— Я тебя сейчас убью. Сама. — подозрительно ласково произнесла Мэриш, делая несколько шагов к Дарику. — Чтобы знать до конца перелета, что ты лежишь спокойно в криокамере и больше ничего подобного не выкинешь.
— Я тут причем, капитан! — Дарик поднял ладони, поскольку дуло теперь указывало на него. — Ладно, — примирительно сознался парень, — я испугался за вас… — он виновато покосился на командира и на заржавшую уже в голос Эльгу.
— Какого черты ты его сюда потащил?
— Ну, а ты собиралась его запереть в душе, — предложила Эльга. — Он там один.
— И до конца рейса пользоваться утилизатором вместо санузла? — возмутилась Мэриш.
— Акуда?… — Дарик сник. Героический план действительно был похож на глупое геройство.
Эльга, чуть успокоившись, но все еще похрюкивая в ладонь, посмотрела на Дарика.
— Мэриш, прости… это я виновата, — наконец выдавила она. — все-таки по субординации, заяц моя ответственность…. Просто я подумала, что если бы он что-то замышлял, уже бы это выполнил. Возможностей было много. Еще там, когда мы только пришли.
— Оба хороши. Жаль что ремнем мозги не вставишь. Хотя он ведет себя ну… как человек. Тут легко можно… Ты его как вычислил? — Мэриш повернулась к технику.
— Сканером с планшета засек, а потом он его разбил.
— Ясно, значит так, — решила капитан, — выполнять что он скажет. Держаться максимально подальше. И, если что, не лезть напролом. А постараться подать сигнал сос.
Я бы хотела, чтобы Геро больше доверял мне, не считал бы меня своевольной, неуправляемой кометой, которая по воле случая проносится где-то рядом, а затем исчезает на целые века. Я бы предпочла, чтобы он видел не случайность, а неумолимость, предсказуемость весенней оттепели.
Пусть ликует зима, играет на каминных трубах свою дикую песню, пусть швыряет в лицо пригоршнями снег, пусть вымораживает и губит, но вслед за ней все равно приходит весна.
Это закон, который не отменить и не исправить, пока длится вечность Господня.
А с другой стороны так приятно совершать это маленькое чудо. Видеть эту затаенную, недоверчивую радость, это светлое удивление, и рождаться каждый раз заново, как рождается солнце язычников.
Я и сама испытываю схожее изумление, когда вижу его. Ибо сама до конца не верю, что Геро существует.
Для меня он такое же чудо. Необъяснимое, божественное противоречие, нарушение всех догм и законов. Он существует, он есть, он здесь со мной, чудом выживший и безмерно любимый.
— Жанет — произносит он с напряженной нежностью — Жанет, ты вернулась…
— Конечно вернулась. Как же я могу не вернуться?
Вместо ответа он порывисто меня обнимает. Обнимает со страстью спасенного, в последний миг избавленного от бездны.
— Жанет, Жанет, — чуть слышно повторяет он.
Я чувствую, как мое имя, теплым выдохом сорвавшись с его губ, путается где-то в пряди у виска.
— Я здесь, любимый, здесь, с тобой, как ты мог сомневаться? Я же просила тебя не сомневаться.
— Я не сомневаюсь, я боюсь за вас.
— От чего же? Что тебя так тревожит?
Отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в лицо, все такое же исхудавшее, помертвевшее.
Геро отвечает не сразу.
— Да все то же — наконец отвечает он – Тем, кто мне дорог, грозит опасность. Я опасный знакомец.
Я провожу рукой по запавшей, небритой щеке. Как заострились его скулы! Он будто истаял ещё больше. Будто болезнь всё ещё продолжает свою работу, черпает остатки молодости и жизненной силы, пьет дыхание и крадет цвет его глаз.
Или это уже не болезнь. Это вина.
Как только он остался один, без моей поддержки, это многорукое и многоязыкое чудовище набросилось на него. Меняя облик, играя голосом, бормоча в тысячу ртов, вина твердит ему о невозможности искупления, о жизни, им украденной и незаслуженной.
А ему так трудно обороняться, улики так тяжелы, что он почти признает себя виновным. Скрываясь от света, отвергая заботу, он наказывает себя.
— Я люблю опасных знакомцев. У меня наследственная тяга к риску и авантюрам. Тебе нечего бояться. И мне ничего не грозит.
— Как бы я хотел в это верить…
— А ты верь, любимый мой, верь. Со мной ничего не может случиться, во всяком случае, по твоей вине. Ну если только — я бросаю взгляд через плечо, на ступени, по которым только что взобралась — я не скачусь вниз по лестнице.
Геро испуганно делает шаг назад, увлекая меня за собой, и вновь обнимает так, будто я и в самом деле готова сверзиться в пропасть.
— А теперь опасность грозит моим ребрам, — шепчу я полузадушенно.
Но он, похоже, не слышит. Его бросает ко мне тот же беззвучный крик о помощи, мучительный порыв, отчаяние и тоска, та же самая жажда, с которой он прижался к моей щеке в ноябрьское утро.
Только сегодня он не прячет руки за спиной, чтобы защититься от самого себя. Напротив, он ищет у меня спасения от пожирающей его вины, от невидимого нетопыря, который, запустив когти и зубы в лихорадочно стучащие на висках жилки, требует его жизни. И вдруг отпускает меня.
— Нет, нет, мне нельзя… Я не должен…
Он бы бросился бежать, если б было куда. Но вокруг сундуки и горы рухляди, а я преграждаю путь к двери. Он уже почти лишил себя дневного света, почти отказался от пищи, а теперь изгоняет и радость моего присутствия. Ибо с точки зрения обвинителя мои ласки и моя нежность это греховное, незаслуженное излишество, оплаченное жизнью ребёнка.
Все это было так ясно написано на его измученном лице, что переубеждать его, спорить смысла не имеет. Мои усилия пойдут на пользу тому раскинувшему крылья нетопырю, который сделает лишний глоток его силы.
Поэтому я не отвечаю, осторожно перешагиваю через сломанные подсвечник, спотыкаюсь о деревянную раму древней прялки и сажусь на сундучок с продавленной медной крышкой. Невинно складываю руки на коленях.
Будто и не трогает меня висящая под потолочными балками многоголовая оголодавшая тень.
— А что ты тут делаешь? – Я задаю вопрос самым будничным тоном – Это Липпо тебя здесь запер?
Геро, уже готовый к схватке, слегка растерян.
— Он вовсе меня не запер. Он попросил… Он сказал, что где-то здесь есть первое базельское издание Альберта Великого. Рукопись сильно пострадала, там много страниц не хватает, но те, что еще остались, содержат кое-какие формулы… И ценные сведения о растениях и минералах.
— Вот оно что! Формулы Альберта Великого? Это не тот ли, кого называли Doctor universalis? И он, кроме теологии и философии, занимался так же и алхимией?
— Да, это он, теолог и алхимик. Наставник самого святого Фомы Аквинского. И автор Малого алхимического свода.
— Вот, вот, Libellus de Alchimia — бросаю я небрежно – Так я и знала. Все-таки философский камень.
Я делаю многозначительную паузу. Геро взирает на меня в полном недоумении.
— Липпо занят поисками философского камня! Разве он тебе не говорил?
— Н…нет – Геро качает головой – Не говорил.
— И мне не говорил — я таинственно понижаю голос – Это его великая тайна. Он даже самому себе в этом не признается. Делает вид, что презирает эти шарлатанские фокусы. Липпо во всеуслышание объявил себя противником алхимии, громит её адептов, называет их наивными мошенниками и мечтателями. А сам-то, сам… ах, притворщик! Ах, лицемер. Знаешь, что я думаю?
Мой голос становится еще более бархатистым, текучим и манящим. Геро помимо воли подается вперед, а я делаю небрежный, приглашающий жест и как бы невзначай двигаюсь на самый край, освобождая место на сундучке.
Геро, поколебавшись, приближается. Смотрит на меня с опаской и с такой же настороженностью, кажется, готов оглянуться на своего невидимого стража. Не нарушает ли он объявленный приговор?
Но вид у меня самый безмятежный. Руки сложены, ладошка к ладошке.
Не посмею нарушить священной границы, не преступлю дозволенного, не посягну на заветную власяницу.
И Геро, кажется, верит.
Моя уступчивость сразу же ослабляет путы, он делает ко мне шаг, преодолевая вязкую стену из загустевших страхов. Я сдерживаю дыхание, как опытный птицелов, рассыпавший зерно, а он садится рядом, как обманутый неподвижностью, пугливый скворец.
Смотрит виноватыми глазами. У меня сердце сжимается от жалости. Какую же изощрённую пытку он себе выдумал! Какую муку!
И не избавить его от этой муки одним вмешательством. Не вразумить и не исцелить. Со своим чудовищем он должен справиться сам. Взять меч и снести тысячу голов упреков и обвинений.
Мне этот меч не поднять, не извлечь из заколдованного камня. Вот почему мой голос все так же небрежен и беззаботен, ибо мне и дела нет до той гидры, и предмет разговора самый незначительный, и собеседник мой – партнер за ломберным столом в салоне мадам де Рамбуйе.
— Подозреваю, и не без оснований, что Липпо всерьез занят поисками философского камня. Но признаться в этом он не решится даже самому себе, ибо признание такого рода поставит его в один ряд с презираемыми им жалкими шарлатанами. Он сам себя обманывает. Утверждает, что занят поисками чудодейственных снадобий, а сам варит эликсир молодости. Сколько раз я слышала, как он насмехается над всеми алхимическими тайнами и ритуалами, как он ядовито высмеивает их пафосные титулы, присвоенные обыкновенной печи и тиглям. Атанор или Дом премудрого цыпленка! Подумать только – цыпленок! Как печь может быть домом цыпленка? Если цыпленок и попадает в печь, то оттуда он выходит в виде жаркого, и не в коем случае не умудренным. Или вот. Иероглифическая монада. Monas Hieroglyphica. Так ученые господа именуют изобретенные ими знаки, когда пытаются превратить свинец, Сатурн, в золото, Солнце. Мертвую планету в живой огонь. Липпо не раз твердил, что превратить свинец в золото невозможно, что это ловушка для алчных глупцов и средство наживы для негодяев.
Я продолжаю молоть весь этот вздор, будто прилегла на обитой шелком оттоманке, с бархатной подушечкой под левым локтем и бонбоньеркой, искрящейся топазами, в ладони.
С губ слова падают лепестками, невесомые пустые, вспыхивают и тут же гаснут. Я совершаю отвлекающий маневр, сыплю мерцающую шелуху в глаза чудовищу.
Подобно Гермесу, играющему на дудочке, услаждаю стоглазого Аргуса. Пара сотен глаз уже закрылась, остальные подернулись дымкой.
Внимание Геро запуталось в расставленных силках. Он совершенно сбит с толку. И тогда я сбрасываю маску, прекращаю гримасничать и жонглировать словами, голос становится чистым и проникновенным, ласкающим.
— Я знаю, что ты чувствуешь, любимый, знаю, почему прячешься. Ты скрываешься здесь, среди пыльных обломков, потому что сам чувствуешь себя таким же обломком, ненужным, сломанным, умершим, чья участь отныне оставаться погребенным в пыльной могиле. Здесь время будто остановилось, здесь нет движения, нет признаков ранящей тебя жизни. Жизнь ушла отсюда и предметы, без тепла и души, погрузились в сон. Ты сам желал бы лишиться всех мыслей и воспоминаний, стать бесчувственным и неуязвимым.
