В Лувре я услышала о предстоящей охоте в Венсеннском лесу, что было необычно для Людовика, который предпочитал леса Фонтенбло и крошечный домик в местечке Версаль.
Король охотился с малой свитой, иногда в сопровождении фаворита и двух егерей. Женщин он вовсе не допускал в это священное действо.
Но мне удалось заполучить эту милость. По необъяснимым причинам угрюмый Людовик благоволил ко мне. Может быть, потому что я долго отсутствовала и не принимала участия в семейных распрях, которую вели мои сводные братья.
И в седле я держалась весьма уверенно. Даже безрассудно. Он видел, как я демонстрировала выездку своего бербера в парке Фонтенбло. И как взяла несколько препятствий, рискуя сломать себе шею.
К тому же, при дворе ходили слухи о той безумной скачке, которую я затеяла в лесу. Я вела себя предосудительно, дерзко, по-мужски, но Людовику это нравилось.
Кроме того, он ненавидел свою мать и был рад сделать что-нибудь ей наперекор, пусть даже допустить в свиту дочь бывшей фаворитки.
Бедняга, он не знал, какое его ждет разочарование! Во время травли я внезапно утратила все свои навыки неустрашимой наездницы, стала отставать, сбилась со следа, заблудилась и отправилась искать помощи в замок своей сестры.
Вряд ли Людовик позволит мне вновь присоединится к охоте, но это неважно, я получила то, что хотела.
Геро… Как он был смущен! Я помню, как недоверчиво, настороженно он вглядывался, сначала отказывался узнавать, затем замер от изумления, и как оно сменилось в его глазах на робкую радость.
Да, это была радость, мгновенная вспышка. Это пламя было таким чистым и доверчивым, что у меня сжалось сердце.
Я вдруг поняла, что все эти долгие недели он ждал меня. Ждал и, может быть, даже смотрел на дорогу, как смотрит сквозь зарешеченное окно узник, ожидая, что на этой дороге появится гонец с долгожданной вестью.
А потом перестал ждать. И на дорогу больше не смотрел. Не верил. Так же, как в то утро у беседки, я подумала, что ему холодно. На нём не было плаща, только камзол, подбитый мехом.
Среди омертвевших деревьев он выглядел таким потерянным. На руках не было перчаток, и это почему-то особенно меня поразило. Если б я только могла подойти к нему, охватить его голову руками и гладить, целовать его лицо, сгонять с его волос и одежды липнувший снег, будто снежинки подбирались к нему со своей показной хрупкостью, чтобы отнять оставшееся тепло.
Но я вовремя заметила двух лакеев, стоявших почти у него за спиной, и мне пришлось играть. Когда мы шли через парк к замку, где ждал управляющий, моя рука в перчатке лежала поверх его, окоченевшей.
Я едва сдерживалась, чтобы не сжать эти холодные пальцы и не согреть их своим дыханием.
Радость Геро уже сменилась тревогой. Взгляд его стал умоляющим.
«Уезжай! Уезжай!» — кричали его глаза — «Не мучай меня!»
Но я была в таком опьянении от совершенного мною безумства, от одержанной победы, что ничего не слышала.
Последующие несколько дней я провела в лихорадочном возбуждении. Планы, один утопичней другого, рождались в моей голове и так же бесславно гибли.
Не будь у Геро дочери, всё было бы просто. Но жизнь дочери для него дороже собственной.
Тогда следует найти ребенка. Но где она? Где?
Если бы в ту нашу первую встречу он доверился мне, принял бы мою помощь, все сложилось бы по-другому, но он не доверился. Да и как он мог мне поверить, легкомысленной искательнице приключений, женщине в кричащем зелёном шелке, в дорогих до безвкусицы украшениях, к тому же связанной кровными узами с Клотильдой?
Что толку сожалеть? Прошлых ошибок не исправить. Приходится действовать при исходных, когда последствия вслепую предпринятых действий уже вступили в силу.
Девочку необходимо искать. Должен же кто-то знать, где она. Кто-то из тех, кто состоит на службе у Клотильды.
Геро, как ценному узнику, позволяют видеться с дочерью. Следовательно, либо он ездит к ней, либо её привозят к нему.
Тогда существует возможность их выследить. Клотильда не будет делать из этих посещений такой уж большой тайны.
Геро не наследник Мантуанского герцогства или Священной Римской империи. Он всего лишь подневольный любовник.
В доме герцогини Ангулемской немало лишних ушей и глаз. Немало алчущих ртов и влажных от нетерпения рук. Они не откажутся от вознаграждения. И еще там Анастази. Что если…
Но искать Анастази мне не пришлось. Она сама нашла меня.
За несколько дней до Рождества я отправилась в Торговые ряды, прилегающие к павильону Флоры, куда отправлялись все знатные дамы накануне придворных празднеств.
Не то, чтобы я испытывала потребность в кружевах, перчатках и лентах, но следовало соблюсти ритуал. Мне казалось, что среди праздной толпы, в этом гудящем рое из честолюбивых душ ко мне придет некое вдохновение, божественная подсказка, и я сразу же найду решение.
Будто бы осколки идей, безумных догадок, проектов, интриг в избытке витают в воздухе, покинув породившие их головы. Я перемещалась от одного прилавка к другому, перебирала разложенные товары и думала, думала.
Ленты, галуны, позументы, веера, перья, шнурки, застежки, кружева, перчатки, чулки. Штуки сукна и шерсти. Россыпи шёлка. Мелкие, блестящие игрушки тщеславия.
За мной безмолвно следовала Катерина. Она пыталась задержаться в какой-то лавке, но я покинула её, едва бросив взгляд. За Катериной вышагивали Клермон и Ливаро.
В отличии от придворной дамы их настроение было вполне благодушным. Они нисколько не возражали против посещения этой Мекки праздности и расточительства. Ибо напоминали двух щук в садке с форелью!
Оба пребывали в состоянии легкой эйфории. Глаза сладко туманились, временами вспыхивали, загорались тоской и ленивым азартом.
Перл угрюмо тащился следом и брюзжал:
— Поглядите-ка на этих молодцов. Да они слепы, как кроты. Они ничего не видят, кроме щиколоток и подвязок, или того, что повыше. Нас ограбят, пока эти двое глазеют по сторонам. Тут шныряют мошенники всех мастей. Воришки, воры, разбойники.
— Не бойся, Перл, не ограбят. У меня нет с собой наличных денег, я расплачиваюсь чеками банкирского дома Галли. Ворам и мошенникам они ни к чему. Они не умеют ими пользоваться.
— Мошенники, может быть, а вот… мошенницы.
Перл потянул меня за рукав и указал взглядом куда-то в сторону. В двух шагах от меня стояла женщина. Ничем особо не примечательная. В темном плаще с капюшоном. Плащ без вышивки, без золотых шнуров, скрывал фигуру до самых башмаков. Лицо закрыто. Заметен узкий подбородок.
Женщина держалась очень прямо, даже слегка вызывающе, будто поддразнивала, презирала суетную толпу, которая обтекала её, будто камень. В этой непреклонности мне почудилось что-то знакомое.
Глаз женщины я не видела, но она смотрела прямо на меня. Перл придвинулся поближе, даже выступил вперед, желая стать живым препятствием, если странная незнакомка что-то предпримет.
С другой стороны ко мне подошла Катерина. Мы трое тоже стали походить на камни в бегущем потоке. Еще немного, и образуется кипящая заводь.
Тут женщина выпростала из-под плаща руку в перчатке и поднесла к лицу. Приподняв капюшон, обнажила часть левой скулы и висок. Движение было быстрым, почти незаметным.
Но я ее узнала. Анастази!
Опустив капюшон, она скользнула прочь с легкостью призрака. Через несколько шагов оглянулась. Я последовала за ней.
— Куда? Куда? – заволновался Перл.
Даже Клермон и Ливаро забыли свой познавательный труд. Бросились следом.
Я не теряла её из виду, но не приближалась. Если бы Анастази пожелала обнародовать наше знакомство, она бы подошла ко мне открыто. Но если она желает сохранить инкогнито, то мне следует ей подыграть.
Шла она медленно, тоже подходила к разложенным товарам, делала вид, что разглядывает, изучает мягкость и блеск шелка, плетение кружев, затем опускала избранный предмет на прилавок и шла дальше. Я поступала так же.
— Куда мы идём?
На этот раз интерес пробудился у Катерины. Перл только сопел. А молодые люди вновь бросали нежные взгляды, успевали шепнуть что-то в нежное, мгновенно пунцовое ушко, подхватить чей-то упавший платок и даже извлечь из чьей-то муфты записку.
Я не сомневалась, что у Виктора в этой галерее назначено с полдюжины свиданий.
Анастази продолжала плыть сквозь толпу. Кончились прилавки с кружевом и лентами, начались атрибуты более веские и дорогие.
Толпа стала редеть. Тут уже не было барышень в сопровождении юных, быстроглазых горничных.
Здесь стояли группами состоятельные буржуа.
Анастази замедлила шаг и вновь оглянулась. За ней была дверь в темную, узкую лавку книготорговца. Убедившись, что я рядом, она толкнула дверь и вошла. Помедлив, я последовала за ней.
— И чего нам тут надо? – ворчал Перл – Мы книги покупать будем? А кто у нас читает книги?
Я не ответила. Анастази стояла посреди полутемной лавки. В свете масляной лавки поблескивали переплеты книг. Их было превеликое множество. Огромные, в черной коже, с медными застежками, крошечные, с золотым тиснением, с бархатными разводами, с пастушками и нимфами. Аккуратной, солидной горкой возвышались труды Блаженного Августина и Франциска Сальского.
Анастази успела взять одну из книг с прилавка. Я покосилась на переплет. «Жизнеописание Франсиона» Шарля Сореля. Издание новенькое, только что с печатного станка. Одуряющий запах краски и древесного клея.
Кроме книг в лавке продавались все письменные принадлежности: дорогая флорентийская бумага, перья, угольные карандаши, чернильницы в виде химер и драконов, бювары с вышивкой и аппликацией. Товары изысканные, с жилкой тонкого вкуса.
Вся эта роскошь не для судейских клерков или студентов. Это приятные и необходимые мелочи для дамского будуара или кабинета юного щеголя, который будет выводить слова признаний на шелковистой бумаге.
Я вдруг поняла, почему Анастази здесь. Геро понадобилось что-то из письменных принадлежностей!
Я помню, что, когда взяла в руки упавший рисунок с портретом девочки, обратила внимание на качество бумаги. Флорентийская. Эта бумага была куплена здесь. И книги тоже.
Придворная дама отложила «Жизнеописание» и пристально на меня взглянула.
— Вас, кажется, заинтересовали кое-какие товары — медленно произнесла она – Вы правильно сделали, что последовали за мной. Я могу дать вам несколько рекомендаций.
И она перевела взгляд на Перла и Катерину. Я тоже к ним обернулась.
— Подождите меня снаружи — мягко приказала я.
У Катерины брови полезли вверх, а Перл воинственно громыхнул шпагой.
— У меня что-то со слухом. Звенит что-то, свистит… — начал он.
— Снаружи — повторила я тише и тверже.
Мои сопровождающие переглянулись. Они как будто советовались, в праве ли исполнять такие безрассудные пожелания или нет. Перл шумно вздохнул. Затем он и Катерина нехотя выкатились за дверь.
Когда они исчезли, Нази обернулась к торговцу.
— Нам нужно поговорить, Эврар. Наедине.
Торговец почтительно перед ней склонился и приоткрыл низенькую дверь в глубине лавки. Анастази направилась туда, а я обернулась к торговцу.
— Будьте так любезны купить для моей свиты несколько кружек горячего гипокраса. На улице холодно.
И положила на прилавок золотую монету. Последовав за Анастази, я оказалась в небольшой комнатке без окон, доверху забитой книгами. Здесь еще острее пахло печатным красителем, телячьей кожей и клеем. Но запах был довольно приятным. Так всегда пахнут новые книги.
