Такой суматохи замок князя не видывал отродясь! Ни когда Князь венчался с Княгиней, ни когда родилась их маленькая дочь, ни даже в роковой момент проклятия. Слуги носились как ужаленные, каждый был вызван к князю в покои, где получил свой приказ.
Никто не ушел без работы – конюхам дали задание готовить к выезду с утра Ковыль и Тучу, кладовщикам – собрать лучшую провизию, лучшие сыры и вино, портные взяли мерки с девушек, чтобы за ночь сшить им походную одежду.
Лиэль только успевала запоминать все, попутно утешая расчувствовавшуюся мать, уверяя ее, что все будет в порядке и они справятся. В последнем она уверена не была, но главное было, чтобы родители не передумали. Девушка сама удивлялась, как отец решился отпустить ее – но мельком поглядывая на чешуйки на запястьях, понимала, что другого выхода действительно нет.
Пока она купалась в пожеланиях и объятиях, Тиль выслушивала наставления от князя.
Князь Драхган пожертвовал ей свою лучшую саблю, отдал хорошую карту, два кошеля с золотом, и прочел лекцию, где вежливо, но очень строго объяснил, что будет с южанкой, если с головушки княжны упадет хотя бы полтора волоса. Тиль оставалось внимать, кивать, и соглашаться, потому что обстановка вокруг была раскаленнее, чем сковороды на кухне, где готовили прощальный завтрак.
Замок уже окутала ночь, когда князь наконец раздал задания всем слугам замка и наконец отпустил от себя дочь и ее боевую подругу.
Когда Тиль и Лиэль оказались в своих спальнях, то у обеих сна не было ни в одном глазу, хотя перед отъездом нужно было хорошенько выспаться.
— Не верю, что отец меня отпустил, — на автомате повторила Лиэль, сидя на кровати у подружки.
— Честно, я тоже, но я много лет наблюдала, как твои родители пытаются тебя вылечить, и думаю, они просто отчаялись. – Тиль закуталась в одеяло и сидела, обдумывая грядущее приключение.
— Ты правда веришь, что у нас получится достичь Поднебесья, переплыть большие воды и найти Зеркало?
— Кто знает, я не знаю даже толком, о чем речь, — хохотнула наемница, и толкнула подругу в бок, так что та неминуемо улыбнулась – Расслабься. Я знаю точно, что путешествия – не самое худшее, что может случиться с человеком. Я сбежала от своего покровителя с купцами, чтобы попасть сюда, и проделала огромный путь через горы. Это было опасно, но красиво и здорово.
— А я до этого никогда не выезжала так далеко за пределы замка, тем более, за отцовские земли. – к Лиэль снова вернулся растерянный вид.
— Тем более! Тебе придется принять власть своих родителей, когда тебе стукнет двадцать лет, и ты будешь привязана к этому месту. Так хоть успеешь мир повидать. Я вот никогда не была в Поднебесье, интересно, что там?
— Говорят, очень красиво. Дома тянутся к небу, люди едят только фрукты…- девушка мечтательно прищурилась.
Тиль кивнула и улыбнулась. Она сама испытывала странные чувства из-за грядущего путешествия. Страх неизвестного пытался пробиться через нерушимый оптимизм южанки, и она старалась сменить его на интерес перед новым и необычным.
Обе девушки замолчали, глядя куда-то перед собой в задумчивости. Они слышали и сказки о чудесных краях, где люди живут без бед и печалей, возвышенно и непринуждённо – не даром Поднебесье так называлось. Тиль слышала от купцов на старом южном рынке, что именно с тех краев привозят самые легкие, расписные ткани и посуду, диковинные фрукты, сочные и сладкие, как мед. Лиэль в детстве сказки о Поднебесье читала мама, о птицах, которые живут на райских деревьях, рыбах, которые совсем не боятся людей и плещутся на мелководье.
Но слышали они и совсем другие истории. О непроходимых лесах, духи которых водят путников по кругу, пока сила их не иссякнет, о тропках, на которых забавляются разбойники и убийцы, об обманщиках и лжецах, коих на пути можно встретить великое множество. Против них в пути был бы и ветер, и мороз, и дожди.
Мысли о новых открытиях быстро сменялись тревогой. Тиль вздохнула, и увидев, как сердце подруги неумолимо мрачнеет, покачала головой.
— Так мы далеко, конечно, не уйдем! За окном темень уже, пора спать. Иначе завтра нас всем замком не добудятся. Будет первое и последнее приключение, которое мы проспим!
С этими словами она мягко стянула Лиэль с постели и подтолкнула к выходу из комнаты.
— Но я не хочу спать, — попыталась сопротивляться княжна.
— Иди-иди к себе, если через десять минут не уснешь – я к тебе приду, договорились? – Тиль захлопнула за своей госпожой дверь.
Естественно, она уснет, куда денется! Стоило Лиэль дойти до кровати и опуститься в мягкую перину, как усталость взяла верх.
Снились ей огненные острова, на которых россыпью блестели осколки Зеркала Оллара, то пропадая, то появляясь.
В соседней комнате посапывала, укрывшись с головой, Тиль. Ей никогда не снились сны, но это было даже к лучшему – каждый день во сне она непроизвольно прислушивалась ко всему, что происходит вокруг, и дремала под топот суетящихся слуг.
Во всем замке спали только они.
Князь Драхган сидел в своем кабинете, затуманившимся взором глядя в окно, за котором бушевала ночная непогода. В нем все кричало о том. Чтобы оставить дочь в замке, но он крепился, понимая, что решение принято верно. Проклятие медленно поглощало княжну, и он не мог ничего сделать с этим. Оставалось надеяться, что, взяв жизнь в собственные руки, Лиэль найдет все нужные ответы, иначе… иначе через год князь будет нянчить маленькую беленькую змейку.
Княгиня лежала в супружеской постели, глядя на струящиеся складки балдахина, и не могла уснуть. Впервые она отпускала дочь от себя так далеко, и так надолго, без возможности помогать ей. Она знала, что Лиэль уже не девочка, тем более что с ней будет наемница с юга, но материнское сердце противилось, ныло, металось.
Внизу портные при свете десятков свечей шили два новых костюма, раскраивая меха, кожу, ткани. В кузнице подмастерье точил кинжал для княжны. На конюшне конюх налаживал лучшие стремена для двух маленьких удивленных лошадок. Повара готовили завтрак, чтобы подать его рано утром. Кладовщики собирали для девушек хлеб, вяленое мясо, твердый сыр, вино, орехи и сухари.
Замок готовился провожать путешественниц вдаль.
Хозяйка с работы пришла,
Хозяйка в квартиру зашла,
Хозяйка смотрит вокруг,
Хозяйка вздыхает вдруг.
Пиратов был дерзкий налёт?
Нет.
Посадкой ошибся пилот?
Нет.
Галактики округ не наш?
Наш.
Включили не наш пейзаж?
Наш.
Лансик с Дэном прилетали,
Мы немножко поиграли.
Значит коллапс не грозит?
Нет.
И дом уже не горит?
Нет.
Как я рада!
Устояла
Крыша летного ангара!
Остается починить,
Стены заново сложить
Потолки приладить споро.
Гости, ждем вас. Я готова!
Выйдя из страшной гибернационной комы, затянувшейся до почти бесконечности, на закрытой от любопытных глаз галактики планете, ДЕКС сразу переподчинил себя процессору, но голод, мучивший его даже во сне, всё время заставлял работать уставший от безделья мозг, и последний, наконец, возмутившись, взял управление на себя.
Почти сразу он узнал, что новый хозяин дал ему опознавательную кличку Димон, и его не хотят использовать ни для развлечений, ни для работы. «Не было печали, а тут сразу три порося!», — сообщил один из сопровождающих хозяина в походе.
С каким-то безразличным удовлетворением, ДЕКС понял: он — «обуза». Это слово понравилось, его не собирались бросить и, в тоже время, не собирались ни в чём задействовать. Он спал, ел и шёл.
Когда на стоянке на них выскочил бурый представитель семейства медвежьих, киборг всем своим существом впервые осознал-он никто! Молчащий и не беспокоящий его процессор просто на время затаился, а приказ «спасти хозяина» — настолько приоритетный, что его скрутило, развернуло, и он побежал навстречу собственной смерти.
Уже позднее, лёжа на руках Ирен, киборг мысленно, без труда, перенёсся через эти несколько дней привыкания к новому хозяину, в тот день, когда он в последний раз подчинялся капитану, пытавшемуся прорваться на закрытую и полную артефактов планету.
— Это будет нашим раем! Мы слегка охолостим его вполне гуманным способом. И прощай, нищета! — выражался он в пустоту помещения. ДЕКС, стоявший и бессмысленно пяливший глаза был не в счёт.
— Пощиплем зелёный лужок! — продолжал тогда его хозяин.
Но последняя охотничья экспедиция провалилась. К закрытой планете их привела редкая червоточина, кривовато нанесённая неизвестным, но явно шустрым, навигатором прошлых столетий.
Они долго петляли, каждый раз совершая всё более короткие и опасные скачки от портала к порталу, и порталов было семь.
Через год, от Ба, уже будучи «Димочкой», он узнал про семь кругов ада, которые надо пройти, чтобы вырваться с планеты и оказаться в раю. «Знала бы Ба, какой он, этот рай!» — подумал тогда ДЕКС и, не споря, продолжил слушать сказки.
Даже с обычным порталом, на их ветхом старом кораблике выпадало множество хлопот: останови реактор, открой портал, разгони реактор, минуй грань ворот, опять останови и перезагрузи программу, закрой грань портала… Но последняя авантюрно предпринятая и плохо организованная экспедиция требовала поистине каторжного труда от всех членов экипажа. Чем ближе к планете, тем страшнее и непредсказуемее становились перемещения. Последний прыжок авантюристы совершали по узкому лазу, имевшему злобный характер, грозивший полным разрушением маленькому звездолёту, устремившемуся из последних сил вперёд, в неизвестность!
Они вынырнули практически у планеты и едва успели затормозить. Когда людям стало казаться, что они выиграли, проведя напряжённый бой, если не накаутом, то, по очкам обойдя своего противника, невесть откуда взявшийся патруль расстрелял кладоискателей прямой наводкой!
Но киборгу повезло, и он начал новый виток жизни на закрытой планете. Когда экспедиция, в состав которой входил его новый повелитель, вернулась к себе «по домам», ДЕКС быстро понял, что, несмотря на отсутствие ключевой фразы, ему придётся самостоятельно добавить в список второго приоритетного хозяина.
Без удовольствия, скорее со страхом, он сразу отметил, как за ним наблюдают. Раз в неделю старший хозяин, (выделил Димон свой табель о рангах), благодушно почесывая суточную щетину, сидя на диване в гостиной, интересовался:
— Димон, как успехи? Ты учишься? Смотри мне, я наблюдаю! — при этом, щетинистые щёки расплывались в улыбке.
Вообще, «прокурор», (так называла старшего хозяина Ба), брился ежедневно, но по воскресеньям он делал перерыв, не без оснований полагая, что если не соскрести щетину в выходной день, «криминала не будет», да и кто увидит то «кроме жены и тёщи!».
У Вани щетина тоже произрастала, и мужики быстро отметили такое несоответствие у нового жильца. Дима был бдительно осмотрен, «прокурор» лично заглянул в трусы и, убедившись в отсутствии волосяного покрова «даже на причинном месте», загрустил.
ДЕКС, проанализировав своё состояние, пришёл к выводу, что если он запустит дополнительную выработку гормонов, то, вполне вероятно, тоже сможет скоблить появляющуюся поросль по утрам.
Робко спросив разрешения у Вани, он сильно об этом пожалел, потому что последний немедленно отправился к отцу, и старший хозяин, усадив Димона на табурет, долго опрашивал последнего на предмет его возможностей. Потом выдал разрешение на эксперимент, и теперь Дмитрий гордо возил с собой бритву и пену для бритья.
Жить с новыми хозяевами нравилось.
***
На побережье тёплого и чистого Эгейского моря, почему-то прозываемого «российской здравницей», вереницей прибывали чартерные самолеты. Улыбчивые турки, запускали возжелавших солнца и моря граждан на свою территорию, неизменно желая «хорошо отдохнуть» на русском языке и почти без акцента, не глядя, пачками штампуя паспорта.