Геро чуть вздрагивает, но не вскакивает и не бежит. Я решаюсь коснуться его руки. Рука безответна, но он не отстраняется.
— Само продолжение жизни представляется тебе святотатством. Ты не понимаешь, как это возможно. Почему не происходит обрушения неба? Почему солнце, не стыдясь, совершает свой ежедневный огненный переход? Почему звезды не гаснут и не рассыпаются в прах? Мир должен был бы замереть, прекратить свое суетливое вращение, реки обмелеть, моря обратиться в пустыню, а люди – отрешиться от мелких, ничего не значащих забот. Они все должны скорбеть. Но они, люди, эти глухие и слепые создания, живут как прежде, торгуются, бранятся, хохочут, сплетничают, пьют вино и отправляются на ужин. Тебе внушает ужас эта прозаическая бесчувственность, эта странная чудовищная несправедливость. Ничего не изменилось, не разрушилось, не померкло. Небеса не пролили ни слезинки. И тогда ты решил остановить это вращение сам. Возвести мавзолей для собственной души и заключить ее, еще живую, в непроницаемый саркофаг, где нет ни лучика света, ни дуновения ветерка. И слова человеческого не сорвется, не отразится от стен, не докатится эхом.
Геро не отвечает. Но я уже держу его руку, глажу пальцы. Он вдруг коротко вдыхает и как-то боком, неловко, соскальзывает на колени.
У меня сердце обрывается, ибо я свистящим броском памяти оказываюсь в прошлом, посреди ноябрьской ночи, в роскошном, с позолотой, узилище, где тираническая воля только что завершила свою трапезу, покинув трепещущую жертву.
Тогда Геро был сражен внезапным приступом мигрени. Неужели это болезнь? И он так же ослеплен багровым, бьющим в виски заревом? Но он не валится с ног.
Он только опускает голову мне на колени, признавая свою греховную слабость. Он ищет у меня помощи. Он хочет жить. Он все-таки хочет жить. Я глажу спутанные, неровно остриженные волосы, целую в теплый пробор.
— Я все это знаю, потому что сама была там, в том беззвездном и душном склепе, где песок времени не осыпается и не шуршит, где минуты обретают невесомую тягучесть и провисают бесчисленными волокнами от горизонта до горизонта, не обрываясь и не кончаясь, где вместо неба твердый свод, а вместо воды соленая пыль. Там смолкли все голоса, цветы пожухли, стали ломкими и прозрачными, а птицы попадали с небес. Я была там, любимый, в этом застывшем, оцепенелом мире, где реки текут вспять, а колосья уходят под землю, чтобы обратиться в зернышко и вечно дремать под землей.
Повторно очнулась Мила глубокой ночью. Непрекращающийся кошмар отдалился, слегка схлынул, но не исчез из сознания. Вокруг была лишь темнота и чье-то легкое, почти незаметное дыхание.
Девушка заворочалась, пытаясь понять, где она находится и вспомнить все, но в голове плавал жуткий туман, а сбоку зашуршало и послышался знакомый заспанный голос.
— Очнулась! Хвала богам! — Лэртина зажгла светильник, подставила на тумбочку и рассмотрела свою Повелительницу поближе.
Выглядела та неважно — бледная, похудевшая, хотя казалось бы — куда еще худеть, с темными кругами под глазами. Зато живая. И это радовало служанку. Возможность хотя бы в этом подгадить Повелителю, который и рад был бы убить, да не убил, подняла демонице настроение.
— Давай отварчику выпьешь, — женщина ласково приподняла легонькую голову подопечной и подложила подушку.
Мила почти позабыла науку доброй женщины, но по интонациям голоса поняла, что в данный момент ей ничего не грозит.
Теплые руки погладили пушистую макушку, а после сунули под нос чашку с зеленым отваром. Милана вдохнула аромат трав и погрузилась в нирвану. Придется заново учить позабытые слова.
— Сейчас лекаря позову, — прошелестела служанка и ринулась было к дверям.
— Не надо лекаря, — тихо, но разборчиво произнесла Мила. Лэртина прекрасно запомнила постоянно повторяемое в бреду девушкой слово «нет», вот и здесь поняла.
— Но как же не надо… — смущенно пролепетала блондинка и вернулась к подопечной, присела на край кровати и поправила и так безупречное одеяло.
Мила вздохнула. И как без знания языка сказать демону, что лекарь тоже человек… фу ты, демон и ночью спит? И спать ему, наверное, хочется больше, чем всем остальным. Она неловко подняла руки, переждала вспыхнувшую боль в груди, чуть поморщилась, но не отступила. Надо учиться. Даже сейчас, даже когда больно. Иначе не выжить и не понять, что нужно от нее этим демонам…
Руками девушка показала гульку на голове и попыталась вспомнить имя врача.
— Зэр… Зэр спит, — она подложила ладони под щеку и закрыла глаза. После открыла, посмотрела на ошарашенную Лэртину и повторила пантомиму. — Зэр спит.
— Спит, — повторила служанка, догадываясь, что она быстрее выучит иномирный язык, чем слабенькая больная девушка демонический.
— Не будем его будить, — почти по слогам произнесла Мила и кивнула: — И ты спи.
Она коснулась рукава кофты служанки, потом снова подложила ладошки под щеку и прикрыла глаза. Лэртина уже поняла пантомиму, закивала и подала стакан с другим лекарством.
— Сейчас ты выпьешь лекарство и я лягу, — Мила вслушалась в приятный голос, но из слов разобрала самое привычное и часто слышимое сквозь сон — лекарство.
Кивнув, девушка выпила весь стакан, слегка поморщилась от специфического острого травяного привкуса, оставшегося на языке и закрыла глаза. Лэртина погасила светильник, прошелестела шелковым подолом вокруг кровати, поправила в который уже раз одеяло и улеглась на принесенную запасную кушетку. Может и права Повелительница? Не будем будить целителя, он вчера весь вечер и, наверняка, ночь провозился с теми бедными девушками. Там собрался весь цвет лекарского крыла — даже акушерку позвали, хотя да… именно она там и была нужна.
Служанка прикрыла глаза и вздохнула. Ну почему они истребили всех эльфов? Легенды говорят, их мужчины были очень нежными и романтичными, а тут… Никакой любви, никакой романтики. Голый секс без чувств, обязательств, каких-то совместных планов. Браки здесь заключали только по безвыходной необходимости, из-за дипломатии и для освежения крови в родовитых. Никаких браков по любви замечено не было. Простые демоны и вовсе не заключали браков, так что понять, где чьи дети не представлялось возможным. Только в редких случаях по некоторым отличительным чертам отца, но если ребенок пошел в мать, то угадать практически невозможно.
Лэртина вытянулась на койке и смотрела невидящим взглядом в темноту. Как бы ей хотелось хоть каких-то чувств, но увы. Все предложения от мужчин, да и от женщин тоже, были всего лишь для утех плоти. А чувств не было, и это бесило. А еще подчеркивало ущербность их расы. Эльфы умели любить, а эти умеют только трахаться. Надо сказать, умеют хорошо, но тенденции к жестокости превалируют все больше, а Повелитель задает тон и моду.
Демоница грустно улыбнулась, представляя себе худенького светловолосого эльфа с живым цветком в руках. О, она бы отдала душу тому, кто додумается подарить женщине хоть один цветок. Не бросит в уплату за ночь драгоценную побрякушку, не отсыплет золота, надеясь на интим, не скажет «выбирай любой наряд», а просто подарит обыкновенный цветок. Расскажет стих… Когда последний раз демоны читали стихи своим возлюбленным? И когда были эти возлюбленные?
Но, увы, об этом можно только мечтать, а эльфов больше нет. И сказки врут, и легенды врут. Нет этой любви, есть только похоть. Достаточно выйти из этой и зайти в соседнюю комнату лазарета… И посмотреть на демониц, лежащих там с ранами, увечьями и отравлениями. И подумать, сделал бы такое любящий демон? Нет и еще раз нет. Лэртина грустно поковыряла когтем кусочек стены возле ее койки.
Ей повезло, очень повезло попасть в услужение к новой Повелительнице. Не будь этой худенькой девчушки со смешными круглыми ушами, демоница уже вылизывала бы сапоги очередного лорда, мечтая вонзить ему когти в глотку и убить сволочь. Она хорошо знает, как лощеные красавчики обращаются со своей прислугой, а таких непокорных, как Лэртина, отправляют будто специально самым богатым моральным уродам, норов исправить. И после «дрессуры» слуги действительно становятся покорными, вот только теряют свою личность и превращаются в обыкновеннейших рабов.
Демоница прислушалась к дыханию подопечной. Эта девочка должна жить, иначе ее собственной жизни конец. Жизни как разумной женщины, тело-то продолжить существовать, а вот разум…
Черной проснулся, когда солнце клонилось к закату. Никакого кострища на полянке не было, на месте, где ему привиделся костер, росла костяника; лошадь спокойно пощипывала травку возле родника.
Теперь – деревенька из трех дворов в глубине леса. И можно не искать себе оправданий – просто увезти отсюда смешную злую колдунью с именем знатной госпожи, потому что мор доберется сюда очень быстро. Долг платежом красен. А уже потом можно явиться в Хстов и предъявить договор. Потом думать о непобедимом легионе, власти, славе и деньгах.
Он ехал не таясь, по дорогам – кому какое дело до одинокого всадника – и добрался до деревеньки в сумерках, когда догоравший закат бросал на небо последние золотые отсверки. И Черной, слезая с коня, подумал о том, как прекрасна жизнь. Как хорошо, что он здесь, что он жив и видит этот закат, этот просвеченный закатом лес цвета темного золота, что он сейчас откроет дверь в домушку колдуна и увидит Нежинку…
Она возилась с очагом, как и в тот день, когда Черной впервые ее увидел. Только не успела испачкать лицо сажей. Он вошел без стука, и она поднялась ему навстречу, улыбнулась удивленно и радостно.
– Поедешь со мной? – спросил он с порога.
– Поеду, – ответила она не раздумывая.
Почему он решил, что таких девок сотни по деревням? Почему сразу не разглядел, как она прекрасна? Как сама жизнь… Счастье забилось, затрепыхалось в груди, мешая дышать, – никто и никогда не смотрел на него с любовью, никто и никогда не ждал верной встречи с ним и не радовался так искренне, дождавшись.
И, сажая ее на коня перед собой, ощущая в руках мягкое и теплое тело, Черной шепнул:
– Я тебя в шелка одену, в меха заверну, золотом осыплю. Со мной тебя никто не обидит, слышишь?
Она прижала голову к его плечу и сказала:
– Глупый… Не надо мне твои шелка, и золото не надо. Только бы ты был со мной.
Он гнал коня к Хстову, испугавшись вдруг, что мор уже летит им вслед. Он хотел обогнать ветер. Нежинка не роптала, льнула к нему и хваталась покрепче за стеганку. И только иногда напоминала, что коню тяжело нести двоих.