В кабинете Геро я тоже ощутила его. Аромат пойманной и овеществленной мысли.
Посреди комнаты стоял круглый добротный столик, на нем еще один масляный светильник. У стола два простых без обивки табурета. Я взобралась на один из них. Анастази осталась стоять. Она молчала, а я смотрела на нее в ожидании.
Придворная дама вступила сразу, без предисловий.
— Зачем вы ездили в Конфлан?
— Я заблудилась.
Анастази фыркнула.
— Эту небылицу вы расскажите королю Людовику. Как все слабые мужчины, он презирает женщин и охотно поверит в вашу неумелость и глупость. Он не будет искать совпадений и связей, и уж тем более не заподозрит тайного умысла. Но его сестра, герцогиня Ангулемская, в подобные совпадения не верит, и ей будет очень интересно узнать, зачем ее недавняя гостья побывала в замке в ее отсутствие. Так зачем?
— Вы интересуетесь для нее или для себя? Если для нее, то я заблудилась. А если для себя — тут я помедлила. Рано было открывать ей карты – Тоже заблудилась.
Даже в полумраке комнаты, при свете масляной лампы, я видела, как недобро загорелись ее глаза.
— Я спрашиваю не для нее и не для себя, ибо нам обеим ответ известен. Я спрашиваю для вас. Хочу, чтобы вы ответили себе. Внесли ясность в собственный мотив. Так зачем вы ездили в Конфлан?
— Если ответ известен, то какой смысл вновь задавать вопрос? – ответила я невозмутимо – Вы в любом случае сочтете его неудачным, а мотив неискренним. Вы заранее предвзяты и подозреваете меня в некоем зловещем умысле. Дай я хоть тысячу ответов, вы все равно будете настаивать на своем. И мотив мне припишите.
— Полагаете, названный мною мотив будет разительно отличаться от истинного? Он будет отличаться от ложного, который вы сейчас назовете, но в глубине души вы примете мою догадку за истину.
— Так назовите мне его, будьте так любезны.
У Анастази вновь сверкнули глаза. Мой невозмутимый вид действовал на нее раздражающе.
— Вы отправились туда развлечься.
Я пожала плечами.
— На охоту всегда отправляются, чтобы поразвлечься. Её для того и затевают.
— Так вы называете это охотой?
— А как же еще я должна это называть? Собаки, охотники, егеря. Бедный олень выбивается из сил. Сучья трещат, собаки воют. Говоря по правде, я не большая любительница подобных зрелищ, по мне уж лучше рыбалка. Рыбы, говорят, хладнокровные и потому не чувствуют боли. А во время охоты приходиться гнаться за бедным животным, видеть, как оно изнемогает, падает на колени… Кровь на снегу. Но вы же понимаете, король… он…
Анастази слушала с изумлением.
— Да вы издеваетесь!
— Нет! Ни в коем случае!
Я ответила искренне. Я не хотела с ней ссориться. Но она сразу начала с обвинений, с недостойных подозрений, говорила со мной так, будто я мелкий воришка.
— Тогда зачем вы несете весь это вздор? Вы не участвовали в охоте. Едва лишь началась травля, как вы свернули на тропинку в сторону Конфлана.
Я сделала вид, что припоминаю подробности.
— Да, пожалуй, всё так и было. Но все произошло так быстро… Герцог де Водемон бросил в мою сторону соболезнующий взгляд. Сожалел, что мое участие так быстро закончилось. Но броситься мне на помощь он не решился.
— И что же дальше?
— Вы знаете, что было дальше! – Я уже чувствовала раздражение – Я поехала в Конфлан.
— Но зачем? Зачем вы туда поехали?
Праздничного пиршества Мила почти не запомнила. Ее пнули куда-то к столу, сунули под нос миску, и оголодавшая девушка накинулась на еду. Сидеть в одном ряду вместе с Повелителем ее не посадили — не тот случай. Была б демоницей, может и сумела завоевать сердце красавца, а так Милу просто сунули в дальний конец стола рядом с не слишком ценными придворными и наконец-то о ней забыли.
Соседи по столу косились на девушку, подгребавшую к себе с других блюд еду, но пока молчали. Выражать свое недовольство при Повелителе никто не стал — своя голова дороже, а захочет наказать дурашку, так накажет, все в его власти.
Насытившаяся девушка тихонько дремала за столом, не обращая внимания на шум. Недовольно ворчал желудок, переваривая незнакомую еду после почти суток голодовки и готовясь устроить ей новую веселую ночь, но голова Милы была занята другим.
Вот что это было? Дурацкая сцена, алтарь, браслеты — она покосилась на золотой ободок, поколупала его ногтем и в очередной раз убедилась — без магии здесь не обошлось. На жертвоприношение не похоже, разве что какая-то театральная постановка. Но все было так реалистично… Кровь, капающая из раны на камень, казалось, навеки отпечаталась в ее памяти…
А теперь все сидят и жрут, будто ничего и не произошло. Девушка тихонько покосилась на беловолосую демоницу, сидящую слева от нее. Дама перешептывалась с кавалером напротив и не обращала внимания на Милу совершенно. Ишь ты, красивая… только вблизи и можно рассмотреть лица — большие яркие золотистые глаза, ровный, точеный носик, пухлые алые губы… Вот бы нормально рассмотреть того главаря зоопарка…
Мила покосилась в сторону трона, на котором расселся ее давешний мучитель, щеголяя ярко-красным нарядом с черным узором на рукавах, но за головами высоких демонов ничего не смогла рассмотреть.
Кто-то тронул ее за плечо и девушка повернулась.
— Вас ждут, — прошептала послушница и знаком показала, чтобы девушка шла за ней.
Не поняв ни слова Мила тем не менее поняла жест, и пошла за девушкой в простыне…
Они вышли из Храма и отправились со дворец, туда, откуда Милу и привели. На дворе была уже глубокая ночь. Девушка покосилась на светящийся праздничными огнями Храм и тихонько вздохнула. Интересно, куда ее ведут? Девица в простыне отвела ее в какие-то покои, перед этим вдоволь попетляв по лестницам, переходам и анфиладам. Дорогу Мила все равно не запомнила и покорно сдалась на милость ведущей. Какая разница, все равно она в темноте ни черта не видит и спотыкается на каждой ступеньке…
В покоях зажегся сам собой желтый светильник над кроватью, там ее ожидала уже знакомая мучительница, которая помогла снять натершее спину завязками платье. Мила с удовольствием потянулась и стащила натершие ноги до кровавых мозолей туфли. Сама она была сначала слишком напугана, чтобы чувствовать боль, а потом ее таскали, и никто ни о чем не спрашивал, а на попытки сообщить о неприятности не обращали внимания.
Лэртина осмотрела протянутую ногу, выслушала жалобы человечки на ее языке — и так понятно, что хочет сказать болезная, и быстро сбегала за мазью. Следовало подготовить бедолагу к приходу Повелителя. Скоро он нажрется на своем пиру и припрется сюда. Блондинка поморщилась от нехороших воспоминаний. Аркал не обошел своим вниманием и ее, благо женщина вовремя прикинулась тупой курицей и отделалась всего одной ночью и быстро зажившими повреждениями. Другим везло меньше…
В покои заглянул вездесущий Крезет, коротко кивнул служанке:
— Все готово к приходу Повелителя?
— Все, кроме девушки, — грустно ответила Лэртина, намазывая худенькую ножку лечебной мазью.
— Что так?
— А то! — рявкнула демоница и бедная Милли сжалась в клубок на постели. — Твой кобель ее просто разорвет. Готовь лекаря сразу, пусть не напивается там, а то знаю я его…
— Будет сделано, — поклонился личный слуга Повелителя и закрыл дверь. Послышался звонкий щелчок копий охраны. Значит выхода у девчонки нет. Бежать некуда — из окна она убьется.
Лэртина грустно взглянула в черное небо за окном, оставлять подопечную не хотелось. Но и перечить Повелителю нет возможности. Ну почему ему в том круге минотавриха не выпала? То-то бы она посмеялась с попытки сношения с такойженой.
Мила подтянула ближе к себе подушку и решила попытаться поговорить с такой доброй демоницей. Она вытянула на руках мягкую цветастую подушку и ткнула ее под нос девушке.
— По-душ-ка, — по слогам произнесла она. Демоница повторила уже на своем языке. Мила старательно повторяла на разные лады.
Потом взялась за одеяло, простыню и саму кровать. Лэртина подхватила. Незнание языка сильно осложняло всю ситуацию, а Повелитель об этом не задумался вообще.
Их игровой урок прервал заикающийся Крезет с дергающимся глазом.
— Идет, — крикнул слуга и поспешил скрыться с глаз девушек.
Дверь распахнулась пинком, внутрь влетел все тот же одетые в красное демон с крыльями, на его лице уродливо проступала чешуя, а глаза горели. Он заорал что-то, и служанка склонилась в поклоне, а потом поспешно вышла, бросив на Милу сочувствующий взгляд.
Любые совпадения случайны
Талант создавать порталы открылся у Артема Енина совершенно неожиданно и поначалу доставлял огромную радость. Пока не нашлись добрые люди и не приспособили его к делу. Увы, обязаловка имеет обыкновение радость убивать.
На первый взгляд, все замечательно: с одной стороны, масса всевозможных конкурсов, с другой — их победители, которые не всегда имеют возможность прибыть за получением причитающихся наград. Кому некогда, кому не по карману дорога в другой город, кто занят, кому просто лень…
И тут вдруг появляется человек, способный во мгновение ока перенести их за тысячи километров! Шагнул прямо из квартиры или офиса, получил заслуженное, выслушал похвалы и аплодисменты в свой адрес — и прямиком обратно.
Здорово, ничего не скажешь! Все довольны: и сам лауреат, и члены жюри, которым теперь не надо с досадой откладывать в сторону диплом или приз и без всякого энтузиазма сообщать, что их обязательно передадут с оказией.
Здорово-то здорово, однако мотаться туда-сюда по стране и ближнему зарубежью оказалось довольно утомительным. Очень скоро Артему это основательно надоело, а казавшееся поначалу праздниками превратилось в рутину. Однако ему неплохо платили (всегда легче заплатить одному, чем обеспечивать дорогу и проживание сразу нескольких конкурсантов), поэтому отказываться пока не спешил…
* * *
Где и в связи с чем проходила очередная «раздача слонов», Артем уже успел позабыть. Какой-то литературный конкурс?
Стоя в кулисах, Енин не спеша потягивал коньячок и от нечего делать разглядывал членов жюри.
Первым, как и положено, высказался председатель, известный в прошлом писатель-деревенщик — крупный седовласый мужчина с черными косматыми бровями и стойким родным диалектом. Потом затрясла кудряшками субтильная постбальзаковского возраста поэтесса. И, наконец, секретарь — черноволосый вертлявый молодой человек с горящими глазами и неуемной энергией.
Все бы ничего, но здесь не разрешалось курить. Артем с тоской глянул в сторону выхода, потом на часы и тяжко вздохнул.
А церемония награждения шла, между тем, своим чередом: секретарь называл имена, из зала поднимались счастливые победители, а две девицы — блондинка и брюнетка — вручали награды и цветы.
На третьем лауреате председатель начал дремать. На четвертом принялся тихонько похрапывать, однако бдительная поэтесса всякий раз тактично наклонялась к его уху, и маститый прозаик распрямлялся, старательно тараща глаза.
«Интересно, что ему снится? Родная деревня?..»
Залпом допив коньяк, Артем убрал фляжку и в ожидании условного знака секретаря представил распахнутую калитку, тропинку в обрамлении кустов смородины…
«Лето…»
По сравнению с душными кулисами, видение показалось сказочным; от удовольствия Енин даже на минуту зажмурился…
* * *
Пора. Привычно сосредоточившись, Артем открыл портал очередному лауреату, и на сцену важно прошествовала… коза… Самая настоящая, белая с черными пятнами и длиннющими рогами скотина!
