнуть что-нибудь злое… Но странно, злости она не ощущала. И страха не ощущала. То, что творилось в забытой богом и людьми деревушке, было слишком невероятным. К Елене Лебедевой, студентке ГИПиМа, живущей в двадцать первом веке, оно не имело никакого отношения. Это сказка, сон, бред — что угодно! Завтра она проснётся, и окажется, что ничего этого не было.
На дне котла вспух и с шумом рванул наверх пузырь. Второй вырвался из-под бедра, шевельнул тело. Вода закипала, пар повалил так густо, что скрыл и стены избушки, и голову на крючке, и снующую вокруг Варламову. Он оседал каплями на ресницах, лез в нос, забивал лёгкие. Лена закрыла глаза, задержала дыхание. Так оказалось гораздо лучше. А когда тело, потеряв равновесие, завалилось на бок, и голова погрузилась в бульон, сделалось и вовсе хорошо…
— Лена, доброе утро!
Лебедева поняла, что уже не спит, и глаза открыты. Прямо над ней в ярко-синем небе висело белое облачко, где-то рядом выводил трели соловей. Утро было очень раннее — солнечные лучи не добрались до верхушек деревьев, обступавших поляну. Но ночной морок остался в прошлом, и увиденный сон казался не страшным, а забавным. Надо же, дочиталась, называется! Костиковой рассказать, как её на гуляш пустили, — со смеху помрёт.
Лена хотела ответить на приветствие. И заодно спросить, каким это «чудом» она оказалась снаружи, когда ясно помнит, что заснула у Татьяны на кровати. Но язык повиноваться не захотел. И шея не подчинялась. И скосить глаза, чтобы осмотреться по сторонам, не получилось.
А затем она сообразила, что и не дышит.
Лицо Варламовой склонилось к ней, заслонило небо и облако. Радостное лицо.
— Спасибо, Леночка, за лекарство, всё получилось! Видишь, не зря ты себя берегла так долго — бабушке столько лет добавлено, сколько ты прожила. Дождётся она, пока у Кузьмы и Нюры дочь вырастет да в пору войдёт, передаст ей родовую силу. А я теперь свободна! Обещала маме, что ведуньей не стану, уеду навсегда из Варламовки, — теперь исполню. А ты, наоборот, здесь останешься, насовсем. Хотела настоящего ведовства — будет тебе его досыта. Скоро бабушка тебя из тела выпустит, помогать ей станешь. — В глазах её вдруг блеснул хитрый огонёк: — А хочешь взглянуть на себя напоследок?
Ответить Лена не могла при всём желании. Да Варламова и не ждала ответа. Картинка перед глазами повернулась, небо, облако, верхушки деревьев уплыли, вместо них появились избушка, стол, скамьи. Кажется, здесь готовился праздничный обед — вернее завтрак — на три дюжины персон: тарелки расставлены, ножи, гранёные стаканы. А посредине — огромное блюдо с… мясом. «Вилок нет», — отстранённо подумала Лебедева. — «Они что, руками всё это есть собираются?»
Дверь избушки распахнулась, на порог вышла статная женщина лет сорока. Красивая, с лёгкой сединой в таких же тёмных, как у Татьяны, волосах. Ничего в ней не напоминало о древней умирающей старухе. Лена не могла вспомнить, говорила ли Варламова, как зовут её бабушку. Не важно! Нужды в том, человеческом имени не было. На пороге стояла Хозяйка. И знание это подтверждало куда весомей, чем картинка перед глазами: всё, что случилось ночью, — не сон.
— Таньша, зачем ты её разбудила до срока? — женщина укоризненно нахмурила брови. — Разве так годится?
Она поставила миску с грибами, вытерла руки о передник. Обошла стол, аккуратно уложила голову Лены на блюдо, поправила упавшие на лицо девушки волосы.
— Хорошая девочка, хорошая. Спи, набирайся сил. У нас с тобой много работы впереди.
Мягкие, добрые пальцы Хозяйки коснулись век. Картинка погасла.
Елена Лебедева перестала существовать.
— Все нормально, — пробормотала Марья и вытерла кровавые разводы на лице. — А нехрен лезть в мой! дом!
— Абсолютно согласна. Но такое заклинание натощак… — Велена неодобрительно покачала головой.
Ведьма устроилась на лавке возле печи, обтерла лицо мокрой тряпицей и швырнула ее в корыто с застоявшейся стиркой. Пофиг, завтра выстирает.
Воительница же вновь осмотрелась. И протянула ведьме со стола банку меда и ложку, заранее сняв крышку.
— Держите, я вам сейчас молока ещё налью, где оно у вас? — проговорила она, озираясь в поисках того же горшка с молоком. Ведьму надо было отпаивать сладким и питательным, а то не дай боже упадок сил случится.
— Там, на полке, — махнула рукой Марья, указывая на искомый горшок. Только она искренне сомневалась, что после всех событий это молоко не скисло. — Ничего, я кислое тоже пью… А потом Машку подоить надо, иначе она нам весь сарай разнесет и забор… Вот и свежее будет.
Ведьма зачерпнула мед ложкой, сунула в рот и поморщилась от излишней сладости. Вот вприкуску с чаем было бы неплохо, а так аж в горле задрало. Прокашлялась и неожиданно для самой себя спросила:
— А что это было вообще, а?
— А это было миленькое проклятие, смех смерти называется. Все живое, слыша этот смех, начинает терять рассудок, потом начинает смеяться, а потом умирает от смеха и становится умертвием, всячески подвластным некроманту, — заявила она, вручая ведьме превратившееся в настоящую простоквашу молоко, не забыв насыпать крупные куски в первую попавшуюся под руку чашку.
— Благодарю, — ведьма отхлебнула простокваши и покачала головой. — Отличное завершение дня, просто великолепное. Ладно, раз такое дело пошло и нам вроде как еще долго вместе кантоваться… давайте на «ты»?