Черной мог без устали скакать и до утра, но лошадь в самом деле выбилась из сил, и они сделали привал у чистого озерца с высоким сухим берегом, под березой. Он развел костер, и Нежинка, прихватившая еды в дорогу, все старалась его накормить – но кусок не шел в горло. Вот тогда на привале, глядя на узкий серпик месяца, плававший в озерце, словно в блюдце, Черной и рассказал ей о том, что сделал. Он не скрыл ничего, даже привидевшегося ему костра и богатого странника, который когда-то спас ему жизнь.
Хотел ли он ее проверить? Или так нуждался в покаянии?
Она кусала губы, но не отстранялась – и даже наоборот, жалась к нему тесней, словно боялась темноты вокруг. А потом вздохнула:
– Ой, глупый, глупый… Значит, вот какая у нас с тобой судьба…
– Какая?
– Увидим.
На рассвете они собирались ехать дальше, но Черной заметил, что от голода у него снова трясутся руки и кружится голова. Он отрезал себе хлеба и сыра, но лишь только подносил кусок ко рту, вспоминал мясницкие тяпки, разрубавшие мертвую плоть, – и тошнота подкатывала к горлу. Нежинка дала ему яблоко, румяное, налитое сладким соком, и его он съел, но хлеб и сыр все равно не полезли в глотку.
Дунул осенний ветер, небо затянуло тучами, не дождь еще, но холодная морось липла к лицу, и жар лошадиного тела не согревал теперь. Головокружение не проходило, а на Хстовском тракте к нему добавилась и головная боль. От долгой езды верхом заломило вдруг поясницу, и руки с трудом удерживали повод.
– Не холодно тебе? – спросил Черной Нежинку. – Дождь идет – может, тебе лучше в стеганку завернуться?
– Мне тепло, – улыбнулась она. – Конь теплый, ты теплый, чего мне мерзнуть?
Черной все равно накинул одну полу стеганки ей на плечо и прижал к себе сильнее. И проклинал себя: надо было поесть хоть немного, а так и с коня можно свалиться…
Нежинка тронула его щеку, прижала к ней руку и прикрыла глаза – словно пережидала накатившую вдруг боль.
– Что ты? – спросил он.
– Давай отдохнем немного, – ответила она. – Как встретим место получше, так остановимся.
Он кивнул и решил на привале заставить себя поесть во что бы то ни стало – голова раскалывалась, и все тело ломило от усталости. В голове мелькнула страшная мысль, но Черной прогнал ее подальше…
Место нашлось скоро: амбар возле развалин мельницы – маленький, с просевшей крышей, но вполне годный на то, чтобы укрыться от дождя и ветра. Черной подъехал к самой двери и едва не упал, слезая с коня. Нежинка подхватила повод и набросила на столбик, когда-то подпиравший крышу.
Видно, путники останавливались здесь частенько: в углу под волоковым окном был сложен круглый очаг, а рядом лежало сухое, но примятое сено. И дров хватало – путники потихоньку разбирали на дрова остатки мельницы.
Черной сел на пол возле очага, опершись спиной на стенку, – озноб волнами бежал по телу, а на глаза то и дело накатывала красная пелена. Мысли разбегались в стороны, и хотелось только одного – лечь.
– Ты ложись, вот сюда, в сено, – сказала Нежинка. – Я сейчас огонь разведу.
Черной прикрыл глаза и погрузился в какое-то странное забытье. А очнулся лежащим в сене и накрытым стеганкой, перед горящим очагом. Ему было жарко, словно огонь из очага жег кожу и не давал дышать полной грудью. Зато сознание прояснилось. Он огляделся и увидел Нежинку, которая подкладывала в огонь сухие дощечки.
Она посмотрела на него пристально и нежно, улыбнулась грустно и сказала:
– И возле огня у тебя глаза голубые тоже, не только на солнце.
Черной кашлянул и в этот миг все понял: тлетворный дух не пощадил его, лишь затаился в нем на время. Дал отсрочку, чтобы забрать не только его, но и ее – смешную злую колдунью с именем знатной госпожи. Он привез черную смерть не только в Цитадель, он чуть не убил ту единственную, которая ждала его и любила… Прекрасную, как сама жизнь…
Он приподнялся и подался назад – движение отдалось болью в голове, было неловким и беспомощным.
– Ты… Беги, слышишь? Беги от меня без оглядки! Ну же! Беги, ты спасешься, я знаю! Возьми коня, возьми деньги – и беги, пока не поздно…
Она не шевельнулась, только перестала подкладывать дощечки в огонь.
– Ну пожалуйста… – шепнул Черной в отчаянье. – Пожалуйста…
– Да что ты, глупый? – Она улыбнулась. – Что ты придумал?
Черной упал обратно в сено и застонал. Что ж он за человек такой? В самом деле подменыш… Сдохнуть и то не мог по-человечески!
– Я не хотел… – зарычал Черной, зарываясь лицом в сено. – Я не знал, не догадался… Если бы я знал, я бы никогда… слышишь, я не хотел тебя убивать… Я спасти тебя хотел!
– Да ты никак решил, что черную смерть мне с собой привез? – Она присела рядом и погладила его по спине. – Нет же, не бойся. Это всего лишь грудная горячка, я тебя от нее вылечу, вот увидишь, я умею.
Грудная горячка? Конечно, и от грудной горячки умирают, но тут уж как фишка ляжет…
– Не веришь? Я тебе такие раны вылечила, а ты не веришь.
– Я… верю… – шепнул Черной, поворачиваясь на бок, лицом к Нежинке. Разве стала бы она его обманывать? Да нет же, будь это черная смерть, она бы уже бежала отсюда без оглядки, она бы и огонь не стала разводить. От этой мысли стало легко и спокойно, и он прикрыл глаза, чтобы их не так резало от света очага.
Ведун, тихо хмыкнув, прошёл обратно в домик, нагоняя холодного ветерка.
— Самое смешное, что я даже не особо соврал, — улыбнулся ведун. — Ко мне через полгода такие готовые на все придурки перли!
Марья, возившаяся с остатками тушки, только тихо ругнулась, представляя себе «готовых на все» дам-охотниц за удачей. И как-то резко захотелось сбежать абы куда… Но увы, сбежать из собственного дома невозможно. Только в доме она неприкосновенна, на улице же, в деревне, в городе желающих словить удачи будет в разы больше и никуда от них не деться.
— Ничего, справимся! — подбодрила она себя и друзей. Вот уж действительно — друг познается в беде. И эти друзья не подкачали.
— Знаешь, а ведь можно ещё пить зелье, кстати, в него входит твоя любимая травка, — Фаригор так выразительно задвигал бровями при словах о травке, что Велена понимающе хмыкнула, поняв, что речь о том самом нестояне.
— И в чем подвох? — фея, прищурившись, перевела взгляд на Марью.
— Оно тормозит процессы тела. Да, маяки отобьет. И отобьет надолго. Но придётся пить постоянно. Но это серьёзно вредит телу.
— Та не, это уже чересчур. Зачем я вам тормозная сдалась? — возмутилась ведьма. — Да и как я убегу, если что? — она чуть оскалилась, раздумывая над этим всем. А потом, оставив вытекать жир в большой казан и вытянув казан с готовой картошкой, пошла считать деньги. На бордель должно хватить… На крайний случай Марья еще проверила свой записанный на бумажке и тщательно припрятанный способ вызова инкуба. Ну это уже на совсем крайний случай… когда уже проще будет с демоном договориться…
— Негусто, — пробубнила под нос она, перебирая в мешочке монетки. Оно и не удивительно, потратилась, не учтя эдакую подложенную магией свинью. — Но на какого-нибудь чахлика должно хватить.
Заросшие вьюнком ворота сотряс мощный удар. С перепугу зашипел Тишка и свалился вниз, поскольку до сих пор вальяжно валялся на заборе в тени яблоньки и наблюдал за происходящим. Раздался громкий и зычный мат.
— Кто на этот раз идёт? — криво улыбнулась Валена, переглядываясь с Фаригором, и первая двинулась к калитке, припадая к земле так, чтоб было не видно.
Ведун так же молча двинулся к воротам. Оба были малость на взводе, ибо такого начала в первый день не было даже у Фаригора!
Марья плюнула и уселась на лавке. Да чтоб у них у всех отсохло! Сколько ж можно-то? И подумала, что на заборе не помешали бы шипы.
Тем временем из-за забора послышался неожиданно гулкий женский голос:
— Марья, чего это у тебя происходит-то?
И сразу же завторил несколько нервный мужской:
— А настойка на орешках есть?
Деревенские муж и жена, выбравшиеся к ведьме за самым необходимым, нелепо застыли у заросшего вьюнком по самые вершки забора. Женщина была дородной, грузной и в ширину явно больше, чем в высоту. Мужчина же оказался хлипеньким, худощавым и жилистым. Он снял с головы кота и почти ласково пнул его под зад, отправляя в объятья вьюнка. Такого приема они никак не ожидали.
Ведьма, облегченно выдохнув, высунулась из окна.
— Есть настойка! Сейчас подруга передаст. Мне выходить нельзя, очень серьезная ворожба! — она напустила на лицо таинственности и, закатив глаза, прикрыла окно шторкой. Еще не хватало скандалить с деревенскими, а то вдруг и этот примерный семьянин удачи захочет?
Отыскав припрятанную под кроватью бутылку, Марья вынесла ее во двор и подала Велене:
— Отдай им, пожалуйста, это завсегдатаи, всегда берут ореховую настойку. Жене ноги натирать, муж же пьет иногда…
Велена, кивнув, послушно прихватила бутыль и, легко отворив калитку, выступила к людям, подавая им снадобье.
— Вот, пожалуйста, держите. Есть какие новости из деревни? — мягко улыбнулась девушка. Новых соискателей удачи было пока немного.
— Ой, да какие там новости! Анита родила мальчика, здорового такого да красивого! — хорошо поставленным голосом завела знакомую песню женщина. — У нас давеча свинья опоросилась, десять поросят! Вам не надобно? Могу продать, — затарахтела она, отдавая мужу настойку и отсчитывая деньги. — Держите, спасибо за помощь!
Мужичок вцепился в бутыль, как храмовник в святое писание. Прерывать болтовню жены он не решился, зная, что это чревато скандалом. Только с тоской в глазах смотрел на прозрачную коричневую жидкость, чуть колыхая бутыль на солнце.
— А еще мужиков полная деревня понаехала, трактирщик радуется прибыли, говорит, никогда такого не было! — без паузы тарахтела жена, не давая никому вставить слова. — Говорит, такое урожайное лето, что он и внукам деньжат скопит. Только ж вы никому ни-ни, а то люд нынче лихой, вон все оружием бряцают… — она оглянулась, но никого бряцавшего оружием не обнаружила и, заговорщицки подмигнув, продолжила: — А еще говорят, что к нам какой-то маг едет… или прынц! Вот будет удача настоящего прынца* посмотреть!
— Поросята — это хорошо, — довольно покивала Валена, стараясь не скривиться при словах об удаче. Похоже, это слово обещало стать для неё самым нелюбимым. Да и принцы тоже как-то не радовали.
Хотя бы потому, что Марья по неким причинам и сама явно не была в восторге от завершения инициации.
— Продадите пяток, как подрастут поросятки? — улыбнулась под конец воительница.