В зрительном зале удивленно вскрикнули. Пораженный секретарь машинально глянул в список, зачем-то перевернул страницу, смахнув при этом пластиковый стаканчик с колой. Коричневая лужица растеклась у его ног, и пока заинтересовавшаяся коза дегустировала диковинный напиток, с тихим стоном упала в обморок поэтесса.
Секретарь боялся пошевелиться — зрители, похоже, вообще перестали дышать, только на сцене самозабвенно чавкала коза, да набирал силу храп председателя, следить за которым теперь было просто некому.
— Бе-э-э-э…
Блеянье обиженной козы, чисто подобравшей лужицу, стало сигналом. Подхватив бесчувственную поэтессу, секретарь метнулся под защиту трибуны — за ним рванули блондинка с брюнеткой. Это они зря: именно там дожидались своего часа подносы с закуской для фуршета. Почуяв съестное, коза немедленно атаковала трибуну, и зрители, наконец догадавшись, что происходящее не было запланировано сценарием, роняя стулья, с криками, бросились к выходу.
И только Артем никуда не бежал и не кричал, пытаясь сообразить, что за затмение на него нашло…
— Позовите охрану!!!
Истошный вопль секретаря перекрыл могучий храп председателя.
Разбежавшись, коза во второй раз грохнула рогами по трибуне, но сколоченная еще при социализме, та опять устояла.
— Ой, мамочки! — пискнула одна из девиц, а другая завизжала так, что почтенный прозаик, нервно всхрапнув, проснулся.
Некоторое время он с недоумением озирался по сторонам. Потом сумрачный взгляд неожиданно прояснился.
— Марта?
Готовившаяся к очередному броску коза выпрямилась и прислушалась. Секретарь осторожно высунулся из-за трибуны, справа и слева несмело выглянули девицы.
— Ма-а-арточка! — нежность в голосе совсем не вязалась с грозным обликом писателя, однако козе это было по барабану. Громко стуча копытцами по деревянному полу сцены, она направилась к «доброму дяде», который протягивал яблоко.
— Хорошая, хорошая… Де-е-евочка!
Пошевеливая ушами и встряхивая бородой, «хорошая девочка» не без удовольствия схрумкала и еще одно яблочко.
— Ах ты, дуреха! — умилился председатель. — Ну, пойдем отсюда, пойдем… Так где, говоришь, мил человек, у тебя там выход?
Артем махнул рукой за кулисы.
Кивнув, председатель легонько хлопнул по боку замешкавшуюся козу и вслед за ней скрылся в светящемся контуре портала, прямо за которым начиналась тропинка, обрамленная кустами смородины.
Мы с Шеатом собирали вампиров. Целый клан попал в черную пустоту, где несколько из них уже растворилось. Глава был не против новой жизни в новом мире, да и его сородичи тоже не хотели превратиться в часть великого ничто и бесславно сгинуть. Все прекрасно понимали, что для своих миров, родственников и друзей (если таковые у них были) они мертвы безвозвратно. А потому дружно сплотились и согласились начать все сначала. Новая жизнь с чистого листа.
Вытащить около трехсот немаленьких тушек за раз было проблематично, а промедление грозило потерей еще нескольких самых слабых или нестабильных, потому было решено нагрузить большинство на Шеата.
Дракон обратился. Ну хоть эта тушка у него растет и внушает уважение. Я погладила его по коленке – до чего достала, и стала распределять вместе с главой кому куда залезать. Основное требование – глаза, уши, усы и хвост не трогать. Да, у драконов тоже есть усы, длинные тонкие волосинки, торчащие около носа и губ. Возможно, они нужны для улавливания каких-то тонких энергий, а может просто рудимент. В любом случае эта часть тела чувствительна и дергать за них не рекомендуется, во избежание травм, не совместимых с жизнью дернувшего…
Мы собрали весь вампирский клан, главу усадили на шею, я примостилась рядом – удобно, можно за гребень держаться, и открыли экран на Тьяру – наш маленький рай для вампиров, оборотней, орков, некромантов из всех рас, и демонов, чьи обычаи не дают возможности жить в нормальном магическом мире. Этот мир как раз и был выбран для темных, тех, которые хотят жить, но с большинством других разумных их приоритеты и мораль не совпадают.
Конечно, кусающий девиц по ночам вампир – зло. И оборотень, загрызший пару десятков коров или, не дай боги, человека – зло. Вот только это зло малое по сравнению с тем, которые творят выжившие люди или их родственники. Вы видели когда-нибудь разъяренную толпу с факелами? Были жертвой этой толпы? Чувствовали, как сгораете заживо только потому, что фанатики или просто оголтелые крестьяне хотят вас уничтожить? Даже если вы честно покупаете кровь у дам и платите чистым золотом, или всего лишь задрали одну корову на прокорм?
Темные темным рознь. Да, не спорю, есть обезбашенные придурки, устраивающие кровавые оргии и режущие людей направо и налево. Есть отмороженные некроманты, для которых человек – всего лишь материал в исследованиях и полигон для отработки заклинаний. А есть те, кто готовы покупать кровь, честно ищут старые захоронения и берут только тех покойников для заклинаний, могилы которых уже давным-давно заброшены. Есть оборотни, вполне довольствующиеся мясом животных и не претендующие ни на что более. Вот таких мы и забираем. Тех, кто все понимает, соображает и обязуется нормально жить, не уничтожая все подряд.
Мы вывалились из экрана на главную площадь-приемник на Тьяре, куда обычно стаскиваем всех найденных темных. Рядом находится медцентр, куда и следует сопроводить наших подопечных. Здесь все сделано по уму – добровольцы сдают кровь для вампиров и получают за это деньги. Целители, не боящиеся темных, тоже немало зарабатывают, еще и получают надбавки за риск и вредность. Хваленая вампирская регенерация, конечно, в деле, но бывают такие повреждения, что без помощи грамотного лекаря-мага не обойтись. Да и простым смертным здесь всегда окажут помощь.
Шеат вернулся в свое обычное тощее человеческое состояние, вампиры благополучно были вручены медикам для осмотра, а самые здоровые — местным властям для регистрации, и мы уже собирались пойти перекусить, как появился Шеврин.
Дракон был злой, как чертяка. Перекошенное лицо, казалось, почернело, левое веко слегка подергивалось, а скрюченные пальцы так и норовили пооткручивать нам обоим головы.
— Вы что делаете, паразиты?! Это ж вампиры! Куда натащили?! – он таки схватил меня за шею и принялся трясти, как основную виновницу происходящего и просто ближайшую особь, до которой дотянулись руки. Шеат благоразумно отскочил подальше.
— Правильно. Вампиры в мире для вампиров. Открой глаза! – быть грушей мне не хотелось, поэтому превращаюсь в жидкое состояние и вытекаю из цепких рук Шеврина. А ничего так удавки, такой одной рукой задушит и не заметит.
Дракон озирается, кривится и демонстративно сплевывает.
— Насобирали темных…
— Они тоже хотят жить, — бурчу я возвращая себе нормальный облик и на всякий случай отходя в сторону от агрессивного товарища. Мало ли, вдруг заклинанием запульнет или еще чем.
— Смеетесь? Вы устроили рассадник для темных? – Шеврин все еще злой, но потихоньку отходит. Мозги постепенно светлеют и к ним начинает доходить.
— Да, — тихо буркнул Шеат, беря меня под руку. – У нас есть мир для нормальных темных, где они никому особо не мешают. Чем он плох?
— Это хорошие темные, — я приглашающе подала вторую руку Шеврину, но он отмахнулся и рванул вперед. – Они хотят спокойно жить, заниматься своими делами и иметь уверенность в завтрашнем дне. В этом мире люди поработили эльфов, довели орков… Орков, Карл!* До того, что те превратились в партизан. Самая воинственная и самая плодовитая раса вынуждена была скрываться в лесах и горах. Гномы до сих пор общаются с сородичами из других миров и со всеми остальными только через порталы. Наружу выходят только самые смелые или самые отбитые, которым нечего терять.
Я перевела дух и щупом завернула разогнавшегося Шеврина вправо, в сторону столовой «для простых смертных, не пьющих кровь».
— Нам пришлось с помощью одного заклинания похитить всех эльфов отсюда, вплоть до полукровок и квартеронов, и поселить на Шаале. А здесь в назидание зажравшимся людишкам был сделан мир для темных. И нет, мне не жаль этих людей, угробивших свой мир. Теперь они стремаются после заката высунуть нос из дому, а самые бедные или бесстрашные ходят в наш медцентр сдавать кровь и получают за это деньги. Оборотни же здесь развели бурное скотоводство и за городом начинаются обширные луга… Мясо отсюда продают даже на Шаалу.
— Ладно, — ворчит притихший дракон. Он на несколько минут останавливается, что-то крутит в руках, мне за спиной не видно, а после с размаху бросает назад.
Ощутимо прилетает в лоб чем-то тяжелым. Не ожидала от Шеврина такой подлянки! Свалившийся в ладонь снаряд оказался кольцом. Тонкий серебристый ободок, к которому невесть как прилеплен большой синий камешек. А внутри камешка пульсирует капля чистой тьмы…
— Носи! Чтоб я знал, где вы шаритесь и смог прийти. И не дай боги ты его снимешь! – под взглядом дракона становится дурно. Но я перебариваю свои неприятные ощущения и пристально смотрю ему в глаза. Это всего лишь лицо. Не лучше и не хуже. Не виноват же он, что его лицо меня пугает? И не будет же он это лицо менять из-за моих тараканов в голове? Значит нужно учиться принимать его таким, какой он есть. Даже с этой страшной гротескной маской злости вместо красивого личика.
Мстительно надеваю кольцо на средний палец. Теперь, если спросит где оно, всегда можно показать фак… Скосившийся ободок намертво впивается в плазму и повернуть кольцо, не говоря уже о том, чтобы снять, практически невозможно. Вот проклятая магия, уже и тут подгадил! Переделываю палец так, чтоб кольцо сместилось и стало ровно. Не мытьем так катаньем, а будет по-моему.
В столовую ввалилась замечательная прожорливая компания, обещающая хозяину сего заведения немалую выручку…
Капитан кивнул. Взяв карту, долго рассматривал ее, приблизив лампу чуть не вплотную, будто пытаясь предугадать, какие из параллельных линий, обозначавших тоннели, окажутся заваленными, чтоб не ходить взад-вперед. Тут, вблизи Барселонеты, ходов за долгие годы существования города накопано безмерно, но те, что у самого побережья, в руинах, хотя и залегали на приличной глубине. Должно быть, еще и затоплены.
– Двигаемся влево, – решил командир, устремляясь в новый коридор. Следом за ним отправился тенью Чавито, затем Рафа, после Пистолеро и Лулу, чуть подотставший, чтоб глянуть, как там Айгнер. Арндт еле тащил пулемет, то и дело останавливаясь. А через пару десятков метров снова застрял, помогать ему пришлось уже Лулу.
Когда они вытащили «максим» в новый широкий коридор, разветвлявшийся натрое, уткнулись в остальных бойцов отряда. Нандо и Рафа снова заспорили, как лучше проходить к погребу: обойти его огромные помещения не представлялось возможным, разве что поверху, или в долгий обход, который изначально и предлагал капитан. Проход, ведущий к винокурне напрямик, оказался завален, Нандо боялся, что обрушение и соседних ходов слишком велико, кладка сыпалась от каждого прикосновения. А вот Рафа не боялся рискнуть и предлагал себя в качестве проводника-одиночки. Остальные возражали.
– Что, боитесь, я вас здесь оставлю и сбегу? – усмехнулся недобро он.
– Не дури, Рафаэль, я боюсь, тебя завалит, – тут же возразил Нандо. С какой-то излишней поспешностью, не укрывшейся от каталонца.
– Да уж, повезет.
– Прекрати! – что-то посыпалось и воцарилось молчание. Недолгое. Его неожиданно прервал Рафа.
– Командир, – сказал он вкрадчиво. – Теперь твоя очередь исповедаться товарищам.
– Ты о чем?