Выйдя, из созданной мощными кондиционерами прохлады, граждане на миг попадали в обжигающее организм пекло и тут же распределялись по автобусам. Водители, проворно грузили багаж, сопровождающие считали прибывших и, запихнув по схемам объезда отелей, везли к морю, к еде, к ничегонеделательному счастью.
В холле отеля его хозяева испуганно сбились в кучку, увидев подходящих к ним знакомых «по тайге», но пока Дима обсуждал сам с собой возможности перехода в боевой режим и порядок действий, направленных на нейтрализацию возможных противников, всё разрешилось само собой.
Ваня решительно отправился к знакомым, следом, пожал протянутую ему Хенриком руку, прокурор. И Дима окончательно успокоился, переведя всю компанию в категорию охраняемых объектов.
За ужином сердца его подопечных радостно стучали, разгоняя кровь в предвкушении дней, наполненных приключениями на пляжах с белым песком, в окружении горячительных напитков, цветущих кустов и романтически кивающих ветвями деревьев с толстыми мясистыми листьями.
Но в глубине его опроцессоренной души, что-то скребло. Он вдруг понял, что воспринимает желаемое за действительное. За его подопечными и им самим кто-то вёл тщательное профессиональное наблюдение.
Только ранним утром следующего дня Дима смог установить личность наблюдателя. Проведя почти всю ночь в лобби баре, рядом с роутером, он смог, перелопатив гору информации, и, взломав пару закрытых сайтов, вычислить искомый объект.
***
Ближе к вечеру, ветер постепенно стал уносить с собой в море скопившуюся влажность и тяжёлую дремотную жару. Заработали мощные поливалки, и, в ожидании ужина, «взрослые» решили погулять по дорожкам отеля, вдыхая в себя аромат тропических растений и мокрой травы.
Только во второй половине дня российско-немецкая объединённая компания, из «тех, кому за сорок», смогла думать и дышать полной грудью, не пугаясь рези в глазах и пульсирующей головной боли.
— Как твой русский, ты можешь немного общаться? — спросил Хенрик у размышляющей на тему здорового образа жизни Ирен.
— Примерно так же, как твой китайский, дорогой, — ответила спутница жизни.
— А где наш переводчик?
— Да вон, играет с Иваном и Катрин в баскетбол.
— А Марк?
— Он штудирует историю Аладша — Хююке.
— Все-таки неплохо знать язык потенциального противника…
— По-моему, вчера Вы прекрасно общались на языке звуков и знаков…
— Угу…
***
Дорожка под ногами извивалась, подставляя белую, чисто отмытую плитку под резиновые шлёпки «через палец» и цветные тряпичные тапочки. Совершающая моцион пара медленно приближалась к пляжу, на котором, поднимая песчаную пыль, билась за победный мяч объединённая команда искателей приключений. «На собственную жопу», — бубнил приближающийся отец семейства. «На здоровье», — вторила мать. Оба, при этом, удовлетворённо отмечали слаженные действия пары: Иван — Димон, и, пожалуй, гордились игрой обоих «мальчиков».
— А немка-то, ничего, фигуристая. Как её там, Катя, кажется,— вдруг выдал отец. Проживающая под одной с ним крышей последние двадцать пять лет, жена оценила намётанным глазом практикующего врача стройную девичью фигурку и, посмотрев на мужа, заметила:
— Старый козёл!
Последний надулся, шевельнул в молчаливом посыле губами и смело шагнул на ещё тёплый песок, в направлении сверкающего на закате моря.
Кинув на лежак шорты и футболку, прокурор разбежался и, оставив за собой фонтан радужных брызг, с громким «Эх!», погрузился в солёные воды Эгейского моря.
***
Победители, рассмотрев в маслянистой, готовящейся ко сну воде, ныряющего отца, быстро присоединились к нему.
Маленькая фигурка Катрин в белой пене прибоя грациозно исчезла в волнах, чтобы нереидой очутиться возле раскрасневшегося после игры Ивана.
Мать долго стояла по колено в воде, чтобы затем, неторопливым аккуратным поплавком, очутиться в кругу смеющейся семьи.
Ирен с Хенриком долго плавали вдоль буйков и, наконец, решили присоединиться к странным буйным русским, среди которых ловко ныряла их дочь.
— Хор-р-рошо! — резюмировал прокурор, приветствуя знакомцев.
— Fine, — автоматически пояснил Дима, но старший хозяин, расплылся в улыбке и поправил:
— Gooood! — по-нашему. — Very good!
И тогда, видя такое единение на просветлённых от воды и свежего воздуха лицах, Димон решился и «выпулил» быстрой скороговоркой на обоих языках:
— За нами установил слежку Special events Department Central Intelligence Agency, CIA! За всеми! Я вчера взломал их сайт!
Пита они за стол не пригласили, не хотели портить себе аппетит (хотя его, кажется, в данную минуту не могло испортить ничего – даже наглая Красотка, нежно прижавшаяся к джинсам Дина) . Бравый полицейский постоянно топтался на чердаке над их головами и время от времени что-то ронял…
Неизвестно, что там думал Дин о женитьбе на Тиффани (за столом он был очень тихий и молчаливый), но тарелки пустели стремительно, причем с активной помощью Сэма. Ну вкусно же!
Ящерица то и дело бодала ногу Дина, чего-то добиваясь. То ли желала зацапать кусочек (братья были решительно против) то ли добивалась, чтоб ее приласкали. Дин сначала сердился, потом нерешительно опустил ладонь вниз…
Ящерка глянула на нее с таким гастрономическим интересом, что молодой охотник тут же вспомнил, что лишних рук у него не имеется, и подсунул вымогательнице салатный листик… Красотка презрительно обозрела угощение и длинный язык, «выстрелив» из ее пасти, сцапал со стола сосиску.
— Эй! – возмутился Дин, но ящерица невозмутимо поедала добычу. Дин обратился к брату, — Сэмми, это по твоей части!
— Почему по моей?
— Это ты у нас укротитель крыс и любитель слоников!
— Дин! Так, с меня хватит! Немедленно рассказывай все!
Когда Тиффани, подмигнув, достала из холодильника торт-мороженое, братья дружно простонали: лакомство выглядело восхитительно, но места в переполненных желудках просто не было. Ящерка тоже не выразила восторга – еды, утащенной со стола, ей хватило по маковку, и она даже не зашипела, когда Пит в порыве трудового энтузиазма зацепил ее хвост шлангом от пылесоса.
Перекормленные охотники вяло встретили слова девушки о «полежать в постели, пока не приедет Мильда», для порядка посопротивлялись, но под нажимом Тиффани сдались и приняв положенные микстуры, полегли на диван.
— Дин, ты как? По-моему, твоя невеста нарочно перекормила нас, чтоб уехать не смогли. А? Дин!
— Фьу… — донеслось в ответ.
Дин снова спал…
Сэм вздохнул. Но брат дышал так ровно и умиротворенно, телевизор бормотал что-то настолько глупое, а четырех часов сна было так мало для отдыха, что глаза Сэма стали слипаться сами собой. Последнее, что он заметил, это сосредоточенную морду Красотки.
Наглая ящерица опять карабкалась на постель.
Причем, что интересно, опять поближе к Дину.
Мда, братишка. Похоже, ты неотразим для любой женщины. Даже ящерицы…
Спать на полный желудок вредно!
Сэм может подтвердить!
Во сне его навещали самые разнообразные девицы: сначала нормальные, потом все удивительней, заканчивая девицей из Рутерфорда. Один из самых необычных призраков в их практике, не считая отца Грегори.
(И не считая Страшилки Грега – тот, бывший адвокат, человек целенаправленный и ответственный, скончавшись в автокатастрофе, никак не мог смириться с результатом своей пьяной глупости и регулярно возникая на автостраде №429 перед подвыпившими водителями, проникновенно читал им лекции о вреде алкоголя. Чаще всего он материализовался на переднем сиденье рядом с водителем и…
Несчастные пьяницы ( жертвами становились даже в общем трезвые люди, неосторожно хлебнувшие пива — Грег был максималистом!) пугались до ужаса. Кто-то давал себе клятвенный зарок не пить до конца жизни ничего крепче колы, кто-то судорожно пытался креститься, путая руку, кто-то просто зажмуривался! Результат был один — машины регулярно летели в кювет, а беспокойное привидение переносилось на край шоссе и скорбно качало головой… Уничтожать призрак они не стали – Дин просто выпил и когда озабоченный всеобщей трезвостью адвокат возник в Импале, поговорил с ним… О чем шла беседа, Сэм был не в курсе (вредный братец оставил его дома), но переговорить Дина призрак не сумел и, расстроившись, испарился…)
Библиотечный призрак был неагрессивный – девушка-книгоманка не была убита, а просто тихо умерла между стеллажами от какой-то сердечной болезни. Но она настолько любила свою библиотеку и книги, что после смерти оказалась не в силах покинуть родные стены. Вот только в библиотеке постоянно пропадали книги – страстная библиофилка утаскивала их в хранилище, каким-то шестым чувством ощущая неаккуратных читателей и не доверяя им свои обожаемые фолианты… С Сэмом она поладила в момент, но Дин не обрадовался, когда польщенная пониманием девица грохнула им на головы всю груду возвращенной литературы, а потом принялась строить глазки…
А сейчас очкастый призрак библиофилки нависал над Сэмом в компании трех десятков других девушек, знакомых и не очень, и активно хлопал ресницами…
— Сэм…
— Лапочка…
— Душка!
— Мииииииилый… – с почти агрессивной ласковостью пропела какая-то особо пышная блондинка (бюстом хоть стенку прошибай!).
Сэм заметался. Но девушки нависли плотной стеной (от взмахов ресниц, казалось, сейчас волосы зашевелятся) и вытягивали губки…
— Сэм? – пропел скрипучий голос, скосив глаза, юноша узрел ящерицу, вытянувшую губы трубочкой…
Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Он подскочил, как ошпаренный, в ужасе озираясь… и не слишком успокоился, увидев над собой Мильду! Вместо ящерицы и девиц… Дин изумленно смотрел на брата, прижимая к руке что-то белое – видимо, врач только что поставила ему укол…
— Сэм? – поинтересовалась морда… то есть Мильда. – Как себя чувствуешь? Пит, черт побери, где моя сумка? Тащи, наконец!
— Так точно, дорогая!
Они уезжали через неделю – дольше их не удалось задержать даже суровой Мильде.
Травмы-ушибы-сотрясение потихоньку залечивались, ребята поправлялись, и впервые за долгие месяцы у них была относительно спокойная жизнь…
Дрессированный Пит ходил по струнке и по первой просьбе притаскивал, все что разрешала суровая супруга. Пиво она кстати НЕ разрешала.
Тиффани как примерная жена навещала мужа в больнице. Бывший шериф все еще доказывал, что он не псих (а три врача терпеливо доказывали больному, что может, он и не псих, но у него нервное истощение на фоне общей неврастении и возможно амнезия, раз он забыл собственную жену) Поскольку психиатр, невропатолог и терапевт были подругами Тиффани, то ясно, кто именно в итоге одержит победу…
Мильда приковала гостей к телевизорам, притащив им несколько длиннейших, но интересных сериалов (Дин с огромным интересом пересмотрел все пропущенные серии Х-файлов), Тиффани таскала им еду целыми багажниками. Девушка похудела на четыре килограмма и чувствовала себя беспредельно счастливой!
Навестила их и Марсия – принесла коробку с серебряными патронами и еще кой-какое снаряжение… И свое чудное печенье с ореховой крошкой.
Откуда на багажнике Импалы взялась батарея фляг со святой водой, Винчестеры так и не узнали, но предположения были интересные…
— Дин… – Тиффани не плакала, но ее губы чуть подрагивали. – Знаешь… я была у врача.
— И как?
Она оглянулась, хоть на заправке было тихо… Можно было попрощаться без свидетелей. Только Сэм в сторонке расплачивался за бензин.
— Я худею… Он говорит… он говорит – может быть. Нельзя пока ничего сказать точно, но… возможно…
— Я рад…
— Дин… Ты вернешься? Когда-нибудь… Нет-нет, не отвечай, я понимаю. Знаешь… если получится, если я… ну, не умру… позвони… ладно? Через год. Вот ( пухлая рука нырнула в сумку) Это моя фотография. Какой я была… до аварии. Возьми. Потом посмотришь. Даже поцеловать не могу – отец Грегори не одобрит…
Дин кусает губы. Кто скажет, что будет через год? С ними? С ней? И он мягко касается губами ее щеки… У самого краешка губ…
Когда они уезжали, Тиффани все еще стояла, прижимая руку к щеке…
Когда между ними и городком Хэнсвиллем легла третья сотня миль, Сэм на водительском сиденье повернул голову к притихшему брату:
— Ты как?