— Обязательно! Через два месяца приходите, выберете, какие на вас смотрят! — закивала женщина. — Пятый дом с краю деревни от реки, спросите Фёклу, меня все знают, если заплутаете, так вам любой скажет. Там и о цене договоримся, я дорого не беру, три свиноматки, на всех поросят хватает!
Она покивала, посетовала на дурную жаркую погоду и подхватила мужа под руку, уводя от гостеприимных ведьм.
Медленно наступал вечер.
Фаригор тихо вздохнул, глядя на небо и замечая, что грозовой фронт, шедший со стороны леса, потянулся на север. Ведун спокойненько похрустел суставами.
— Так, Марья, полагаю ты не против, если я тебе сейчас покажу кое-что, что входит в твои обязанности как ведьмы-хранительницы. А то сила к тебе пришла, возможности тоже… — он отмерил шагами двор, находя чистый от растений участок земли. — Не против научиться влиять на погоду?
— Почему бы и нет? Только тогда уберу всю готовку, чтобы не отвлекаться, — согласилась высунувшаяся из окна ведьма и поспешила отставить свиную тушу и погасить печь. В доме и так было натоплено дальше некуда, а предгрозовая духота буквально давила на голову.
Женщина вышла из дома, посмотрела на полуэльфа и согласно кивнула:
— Давай, показывай свою ворожбу. Вдруг осилю?
— Осилишь! — уверенно заявил Фаригор и, переведя взгляд с ведьмы на Велену, выразительно хмыкнул, расчертив ногой небольшой полукруг. — Возьми тот деревянный черпачок с водой и, повторяя за мной слова, выливай воду на землю так, чтоб расчертить круг. Ты у нас девочка умненькая, проблем с контролем нет… — он перевёл взгляд на Велену и улыбнулся.
— Ты это что задумал?
— Так как манок у нас есть, подойдёт просто гибкая девушка. Тебе нужно танцевать в этом кругу. Силы такого ритуала хватит на хороший ливень над деревней и лесом!
Марья хихикнула и зачерпнула воду из бочки. Для этого пришлось хорошо так перегнуться, поскольку добрая половина воды была выхлестана котом, волкодлаком да и просто испарилась.
— Итак, что нужно говорить? — новое развлечение неожиданно пришлось по душе.
— Повторяй за мной! — наказал полуэльф, отходя от круга, в который легко вступила Велена. А затем звонко хлопнул в ладоши. — Ой да приходи к нам дождик, да не обходи вниманием своим земли, веси да поля! — протяжно и напевно проговорил он, выбивая ритм ладонями. — Да взгляд твой окропит землю иссохшую, Водица живительная!
Марья послушно повторяла и улыбалась — выглядело сие действо немного смешно. Она никогда не задумывалась, как выглядела во время ритуалов, но сейчас как раз была возможность посмотреть на ведуна со стороны. И это было как-то… умильно и немного смешно. С серьезным лицом взрослый мужчина зачитывал что-то, похожее на детскую считалочку.
Тем временем грозовая туча, уже почти ушедшая за горизонт, повернула назад. Легкие порывы ветерка усилились, деревья зашелестели. Стало быстро темнеть. Марья подняла голову к небу, напевая:
— Приходи к нам дождик… — и вздрогнула от первого далекого раската грома. Дождик обещал быть хорошим. — Главное, чтоб не особо сильный… обычный, нормальный дождик, — на всякий случай уточнила ведьма, медленно вливая силу в получившийся заговор.
— Да будет нежным дар твой, словно матери объятья, о природа наша, творительница-кормилица! — провозгласил ведун, аккомпанируя ритмичными хлопками в ладоши. Взметнулась в воздух Велена, под конец завершая ритуал негромкой, но изящной чечеткой по высохшей земле.
Первые робкие капли дождя ударили по высохшей земле. С мявом вскочил Тишка и рванул к дому, не желая мокнуть. Медленно и с достоинством к крыльцу подошел Вовчик, мол, хозяевам виднее, но слишком уж мокнуть неохота. Марья подставила ладони под пока еще редкие капли и счастливо улыбнулась. Завтра утром не нужно будет поливать огород и клумбы. Чем не повод для радости?
— Хороший заговор, Фаригор, спасибо тебе, — она даже чуть поклонилась полуэльфу под очередной, уже более близкий громовой раскат. — А теперь давайте поужинаем и будем отдыхать. Какой-то день уж чересчур насыщенный получился…
Ведьма приглашающе махнула рукой и первой вошла в дом, чтобы накрыть на стол. Попутно отогнала оборзевшего кота, пытающегося отковырять кусок свинины от остатков туши, отрезала ему какую-то краюху и отправила Тишку трапезничать в угол. Волкодлак был более воспитанным и просто дождался, пока ему дадут его порцию.
Фаригор же сам крутанулся на месте, вытянув руки вверх и ловя ладонями первые капли. А затем прошествовал в домик следом за Веленой.
— Полагаю, этот ритуал будет для тебя достаточно полезен, — хмыкнула фея. — Представь себе, какое раздолье теперь грибникам!
— А огородникам-то как хорошо, — улыбнулась Марья и подсунула Велене тарелку с картошкой и отбивной. — Кушай, кушай, а то вон какая худенькая! — фея в ответ на это смущённо улыбнулась, прикладываясь к порции.
Фаригору тоже досталась внушительная порция картошки и отбивная, ведьма и себе насыпала. Спать на голодный желудок она считала вредным для душевного здоровья. И задумчиво разжевывая хорошо прожаренное мясо, женщина вдруг задумчиво сказала:
— Знаете, вы у меня действительно самые лучшие друзья! Никогда бы не подумала, что благодаря некромантам у меня появятся такие друзья!
Фаригор неловко улыбнулся, зачерпывая полную ложку картошки. А Велена согласно хмыкнула, вгрызаясь в отбивную и прекрасно понимая, что в той ситуации ей и самой безумно повезло.
— Знаешь, после этого дождика селяне и святош на вилы поднимут ради тебя! — смущённо отшутилась девушка.
— Скажешь еще такое! — Марья задумчиво жевала, представляя себе эту картину. — Потом за святош мстить еще будут, рыцари всякие обидчивые припрутся, расследование устроят… ну их нафиг. Не трогай кое-чего, что за столом не упоминается — и вонять не будет, — констатировала ведьма и, подумав, решила налить гостям остывший уже отвар. — Где-то ж он был… отвар, в смысле… или опять котяра вылакал все, что пахло валерьянкой?
— Если он это сделал, то проблем с котятами у него больше не будет. И с кошками тоже! — усмехнулась Велена, душевно доедая отбивнушку и подтягивая к себе следующую.
— Нет, Тишка дурак, но не идиот, — ведьма указала рукой на стоящий в углу комнаты здоровый котел, заполненный отваром нестояна. — Он у нас выпил успокоительное мое… Ладно, просто заварю всем малинового чайку. Видали, какая у меня за домом малина выросла? Красавица!
— Ну, Вилли, — доброжелательно улыбнулся он, — что ты на все это скажешь? Как тебе первое место службы?
— Мы в цирк попали, дядя Карл?.. — уныло спросил юноша, в которого военную дисциплину вбивали на протяжении всей его жизни, поскольку происходил он из семьи кадровых военных в незнамо каком поколении.
Отец Вильгельма Вольфа был старым другом и однокурсником Карла фон Бока, они вместе учились в военно-космическом училище. Да что там, дружили еще их отцы и деды, внуки всего лишь унаследовали традицию. Контр-адмирал, тогда еще только капитан второго ранга, вместе с другом забирал Вилли с матерью из роддома, поэтому знал его от и до. И считал юношу подающим надежды молодым офицером. Поэтому, когда в списке выпускников училища прошлого года обнаружил имя сына старого друга, то не сомневаясь ни мгновения забрал его к себе в адъютанты. Правда тот был этому вовсе не рад и не раз бурчал, оставаясь с контр-адмиралом наедине, что не просил протекции и хочет пройти все ступени служебной лестницы самостоятельно.
— Я сам начинал адъютантом у твоего деда, — отвечал ему на это фон Бок. — Это не помешало мне стать профессионалом, а совсем наоборот, помогло.
Понимающе посмотрев на Вилли, контр-адмирал горько усмехнулся и приказал:
— Напомни-как мне, как появились «безумцы». И тогда сам многое поймешь, а не поймешь — разъясню.
— Ну… — на мгновение задумался лейтенант, вспоминая пройденный три года назад курс новейшей военной истории. — Первый раз они были зафиксированы в две тысячи триста пятнадцатом году. До того наши пилоты не могли противостоять на равных пилотам «котов».
— Мальчик мой, не унижай достойного противника, — мягко пожурил его фон Бок.
— Так все так говорят… — растерялся Вилли.
— Ты — не все. Ты заметил, что ни я, ни твой отец ни разу на твоей памяти на назвали крэнхи «котом»?
— Не обращал внимания… Но теперь вспоминаю, что да… Спасибо за то, что указали мне на это, дядя Карл, больше не повторится.
— Продолжай.
— Так вот, один истребитель крэнхи разменивался на два наших. Это физиологическое ограничение, у них быстрее реакция и сильнее костный и мышечный каркасы. Улучшение наших истребителей давало немногое, все упиралось в пилотов, не способных реагировать с нужной скоростью. Попытки доверить управление компьютеру ситуацию не улучшили — компьютер не обладает человеческой интуицией, способен действовать только по схеме. Крэнхи быстро вычисляли эту схему и уничтожали наши космолеты. Как только ни изгалялись земные инженеры и медики, но ничто не помогало — наши потери вдвое, а то и втрое превышали потери противника.
— Пока все верно, — поощрил контр-адмирал. — Дальше.
— Однажды был обнаружен очередной артефакт Лонхайт, в памяти которого нашли схему телепатического управления малыми космолетами. Ее без промедления поставили на несколько экспериментальных машин, однако это тоже ничего не дало — реакция пилотов повысилась незначительно. После этого на проект махнули рукой, а эти космолеты остались в дальнем ангаре станции «Ярослав Мудрый», на которой проводились испытания. Данную станцию содержала Российская Империя, хотя экипаж, как и на всех остальных, был смешанным, но русские все же превалировали. В начале века она контролировала девятнадцатый сектор и постоянно подвергалась нападениям крэнхи, поскольку там и обнаружили означенный артефакт. В феврале 2315-го года противник неожиданно атаковал станцию большими силами. Во время сражения практически все штатные пилоты погибли, также не осталось запасных машин. Пытаясь хоть как-то продержаться до подхода помощи из соседнего сектора, командующий станцией вспомнил о находящихся на гауптвахте пятерых пилотах-разгильдяях, которых собирался отдать под трибунал за невменяемое поведение. Скорее от отчаяния, чем по здравому размышлению, он распорядился выпустить их и отправить в бой. Однако машин для этих пятерых не нашлось, кроме тех самых экспериментальных. И пилоты вылетели на них, подключив себе импланты прямой телепатической связи с машиной. Случившееся затем вызвало шок не только у крэнхи, но и у всех на станции. Пятеро нарушителей дисциплины, отринув все каноны космического боя, буквально вымели истребители крэнхи из пространства, уничтожив более тридцати машин. Их реакция на порядок, а то и больше превышала человеческую. Когда все закончилось, за вернувшихся пилотов взялись ученые. В конце концов они пришли к парадоксальному выводу — использовать в полной мере машины с телепатическим интерфейсом способны только люди определенного психологического склада, причем каждый из них должен в обязательном порядке являться человеком искусства хотя бы потенциально — поэтом, художником, музыкантом или актером. Имеется в виду — божьей милостью иметь талант. Вот, вобщем-то, и все, что нам рассказывали на лекции…
— Неплохо, но явно недостаточно, — вздохнул фон Бок. — Хотя я и сам не знаю больше. Нужно выяснить, почему они себя так ведут, а главное, почему командование им это позволяет. Я, к сожалению, раньше данным вопросом не интересовался.