– Брось. Я рассказал, Чавито и Лулу тоже. Теперь ты.
– Почему я все еще сражаюсь? Странный вопрос. Я ведь командую отрядом, не могу же я его, вас, бросить и уйти.
– И это все?
Бругейра смутился, поняв, что и сам не может ответить на вопрос. И еще осознал, что до сей поры ни разу не спрашивал себя ни о чем подобном. Он побледнел, отвел лампу и взглянул на Рафу.
– Это все, – коротко ответил капитан. – Больше ничего не будет.
Каталонец долго глядел на командира, но так ничего и не сказал. Медленно пошел вперед. Бругейра облегченно выдохнул, следуя за ним. Не хотелось говорить про самоубийство Серхио, после которого он вдруг почувствовал себя совсем иным человеком. Не тяжесть легла на плечи, но будто камень с них упал. Нандо не понимал себя, почему смерть товарища столь странно на него подействовала. Столько времени вместе, через столько прошли, одну шинель делили, из одного котелка хлебали. И вдруг. Комиссар ушел так, ровно отрезало. Будто они поссорились его смертью. Точно самоубийством Серхио проявил слабость, обнаружил в себе ту червоточину, о которой все время говорил Чавито.
Может, так и было. Может, напротив. И червоточина образовалась у него. Он покачал головой. Потом остановился и произнес.
– Знаешь, Рафа, можешь звать меня католиком, но я не могу, как Серхио, пустить себе пулю в лоб, узнав, что все кончилось. Пусть другие, но не я. Лучше пойду до конца, лучше… да, Чавито прав, я не хочу уходить, не закончив дела. Нам надо добраться до Контадора, а тогда – хоть расстрел, хоть что.
Тарда обернулся. Молча разглядывал командира, потом вдруг спросил:
– Мне кажется, или ты еще что-то хотел сказать?
Нандо усмехнулся.
– Когда не надо, ты слишком внимателен. Я вдруг вспомнил, вот как ты про самолет. Тоже глупость, но мне долгое время, еще до гражданской, наверное, лет с пятнадцати, очень хотелось в Москве побывать. Говорят, красивый город, много старинных зданий, конечно, не таких, как у нас, античности в России не было, но по-своему удивительных. И много современных зданий, построенных советскими и европейскими архитекторами. Тот же модерн, что у нас в Квартале раздора. Кубизм, авангард, неоклассицизм, я в этом не разбираюсь… и мне еще метро показывали, – без передышки продолжил он. – Оно в Москве сказочное, не как у нас – и колея разная и строили абы как. А там будто создали во времена Возрождения. Залы как дворцы, сплошь мрамор и гранит, витражи и лепнина. Не насмотришься. И парков очень много, не как тут – один, и тот на самой горе. Я тогда уже переехал в Валенсию, – вдруг сменив размеренный голос на едва слышный произнес он. – и очень хотел переехать снова.
– А теперь что? – это уже Пистолеро задал вопрос. Бругейра покачал головой.
– Не хочется. Я еще с маршалом Ворошиловым хотел встретиться, ну это уже в начале войны, до того, как узнал, что у них происходит, что они тут устраивают. Вернее, как понял, что они тут начали творить, как отрезало. Вообще ничего не хотелось. Жил, будто придавленный чем-то. И да, я начал бояться. Прежде никогда не боялся, а тут на тебе, страх напал. Не в бою погибнуть, но вернуться и получить известие, что ты враг, шпион, предатель. После Барселоны меня он никак не отпускал. Не хотел перед своими умереть. И только когда Серхио пулю в лоб себе загнал, я вдруг понял, что бояться мне нечего.
Произнес и замолчал. И все молчали.
Рафа вдруг начал оглядываться по сторонам, выискивая кого-то. Подошел к Лулу, что-то тихо спросил у него, тот кивнул. Каталонец наконец обернулся:
– Все, командир, больше я тебя тревожить не буду. Пистолеро, твоя очередь исповедаться.
– Это так обязательно? Хотя да, я вижу, раз все начали, то… – он замолчал на миг, и произнес. – Да и сказать-то толком нечего. Вы и так все знаете. И как я пришел, и зачем. И на что это похоже, Лулу не даст соврать. Он же студент всезнающий, – новая попытка улыбнуться, на сей раз у баска. Тоже неудачная. Исагирре молчал.
– Ну, хорошо, – продолжил Ланда. – Меня послали в столицу, в Валенсию, вместе с отрядом из сотни человек, в качестве дани, что ли, республике. И с просьбой поторопиться. Фаланга уже стучалась в ворота, отщипывала от Эускади по кусочку, по региону. А в апреле тридцать седьмого Франко обрушился на нас всей мощью.
Тогда казалось, баски выстоят, несмотря ни на морскую блокаду, ни на свирепость фалангистов, стиравших города и поселки один за другим. Герника тому свидетель и вечный памятник, а сколько других, больше и меньше, было на пути к Бильбао?
Ведьма только-только оценила масштаб катастрофы на спине Велены, как в кустах подозрительно зашуршало.
— Ну кого там черт болотный несет? — рявкнула она, будучи уже готовая лично задушить любого некроманта голыми руками. Попутно нашарила кое-как в мешке еще один, предпоследний горшочек, и метнула его наугад в кусты. Что бы там ни шуршало, после взрыва оно шуршать перестало.
— Да, вот что с мирной нечистью идиотизм некромантский делает! — прохрипела Велена, не стесняясь сдирая доспехи и одежду. Со спины вместе с лоскутами кожи.
Да, бывало, в принципе, и хуже.
— Самое забавное, что если бы некроманты знали, что у тебя есть доступ к такой силище, прошли бы мимо твоего леса… — Велена болезненно закашлялась.
— Я сама этого не знала, — пожала плечами ведьма и осторожно смочила в лечебном зелье тряпицу, вынутую из сумки. — Кто вообще мог знать, что так дело повернется?
В этот момент из тех самых кустов, куда благополучно попал горшочек с разрыв-травой, выбрался довольно потрепанный мужик. На его лысой голове красовался обрывок мха, белые длинные одеяния были щедро испачканы синими кляксами, а круглая рожа покрылась красными пятнами от гнева.
— Как вы смеете так невежливо относиться к представителю Храма? — вскричал мужик и угрожающе двинулся к все еще действующему кругу. — Вы, богомерзкие ведьмы! — его палец обличающе ткнулся в Марью. Та злобно щелкнула зубами.
— Это какому богу мы мерзкие? Ты вообще кто такой, лысый? — вызверилась она, готовая придушить так некстати явившегося борца за свет.
— Богу единому и неделимому! — наставительно заголосил мужик. — Ибо нет другого бога, кроме Единого Всевышнего…
— Ну мать твою… — взвыла ведьма, а потом рывком поднялась, схватила свой мешок, кинжал и вызверилась на храмовника. — Еще одно слово — и убью прямо тут! Где ты был, собака плешивая, когда мы некроманта били?! Святоша хренов!
При одном только звуке знакомых проповедей Велена, как была с изуродованной, сочащейся гноем спиной и голой грудью, поднялась на ноги.
Храмовник. Стандартный помешанный образец. Одна штука.
— Ах вы ж ведьмы, думаете пресветлый рыцарь на такое поведется?! — выкрикнул он, когда воительница, покачиваясь, шагнула к нему.
— Падла… Ты все видел. Сидел, сука, и смотрел, как мы, блядь, пытаемся хоть как-то… его убить… выхухоль кастрированный, пёс смердящий, евнух гнойный, сыкло говножрущее… — зарычала Велена, бросаясь на опешившего рыцаря с голыми кулаками.
Да… Храмовник явно не ожидал такого ответа…
Тем временем Марья отыскала увесистый такой дрын и ринулась на храмовника с воплем:
— Видел, скотина, и отсиживался в кустах! Свет гребаный! Добро замаранное! — лысый храмовник оглянулся, его глаза округлились до размера тарелок… А потом он сорвался с места и, голося о полоумных бабах, ринулся, не глядя, в болото.
Оттуда радостно булькнуло:
— Шута мне! — здоровенная сизая, покрытая водорослями лапа сграбастала храмовника за ноги и потянула в трясину. — Давненько у меня свежих гостей не было, — пробулькал водяной. — Станет нам с дочками потехой…
Ведьма, видя, что жертва народной расправы ускользает, с размаху запустила дрын в храмовника, попав тому в спину и вызвав негодующий вопль и новую порцию проклятий, которые, впрочем, скоро сменились паническим бульканьем. Лысая голова быстро скрылась в болотной жиже, только порция пузырей выскочила наружу. Бочаг расправился и на поверхность всплыла розовая с белыми прожилками кувшинка.
— Туда тебе и дорога, — сплюнула Марья в траву и обернулась на следовательницу. — Куда? Ну куда? Садись, лечить буду… набегалась уже.
Велена обессиленно повалилась ничком в траву, едва выставив перед собой одну руку, а другой держась за дико ноющую грудь.
— Да уж, сейчас я и правда добегалась, — тихо прохрипела она, слегка кашляя. — Интересно, откуда здесь взялся этот гад? То есть, чертов храмовник со всеми его амулетами и святой броней… Ему должно было быть срать на некромантию такого уровня с высокой колокольни, — она опять зашлась в гулком грудном кашле. — Он действительно ждал, пока мы делали его работу. А потом наверняка добил бы нас и заявил, что это он уничтожил некромантов на болоте, — продолжила она, не зная как сказать Марье, что дом нужно осмотреть, а жертвенный круг найти и сжечь.
Ведьма обессиленно зарылась в свой мешок. Вся сила была истрачена на новое заклинание, а потому чувствовала она себя так, будто ее хорошенько отколотили в ступе, а потом отжали через марлю… Она только и смогла, что обработать спину Велены, а потом беспомощно свалиться на землю в полной отключке. Марье ещё никогда не доводилось настолько интенсивно использовать свой дар…
Леший очертил вокруг горящего тела некроманта круг, разрыхляя землю, чтобы огонь не перекинулся на деревья. А потом, пробурчав: «Эх, девчата…», закинул ведьму себе на корявое плечо. Затем внимательно посмотрел на фею, будто оценивая, и спросил:
— Сама пойдешь или лучше подвезти? — по ходу дела лесной дух повел своими ветвистыми плечами, как бы намекая, что вторая женщина там поместится без проблем.
— Если вам будет не слишком тяжело… — протянула девушка, проверяя себя на предмет необработанных порезов, с которых могла просочиться кровь, и только потом неуверенно кивнула, отлично понимая, что на четвереньках до дома ведьмы не доползла бы при всем желании. Велена покосилась на эту самую ведьму. Да, странно все вышло…
Да, меньше всего в жизни она ожидала, что очередное приключение закончится путешествием на ветке у лесного хранителя!
Леший неспешно открыл светящуюся тропинку, подхватил на другое плечо Велену и пошел, слегка огибая кусты и особо раскидистые деревья. Солнце медленно клонилось к закату…
***
Очнулась Марья от жутких воплей. Вопила недоенная Машка, рычал волкодлак, шипел Тишка… Ведьма обеспокоенно приоткрыла глаза и с трудом в темноте смогла разобрать, что находится она на пороге собственного дома, лежит рядом с Веленой, укрытая плотным слоем листвы…
Слегка оклемавшись, Марья смогла рассмотреть, что Вовчик притащил довольно упитанного кабанчика-подростка, уложив его рядом с дверью, и старательно отгонял от своего трофея кота. Изголодавшийся же Тишка так и норовил откусить свиной хвост, потому что ничего более увесистого оторвать себе не мог.
Женщина кое-как поднялась, размяла затекшие руки и ноги и поковыляла к блеющей матом козе. Вредная скотина выбила дверь в хлеву и благополучно сожрала всю высеянную под окнами ромашку. На зло, видимо… Иначе никак нельзя было объяснить вполне целую рядом растущую на клумбе незабудку…
Вскоре от гвалта прочухалась и Велена, она кое-как вползла на стоящую рядом с домом скамейку и на полном серьёзе пообещала Машке пустить ее на гуляш. Крови хотелось жутко… и на глаза попался кабанчик.