— Давайте. И… Прости, что тогда в лесу разозлилась, понимаю, вышло некрасиво, — покаянно склонила голову Велена и зыркнула на окно, где снаружи уже качественно подступали сумерки. — Да, я надеюсь, вы не расскажете о том случае со склянкой в лесу.
— А мне и рассказывать некому, — пожала плечами ведьма. Действительно, все ее общение сводилось в основном в перебранке с деревенскими или торговле «настоечками» для разных нужд граждан. Задушевных разговоров Марья ни с кем не вела, друзей среди простых людей у нее не было. Даже пожелай она рассказать секрет Велены, то никому до него не будет дела. Деревенские не поймут, а приезжие рыцари и приключенцы навряд ли будут интересоваться историями лесной ведьмы.
Немного оклемавшись, Марья растопила печь и повелительно указала следовательнице:
— Полезай да грейся, и так над собой поиздевалась до невозможности. После такого бега как бы хуже не стало… Я пока пойду с Машкой разберусь… а потом попробую приготовить зайца так, как когда-то очень давно учила меня бабушка. И не надо так смотреть, ведьмы рождаются людьми… и бабушки у них тоже бывают.
— Спасибо, мне что-то и правда не хорошо, — поморщилась Велена, послушно забрасывая свое тело на печь, и закашлялась, негромко так, но настолько болезненно, что в груди захрустело. Все же, мучить свой организм ещё с зимы… Два месяца с лишним получается, при воспалении лёгких бегать по заданиям! Такое подкосит даже такой крепкий организм, как у неё! Тут ведь бесполезно пить отварчики и бросаться в бой. Нужно долго и с комфортом отлежаться. Правда, хрен ей это позволят…
Женщина скривилась, скрючиваясь на печке, не забыв снять со спины арбалет. Лежать в полной амуниции совершенно не удобно, но стоять на ногах было почти больно. Да, добегались…
Марья повернулась в прихожей, задумчиво оценила состояние ослабевшей женщины и добавила себе пункт на счет трав: не только согревающие и восстанавливающие, но еще и отхаркивающих побольше. Надо выгонять слизь из легких, иначе быть беде. Что ж, подоит козу и найдет все нужное, кажется, где-то у нее хранились подходящие цветки… вроде бы на чердаке. Давненько к ней никто с простудой не захаживал, в основном раны, переломы и похмелье было.
В этот раз вредная Машка подоилась быстро. Вдоволь нащеголявшись распирающим выменем, коза, казалось, даже рада была человеческим рукам. Зато потом отыгралась, вывернувшись из веревки и мстительно наподдав Марье под зад. Хорошо хоть та успела отставить ведро с молоком — как чувствовала.
Полежав какое-то время, Велена наконец смогла нормально распрямиться, сесть и, откашлявшись, снять с себя часть амуниции, щитки, метательные ножи и склянки с боевыми зельями. И только после этого ей удалось подтянуть к себе с пола сумку. Пока ещё откуда-то взялись силы, стоило закончить и отослать все отчёты. А отчёты шефа точно не пропадают. Это она могла гарантировать. Светильник давал плохое освещение, но она спокойно могла писать и читать. Такое не было особой проблемой.
Набрав мешочки с травами с чердака, Марья подхватила ведро с молоком и вернулась в дом. Полуночничать для ведьмы было делом обычным — выспится завтра, не проблема. А сейчас надо гостью накормить после всего, Тишку тоже не мешало бы. Ну и Вовчику, как охотнику, полагалась внушительная часть зайца. Правда, его следовало ошкурить, выпотрошить и приготовить. Прикинув расклад дел, ведьма первым делом плеснула коту и волкодлаку молока, оставшееся молоко перелила в большой горшок из-под хлеба и сунула в печь. Потом принялась возиться с травами, подбирая нужные компоненты для отваров. Залила все водой, тоже сунула в печь. И, кажется, у нее была согревающая мазь… где-то… да, точно, на самой верхней полке.
Поднявшись на цыпочки, Марья достала небольшую плошку с мазью, понюхала и, не найдя ничего страшного, решила дать гостье мазаться для согрева и чтобы выгонять болезнь. Одними чаями так все не вылечишь.
— Держи, намажь грудную клетку, — вручила она следовательнице плошку. — Но не грудные железы, а то может очень сильно печь. А я потом тебе спину натру этим же.
— Спасибо, — хмыкнула воительница, принимая баночку и спокойно расстегивая форменную куртку. А затем, опустив взгляд в вырез, хмыкнула, начиная намазывать пахучей мазью ключицы и выступающие ребра. — Правда, на счёт молочных желез — тут ты мне польстила! — фыркнула под конец она, тщательно растирая грудную клетку. И только потом передала баночку обратно ведьме. — Я куртку сниму, у тебя теплой рубахи не найдется?
— Найдется. А пока поднимай рубашку, я спину натру, — ведьма зачерпнула пальцами мази, дождалась, пока Велена задерет свою одежду и щедро растерла мазь по спине — под шеей, на лопатках, старательно обходя зону сердца. Потом наказала укрываться, а сама сбегала за теплым, вязанным из шерсти Машки свитером. Вязка была несколько корявой, впрочем, это не мешало Марье носить свитер в холодные зимние времена.
Оценив цвет свитерка, Велена слабо улыбнулась и, благодарно кивнув, поспешно надела.
— И как она тебя тогда не забодала-то хоть? — весело хмыкнула она, прослеживая корявый, но толстый и добротный узор вязки. И только потом Велена зевнула, потянулась и, поудобнее угнездившись на печке, принялась дописывать отчёт, бликуя в полумраке желтыми глазищами. До ответа оставалась самая малость и можно было радоваться уже тому, что не придется тащиться больше суток в деревню и пихать эту кипу на почту. Нет, это издевательское творчество появится на столе у шефа уже с рассветом, и даже просигналит свое появление омерзительным звуком. Да… Любила Велена на полном праве подковырнуть злокозненного эльфа… А то совсем уже с жиру бесится.