— Можно вызвать главного медика станции, — предложил Вилли. — Уж он-то обязан знать.
— По некоторым причинам я не хочу афишировать свой интерес, — неохотно пояснил контр-адмирал. — Поэтому поговорить с медиком, да и с другими людьми, поручаю тебе. Постарайся сделать это аккуратно, мотивируй своим личным интересом.
Фон Боку не хотелось признаваться, что он просто проигнорировал переданные ему командование материалы, посчитав себя достаточно компетентным, чтобы разобраться в любой ситуации. Как выяснилось, он переоценил себя. И это было очень неприятно.
Внезапно взревевшая сирена боевой тревоги заставила обоих вскочить на ноги и выбежать из каюты. Контр-адмирал со всех ног ринулся к командному пункту, лейтенант не отставал от него.
— Почему тревога? — выдохнул фон Бок, врываясь в командный центр.
— На подступах к базе зафиксированы авианосец крэнхи в сопровождении линкора и двух крейсеров, — доложил вахтенный офицер. — Атака ожидается через сорок минут.
— Беру командование на себя! Приказываю эскадре охранения выдвинуться в сторону противника и связать его боем. Ей придаются восемь эскадрилий штурмовиков. Линкору «Александр Освободитель» оставаться в резерве базы. Истребителям оставаться на базе в боевой готовности.
Вахтенный офицер тут же передал по назначению приказы контр-адмирала. Замершие невдалеке от станции линкор «Президент Рузвельт» и два вспомогательных крейсера в сопровождении четырех эсминцев снялись с места дислокации и двинулись к границам сектора, следуя за идущими впереди эскадрильями штурмовиков, роями вылетевших из стартовых аппарелей «Роберта Ханлайна». Второй приписанный к станции линкор остался на месте.
— Господин контр-адмирал, а почему вы не отправили в бой «безумцев»? — едва слышно поинтересовался адъютант, которому разрешено было задавать любые вопросы, чтобы набраться опыта.
— Противник атакует не слишком большими силами, — объяснил фон Бок, напряженно вглядываясь в тактический экран и отслеживая любое изменение ситуации. — Эскадра вполне в состоянии отбить нападение. Пусть «безумцы» пока побудут в резерве, их слишком мало, не хотелось бы никого из них терять, слишком ценны.
Крэнхи атаковали по классической схеме, словно по учебнику, что сразу насторожило контр-адмирала — непохоже на них, обычно флотоводцы противника находили чем удивить. Почему же теперь они действуют так кондово? Ведь численный перевес на стороне землян! Что-то здесь не то, крэнхи однозначно что-то задумали. Вопрос: что?
Сражение началось тоже по классической схеме — линкоры и крейсера обменялись залпами ракет на дальней дистанции. Ни одна из ракет не достигла цели, все были сбиты лазерной защитой. Имея численный перевес, земляне начали охватывать силы противника по сфере. А крэнхи почему-то не выпускали истребителей. Странно, почему?
Фон Бок смотрел на все это и все больше недоумевал. Происходящее с каждой минутой не нравилось ему все больше и больше. Почему они медлят? Ведь через несколько минут линкор с крейсерами подойдут на дистанцию прямого залпа — и крэнхи мало не покажется. Огневая мощь земных линкоров в полтора раза превышает мощь линкоров крэнхи.
Внезапно из аппарелей вражеского авианосца выскользнули мошки истребителей, всего четыре эскадрильи — двадцать восемь машин. В эскадрилье крэнхи, в отличие от людей, было не пять, а семь истребителей. Контр-адмирал недоуменно пожал плечами — поздно же! Они просто не успеют справиться со штурмовиками, и эскадра без проблем отстреляется.
Того, что случилось дальше, никто не ждал — истребители крэнхи неожиданно разошлись в стороны немыслимыми ни для кого, кроме «безумцев», виражами, обошли строй земных штурмовиков и по ломаным траекториям ринулись к линкору.
— Дайте крупным планом изображение истребителя крэнхи! — хрипло каркнул фон Бок, что-то заподозрив.
Посмотрев на экран, он мертвенно побледнел и крикнул:
— Выпускайте «безумцев», срочно!
Взглянув на экран, побледнели и остальные люди в рубке. Неизвестной формы машина, явно какая-то новая модификация, была вся расписана аляповатыми изображениями невиданных зверюшек. Нос выглядел распахнутой пастью с окровавленными клыками. На капоте был нарисован цветок нежно-василькового цвета.
— О Господи! — выдохнул адъютант. — У них появились свои «безумцы»…
— Похоже на то… — пробормотал контр-адмирал. — Гром и молния! Шайзе!
Из выходных аппарелей «Роберта Хайнлайна» с шутками и прибаутками в эфире выскользнули тридцать истребителей — шесть эскадрилий. И тут же дали форсажный ход, рвясь к месту боя. А там происходило избиение линкора — от штурмовиков «безумные коты» отмахивались, как от мух, уничтожая их походя, чтобы не мешали. А от залпов крейсеров просто уворачивались.
— Когда они будут на место? — хрипло спросил фон Бок.
— Через шесть-семь минут, — доложил оператор сканирующих систем.
— Хоть бы линкор уцелел…
При мысли о том, что погибнет линкор, да еще и американский, контр-адмиралу стало дурно — вонь поднимется страшная. По комиссиям затаскают, замучают вопросами, почему он отправил в бой американский, а не русский корабль. Русские же наоборот посчитают, что потеряли из-за него честь, оставаясь в тылу.
Линкор находился уже на последнем издыхании, когда в бой подобно смерчу ворвались «безумцы», одним махом уничтожив два истребителя крэнхи. Остальные тут же перегруппировались и накинулись на нового врага. Началась безумная карусель, в которой понять что-либо со стороны было невозможно. И люди, и крэнхи творили невозможное.
Земная и крэнхианская эскадры оттянулись в стороны, наблюдая за сражением со стороны. Только экипажу «Президента Рузвельта» было не до того — линкор пытался добраться до станции, рыская со стороны в сторону. Подошедший «Александр Освободитель» тоже не стал ввязываться в бой, предоставив «безумцам» самим разобраться со своими собратьями по безумию. Да и правильно, в этой свалке ему делать было нечего.
— Штурмовикам сопровождать линкор до станции! — приказал фон Бок, не отрывая глаз от тактического экрана.
— Наш истребитель погиб, — глухо доложил вахтенный офицер.
— Кто?
— Лейтенант Шнитке…
— Светлая память… — скрипнул зубами контр-адмирал. — Вывести общий канал в громкую связь.
Он решил, что раз ничего не в состоянии понять визуально, то хотя бы реплики пилотов слышать — может, из них станет хоть что-то ясно. Однако того, что услышал, ожидать фон Бок никак не мог.
— Эй, котяра, ты чего это на носу намалевал? — раздался из динамиков веселый голос капитана Суровцева, говорившего на крэ’нхау, которые все офицеры Объединенного Флота должны были знать в обязательном порядке. — К мисочке молока спешишь?
— Нет, трахнуть бабу на твоем носу собираюсь, — столь же весело ответил ему какой-то крэнхи на интерлингве, ошибиться было невозможно, только «коты» говорили с таким непередаваемым шипящим акцентом.
— Подставь мне бочок, дорогой мой коток! — влез в разговор лейтенант Шнеерзон, израильтянин. — У тебя там такой цветочек чудненький, так и просится под мою торпеду!
— А поцеловать меня под хвост, обезьяна, не хочешь? — ехидно поинтересовался еще один крэнхи. — Я даже духами там помажу, специально для тебя!
— А может, скипидарчиком лучше?
— Себе оставь! Для клизмы.
Гробовое молчание царило в командном центре «Роберта Хайнлайна». Фон Бок сильно подозревал, что такое же молчание царит сейчас в центральной рубке крэнхианского флагмана.
— Вот уж родственные души… — осуждающе поджал он губы. — Нашли друг друга.
Безобразие продолжалось еще минут пятнадцать. Как только «безумцы» и «безумные коты» не издевались друг над другом. Одновременно они вытворяли в пространстве такое, что оставалось только восхищенно качать головами. А затем истребителя землян собрались в ромб, то же самое сделали крэнхи. И эти два ромба бешено завертелись друг вокруг друга, уже не стреляя, а, похоже, таким образом отдавая честь достойному противнику. После этого ромбы красиво разошлись и двинулись к своим базам.
— Господин контр-адмирал! — вскинулся офицер связи. — Крэнхи просят не стрелять, они уходят.
— Прекратить огонь! — тут же приказал фон Бок, понимая, что с наличными силами преследовать вражескую эскадру смысла не имеет. — Отбой тревоги!
В том, что крэнхи действительно уходят, контр-адмирал не сомневался — они никогда еще не нарушали своего слова. Дождавшись, пока полуразрушенный линкор доберется до станции, он распорядился тут же начать спасательные и восстановительные работы. Вскоре доложили, что истребители и штурмовики вернулись в ангары, и фон Бок, ощущая крайнюю усталость, решил немного отдохнуть. Новое нападение вряд ли произойдет сегодня.
Однако подремать контр-адмиралу удалось не более двух часов, его разбудил адъютант.
— Ваш приказ выполнен, господин контр-адмирал! — доложил он.
— Какой еще приказ? — спросонья не понял фон Бок.
— Вы же поручили поговорить с главным медиком о «безумцах»… — лицо лейтенанта стало растерянным.
— Ах да! — вспомнил контр-адмирал. — Хорошо, докладывай. Только сделай мне сначала чашечку крепкого кофе.
Много времени Вилли на это не понадобилось, кофе он варить умел с детства, тем более миниатюрная электрожаровня в каюте была. Получив вожделенный напиток, фон Бок с наслаждением понюхал его и, сделав первый маленький глоток, вопросительно посмотрел на лейтенанта.
— Удалось узнать следующее, — начал тот. — С «безумцами» все далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что если призвать их к порядку, не позволяя творить безумства, то их полетное мастерство резко снижается — это неоднократно проверено на практике. Поэтому им и позволяют все, тем более, что их безумства в общем-то безобидны — физического вреда ни один из них никому не нанес.
— Тогда я не понимаю смысла моего назначения сюда, — нахмурился контр-адмирал, — если это только не обычные бюрократические игры.
— Откуда мне знать, дядя Карл? — развел руками Вилли.
— Это все?
— К сожалению, нет.
— К сожалению? — приподнял брови фон Бок. — А почему к сожалению?
— Земля, используя свои таланты таким образом, лишает себя культуры в будущем… — тяжело вздохнул адъютант, — Поскольку таланты большей частью гибнут, становясь пилотами-истребителями, культуру подминают под себя бездари. От рассказанного медиком у меня волосы дыбом встали. По всей Земле отслеживают талантливых детей с самого раннего возраста, направляя их затем в летные школы, хотят они того или нет.