— Марь… Ты эту стерву подоить сможешь? А я как раз попробую разделать добычу нашего охотничка… — проскрипела она, ища взглядом тесачок побольше, дабы обрубить копытца, хвост и уши. Использовать свои боевые ножи она не рисковала. Ибо окромя того, что они бывали везде, где только могли, на них могла остаться всякая отрава.
— А я что делаю? — ведьма звякнула о стену ведром в прихожей. — Сейчас иду… Ток ты это… ну… зажарить бы его… — заметив странный голодный взгляд феи, Марья постаралась обойти ее по широкой дуге. Вряд ли сожрет, но покусать может. Потому пусть кусает себе кабанчика.
Велена, согласно угукнув, нашла удобный для данного дела кухонный нож, и не без страданий взвалила тушку на уличный деревянный столик. Тишке прилетел лист свиной шкурки и он радостно зачавкал, утащив подачку под стол.
По ходу дела ведьма потрепала подошедшего волкодлака по густой шерсти на лобастой башке.
— Молодец, добытчик! Правильно, кто ж еще будет охотой заниматься, когда бабы воюют… — она вздохнула и пошла отлавливать бушующую козу. Процедура была уже привычной, жаль, не приятной…
Рвать зубами сырое мясо Велена все же не стала. Просто нарезала полосами брюшину, отделила ноги. После чего, вырезав с боков сочные куски, сложила на массивную чугунную сковороду и, не заморачиваясь тем, что дом как бы не ее, отнесла к печке с самым спокойным видом.
Растопить печку было не трудно… Но сложновато в состоянии, когда даже поворачиваться на бок было больно. И тем не менее поздний ужин на тяп-ляп был отправлен в печь, и начал ждать своего времени. Правда, если для себя Велена собиралась вытащить кусок уже через пять минут, то Марье придется ждать значительно дольше… Под руку подлез Тишка, получил в зубы кусок шкурки и опять ушел чавкать…
Марья вернулась в дом с молоком и внушительной царапиной на левой руке. Подала следовательнице молоко, сама уселась на лавку и уставилась на огонь. Спать хотелось жутко. Есть тоже. Тело мучилось выбором между поесть и поспать… О чем-то серьезном даже речи не было. Проклятый откат взялся за ведьму всерьез.
— Надо бы завтра прибраться там… ну… у некра покойного… — медленно проговорила Марья, не отрывая взгляда от огня. — Избушку вычистить… и… не знаю… может пригласить кого? Место там глухое, отшельнику понравится. Домик хороший… — голод все же пересилил сон и она налила себе молока, медленно отхлебнула… Мысли спутались и полностью связно высказать идею женщина уже не смогла.
Велена задумчиво покосилась назад.
— А как ты на счёт того, чтобы мы с тобой стали соседями? — спросила она, подтягивая к себе на тарелку длинной вилкой немного поджаренные куски мяса. — Знаешь, я давно подумывала о том, чтобы поселиться где-то в глухомани. У меня есть домик в центре города. Прямо на королевской аллее. И перед отправкой на это задание я уже нашла покупателя, — девушка отвлеклась, остужая дыханием наколотый на вилку кусочек. — В городе мне уже давно нет места, и жить там я тоже не могу. А лес, не является собственностью королевства…
— Я не против, — пробурчала ведьма и зевнула. — Но лучше бы оставить все эти разговоры… на завтра. А сегодня я просто хочу спать. Спокойной ночи.
Она зашла в свою спаленку, стянула намулявшие за день сапожки и плюхнулась в кровать не раздеваясь. Какой смысл, если завтра опять одеваться? Ведьма только краем глаза отметила шебуршение Тишки, проскочившего за занавеску и деловито таскающего какую-то пробку… а потом провалилась в глубокий сон уставшего за день человека.
Велена и сама держалась на чистом упрямстве, и все, на что ее хватило — это убрать разделанное мясо в погреб, чтобы не испортилось. О том, как она повалилась на печку, едва найдя в полусне одеяло, фея уже не помнила.
***
А на утро заявились гости.
В ворота застучали, завыл волкодлак, заблеяла Машка.
Гостем был дикого вида мужик с зеленоватыми полосами на лице, похожий из-за накидки из живой листвы на ходячий куст. Сразу после накидки внимание привлекал топор. Огромный, с древком в половину роста незваного гостя.
Приползший к ведьме за самогонкой местный алкоголик, резко протрезвел и умчался прочь, вопя о том, что из лесу вышел леший. Так называемый «леший» криво улыбнулся. И опять постучал в ворота.
Выспавшаяся и успевшая позавтракать вчерашним мясом ведьма пребывала в достаточно мирном расположении духа. А потому к появлению второго лешего отнеслась спокойно. Окинула внимательным взглядом через забор, оценила размер топора и внешнюю придурковатость на лице. Видимо, пришедшим был тот самый Фаригор, о котором рассказывала Велена.
— Утро… скорее всего, доброе, — усмехнулась Марья, радуясь тому, что все их приключения закончились. И надеясь, что новых не будет.
— Это значит вы — здешняя ведьма-хранительница? — усмехнулся сей тип, снимая лиственный капюшон и показывая вполне так заострённые торчащие уши. — Я думал, ты покрепче будешь! Видел сегодня художества ваши! — он одобрительно хмыкнул и, вновь окинув ведьму лукавым взглядом, спокойно осведомился: — Дружить будем, соседушка?
— От чего бы и нет? — пожала плечами ведьма. — Я человек мирный… но лучше меня не трогать. Сами видели, что бывает.
Велена тем временем кое-как проснулась, похлебала остывающего чайку и опять заснула, уронив голову на стол.
Да, весело, конечно, они погуляли.
Марья же думала, как бы поделикатнее попросить так кстати припершегося соседа помочь с лесом. Раз уж ее леший решил по доброте душевной прихватить и оставшийся без хозяина лесной участок, то может сосед сможет облагородить оба эти куска? Почистить от магии смерти, подлечить деревья… чего там еще надобно будет…
Фаригор, дружелюбно скалясь, извлёк из бездонного кармана пузатую фляжку с настоечкой на еловых шишках.
— Как и в моем случае! Так выпьем же за то, чтобы горько пожалели те, кто усомнится в нашем миролюбии! — хохотнул он, вручая фляжку хозяйке и покосился на лес. — Тут такое дело, я не так давно с мужиками квасил. И только вчера утром оказалось, что какая-то падла шароебилась по моему лесу без разрешения. Ну мы за следом прошли, вышел я на ваш лесок, увидел художества… Обряд очищения провел, ибо нехер за версту некромантией вонять. Вот и решил тут нанести визит. Кстати… Я так понимаю, блоха белобрысая опять в мясо? — на последнем слове ведун кивнул в сторону домика.
— Увы, да. Досталось ей капитально, — подтвердила ведьма и взяла чужую фляжку. Подумала, что вытирать горлышко рукой будет не очень вежливо, но черт знает, кто облизывал его до нее… На крайняк немножко прольет, но не коснется горлышка… Сойдет.
Марья осторожно отхлебнула забористой настойки, крякнула и смахнула слезы из глаз.
— Ух, серьезная вещь! — проговорила она хриплым голосом. — Ну, быть дружбе…
Догадка обожгла, точно сам сунулся в Пламя, и сердце забилось неровно. Лина Огнева… Та Лина… Она всегда старалась держаться в стороне от демонских «развлечений», и рядом с ней было не то чтобы уютно, но как-то надежно и спокойно. Особенно по утрам. Может, именно поэтому он когда-то и избавился от нее, опасался привыкнуть, стать зависимым? В душе девушки не ощущалось печати «холодка» — теперь Вадим понимал это отчетливо. Значит ли это?..
За спиной кто-то негромко кашлянул, и Вадим стремительно обернулся, готовясь к схватке. Но это оказалась лишь хозяйка пещеры.
— Милорд. — Хранительница Анна склонила седую голову в поклоне.
— Хранительница… Хранительница, ваше Пламя может лечить от дайи? — торопливо, боясь спугнуть предположение, и в то же время требовательно спросил Вадим.
— Дайи?
— «Холодок», — пояснил Вадим. — То, чем заражен… мой двойник.
— Пламя выжигает все. Любую чужеродную примесь. Разве господин Март не рассказывал вам о своем чудесном исцелении?
— Март? — выдохнул Вадим. Неужели и демон тоже?..
— Ему подсадили какое-то заклятие. Лина вытащила из мальчика эту дрянь. С помощью Феникса, разумеется.
— Значит, Дим?.. — Владыка не закончил, но старая женщина поняла.
— Если мальчик заражен и если Лина попросила, Пламя не откажет. Он вернется к нам исцеленным.
— Почему я раньше не слышал ничего подобного?
Анна пожала плечами:
— Тайна клана. Ее запрещено разглашать посторонним. Собственно, это известно лишь Хранительнице и главе клана.
Глава клана… Лиз. Снова Лиз. Не в первый раз бывшему Повелителю случалось удивляться поступкам бывшей главы фениксов. Она могла бы вылечить Повелителя… если бы захотела. А вместо этого положила почти весь клан у эльфийского леса и разыграла свою гибель. Та Лина вряд ли знала об этом секрете, иначе бы Алексу не пришлось отправляться в чужой мир за вакциной. Проклятье, проклятье, проклятье!! Будь ты проклята, дрянь эгоистичная. И сейчас… Уж наверняка не от матери Лина узнала о возможности лечить и снимать порчу.
Вадим привалился плечом к стене — ноги отказывались держать. Весь этот сумасшедший день — бой в городе, пресс-конференция, а теперь еще и весть о спасении Дима — изрядно вымотал.
— Все могло быть иначе. Так просто… — Невольно вырвавшийся стон был полон бессильной ярости и тоски.
— Да, милорд. Успокойтесь. Прошлого не изменишь. — Анна прервала негромкие увещевания, вспомнив, кому она это говорит. Этот мальчик с пепельными глазами (для нее и Александр был бы мальчиком — слишком долго Хранительница жила на свете), и его брат, построив барьер, изменили прошлое.
На этом разговор оборвался.
Они стояли и ждали. Вадим слишком хорошо представлял, как рвется с привязи «холодок», пытаясь спастись, как Пламя охватывает Дима красно-золотым коконом, как разъяренно кричит (или хлопает крыльями) Феникс, почуявший чужака.
И вот наконец «отпечаток» Дима словно мигнул, а потом проявился еще четче и ярче. И в этом «отпечатке» не было и следа «холодка». Аура казалась потускневшей, но, учитывая плен, этого и следовало ожидать. Зато она была чистой, без единого темного пятнышка. Словно у младенца. Так не бывает. Не должно быть, ведь души взрослых запятнаны хоть мелкими, да грешками. Но Пламя, наверно, не знало об этом. Оно просто совершило невозможное.
Волной — да что там, настоящим цунами накатило облегчение. Всё. Дима спасли. Теперь уже окончательно. Прошлое больше не повторится. Никогда, никогда. Теперь все в порядке. Все будет хорошо.
— Вадим? — изумилась троица, шагнувшая на камень из опавшего Пламени.
— Откуда ты? — Зеленоглазую занозу, которая досталась в братья его двойнику, шатало ветром, но любопытства новый братец не утратил. Да, некоторые вещи не меняются ни временем, ни иной реальностью.
— Как ты узнал? — Это Лина, которую конечно же интересует тайна пещеры. Или не интересует?
— Ты… — Виновато смотрят знакомые серо-зеленые глаза. Будто из зеркала. — Пришел головомойку устраивать?
— Обязательно. — У бывшего Повелителя давным-давно не было так легко на душе. — Вы даже не представляете какую. Только когда оденетесь, конечно.
Троица опустила глаза и тут же устроила соревнование, кто быстрей и ярче покраснеет.
Угадайте, кто победил?