— Не забодала, она линяет весной и осенью. Вот из осенней шерсти свитер и был связан, — спокойно пояснила ведьма, принимаясь ошкуривать зайца и то и дело поглядывая на печь — отвары должны быть готовы с минуту на минуту. — А весеннюю шерсть сейчас подготавливает по моей просьбе одна скучающая вдовушка. Вряд ли она так уж сильно над ней корпит… но, тем не менее, осенью мне будет чем заняться.
Острый нож легко срезал шкурку с зайца. Марья придирчиво осмотрела результат своей работы — пожалуй, такую шкурку можно будет продать деревенским за муку. Авось кому-то на шапку или воротник и сойдет… Подумав, она положила шкурку повыше на полку с готовыми зельями, чтобы не достал вездесущий кот. Вряд ли кому-то захочется купить подранную когтями шкурку. Проверила запас некоторых часто используемых зелий, отметила, что надо бы доварить, иначе скоро страждущим нечего будет пить…
А потом взялась потрошить ошкуренного зайца. Ночной дожор будет на славу.
— А там вчерашней курицы случайно не осталось? Она же вроде здоровенная была! — вновь зевнула Велена, легко укладывая листы в бумажную папку и замыкая уже готовые и наполненные силой руны. После чего отчёты с хлопком исчезли. Пусть будет шефу сюрприз от законопослушного и ретивого работника! А нечего человека выходных лишать!
Марья внимательно осмотрела полки. Курицы не наблюдалось, впрочем, как и запропастившегося кота. Все понятно, сожрал или сам, или вынес и поделился с Вовчиком. Что ж, мясоеды-любители потрудились на славу.
— Боюсь, курица почила праведной смертью в желудке одного из них, — ведьма кивнула на довольного волкодлака, разлегшегося на выделенном ему коврике. Почему зверь решил ночевать в доме, было понятно, но с другой стороны… одомашненный волкодлак — это что-то новенькое.
Ведьма достала заварившиеся отвары, процедила и подала Велене. Сама же ополоснула тушку зайца от крови, быстро сбегала в погреб, достала овощей и принялась их чистить, мыть и начинять зайца. Просто запечь было половиной дела, главное — добиться вкуса и мягкости от мяса дикого животного. Домашних кроликов деревенские почти не держали, поскольку сей зверь сильно прихотливый и требует много сил во время ухода. А дикий заяц достаточно жесткий и жилистый, его надо хорошо обрабатывать солью, приправами и луком… Иначе все зубы в этом зайце и останутся.
— Его ещё можно в молоке вымочить час, должно убрать отчасти жесткость и специфический вкус, — спокойно предложила Велена, отпивая отвар мелкими глотками и, наконец, отставляя кружку. Весело сверкнула глазами на волкодлака.
Да теперь стало понятно, отчего тот им зайца подкинул. Он же не злокозненная животинка, как кот, у него, вроде, даже зачатки совести должны быть!
— Было бы забавно посмотреть на встречу нашего Вовчика и сявки моего шефа! — усмехнулась она, укладываясь боком на печке и оценивая габариты волкодлака. Да, такого красавца за обычного волка может принять лишь запойный алкаш!
— Я после вашей шавки убирать не буду, поэтому встречу организовывайте, пожалуйста, где-нибудь за пределами двора, — буркнула ведьма, красочно представляя лужи и горки собачьего дерьма, наделанные в ее доме. Поморщилась от таких перспектив. Как-то ей удалось и Тишку выдрессировать справлять нужду на улице, и да Вовчик с этим вопросом разбирался самостоятельно. Тишка, конечно, будучи мелким котенком, сильно дурил, но получая регулярные оплеухи, научился нести все хотя бы во двор.
А Велена подумала о том, что ей по сути тоже меньше всего хотелось бы видеть здесь гнусную остроухую скотину.
Подумав и покрутив многострадального зайца в руках, ведьма решила:
— Вымачивать слишком долго, тут хоть бы успеть запечь. У меня уже глаза слипаются, — и в подтверждение этого факта широко зевнула, слегка прикрыв рот рукой.
— Можно стушить в молоке, так тоже должно быть вкусно, — в тон ей зевнула Велена, едва не затыкая себе рот кулаком. — Знаешь, когда меня в лютне* затащила под лёд королева упырей, я думала, смогу выпросить себе две недели на восстановление. Но всем оказалось плевать и на полученную болезнь, и на выполненное задание. Так, будто это совершенно обычно, когда человек справляется с чем-то, по идее непосильным, а в награду получает: «Это твоя работа, тебе за это платят!», — она не знала, почему захотелось пожаловаться. Просто извечная бабская натура взыграла. Наверное…
— Попробую стушить, я еще так никогда зайцев не готовила, — ведьма со вздохом посмотрела на самый большой занятый молоком горшок, отлила на глаз часть молока в горшок поменьше и сунула туда зайца. Молока все же оказалось многовато и оно немного выплеснулось на стол. Марья вытерла его тряпкой и задумчиво кивнула на слова Велены. — Можешь спокойно быть здесь столько, сколько нужно. Пока не вылечишься или… не захочешь уйти сама. Я никого не держу, но никого и не прогоняю.
На эти слова Велена лишь тихо хмыкнула, скручиваясь в комочек поплотнее.
На всякий случай посолив молоко — была у нее такая слабость недосаливать еду, Марья сунула горшок в печь и уселась на лавку, задумчиво коснулась краешка своей рубашки.
— Если тебя где-то не ценят, следует покинуть это место. Мне бы пригодилась… компаньонка, — слегка усмехнулась она, вспоминая давние слова своей наставницы.