— Нормально. Может уберешь лапы с руля и дашь мне повести мою красотку?
— Через мой труп. У кого сотрясение было? Теперь я вожу.
— Урод.
— Придурок.
И братья улыбнулись…
— Это самая странная охота! Призрака не убили. Оборотня тоже. Демона изгнали… – Сэм закашлялся, вспоминая нетрадиционный способ изгнания демона.
— Согласен…
Дин задумчиво рассматривал фото сказочно красивой девушки… Что будет через год?
Алла Игоревна не собиралась ехать к дочери – сегодня ведь был день святого Валентина, а Катя в последнее время начала встречаться с молодым человеком. Оказаться в неудобной ситуации или перед запертой дверью – кому понравится? Но подвис час. На работу возвращаться смысла не имело, а база, куда она поехала, оказалась закрыта, как гласило объявление: «По техническим причинам», и должна была открыться сразу после обеда. База находилась неподалёку от свекровиной квартиры, в которой теперь жила Катя. Расценив, что тут сама судьба настаивает, Алла Игоревна въехала на своей «хонде» во двор девятиэтажки.
Во дворе стояло несколько группок людей, которые что-то оживлённо обсуждали. Несмотря на яркое по-весеннему солнышко и праздничный день, лица людей были озабоченными и хмурыми.
Когда Алла Игоревна вышла из машины и направилась в подъезд, её проводили любопытные взгляды, но никто не подошёл, хотя среди зевак были соседи, которые знали и Аллу Игоревну, и её покойную свекровь, и Катю.
Алла Игоревна поздоровалась, ей ответили сдержанными кивками.
Сердце её тревожно забилось, и она поспешила к дочери.
Лифт не работал, и Алла Игоревна, обгоняя сердцебиение, взбежала на четвёртый этаж. Ни на лестнице, ни на лестничной площадке ей не встретилось ни одного человека. Тем не менее было странное ощущение, что за ней наблюдают. Это, а также стремящееся вырваться наружу сердце плюс внезапно нахлынувший непонятный страх, заставили её на последнем пролёте сбавить шаг.
Едва Алла Игоревна увидела вышибленную дверь, как ноги у неё подкосились, и она упала в обморок.
Она не знала, сколько пролежала – минуту, час, целую вечность?.. Когда очнулась, по-прежнему на лестничной площадке никого не было. Трясущимися руками достала из сумочки телефон и набрала номер Кати. Абонент не отвечал.
Держась за стенку, Алла Игоревна поднялась на дрожащие ноги. Нужно было войти в квартиру и узнать судьбу дочери. Воображение тут же подсунуло Алле Игоревне картину, в которой Катя лежит растерзанная, обезображенная и необратимо мёртвая. И тогда из глаз хлынули слёзы.
Усилием воли Алла Игоревна отогнала страшную картину. На её место тут же пришла другая, в которой Катю схватили бандиты и теперь пытают и насилуют, а потом расчленят и закопают, и Алла Игоревна никогда не найдёт дочку.
– Только не это! – прошептала встревоженная мать, а воображение услужливо подсунуло следующую картину: Катя похищена, сидит, пристёгнутая к батарее, а похитители требуют выкуп.
– Где ж я возьму такие деньги? – с ужасом прошептала Алла Игоревна, переступая порог квартиры и стараясь не задеть вышибленную дверь.
Сложнее всего было войти в квартиру. Внутри передвигаться стало и легче, и тяжелее. Легче, потому что дома и стены помогают, а тяжелее, потому что Кати нигде не было.
Алла Игоревна обошла комнату, заглянула в ванную и в туалет, прошла на кухню и опустилась в бессилии на табурет.
В виски долбило, а в горле застряли рыдания, их наглухо перекрыли ужас и страх за дочку.
Алла Игоревна положила руки на колени и увидела, что держит смартфон. С трудом попадая на цифры, набрала номер Кати. Номер по-прежнему не отвечал. Тогда она набрала мужа.
– Отец, Катю похитили, – сказала Алла Игоревна в трубку и разрыдалась.
Денис Владимирович что-то спрашивал, потом кричал, но Алла Игоревна его не слышала. Она сидела, уронив голову на стол, и безутешно плакала.
***
Денис Владимирович, Катин папа, едва добился от супруги, где она находится, вызвал туда полицию. Садясь в такси, вспомнил про соседку Анну Михайловну, которая работала следователем, в другом, правда, районе, но тем не менее. Хрупкая молодая женщина с длинными тёмными волосами не была похожа на киношного опера, и Денис Владимирович при встрече подсмеивался: «Тебя как, кобура не перетягивает? Может, тебе коромысло подарить? С одной стороны, будет табельное оружие, а с другой… ну хоть пакет с продуктами». Соседка, капитан юстиции, молчала и дежурно улыбалась. «Ну какой ты опер? Тебя ж любой хулиган щелчком сдует, ещё и оружие заберёт!» – не унимался Денис Владимирович.
И вот теперь благодарил Бога за то, что записал номер телефона соседки…
– Слушаю, – по-девичьи звонко ответила капитан Буркова.
– Аннушка, у нас беда. Кажется, Катю похитили…
– Полицию на место происшествия вызвали? Заявление написали?
– Вызвал. Я сейчас еду туда. Заявление ещё не написали.
– Напишите заявление. Потом скажете мне фамилию следователя, который будет вести дело.
Ободрённый Денис Владимирович отключил телефон и сунул его в карман куртки.
К дому такси подъехало одновременно с полицейской машиной. В лифт Денис Владимирович вошёл вместе с двумя девушками в форме и мужчиной в гражданской одежде. Одна прижимала к себе папку, другая держала большой и, судя по всему, тяжёлый металлический чемодан-кофр. Денис Владимирович видел, как эти девушки вышли из полицейской машины, и догадался, что это и есть следователь и эксперт, а мужчина – оперативник.
«Куда катится мир?» – думал Денис Владимирович, исподтишка разглядывая следственную бригаду в лифте.
– Вы в шестнадцатую? – спросил он.
Девушка с папкой вопросительно посмотрела на него.
– Я хозяин квартиры, – пояснил Денис Владимирович, не дожидаясь вопросов.
– Старший следователь прокуратуры Воронова, – представилась девушка с папкой. Потом указала на мужчину. – Оперуполномоченный Синицын. Эксперт Галкина, – взгляд перекочевал на девушку с чемоданом. – Следственная бригада…
Голос следователя был приятным, мягким, домашним. Денис Владимирович подавил улыбку – неизвестно пока насчёт следственной, а вот птичья – точно!
Но Денис Владимирович сразу же потерял интерес и к птицам, едва вышел из лифта и увидел вышибленную дверь. Он побледнел и, сразу как-то ссутулившись, рванул внутрь.
Девушка с чемоданчиком осталась осматривать лестничную площадку и дверь, снимать отпечатки, фотографировать, а девушка с папкой и мужчина вошли в квартиру вслед за Денисом Владимировичем.
Алла Игоревна плакала на кухне, она была в квартире одна.
«По логике тут должны бы хлопотать сердобольные любопытные соседки, – подумал Денис Владимирович. – А никого нет…»
– Что случилось? – кинулся он к жене.
Та поднялась, но только для того, чтобы упасть в объятия мужа:
– Катеньки нигде нету… – зарыдала Алла Игоревна теперь уже в голос.
– Старший следователь прокуратуры Воронова. Вы хозяйка? Почему решили, что ваша дочь похищена?
Голос следователя был мягкий и в то же время жёсткий, требующий подчинения. Он заставлял успокоиться, взять в себя в руки и без лишних эмоций начать выкладывать всё, что знаешь.
Денис Владимирович и Алла Игоревна переглянулись, и она, всхлипывая, начала рассказывать.
Хотя рассказывать, собственно, было нечего. Пришла, увидела, позвонила, не отвечает, снова позвонила, и снова результат один – не отвечает. Потом позвонила мужу, и пока он ехал, позвонила сыну Ивану, он со своей невестой Ириной в Горной Шории – на сноуборде кататься поехали. Зачем звонила Ивану? Ну так горе же!..
Денис Владимирович обнимал жену и оглядывался – квартира, опустевшая после смерти его мамы, снова ожила и преобразилась, когда в неё вселилась Катя. Вроде и мебель осталась та же. Но стала выглядеть по-молодёжному. Конечно, Катя, с разрешения родителей, кое-что повыкидывала, сделала перестановку. Ремонта затевать не стала, потому что он был недавно – незадолго до смерти мама Дениса Владимировича настояла, чтобы ей во всей квартире побелили потолки и поменяли обои. Возможно, Катя выбрала бы другие обои, но у самой у неё денег нет, а родители не дали бы. Поэтому Катя и не просила. Ограничилась перестановкой и новыми портьерами. И тем не менее квартира преобразилась. Даже запах изменился. Теперь тут пахло мягкими нежными духами и косметикой. А ещё корицей. Её Катя любила и в кефире, и в каше, и в печенье. И вроде готовила только для себя, то есть немного и нечасто, а запах поселился и прижился.
Денис Владимирович заметил, что сейчас всё изменилось. Нет, квартира была та же. Та же мебель, те же портьеры. Так же брошен на диване халатик. Не помытая чашка около раковины, в ней недопитый чай. На кухонном столе два размороженных куриных бёдрышка. Видимо, Катя хотела пожарить. Было такое ощущение, что молодая хозяйка пошла вынести мусор и сейчас вернётся… И если бы не вышибленная дверь, то и волноваться было бы не о чем.
Денис Владимирович смотрел по сторонам и пытался понять, что же тут не так, вроде всё как обычно… Но что-то было совсем не то… Чего-то тут не хватало. Чего-то важного… кроме Кати, конечно.
На кухню вошла эксперт и сказала потихоньку следователю Вороновой, что с дверью она закончила и ей нужны отпечатки хозяев, чтобы выделить чужие, и нужно снять отпечатки на кухне.
Денис Владимирович, и Алла Игоревна протянули ладони эксперту Галкиной. Её бессуетная деловитость помогла Денису Владимировичу осознать свои ощущения, и, когда следователь спросила, не пропало ли чего из вещей, он ответил:
– Вещи вроде на месте, а вот запах…
– Что с запахом? – поинтересовалась следователь, давая знак эксперту взять пробы воздуха.
– Он исчез…
Алла Игоревна с удивлением посмотрела на мужа и добавила:
– А ведь точно, запах корицы… Катенька любит её и толкает во все блюда. И духами её не пахнет. И вообще, запах тут чужой… какой-то горький… и… тухлый.
Следователь записала эту деталь и продолжила опрос:
– А в каких отношениях вы были с вашей дочерью?.. Почему она жила отдельно?.. Она же ещё студентка?.. С кем ваша дочь общалась?..
Следователь спрашивала, родители отвечали, эксперт искала следы преступления, а оперуполномоченный обходил соседей.
Соседи говорили о грохоте, видели мужчин в камуфляже, видели, как к Кате пришёл молодой человек, но никто не видел, чтобы он и Катя выходили из квартиры…
Совсем расстроенный, Денис Владимирович мельком глянул на входную дверь, и ему показалось, что она стоит на месте, только какая-то старая и обшарпанная. Он протёр глаза – нет, дверь лежала на полу в прихожей.
– Какие люди сознательные, – сказал он жене и следователю. – Неизвестно, сколько двери не было, а никто в квартиру не вошёл…
– Да, я тоже это заметила, – сказала следователь и, обратившись к помощникам, спросила: – Вы всё?
Те подтвердили, что все необходимые следственные действия проведены.
Следователь Воронова попросила хозяев подписать бумаги, дала им визитку, проинструктировала, куда обращаться, если появится новая информация. И, уже выходя из квартиры, пожаловалась эксперту:
– Ничего не пойму, в глазах как будто двоится…
– У меня тоже, – согласилась с ней коллега.
– А у меня только в квартире, – поддержал разговор оперуполномоченный. – А в подъезде нормально всё.
– Нужно будет проверить воздух на токсины, – сказала эксперт, поднимая тяжёлый чемодан-кофр и заходя в лифт.
Взросление этих детей происходило обособленно и трудно, как у семян, брошенных без ухода в каменистую почву. Семена цеплялись слабыми корнями, прорастали кособоко, вяло, из цветов и плодов подавались в сорняки, погибали под палящим солнцем, вытаптывались, увядали.