Вообще-то семья Соловьевых старалась придерживаться традиционного для людей режима дня. Людмила твердо верила, что детям нужна стабильность, а поэтому ночью надо спать, утром подниматься и разбегаться по делам, а вечером собираться за столом и обмениваться впечатлениями за вкусным ужином.
Но если бы жизнь всегда давала людям именно то, чего они ожидают!
Что-что, а стабильность магам не угрожала никогда.
Первый звоночек прозвенел еще тогда, во время свадьбы, когда новоиспеченный муж виновато извинился и сорвался вместе с половиной гостей прямо во время откусывания свадебного каравая… Брачную ночь молодая провела одна, как и брачное утро. Точней, с Маргаритой, но совместное распитие бутылки ликера с подругой — неважная замена супружеским обязанностям.
Потом был пропавший отпуск, сорванный визит к родителям, вторжение десятка Стражей в спальню (магам позарез понадобилось снять некое проклятие, кем-то наложенное на Александра), потом…
Гвинелан любила вставать рано, когда небо еще не было расчерчено первыми лучами холодного серо-голубого светила. Темный прохладный сумрак, спящие стражники, не сотрясающие воздух своими пошлыми шуточками или скрежетом железок.
В эту ночь ей почти не спалось. Раз за разом повторялся кошмар: Дивейн, горячие губы, руки, слишком сильные, чтобы от них отбиться… девушка еще раз глубоко вздохнула, отгоняя столь реалистичные ужасы.
Широкий подоконник, всегда пустой, по прихоти своей хозяйки, принял в каменные объятья тонкую дрожащую фигурку. Укутавшись в одеяло, Гвен внимательным взглядом прошлась из стороны в сторону: возможно, она больше никогда не увидит этот замок, ставший ей домом и темницей, на три долгих года. Здесь она никогда не чувствовала себя в безопасности.
Ее родной город был совсем другим: несмотря на готовность к битвам и осаде, белые стены Эрмедала не казались такими угрюмыми, как серые гранитные глыбы Люберга; по изгородям с внутренней стороны росли гроздья винограда, вызревавшего в их южной части королевства и служившего лакомством для всех детишек, под окном замка был развит небольшой сад, где желтели груши, айва и фиолетовым носом садовника, выглядывали из-за блестящих масляных листочков огромные сливы. У парадных дверей, золотых, самих по себе, а не от пошлой глупой краски, выполненных из чесарского золотого дуба, в форме пушистых могучих львов, скаливших свои огромные пасти, росли розовые цветки линдара, растения красивого, но весьма ядовитого.
Мамушка-домохозяйка, любившая водиться с высокопоставленной девочкой, рассказывала, что в их землях линдаром часто травили своих неверных мужей: сначала рядом с тарелкой клали розовый, вкусно пахнущий цветочек, с намеком: «Я все знаю», а если муж продолжал свои похождения, то в следующий раз мог съесть супчика с линдаром. Маленькая Гвен слушала жуткие истории с ужасом, но каждый раз, увидев домохозяйку, бежала к ней обниматься и просила рассказать еще чего-нибудь интересного. Множество преданий, сказок и легенд – ощущение тайны, хрупкой гармонии и справедливости окутывали воспоминания о том счастливом детстве…
Гвинелан всегда удивлялась, почему такие опасные деревья растут прямо у парадного входа, не из-за одной же красоты! Разгадка оказалась печальной. Дядя говорил, что ее мать отравилась, чтобы избежать жестоких пыток и унижения. Отравилась линдаром, росшим столько лет в двух шагах от нее…
Гвен до сих пор не понимала, что значит: «спаслась бедная», – если ее мать не была ни бедной, ни спасшейся…
Перед глазами снова вставала картина того ужасного дня: белые стены города, почерневшие, после шести часов жутких боев, покрытые кровью, смолой и кусками отлетевшего мяса, выжженный черный сад, линдары, смоляными факелами розовевшие у разбитых в щепки ворот. Цветы – единственное яркое пятно, вянущие, на тлеющих стволах, они поражали своей неуместностью, будто их оставили стоять здесь специально.
Мать лежала на полу, на верхнем этаже. Комната с перевернутой мебелью, следы драки по стенам, стража, без единого живого места на теле, пол, равномерно покрытый слоем крови, напоминал адское озеро. На матери был чистый изумрудно-зеленый, расшитый золотом, халат, плечи были не на месте, а одна задранная пола обнажала изодранную кровавую нижнюю рубашку.
– До нее не добрались, – сказал дядя, заставляя плачущую девчонку смотреть и не отворачиваться, – и Гвен смотрела, смотрела во все глаза, представляя бездыханное тело мамы снова живым, замечая розово-зеленые пятна на щеках и шее, плохо вытертых грязными тряпками, брошенными тут же в углу. Мать не сама съела эти злосчастные цветы! Ее убили и переодели. Гвен смотрела на отравленную руками не врагов мать и задыхалась от осознания своей беды и того, что поделиться было совершенно не с кем. Так тринадцатилетняя девочка перешла под опеку своего дяди…
Шуршание вывело Гвинелан из печальных воспоминаний. Кто-то подкрадывался к восточной стене. Девушка схватила свой кинжал и сунула в ножны. Только что начищенное оружие придало уверенности, оказавшись на поясе, девушка предпочитала с ним даже мыться, с тех пор, как ее мать так удачно «избежала позора, отравившись линдаром», уступив трон хитрому брату, считавшемуся регентом, до свадьбы Гвен.
«Если они решили меня убить, или, Дивейн собрался ко мне в гости, – думала девушка, все-таки сомневаясь, с какой стороны стены слышался шум, – то, искать меня будут в покоях, а значит, самой спуститься и поглядеть – куда безопаснее!». Она, перекинув веревку, завязанную узлами через каждый ярд, слезла прямо босиком, как была. Ночная рубашка виднелась из-под коричневого льняного халата, не имевшего пуговиц, лишь завязанного поясом на запах.
Среди колючих кустов бруниски послышался звук сдвигаемых камней. Гвинелан уже хотела будить мирно почивавшую стражу, когда услышала еще один звук – стон бессознательного человека, стон мучений, никак не связанный с желанием проникнуть в защищенную крепость беззвучно. Довольно странно брать замок, громко постанывая при подкопе, тем более, таща за спиной раненного или вусмерть пьяного товарища. Еще один камень сдвинулся, сдвинулся легко, если так можно сказать, учитывая его вес, но лезжий не разбивал глину, служившую сцеплению булыжников в стене, а значит, камни были сложены так специально! Гвен еще раз пригляделась: эту стену она помнила такой все три года, значит, это не подкоп, а тайный ход…
Пока девушка размышляла, в дырке показалась черная грязная перчатка. Железные пальцы схватили еще один булыжник, размером в целый ярд и оттолкнули его внутрь. Появившаяся чумазая рожа не обрадовалась случайной свидетельнице и скривилась.
– Помоги его втащить! – приказал мужчина, с трудом протиснувшись через дыру, его доспех не был полным, как у стражи, (только кираса и налокотники, а все громыхающие детали были сняты), спереди сквозь смазанную черную краску виднелась блестящая золотая окантовка, а посередине, морда какого-то, еще непонятного из-за грязи, животного. Перед ней точно был рыцарь!
Гвинелан сунула руку в каменную нору, коснувшись локтем помогающего мужчины, и вдвоем они втащили тело в крепость.
– Чего сидишь?! – рыкнул подкопщик, – оторви кусок ткани и оботри лицо, он же задохнется сейчас! – и мужчина полез обратно, никак не комментируя свое внезапное появление. – Кудрявая голова, измазанная той же краской, что и кираса, сунулась в дырку обратно.
– Ты стражу-то собираешься звать, дурында?! Только тихо! Поняла? Мы окружены. Пусть ворота откроют через пятнадцать минут.
– Н-но, зачем? – девушка была в шоке, быстро соображая, что это все значит.
– Мне что, коня там оставить?! – рыкнул мужчина и привалил дыру огромным булыжником. Едва подтащив тело еще на один фут и, принявшись сметать землю с носа и рта раненого, Гвен услышала звук льющейся воды. А затем шлепок чего-то похожего на размокшую глину по камню. Понадеявшись, что у таинственного подкопщика с собой была фляга, и, на всякий случай, не принюхиваясь, девушка ушла в караульную, оповещать стражников.
К ее удивлению, ворота поспешно стали открывать, цепи, очень рискуя поранить руки, даже переложили промасленной тканью, чтобы не шуметь. Факелы зажигать не стали. Вид черных неосвещенных створок, распахнутых в самый темный предрассветный час, как в адову бездну, в темноту опасности и врагов, ужасал.
Едва расстояние между створками превысило три фута, как в замок влетел черный огромный конь, он беззвучно, даже не фыркая, пронесся во двор, заставив стражников щуриться и гадать – открывать ворота дальше, или уже не надо. Всадник черным рукавом стер краску с лица и махнул страже. Цепи подрубили, и ворота резко захлопнулись.
– Молодец, девка! – Одобрительным шепотом сказал рыцарь, поглядывая на черные босые ноги, выглядывающие из-под грязной ночной рубахи и халата, порванного на благие нужды заботы о раненых…
– Молодец, девка… – с угрожающим сарказмом, напоминающим по интонации стук падающей могильной плиты, подтвердил дядя, появившись из-за спины. – Позвольте представить вам мою племянницу Гвинелан.
Подкопщик секунду осознавал свою ошибку, затем, склонился на одно колено, приветствуя особу королевской крови, и, напрочь игнорируя ее дядю.
– Рыцарь духовного ордена Ливьеров, Алан Росланг, к вашим услугам. — Гвен, живущая в замке, как под арестом, ни разу не получала такого приветствия и немного удивилась. Сделав робкий неуверенный книксен, она подняла взгляд на дядю, тот был зол и черен лицом от гнева, не хуже разукрашенного путника.
– А теперь пошла вон, в свои покои! – рявкнул родственник и повернулся к рыцарю.
– Напротив, все это непосредственно касается ее. – Сказал Росланг, поднимаясь с колен и не очень-то выказывая уважение хозяину замка. – Мы окружены. Если вы, миледи, планируете предпринять рискованное путешествие в крепость Цевейг, то нам нужно выдвигаться в самое ближайшее время.
– Я со… – Гвен не успела высказать свое всестороннее согласие, как дядя стукнул огромным кулаком в деревянную дверь. Звук вышел громкий и глухой, как бреханье старого пса.
– Здесь я решаю! – пробасил дядя Трюдор и ушел, давая всем время привести себя в надлежащий порядок и подойти на утреннее совещание.
Утренний снегопад величественное и завораживающее зрелище: белые хлопья под музыку ветра кружатся и плавно опускаются в сугробы, чтобы слиться в единое снежное одеяло с остальными, ранее упавшими, снежинками. И есть в бесконечном танце снега своя магия, которую сложно описать словами, ее можно только почувствовать — и замереть, и смотреть, опасаясь даже собственным дыханием разрушить волшебную сказку падающих белых звезд. Только вот любоваться снегопадом и загадывать желания лучше всего из окна дома, на крайний случай из окна автомобиля, при условии что он не застрял где-нибудь намертво в сугробах. А вот когда бредешь, проваливаясь выше колена там, где, вроде бы, должна быть натоптанная тропинка, постоянно вытираешь лицо и глаза, залепленные снежной массой, и регулярно еще вытряхиваешь из горловины куртки непонятно как забившиеся туда льдинки — то ощущения совершенно другие. И они весьма далеки от новогодней сказки, рождественского чуда и зимней магии.
Разумеется Лялька водила машину и весьма лихо, но у них на семью была одна машина и пользовались ее те, кто ехал в город. У меня машины не было, но рулить немного умел. А у Лапулиного соседа одолжить транспортное средство не получилось — не потому что мужик пожадничал, просто его четырехколесная подруга взглянула на термометр, зябко встряхнулась, пофыркала и решила остаться в родном гараже вместо того чтобы пробиваться фиг знает куда по сугробам. В целом, я с ней был согласен — самому идти куда бы ни было перехотелось через двадцать минут, когда промокли ботинки и джинсы, и промерзли ноги, но до кольцевой еще топать оставалось километров пять или больше — ориентировался я плохо.