«Став ведьмой, ты будешь всегда одна. Люди будут держать тебя рядом, всегда рядом, но никогда вместе. Ты удобна до тех пор, пока не случится мор или не придут враги. Тогда ты тоже станешь удобной… чтобы им было на кого навесить вину. Они никогда не скажут, что мор возник из-за куч мусора, в которых расплодились крысы, разносящие болезнь. Люди никогда не признаются, что сами являются причиной своих бед. Зато они всегда радостно свалят все проблемы и беды на ведьму, и тогда весело заполыхает еще один костер. Будь готова к одиночеству и к тому, что однажды ты поплатишься за свой дар…»
— Было бы здорово, — мечтательно вздохнула воительница, прикрывая глаза. — Знаешь, в больших городах много ведьм, но зачастую молоденьких и совсем зелёных. Это потом они уходят прочь, понимая, что люди их не любят. Уходят в свои лесные общины или у них получается устроиться при какой-то деревушке, — грустно проговорила девушка, стараясь не кашлять. — Случился как-то у нас в городе один… казус. Одному богатенькому сынку показалось, что за доступной девкой не обязательно идти в бордель, и он прихватил первую попавшуюся на улице. Что было дальше — понятно. Но девчонка оказалась ведьмой. Поправила рваные юбки… И прокляла высокородную падлу так, что он слизнями срать начал. Понятное дело, что ее отследили и на костер. Тогда мне без особого труда удалось её прямо из тюрьмы вывезти к лесному ковену. А у них свои законы. Да… А меня подловили у родной гильдии. Шеф сдал со всеми потрохами. И не потому, что законопослушный. Плевать ему на всю эту кутерьму. Просто тем утром я его шавку в окно выкинула. Вот и вышло, что светил мне костер или каторга… — она перевела дух и содрогнулась. Да, откровений может и многовато было, но все же…
Примечания:
* — местное название февраля.
Повтор финала предыдущей серии. Ночь, кладбище.
Вовочка Феликсу:
— Во многих знаниях много печали, и кому это знать, как не Феликсу, тем более ежели он не просто железный, а из нержавейки.
Феликс:
— Это ты про что сейчас?
Вовочка:
— Про то, что есть многое на свете, друг мой Феликс, что и не снилось нашим мудрецам.
Феликс:
— Вовочка, ты чего?
Вовочка:
— Вовочка спит давно, он хороший мальчик. Да и вам, молодой человек, пора баиньки…
Полная луна, у Вовочки нехорошая улыбочка и глаза словно вспыхивают.
Вой собаки
***
смена кадра
***
Школьный двор.
Александра Сергеевна на входе в школу отбирает у Павлика пулемет. Грозит Павлику пальцем, огромным амбарным ключом отпирает замок на двери кладовки под лестницей (оттуда вываливается швабра и нечто, подозрительно напоминающее пояс шахида), запихивает туда пулемет, шваброй задвигает пояс, запирает дверь на замок.
***
смена кадра
***
В школе. Доклад Феликса про Алешу. Генерал в ярости.
Генерал:
— Черт знает что! Мальчик живет на кладбище, один, куда смотрит ювеналка и педсовет? Какие родители, я пробил по базе — они мертвы уже три года! Что там у них вообще творится — родители ученика три года не приходят в школу, а всем плевать?!
Феликс в окно наблюдает, как первоклашки под руководством Хельги на школьном дворе выкладывают красными кирпичами звезду, потом ставят по ее лучам огромные свечи, зажигает, становится ясно, что это пентаграмма.
Феликс (флегматично):
— Ну почему же… Они приходят. Если их вызывают. Только вызывать их нужно правильно.
Генерал:
— Совсем обурели! Будет вам внеплановая комиссия из центра, допросились.
При этих словах рядом с Феликсом появляется Аллочка, смотрит заинтересованно.
***
смена кадра
***
В школе.
Латышев в коридоре утешает Плаксу Мирпл.
Латышев:
— У тебя хоть какой-то талант есть, у меня вон вообще никакого.
Та плачет еще горче.
Плакса Мирпл:
— Ты латент! У тебя еще все впереди, может вообще суперталантище раскрыться, а со мною все кончено!
***
смена кадра
***
Кафе.
Мессир сидит в кафе за ноутом, серфингит сайты.
За другим столиком того же кафе пьет кофе и болтает с подружкой блондинка, очень похожая на Референтшу.
***
смена кадра
***
Лондон.
В МИ-6 бывшему Жениху Джоан вставляют пистон — как ты мог упустить такую выгодную невесту?! вокруг этой школы суетятся все разведки мира, даже ЦРУ отметилось, а мы что — рыжие что ли?! У нас там кандидат в агенты, надо поехать, перевести в штатные, пусть пашет. Где приглашение? Мы не может светиться, все должно быть совершенно естественно. Профукал невесту — придумывай другой план.
Жених выходит весь потерянный. Бредет по улице. Останавливается у витрины кафе. Упирается лбом в стекло, бормочет.
Жених:
— Душу бы продал за приглашение!
В кафе за столиком смутно видна женщина, очень похожая на Референтшу, на нее не акцентировано.
Перебивкой — Мессир радостно потирает руки, напевает — «Ах, попалась пташка, стой, не уйдешь из сети!» и тут же «Люди гибнут за металл»
Перебивкой ЦРУ — вокруг этого места только ленивый не отметился, а мы что — рыжие что ли?!
***
смена кадра
***
Поезд. Мессир и комиссия.
В поезде в купе Мессир и Ковалев, в соседнем купе остальные члены посланной в Фатьянов комиссии. Представляются.
Мессир:
— Шитиков Павел Иванович.
Ковалев:
— Майор Ковалев.
Мессир (хихикая):
— О? Нос?
Ковалев (подозрительно оглядываясь):
— Откуда вам это известно?! Вы тоже из наших? Почему мне не доложили?
Мессир:
— О, я много чего знаю…
Разговор о мистике и проклятых домах.
Мессир:
— А еще в дом вампира никто не может войти без приглашения хозяина.
Ковалев:
— А я слышал, что вроде как наоборот.
Мессир:
— Ну, в легендах много чего переиначили.