А если и достигали зрелости, то обращались в такие же приземистые, искривленные в стволе, усеченные в размахе кроны деревья, какими торчали посреди пустыни их родители.
Максимилиан и вовсе не знал своего отца. Ребёнком он пытался найти его подобие в любовнике матери, но был грубо отброшен и более не возобновлял попыток.
Он разделил стеной свои мечты и безжалостную явь. Где-то жила мечта о мудром, заботливом наставнике, о защитнике и покровителе, об учителе, об отце, который взирает с высоты опыта на несмышленое дитя, что совершает первые шаги, и готов поддержать это дитя, научить и укрыть от бед.
Максимилиан часто, ночами, представлял себе этого наставника, не наделяя его определенной внешностью.
Это был кто-то справедливый и сильный, строгий и заботливый. Этот кто-то знал очень много и щедро одаривал своим знанием. Этот кто-то знал ответы на все вопросы, он легко избавлял Максимилиана от сомнений и противоречий, защищал и учил защищаться, а если Максимилиан уставал, или болезнь закрадывалась лихорадочным жаром, если подкатывала обида или душила ярость, то этот кто-то опускал руку на вихрастую мальчишечью голову и от руки этой шла такая сила, что болезнь и печаль размывались как песочные формы на берегу.
Но это были мечты, только мечты. Жизнь, его настоящая жизнь, та, что катила по грязным мостовым деревянными колесами, что врезалась в подмышки грубым швом, что сбивала ноги старыми башмаками, что синела кровоподтеком на колене, что звенела бранью в ушах и ворочалась в пустом желудке, безупречно доказывала всю несостоятельность этих мечтаний, их печальную эфемерность.
Нет у него такого наставника, такого отца, такого защитника, и быть не может. Он запрещал себе мечтать, и даже сны приходили все реже, постепенно изглаживаясь из цветного объема в плоскую черно-белую муть.
И вдруг какая-то девчонка, не стесняясь, лопочет эти давно украденные мечты. И лопочет уверенно, живописно, со множеством подробностей.
Максимилиан, знавший по собственному опыту, что ложь вовсе не греховная привычка, а средство, необходимое для сохранения собственной шкуры, объяснил все её россказни желанием оправдать свой побег в глазах неожиданного спасителя, чтобы он не отвел её обратно. Вот она и придумала этого мифического отца.
А с другой стороны, очень сомнительно, чтобы такая мелюзга умела так связно врать.
В её возрасте Максимилиан, конечно, уже понимал, что такое ложь. Он даже помнил, когда в первый раз солгал. Когда мать посылала его, еще не достигшего пяти лет, попрошайничать на улицу, она время от времени давала ему плетеный короб с фруктовыми карамельками, которые она варила из ворованной патоки. Каждый раз она стращала Максимилиана всевозможными карами, если он посмеет съесть хотя бы одну карамельку.
И Максимилиан, запуганный, никогда их не ел. Но однажды он был так голоден, так устал и замерз, что не выдержал и разгрыз одну конфетку.
В тот миг он был уверен, что никогда не пробовал ничего вкуснее, что это и есть те самые дары ангелов послушным детям, о которых он слышал от толстого монаха.
Когда он вернулся домой, уже затемно, распродав часть конфет, мать как обычно спросила его, не ел ли он леденцы, и начала пересчитывать вырученные деньги. Она всегда задавала этот вопрос, и Максимилиан всегда отвечал отрицательно, ибо совесть его была чиста. Он действительно не ел конфет.
Но в тот вечер он замешкался с ответом. В его детском разуме внезапно возникла странная пустота, какой-то разлад и дрожание, два колесика столкнулись, и одно завертелось совсем в другую сторону. Мать немедленно заметила эту заминку. Она почти ласково сказала, что не будет его наказывать, если он скажет правду.
Голос её звучал непривычно, и Максимилиан, изголодавшийся по материнскому участию, почти благодарно взглянул на неё. Конечно, он скажет правду, конечно скажет, потому что как только он её скажет, этот внутренний разлад сразу исчезнет.
Он уткнется в колени матери и блаженно расплачется. Она его простит. Ведь он был так голоден! К тому же, она обещала! Да, она обещала.
Она не будет его наказывать, если он признается. А он признается и больше никогда не будет так делать. Не будет тайком есть конфеты. И он признался.
Мать и не думала сдерживать обещания. Она закатила ему такую сильную оплеуху, что мальчик отлетел в угол.
— Ах ты, вонючий крысеныш! Ты вор! Вор! – кричала она, топала ногами и даже пыталась стегнуть Максимилиана кожаным шнурком – Неделю жрать не получишь!
И Максимилиан тогда понял, что правду говорить опасно. И ещё он понял, что обещания взрослых ничего не стоят. Вот если бы он солгал, ведь он мог солгать, кивнул бы так же уверенно и небрежно, как во все предыдущие дни, то мать ничего бы и не узнала.
Но он тогда ещё не знал, что такое ложь. В новорожденном детском разуме нет такой категории. Чистый разум ребенка настроен на правду.
Но жизнь очень быстро привносит в изначальный план свои поправки. И учит лгать. С тех пор Максимилиан, не раздумывая, лгал при каждом случае, если ложь давала самый ничтожный шанс избежать наказания.
Иногда его ловили на лжи и наказывали ещё ужасней, так, что он приползал в свой угол и долго лежал там, избитый, скрипел зубами, не в силах пошевелиться, вытирая кулаком злые слезы, но даже самая жестокая порка отнюдь не ослабляла позиций лжи, ибо если ложь давала самый ничтожный шанс на спасение, то правда не давала его никогда, правда – окончательная погибель.
Почему бы девчонке не лгать ему из тех же побуждений, из каких он давно уже лжет матери, да и всем прочим кто сильнее и выше?
Правда, в её возрасте его ложь не имела таких цветистых объемов. Он лгал односложно, отвечал «да», где требовалось сказать «нет», или наоборот. Но вот чтобы так, многословно, с подробностями.
Нет, девчонка не врет, она пересказывает чужую историю! Она упоминала няньку. Вот эта нянька и наплела ей с три короба. Так бывает.
Он сам слышал, как соседская бабушка рассказывает внукам, чей отец погиб в пьяной потасовке, что папаша, мол, отправился на войну, долго плыл на корабле и сражался на Святой земле за Гроб Господень.
А детишки сидели вокруг и таращили на старую кошелку изумленные глазенки. Верили каждому её слову. А потом пошли звонить, какой их папаня храбрый солдат и что он скоро привезет им кучу подарков.
Эта её нянька так же рассказывала, какие игрушки мастерит для дочки несуществующий отец, а сама покупала их где-нибудь за гроши. Старушке, видать, жалко было эту мелкоту, вот чтоб не хныкала, она и плела девчонке своей сказки.
А девчонка поверила, будто все было на самом деле. Максимилиан и сам иногда так крепко верил в свои несбывшиеся сны, в доброго и отважного отца-наставника, в сытую чистую жизнь, что готов был драться, чтобы отстоять свое право на быль.
Максимилиан вернулся на свою «голубятню» уже под вечер, в сумерки. Сначала заглянул к матери, чтобы отдать ей большую часть выручки, а затем, выскользнув за дверь, вскарабкался по трубе.
Мать уже приложилась к бутылке дешевого божоле и вряд ли заметит его отсутствие. Девчонка спала, свернувшись на лоскутном одеяле, но заслышав скрип оконной рамы, сразу проснулась и села. Заморгала как испуганная птичка.
Взглянув на неё, Максимилиан сразу понял, что она плакала. Личико было красным, опухшим.
Узнав его, она вновь сделала то, что так смутило его при первой встрече, обняла и прижалась, как щенок. Максимилиан почувствовал злость и что-то щемящее, что нельзя чувствовать мальчишкам, потому что это стыдное, детское и сопливое.
Будь девчонка постарше, он бы ее оттолкнул, да еще ругнулся, но она еще маленькая и глупая.
— Вас долго не было, сударь.
Мальчик заметил, что она стала произносить слова более внятно, выговаривать «р».
— Я сначала играла, потом плакала, а потом снова играла. А потом уснула. И мыши шуршали. Но я не боялась. Совсем не боялась.
Максимилиан отстранил девочку и вытащил завязанный в салфетку пирог.
— Вот, лопай. Я тебе тут поесть принес.
Девочка радостно схватила пирог и откусила. Жевала она аккуратно, не чмокая и не хлюпая, и кусок держала тоже аккуратно, вытянутыми пальчиками. Хотя видно было, что она очень голодна.
— Я много не буду, сударь, — сказала она, посмотрела на Максимилиана и вдруг улыбнулась.
Так светло и доверчиво, что Максимилиану вновь стало муторно и щекотно в груди. Он ещё никогда не видел такой улыбки. И глаза у неё небесной синевы.
— Вы хороший, сударь. Прям как мой папа.
Максимилиан хмыкнул, а она продолжала.
— Папа говорил, что у меня был братик, но он с мамой на небесах. Жалко, что вы не мой братик.
— А ты на кого похожа? – вдруг спросил Максимилиан – На маму или на папу?
— На папу — сразу ответила девочка – Наннет говорит, что мама очень папу любила, поэтому я на него похожа.
— Наннет это нянька твоя?
— Ага — кивнула девочка, откусывая пирог.
Вот он её и поймал. Правильно догадался, все дело в няньке. Рассказывает небылицы, а девчонка верит, как те детишки. Максимилиану даже стало её жаль. Мать умерла, а папаша сгинул, или вовсе не было.
— У папы такие же глаза, как у меня. Наннет говорит, что от мамы у меня только нос — и девочка ткнула себя пальцем — а все остальное от папы.
Максимилиан почувствовал, что начинает злиться. Он вдруг выхватил остатки пирога из рук девочки и крикнул:
— Врешь! Нету у тебя никакого папы. Нету!
Девочка сначала испуганно застыла, потом наморщила лобик. «Если захнычет, я её тресну» — подумал мальчик.
Но Мария не захныкала. Она вскочила на ножки и сжала кулачки.
— У меня есть папа! Есть! Это бабушка всегда его лугала, и тоже говолила, что его нет! А он есть! Он… он мне буквы показывал! Вот! А еще… еще он мне кололеву налисовал! Вот!
Она вновь коверкала слова. Девочка начала рыться в своем передничке и, наконец, из нагрудного кармана извлекла сложенный вчетверо лист. Несмотря на волнение, бережно развернула.
На сложенном листке бумаги, хорошей и очень дорогой — Максимилиан умел видеть разницу между тем, что стоит гроши, и тем, за что платят золотом — был портрет молодой женщины, сделанный угольным карандашом.
Максимилиан не мог ещё оценить, красива ли женщина или уродлива, но лицо ему понравилось.
Оно было живым, лукавым. Женщина на портрете улыбалась с какой-то дразнящей хитринкой, но глаза смотрели ласково. На голове у нее была маленькая корона, но Максимилиан не поверил, что это королева.
Однажды он видел на балконе городской ратуши старую королеву, толстую круглолицую, а рядом с ней была другая, молодая, которая приехала из Испании.
Но ни одна из них не напоминала женщину на портрете. Девочка тем временем успокоилась, села и скрестила ручки на груди.
— Ты плохой — хмуро сказала она и отвернулась – Ты думаешь, что я влу, а я не влу! Папа говолит, что влать нельзя… только иногда, можно.
— Как это? – изумился Максимилиан – Что значит «иногда»? Если врешь, то уже врешь. Даже если можно сказать правду, всё равно лучше соврать.
— Ну вот так – Девочка растерялась, она чувствовала невозможность внятно объяснить понятные ей вещи. – Я ланьше всегда сильно плакала, когда Наннет меня забилала или бабушка. Я не хотела к бабушке. А папа сказал, что нельзя плакать, даже если очень хочется. Надо вот так сделать – Девочка сильно зажмурилась, чтобы показать, что надо сделать – И не плакать. А потом можно, когда никто не видит.
Максимилиан мысленно одобрил этот совет. Он сам давно открыл для себя необходимость этого притворства. Слёзы — это признак слабости.
— Но ты же девчонка — возразил он – Тебе можно плакать.
— Можно — согласилась девочка — только когда бабушка не видит и… злая дама.
— Что за злая дама?
Девочка испуганно приложила палец к губам.
