— Вы меня боитесь? — мягко спросил мужской голос за спиной.
Она обернулась и смерила говорившего взглядом.
— А надо? — решила она поддержать игру.
— Если бы это было нужно, я бы не спрашивал, а пугал, — он верно понял ее приглашающую к игре реплику, и сел рядом.
— А вы можете пугать? — усмехнулась она.
— А что, непохоже? — парировал он.
Она снова усмехнулась.
— Нууу… — она отвела взгляд, как бы взвешивая, то, что собирается сказать. — Нууу… если бы… нууу…
— …если бы все убийцы были бы похожи на убийц, хотели сказать вы? — он отразил ее усмешку как в зеркале.
— А почему вы решили, что я говорю об убийцах? — прищурилась она.
Он пожал плечами.
— Ну были еще варианты — насильник, маньяк… Если бы вы думали, что я насильник — вы бы не вели себя так открыто…
Она вздернула бровь.
— …а на маньяка, — продолжил он, — я — увы — не тяну.
— Почему «увы»? — кажется, она не умела улыбаться, а только усмехалась.
— Маньяков любят… — а вот он улыбаться умел.
— Нет, их боятся, — кокетливо покачала головой она.
— Это плохие маньяки, — серьезно ответил он. — Неликвидные, некачественные… хиленькие, в общем. Настоящий маньяк должен привлекать, притягивать, манить… его должны обожать и идти за ним хоть на край света — даже если этот свет очень скоро погаснет…
— Не, вы даже и близко не настоящий маньяк, — съязвила она.
— Да, я даже и на хиленького экзамен бы не сдал, — махнул рукой он.
***
Через полчаса они уже пили темное как кровь и такое же густое вино — а она пыталась разглядеть цвет его глаз, но это никак не удавалось.
У нее была своя теория мужчин. Голубые глаза — легкий характер, зеленые — есть в них какая-то бабская стервозность, карие — надежность, но некоторая самоуверенность, серые — фантазер и мечтатель… Но ей никак не удавалось разглядеть цвет его глаз.
***
Еще через полчаса он пригласил ее в гости — а она согласилась.
Выходя из бара, она пыталась поймать его лицо в свете неоновой вывески, чтобы разглядеть цвет глаз — но это снова не удалось.
***
В комнате был полумрак и прохлада — из приоткрытого окна тянуло ночной свежестью.
Он включил приглушенный свет — и нежно улыбнулся куда-то в угол. Она обернулась, ожидая увидеть там человека — но взгляд встретил лишь тяжелую черную вазу, в которой стояла роза — в сумраке комнаты ее бутоны казались тоже черными, с тончайшими багряными прожилками.
— Это мне? — спросила она.
— Нет, это ты — ей, — улыбнулся он.
— Красивая, — призналась она.
— О да… — мечтательно произнес он.
Он подошел к вазе и осторожно поправил стебель.
— Я нашел ее… точнее встретил… после заварушки при Азенкуре. Солдату оторвало руку и отшвырнуло на розовый куст… а может, сначала отшвырнуло — а потом оторвало…
— Какой ужас! — с чувством сказала она.
— Да, ужас, — кивнул он. — Куст был весь в крови… В темной, густой крови — и казалось, что стебель и бутон одного цвета.
Он нежно погладил стебель.
— Кажется, что кровь до сих пор на нем, — шепотом сказала она.
Он кивнул.
— И я не знаю… — тихо продолжил он. — Я не знаю… мне показалось, что мы так похожи… что мы так близки… вы будете смеяться, но близки не как друзья, нет… а как брат и сестра… или даже более — как любовники… Вы смеетесь?
— Нет, — честно сказала она.
— Я просто очень люблю свою розу, — смущенно признался он. — Очень. Это странно?
— Немного, — призналась она.
Он покачал головой.
— А мне кажется, что цветы заслуживают любви.
— Их любят, — пожала плечами она.
— Пока они свежи и ароматны, — снова покачал головой он. — Пока они не увяли. Пока они радуют вас. И пока они нужны вам.
— Так же, как и людей, — снова пожала плечами она. — И людей так же, как и цветы, выкидывают на помойку, когда они отживают свой срок.
— То люди… — туманно ответил он. — А это цветы…
Он не смотрел на нее — а ей очень хотелось понять, какого же цвета у него глаза.
Он гладил свой цветок нежно-нежно, словно его пальцы были бабочками — и она видела, как он выносил эту розу с поля боя, прижимая к запыленному и может даже и разорванному бронежилету.
— Извините… — смущенно улыбнулась она. — Я не очень слежу за новостями и не совсем в курсе политики. А что, были какие-то боевые действия недавно?
Он усмехнулся.
— Боевые действия есть всегда.
— А, ну да, ну да… — кивнула она. — Страны третьего мира… но я что-то не слышала об операции при Азенкуре. Это когда было?
— В день святого Криспиана.
— Что? — переспросила она и тут же рассмеялась. — А, вы шууутите! Думаете, что я сейчас удивлюсь? Я закончила два курса филфака, и кое-что знаю…
Она показала язык и начала декламировать.
— Сегодня день святого Криспиана;
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год и канун, собрав друзей.
Им скажет; «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».
Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день; и будут наши имена
На языке его средь слов привычных:
Король наш…[2]
Она осеклась.
— Король наш… — беспомощно повторила она и взглянула на него.
Он стоял к ней спиной и осторожно гладил стебель розы.
— Король наш Гарри… — тихо выдавила из себя она.
Он не ответил.
— Погодите… — медленно сказала она, — погодите… Но это же… это же… двадцать пятое октября… и Азенкур… Азенкур… битва при Азенкуре была… двадцать пятого декабря…
— Одна тысяча четыреста пятнадцатого года от Рождества Христова… — подсказал он, не оборачиваясь.
— Вы шутите… — она сделала шаг назад.
— Зачем, — спросил он, не отрывая взгляд от своей розы.
— Чтобы… чтобы было весело…
Он повернулся.
— Я похож на веселого человека? — спросил он.
— Но… — еще один шаг приблизил ее к двери.
— Видите ли… — тихо сказал он. — Я очень люблю свою розу…
Последнее, что она увидела, когда он склонился над ней — были его глаза, как два черных-черных, с багряными прожилками, бутона.
***
Он не сделал ни единого глотка — лишь вонзил клыки, и тут же, практически мгновенно, вытащил их. Немного подождал, когда все закончится, а потом аккуратно закатал рукава и вытащил из шкафчика длинные гибкие трубки, похожие на капельницу.
Когда ваза наполнилась, он убрал трубки, принес полиэтилен, завернул в него тело и куда-то унес.
Вернувшись через полчаса, он сел напротив цветка и стал нежно и осторожно гладить его стебель — то ли что-то напевая, то ли о чем-то рассказывая.
Он просто очень любил свою розу