Ковалев:
— А в Фатьянова такие дома есть?
Мессир (загадочно):
— А как вы думаете, зачем я туда еду?
Мессир ведет себя а-ля Мефистофель, всячески подчеркивая инфернальность. Показывает мелкие фокусы с огнем из пальца и картами.
У меня только один вопрос – как здесь можно жить вообще? Сверху льет кислотный дождь, какой-то жирный такой, противно скользит по телу. Под ногами – каша из грязи, благо я таки добыла из Шеата заклинание очистки для обуви. Это было нелегко, пришлось его щекотать добрых полчаса, зато результат на лицо… И ветер еще тут холодный, сырой, прямо в харю. Фу, блин!
Выплевываю набившуюся в рот гадостную жидкость. Даже позвать некого. Зачуханное здание, видавшее виды. Серость, грязь, всякая гадость. Как здесь вообще могут дети жить-то?
Решив, что в таких погодных условиях как-то не до законов вежливости, я просто захожу в дверь. Да, вход у них тут есть, а для сигнального заклинания с прошлого моего посещения я – своя. Из коридора выбегает шумный коричневый вихрь и врезается мне прямо в живот. Выдерживаю, поднимаю вверх за руку тщедушное создание в серой хламиде. Девчонка лет эдак десяти на вид, может меньше. Я имею в виду человеческих лет. Для демиурга ей лет девяносто, наверное. От ста лет все идут в Академию бравым строем.
— Ты кто? – спрашиваю мелкую, та чуть подрагивает в руке. Приходится отпустить.
— Ада, — грустно вещает дитя, не спеша уйти.
— Так вот, Ада, Чтоб я тут долго не шаталась – где тут ваш директор? Очень надо поговорить.
— Пойдемте, я провожу.
Девочка уже не так быстро, как до меня, скачет по лестнице вверх. Ишь ты, куда забрались! Из коридора справа опасливо выглянул мальчонка поменьше, кивнул будто своим мыслям и тут же исчез. Ада же вела прямо, никуда не сворачивая, пока мы не уперлись в обыкновенную, ничем не примечательную дверь. Только присмотревшись, я смогла различить вязь полустертых иероглифов, видимо это и отличало ее от остальных дверей.
— Директор – там! – мелкая пигалица уже развернулась, чтобы сбежать, но я ее тормознула.
— Пошли зайдем, — киваю на дверь.
— Мы так не договаривались! Но пошли…
Спорить девочка не умела, видимо. Впрочем, видя какое тут у них жилье, обучение (считай никакого) и воспитание методом кнута… ничего удивительного. И как спрашивается из этих забитых и лишенных воли детей могут вырасти настоящие творцы миров?
Директором оказалась худенькая, будто светящаяся, изможденная женщина, деловито черкающая что-то на свитке. Даже на бумагу нормальную поскупились, гады. Вихрь черных, слегка будто припорошенных светлыми пятнышками волос венчал маленькую голову. Одета… да почти так же, как ученики – что-то серое, сразу и не разберешь, платье это или блузка с юбкой. А хотя больше напоминает индийское сари – слишком уж много на ней намотано.
— Здравствуйте, — тихонько стучу по дверному косяку. Не хочется мешать, чтоб женщина не наделала ошибок.
— А?… Здравствуйте, — она подняла серые, бесконечно усталые глаза и почти незаметно подавила зевок. Ну вот, еще один человек, то есть демиург, считай без энергии.
— Я по поводу воспитанников. Прошлый раз я у вас взяла на воспитание тридцать с хвостиком почти выпускников…
— Неужели с ними что-то случилось? – демиург едва не угробила результаты своей кропотливой работы – стоящая рядом пузатая чернильница опасно пошатнулась.
— Ну что вы, как раз наоборот. Они хорошо устроены, вместе с ними воспитываются драконы – их будущие помощники и хранители, — (вот про посещение драконьего приюта потом расскажу как-нибудь). – А сейчас мне бы хотелось взглянуть на тех, кто остался и, если захотят, забрать их к нам.
В прошлый мой визит недовыпускников этой недошколы демиургов мне вручал какой-то черноволосый мужик, видимо заместитель директора. Сейчас его не наблюдается, может отдыхает. Девчушка пригрелась под моей рукой, в тепле. Тонкая струйка энергии потянулась к детскому телу. Да, не балуют вас тут.
— Могу я взглянуть на них? – женщина еще не верит.
— Да пожалуйста, просмотр в режиме реального времени, — открываю экран как раз в нашу Академию.
Дети сейчас еще не приступали к серьезным занятиям. Им и их наставникам дано время прийти в себя, привыкнуть друг к другу, восстановиться после сильного истощения. А потому основные занятия были по самоконтролю – выполнять можно в любом виде. И по трансмутации – превращение одного предмета в другой. Самое простое и забирает совсем малую толику энергии. Сейчас было именно такое занятие.
В огромном зале с высоким потолком – на случай, если кто-то из драконов обратится – высилась куча всякой каменистой фигни. Небольшие глыбы и булыжники, камешки, размером с кулак ребенка, мелкий гравий и галька, сбоку – куча песка. Все это добро было любовно отдано гномами «на опыты для малышей». И сейчас вся куча мала – демиурги вместе с драконами, колупались в камнях, выбирали, какой им по душе и превращали в драгоценные камни и обратно. Занятие не сложное, но пыльное, потом наставники отправят всю эту ораву купаться и стираться. Сейчас же пусть балуются.
Пока смотрим трансляцию, Ада и директор получают вкусняшки – жареную курочку с гарниром из овощей, чай с тортом (торта – побольше), вкусное сладкое какао на молоке на закуску. Вон какие худые, их кормить и кормить… Девчонка пригрелась под боком и вылезать похоже не собиралась. А вот обнимать госпожу директора было как-то не с руки… Но и ее устало-задерганный внешний вид особой радости не добавлял.
— Вы позволите? – я протянула ей руку.