— Она там тоже живет, во дволце… Я её видела – Отогнула пальчик – Один лаз.
— А это кто? – Мальчик указал на портрет – Это твоя мама?
Девочка печально покачала головой.
— Нет, это не мама. Это кололева. Папа налисовал её и сказал, что, когда он будет далеко, она будет меня защищать.
И совсем сникла. Чтобы её отвлечь, Максимилиан снова спросил её про мифического отца.
Чтобы девочка сырость не разводила, а то она, похоже, несмотря на советы отца, снова хныкать намерена. Если эти фантазии так её развлекают, пусть себе балабонит. Что с нее возьмешь? Мелюзга!
Девочка тут же воодушевилась. И снова начала выговаривать «р». Рассказ стал уж совершенно невероятным. Оказывается, отец учил её читать!
Сам Максимилиан не знал ни одной буквы, но втайне завидовал тем, кто разбирался в грамоте. В погребе старьевщика ему попадались старые, попорченные мышами книги, он даже открывал их, листал и с тоской понимал, что их тайны ему недоступны.
Бывший бочар, сожитель его матери, однажды грубо высмеял его любопытство, заявив, что вся эта буквенная тарабарщина для жирных попов и прокурорских писарей, а настоящему мужчине эта дребедень ни к чему.
Марья проводила развернувшегося мага грустным взглядом. Силён, зараза, силён. Она бы не удивилась, окажись этот красавец архимагом. Женщина тяжело вздохнула и коснулась своих амулетов. Те, похоже, уже зарядились. Она сняла готовые пять и кивнула разбойникам:
— Подходите, господа, ваши амулеты готовы. Скидка за помощь прилагается, — ведьма задумчиво посмотрела на остальные. — Кому ещё нужен амулет, может заказать прямо сейчас, скоро будут готовы. Кто хочет помочь с работой, может набрать древесной смолы и старых подков. Без шуток, — она развела руками.
Главарь разбойников отсчитал монеты, вручил ведьме и передал своим ребятам по амулету.
— Благодарствую, — он склонился в лёгком поклоне, раздумывая, где бы так обосноваться, чтобы было тепло, сытно и уютно. Но, увы, пока такового места не находилось.
— И вам спасибо за подмогу, — усмехнулась ведьма одними уголками губ. А потом привычно почесала макушку и посмотрела на немолодого уже мужчину. — Не думали где-нибудь обосноваться, дом какой поставить?
— Дык где б нам еще место такое найти?! — расстроенно выдохнул он, в сердцах рубанув по воздуху ребром ладони. — Тут у всей моей ватаги награда за головы. И это мы еще не резали никого почти, — последнее он произнес уже шепотом.
Велена хмыкнула, прислушиваясь к болтовне и глядя вслед распахивающему телепорт магу.
Тихонько и как-то безнадежно заревела Милика, да и друзья, кинувшиеся ее утешать, были к этому близки. Явно такое изменение настроения вышло по причине сказанного тем красавчиком. Но, в самом деле, что такого в практике у гоблинов? Нормальные бывают ребята, торгуют своими уникальными травами да дешевыми, но действенными амулетами из ткани и дерева… Вот только…
— Речь была не про городских гоблинов? — тихо вопросила фея, уже почти уверенная в том, что услышит.
— Степные, — всё. Этого слова, сказанного Саниром, хватило.
— Этот тип свихнулся?!
— Что? — Марья, как раз договаривающаяся насчёт новых амулетов с парой вполне адекватных, потрёпанных жизнью наемников, пораженно вскинула брови. — Он свихнулся оттого, что ему не дала ведьма?
Мужики загоготали, студенты так и остались кислыми.
— Надо поинтересоваться, могу ли я как хранительница леса выписать себе студентов на практику. Ну там травы собирать, зелья варить… Двое как раз подходят… — ведьма задумчиво потерла подбородок. — Ещё бы придумать, как забрать огневика…
А потом она оглянулась на так и не ушедших разбойников.
— А с вами мы к Лешему сходим. Гостинцы отнесем, поговорим. Не бойтесь, он добрый, если лес не портите, — пояснила она в ответ на вытянувшиеся лица мужиков. — Лесу нужны хранители, вам нужно где-то жить. Тем более скоро зима, холода, деревенские же на постой не пустят… Если вы, конечно, захотите этим заниматься. И вообще, у меня там колбаса уже наверное пригорела!
Ведьма рванула в дом посмотреть, что же случилось с колбасой.
Колбасу, как ни странно, спасти удалось.
А вот посмурневшая Велена решила все же немного объяснить свои слова явно не понимающей сути проблемы ведьме.
— Марь, если он их куратор, то его слова можно оспорить только через ректора. Степные гоблины настоящие монстры. Они даже внешне отличаются от городских трудяг. И обычно к ним посылают сработанные боевые команды, чтобы те не только выполняли заказы, но и могли надавить или выкрутиться в случае нарушения их ненормальных правил, — Велена, выдохнув, уложила в кипяток новую партию кровянки. — Они же могут обречь чужака на смерть за то, что тот вовремя не встал на колени перед вождем или не поклонился какой-то его сто двадцатой жене. А посылать к ним подростков, да еще и с симпатичной девочкой… — воительница зло стиснула зубы.
— Я вообще удивлена, как такому человеку доверили обучать детей! — Марья вновь вернулась к супу. — Он действительно не понимает, что гробит таланты? Эти ребята сильны и перспективны… Впрочем, чего ещё можно ожидать от напыщенного индюка, пытающегося усадить свой зад в совет.
Ведьма зло шваркнула тряпкой, которой обычно прихватывала кастрюли, об стол. Все зло от этой удачи.
— Он явно аристократ, причем далеко не последний. Может, он и правда хорош как наставник. Для деток аристократии, — пояснила Велена. — Я когда убежала из борделя, рвалась в школу магии и, пока не провалилась в плане дара, наслушалась всякого… — девушка сморщилась, перевивая нитками остальные лежащие на столе заготовки колбас. — Сама же знаешь, во время правления Партопия Второго простолюдинам запретили получать деньги за творение магии, и хоть после этого уже сто лет как упразднили этот закон, а магов из простонародья откровенно травят. Вот и этих ребят тоже. Может, как раз за потенциал их и травят.
— Плохо дело… Я думала, все будет проще, — Марья взяла новые колбасы и сунула варить, сама же дорезала лук, вбросила в казанок с супом и поставила его за компанию к колбасе. — Вот как их теперь утешить? — она нервно смочила руки холодной водой и взялась лепить из смолы шарики, впихивая внутрь их листки клевера. Еще два будущих амулета нормальным парням. Еще немного заработка. — И чем им теперь помочь? Действительно же хотела забрать сюда, пересидели бы лихой час, переждали бы…
— Ну, на самом деле мы можем и правда кое-что сделать, — Велена задумчиво отмерила пару шагов. — Мы с тобой, кажется, в город собирались? Возьмем лошадь мою, повозку и сгоняем к школе магии, скажем ректору о таком преступном пренебрежении к студентам, попросим оставить их на практику у нас. Огневика можно мне как охотника на нечисть в пару, согласна? Вполне подходит, верно?
— Можно попробовать, — согласилась Марья и продела нитку в еще не затвердевший шарик смолы. — Пусть уже тут сидят, под боком, чем будут убиты гоблинами. Самое страшное, что они могут вычудить здесь — вылакать всю рябиновую настойку, — ведьма усмехнулась, вспоминая забористость своей настоечки. Вот уж действительно, вышло у них с Фаригором негласное соревнование — кто лучшую сделает…
— Ой, и тут научный проект напишут. А огневика я чуток поднатаскаю на трактах, — заметила фея, почесывая маковку. — М-да, просто по дури отправить детей к степным гоблинам… И ведь выкрутиться же легче некуда! — усмехнулась она криво, недобро и почти злобно. Да, подумать только, как их обоих смог выбить из колеи какой-то мужик!
Ведьма выглянула посмотреть на студентов. Те уже достаточно притихли, Милика перестала плакать, правда, теперь уже никто делом не занимался, ребята просто сидели и обсуждали произошедшее. Обнадеживать их раньше времени не хотелось. Но и жалко этих взрослых детей было неимоверно. Всегда сильные притесняли слабых, но когда это сменилось на притеснение бедных богатыми… Теперь даже не сила, магия и сталь решали большинство проблем. Нет. Всюду звенело золото. Проклятый металл вмешивался везде, и главенствовали нынче богачи, толстосумы, богатые же аристократы… Будь ты хоть в сто раз сильнее того мага, тебе не пробиться без золота никуда. Так и этим ребятам самое большее, что грозило в жизни — остаться наемниками, лекарями или рядовыми магами, еще одними из тысяч точно таких же бедняков, не имеющих при себе ничего, кроме дара.
Было чертовски обидно за этот мир. Марья вернулась, помешала суп и печально взглянула на подругу.
— Знаешь, мне иногда кажется, что мы вымираем. Не только ведьмы, а вообще все. Нормальные, приличные, адекватные… Люди и не люди уже оцениваются не по силе и способностям, а по богатству, славе, положению в обществе, по связям. Еще пятьсот лет назад эти ребята были бы самыми сильными магами и имели бы все шансы пролезть в совет магов. А теперь туда пихается высокородная сволочь, не считающая нужным даже помочь в мелочах. Обидно и мерзко…
— Не могу сказать ни слова против, — тяжко выдохнула Велена, покачивая головой. — Гномы охотно перенимают у людей эту тенденцию, а те, кто против… Людям плевать на их мнение, — воительница понизила голос так, чтобы студенты не слышали. — Их единственный шанс — это выслужиться перед короной вопреки своим преподавателям и получить дворянство за услуги перед страной, благо нынешний король поумнее предыдущих будет.
— Угу, только чтобы выслужиться, надо сделать что-нибудь очень значимое, — Марья повернула ухватом казан с колбасами, чтобы достать, и осторожно потыкала в них ложкой. Можно поварить еще… — А где тут что найдешь приличное? Ничего особо и нет…
Чем можно выслужиться перед короной? Раскрыть заговор? Найти врагов и уничтожить? Вмешаться в политику? Кто его знает… Марья никогда в подобные дела не влезала и не собиралась. Ей было откровенно плевать, кто кого и как жрет в правительстве. А вот детишек жалко. Им действительно придется выпрыгнуть из шкуры, если они не желают влачить жалкое существования простых рабочих.
— Ладно, доварим суп и давай приглашать детвору на обед, а то от этих переживаний только есть охота, — проговорила ведьма, подумывая, что после обеда надо бы отнести Лешему готовую колбасу…
— Ага, отличный супчик, к слову, выходит! — улыбнулась фея. — И да, шанс мизерный, но это все, что остается таким, как они. — Девушка закончила вязать все сырые заготовки для колбас и размяла пальцы и плечи, после чего качнулась с носков на пятки и обратно. Все же с самого утра на кухне ей без пробежки и тренировки было непривычно, но все это занимало попросту слишком много времени. — Ух, грибочки, мяско, зелень… Объедение!
— Да уж, — кто про что, а фея про еду, подумалось Марье. Она искренне поражалась, как в таком мелком тощем для воителя теле умудрялась исчезать еда, причем в немалых количествах. И не сказать бы, что Велена себя нарочно морит голодом, а потом отъедается. Просто такой вот фейский организм…
Закончив с супом, ведьма пригласила в дом студентов, кое-как успокоила, накормила всех гостей, перемыла целый ворох посуды совместно с феей и решила все-таки сходить к Лешему. И гостинцев отнести надобно, и поговорить, и горе разбойничков пристроить к делу. Марья сомневалась, что те любят грабеж за легкую наживу. Скорее пошли по проторенной дорожке, по самому простому и легкому пути. Люди ведь уже немолодые, начинать все сначала… как-то не с руки.
А потому она взялась собираться, попутно беря с собой несколько простейших ниток бус в подарок кикиморам, горячую еще, завернутую в тряпицу колбасу, несколько крупных ломтей хлеба и прочие радости вроде мухоморовки. Вдруг что найдет еще полезное в лесу, так пусть будет с собой и корзинка, и нож.
Велена же перед визитом в лес все же переплела сбившуюся косу и повязала на голову странную черно-белую косынку особым образом.
— Знаешь, я вот заметила — эти студенты едят не намного меньше меня, это на них так магия влияет, как думаешь? — осведомилась она, подходя к калитке и обозревая мужичье за забором, подпрыгнув повыше.