— Это правда?.. — контр-адмирал даже потряс головой от неожиданности. – Хотя… если интересы Земли требуют такой жертвы…
— А что дальше, дядя Карл? — глухо спросил Вилли. — Цивилизация без культуры мертва. Не убиваем ли мы себя сами таким образом?
— Не знаю, может и так… — развел руками фон Бок. — Но есть надежда, что эта война в конце концов закончится. Она не вечна. Мне кажется, что у нас с крэнхи значительно больше общего, чем мы думаем.
Он немного помолчал, затем сказал:
— А теперь я, с твоего позволения, вздремну еще полчасика. Устал сильно.
Адъютант вскочил, отдал честь и поспешил покинуть каюту. Контр-адмирал вынул из глаза монокль и снял китель. Однако до дивана он добраться не успел — раздалась трель звонка, сообщающего, что кто-то пришел. Фон Бок ругнулся про себя, накинул китель и, оставив монокль на столе, открыл. Чтобы понять, кто перед ним, пришлось сильно прищуриться — давало знать полученное полгода назад ранение во время сражения в системе Ориона. В дверях возник полковник Хмелин.
— Господин контр-адмирал! — вытянулся он. — Весь дичный состав уже собрался в главной кают-компании. Ждем только вас.
«Личный состав собрался? — на ходу застегивая китель, думал фон Бок. — Интересно, зачем? Ладно, разберемся».
Подосадовав про себя на то, что забыл монокль в каюте, контр-адмирал двинулся за полковником. Ладно, впрочем, не в командный центр, обойдется как-нибудь.
Войдя в главную кают-компанию «Роберта Хайнлайна», способную вместись в себя весь экипаж, фон Бок остановился. Что-то было не так, неправильно. Не сразу до него дошел резкий запах алкоголя. Здесь кто-то пил водку! Но этого не может быть! Пить спиртное на космических станциях строжайше запрещено…
Он ринулся к ближайшему столу, прищурился и увидел капитана Суровцева вместе с еще несколькими «безумцами». Хотя они на сей раз были в форме, однако держали в руках пластиковые стаканчики с водкой, запах не оставлял сомнений. Да они что, совсем с ума посходили?!! Да, им многое позволено, но это уже слишком! Ярость ослепила контр-адмирала и, подняв подбородок, он наконец-то высказал все, что думает по поводу их поведения.
Фон Бок не заметил, как на лице Суровцева появилось все усиливающееся недоумение, сменившееся затем презрением, даже гадливостью. Остальные офицеры, причем далеко не только «безумцы», тоже как-то странно смотрели на него. А затем произошло кое-что, от чего чего контр-адмирал мгновенно онемел и покрылся испариной. Суровцев молча поставил стаканчик с водкой на стол, повернулся к фон Боку спиной, сцепив на пояснице руки. Знак высшего презрения, знак бойкота. К ужасу фон Бока один за другим офицеры следовали примеру капитана. Да что случилось?!.
В этот момент напряженный взгляд контр-адмирала упал на стол, и он задохнулся от осознание непоправимости своего поступка. Посреди стола стоял стаканчик, накрытый куском хлеба. Это была не пьянка, это был освященный временем флотский обычай поминовения павших — только в этом случае на космических кораблях и станциях позволялось пить спиртное. О, господи, его позвали на поминовение, а что сделал он?!! Это был конец. Конец всему. Жизни, карьере и, самое страшное, чести. После случившегося ни один уважающий себя военный не подаст фон Боку руки.
— Что же вы натворили, дядя Карл?.. — не сдерживая слез, простонал Вилли, не глядя на него.
А затем тоже повернулся и сцепил руки за спиной. Больше никто в кают-компании не стоял к контр-адмиралу, точнее, уже бывшему контр-адмиралу лицом. Ему объявили бойкот, самое страшное, что может произойти на флоте с офицером. Если у попавшего под бойкот не хватало смелости застрелиться, его без выходного пособия вышвыривали в отставку без промедления, и его детей не принимали в военные училища. Этот неписаный закон скрипя зубами были вынуждены принять даже американцы, русские сумели настоять на своем. И нарушать его не смел никто.
Развернувшись на непослушных, негнущихся ногах, фон Бок, словно робот, вышел из кают-компании и двинулся к себе. Он потерял честь, потерял навсегда. И способ вернуть ее был только один. Контр-адмирал знал этот способ. Другого просто нет.
— Господа, помянем павших! — снова повернулся к столу капитан Суровцев, поняв, что бывший командующий, отныне для них безымянный, ушел.
— Вот же сноб поганый! — скривился лейтенант Шнеерзон, потерев свой горбатый нос. — Даже монокля своего не напялил. Приперся, наорал, придурок долбаный…
— Монокль?! — лицо адъютанта покрылось крупными каплями пота. — Он был без монокля?!!
— Да, — кивнул полковник Хмелин. — А что это меняет?
— Все!!! Он же без монокля после ранения почти ничего не видит!!! Он должен был на операция ложиться, а вместо этого принял это назначение…
— Мать твою! — побледнел Суровцев. — Так он же просто не увидел…
И кивнул на стаканчик, прикрытый куском хлеба.
— За ним, быстро!!! — заорал полковник, срываясь с места.
Суровцев перепрыгнул через стол и рванулся за ним. Следом кинулись остальные. Все ведь уже поняли, куда и зачем пошел контр-адмирал. Произошла чудовищная ошибка. В этот момент никто даже не думал о том пятне, которое ляжет на них.
Они почти успели. Уже схватившись за ручку люка адмиральской каюты, капитан Суровцев услышал сухой треск выстрела из древнего, еще двадцатого века люгера.
Контр-адмирал Карл фон Бок восстановил свою честь.
Я долго уговаривала Астораля и он, наконец, согласился. Чтобы вернуть ему память, нужно было просто дотронуться к тому, кто похитил его внешность и воспоминания. Но в этом-то и была проблема. Во-первых, нынешний глава Совета вот так запросто не позволит себя щупать всем, кому не лень. Во-вторых, приди мы к нему тайно – он просто захватит нас, посадит в какую-нибудь каталажку и будет радоваться жизни и пить винцо. Может еще и пытки какие-нибудь интересные придумает, он же тот еще мудила. А в-третьих, Астораль наотрез отказывался притрагиваться к этому козлу и даже подходить к нему.
Так что действовать нужно было громко, на весь мир транслируя происходящее, чтоб уже никто не смог подкупить свидетелей или угрожать им; чтоб никто не сказал, что записи подделка и вообще ничего подобного не происходило, и чтобы ни единая живая демиургова душа не пропустила такое шоу. Чем больше народа видит, кто стоит у власти, чем больше понимают, каких чудовищ пригрели, тем лучше.
Заговор организовывали по всем правилам. Я обрабатывала Астораля, уговорила Сина принять участие в шоу, совместно с драконами поставили в известность большинство кланов демиургов, где жили вполне адекватные ребята, и упросила нашего спеца по межмировой связи взломать все каналы передачи и транслировать то, что мы хотим показать – происходящее в Совете.
Я тщательно подготовила материалы выступления – все реальное и настоящее. К этому моменту мы смогли найти второй мир кукольников, где точно так же гибли практиканты и студенты. И, боюсь, таких миров отнюдь не два… В плюс к моим претензиям стала запись казни некоего великого ученого-демиурга, довольно интересного своими теориями и вполне успешными попытками обосновать их на практике. Его казнили только за то, что он назвал главу ненастоящим – и ведь сказал чистую правду, хотя в тот момент никто не догадывался об этом.
Это резонансное событие пошатнуло доверие к верхушке власти и ученых, чьи изобретения властьимущие использовали по своему усмотрению. Шутка ли – старого известного демиурга, скованного по рукам и ногам, с перекрытыми каналами силы, убивают какие-то богатенькие сопляки, без поддержки собственного клана не способные и мир создать, не то что повторить научные исследования уважаемого ученого!
И вот Совет собран. Прямая трансляция на всех фронтах включена. Шоу началось. Я беру под руку Астораля, одетого как девочка-цветочек (не спрашивайте меня, сколько сил пришлось вложить, чтобы уговорить его на это извращение) в розовое платьице до пола и с заплетенными косами, и мы входим в Зал…
Да, демиурги умеют поражать, умеют подавить психологически как раз этим огромным залом, ощущением собственного ничтожества и ненужности. Но мне это не грозит. Я пришла не просить и унижаться, а требовать. И я имею на это полное право.
— Уважаемые господа демиурги! У меня в руках материалы и доклады о происходящем в двух мирах, относящихся к вашему ведомству. И касаются мои доклады непосредственно ваших студентов и практикантов. Ведь вам известно, что у вас пропадают подростки, не так ли?
Лекция продолжается долго. Они смотрят видео, где показано происходящее в разрушенных мирах, просматривают заснятое на кристаллы и отснятые поштучно документы-доказательства, слушают и смотрят видеоотчет Сэйзэра о его приключениях. Показала я им и видео о других студентах, едва выживших во втором мире. Демиурги молчат. Им нечего сказать, потому что все это – правда.
Глава Совета не мигая смотрит на меня в упор, совершенно не обращая внимания на мою блондинистую «ассистентку», подающую то кристаллы, то бумаги. И он совсем не видит Сина, в полной невидимости стоящего сразу за мной. Мои эманации Хаоса хорошо перекрывают его эманации. Ведь, когда ты рядом видишь хаосита, ты не присматриваешься куда-либо еще. А эманации больше похожи на запах – для порядковых существ это довольно резко и неприятно ощущается, для хаоситов – нормально все, но рыбак рыбака чует издалека.
— Что вы хотите этим сказать? – резко повышает голос глава. – Что я не справляюсь со своими обязанностями? – он встает из кресла и поворачивается ко мне лицом.
— Да! Не справляетесь! Вы должны проверить, куда и к кому отпускаете детей! Это не лужайка возле вашего дома, это далекий мир, находящийся черт знает где от благоустроенных миров.
Пока глава на секунду задохнулся от моей наглости, толкаю застрявшую рядом «ассистентку» Астораля и он-таки касается предплечьем своего двойника. Эффект был моментальный – Астораль хлопнулся в обморок и повис на моей левой руке (еще бы, сразу вся память за тысячелетия в голове оказалась, тут хоть бы с ума не сошел). А его двойник преобразился. Вместо наглого самоуверенного блондина у стола стоял… Дагон. В первую секунду я именно так и подумала. Это существо больше всего напоминало жителей подводного мира – обтекаемое тело, удлиненная голова, большие круглые золотистые глаза и ушки в виде перепонки. Вытянутые, больше эльфийских и перепончатые*… Епрст…
Время замедлилось для меня, но сориентироваться удалось быстро. Свободной рукой достаю из магического кармана некромантский отвар (запатентованное средство против синериан и хаоситов вообще) и со всей дури разбиваю бутылочку о голову новоявленного Дагона. Раскручивать пробку было уже некогда – время не только вернулось в привычную колею, но, кажется, еще и ускорилось. Разом навалились все звуки. Дагон выл, раздирая залитые черным едким варевом глаза, сзади проявился Син и влупасил в него чем-то ядреным. Советники зашумели. Началась всеобщая свалка и куча мала.