— Так вы?.. отдаете самое ценное? – женщина несмело подала раскрытую ладонь.
— Не волнуйтесь, чем больше я раздам, тем больше получу, — это действительно хорошее свойство. И я им удачно пользуюсь.
Теплый розовато-золотистый поток энергии хлынул в чужое истощенное тело, словно давно ждал этого. Женщина-демиург удивленно раскрыла глаза, слегка засветилась, щечки зарумянились. Ну вот, совсем другое дело, уже на живого человека похожа, а не на сушеный урюк…
— Достаточно, — разжимаю ладонь. А трансляция новой Академии все идет и идет. Уже показало столовую, где в поте лица трудятся добровольцы из разумных биоников и эльфов. Между прочим, эльфы – очень хорошие повара и пекари, просто обычно все в них видят именно лучников и воинов, а никак не добрых созданий в белом колпаке у плиты.
Были конечно разногласия, как не быть… Демиурги-отступники до сих пор косо смотрят на эльфов и на биоников. А я им советовала не обращать внимания, перебесятся старперы. Просто делать свою работу и дарить хоть капельку своей нежности брошенным детям – вот все, что от них требуется. Для взрослого совсем не сложно рассказать какую-то штуку ребенку, например, почему небо голубое, потрепать по голове и дать вкусную булочку или конфету. А для детей это важнее всего на свете.
Осмотр спален для малышей затянулся. Сама общага, где и поселили мелких, была как бы отдельным корпусом Академии, но с прямым переходом в само здание Академии, где эти малыши и учатся. Сделано это на случай опасности, к примеру, нападения на Академию тех придурков, которые не смирятся с положением вещей. Уже не мирятся. А на самом здании Академии и ее общаге накручено столько всего защитного, что без бочки вина не разберешься, бутылки тут мало.
Кроме того, над самим миром накручено тоже до хрена всего и защитного, и отталкивающего неприятеля. Здания Академии и общаги построены в первую очередь под удобную оборону и защиту самого драгоценного – детей. Потому и лестницы тут крутые, и переходы извилистые, и внутренний двор напоминает колодец, если смотреть с высоты. Зато надежно и задерживает врага, где бы он ни был. Быстро по таким лестницам не побегаешь, а телепортация здесь извне не работает. Только для своих, извольте.
Плюс ко всему в подвальных помещениях было еще более надежно. Мало того, что охранных заклинаний море, блокираторы телепортации и определение состава входящих в залы по генокоду, так еще и прекрасная станция связи, пробьется почти в любой мир.
А еще в первом подвальном этаже есть чудо – огромный, около двух метров в высоту и метра полтора в ширину, заокруглено-ромбический золотой кристалл. Этот кристалл я создала, чтобы перекачивать в него энергию и каждый нуждающийся мог взять себе столько, сколько ему надо. Раз в сутки я сливаю в него половину резерва, пока на нужды демиургов и драконов хватает. Как только мой резерв увеличится, так сразу буду сливать больше, а после можно будет сделать второй кристалл.
Экран возвращается снова в детские комнаты. Отдельно устроены игровые комнаты – надо же где-то расслабиться, тренировочные залы для физических упражнений и упражнений с оружием. Сбоку общаги построен полигон для малых магических испытаний и состязаний. Для крупных экзерсисов нужно выходить на улицу и желательно подальше от Академии.
В каждой жилой комнате (достаточно просторной, чтобы там уместились даже драконы в своей подростковой ипостаси) располагается по четыре кровати, шкафа и стола со стульями. Отдельный вход в ванную, тут уж сами распределятся, кто в какой очередности будет ее посещать. Имеется большое окно, занимающее одну стену, украсят сами своими руками при желании. И магический светильник под потолком, если вдруг кому-то захочется учиться по ночам.
В самой Академии и общаге много входов и выходов, чтобы никто не смог перекрыть один ход и лишить всех учеников и преподавателей свободы. Из телепортационного зала можно уйти в любой другой мир или на другую сторону этого мира. Хороший, уютный мир.
Малыши и преподаватели уже взяли все в свои руки и создают речки, ручейки, озера, растительность вокруг них. Кто-то учится создавать животных, кто-то изобретает насекомых, а кому-то нравятся разноцветные лягушки в новом мире. Все это разрешено и поощряется.
Все демиурги и драконы учатся работать вместе – коллективно. Каждый делает то, что у него получается лучше всего. И натренировавшись здесь на «кошках», позднее они будут вместе создавать собственные миры. А уж мир, созданный несколькими демиургами, гораздо лучше, чем мир, созданный одним демиургом.
Директор пораженно смотрит на это великолепие. Кажется, даже не моргает. Ну еще бы, это ж не их гныдник с кислотным дождем, который фигачит сутками… И она соглашается отдать туда детей. Все же возможность хоть какого-то выхода лучше, чем пресловутая Академия демиургов, где этим сиротам не светит ничего, кроме вечного рабства.
А после длительных разговоров-уговоров соглашается перейти к нам в той же должности. В принципе, те же дети, тот же директор, только миры разные и разный преподавательский состав. А так же совсем иной принцип учебы – обучение в игровой форме, когда надо сделать не от А до Б и ни на миллиметр дальше, а можно сделать так, как хочется юному творцу. Нужно в первую очередь раскрывать и развивать фантазию юных творцов, пока те не закостенели в каких-то определенных рамках и еще способны изобретать что-то новое, такое, чего еще нет.
Мы вышли оповестить детей и преподавателей. Дети отнеслись насторожено, но все-таки положительно. А вот с преподавателями беда. Некоторые с ужасом хватались за головы и бежали куда-то, видимо стучать прямиком в Совет. Некоторые сразу отказались. Зато двое согласились и стали собирать детей.