— Может, растут ещё? — пожала плечами Марья. Как-то аппетитами магов она интересовалась в последнюю очередь. — А может, просто из-за частого использования магии им есть больше хочется…
— Тоже может быть, — хмыкнула фея, поправляя корзинку с сюрпризами для лесных обитателей. — Что думаешь, получится пристроить этих мужиков к нашему лесному дедушке? — воительница криво улыбнулась, думая о том, что мир плавно переворачивается с ног на голову. Точнее, вовсе не плавно. Он, по сути, давно с ума сошел. Еще со времен правления короля, считающего, что магии достойны лишь аристократы.
— А тебе нужна ещё одна банда разбойников под боком? — Марья повернулась к притихшим студентам, чешущим Тишку. — Ребята, мы сходим к Лешему, отнесем подарки. Вы посидите пока тут, покараульте дом. Захотите поесть — найдете в доме. Коз не трогайте, там Машка дурная…
Раздав ЦУ, ведьма продолжила мысль:
— Лучше уж наши горе-разбойники пусть лес убирают и новый насаживают, чем грабят и убивают, а потом тебе же деревенские заплатят за их головы. Оно, конечно, дело нехитрое, но мне кажется, лучше они живые и соображающие, чем ещё какая дрянь, которая может в лесу завестись без присмотра.
Она вышла и закрыла калитку за феей. Под ноги легла знакомая тропинка.
Германия.
Съемки рекламно-пропагандистского фильма о победах германской армии. Условное поле боя, доблестные немецкие солдаты буквально сметают слабо сопротивляющегося противника. Солдаты все как на подбор красавчики, противник выглядит отвратно, его солдат давят гусеницами и расстреливают (преувеличенно кровавые крупняки, все такое фальшивое и пафосное). Закадровый голос сообщает о том, что при съемках нового фильма Лёни Лифенштайн не пострадало ни одного истинного арийца и только лишь тридцать шесть моро получили травмы разной степени тяжести, не опасные для жизни.
***
смена кадра
***
Лондон.
Отец Маккензи проповедует на площади, раздает прокламации.
Ему радостно внимает группа избитых фашистов, берут листовки, читают.
1 фашист:
— Ты прав, отец! Все они нелюди!
2 фашист:
— Хуже евреев с ирландцами!
***
смена кадра
***
Борт Бейкерстрита.
Ватсон наблюдает из окна за фашистами и пастором Макензи. Переводит взгляд на газету, которую просматривает Холмс — там передовица о новом преступлении Джона Поджигателя. Бросает быстрые взгляды на Холмса, наконец решается.
Ватсон (осторожно):
— Полагаете, Поджигатель вернулся?
Холмс:
— Чушь! Газетчики любой пожар, возникший от неисправного газопровода, готовы приписать Джону Паяльной Лампе.
Ватсон (слегка расслабляясь):
— Ну, это их работа.
Холмс:
— Не думаю, что такой человек вообще существует! Ну, во всяком случае, как один человек. А значит, ни малейшей надежды на то, что нам поручат расследовать его преступление. Скука!
(Холмс раздраженно отбрасывает газету)
Ватсон (осторожно, глядя в сторону):
— А если все-таки поручат?
Холмс (после короткой паузы, бросив на Ватсона быстрый взгляд):
— Я откажусь. Есть преступления, которым лучше остаться нераскрытыми.
Ватсон (помолчав):
— Как делу молодого Эдгара Уоттвика?
Холмс (причмокнув с удовольствием):
— О! мое самое короткое дело! Дело на полсигары. Помнится, я раскрыл его за пять минут.
Ватсон:
— За три с половиной, Холмс.
Холмс:
— Вам виднее. Там ведь тоже все началось с газетной дагеррографии?
***
смена кадра
***
Флешбек
Дом-музей на Бейкер-стрит.
Ватсон смотрит на дагер в газете — охваченный пламенем дом, на первом плане — балкон, на нем молодой человек с ребенком в руках, крупным планом — его перекошенное лицо.
Закадровый голос репортера.
Репортер:
— Вглядитесь в это мужественное лицо, сколько в нем экспрессии, сколько напряжения, сколько мужества и героизма! А ведь еще недавно этот человек считался паршивой овцой в собственном семействе, но не далее как вчера он совершил подвиг беспримерного мужества, который ставит его в ряд с ветеранами Великой мировой, что защитили нашу родину от нашествия со звезд и агрессии с Земли! Молодой герой сразился с ужасом наших дней — самим Джоном Поджигателем! И вырвал из его лап невинного ребенка, свою племянницу, дочь несчастного лорда Патрика! Снимай же, снимай, черт тебя побери! Такие кадры!!!
***
смена кадра
***
Кадры хроники с места событий — горит небольшой двухэтажный коттедж (пригород, низенькие заборчики. Приличный район), паромобили пожарных и «скорой помощи», пожарные раскатывают шланги через газон, молодой человек мечется по балкону с ребенком на руках, пожарные натягивают внизу тент, он прыгает, к ним бегут врачи
***
смена кадра
***
Дом-музей на Бейкер-стрит.
Холмс:
— Что за чушь вы читаете, Ватсон?
Ватсон:
— Да вот…
***
смена кадра
***
История как ее представили в газете (розовый флер)
Эдгар Уоттвик, приличный молодой человек, в клубе с приятелями, все утрированно прилично, чинно, благородно. Выходят из клуба, прогуливаются — ведут интеллигентные разговоры о политике и искусстве. Биг-Бен бьет час пополуночи.
Эдгар:
— О, как поздно, пора расходиться.
Прощаются. Эдгар медленно прогуливается по улице, любуется видами и луной. Слышит женский крик из одного из домов, бросается на помощь. В доме свет, соседние темные. Перепрыгивает через заборчик, бежит к парадной двери, она закрыта. Обегает дом, дверь черного хода взломана и распахнута настежь, заходит. Морщится словно от неприятного запаха, натыкается на труп лорда Патрика (своего брата) — тот в халате поверх пижамы, голова размозжена золотым канделябром, тот валяется рядом. Эдгар осторожно подимается по лестнице, видит труп леди Элизабет (на ступеньках, в окровавленной ночной сорочке). Видит с лестницы, что перед камином в гостиной разгорается костер, хочет туда спуститься, но слышит детский крик и шум борьбы, бросается на звук.
Вбегает в детскую, видит громилу, который стоит над трупом десятилетнего мальчика и вырывает из его мертвой руки маленькую детскую шпагу. Потом хватает за волосы девочку лет четырех, но тут Эдгар громко вопит и бросается на него с кулаками. Громила отшвыривает девочку и наносит Эдгару несколько быстрых уколов шпагой, метит в ноги. Эдгар боксирует, наносит несколько точных ударов, громила в ярости, хватает тяжелую трость, стоявшую в углу, бьет ею Эдгара сначала в грудь, а когда тот падает — несколько раз по спине и ниже. Потом начинает гоняться по комнате за девочкой, которая прячется под кровати и шкафы. В процессе погони переворачивает мебель, рвет постельное белье, отбрасывает мешающие шпагу и трость.
Эдгар приходит в себя, свирепеет, теряя человеческий облик и превращаясь в берсерка, хватает трость и начинает избивать громилу. Тот пытается сопротивляться, но поняв, что не справляется, убегает, роняя шкаф поперек двери. Эдгар пытается его преследовать, выскакивает в другую дверь, но видит, что лестница охвачена пламенем, первый этаж тоже. Он вытаскивает из-под шкафа сопротивляющуюся девочку — та в истерике, вопит и отбивается. Бежит ко второй лестнице — но она тоже в огне, пламя уже на втором этаже, рвется в комнаты. Он выскакивает на балкон, видит полицейских и пожарных, его лицо искажено гримасой, изображение замирает, выцветает. Становится даггером на газетной странице.
***
смена кадра
***
Дом-музей на Бейкер-стрит.
Голос Холмса:
— Столько вранья на одной странице я не видел даже в Британской Энциклопедии.
***
смена кадра
***
Перебивкой — Германия.
интервью с Лёни Риффеншталь.
Репортер:
— В чем секрет вашего успеха, Лёни?
Лени:
— В правде. Я снимаю жизнь, как она есть. И смерть, как она есть. Это и есть искусство. А вранье оставьте газетчикам!
***
смена кадра
***
Дом-музей на Бейкер-стрит.
Холмс раздраженно сминает газету.
Холмс:
— А еще Таймс!
Ватсон вскидывает голову.
Ватсон:
— Вы считаете, что Джон Паяльная Лампа тут ни при чем?
Холмс:
— Только не говорите мне, что вы считаете иначе! Не поверю. Хороший даггер, удачно подловили выражение лица — как этот юный мерзавец, должно быть, ужаснулся, когда увидел, что дом окружен полицией и ему не удастся довести до конца задуманное преступление.
Ватсон:
— Вы полагаете, что это юный Эдгар?
Холмс:
— Я слишком хорошо знаю этого хорька.
***
смена кадра
***
Вторая версия истории Эдгара Уотвика
Двое громил вышвыривают Эдгара из притона, несмотря на его сопротивление и вопли.
Эдгар:
— Вы должны дать мне отыграться! Это долг чести!
Из притона выходят трое щеголей, пересмеиваются, один из них обращатеся к Эдгару.
Щеголь:
— Надеюсь, все в порядке и мне не придется ждать, как в прошлый раз?
Эдгар:
— Нет, все в полном порядке, завтра вечером я принесу деньги.
Щеголь:
— Ну вот и отлично, не хотелось бы потерять удовольствие играть с тобой. Но если просрочишь — правила в клубе жесткие.
Эдгар:
— Нет, нет, я принесу!
***
смена кадра
***
Перебивкой Германия.
Лёни выходит из павильона и тут же спотыкается о расчлененный труп. Все сьемочное пространство завалено телами, некоторые еще слегка шевелятся и стонут.
Лёни брезгливо переступает через чьи-то подергивающиеся ноги, бросает через плечо техникам.
Лени:
— Уберите мусор!
Вдоль дороги шеренгой стоят уже знакомые полицейские парокары с призывно распахнутыми багажниками.
***
смена кадра
***
Лондон, ночь.
Эдгар на улице. Щеголи уходят. Биг-Бен бьет час пополуночи.
Эдгар затравленно оглядывается, он в ярости и отчаянии, угоняет чей-то моноциклет, гонит по городу, доезжает до дома брата, долго стучит в дверь. Ему открывает заспанный сэр Патрик, Эдгар просит у него денег, умоляет, долг чести. Тот отказывает — сколько можно? Справляйся сам, пора взрослеть, братец. Уходи, разбудишь жену и детей.
Эдгар падает на колени, умоляет, хватает за ноги. Сэр Патрик злится все больше.
Патрик:
— Тебя мало драли в детстве!
Начинает охаживать Эдгара по заднице и спине тяжелой тростью, Эдгар вскакивает, мгновенно переходя от мольбы к ярости, хватает канделябр и убивает брата. Забирает трость, срывает с пальца кольцо, пытается вскрыть ящик со столовым серебром, берет широкий кухонный нож, поддевает крышку. Сверху по лестнице спускается жена Патрика, видит убитого мужа, вскрикивает, Эдгар бросается к ней, наносит несколько быстрых ударов ножом, она падает.
***
смена кадра
***
Эдгар в комнате жены брата роется в шкатулке с драгоценностями, сует что-то в карман. Вздрагивает — что-то услышал. Подкрадывается к детской, заглядывает — дети спят в своих кроватках. Он расслабляется, спускается вниз, разводит огонь в камине. Бежит на улицу, снимает с моноцикла канистру с бензином, поливает ею пол первого этажа и лестницы. Потом вываливает прямо на пол из камина пылающие поленья.
Случайно подняв голову, видит, что с верхней ступеньки лестницы на него смотрят расширенными от ужаса глазами мальчик лет десяти и девочка лет четырех, в пижамках и босиком. Бросается вверх по лестнице. Девочка убегает, Мальчик сдергивает со стены детскую учебную рапиру, пытается защищаться, несколько раз ранит Эдгара в ноги (теперь понятно, почему все раны нанесены так низко). Размозжив ему голову рукояткой трости, Эдгар идет за девочкой, ловит ее по всей комнате, переворачивая мебель и разрывая белье. Вытаскивает из-под шкафа, девочка кричит и отбивается. Он выносит ее на балкон — и видит, что дом окружен полицией и пожарными. Его лицо перекашивает отчаяньем и ужасом, замирает
Изображение выцветает, становясь даггером в газете.