Лялька же светилась неподдельным энтузиазмом и всю дорогу болтала без умолку, впадая из одной крайности в другую. То она описывала грядущую встречу с драконом и как он будет превращаться, попутно дотошно переспрашивая как выглядит Дрэг, какая у него шкура, есть ли рожки и костяные наросты вдоль хребта, какого цвета глаза и чистит ли он зубы — вот, каюсь, но чистотой его клыков я как-то ни разу не поинтересовался. То категорически отрицая любое существование драконов как в современном мире, так и во времена мифов и легендарных подвигов.
— Скорее всего, ты все придумал, — Лялька повернулась ко мне и так и шла спиной вперед. — Я не говорю, что ты все наврал, но мне кажется, что ты просто надышался какой-нибудь гадостью в своем вагончике во время дежурства и тебе приглючилась всякая херня.
— Уга, а администрация общаги тоже глюков нахваталась? От моего дыхания, да? — я все же высунул нос из-под розового шарфа с поняшками, которым заботливо меня снабдила Лялька из своих подростков запасов. Проинформировав меня, что розовый цвет ненавидит с тринадцати лет. Мне же лично было все равно, что за омно на шарфике изображено, но был теплым и большим, и я жалел лишь о том, что в этот шарфик нельзя укутаться целиком.
— Я не отрицаю — парень мог быть, — согласилась Лялька. — И даже ог мог быть голым, и подобрал его ты в котловане, и память он потерял, а потом у вас все завертелось. И вообще, чтобы нравиться бабам не обязательно быть драконом и подманивать какой-то там неведанной хренью, достаточно просто быть смазливым на морду и обаятельным.
— Угу, — проворчал я, гадая чего же мне не хватает смазливости на морде или обаятельности на теле.
— Ну, я слабо представляю как вообще из человека можно слепить дракона, — Лялька так резко остановилась, что я в нее врезался — ну, шел ведь не поднимая головы и зажмурив глаза, а то ветер прямо в лицо. — Ведь разница веса, а куда девается лишнее, если он в человеческом облике и откуда берется добавочное: ты ведь говорил, что он как дракон размером с бытовку?
Лялька продолжала размышлять барахтаясь подо мной в снегу. Кое как мы поднялись, слегка отряхнулись — все равно снег валил так, словно намерился засыпать весь город со всеми его многоэтажками и чадящими машинами, чего ему два мелких путника в трех километрах от кольцевой — так на одну кучку снега.
— Я не знаю, но он при мне дважды или трижды превращался, — попытался сосчитать , запутался в количестве превращений. И вообще как их считать только из человека в дракона или и обратно тоже? — Бытовку развалил… да и как бы я могу выжить после падения из окна?
— Так ты сам рассказывал, что в мусор упал, — напомнила Лялька.
— Да на него я упал, и укусы я тебе показывал. И он сильный, покруче силачей, — чем больше времени проходило с момента ухода Дрэга, тем сильнее я сам сомневался в его существовании. Но прослыть вруном в глазах Ляльки тоже не хотелось. — Пошли уже, а то я и так в снеговика превратился и снаружи, и частично внутри.
Пока доплелись до кольцевой мы еще раз десять умудрились поспорить и переругаться насчет факта существования дракона и трактовки данного явления. Так что когда перелезали через ограждение дороги, я и сам пылал жаждой отыскать этого огнедышащего гада и подобно мифическому рыцарю совершить подвиг усекновения, дабы предъявить принцессе драконью голову.
Первым пунктом из Лялькиного списка были какие-то курсы — какие именно я благополучно прослушал, и так от девчачьей трескотни у меня ныло в голове, так что часть звукового фона я, дабы окончательно не свихнуться, пропускал мимо ушей. Автобус подошел удивительно быстро, хотя по расписанию он уже минут восемь как проехал, а следующий должен был прибыть через сорок три минуты. Лялька как только отогрела руки сразу полезла проверять новостную ленту и что-то стала помечать в своем списке, а я придвинулся к едва теплющейся автобусной печке и как-то незаметно заснул.
— Допрыгаешься! Сейчас тебя съем! — надо мной склонилась огромная черная морда и аппетитно облизывалась здоровенным розовым языком, которым легко доставала до носа, подбородка и торчащих в разные стороны рогов-бантиков. — Съем!
От моего вопля подпрыгнули все пассажиры и даже автобус вильнул. Проголодавшейся морды нигде не наблюдалось, зато надо мной нависала грозная Лялька, которая пыталась вытрясти меня из моей же куртки и орала, что мы из-за моих сновидений пропустили семь остановок.
Извиняться было бессмысленно, как и уповать на жалость — мол, замерз и ночью не выспался. Но по городу за медленно ползущим трактором, что под рутинный матерок долетающий из водительской кабины, разгребал с тротуара свежевыпавший снег и зазевавшихся пешеходов, идти было не в пример легче, чем через равномерно белое поле с приличной глубиной снежного покрытия.
Лялька несколько раз пробовала обогнать трактор, который не давал ей ускориться, но каждый раз возвращалась обратно: во-первых, путь перед трактором был устлан пластами снега, по которым особо не побегаешь. А во-вторых, чтобы обогнать тихохода следовало перебираться через сугробы высотой в мой рост.
Судя по яростным выражениям Ляльки на само мероприятие мы дико опоздали, на мое резонное, что нам нужно не само мероприятие, а собравшаяся на него публика и вообще можно лишь в щелочку поглядеть — все равно я не уверене,что мы отыщем дракона с первой попытки, Лапуля грозно заявила, что ей, может быть, интересно, как на таких курсах мозги юным девам промывают. И не ради щелочки, она полночи строчила эссе и смотрела подготовительное видео с этого курса, чтобы заполучить два халявных билета, пока я спал, как свин неблагодарный. С разгневанной девицей лучше не спорить, поэтому я согласился и со свином и с тем, что на том мероприятии мы побудем, пока самой Ляльке не надоест — обычно скучные лекции ей надоедали за минут двенадцать — так что не смертельно. Главное по новой не заснуть, а то после дороги в город и тряски в холодноватом автобусике дажепродуваемый сквозняком холл бизнес-центра показался жарко натопленной гостиной королевского замка.
Поплутав немного по идентичным коридорам, причем все встречаемые аборигены норовили затянуть нас хоть на минутку в свой офис и облагодетельствовать хоть фирменной ручкой, хоть пакетиком с логотипом, а из одного конференц-зала, куда мы заглянули проверить не там ли проходит наше мероприятие, мы вообще вышли дожевывая какую-то смесь для похудения и с упаковкой туалетной бумаги, которую нам сунули в руки в качестве прощального подарка. Смесь на голодный желудок показалась даже съедобной и вкусной, хотя по словам выступающей тетеньки ее вкус все худеющие должны были ненавидеть, но пить и не останавливаться, ибо тяжек путь к вершинам красоты. Мы с Лялькой переглянулись — лучше бы нас одарили еще парой баночек смеси, по крайней мере она была питательнее бумаги.
— Кажется, здесь, — Лялька недоверчиво прислонилась ухом к серой офисной двери. — Это последний зал, где сегодня проходят курсы, остальные мы уже проверили.
— Ну… или эти все закончили и благополучно разошлись, — вздохнул я. И тут же пожалел о своих словах — Лялька взъерошилась, крутанулась, видно чтобы мне высказать все, что на душе накипело, но вместо этого зачем-то меня полкнула в дверь. И та раскрылась, причем настолько быстро, что я не удержал равновесия и влетел в помещение, изящно затормозив на карачках прямо у ног лектора. — Мы так к вам спешили, — на автомате пробормотал я формулу, иногда спасавшую от гнева университетских преподов. — И я так рад, что мы наконец-то к вам попали…
— А я как рад, — лектор оказался бывалым, и он даже оскалился благоговейно во все свои три десятка зубов. И даже поднял меня с пола, хотя я далеко не субтильный паренек и как-то восторженно прижал к груди. — Я впервые вижу такого мужественного молодого человека, который бы сам отважился привести свою девушку на крсу пикапа. Разве вы не боитесь, что пройдя обучение у меня, ваша подруга станет еще более соблазнительной и захочет сменить своего партнера на более успешного, богатого, перспективного.
— А-а? Э-э-э… — оглянуться на Ляльку во время обнимания не получилось, но и выглядеть в глазах этого лектора таким придурком совершенно не горел желанием. — Это не я ее привел, а она меня. — Жалостливо завел я, тем более что отлично умею изображать страдания в любом виде и состоянии. — Я ее попросил, мне так не хватает знаний женского пикапа, а мне так хочется нравиться тоже…
Я ожидал, что все присутствующие дружно заржут, но вместо смеха услышал слова соболезнования, причем в голосах этих припершихся на курсах девиц не было и намека на иронию. Мне искренне сочувствовали, жалели, мотивирующе гладили по спине и ниже, и от всего сердца убеждали, чтобы я не расстраивался, ведь даже те люди, которые не такие как все и то имеют право на счастье.
— Девушки, мои дорогие! Надо помочь нашей подруге, — вдохновенно завел лектор, и аж засверкал своей улыбкой на всю переговорную, озаренный новой идеей. — Вы же знаете, чтобы чувствовать себя как девушка, надо и выглядеть как девушка. Посмотрите, кому что не жалко, чтобы создать новый имидж. А затем мы для нашей подруги повторим то, что прошли за эти два часа. Вместе мы сможем сделать ее счастливее.
— Лялька!!! — я собирался грозно протестовать, но вместо сурового вопля, который бы осадил вцепившихся в меня куриц, получился только визгливый высокий крик о помощи, который никто не услышал, даже та, кому он был адресован.
Или вырезать ржавым ножом образ соперницы из его сердца, чтобы заменить его на свой. Смею предположить, что таких в истории нет.
Я даже осмелюсь утверждать, что мы с Анастази первые из дочерей Евы, кто озаботился счастьем возлюбленного прежде своего собственного.
Ослепленная ревностью, Анастази могла бы наглухо замкнуть двери его темницы, оберегая лишь собственное право на его взгляд и прикосновение. Я же, в близкой по качеству слепоте, отвергла бы её участие, замкнувшись в самолюбивом молчании.
Я бы могла сделать вид, что не понимаю ее прозрачных намеков, ее вопросов, ибо по-прежнему испытывала настороженность и неприязнь.
Каждая из нас обороняла бы крепость гордыни, не вспоминая о нем, кого назвала возлюбленным.
Истинная любовь предполагает счастье того, кого любишь. Корчи наших самолюбий не стоят и минуты его страданий. Важен только он, любимый, бесценный, важны его покой, его улыбка и его счастье.
По дороге в часовню Анастази едва слышно осведомилась, правда ли, что мой лекарь владеет искусством восточных знахарей и способен излечить мигрень.
Я ответила, что правда. Мой врач, Джакомо Липпо, действительно много путешествовал, побывал в Дамаске и Александрии, обучался в каком-то высокогорном монастыре, кочевал с цыганами и ходил через Босфор на кораблях моего мужа Антонио.
Липпо не страдал предрассудками и учился у всех, язычников, безбожников, еретиков, евреев и даже у неверных, если эти люди обладали знаниями о природе и человеческом теле. За свою терпимость к еретикам и широту взглядов Липпо не раз подвергался преследованиям и со стороны коллег из медицинской школы в Салерно и со стороны святой инквизиции.
Его не раз арестовывали, он сидел в замке Святого Ангела и даже был приговорен к бессрочному заключению в одном из подземных казематов, но по счастливому стечению обстоятельств один из кардиналов курии подцепил дурную болезнь от венецианской куртизанки и ради избавления от позорной напасти готов был исполнять предписания не только еретика, но и самого дьявола.
По другой версии этим венерианским страдальцем был сам Папа Урбан, но Липпо отказывался вносить ясность, когда ему задавали вопросы.