Я открыла экран-дверь в нашу Академию и через другой экран предупредила поставщиков – нужно много детской и подростковой одежды разных цветов и размеров. А для драконов нужна еще одежда специального покроя… И кроме одежды еще уйма всякой мелочевки типа заколок, расчесок, игрушек (дети они и в Африке дети). Молча подсчитала траты, докинула немалую сумму на счет Приюта – за все нужно платить. Потом докопаем в Приюте алмазы, выровняем созданные финансы с реальными, чтоб не обрушить человеческую финансовую систему.
А когда в экран последней зашла директор вместе с Адой, я собралась с духом и отправилась к дирекции производителей биоников. Нужно сделать им необычный, но чертовски прибыльный заказ. Всем этим малышам, особенно драконам, нужны няньки, способные и пригреть, и накормить, и выдержать самовозгорание малыша. Драконышу ничего ведь, а вот окружающие предметы и люди горят очень хорошо…
И нужно поговорить с четверкой наших отступников. Я понимаю, что преодолеть тысячелетние наслоения ила в мозгах очень сложно, почти невозможно, но и так паршиво относиться к бедным бионикам (Фи! Создания созданий, третий сорт!) тоже нельзя. Без этих ребят дети заколебут своих наставников с просьбами покормить, поиграть, поговорить, помочь и еще тысячей детских просьб. А их дело детей учить и защищать, занимать досуг должен кто-то другой.
Очень скоро в Совете демиургов поднялась паника…
Уровни кипели — иначе и не скажешь.
Весть о том, что Ложа (Ложа!) принесла клятву верности Белому Владыке, громыхнула не хуже массового обвала. Очумев от скорости, с которой сменилась власть, подземье встало на дыбы.
«Признать своим Владыкой Верхнего! Стража! Немыслимо!» — шипели одни и спешно прятали черные артефакты, рабов и сомнительные ингредиенты типа костей младенца. На всякий случай.
«Это хитрость Ложи», — сомневались осторожные. И на всякий случай пополняли свои боевые группы.
«К ангелам эту Ложу, полную стариков!» — орала всегда голодная молодь. И доставала где могла оружие, настойки, амулеты.
«Сбывается предсказание оракула! — вопили верующие. — Грядет восшествие демонов на поверхность! Под Солнце!»
«Приближаются новые войны Уровней», — делали вывод пессимисты. И на всякий случай готовили нападение на соседей.
И в древних семьях, где еще сохранились манускрипты прошлых веков, и в кланах браконьеров пустели полки с книгами из верхнего мира.
А Владыка, по слухам, набирает себе армию… или гвардию… или мастерскую…
«Провалиться бы этому Владыке с его требованиями!» — рычали патриары Ложи. И мобилизовывали все наличные силы. Набирали рабочие отряды. Проверяли запасы. Обучали подчиненных работать с людьми — Владыка сказал, что это умение им пригодится буквально на днях.
«Обслуга» — как именовали всех не-воинов, начиная от рабочих-строителей и заканчивая зельеварами, внезапно ощутила собственную ценность и толпами валила в новые сборные отряды, страшно благодарная Владыке. Отличившимся обещана поверхность, и обещавшему демоны верили. К новому Владыке Уровней никто не остался равнодушен. Его опасались, ненавидели, пылко обожали, клялись в преданности, насылали проклятья…
Уровни кипели, бурлили, сцеплялись в схватках, делали прогнозы…
И поисков Дензила в этой суматохе не замечал никто.
— Милорд!
Владыка вздрогнул. Отодвинул медиашар, где длинными рядами плыли какие-то схемы. Помолчал мгновение, выдохнул и посмотрел на Дензила странноватым взглядом. Дензил уже дважды наблюдал такое, и его заинтересовало это нечитаемое выражение… точнее, его заинтересовали причины. Милорд ведет себя подобным образом всего с несколькими персонами и то не всегда. Демон не отказался бы узнать, каким образом его скромная особа оказалась внесенной в ряд этих персон. Но это терпит. А пока…
— Новости?
— Милорд, на Уровнях объект пока не обнаружен.
Объект… именно так пока именовали пропавшего мага (на всякий случай Дензил избегал называть Владыкой обоих претендентов на это звание. Во избежание. А пока он втихую порекомендовал пиар-службе разработать два варианта «легенды»: в одном эта пара Соловьевых именовалась братьями, в другом — отцом и сыном; надо просчитать более выгодный).
— Но есть любопытное сообщение из Ложи.
— Что?
— Пропал патриар Иккорг. Исчез куда-то всего с двумя охранниками и не появляется больше суток.
— Версии?
— У окружения никаких. Но интересно другое. По данным одного источника, патриар Иккорг имел тайные, но хорошо налаженные контакты с людьми.
— Погоди-ка… — Нечитаемое выражение исчезло с лица Владыки, заменившись на собранно-сосредоточенное, почти злое. Пальцы быстро забарабанили о подлокотник. — По- годи-ка… Ты рассматриваешь возможность, что…
Все-таки милорд — удивительно понимающий де…чело… маг. Будет весьма жаль, если настолько пригодный к управлению де… личность… все-таки пожелает уступить трон своей другой… личности.
— Именно так, милорд. Я полагаю, эту вероятность следует рассмотреть немедленно.
Киношный мир тоже трясло как в лихорадке. Странно, но сразу три крупнейшие кинокомпании практически одновременно выделили средства на крупномасшабные высокобюджетные проекты фантастических фильмов. Одновременно было объявлено о запуске сразу нескольких сериалов, которые, судя по всему, должны были переплюнуть по популярности и достопамятный «Остаться в живых», и кассового монстра прошлого года «В поисках звезды». Снимать предполагалось в скоростном режиме, выходы пилотов — небывалое дело! — должны были состояться буквально в ближайший месяц, гонорары участникам планировались с учетом срочности… Словом, сценаристы, режиссеры, артисты и прочая киношная публика дружно благословляла демонов, ведьм и магов и готова была играть в них с утра до вечера…
Почему магов?
Еще одна странность всех затеянных теле- и кинопроектов была именно в том, что они были на эту тематику.