Участвовать в мордобое мастодонтов, веками копивших силы, знания и опыт, мне категорически не хотелось. Рожей не вышла влезать между этими динозаврами. Тем более в кучных боях в замкнутом пространстве я не сильна. Либо попадут в меня, либо я в своих, а это совсем плохонько будет. Сила ж есть, а ума до сих пор мне не хватает. Учу что ни попадя, нахваталась то там, то сям по капле и могу накуролесить всякой гадости.
А потому я покрепче ухватила свою драгоценную «ассистентку» и шустро свалила в экран, не забыв за собой наглухо запечатать проход. Им, конечно, сейчас не до меня, но вдруг какая пакость за мной проскочит?
В пульт-гостинной царил бардак и неимоверное оживление. Все экраны транслировали мордобой советников демиургов. Шеврина пришлось держать за хвост, чтоб он не ломанулся помогать причинять добро и наводить справедливость, Шеата едва успела вытащить из экрана – тоже не дорос до таких драк, пусть силенки копит, демиурги ж его раскатают по стеночкам.
Тэвлин помог мне удержать рвущихся в драку мужиков, усадил настоящего главу в кресло и укрыл пледиком. Пока что Асторалю будет далеко не до зрелища. А мы все, вместе с командой и всеми желающими, смотрели шоу «Драка в Совете в прямом эфире».
***
Совет был разгромлен. Самые умные (в лице нашего красненького знакомца) и самые трусливые смылись сразу, как только началась заварушка. Оставшиеся динозавры разделились на три части. Собственно, сам поддельный глава, он же Дагон (имени его я не знаю, будет пока Дагон), Син и демиурги, которые мочалили Дагона, и демиурги, которые поддерживали поддельного главу. Эти оказались тем еще гемором – били в спину. Нечестно, зато эффективно. Сину, казалось, все ни по чем, а вот их же собратья страдали и несколько было убито.
Драка закончилась полным уничтожением Дагона и ловлей его душонки, убийством большинства советников, которые были за поддельного главу, и части советников, которые были или сами по себе, или за правое дело. Все-таки уничтожать Хаос надо, но когда за дело берется сам Хаос… Стало все еще более и более запутанно. Кто за кого и с кем? И кто же эти ребята-дагоны, ведь они такой же Хаос, только пришли с другой стороны…
Син вернулся потрепанный, но довольный. Выгреб себе целую миску соленых орешков, достал откуда-то огромный бокал светлого пива и попросил поставить видео на повтор. Шоу продолжалось.
— Швейцария всегда была нейтральна, и нам сложно нарушить вековые традиции…
— Законы не предусматривают передачу земли во владение… прецедента нет, и правительство Великобритании…
А серые, значит, будут ждать, пока организуется прецедент?
У республиканцев сейчас сложное положение. Провести необходимый законопроект возможно, но это сопряжено с некоторыми трудностями…
Люди-люди! Привычный мир трещит по швам, а они все еще цепляются за какие-то закостеневшие традиции и политические игры.
Может, надо было натравить на них Ложу? Интересно, кто кого съел бы из этих прожженных политиканов? Ставлю на Ложу — она таки сплоченней.
Хотя с Ложей проще. Там все решает сила. А тут — бесконечные ссоры-споры, на которые нет времени. Сами собрали саммит, сами запросили присутствия магов — и на тебе. Третий час толкут воду на тему, почему невозможно выделить землю под станции, и насколько легитимна персона представителя магов, и так далее, и тому подобное.
Вадим сидел с каменным лицом. И молчал. Нет уж, пусть выскажутся, а он пока посмотрит, кто чего стоит. Досье — это хорошо, особенно досье от Дензила, но личные впечатления тоже кое-чего стоят.
— Наши представители хотели бы предварительно изучить чертежи. Понимаете, гарантии…
— Наше правительство сегодня приняло закон о выделении запрашиваемой территории, — шейх Кувейта счел необходимым прибыть на саммит лично, и сейчас его решительный голос разрезал чьи-то оправдания как нож — масло. — Начата эвакуация населения. Правительство обязуется выделить необходимые материалы и средства на строительство станции. Нас интересуют сроки.
— Строительство станций надо закончить в течение двух месяцев. Максимум — четырех, но потери будут все крупнее.
Шейх кивнул. Он все сказал, а длить спор — не дело мужчины.
— Правительство России готово предоставить необходимые участки в ближайшее время, — президент Свиридов также был краток. — Что еще необходимо для защиты населения до постройки станций?
Вадим прищурился: среди этого скопища пустомель все-таки были те, на кого можно опереться. Что ж, пробный шар.
— Пока — система сигнализации через шары. Наши, магические. — Конечно, безумное количество шаров Уровням так сразу не потянуть, нужна альтернатива. — Возможно — система зондов. Или личных датчиков у каждого человека. Скажем, через специальные кольца.
— Это нарушение гражданских свобод! Наши избиратели не пойдут на такое!
— Вашим избирателям предоставляется совершенно свободный выбор между некоторым ущемлением прав и возможностью оказаться в зубах у серых. Доведите это до сведения ваших избирателей. Нападения учащаются. Сил магов может не хватить на всех, как позавчера в Арекипе и Австралии. И магам будет много легче защищать тех, кто от этой защиты не отказывается.
Зал притих.
И еще один зал, и еще один непростой разговор.
Итак… я довожу до сведения Совета Координаторов, что Владыка Уровней — нынешний Владыка, воскрешенный нами, — взгляд Савела буквально ожег безмятежного Пабло и удивленного Даниэля, — сегодня затребовал санкцию на снятие печатей и пропуск демонов на поверхность.
Удивленный возглас:
— Всех?!
— Печатей — нет, — неохотно проговорил Координатор. — В трех оговоренных ранее зонах. Демонов тоже нет. Он прислал список на ознакомление. Длинный список…
— Что ж, к этому и шло. — Пабло пожал плечами. — Это не самый плохой выход.
— Не самый? Мы пропускаем демонов! К людям!
— Не думаю, что будут проблемы, — негромко роняет Александр. — Там все повязаны каким-то хитрым ручательством, и демоны будут самыми рьяными защитниками правопорядка, так как сами в этом заинтересованы.
— Правда, Савел… Мы же не всех выпускаем. Тех, кто более-менее вменяемый. Заодно и подкидышей пристроим.
— Они, кстати, прекрасно работают! — улыбнулся Даниэль. — Живой пример преимущества воспитания перед генетикой!
— Хорошие демоны — нонсенс!
— Им придется стать хорошими. Присмотрим.
— И сложишь голову! Как…
— Савел, — Деметра заговорила первый раз, устало и горько. — Савел, о чем ты? Это не просто лучший выход. Это единственно возможный выход из веера вероятностей. Это не вторжение Горынычей, это дайи. И может, все к лучшему. В конце концов, равновесие все равно было не удержать.
Молчание. Раздумья. Горькая усталость. И… надежда?
Равновесие и впрямь было не удержать. Теперь, по крайней мере, все не так предсказуемо безысходно. Есть надежда, пока невысокая, но возможная, на интеграцию. На лучшее.
— Что ж… Решено. Снимаем печати.
— Заставку в эфир. Так… пошла картинка!
— И вновь мы приветствуем в нашей студии дорогих гостей! — бодро заворковал ведущий. — Уважаемые зрители, мы присутствуем при уникальном моменте — наш сегодняшний гость, господин Тройо, представитель общины «меняющих облик», только что весьма убедительно доказывал нам, что слова «демон» и «враг» — не обязательно одно и то же. Думаю, наша сегодняшняя беседа многих заставит призадуматься о схожести наших культур, а не только о различии…
— Я надеюсь, — кивнул гость. Выглядел он весьма привлекательно. Им любовались женщины, ему симпатизировали люди пожилого возраста, и одновременно он смотрелся достаточно сильным, чтобы не вызывать антипатии у мужчин. Мало кто знал, что эта привлекательная, вызывающая положительные эмоции внешность была тщательно просчитана консультантами пиар-группы. И похоже, консультанты не зря ели свой хлеб. Судя по аудитории…
— А сейчас — сюрприз для наших уважаемых зрителей! — в очередной раз прервал аплодисменты ведущий. — Приветствуем новых гостей студии Прутникову Нину и ее сына Алика!
Аудитория с некоторым недоумением уставилась на хрупкую женщину в дешевом костюмчике и бледного, почти прозрачного малыша в инвалидном кресле, но похлопала исправно.
— Нина Сергеевна…
— Просто Нина, — вымученно улыбнулась та. Темные глаза устало-тревожно обвели зал. — А что происходит? Нам обещали обследование…
— Разумеется! — шоумен захлопотал, усаживая гостью на диван. — Разумеется! Только сначала несколько вопросов!
— Нам обещали обследование… — на автомате, почти безнадежно, повторила Нина. — Ну хорошо. Спрашивайте…
— Это ваш сын?
— Да, Алик. Алик… — щеки женщины загорелись, она только сейчас осознала, где находится, и безотчетно потянулась к малышу — то ли поправить что-то по вечной материнской привычке, то ли просто защитить от взглядов. Шоумен ловко пресек ее движение и профессионально улыбнулся ребенку:
— Добрый вечер, Алик!
— Здравствуйте…
— Знаешь, куда ты попал? В телевизор! Завтра тебя покажет вся сеть! Рад?
Бледные губы дрогнули.
— Я… я не знаю.
— Так что с вашим сыном, Нина? Это лечится?
— Мы… это травма… автомобильная авария… позвоночник. Нам говорят, нужна операция, но шансов… мы и так попробовали все возможное… — Сбивчивый голос прервался, и Нина зажмурилась, пытаясь сдержать слезы.
— Все возможное! — подчеркнул ведущий. — Вы верите в невозможное, госпожа Прутникова?
— Довольно! — Демон резко встал. — Вопросы можно задать потом!
— Но господин Тройо, так нельзя.
— Можно! Зачем сейчас все эти глупости? На самом деле важен лишь один вопрос. — Демон в мгновение ока оказался у инвалидного кресла и присел на корточки. — Ты хотел бы снова ходить, Алик?
— Что?! — выдохнула Нина.
Демон взял с подноса шприц, спокойно подготовил место для укола и стал набирать кровь.
— Все просто. Это кровь «меняющего облик». Несколько капель. Перелив ее себе, ты, Алик, на короткое время станешь одним из нас. И с моей помощью сможешь исправить в своем теле все, что там нарушено. Хочешь?
Серьезные детские глаза, темные, блестящие, на изнуренном болезнью лице. Глаза, которые нельзя обмануть — слишком близко мальчик Алик стоит у смертной черты… а оттуда все виднее.
— Хочу…
— Это невозможно! — ахает приглашенный врач. — Я лечил этого ребенка, я видел! Перелом позвоночника, со смещением. Ни одного шанса!
Но демона не интересует слово «невозможно». Он мягко держит в руках тоненькое запястье и шепчет, шепчет… ободряет и советует, и аудитория завороженно молчит, и ведущий забыл магические слова: «А сейчас мы прервемся на рекламную паузу».
Потому что невозможное иногда все-таки возможно. Розовеют детские щеки. Ярче блестят глаза. И медленно, приноравливаясь, шевельнулись тонкие пальчики на открытых ногах.