***
смена кадра
***
Перебивкой — полицейский участок, на ту же самую газету смотрят Лестрейд (он начальник участка, старый и седой) и Уэллер (женщина-констебль, 22 года, истинная арийка по внешности).
Уэллер (чуть не плача):
— Вот же сволочь! И ведь все знают, что это он! И что — его никак не прижучить?
Лестрейд (задумчиво):
— Официально — никак. Такова жизнь, детка.
Уэллер:
— Ненавижу, когда ты так говоришь! Ненавижу, когда такие вот ускользают безнаказанно! Так и хочется взять самой пистолет и вспомнить из какой я семьи!
Лестрейд (встревоженно)
— Ты порвала с семьей, детка. Ты теперь защищаешь закон и порядок, а не нарушаешь их. А сволочи… Поверь старику с почти вековым жизненным опытом — судьба сама с ними разберется.
***
смена кадра
***
Лондон. Дом-музей.
Ватсон:
— И что вы собираетесь предпринять? Обратиться в полицию?
Холмс:
— Не думаю, что это имеет смысл, пожалеем несчастного лорда Уоттвика, потерявшего сразу обоих своих сыновей.
Ватсон:
— Обоих, Холмс?
Холмс:
— Ну да. Полагаю, сэр Эдгар не переживет кончины брата и сегодня ночью вскроет себе вены. – (невнятно, причмокивая) — К ужину меня не ждите!
Надевает крылатку, уходит. Его тень похожа на тень летучей мыши.
Ватсон остается один, смотрит на газету. Рядом с ней телеграфный аппарат. Ватсон смотрит на аппарат. Аппарат молчит.
конец флешбека.
***
смена кадра
***
Настоящее время.
Борт Бейкерстрита/Клуб анонимных мясоедов.
Дробный стук телеграфного аппарата, Гери и мисс Хадсон ведут расследование.
Гери в задней комнате Клуба Анонимных Мясоедов, там что-то вроде моро-штаба, все время забегают разные моро-слуги, сливают информацию о своих хозяевах или тех, за кем следили по поручению Гери, Гери отбивает ее на мобильном телеграфе Хадсон, та заносит в Дороти (на борту Бейкерстрита).
Время от времени вычеркивает то одну, то другую фамилию из списка — он вывешен на стене, на ватман наклеены обрывки телеграфной ленты в столбик. Список постепенно уменьшается.
***
смена кадра
***
(Продолжение флешбека с Эдгаром Уотвиком)
Холмс утром в гостиной дома-музея, голодный и злой, ковыряет вилкой татарский бифштекс, размазывая фарш по тарелке. Перед ним на столе утренняя «Таймс». Входит Ватсон — с улицы, в руке футляр для ситара. Вздрагивает, увидев Холмса. Смотрит на его почти нетронутую тарелку.
Ватсон:
— Доброе утро, Холмс! Вы… не голодны?
Хлдмс (раздраженно):
— Я зверски голоден! Но они опять испортили татарский бифштекс, напихав туда лука!
Ватсон (удивленно):
— О? Стало быть, лук вам тоже.?
Холмс:
— Нет! Я его просто не люблю.
Ватсон берет газету, рассматривает даггер, переводит взгляд на Холмса, снова на передовицу, нейтрально цитирует.
Ватсон:
— «Кровавый кошмар на Роузлейн… молодой человек буквально растерзан… полиция безмолвствует. Кто мог сотворить такое?»
С осуждением глядит на Холмса.
Ватсон (укоризненно):
— Кто же мог сотворить такое, а, Холмс?
Холмс откладывает вилку. Смотрит тяжелым мрачным взглядом.
Холмс (сквозь зубы):
— Меня опередили. На несколько минут. Молодой мерзавец вполне заслужил такое, но… я никогда бы не сработал так грязно. И мне неприятно, что вы могли так обо мне подумать. Вы же меня столько лет знаете! Я опоздал. Вот и все, Ватсон.
Ватсон:
— Все?
Холмс:
— Да.
Ватсон (задумчиво):
— И почему мне кажется, что вы чего-то не договариваете?
Флешбек во флешбеке.
***
смена кадра
***
Отмотка назад.
Ватсон:
— И что вы собираетесь предпринять?
Холмс:
— Пожалеем несчастного лорда Уоттвика, Полагаю, сэр Эдгар сегодня ночью вскроет себе вены. К ужину меня не ждите!
***
смена кадра
***
Комната изнутри. Разбитое окно, Холмс аккуратно спрыгивает с подоконника на пол, принюхивается — пол залит черным и лаково блестящим.
Холмс (бормочет под нос):
— Ни себе, ни людям…
Быстро обыскивает комнату. Находит полицейский значок, рассматривает номер. Вспоминает. Сует находку в карман, выходит на улицу. Свистком подзывает парокэб, едет на рабочую окраину.
***
смена кадра
***
Холмс заходит в полицейский участок. На входе в стеклянной будке спит девушка-констебль, Холмс проходит дальше, буквально одним касанием открывает запертые двери участка, убеждаясь, что по ночному времени там никого. Потом подходит к кабинету начальника, стучит. Ему открывают сразу же, словно ждали.
Холмс:
— Здравствуй, Грег. Хорошо выглядишь, полагаю, нам надо поговорить.
Лестрейд:
— Давно тебя ждал, Шерлок. И тебе… не хворать.
конец флешбека во флешбеке.
***
смена кадра
***
Дом-музей.
Холмс:
— У всех свои секреты. Вам достаточно знать, что с этим делом я разобрался.
Ватсон:
— Разобрались. Но по-прежнему голодны.
Холмс (прищуриваясь):
— Вы хотите поговорить об этом?
Ватсон (отступая):
— Нет, что вы.
Холмс:
— А вот я был бы не прочь поговорить кое о чем. Например, о том, где вы были этой ночью, а, Ватсон? Хотите поговорить об этом?
***
смена кадра
***
Второй флешбек во флешбеке
Отмотка назад.
Ватсон:
— И что вы собираетесь предпринять?
Холмс:
— Пожалеем несчастного лорда Уоттвика, Полагаю, сэр Эдгар сегодня ночью вскроет себе вены. К ужину меня не ждите!
Холмс уходит, Ватсон остается.
Телеграфный аппарат лежит рядом с газетой. Ватсон смотрит на него. Аппарат молчит.
Вдруг аппарат просыпается, выстукивает короткий код, пауза, повторяет, пауза, снова. Ватсон (он уже собирался выйти из комнаты) вздрагивает, возвращается, быстро отбивает ответ. После чего вытаскивает из-под кровати длинный ящик, достает из него футляр для ситара с очень длинной декой.
Выходит.
***
смена кадра
***
Ватсон с футляром для ситара в руках выходит на Бейкер-стрит. Расчехляет свой моноцикл. Дополнительная канистра с бензином на заднем сиденье. Привычно крепит футляр: для него тут, похоже, имеются стационарные крепления.
Заводит моноцикл.
***
смена кадра
***
Ватсон едет в пригород.
Одиноко стоящий дом, ворота открыты. Во дворе — агент Маклин, трое других ветеранов караулят периметр, все одинаково лысые, с квадратными лицами, угловатые, широкоплечие, в черных огнеупорных плащах. Понимают друг друга без слов, видно, что процедура многократно отработана. У забора припарковано несколько моноциклетов.
Агент Маклин (докладывает Ватсону):
— Отступник наказан, монстр уничтожен.
Ведет Ватсона внутрь дома. На лестнице куски мертвого ветерана, крови нет, разрубленная надвое голова шевелит губами, провожает ненавидящим взглядом, отрубленная рука пытается схватить за штанину, пальцы скребут по высокому ботинку.
На пороге детской Ватсон останавливается, смотрит, но не заходит. Мимо него протискивается моложавый ветеран с пустой канистрой, сбегает вниз по лестнице. Ватсон разворачивается, спускается следом. Разрубленная голова хрипит, пытаясь что-то сказать.
На улице Ватсон открывает футляр, достает оттуда огнемет. То же самое делают остальные ветераны.
Дом пылает, разъезжаются моноциклеты.
Ватсон (агенту Маклину, они остались вдвоем):
— Почему они так хотят детей? Плюют на смертельный риск, на подписку о неразмножении, на неизбежность наказания?
Маклин (равнодушно):
— Природа, доктор. Ее не обманешь подпиской. Хорошо, что в Британии остались люди, верные долгу, а не только природе.
Агент Маклин уезжает тоже, Ватсон остается один.
***
смена кадра
***
Дом-музей.
Ватсон долго смотрит на Холмса. Качает головой.
Ватсон:
— Нет, Холмс. Я не хочу говорить об этом.
Он говорил долго, иногда замолкал и вглядывался в Свету, точно по ней судя, верно ли то, что говорит сейчас этим шестидесяти, правильно ли. Наконец закончил и замолчал.
В зале установилась удивительная ватная тишина.
Никто не смел слова сказать в ответ, все смотрели на Главного, покуда он, смутившись этой тишиной, не сошел со сцены со словами «давайте, ребятки, покажите себя», и быстро не покинул актовый зал, где проходила вся встреча.
Шила в мешке не утаишь.
Нам в точности не говорили, к чему именно готовят первый отряд, но ведь Заря находилась всего в нескольких километрах от стартовых комплексов, в том числе того, легендарного, с которого чуть менее трех лет назад отправился в космос первый спутник, «Спутник-1» как тогда его величали. И как величали, в целях невообразимой секретности, все корабли, взмывавшие из-под Тюратама.
Поднявшийся в мае шестидесятого носил название «Спутник-4».
То, что он представлял из себя и происходило с ним, давало понять всякому прибывавшему пацану, для чего их собирают здесь, и к чему следует готовиться.
Главный только официально признал подлинность слушков и домыслов, бродивших среди нас.
Тот весенний старт не был удачен: корабль хотя и вышел на расчетную орбиту, однако система ориентации дала сбой при торможении, она, несовершенная, неудобная, могла забрать много жизней.
Нам очень сильно повезло, что все, кого она взяла с собой, были лишь лучшими друзьями человека – собаками.
Система торможения новых «Спутников», из серии «Восток», слишком хитро устроена.
Полый шар спускаемого аппарата с огромным по нынешним меркам иллюминатором под ногами космонавта совмещался с конусом приборного отсека варкой металлических лент и пиротехническими замками для отделения при спуске, а также шлейфом кабелей, соединяющей их в один рабочий механизм.
Двигатели ориентации, находившиеся на приборном отсеке, перед спуском должны развернуть корабль «ногами вперед» и дать команду двигателю системы торможения. Вот в этом и состояла закавыка. Чаще всего корабль не делал сальто-мортале, а просто включал двигатели, отправлявшие его куда повыше, откуда ему возвращаться «своим ходом» несколько лет.
А в Заре невозможно укрыть ни подготовку к старту, ни сам старт, разве что на недели забраться в убежище, да и то вибрация самой земли даст знать о пуске ракеты.
О результатах посадки можно догадаться по лицам техников.
В мае так и случилось. А вот в конце июля, следующим запуском взорвалась сама ракета, едва поднявшись от стартового стола, обе собаки, в том числе любимица Главного, Лисичка, погибли.
Систем спасения тогда не существовало, и когда ракета поднималась, оставалось лишь надеяться, что она доберется до цели, а корабль вернется обратно, привезя целым и невредимым свой экипаж.
— Слыхала, твой супруг свинтил воевать с эльфами, — довольно брякнула Лэртина, возвращаясь с покупками. На днях в столицу приехали торговцы из окраин и привезли новые ткани, посуду, побрякушки и всякие милые женскому сердцу безделицы типа заколок, лент, серег и прочего добра.
— Он мне не супруг, — потупилась Мила, кое-как поняв быстро протараторенную фразу служанки, но к разбору покупок присоединилась.
Из казны на содержание жен и гарема регулярно выделялись средства, так что женщины не бедствовали. Другое дело, что самолично попросить больше денег у казначея было не реально. Проще спереть корону Повелителя, разобрать по камушку и продать за бесценок. Демон-казначей был готов удавиться за медяшку, что уж говорить о золоте и украшениях. Хотя казна не пустовала практически никогда, регулярно пополняясь за счет налогов и имущества неугодных правителю казненных придворных, казначей, кажется, придерживался русского правила «копейка рубль бережет» и относился к дамскому транжирству очень негативно.