Так что актеры, конечно, косились на приглашенных «консультантов» (эти чудики всерьез называли себя магами!), но, в общем, примирились на удивление легко. Кое-кто даже не стеснялся требовать колдовства и приставать с приворотами. Что поделаешь, актеры часто бывают с придурью… то есть со странностями, если выражаться политкорректно.
Забегая вперед, скажем, что первые совместные пьянки за успех проекта как-то сразу всех примирили и сгладили странности.
Это была необычная работа. Ясновидцы предпочитали не трогать вещи демонов, телепаты терпеть не могли работать с кем-то в паре, а скромные поисковики, весь небольшой талант которых заключается в поиске потерянных предметов, никак не могли освоиться с усилившимися возможностями и нервничали…
Но Дензил уже привык к тому, что милорд выдает идеи чудные, да ценные. А посему возражения разношерстной команды в расчет не принимались.
Два ясновидца, две пары сменных телепатов и восемь поисковиков (все, кого нашли в столь короткий срок и кого милорд счел пригодными) недоуменно уставились на высыпанный из ящика мусор…
— Это что? — недоуменно-робко вопросил поисковик.
— Консервные банки, — негромко ответил один из ясновидцев. — Журналы. Пакеты… шкурки от фруктов с поверхности… Откуда они тут?
— Вот это и попробуйте выяснить.
Второй ясновидец вздохнул и потянул с рук перчатки.
Подцепить образ того, кто касался нужного предмета, легко. Но ясновидец как-то сомневался, что настойчивому демону нужен этот… патриар Темной Ложи. Но другие «тени» — так ясновидцы порой именовали смутные и неясные образы, скрытые за первыми, — вот их «увидеть» было куда сложней.
И все же…
Удача пришла на кожуре. Та не была свежей, и «отпечатки» сборщиков, к примеру, уже стерлись. Но остались касания тех, кто паковал фрукты в ажурные черные сетки. И еще одно…
…человек в черном костюме коснулся апельсина лишь мимоходом, скользящим небрежным движением, но его насмешка над убогим типом, потребовавшим всего лишь еду, ощущалась зримо… он не позволил себе показать эту насмешку, он кому-то служит, служит и боится нарушить распоряжение… покажись, ну покажись же…
Вот!
Отпечаток человека в костюме выдернулся на первый план и тут же был «выцеплен» из памяти телепатом.
— Есть! Любуйтесь.
Образ повис перед глазами (глаза, правда, пришлось закрыть), и присутствующие удивленно всмотрелись в ауру. Человек. Самый обычный…
— Кто это?
— Чей-то слуга.
— Это любопытно, — кивнул Дензил. — А теперь будьте добры, поищите-ка его…
— Поправьте меня, если я ошибаюсь. — Март обвел глазами заговорщиков: взъерошенную Маринку и до ужаса похожих близнецов. — Вы уверены, что Дим… монсеньор Вадим где-то, как вы выражаетесь, на поверхности.
— На земле.
— На земле, — спокойно повторил тот, — на секретном объекте… Откуда, кстати, уверенность?
Троица молчала, как пещерные сталактиты.
— Так дело не пойдет. Вам или нужен мой совет, или не нужен. Вы уж определитесь.
— Нужен… — буркнула Маринка. — Но…
— И как я буду советовать, не зная обстоятельств?
— Лучше б мы Лину попросили…
— Лина и Лёш на переговорах. Родителей вы, совершенно очевидно, привлекать не собираетесь. Вывод?
— Мы вас подслушали, — наконец раскрыл рот один из близнецов. — Вас с Яном. Когда вы это обсуждали…
Пауза. Март, подняв бровь, с интересом рассматривал юнцов, вот так запросто подслушавших двух демонов.
Теряю хватку.
— И?
— И мы его там поищем… — неохотно проговорила девочка.
Иногда глупость осознается уже в процессе высказывания. И, судя по паузе, наступившей после «высказывания», троица ее осознала.
— И как намерены искать? — устало поинтересовался Март. Но добивать юнцов не стал. Тем более его собственный план, если посмотреть, не слишком-то отличался. Разве что большей проработанностью деталей. — Где хоть искать будете? У вас что, есть список секретных объектов?
— Ну да.
— И где вы его взяли?
— В Интернете.
Великолепно. В Интернете… Март подавил неуместное веселье. Все-таки три дня на одних бодрящих настоях сказываются и на нервах, и на ясности мозгов.
— Он не совсем точный. Но мы взяли еще тот, который составил Вадим… этот Вадим, который альтер… альтернативный, и сличили… и сначала пойдем по совпадающим. Вот.
А это уже интересно…
Держать на привязи звереющий «холодок» оказалось сложней, чем считал Дим. Его не умиротворили ни еда, ни одежда, «холодок», как пиявка, цеплялся к сильным эмоциям и словно набирался сил от злости и тревоги.
Любопытно, может, «холодок» подпитывается от черных кристаллов? Тоже пакость. Ощущение, что они в родстве.
Дим прошелся по своей крохотной — пять на пять метров — территории. Он не обманывался доброй волей этой «Ложи». И то, что они ушли, не закончив разговора, паршиво на самом деле.
Почему ушли?
Да просто все. Они пошли искать на меня управу. Какие-то ниточки, за которые можно подергать. Письма близким, ага…
Надеюсь, у всех домашних хватило осторожности понять, что после моего исчезновения надо держаться настороже? Должно было. Что у отца, что у Лёшки… его Алекс осторожен…
Нет, моих не найдут.
А чем тогда будут давить?
Вжжжжиик! Что-то хлестнуло по коже. Дим успел увидеть шприц, воткнувшийся в кожу чуть выше локтя. Но выдернуть не успел.
Жители австралийского городка жили спокойно и размеренно от сезона к сезону. Событий особых не было. Немногочисленные праздники, как яркие вспышки, потом вспоминались и обсуждались месяцами.