Он говорил, что поклялся на Священном Писании сохранить имя пациента в тайне. И лучше ее сохранить, во имя спокойствия своего и слушателей.
Его кумиром был Парацельс, такой же отчаянный и бесстрашный воин науки.
Но сам Липпо время от времени называл себя малодушным, ибо воздерживался от публичных дискуссий с признанными авторитетами Сорбонны или Падуи. Он предпочитал заниматься врачеванием, не отвлекаясь на битву самолюбий.
За несколько недель нашего пребывания в Париже он уже успел заштопать парочку заядлых дуэлянтов, зашить несколько распоротых животов и вылечить от любовного бессилия племянника канцлера Сегье.
Вероятно, за те несколько часов, что прошли с нашего знакомства, Анастази навела некоторые справки и задала свой вопрос сразу, так ли искусен мой лекарь, как о нем говорят, едва лишь мы остались наедине.
Я не удивилась. Я сама только что размышляла о том, как бы устроить так, чтобы Липпо прибыл в Конфлан. Прибыть-то он мог, но как устроить его встречу с Геро?
Я всю голову сломала, ничего не придумала, пришла в отчаяние, воспрянула духом вновь, едва не расплакалась, как вдруг судьба подала мне знак.
Анастази ничего не пришлось мне объяснять. Я поняла ее сразу. Мой план был прост. Я притворюсь больной, для пущей убедительности у всех на глазах свалюсь в обморок, но от услуг Оливье, лекаря Клотильды, откажусь наотрез.
О моем неуёмном строптивом нраве уже немало сплетен и слухов. Возникнет еще один.
Сыграю правдоподобно, слезливо и шумно, так, чтобы Клотильда сочла за лучшее принять мои условия. Липпо прибудет в Конфлан, Анастази позаботится о том, чтобы он осмотрел Геро.
Придворная дама мрачно заметила, что особой трудности это не составит, ибо врач герцогини давно бессилен помочь ее тайному любовнику.
При этих её словах я ощутила холод между лопаток.
— Он… давно болен? – осторожно спросила я.
— Давно — ответила Анастази.
В её темных глазах мелькнуло что-то, будто мгновенная внутренняя судорога. Но лицо тут же застыло. Однако, она заговорила вновь. Отрывисто, с трудом, будто вырывала иглы из собственного горла.
— Не могу больше слышать, как он стонет. А этот коновал только кровь пускает…
Последние слова она произнесла едва слышно и взглянула на меня почти с ненавистью. У меня хватило благоразумия промолчать.
Наш с Анастази план оказался простым и удачным. Сразу после посещения часовни я с горестным драматизмом произвела жест, который подсмотрела у матери – приложила руку тыльной стороной ко лбу, а затем медленно осела на пол.
Получилось очень изящно. В то же время я думала, что истинное страдание не бывает красивым, и вряд ли Геро думал об изяществе и гармонии движений, когда валился с ног, ослепленный ударившей в висок огненной булавой.
Но притворство в наших благородных кругах принимают как должное. Никто не усомнится в подлинности, да и не сочтет это нужным.
Все выглядело вполне естественно. Я всё ещё страдаю от постигшей меня утраты: я лишилась возлюбленного и мое сердце все еще кровоточит.
До этой минуты пыталась сохранить хладнокровие, я держалась стойко, не позволяя заглянуть в истерзанную душу, но и мои силы не безграничны.
Я поникла будто цветок под порывом ледяного ветра. Меня немедленно доставили в отведенные мне апартаменты, и Клотильда, как заботливая хозяйка, предложила мне услуги своего врача, на что я ответила слабым отрицанием.
— Это всего лишь головокружение, дорогая сестра, это скоро пройдет.
Для начала мне предстояло разыграть мученическую непреклонность, сослаться на усталость, а уже ближе к ночи напугать внезапным ухудшением.
Эстер, моя горничная, девушка простодушная, обмана не распознала, а вот Катерина взирала на меня с недоумением. Но сочла нужным промолчать и, подыгрывая в спектакле, развела бурную деятельность.
Энергично обмахивала меня веером, так, что у меня волосы развевались, как при хорошем бризе, терла виски уксусом и, уже почти издеваясь, попыталась водрузить мне на голову бутыль со льдом. Пришлось незаметно ее ущипнуть.
Клотильда, обеспокоенная не то притворно, не то искренно, вновь предложила прислать ко мне врача, на что я закатила глаза. Это я тоже подсмотрела у своей матери, и голосом умирающей нимфы вымолила у нее позволение послать за моим собственным, ибо болезнь моя является такой редкой и непредсказуемой, что ее симптомы известны только тому, кто наблюдает ее много лет. Клотильда не возражала.
Я написала Липпо несколько строк, вплетя тайное слово, которое подтвердит его подлинность, а придворная дама, стоявшая у моей постели с каменным лицом, отправила письмо с нарочным.
Тайное слово понадобилось, чтобы не смущать лекаря диагнозом. Мигрень. Липпо мог принять это за розыгрыш, ибо я знаю о головной боли лишь по рассказам все той же матушки.
Я и прочими недугами, по счастью, не страдаю. Телесное устройство у меня до неприличия крепкое. Знатной даме не полагается обладать столь завидной выносливостью. Это удел простонародья.
А принцессе крови положено быть нежной, хрупкой, беспомощной и нервной. Липпо понял всё правильно. Он и не сомневался, что помощь требуется не мне, а кому-то другому.
Моя болезнь только ширма. За моим письмом кроется заговор, приключение, а он всегда был охотником до приключений.
Как Анастази удалось убедить Клотильду, я не знаю. Придворная дама пришла за Липпо через час после его прибытия в замок. Он усердно делал вид, что совершает лечебные манипуляции, а я делала вид, что скоропостижно выздоравливаю.
При этом мы вполголоса переговаривались на итальянском. Эстер выглядела обеспокоенной, а Катерина, как обычно, прикидывалась глухой.
Когда появилась Анастази, мы настороженно замолчали. Липпо отсутствовал довольно долго. Я едва сдерживалась, чтобы не покончить с комедией обморочной слабости и не вскочить.
В минуты беспокойства мне необходимо двигаться, во мне разгорается костер, источая тепло, и я вынуждена этот жар перераспределять, разгоняя его по конечностям. А если двигаться нельзя, то от жара, закупоренного в огнеупорной колбе, я чувствовала себя как на сковородке.
Придворная дама с холодной вежливостью поблагодарила меня за оказанную услугу.
Её лицо было таким же непроницаемым, как и прежде, но уже выходя из комнаты, она чуть заметно кивнула.
Зато Липпо едва сдерживался. Он как будто вдохнул слишком много воздуха, и от жадности не может выдохнуть. Догадки и предположения рвались у него с языка.
Но я предостерегающе нахмурилась. Приняла вид самый грозный, на что Липпо заговорщицки подмигнул. Как всякий врач, для которого не существует тайн ни в теле человеческом, ни в душе, он позволял себе некоторую фамильярность.
Я смотрела на него строго и одновременно нетерпеливо. Итальянец потянул паузу.
— Было плохо, но сейчас уже лучше. Думаю, сегодняшняя ночь пройдет спокойно.
Я прикрыла глаза. В присутствии горничной, да и мало ли каких ушей, я не могла позволить ему сказать больше. Будь мы одни, я бы выспросила все подробности. Но вынуждена молчать. Моя излишняя заинтересованность может быть опасна.
Липпо, без сомнения, это понимал.
— Я тут оставлю кое-какие лекарства — певуче произнес он, не уточняя для кого эти лекарства – И напишу рекомендации, как их принимать. Если действовать аккуратно и не нарушать предписаний, рецидива не будет. Во всяком случае, в ближайшее время.
Я метнула в его сторону взгляд.
— В ближайшее?
Липпо кивнул без всякой улыбки.
— Случай не простой. Болезнь запущена. К тому же лечение, применявшееся прежде, приносило скорее больше вреда, чем пользы. Слишком частые кровопускания, слишком много опия, а это истощает больного.
— Что же делать? – вырвалось у меня.
— Я могу остаться — осторожно предложил Липпо.
Увы, Анастази ответила решительным отказом. Клотильда не допустит чужого лекаря к своим тайнам. Она уже выразила недовольство и запретила давать ответы на какие бы то ни было вопросы.
Она любезно поблагодарила меня за участие и скупо упомянула о преданном слуге, который нуждался в помощи. Это объяснение оправдывает визит врача. Но если тот задержится, то истинный статус «преданного слуги» скрыть не удаться.
Тайный любовник. К тому же, на положении узника. В планы сестрицы не входило делиться со мной такими подробностями.
К вечеру того же дня Липпо уехал, шепнув на прощение, что рекомендовал больному утренние прогулки и даже выведал у здоровенного парня с белесыми ресницами, которому передавал лекарства, в какой части парка его господин предпочитает гулять. У развалин беседки.
Я выслушала с полным равнодушием. Это было искушение. Липпо, подобно демону — искусителю, бросил в постный суп праведника ножку индейки.
Я знала, что не должна его видеть, не должна с ним встречаться, знала, что подвергаю его опасности. Но соблазн был слишком велик. Это было приключение, настоящее, волнующее, без примесей.
Тут было все: тайна, опасность, преступление.
К тому же, Геро слишком отличался от всех мужчин, кого я знала прежде. В нем была тайна. А тайна всегда притягивает.
Как бы мне не хотелось выглядеть привлекательной в собственных глазах и оправдывать поступки вспыхнувшим чувством, главным мотивом был азарт. Я чувствовала себя вовлеченной в занимательную игру, в какую-то пьесу, вышедшую из-под пера Кальдерона или Лопе де Вега.
Я была действующим лицом этой пьесы, главным движителем сюжета. Я не могла устоять. И даже опасность, грозившая ему, воспринималась мной как некий театральный прием, позволяющий автору сделать представление еще более завораживающим.
Клотильда присутствовала за сценой, как тень предательски умерщвленного короля Дании, как зловещий черный дым, который будет струится сквозь мостки, вынуждая зрителей вскрикивать.
“All the world’s a stage, and all the men and women merely players…”
У Геро по моим представлениям тоже была роль. Так полагалось по сюжету.
Но Геро в пьесе не участвовал.
Он даже не знал, что это за пьеса. Для него Клотильда была отнюдь не бесплотной тенью, которая рассеется при первых лучах солнца, она была настоящей. И дочь его тоже была настоящей. И боль была настоящей.
Играть он не согласился. Я сделала попытку вычеркнуть его из списка персонажей. Когда попытка не удалась, ибо без него пьеса, да и сама жизнь, теряли смысл, я спустилась со сцены, чтобы из играющей стать живой.
Именно тогда я впервые отправилась к загородному замку сестры, чтобы увидеть Геро. Была зимняя ночь, и сама поездка была безумием, полетом сомнамбулы. Замеченный в окне силуэт мог принадлежать кому угодно.
Но я тешила себя надеждой, что это был он, что он тоже ждал меня и тайком вглядывался во тьму. Я не желала принимать аргументы рассудка: он не ждет меня, ибо я промелькнувший призрак, скорее опасность, чем награда.
Я слишком увлекалась поэзией и слишком часто посещала лондонский «Глобус».
«Встань у окна, убей луну соседством, она и так от зависти больна…»
Поиграем в Монтекки и Капулетти.
Я бывала в том парке и днем. К счастью, у меня хватило ума не гарцевать на глазах у прислуги. Я подъехала со стороны леса и видела издалека развалины беседки.
Потерявший листья дикий виноград был похож на рыбацкую сеть. Геро у беседки не было. Уже в Париже я размышляла о том, как послать ему весточку, как напомнить о себе. Трудность вставшей передо мной задачи только распаляла.
Тут были и азарт, и жажда приключений, и зов самолюбия. Были любовь и тревога.
Подозрение, что прежде всего я хочу одержать победу над Клотильдой и совратить ее любовника, я решительно загнала на задворки разума, но окончательно не уничтожила.
Обиду и зависть в небольших количествах бросают в огонь подобно пороху, чтобы раздразнить пламя.