Мальчишка встал. Шагнул. Покачнулся… и обнял мать, все это время, кажется, не дышавшую.
Последнее, что изменилось в нем, — волосы. Они потемнели.
— Алик… Алик, солнышко… — Горячие слезы катятся из глаз Нины светлым, счастливым горохом. — Алик, почему волосы-то такие?
— Мам, не сердись. Но я хочу быть темноволосым… как Супермен.
Другая студия и другие люди. И три смущенных не-человека под яркой надписью «Маго-МЧС»!
— Итак, уважаемые господа, мы присутствуем на третьем выпуске передачи «Маго-МЧС»! И сегодня с нами Варенкин Василий, предсказатель! Предсказал катастрофу самолета «Боинг-947» рейса «Нью-Йорк — Ванкувер», тем самым предотвратив гибель восьмидесяти человек!
Дайно Энкиен, сильф, остановивший ураган!
И Валента Дэвис, маг-телекинетик, спасшая из пожара семь человек! Вот они, герои недели! Кто из них станет призером ваших симпатий? Голосуйте!
И третья студия.
— А мне все равно! — Глаза женщины горели. — Я многодетная мать! Я отвечаю за своих детей! И клятва эта… да хоть сейчас!
— Но послушайте… — Оппонент в галстуке попытался вставить слово; в конце концов, это его задача — высказывать в этом шоу позицию здравомыслящего человека: не допускать подозрительных магов и колдунов на свои территории. Но куда там. Тяжело иметь дело с фанатиками. А матери — те еще фанатички, если посягнуть на их орущее чадо.
— Не стану я слушать! Вот! Мне колечки на деток выдали, видите? Мои дети теперь в безопасности! Здесь есть матери? Кто со мной? Ну?
Человек (то есть не совсем человек) в бейсболке рядом с оператором довольно улыбнулся и сделал пометку. Это шоу явно удалось.
Студия закипела…
Массовая пиар-акция под кодовым названием «Плюсы против минуса» набирала обороты.
Уже отбушевали первые истерики звезд: сначала зазвездившиеся певцы и артисты отказывались от странных контрактов, а потом, когда они поняли, что это абсолютно безболезненная и стопроцентно результативная альтернатива пластическим операциям, знаменитостей пришлось разнимать — дело дошло до драки.
Уже хитрюга Афонов, ведущий шоу «Разоблачения», провел первую передачу из цикла «Берегись магов!». Телепередачи были подготовлены мастерски: несмотря на яростные нападки на «лиц волшебной крови», у зрителя неизменно оставалось впечатление, что чародеи и иже с ними — это хорошо, а вот обозреватели и критики — люди, мягко говоря, недалекие, злобноватые и завистливые.
Уже президенты России и США разрешили в своих странах деятельность магов, а президент Украины, наоборот, запретил. «Ха!» — сказали украинцы, проявляя прославленное упрямство и не менее прославленное пренебрежение к решению высоких начальников. И немедленно ломанулись искать контакты с волхвами, ведьмами и бабками-шептуньями.
Уже два миллиарда китайцев, затаив дыхание, любовались прекрасным воскресшим чудом — золотым драконом, внезапно воспарившим над площадью Пекина. Уже триады, как самые решительные, предлагали магам-демонам контакты напрямую, минуя правительство, и обещали предоставить в пользование любую землю…
Семь миллиардов населяющих Землю людей по-разному принимали весть о магах. Спорили. Опасались. Восторженно преклонялись, всеми силами стараясь пробиться в пещеры. Отчаянно завидовали.
И — принимали.
Программа работала.
Когда-то здесь, по документам, была довольно крупная русская деревня Ивановка, возникшая чуть ли не в допетровские времена. Местные жители пережили крепостное право, две мировые войны, революцию, раскулачивание, продолжая пахать землю, ухаживать за садами, растить детей. Опустела деревня уже в сравнительно благополучные времена — не пережила сначала комсомольских путевок, по которым молодежь уехала строить социализм в братских республиках, а потом постановления властей, по которому стариков переселили из «неперспективной» Ивановки в другие места. И долго еще на месте Ивановки стояли избы — строили-то на века! — словно ожидая ушедших хозяев…
Сегодня домовые, все еще живущие в развалинах изб, наконец дождались. Стосковавшиеся по человеческому присутствию «хозяева» с недоумением, потом с робкой надеждой смотрели, как высыпавшие из автобусов рабочие в считаные часы устанавливают на поле сборные домики, расставляют какие-то оранжевые кабинки, столики, скамьи, натягивают тент, вешают флажки «Добро пожаловать».
А потом появились… не может быть! Координаторы?
И Стражи.
И люди. Целая толпа людей, разноязыкая куча разноплеменного народа, в том числе суетливые журналисты со воей взволнованной скороговоркой, операторы с камерами…
Под нескончаемый гомон три Стража — как же светятся на ярком солнце их белые рубашки, их лица! — встали треугольником и плавно, очень легко присели, приложив к земле ладони.
Искры всклубились холодным звездным кипящим облаком. На несколько коротких секунд они зависли над полем, как невиданный праздничный салют, а потом растаяли.
А в центре очерченного участка появился человек.
Нет, не человек. Серая куртка-накидка, которые носят под землей разведчики и охотники, едва заметные выступы чуть выше висков, характерные запястья, взлетевшая ладонь, прикрывающая ослепленные солнцем глаза. Демон. Первый демон, которому позволено подняться на поверхность.
По траве уже бежит навстречу девочка в белом платье, трогает жителя Уровней за руку, что-то тихо говорит, и он внезапно опускается на колено, а малышка с трогательной серьезностью нацепляет ему на глаза темные очки.
Через час этот кадр обойдет всю планету: первый демон, ступивший на землю, в подаренных темных очках прикладывает ладонь к сердцу и неловко улыбается в знак благодарности. Маленькая дарительница (то, что она не человек, а феникс, который в огне не горит и в воде не тонет, простому народу знать не обязательно) гордо вручает ему цветок и важно ведет нового жителя Земли к приготовленным местам.
А на траве уже возникает следующий. И еще один. И еще, и еще…
Первый вдох — какой ароматный здесь воздух! Первые шаги по непривычному, шелестяще-зеленому «полу», что-то нежное в руке…
Поверхность.
Хлопает на ветру цветной тент, изумительно синее августовское небо в белых легких облаках, и чистый-чистый душистый воздух с незнакомыми запахами. И тепло…
Это потом новые жители Земли будут обращаться к целителям с жалобами на боль в глазах, аллергию и так далее, все-таки непривычные условия даром не проходят никому. Но это будет потом. А пока ты просто идешь по траве, подставляешь лицо солнечным лучам и не можешь надышаться.
Такая она, поверхность.
— Лина, ты как?
— Все нормально, — бодро отозвалась Лина.
— А если не врать?
— Эмпат несчастный, — привычно хмыкнула феникс. — Все-то он понимает. Зачем тогда спрашиваешь? Сам знаешь, что все в порядке, только в глазах рябит.
— И язык побаливает, — понимающе улыбнулся Лёш. — Всех спроваживать… а?
Фениксы вместе с магами стояли во внутреннем оцеплении — на всякий случай. Конечно, и люди и демоны, допущенные к церемонии, были сто раз просеяны, изучены вдоль и поперек, и неприятных случайностей типа стычек быть не должно… но вдруг? И на сегодняшний день фениксы отказались от кожаных брюк и безрукавок, обрядившись в легкие цветные платья и навесив коммуникаторы в виде побрякушек. Идея была не из лучших, если честно. Или фениксы переборщили с маскировкой? Но к изящным девушкам клеились все: от занятого секретаря министра до суровой охраны. У Лины язык заболел отшивать всех претендентов на ее внимание. Мужчины, блин. Тут такое серьезное дело, а они…
— Есть немного. Сам-то как? Вид у тебя…
— Какой?
— Как у зомби, — честно сказала феникс. — Правда, свеженького.
Эмпат устало повел плечами:
— Ну, куда денешься. Нервные все. Пока всех успокоишь, семь потов сойдет.
Лина только вздохнула. Эмпатическое успокоение действовало безотказно. Речи, рукопожатия и все прочие моменты прошли без сучка без задоринки. Будто демоны и президенты с детства жили в домах по соседству. Вообще-то если смотреть широко, то так оно и было, но… но даже демоны были из разных кланов, часто враждующих. И немало придется поработать, чтобы они не полезли в драку. А уж люди… ох, от этого всего голова кругом.
— Потанцуем?
— ЧТО?
Зеленые глаза блеснули.
— Музыка…
Музыка действительно зазвучала — веселая, но какая-то нерешительная. Словно неведомые музыканты не были уверены, что смогут оторвать демонов от их новых домов, от земной еды (по меркам Уровней — запредельная роскошь) и настоящих постелей. А что… а что, может получиться!
А потом Лёш сбросил кроссовки и протянул ей руку… и тело запело, отзываясь на музыку, на касания. На любовь.
— Но, милорд, эта пациентка… — договорить врач не успел.
Вадим толкнул дверь, мимолетно удивившись количеству чар, увидел, как приподнялась на кровати девичья фигура…
…и почувствовал, что каменеет.
Какое странное ощуще…
Очнулся он под шум водопада. Вода звенела, шумела, шипела.
— Немыслимо! Что вы себе…
— Без истерик, док! А то на этот раз уже я вызову психолога.
— …никакой выписки! Мы…
— Сами виноваты!
— Сеньора Беатриса!
Вадим стряхнул оцепенение, но вмешиваться в пылкий диалог василиска и целителя не спешил. По совести говоря, веселых минут в его жизни было немного, и эта стоила временного попадания под чары. И впрямь водопад.
— Что? Просила же меня выписать!
— Я еще раз повторяю, что правила карантина…
— Ах, карантин?! И разговаривать по кристаллам тоже нельзя из-за карантина? Да вы… — И пылкая василиск немедленно высыпала на голову целителя ворох цветистых испанских ругательств, освещающих родословную бедняги с несколько неожиданной стороны. И пока тот не воспламенился на рабочем месте, Вадим счел должным вмешаться:
— Ваше негодование не по адресу, Беатриса. Карантин для всех участников сражения при Арекипе ввел я.
— Милорд… — Точеное лицо обернулось к нему, и Вадим вновь ощутил, как замирает дыхание.
Хотя василиск уже была в темных очках…
День растаял, растворился в беспредельном звездном небе, и под этим небом было совершенно все равно, демон ты или феникс, маг или человек, президент или официантка — буйство танца затянуло всех.
Вот это, это… это же Ян и… Анжелика? Это когда же они так познакомились? А вот Страж кружится в паре с девушкой из людей. Молодая демонесса обнимает человека. А это… преисподняя, это надо же! Координатор Даниэль! Между прочим, со Стефанией. Ох и новости!
Не хватает только Димов, жаль, что сейчас оба чем-то заняты…
Над площадкой то и дело взлетали салюты, то человеческие, то магические, и позабытые камеры работали самостоятельно, потому что операторы тоже люди. И кружились пары, будто подхваченные ветром сильфов, и земля улетала из-под ног, и было хорошо, светло, радостно, незабываемо, хорошо-хорошо-хорошо-о-о-о…
Сливались три мира, сливались без войны и смертей, и, может быть, может быть, на этот раз все будет хорошо.