Мила извлекла из вроде небольшой сумочки служанки три платья, вполне годных к ношению и не грозящих при малейшем движении вывалить наружу все содержимое декольте; с десяток изящных заколок в форме различных цветков и парочку в виде бабочек; несколько катушек разноцветных ниток и целый кулек сладостей. Девушка мечтательно запустила руку в кулек и выудила круглый медовый пряник, присыпанный пряностью на подобие ванили, только с чуть более сильным привкусом.
— Браслет носишь, значит муж, — подмигнула Лэртина и тоже сунулась в кулек, теперь уже за сладким пирожным с розовым кремом. Демоны были любители заморить червячка всякой вкуснятиной, так что во дворце пахала целая армия поваров, поварих, поварят и всевозможных служек на кухне, готовя целые котлы разнообразной еды и днем, и ночью. Другое дело, что хотелось самим чего-нибудь выбрать и купить, не полагаясь на дворцовое меню. Пряники, конечно, были намного проще, чем поварские изыски, но почему-то казались такими вкусными…
— Муж так себя не ведет, — старательно прожевывая сладкий пряник, бубнела девушка. Липкие пальцы просили салфетку и демоница сунула ей целый десяток тряпичных салфеток, спасая красивое кремовое платье. Ибо подопечная славилась любовью вытирать пальцы об одежду, что не искоренялось никаким этикетом. Да и какой тут этикет, считай, в изгнании?
— А как по твоему должен вести себя муж? — заинтересованно спросила Лэртина, запихивая в рот второе пирожное, в этот раз с зеленым кремом. Допалась так допалась до вкуснятины.
— Муж должен заботиться о жене, обеспечивать ее и помогать в делах, в быту… — Мила, наконец, прожевала слишком сладкий пряник и облегченно вздохнула. Слава богу, эти демоны ирисок не изобрели, иначе бы она вообще рот не смогла открыть.
— Так Повелитель это и делает. Не убил тебя — раз, поселил жить в башне — два, дал шмотки и драгоценности — три. Жрешь ты от пуза, хоть и худая, как моя метла, — четыре. Чего тебе еще надобно? — демоница откровенно не понимала претензий. Любой демонический муж сделал бы тоже самое, впрочем, такой брак на расстоянии был идеальным с ее точки зрения.
— Муж должен любить свою жену. А жена — мужа, — выдала на гора святая невинность и непонимающим взглядом уставилась на истерически хохочущую демоницу.
— Любить… ха-ха-ха… ну ты сказала такое… любить он должен…
Лэртина вытерла чистым платочком набежавшие на глаза слезы и подняла мордашку своей подопечной за подбородок.
— Он Повелитель, детка. Он никого не любит, кроме себя. Ему ни до кого нет дела, кроме него самого. Так что скажи спасибо, что у тебя есть эта задрипанная башня, жратва на столе и довольно дорогие шмотки на тушке, — объясняла служанка, словно школьная учительница. — Ты должна быть благодарна той умной башке, которая сказала Повелителю, что твою ничтожную жизнь стоит сохранить. Иначе ничего этого не было бы, а твое мертвое тело сожгли бы на костре, как и всех покойников.
Мила упрямо мотнула головой, избавляясь от прямого взгляда глаза в глаза. Она уже немного выучила их язык, чтобы понимать — в этом мире она никто и зовут ее никак. Даже вот эта блондиночка с бюстом четвертого размера способна размазать ее по стеночке и после невинно хлопать глазками. Про местных мачо стоит вообще молчать в тряпочку. Девушка из окна видела, как за ворота выходил Повелитель с личным отрядом гвардейцев и стражи. И это был только один отряд, интересно сколько таких вообще в его армии? Такие ребята с легкостью сомнут даже вооруженную современной техникой армию ее страны, если, конечно, смогут грамотно применять там свою магию…
— Хватит мечтать, давай учиться, — Лэртина резво подсунула своей Повелительнице под нос бумагу и волшебное перо. — Пряники вместо нас писать не научатся.
Мила хихикнула, представив пишущий пряник, но затем посерьезнела и принялась стоически перерисовывать трижды проклятые ею иероглифы. Проблема демонской письменности была еще и в том, что почти над каждым иероглифом имелась палочка, черточка, точка или завиток. В зависимости от их расположения слово трактовалось так или иначе. Черкнешь палочку или нечаянно поставишь лишнюю точку и получишь совсем не то, что было нужно. Так же эти палочки-черточки передавали интонацию, ударение или придавали слову какой-либо специфический смысл. К примеру, простое слово «осел» обозначало слабое хозяйственное животное с рогами, Миле оно больше напоминало мини-оленя. «Осел» же с горизонтальной палочкой уже означал оскорбление, «осел» с вертикальной черточкой — что-то вроде посыла, типа пошел ты к ослу, «осел» с точечкой сверху — множественное число. И так далее, и тому подобное.
От такой науки мозги вспухали очень быстро. Достаточно часа занятий и Мила сама уже чувствовала себя пресловутым ослом с палочками, черточками, галочками и точечками, летающими над головой. В который раз она жалела, что не владеет магией. Вот бы щелкнула пальцами и запомнила всех ослов и козлов с баранами… Она со вздохом перевернула страницу учебника и всмотрелась в новое слово. На картинке была изображена птица, чем-то похожая на ворону, только голубого цвета с белыми длинными перьями на хвосте. Мила вяло закусила губу, хотела было пожевать кончик пера, вспомнила, что оно не вкусное и кошлатится, втихаря сплюнула в платок и достала карандаш. Вот карандаши жевать — благое дело.
Размышления девушки прервал Эртис, ворвавшийся лазурным вихрем в ее спальню и державший что-то за спиной.
— Эй, угадай, что у меня есть, — солнечно улыбнулся парень, показывая внушительный набор клыков, прорезавшихся от волнения.
Мила сосредоточенно всмотрелась в парня, но его руки прятали подарок надежно, а слабое зрение не позволяло даже разобрать, большое он там прячет или маленькое.
— Не знаю, — она растерянно пожала плечами и снова куснула карандаш.
— Эх темнота! — демон улыбнулся еще более ослепительно и поставил на стол небольшую клетку с темно-синей птичкой внутри. — Это тайра. Они могут говорить, если их научить. Или если просто будут слышать человеческую речь вместо привычного щебета. Думаю, тебе с нею будет легче учиться.
Мила внимательно всмотрелась в птицу, повторила про себя — тайра — и постучала пальцем по железному прутику клетки. Птичка развернулась, показав светло-серый клюв и решительно стукнула им по тому же прутику. Первый контакт налажен.
— Красивая, — Мила выдавила улыбку, представляя, как паршиво птичке в клетке, но демон принял все за чистую монету и даже покровительственно хлопнул ее по плечу, от чего девушка дернулась и испуганно сжалась в комок.
— Э… извини, не хотел, — развел руками Эртис, показывая свои самые добрые намерения. — Будешь учиться с нею, надеюсь, поможет.
Демон вышел и только закрыв дверь, почувствовал всю тяжесть ситуации. Маленькая Повелительница боится их всех, боится прикосновений, боится громких выкриков чересчур эмоциональных демонов. А он тут дал волю рукам, будто другану проставил стаканчик терши. Вот дела… Соблюдение субординации тут было практически невозможным — Мила чаще всего не понимала, чего от нее хотят. Или мастерски делала вид, что не понимает, благо растерянную мордашку и приподнятые плечи демоны уже запомнили, как позу непонимания. Так что на настоящую Повелительницу девушка походила слабо.
— Довольна? — демоница ловко подхватила телохранителя под локоток и увлекла в столовую. Извлекла из кухонного шкафа большой пышный пирог с крупными синими дольками фруктов и маленькими красными ягодами, понюхала и удовлетворенно хлопнула на стол.
— Да не очень. Мила не поняла, для чего ей тайра, — растерялся Эртис и неловко зацепил локтем чашку, усаживаясь за стол.
— Ничего, сообразит, — отмахнулась Лэртина и отрезала смачный шмат пирога, плюхнула Эртису на подставленную тарелку. — Налегай.
Демон последовал умному совету, разлил в чашки горячий ароматный травяной чай и довольно отхлебнул. Жизнь налаживалась. Повелительница оказалась забитой девчонкой, которую было просто жалко, скандалов не устраивала, мозг выносила только своим непониманием, но это можно было пережить. После памятного случая с окном притихла, никуда не лезла, только частенько рвалась помогать Лэртине в хозяйственных делах. Женщина и не гоняла, прекрасно понимая, что девчонке нужно занять руки и голову, чтобы не думать и не вспоминать. А так…
Никакой субординации и ощущения превосходства высшего существа. Лэртина была права — вассальная клятва на крови для Милы не действует. Демоны могут хоть литр своей кровушки выцедить и ничего. Девушка не сможет им приказать сделать то, чего они не хотят. Не обездвижит, не заставит самому себе резать руки-ноги, не прикажет есть какую-либо гадость… Она не маг и хвала богам. Эртис поморщился, представляю полноценную «службу» у кого-нибудь другого. Нет, спасибо, насмотрелся на брата, самому на его место не хочется.
Дело было даже не в слабости одних и силе других демонов. Вассальная клятва в полном варианте превращала демона в абсолютного раба своего хозяина. И он оставался таковым до тех пор, пока хозяин не увольнял его со службы. Или пока демон не умирал. В принципе, на это шли те, кто хотел заработать денег, но у них не было таланта и толики удачи. Ему еще сильно повезло, что вышло так, как вышло. Лучше забитая девчонка, чем-то смахивающая на блудную сестру, чем суровая Повелительница, требующая подчас невозможного.
Эрстену не улыбалось оказаться постельной игрушкой какой-нибудь знатной красотки. Он был красив даже по демонским меркам, обладал сильным магическим даром, имел легкий отходчивый характер — какая дамочка устоит перед этим? Вот только знатные и богатые демоницы были теми еще затейницами. Если какой-то лорд просто прикует тебя к постели и отымеет, как сам захочет, то демоницы вытворяли много чего «эдакого». Могли и цепи намотать на самое дорогое, и бросить спиной на лед или угли. Или вообще заставить заниматься сексом в каких-то жутких условиях — с мечом у яиц, к примеру. Или с подвешенным над головой бурдюком с кислотой. Не так повернулся — получил занятный ожог на башке и очень повезет, если только на башке, а не потечет в глаза или уши.
Рассказывавшая все эти страсти Лэртина относилась к подобным извращениям философски. Чего только не бывает, а на демонах все заживает быстро. Да и целитель под боком, вот гаремные дамочки и развлекаются. Да и их знакомые из обычных лордов и лордесс вытворяют нечто подобное частенько. Адреналина им не хватает, видите ли. Для скромного демона, каким считал себя Эртис, адреналин заключался уже в том, чтобы пролезть в гарем и не попасться при этом ни стражницам, ни, собственно, его обитательницам. Поскольку он даже не знал, что хуже — соскучившиеся по нормальным мужикам стремные мускулистые стражницы или изголодавшиеся по общению и сексу гаремные змеюки-затейницы. Стражницы может просто поимеют и бросят, а вот гаремные… бррр! Судя по рассказам демоницы, там обитают сущие стервы. Как у Повелителя вообще на них встает?
Демон прислушался — из-за плотно прикрытой двери доносилось тихое бормотание Милы. Видимо, девушка учила пичужку сложному демоническому языку. Впрочем, с тайры станется выучить и родной язык человечки. Ишь занесло как далеко… Он попытался представить мир Милы — интересно, там все такие слабенькие? Или ей просто очень крупно «повезло» оказаться в этом месте в это время?
Он почему-то подумал, что второе быстрее, чем первое. Они все в западной башне отщепенцы и изгнанники. Эдак недолго досидеться до предложения государственного переворота. Хотя куда там, для демонов человечка на троне, это еще хуже, чем больной на всю голову Аркал.
В дверь робко поскреблись. Лэртина прошла в гостиную и привычным пассом сняла защиту. Эртис волей-неволе последовал за ней, оставив недоеденный пирог. На пороге мялся стражник-брюнет, кажется, Рэнтарр, с внушительным бланшем под правым глазом и качественно разбитым носом.
— Ты чего это? Напал кто? — удивился Эртис, а Лэртина уже деловито подавала пострадавшему чистое полотенце и быстро наколдовала кусок льда — приложить к синяку.
— Нет, я это… извиниться хотел… — проблеял смущенный заботой стражник и сделал осторожный поклон в сторону вышедшей к ним Милы.